Есть пенсионерки по колено в могиле,

А есть пенсионерки ещё молодые

Энни Лайф

* * *

Чёрное море – лучшее море. Африка южнее Европы. В сутках – 24 часа. Жизнь углубляется в землю. Земля становится будущей жизнью. Солнце восходит в небо. Солнце восходит прямо. Солнце садится в море. Ой, мамочки-мамо. Ходит почти вертикально. Оно и для всех, и нейтрально. Правильно и идеально. Ой, мамочки-мамо.

Гонец по тебя послан. Луг под тебя постлан. Трава под тобой обрезана. Где же ты, девочка?! Бывшая деточка? Что же ты медлишь?

Читать далее →

Стройсь! Равняйсь! Заряжай! Наводи!

Цельсь! Товьсь! Пли!

Артиллерийская команда

 * * *

Он просыпается в ужасе. В ужасе и в кошмаре. Под крик «Слово и дело!» Да и просыпается ли он? Да и он ли? С трудом выныривает из тёмного коридора, по которому ведут его на расправу, на правёж. Просыпается в липком похмельном поту. Просыпается в доме, но и кроме – в коме. В истоме. В мокрых простынях постели, в истерике. Посреди гламурной лав стори. Просыпается в панике. На Ближнем Востоке? В Северной Африке? В обмороке. То ли на кухне, то ли в ванне. Он ищет глазами часы – и не находит. Часы есть, но часы не ходят. Не находит, кстати, и нательного материнского креста. Вот вам пожалуйста. Который час? Который день? Который год? Который век? Но век – это уже перебор. Словом – синдром.

Читать далее →

«У меня к тебе очень серьёзный разговор. Ты ведь уже взрослый мальчик», – говорит ему мама. Ему да, уже 12. А когда она говорит таким голосом – он всегда ещё до сих пор цепенеет. Вот и сейчас. Но мама, в отличии от голоса, даже слегка виновата лицом. «Помнишь, – спрашивает мама, – я прошлым августом плавала в круиз по пресноводной реке Волге на престижном трёхпалубном теплоходе «Константин Устинов»? Из Андропово В Брежнево»?«Помню», – отвечает он. И конечно, он помнит месяц этой безбрежной свободы. «Так вот у тебя теперь будет братик», – говорит мама. «Чего?» – говорит он. «Ну так вышло, – так случилось, так произошло. Ну что тут поделаешь?» – говорит мама. И вроде как плачет. «А почему именно братик?» – спрашивает он. «Я только что с УЗИ», – говорит мама. «Что это – узи?» – спрашивает он. Он многого ещё не знает. «Да ну тебя», – отмашисто машет на него рукой мама. «Однако. Однако, – говорит мама, – если не хочешь, то и не будет. Избавлюсь. Легко». «Ну нет, пусть уж будет», – говорит, поразмыслив, он. «Ну и ладушки», – говорит животистая, животастая животворная жизнетворная мама.

Читать далее →

Я всего лишь терапевт. Человек второго сорта из людей в белых хрустких халатах. Рядовой врач в рядовой районной поликлинике. Три через три. Пятнадцать семьсот сорок два чистыми. Четвёртого и девятнадцатого. ОРЗ, бронхиты, язвы, пенсионеры. И я уже почти всему разучился. Да и не хочу. Да и дома-то у меня один чисто аспирин. А по воскресеньям я истово пою на крылосе (так произносит наш благостный батюшка) нашего семнадцатого барочного Преображенского храма. И вот, собственно, и всё. Вот и всё обо мне. Вот и всё.

Читать далее →

Увезут тебя в замуж, во деревню чужую

Народная песня

1.

У неё есть (то есть была) его старая любимая домашняя ночнушка-обдергайка. Это такая короткая ядовито-зелёная в розовый крестьянский полевой цветочек ситцевая ли батистовая полупрозрачная тряпка-юбка на слабой резинке. До полбедра. Она в ней чисто барышня-крестьянка. И она говорит: «Обдёрни». И он обдёргивает. И та зеленым листком падает на пунцовый персидский шемаханский ашанский ковёр. А та стоит пеннорожденной Венерой, стоит ну полностью уже нагая. И тут уж он.

Читать далее →

Молчание – знак согласия

Пословица

«Уважаемые отдыхающие, не заплывайте за буи. Это опасно для жизни. Приятного вам отдыха» – вежливо говорит рупор. Он, правда, пока не говорит, ещё рано, но они уже ждут. «Уважаемые отдыхающие» – это в том числе и они. А они, увы, заплывают. Который раз заплывают. Они который год отдыхают вместе. У них общие дети и жилплощадь. Давно. Они спят в общей постели, но под разными одеялами. И редко – под одним. Давно. Они практически не разговаривают. То ли не о чем, то ли не за чем, то ли нечем. Уже лет шесть.

Читать далее →

…, как в море корабли

Полпоговорки

    Если отчалить от пристани «Артилллерийская бухта», то по правому борту пройдёт Корниловская (почти дворцовая) набережная, отягощённая колоннами гостиница «Севастополь», наш Марриот-отель, Националь и Метрополь, театр, увенчанный музой, подступившая, как в Венеции, к самой воде ротонда бывшего Института физиотерапевтических методов лечения, бывшего Дворца пионеров, ныне же Дворца детского и юношеского творчества (ДДиЮТ), ещё дореволюционный морской фасад Института биологии южных морей. Всё белокаменное, помпезное, имперское, ампирное. А по левому – легкомысленная музыка, недолговечные летние кафе и рестораны, синий сплошь застеклённый высоченный и дорогущий дом-Утюг, как будто из американского фантастического фильма. Дальше же – городской пляж, бывшая детская Хрусталка. А потом уже большая бухта, тяжёлый мол, древняя Константиновская батарея. За ними – плашмя лежит необъятное море. До горизонта. До Трапезунда. До Синопа. До Константинополя. А по курсу – уже и Михайловский равелин, и пристань «Радиогорка».

Читать далее →

Ещё позавчера, ну да, позавчера, он с утра отвёл её на море, в их закрытый старушечий клуб «Радионяня» справа от пристани «Радиогорка». Там и идти-то 300 метров, но они с остановками шли минут 40. Шли с трудом. Там слева пронзительными сиренами каждые полчаса, отчаливая, гулко гудят катера, и её это волнует. Словно и она с ними отчаливает. В город по ту сторону бухты, где ей уже не побывать. Он, как обычно, сочно расцеловался с её слюнявыми назойливыми потными товарками, с её русалками и нимфами, которые, когда он не с ней, покупают ей хлеб и соль. Потом разул её резиновые розовые тапки, ввёл ровно по пупок в воду, принял трость и слегка нежно подтолкнул, чтобы она поплыла, потому что она последнее время побаивается. Но плыть-то надо. Плыть – это жить. А жить – это плыть.

Читать далее →

ПОХОРОННЫЙ ДЕНЬ

Со святыми упокой

Молитва

Колюшку (или – Олюшку, или обоих) ласково будит бабушка. «Вставай, чадушко». И чадо нехотя встаёт, чадо потягивается, трёт слипшиеся за ночь глазки, бредёт пописать-покакать. Чёрная бабушка (потому что вся сплошь в чёрном) чистит чадушке зубы, умывает лоб, трёт щёткой щёки. А губы у бабушки сегодня, как гвоздь. Как шляпка. Твёрдые маленькие губы собраны в тугой накрашенный бутон. Говорят (чадо слышало), что у бабушки умер дедушка. А как это – умер? То есть вообще? Навсегда? Совсем? Непонятно. Чаду-то ещё жить да жить.

Дедушка был хоть ласковый, но горький пьяница. Чадушко слышало. Бабушка говорила: «А изрежь его, проклятого, родимец. Накажи его Бог». А это страшно.  Особенно про Бога, в которого чадо истово верит. А кто этот Родимец? И дедушка у себя в кладовке выл. Он умирал раком. Так говорили. В кулуарах, как говорит красивой Людмиле Павловне заплаканная кающаяся ба. А ещё дедушка, оказывается, неутверждённый сверху ложный доцент. Читать далее →

Цезарь путешествовал…
А. С. Пушкин

1.

«С видом на пирамиды? Сто долларов с вас плюс», – сказали мне в дождь и мокрый снег с достоинством, но вежливо в турбюро на Краснопресненской гламурные девочка и мальчик. «Ну нате», – отвечаю я. Сто долларов ведь не деньги. Я потом, в итоге, в аэропорту, по пути назад, заплатил им те же 100 долларов штрафа за две их задолбанные долбанные ракушки, которые я подобрал за ней. И которые, оказывается, просвечиваются рентгеном и из страны не вывозятся. И которые всё равно отобрали. Небратимо властно авторитарно окончательно изъяли. Читать далее →