Литературный кружок "Белкин"

БЕРЛОГА

Ах, как же здорово у деда на заимке!
Мальчишка, стоял по колено в рыхлом, пушистом снегу в сиреневой тени под соснами и щурился на искрящуюся белизну снежного моря, застывшего в полный штиль.

Он проснулся сегодня уже ближе к обеду и долго лежал, утонув в перине и неге, придавленный бабушкиным тяжелым одеялом и наслаждался теплой солнечной ладошкой, гладившей его по лицу. Потом дед накормил его ароматной желтоглазой яичницей и он, одевшись в теплый комбинезон из медвежьей шкуры, сшитый для него дедом – охотником, ринулся в бой с белоснежной пучиной.

Набегавшись по глубокому снегу и насмеявшись с себя самого, как неуклюже он падал пытаясь бежать по пояс в снегу, он устал и пошел в лес рыть себе берлогу под большой сосной.

Нора получилась знатная, глубокая. Выбирая из-под себя снег, он заделал вход и оставил только небольшое отверстие, через которое было видно коричнево-зеленые ветки сосны и кусочек голубого неба. Он был счастлив. Пуская ртом клубы пара, он смотрел как тот рассеивается, как блестят, переливаясь снежинки на стенках берлоги и как солнце, просвечивая эти стенки насквозь, окрашивает их в нежные желтые, розовые и голубые тона. Веки его тяжелели, голова искала удобного положения на руках и, наконец, свернувшись в теплый комочек, он умиротворенно заснул.

На кордоне веселье шло полным ходом. Мужики, подливая себе и друг другу из бутылок с высоким узким горлом, хвастались своими охотничьими победами и трофеями, травили охотничьи байки и подшучивали друг над другом под общий необидный хохот. Вскоре разговоры стали громче, речь резче и сложенные в стороне, но на виду, охотничьи принадлежности все больше будоражили кровь и просились в дело.

Вдруг, перекрывая общий шум, раздалось:

— Мужики, а чё сидим?! Здесь недалеко медведь залег в берлогу, айда на охоту!

Кто-то неодобрительно засомневался, кто-то с пьяным жаром поддержал браваду зачинщика и после недолгих препирательств все вышли на улицу с ружьями. Встав на лыжи и взяв с собой собак, небольшая группа людей молчаливо тронулась в чащу навстречу сиреневым сумеркам.

Мальчику снился сон, в котором лаяли собаки и, пробуждаясь ото сна, он повернулся на другой бок, роняя иней с комбинезона.

Почуяв медведя, собаки начали лаять и охотники обступили снежный холм, притулившийся к большой сосне, наблюдая как из небольшого отверстия вверх поднимается парок. Один из них, отломив палку подлиннее, сунул ее в отверстие и ткнул во что-то мягкое. В берлоге раздался приглушенный звук, кто-то завозился и неожиданно рванулся наружу.

Мальчика ткнули в бок чем-то твердым и он, окончательно просыпаясь, издал горлом хриплый звук и попытался сразу встать на ноги, чтобы проломить снежную верхушку и выпрыгнуть из своего убежища.

Грянул выстрел!

Дед подбежал к внуку, тот лежал, раскинув руки, и стонал. Аккуратно дед перевернул мальчика лицом вверх и увидел, как оно искажено от боли.

— Больно, – простонал внук, – все тело затекло. Я нечаянно заснул.
Дед помог ему подняться и они побрели к избушке, манящей желтыми уютными огнями окон и открытой двери, возле которой сидела дедова любимая собака.

— Дед, – окликнул внук деда, – а что это за звук был?

Дед, отряхивая себя и внука от снега на крыльце, обернулся посмотреть на разоренное логово внука и в сторону выстрела. Больше выстрелов не было. Дед прислушался еще и с досадой покачал головой. Он позвал собаку в дом, накрепко запер дверь и потом, уложив внука спать, достал ружье.

Медведь, из раны которого уже перестала течь кровь, поднял голову. Вокруг него на темном, влажном снегу тихо лежали люди и собаки и вокруг тепло и утробно пахло кровью и потрохами. Он с тоской посмотрел на свою разбитую берлогу, носом потянул воздух и пошел. Куда? Он и сам не знал. Обычно в это время он раньше никуда не ходил. Дед разбудил внука утром, когда солнце спросонья еще только потягивалось розовыми ото сна руками из-за белой пустоши.

После завтрака дед сказал, что вернется засветло, настрого запретил внуку выходить из дома, взял ружье и ушел на лыжах, позвав с собой собаку.

Мальчику было и радостно остаться в дедовой избушке одному и немного тревожно и чтобы справиться с этой двойственностью он, проводив деда, сел у окна строгать из деревяшки ножик. Ему нравилось преодолевать острым ножом сопротивление дерева и смотреть, как из-под лезвия маслянисто закручивается пахучая, соломенного цвета стружка. Работа захватила его и он оторвался только тогда, когда в животе настойчиво заурчало, а в руках вместо шероховатого деревянного бруска лежал гладенький, еще в небольших гранях, нож. Легкий, теплый он удобно ложился плоской рукояткой в руку.

Он достал из-под одеяла теплый чугунок с вареной картошкой. Тонкая кожица легко отставала от янтарной мякоти, которую он ел, макая в подсолнечное масло. Наевшись, он прибрал со стола и налил себе из чайника горячего чая. От горячей и сытной еды его разморило и он, полюбовавшись еще на свой нож, решил прибраться и лечь еще поспать.

Крупные щепки и стружки он смел в железный совок на длинной ручке и, прихватив тряпицей горячую ручку печной дверцы, открыл ее и бросил мусор в печь. Кочергой он пододвинул свое подношение поближе к огню и тот, благодарно загудев, с удовольствием стал лизать добычу. Мальчик полюбовался на игру огня, а когда лицу стало очень горячо, закрыл печку и вернулся к окну.

На половике было много мелких стружек и древесных крошек, которые никак не хотели выметаться веником и, устав с ними бороться, мальчик отложил веник в сторону, свернул половик в трубу и, положив его возле двери, стал одеваться на улицу, чтобы выйти и выхлопать его.
Медвежий комбинезон одевать он не стал. Долго, да и порвал он его немного вчера, выскакивая из своей берлоги, о сучок, который больно ткнул его в бок. Поэтому по-быстрому сунув ноги в широкие, колючие валенки, он накинул шубейку, натянул меховую шапку и, обняв половик, встал у порога.
Дед на улицу выходить не велел.

Мальчик стоял перед низкой, массивной дверью с широкими перекладинами. Открывалась эта дверь наружу и выбить ее вовнутрь было невозможно. Тяжелый, но легко ходивший в своем пазу, железный засов накрепко запирал дверь изнутри и делал избу надежным убежищем.
Он взялся за железную скобу, но, подумав, прислонил половик к двери и пошел к окну. Неяркое, бархатистое зимнее солнце уже перевалило за свой дневной экстремум и плавно катилось обратно в свою опочивальню, уже манящую прозрачным желто-розовым с прозеленью звездным пологом.

Он посмотрел в окно. Солнце отсвечивало и чтобы что-то увидеть, ему пришлось приблизиться к стеклу почти вплотную. Оно тут же подернулось испариной и пришлось ждать когда стекло снова станет прозрачным. Затаив дыхание он снова заглянул. Внутри было темно. И тепло. Пахло горящим деревом, человеком и едой. Бесшумно опустившись на все четыре лапы, косолапя, он пошел вокруг дома.

Мальчик посмотрел в окно. Все как обычно. Тихо. И даже птицы не летают возле кормушки на столбике, которую они с дедом сделали осенью. Глянув еще раз в окно, он решительно нахлобучил шапку, подхватил половик и снова взялся за засов.

Дед незримо встал перед ним.

Он не смел ослушаться деда. Но этот дурацкий мусор, накрепко засел в половике и у него в голове. Он хотел во что бы то ни стало избавиться от него. Выбить, выхлопать, выветрить этот сор, который не давал ему теперь покоя.
Он отпустил засов и снял шапку. Ну чего он испугался? Да ничего. Но дед не велел выходить, а дед слов зря на ветер не бросал.

Мальчик помнил, как однажды у них остановились незнакомые люди и когда хотели идти дальше, дед сказал им не идти по реке. Зима была мягкая и под снегом во льду было много полыней. Но они сказали, что торопятся и по реке им будет быстрее. А через несколько дней спасатели нашли их утонувшими и вмерзшими в лед с открытыми ртами и глазами.
За окном что-то на миг закрыло солнце. Дед! – обрадовался мальчик и подбежал к окну. Но нет. На дворе никого, да и тихо. Как-то очень тихо, подумалось ему, но у двери в этот момент половик соскользнул на пол и мусор высыпался на коврик у порога.

Он стоял у двери и прислушивался. За дверью послышался слабый шум и тихие шаги. С той стороны двери тоже кто-то стоял. Он слышал слабое дыхание. Подождав еще чуть-чуть, он снова тронулся в обход дома, вычерчивая на снегу кинжальные отметины длинными когтями.
Да что же это такое? Неужели он боится? Да чего?! Он же уже оставался один и справлялся. На улице тихо и нет никого. Он быстренько выйдет во двор, пару раз хлопнет половиком и бегом назад. Дед даже не узнает, что он выходил. Так уговаривал он себя, в который раз надевая шапку и подхватывая дурацкий половик. Он снова взялся за ручку двери.

Дед снова стоял перед ним как живой. “Не выходи!”, – пульсировало в голове. Но половик на плече, казалось уже толкал его в спину. “Иди уже! – кричал он мальчику, – Вытряхнешь меня и домой! Делов то на пару секунд!”.
Обессиленный этой внутренней борьбой, мальчик еле разжал оцепеневшие пальцы и отпустил ручку двери. Не раздеваясь, он опустился на лавку возле двери и шапка, наползая на лоб, закрыла ему глаза. Посидев так немного и разомлев от жары и усталости, он уснул.

Дед быстро нашел их. Пятеро мужчин лежали по кругу и две собаки, одна на другой. Одного мужчину задрал раненный медведь, другие по неопытности, от страха и от выпитого, целясь в медведя, перестреляли друг друга. Собаки погибли, защищая людей.

Охотник нашел следы медведя и, пройдя по ним немного, повернул к ближайшему жилью.

Дождавшись работников нужных служб и отведя их на место, дед хотел уйти, но его задержали расспросами и просьбами о помощи и он остался.

Солнце уже махало из-за мохнатого края леса красной косынкой, прощаясь до утра, когда дед во весь свой уже немолодой дух мчался на лыжах к своему дому. Собака, беспокойно поскуливая и оглядываясь на хозяина, бежала впереди. “Живый в помощи Вышняго…”, – молился дед не переставая с того самого момента, как утром вышел в путь, перекрестив внука, дом и дорогу перед собой.

В берлоге пахло медведем и немного человеком. Он обошел ее вокруг, шумно обнюхивая и заглядывая внутрь. Он забрался в нее и, как бы примериваясь, стал укладываться, ворча и ворочаясь и осыпая на себя снег с сосновых веток. Вдруг он замер. Из леса кто-то быстро приближался к дому.

Собака, первая добежав до внуковой берлоги, звонко залаяла. В берлоге копошилось что-то темное и мохнатое и дед с досадой подумал, что внук его ослушался.

— Вылезай, неслух, – крикнул он, снимая лыжи возле дома. И положив ружье на высокое крыльцо, пошел к берлоге.

Собака лаяла и бросалась на берлогу. Сердце старого охотника нехорошо защемило и тут дверь избушки открылась и с порога раздалось радостное:

— Дед!

В этот момент из берлоги, встав во весь свой рост, на деда ринулся медведь. “Ружье”, – метнулась мысль охотника к крыльцу, но перехваченная тяжелой лапой, с хрустом была возвращена обратно в голову человека.
Собака рычала и, взлаивая, бросалась на неподвижную груду из двух тел.

Внук, еще ничего не понимая, но предчувствуя недоброе, бежал к огромной мохнатой горе. “А где же дед, где дед?!”, – металось в его голове, когда груда зашевелилась и собака с визгом отпрянула от нее.

Из под огромной лапы, пятясь, выбирался дед. Весь в крови, он еле приподнял тяжелую лапу и вытащил из-под подмышки медведя свой охотничий нож.

— Ну, внук, – устало сказал он, – будет тебе новый комбинезон, лучше прежнего.

И приласкав собаку добавил, – Пойдем-ка домой.

— Пойдем, – ответил внук, – только я сейчас половик выхлопаю.

Когда за людьми закрылась дверь, он вышел из леса и подошел к убитому медведю. Вчерашняя рана болела и очень хотелось есть. Обнюхав мертвого собрата, он начал слизывать кровь с его шерсти, ощущая на языке сладковатый привкус человеческой крови.

Внук промыл деду рану и забинтовал голову. Как еще помочь деду он не знал и поэтому еле сдерживался, чтобы не зареветь. Но реветь было нельзя. Он мужчина, теперь он главный и на нем ответственность. Надо думать.

Когда медведь встал во весь рост и бросился вперед, время деда превратилось в тягучую массу, а вот мысли наоборот — полетели со скоростью пули.

«Ружье на крыльце… Не успеть… Нож… Рывком достать и вот сюда, в подмышку… Здесь шкура тоньше… И двумя руками держать нож… Пусть сам, всем своим весом навалится…».

В последний момент дед увернулся и весь удар пришелся на плечо, а когтем, сбив шапку, порвало ухо, из которого хлестанула кровь.

Медведь рухнул на деда всем телом. Длинное лезвие широкого ножа, найдя тонкое место, мгновенно прорезало важные органы зверя, и он умер, не успев понять, что произошло.

Дед лежал, мальчик сидел и думал, а у дома остывала медвежья туша.

«Деда надо в больницу везти», — думал мальчик. — «И если тушу со двора не убрать, то придут волки». Тревожные мысли водили хоровод в его голове. «Скорее бы утро», — последнее, что подумал он и сон закрыл ему глаза.

Утром мальчик растопил печку и подошел к деду. Дед не спал. Повязка на голове возле уха заскорузла коричневой коростой, значит, кровь остановилась.

Мальчик выглянул в окно. Темень непроглядная. Надо сходить в сарайку и найти сани, на которых дед возил дрова и воду.

«Положу деда в сани, накрою одеялом и довезу», — подумал он и обрадованный своей находчивостью, побежал к двери. Как и вчера, он сунул босые ноги в валенки, накинул шубу и выбежал во двор, выпустив заодно и собаку.

Всю ночь она беспокоилась. Сидя на пороге, она то угрожающе тихо бубнила себе под нос, а то начинала жалобно скулить, как бы страшась чего-то.

«А чего бояться-то? Медведя мы вчера убили. Вон он лежит, этакая громадина», — думал мальчик, добегая до сарайки. Морозец, хоть и был небольшим, но за голые коленки все-таки пощипывал.

Пробегая в потемках мимо медведя, мальчик не увидел распоротого брюха и заиндевелых кишок, лежащих рядом с тушей.

Собака бежала рядом, прижимаясь к его ногам.

Зайдя в сарайку, мальчик включил свет. Здесь у деда хранились всякие нужные вещи и среди них должны быть и сани.
Вот они! Сани висели на стальном костыле, вбитом в стену.
Обняв сани, мальчик приподнял их, помогая себе животом, и снял с костыля.

Пятясь, он отступил от стены и опустил сани на землю.
«Крепкая», — оценил он широкую лямку и осмотрел сани. Санки были в полном порядке и внук с облегчением вздохнул.

Всё, одеваться, деда на санки и вперед!

Он подхватил лямку, перекинул через плечо и потащил сани к выходу, но наткнулся на собаку. Та встала ему поперек дороги. Вздыбив шерсть на холке и рыча, она скалила зубы, нервно облизывая их, и не спускала глаз с двери.

Дверь была приоткрыта и ее слегка качало ветром.

— Ну, ты чего? — мальчик положил руку на голову собаки и почувствовал, как та дрожит всем телом. — Успокойся, — сказал он и понял, что голос его тоже дрожит и успокаивает он уже себя. — Медведь уже мертв, — теперь он уговаривал уже их обоих.

И тут он услышал шаги. Кто-то медленно шел вдоль сарайки к двери. Шаркнув по стене рукояткой, упала лопата для снега и этот стук вывел мальчика из оцепенения.

Толкнув собаку сзади, он вынудил ее отскочить в сторону и опрометью бросился к двери. Дверь на себя и на задвижку. И в то же мгновение сильный удар, как будто плечом, сотряс дверь.

Теперь и он, как собака, не спускал глаз с двери и пятился к лестнице на чердак.

«Кто это? — спрашивал он себя. — Неужели уже волки? Так быстро? Да нет! И волки не так ходят».

Собака визгливо лаяла на дверь. Вдруг она села, подняла голову вверх и завыла. А мальчик отчетливо вспомнил, что выбегая из дома «на минутку, только туда и обратно», не закрыл дверь. Страх окатил его кипятком. Но сейчас уже ничего не исправить и он полез наверх.

Поднявшись, он пробрался между березовыми вениками к маленькому окошку и выглянул наружу.

Никого.

Ему стало больно стоять на коленках и он только сейчас осознал, что на нем кроме валенок, шубы и нижнего белья ничего нет. Оказывается, он уже давно замерз и у него зуб на зуб не попадал. Запахнувшись потуже в шубу и подняв воротник, он втянул голову в плечи, согревая уши, и присев, чтобы край шубы хоть немного закрывал окоченевшие коленки, двинулся на другой край чердака. Снова выглянув, он и там никого не увидел.
Коленки уже болели от холода. Оскальзываясь на перекладинах, он спустился вниз и снова пошел вдоль стены.

Опустив голову и прислушиваясь, он шел вдоль стены. Он был сыт. И ещё еда осталась. Много. Можно пока остаться здесь. Но ему не давали покоя эти, которые засели в своей деревянной берлоге. Особенно собака. Она раздражала его своим громким и противным лаем. Он так устал и хотел спать. Но сон не шёл и рана тревожила его.

И тут он увидел, что искал. Дрожавшей рукой он потянулся, снял это со стены и направился к двери.

Медведь остановился, и подумав, развернулся и двинулся к двери.

Мальчик стоял у двери, трясясь всем телом, и прислушивался.

Медведь остановился у двери.

Медленно мальчик потянул щеколду и дверь чуть откачнулась от проема. Собака стояла рядом молча, вытянув морду вперед, и только дрожащая поднятая в оскале губа и поджатый хвост выдавали ее напряжение.

Дверь качнулась. Он толкнул ее носом и она закрылась.

Мальчик взялся за ручку и занес ногу над порогом.

Дверь приоткрылась. Он поймал ее когтем и не дал закрыться.

Дверь приоткрылась еще больше. Он заглянул за дверь. Аккуратно переступив порог, он застыл и прислушался. Тихо. Он протиснулся в дверной проем.

Они оба увидели медведя в дверях и два выстрела слились в один.

Медведь лежал и дымился в двух местах. Шкура была безнадежно испорчена. Одна дыра зияла вместо глаза, а вторая опалила шикарные «штаны» медведя.

Внук сидел на печи под тремя одеялами и блаженно дул на горячий чай.

Дед, охая, одевался, собираясь в дорогу.

Собака мирно спала возле двери под лавкой, на которой лежали ружье и ракетница.

На дворе под сосной лежали уже два медведя.

 

В ГРОБУ

Дед Василий и бабка Маланья прожили вместе долгую жизнь, в которой много чего было. Но и состарившись, они продолжали опираться друг на друга, согревая и согреваясь нежной заботой друг о друге.

В деревне, в которой они жили, как и во многих других, вся молодежь уехала в город и жилых дворов осталось раз – два и обчелся. Жили такие же старики. Доживали.

Атеистов в деревне не было. Каждый на свой лад да веровал. А вот ближайшая церковь была только в районном центре, до которого было ехать не ближний свет и долгая дорога было старикам не по силам. И поэтому по воскресеньям к ним в деревню приезжал из центра священник. Он исповедовал всех желающих, служил литургию и причащал в избе у стариков Замятиных, потому что она была самая просторная. С собой он привозил свечи, ладан и какие просили книжки, иконы и молитвы.

Недавно в деревне помер дядя Петя. Плотник и умелец на все руки. Предчувствуя скорую кончину, он сделал себе гроб и поставил в сенях. Остальные жители деревни, видя такое дело и рассудив, что скоро все там будут, а дяди Пети уже может и не быть к тому времени, попросили плотника изготовить и им домовины. И пришлось дяде Пете со смертью немного повременить, пока последний гроб не встал в сенях своего хозяина.

В сенях избы деда Василия и бабы Маланьи стояли два гроба.

Дело было зимой. Огороды стояли укрытые снежными покрывалами, из скотины во всей деревне только и было, что у стариков Демидов три курицы, да у Замятиных коза, и поэтому короткие, но такие длинные, зимние дни старики коротали за рукоделием.

После обеда старики шли в избу к Замятиным говорить о погоде, смотреть и обсуждать последние новости и строгать деревяшки, добывая из сухой запашистой древесины ложки, чашки и незамысловатые игрушки для внуков.

Бабы с рукоделием шли к Маланье. Пестрые половики из старой одежды, вязаные салфетки и скатерти, вышитые петухи и розы выходили из-под их рук под протяжное пение и треск горящих поленьев, отсветы которых плясали на полу перед беленой печью.

В тот день, после обеда, дед Василий и баба Маланья, Васюша и Малаша, как они друг друга звали, сидели за столом, ели щи из кислой капусты и смотрели на серое небо, которое начиналось сразу за их огородом.

– Васюша, – позвала Малаша, – а ведь Петя домовины сделал, а размеры даже не спросил. А вдруг маленькие?

Дед поддел остатки из тарелки, съел и положил ложку на стол.

– Ну что ж теперь, – произнес он, – теперь-то уж и не исправишь.

– Так давай хотя бы примерим, – не захотела успокоиться Малаша.

– Как примерим? – дед с недоумением воззрился на бабку.

– Ну, так. Ты принеси один, а я лягу в него. Посмотрим, хорошо ли.

Дед недоверчиво посмотрел на супругу, но возражать не стал и, когда со стола было убрано, занес из сеней и положил на пол один гроб.

От гроба несло холодом.

«Как из могилы», – подумал дед, но ничего не сказал.

От тепла иней на древесине быстро растаял и скоро изба наполнилась древесным духом.

Малаша постояла у края гроба. Подумала, что ложиться прямо на доски будет жестко и принесла и постелила на дно одеяло и подушечку.

Дед молча наблюдал за приготовлениями.

Малаша шагнула в гроб, села и аккуратно легла.

– Ну как? – дед заглянул в гроб.

– Хорошо, – неожиданно для себя ответила Малаша.

Ей и на самом деле стало удивительно спокойно и хорошо в этом ящике с высокими бортами, которые ограничили видимый мир до окрашенного в нежно-голубой цвет потолка и белого электропровода, вьющегося вдоль балки до лампочки.

– Васюша, – позвала из гроба Малаша, – давай, когда помрем, то тебе пусть Пасхальную свечу в руки дадут, а мне – Крещенскую.

– Давай, – согласился дед, который сидел задумавшись.

– Васюша, – снова позвала Малаша, – а ведь у нас только одна подорожная молитва, второй нет, – сказала она и вздохнула.

Дед промолчал и Маланья продолжила:

– Ты вот что, когда к Замятиным пойдешь, возьми у них еще одну. Когда Петю хоронили, священник несколько подорожных у них оставил.

Дед согласился и засобирался.

Часы с гирьками и большим маятником за стеклянной дверцей пробили три и вечер начал закрывать окна темными ставнями.

– Давай помогу вылезти-то, – перед тем, как уйти, дед протянул Маланье руку.

– Да ни чё, полежу еще немного, уж больно спине хорошо, – отнекалась та.

– Как встанешь-то потом? – еще раз предложил помощь дед, но Малаша не согласилась, мол выберется как-нибудь, а нет, так бабы сейчас придут и помогут. И дед ушел.

Дверь за дедом закрылась и Маланья утонула в тишине.

Она сложила руки на животе и они крепко сцепились искривленными артритными мальцами в замок.

Маланья лежала и вспоминала прожитую жизнь. Как она встретила своего Васюшу после войны, как родили и подняли детей, как хорошо ей было с мужем и в трудах, и в вечерах, когда можно было просто сидеть рядом с ним и ничего не говорить, а все равно было хорошо и тепло.

Тепло, льющееся от печи, тишина, размеренная тиканьем часов, неспешные думы и жесткое ровное днище гроба, которое дало отдых ее уставшей за жизнь спине, сделали свое дело и Маланья уснула.

***

Первой пришла старуха Замятина.

Увидев гроб на полу посреди избы, она тихо ойкнула и, ступая на цыпочках, подошла заглянуть внутрь.

Маланья лежала со сложенными на животе руками.

Замятиха в растерянности осела на лавку у стола,  подперла голову рукой и задумалась о быстротечности жизни.

Следом шумно ввалилась в дверь Демидовна.

Замятиха цыкнула на нее и та, увидев гроб, зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть, и села на лавку рядом с Замятихой.

Мысли в их головах носились вихрем. Как? Когда? Что делать? Но ни одна из них не была высказана. Слова не шли и каждая из женщин сидела и переживала уход подруги по-своему. Только Демидовна шмыгала носом и вытирала глаза уголком платка.

Пришли еще старушки. Увидев Маланью в гробу, они перекрестились и тоже сели на лавочку.

Потихоньку завязался разговор.

– Ну, вот и Малаша преставилась, – сказала Даниловна и тихонько всхлипнула.

– Хорошая она была, добрая, и на помощь всегда безотказная, – Замятиха вспомнила как Маланья, сидя дома со своими детьми, водилась и с ее детишками и глаза ее тоже увлажнились.

Старушки тоже нашли, что сказать доброго о «покойнице» и все пришли в предплакательное настроение. Слезы стояли у всех в глазах, но нарушить тишину и начать плакать в голос никто не решался.

– А где Василий-то? – спросила одна из них.

– Так, наверно, к нам пошел, – ответила Замятиха, – за помощью. Там же сейчас все мужики наши собрались.

– И то, правда, – закивали все и снова погрузились в воспоминания о Маланье.

– Как живая, лежит, – вздохнула Демидовна и все с ней согласились, что да, де на мертвую и не похожа, а как будто спит.

Тут дверь открылась и, напустив в избу пару, вошел Василий. Женщины притихли. А дед прошел ко гробу, наклонился и сказал:

– Вот, Малаша, я тебе подорожную принес, – и аккуратно положил молитву ей на руки.

Бабы, видя такую нежную посмертную заботу новоявленного «вдовца» о «новопреставленной», начали потихонечку подвывать.

Василий, как бы очнувшись, посмотрел на баб и спросил:

– Бабы, вы чего?

Те завыли посмелее и стали жалеть Василия:

– Бедный, да как же ты теперь, один-то, без Маланьюшки! А она вот лежит, как уснувшая и не встанет уже больше, не подымется! – плакали они.

– Вы че, бабы? – дед Василий опешил и уставился на плакальщиц.

Бабы решили, что Василий от горя не в себе и решили помочь ему выплакать и избыть горе слезами.

– А ты поплачь, поплачь, Васильюшка, тебе и легче станет, горемычный ты! – нараспев уговаривали они его и дед, растроганный их слезами и причитаниями тоже заплакал.

Плакал он, умиляясь на свою Малашу, которая лежала в гробу такая красивая и спокойная, как ангел. Плакал он, жалея ее, что такая тяжелая была у нее жизнь и винясь за то, что мало ей помогал в той, такой, как оказалось, короткой жизни. И плакал он, радуясь, что Господь дал им еще время пожалеть и полюбить друг друга.

Василий встал у гроба на колени, наклонился и поцеловал мягкую, теплую щеку жены, омочив ее слезой.

– Малашенька, – позвал он, – душа моя! Прости, что я так мало говорил тебе, что люблю тебя!

Бабы за его спиной рыдали в голос.

От этого рева Маланья проснулась, увидела заплаканное лицо мужа и, не разбираясь в чем дело, тоже заревела. Она расцепила, уже затекшие пальцы, с трудом подняла руки и обняла Василия за шею.

– Васюша, родненький ты мой! И я люблю тебя!

За спиной у Василия раздался вскрик, затем звуки падающих тел и наступила тишина.

Только ходики мерно отсчитывали отпущенные всем минуты.

Весь оставшийся вечер Маланья трогала подруг своими теплыми руками и пила горячий чай с медом, убеждая их, что она живая.

 

ВОЛК

Зимнее солнце встало, осмотрело округу, заскучало и отправилось обратно в уютную постель, заправленную белоснежными простынями снежных просторов.

Он стоял возле забора и прислушивался. Было тихо.
Перебравшись между жердями, он подошел к сараю и снова встал.
Ветра не было и его никто не учуял.

В доме людей горел свет. Но это его не смущало. Однажды он понял, что лучше всего нападать, когда тебя не ждут. С тех пор предвечернее время стало его излюбленным временем для охоты.

Вот и сейчас. Хозяева еще не кормили вечером скотину и поэтому дверь сарайки, из которой тепло и кисло пахло поживой, была попросту прикрыта.
Собаки тоже нигде не было видно. Похоже, и она не ждала гостей и поэтому, скорее всего, мирно спала в своей будке, зарывшись в ворох сена.

Он еще раз огляделся. Пора.

На высоких тонких лапах он легко и неслышно подбежал к двери сарая, не останавливаясь, по-хозяйски вошел в теплый полумрак и… нос к носу столкнулся с собакой.

Он бежал, закинув овцу на спину и придерживая за шкуру, чтобы не упала. А темная кровь из перерезанного горла собаки заливала пол сарая.

Волчица ловко вспорола тушу и пристроилась к добыче с краю, оставляя и ему место для трапезы и волк, поводив ушами, присоединился к подруге.

Насытившись, они вытоптали себе ямки и устроились на ночлег. Время от времени он поднимал голову, осматривая округу, и снова прятал нос в черном хвосте, а рядом спала она, укутавшись в белый хвост.

Уже несколько дней они промышляли в этих местах, но безуспешно. Несколько стай делили эту территорию и еды на всех не хватало.

Однажды они вышли к разоренной берлоге у большой сосны, но подходить близко не стали. Хоть и слабый, но страшный запах охватывал все это место. Пахло человеком, медведем и смертью.

Обойдя это место стороной, волки вышли к селу.

В этот морозный безветренный день на безоблачном небе раскаленное солнце сияло за троих. Сладко пахло скотиной. В прозрачном воздухе над селом стояло веселое разноголосье.

Постояв, они развернулись и скрылись в лесу.

— Волки, там волки! — запыхавшись, торопился рассказать отцу новость малец, которого мать отправила за дровами, а тот, заигравшись, убежал за овин и оттуда увидел, как пара волков с кромки леса уходит в чащу.

Следы на снегу сомнений не оставляли. Охотник потрогал их:

— Так говоришь два? — спросил он сына.

— Да, — ответил тот. — И у одного хвост был черный, а у другого — белый, — вытаращив глазенки, добавил он.

Охотник выпрямился и сплюнул в снег.

Они вернулись, когда от леса к селу ощетинившиеся ёлки протянули длинные колючие лапы теней.

Как всегда. Дождаться, когда в сумерках зажгутся огни, и еще до того, как закроются все двери, в крайний хлев, схватить ближайшую добычу и бежать.

Таков был план.

Быстро падала темнота. Деревня затихала. Звуки смолкли. В окнах стали зажигаться огни.

Пора.

Пора… но что-то… какое-то предчувствие держало его на месте.
Он переступил с ноги на ногу. Она сделала шаг вперед, но он, вытянув морду, остановил её.

Охотник, лежа на чердаке, уже убрал бесполезный в темноте бинокль и вглядывался в темную границу леса через прорезь винтовки.
Становилось все темнее…

Он был старше её. Несколько лет он охотился один, но прошлой весной он встретился со стаей, высмотрел ее среди молодняка и увел за собой.

Белохвостая недотрога, не подпускавшая к себе сверстников, почуяла его силу и ушла с ним.

Сейчас опыт и чутье волка говорили ему об опасности.

А утром охотник снова осматривал свежие волчьи следы.
Волков в этом году было много. Еды не хватало и поэтому серые вышли на разбой.

Два. И в других селах тоже было два. Иногда, правда, и один, но черная шерсть, остававшаяся на местах преступления, была как визитная карточка.
Без острастки, в первых сумерках, приходили они, брали первое, что попадется в зубы и уходили. Толстопузые собаки не могли догнать этих долгоногих разбойников, да и боялись, что сами окажутся добычей, поэтому волки уходили безнаказанно.

Ну что ж, давненько он не охотился на волков. Охотник повернулся к лесу и дал вабу. Больше от досады, чем на что-то надеясь, но ему ответили…

Сразу и близко ответили два волка и тут же еще в трех местах, но уже дальше, и еще дальше волки вышли на перекличку.

Услышав зов, волк с волчицей ответили сородичу сразу. Странно, других волков рядом не было. Волк в этом был уверен. Кто же позвал их?

Любопытство взяло верх и, бесшумно ступая, они вышли из леса.

Охотник и два волка стояли друг напротив друга.

Острый запах человека бил волку в нос и гнал его прочь. Но близость добычи удерживала его на месте. Раньше волк никогда не нападал на людей. Но сейчас он и его подруга уже несколько дней не ели и голод придавал ему решимости. Волчица подняла верхнюю губу и показала зубы. Прижав уши и припав к земле, она готовилась к прыжку.

Охотник стоял, не смея дышать. Вот они, прямо перед ним. Да вот только винтовка осталась дома. Да если бы и была, стрелять было бесполезно. Одним выстрелом двоих не убить. Все эти мысли пронеслись в его голове и потухли. Больше мыслей не было. Волки не уходили. И он ждал своей участи.

— Папка! Папка! — вдруг раздалось в утренней тишине и грохнул выстрел.

Все трое бросились одновременно…

Он бежал к мальчику со всех ног. Сзади слышались скачки, спина горела от жаркого голодного дыхания и он ждал опрокидывающего удара. Ему казалось, что вот сейчас сбоку покажется раскрытая пасть, опережающая его и…

Подбежав, он упал на сына, стараясь закрыть его всего своим телом.

Он лежал и ждал нападения, готовый драться до конца.

Время шло. Ничего не происходило.

Охотник приоткрыл накрепко зажмуренные глаза и через щелочку огляделся. Вокруг никого. Он встал и помог подняться сыну. Мальчик уткнулся лицом отцу в живот и громко заревел. Утешая его, отец поднял винтовку, взял сына на руки и, запинаясь, пошел к дому.

Услышав выстрел, волки как один развернулись и метнулись в лес.

Возле избушки выстрел тоже слышали. Мальчик посмотрел на деда, тот здоровой рукой поправил шапку, позвал собаку и они, не сговариваясь, пошли в дом.

Дома из-под лавки у двери мальчик вытащил тяжелый длинный ящик, и дед дал ему ключ от навесного замка.

В окна через занавески заглядывало игривое солнце, в печке весело плясал огонёк, а на столе дед с внуком раскладывали коробочки с патронами, дробью, порохом и пыжами. Тут же стояли весы с черными широкими чашами и рядом маленькая шкатулочка с блестящими стальными гирьками. Самые маленькие надо было брать пинцетом, который лежал в этой же шкатулочке. Пахло порохом, ружейным маслом и металлом. Собака лежала у порога и двигала бровями, наблюдая за движениями людей.

Волк не понял, как они оказались окружены этим страшным человеческим запахом. Казалось, он был везде. На кустах, на деревьях, особенно вот на этих. непонятно откуда взявшихся, небольших тряпицах.

Этот запах поднял его с волчицей с ночевки и заставил бежать.
Куда они бежали он и сам не знал. От страшного запаха мысли его путались. Рядом, поджав хвост, бежала волчица.

Вдруг в стороне раздался треск и совсем рядом вжикнула пуля.
Волк, отбежав вдоль линии флажков, остановился и встал так, чтобы защитить волчицу, которая легла у его ног.

Надо уходить. Да, давно не ели, но силы еще есть. Вот только этот запах стоял стеной и отделял его от спасительной чащи, в которой он мог затеряться и скрыться. Он попробовал подойти к флажкам, страх накатил парализующей волной и заставил отступить. Они снова побежали вдоль флажков, но вскоре волк чутьем понял впереди ловушку и снова встал.

Чуткие уши уловили в лесу движение и стальные щелчки. Внутри все похолодело.

Сейчас – понял он и, ткнув волчицу мордой в плечо, метнулся в сторону.

Время вдруг остановилось и он смог наблюдать за всем со стороны.
Медленно, очень медленно она разворачивается, чтобы бежать за ним. Он видит как воздух прорезают острые пули и высекают фонтанчики из всего с чем встречаются… из деревьев… из снега… из волчицы… Он видит как из ее плеча, куда он чуть раньше ткнул носом, вырвался красный фонтанчик и подруга ткнулась грудью в снег… Тут же встала и снова упала.

И тут время снова соскользнуло на свою скорость.

Волк, подбежав к волчице, подсунул морду под раненную лапу и взвалив на себя, рванул к флажкам. Столько раз он уходил от погони так, с добычей на спине, сможет и сейчас. Страх тысячью иглами впился в его тело, когда он, вытянувшись в прыжке, перемахнул через невидимый барьер. Одна из пуль причесала его хвост, вырвав несколько чёрных волосков и это придало ему сил.

Никто не ожидал, что волк перепрыгнет через флажки.

Когда охотник попал в белохвостую волчицу, они уже праздновали победу. Волк никогда бы не ушел от раненой подруги. На это и был расчет.

Но волк ушел. С волчицей.

Убедившись, что погони нет, волк остановился и осторожно опустил подругу на землю. Она попробовала встать и идти, но упала. Снова поднялась и попробовала идти на трех лапах, но боль в перебитой лопатке обессилила ее и она снова легла на снег, виновато глядя на волка. Кровь обильно стекала по ее лапе на землю. Он обернулся к своим следам. Их отчетливо было видно. На белом снегу вдоль его следов тянулся красный пунктир. Волк лег рядом с подругой, успокаивая ее и согревая своим теплом.

Охотники подошли к тому месту, где волк перепрыгнул через красные флажки.

— Она ранена, идти не может. Далеко он с ней не уйдет. Да и след хорошо виден. Можно догнать. — сказал один.

— Так чего же мы ждем? — поддержал его другой и, оставив пару человек собирать флажки, охотники двинулись в лес.

Их найдут, надо идти. Волк снова бережно перекинул волчицу на спину и потрусил дальше в лес.

Волк шёл. Несколько раз он останавливался посмотреть на подругу. Волчица уже не отвечала на его бережные тычки мордой, но слабое дыхание еще теплилось в ней. Кровь остановилась и его следы были не так заметны. Но он уже давно отчетливо слышал погоню. Надо было что-то делать.
Охотники и волк чувствовали близость друг друга. И это заставило волка какое-то время двигаться быстрее. Но усталость потихоньку брала своё. И когда волк вышел к избушке, за его спиной отчетливо слышалось шуршание лыж и негромкая перекличка охотников.

Ружье было почищено, заряжено, патронташ полон. Пока не стемнело дед с внуком решили выйти и немного пострелять.

За сараем они встретились.

Два охотника и волк стояли друг напротив друга.

Волк стоял, тяжело дыша, на спине его что-то лежало, наверно добыча. За спиной у него в лесу слышались шаги и человеческая речь.

Так вот в кого стреляли, понял дед.

Ружье было у внука. Мальчик вскинул ствол к плечу и прицелился. Мишень была легкая.

Волк не шевелился.

Мальчик положил палец на спусковой крючок, глядя на волка в прорезь и выискивая на нем место для попадания.

Сзади волка особенно громко хрустнула ветка и он решился.

Очень медленно он пошел к человеку с ружьем.

Когда волк двинулся в его сторону, мальчик по примеру деда наставил дуло на глаз волка и стал ждать. Что-то в поведении волка говорило ему о том, что тот не нападет и мальчик медлил.

Волк подойдя чуть ближе, глядя человеку в глаза, наклонился, аккуратно сгрузил на землю бездыханную волчицу и отступил в сторону.

Дед с мальчиком переглянулись.

Волк стоял в ожидании.

Мальчик целился в волка, когда дед подошел к волчице и осмотрел рану.
Поднявшись, дед забрал ружье у мальчика и, посмотрев еще раз на волка, скинул на снег шубу, помог мальчику перевалить на нее волчицу и они потащили ее в сарай.

Волк не уходил.

Из леса уже выходили первые охотники.

— Иди уже, — дед махнул на волка рукой, — присмотрю я за твоей зазнобой.

И волк, как будто понял, горцанул на месте и пустился наутек изо всех своих оставшихся сил.

Охотники, не ожидая от волка напоследок такой прыти и понимая, что теперь уже серого не догнать, стали стрелять ему вслед, но дед, выйдя из сарайки, сказал им, чтобы не стреляли, а то в его собаку попадут и те, попив у них в избушке чаю и согревшись, повернули домой.

Уже сошел снег, и на голой земле тут и там пробивалась и тянулась к солнышку веселенькая зеленая травка. Весенние запахи носились в воздухе и дурманили голову.

Волк сидел на своем месте и издали смотрел на избушку. Он каждый день приходил сюда и подолгу просиживал, наблюдая за жизнью людей.

Вот открылась дверь, выбежала собака, за ней вышел дед, приложил руку козырьком ко лбу и посмотрел на небо. Потом он, не торопясь, пошел к сарайке, зашел, пробыл там какое-то время и дверь сарайки снова открылась.

Из двери вышла волчица. Она шла медленно, неуверенно ступая на раненую лапу, но постепенно шаг её становился все твёрже и вот она уже трусила, чуть хромая, в сторону леса.

Волк встал и подался вперед.

Дед тоже вышел из сарая, что-то сказал и волчица остановилась.

Волк снова сел.

Она повернулась на голос, постояла слушая, и снова побежала.

Волк бежал ей навстречу не чуя ног.

От нее пахло человеком. Но этот запах уже не вселял в него прежний ужас и они долго обнимались, кладя друг на друга лапы и головы, припадая на передние лапы и крутя чёрным и белым хвостами.

Стоял жаркий летний день. Солнце нещадно пекло и дед с внуком коротали самую жару, сидя в тени под большой сосной, как вдруг они увидели волка с черным хвостом.

Он вышел на открытое место, глядя на людей, потом оглянулся и по его сигналу из леса высыпал выводок щенков в сопровождении волчицы. Тоже посмотрев в сторону людей, она махнула белым хвостом, пружинисто подошла к волку, потерлась о его бакенбарды, тот ответил на ее ласку и все семейство снова удалилось в чащу.

Больше в тех местах волков с черными и белыми хвостами никогда не видели.

 

МЕДВЕДИЦА

Медведица устало присела, потом, чуть отдохнув, встала и, поднявшись на задние лапы, огласила округу призывным рыком.

Она давно уже шла по следу своего малыша, с которым ее заставили расстаться охотники, спугнувшие их с излюбленного места рыбалки. И медведица, коротко и негромко рыкнув что-то медвежонку, долго уводила людей от своего сына. А когда она вернулась, медвежонка на месте не оказалось.

Сначала она шла по следу не торопясь, ведь в ее угодьях не было никого страшнее человека, кто мог бы причинить вред ей и ее малышу, да и эту беду она отвела далеко от них. Но все же она рассчитывала найти медвежонка гораздо раньше.

Она шла по его следу, разгадывая, что он и где делал, и время от времени поднимала голову или вставала на задние лапы и громко протяжно звала его. Сначала все шло хорошо. Вот здесь он схоронился, как она велела, когда появились люди. Вот здесь, видимо, устав ждать, добрался до сладких ягод. Дальше он спустился к реке напиться и примятая трава подсказала о небольшом его привале.

И тут она поняла, что ищет уже очень долго и сердце медведицы неприятно повернулось в груди. Дыхание ее участилось, и в лапах появилась неприятная дрожь.

Она еще раз позвала сына, но уже как-то устало и без надежды и этим напугала себя еще больше.

Она прибавила шагу. Судя по следам, ее медвежонок куда-то целенаправленно шел, а иногда и бежал. И через какое-то время медведица тоже уже бежала по следу, который был свежий и совершенно прямой.

И вдруг она застыла на месте. След медвежонка пропал и вместо него появился другой. И запах этого следа был медведице знаком.

Этот другой след и запах унесли ее маленького мишку в неизвестность, а ее саму в далекое – далекое детство.

Она отчетливо вспомнила расправу своей матери над выводком пумы, решившей обосноваться на их территории. И как мать – пума, хромая на три лапы, уходила по нижним крепким ветвям деревьев от ее матери, преследовавшей пуму до конца своих владений.

И сейчас запах пумы – матери как оживший призрак прошлого подхватил ее медвежонка и стремительно куда-то уносил.

И медведица побежала.

Она забыла про свою усталость и неслась, с треском ломая молодые деревья и кустарники на своем пути.

Выскочив из густого леса на открытое пространство, она увидела все сразу.

Ее медвежонок лежал израненный. Шерсть на шее от крови слиплась сосульками, и он еле дышал, а из пасти текла кровь, лопаясь алыми пузырьками. Рядом, опустив голову с прижатыми ушами, стояла пума, нервно подергивая хвостом.

Медведица сделала шаг в сторону сына и медвежонок, скосив на нее глаза, жалобно позвал.

Сердце матери переполнилось нежностью и любовью. Ничего она сейчас так сильно не хотела, как просто быть со своим малышом, обнять его, прижать к себе, облизать и зализать все его раны и слезы. Она даже не обратила внимания на пуму, попытавшуюся встать у нее на пути. Одним коротким сильным ударом лапы медведица отбросила ее далеко от себя и медвежонка, после чего пума еле встала и еще долго трясла головой.

Медведица подошла к сыну и лизнула его. Он, посмотрев на мать, облегченно вздохнул и, вытянув морду в ее сторону, закрыл глаза.

Вот и все, больше не о чем волноваться, мама здесь и она обо всем позаботится.

Мать лапой подвинула к себе медвежонка. Он отозвался нежным ворчанием и по бурой морде медведицы потекли слезы. Она подсунула под сына лапу, приподняла его и, подхватив другой, села, получше устраивая его у себя на груди.

На самом краю широкого утеса сидела медведица и баюкала большими, мягкими, мохнатыми лапами маленького медвежонка, который зарывшись носом в густую шерсть матери и успокоившись, засыпал крепким, непробудным сном.

Пума обходила медведицу по широкой дуге и горящими глазами вымеряла расстояние до нее. Присев на пружинистых лапах она долго переминалась с одной на другую, собирая свои силы, которые все, без остатка, вложила в удар, опрокинувший медведицу.

Встречный воздух теребил шерсть медведицы, а она обнимала своего сына, как никогда в жизни. Большими, широкими лапами она прижимала его к себе изо всех сил, стараясь через эти объятия передать своему маленькому медвежонку всю свою большую неизрасходованную любовь и нежность.

***

Сколько прошло времени, медведица не знала. Когда она открыла глаза, солнце гладило верхушки елей.

Тело ныло и она не сразу вспомнила, что произошло, но постепенно память вернула ей последние события и она с опаской огляделась вокруг.

Глубокая, горная река, обнимавшая утес, приняла медведицу с медвежонком в свои объятия, оглушила, окрутила на порогах и быстринах и вынесла на песок.

Пумы не было, а рядом комочком лежал медвежонок. Она поднялась и осторожно тронула его лапой. Он остался недвижим. Тогда она обошла медвежонка кругом и, придвинув морду ближе к его носу, вдруг почувствовала слабое, но ровное дыхание.

Хорошенько оглядев сына, медведица увидела, что раны его кое-как, но зализаны и тут сын, открыв глаза, глянул на нее усталыми, но ясными глазами.

Долго – долго медведица зализывала раны на маленьком тельце. Время от времени она останавливалась, вглядывалась в глаза медвежонка и нежно ворча, терлась своей большой головой о его щеки, и он в ответ лизал ее морду.

Наконец она встала, встряхнулась, оттащила медвежонка с берега в укромное место и отправилась за одной травкой, которая как она знала, росла неподалеку.

Медвежонок посмотрел ей вслед, сладко зевнул и, положив голову на лапы, безмятежно заснул тем целительным сном, который дарит силы и здоровье.

В той далекой стране солнце не то вставало, не то садилось, но теперь медведица точно знала, что очень скоро она со своим маленьким мишкой вернется на их излюбленное место, что бы закончить рыбалку.

 

НЕ УСПЕЮ!

“Не успею!”, – с тоской пронеслось в голове, в последнем отчаянном усилии ноги до боли в мышцах крутанули педали, но…

Бампер машины со всего маха въехал в заднее колесо, велосипед развернуло почти на сто восемьдесят градусов, но этому помешала дверь со стороны водителя, в которую и врезался велосипедист всем корпусом. Велосипед утянуло под задние колеса, а тело от удара отбросило в сторону, напоследок мазнув головой по стеклу широким красным следом, оставляя на нем большие сгустки крови и волосы.

Визг тормозов, скрежет металла, крики, испуганные глаза и лица, всего этого он уже не видел и не слышал.

Все тело болит.

Не где-то конкретно, рука или нога, а все тело болииит!

И голова. А как мама, стоя на пороге со шлемом в руках, просила надеть этот дурацкий шлем! Наверно, если бы надел, не так бы болело.

Хочется открыть глаза, но больно от любого движения лица. Чуть-чуть приоткрываю и смотрю в щелочки. Вокруг глаз что-то белое, с торчащими волокнами, а, это бинт. Получается, голова полностью забинтована, вместе с лицом. Дышится с трудом. Нос тоже чем-то забит, наверно ватой. Слюна скопилась во рту. Сглатываю. Ммм!!! Как же это больно! Челюстью, оказывается, тоже не надо шевелить лишний раз, потому что в скулы сразу вонзаются толстые острые иглы и высекают искры и слезы из глаз.

Да что же это такое! И ведь почти успел! Как тот, другой, который не успел, и над которым они ржали с ребятами, что он –  лошара, раз не успел. Они-то уж конечно бы успели! Они же не лошары! Лошара. Я –  лошара…

Надо было стоять на переходе, как все, а не лететь “авось проскочу”, и сейчас с ребятами гонял бы по набережной…

— Эй, придурок! –  заскрипели пружины справа, – Эй, Лёха, придурок!

— Сам придурок, – слева тоже чуть скрипнуло.

— Я тебе орал, что машина сзади, а ты как всегда уши наушниками заткнул и не слышал! Зачем ты резко влево-то повернул? Хоть бы сначала назад посмотрел! По дороге же шли! А я тебе говорил, что надо было идти навстречу машинам, а ты: “Нет, пойдем по этой стороне, пойдем по этой стороне”. Ты когда прямо под колеса повернул, водитель со страху в мою сторону вывернул, и прямо мне по ногам! Придурок!

— А сам то? –  Леха перешел в нападение, – Я же тебе сказал мяч в сумку убрать, а ты что? Шёл, Роналду из себя изображал: “Ах, посмотрите, сколько я сейчас набью!”. Набил? Хорошо, что этот мужик, которому мячом по лобовухе пришлось, тебе морду не набил. Гы…, – хохотнул Леха.

Парни немного помолчали и справа снова скрипнула кровать и он услышал:

— Лёха, а этот, между нами который, говорят, уже два месяца лежит.

В голове у него помутилось. Как два месяца?! Да это же, наверно, вчера было!

Лёха поскрипел своей кроватью и тихо отозвался:

— Я слышал сегодня утром после обхода как врач с его матерью разговаривал.

— Ну?! И чего сказал? Не тяни уже, выкладывай! – зашипел Правый.

— А то и сказал… что он теперь так всю жизнь лежать будет, а чтобы сидеть ему, кресло надо дорогущее, а мать ему ответила, что водителя, который его сбил судили, присудили ему три года, условно, потому что этот на велосипеде на красный ему сам под колеса вылетел, и штраф большущий выписали, и все деньги она за это кресло отдала.

Он лежал, соленые слезы затекали ему под повязку, вызывая в этом месте нестерпимый зуд, но почесать это место он не мог, руки его не слушались. И вообще, его родное тело, такое молодое, сильное, которым он совсем недавно гордился и хвастался, теперь его больше не слушалось.

“Какой же я лошара! Надо было ПОДОЖДАТЬ на светофоре! Чуть-чуть подождать!”, –  думал он и ни о чем другом он больше думать не мог.

Loading Likes...

Жили – были игрушки. Им было грустно сидеть на полке и в коробке. Девочка, которая весело играла с ними, уже выросла и пошла в школу. Игрушки заплакали, потому что с ними перестали играть. Свет ночника в детской комнате тускло горел и едва попадал в угол, где сидели плюшевый медведь и кукла. Правда игрушки говорить и плакать не могли: молча, стояли и слушали каждый разговор девочки с родителями. Каждое утр одевочка уходила в школу и только вечером приходила уставшая с занятий. Ей было не до игрушек, но укладываясь спать, она брала с собой маленького мишку, которого ей подарили на день рождения.  Мишка был мягкий и маленьким, с ним было легче, чем с куклой.  Вставала девочка рано и делала зарядку, завтракала и ехала с родителями на машине, по дороге машина останавливалась и девочка шла в школу сама. Взрослела, хорошела,… стала красивой девушкой 15-ти лет.  Скоро закончит школу и поступит в институт. Ей снились детство, качели, весёлые игры и… её любимые игрушки о которых забыла совсем. Однажды мама спросила:

– Куда собираешься отнести игрушки и кому отдать?

– В детский дом наверно – предложила девочка.

– Правильно, – сказала мама, – там игрушки пригодятся.

– Давай отвезём их прямо сейчас?

– Давай!- с восторгом ответила дочь.

Обе взяли коробки и отнесли к машине. Вскоре игрушки были отнесены в детский дом. Им очень обрадовались дети, игрушки были в отличном состоянии – словно в них никто не играл. Из магазина привезены. Девочка рассказала о своих игрушках ребятам и с радостью поиграла с ними. Вспомнила своё детство. Игрушки вновь обрели ту свежесть красок, а на лицах маленьких детей светились улыбки. Игрушки снова стали нужными. А вот, как зовут девочку, вы, друзья мои, дети, придумаете сами!

Loading Likes...

…От таксячьей мордочки ВСЕМ ЧИТАТЕЛЯМ ПРИВЕТ…

ИСТОРИЯ о короткой таксе…

«На ручки к мамочке», – в прямом смысле меня, шоколадную таксу всучили прямо в руки не хозяйке собаки, а будущей заботливой маме. В первое время я скулила возле входной двери, просилась домой. В сумке ехать я не хотела,… и мамочка взяла меня на ручки в обнимку и укрыла пальто. Было холодно, сыро. Я замёрзла и скулила. Дрожала. Наконец подошла маршрутка. Мы сели в тепло. По дороге домой я уснула, но покали, ехали, я несколько раз просыпалась и пыталась облизать соседа – рядом присевшего дядю. Чудо случилось накануне Нового 2018 Года СОБАКИ. Папа и мама отдали ребёнку подарок, а меня забрали себе. Выменяли. Своё преданное – мягкую кроватку я быстро «разгербанила» – порвала в клочья. Я вытаскиваю вату – мама обратно засунет. До тех пор продолжалось ели бы мама не зашила дырки. Я их долго искала. Щенячество – озорство ребёнка. Писаюсь везде, а мама с тряпкой бегает и вытирает лужицы. Решила поохотиться. Подбегаю к клетке с грызуном. Я лаю, а он мирно ест сено и не видит меня в упор. Невоспитанный. Не поприветствовал нового обитателя жилища. Сунула в решётку нос – и укус…так и отпрянула от клетки.  Он ещё и кусается! Когда эта мышка сидела у мамы на коленках, я пыталась добраться до него. Гавкала, виляла хвостом. Муся умирала на руках у мамы с папой. Они плакали. И я скулила около клетки пустой. Залезала и нюхала. Сворачивалась клубочком и спала. Папа и мама в первый день появления меня накормили досыта. Я ЩЕНОК ТАКСЫ. Приучали к пелёнкам. А ветеринарную клинику вообще боюсь. Прививки, уколы. Был карантин после первой прививки. Первый ПАСПОРТ собаки. МАМА…меня везла в сумке. За то, что я «хожу в туалет» полагается вкусняшка. С тех пор папа их мне даёт в виде печеньки.  Конечно, в туалет пойти было не привычно…села лапами на пелёнку и попа над полом. И опять мама с тряпкой идёт ко мне. Приучали к улице. Я новенькая. Потихоньку знакомлюсь с улицей и другими собакенами. Про instagram вообще не слышала, а уж про собачий! Мама потом мне его отдаст. А подписчики? Подписываются на мои посты. Мама мне всё  даёт, любимой дочуне, единственной #ТАКСОДОЧЕНЬКЕ. Творожок мне берёт. Яблоки я ем с удовольствием. Игрушками балуют. А тут вообще два модных свитера преподнесли. Любят очень. Моднячую теперь в instagrame. Перед собакенами красуюсь. ФОТОГЕНИЧНАЯ Я. Красотуля, СОБАЧУЛЯ ТАКСУЛЯ.

Обо всём понемногу. ВКУСНЯХИ мне регулярно дают. ГИПНОЗ работает. Диагноз: таксозависимость. Стоит лапки поджать: мама хватает на руки и несёт домой. Лапки греть. Я капризная девочка. Чуть не так играют: я вою, скулю. Игрушки домой найденные тащу. ОХОТНИЦА. В обиду себя не дам. Я маленький звоночек: во сне погавкиваю, повизгиваю. Поскуливаю, рычу. Раньше я одна дома плакала и скреблась в двери. Теперь балдею без мамы и папы на кровати. Я слишком любопытная: кто бы ни пришёл и не позвонил в домофон, все идут ко мне. Ванная комната – комната пыток бедной собаки. Моют три раза в день, вытирают полотенцем. Чистят ушки. УЖАС!!!!

Но зато целый мешок корма есть… я время кормёжки знаю.  В еду мне добавляют витамины. Раньше я ела кашу с мясом…разбрасывая крупу по кухне. Теперь вокруг миски с водой «бахчисарайский фонтан». Мама на улицу меня одевает: с уговорами свитерок модный и курточку. Зима морозная и снежная. А в плохую погоду, например в дождь я гулять не люблю. Прячусь у подъезда под лавку. Боюсь салютов. Прячусь. Хорошо быть любимой доченькой, когда игрушки есть, вкусности и папа с мамой ласкают. Я лапку на ногу поставлю и смотрю такими глазами, перед, которыми нельзя остаться равнодушными. Мордочкой, уткнувшись в ноги, сяду рядом. Я домашний лекарь от одиночества. Я моторчик, двигатель жизни. Я #бабаевскийшоколадныйбатончик, я #коротенькаяТакса. Я милая девочка. Все три года я радую маму и папу. Я послушный ребёнок. С радостью встречаю маму и папу, виляю хвостиком и повизгиваю. Ныряю по сумкам. А ещё я занимаюсь контрольными закупками у прохожих. Меня любят дети. Я ласковая. Раскидали игрушки? Сами виноваты. Себе возьму. Мячик, ежик, утки. Всё моё. Несу домой. Я ж охотник. ТАКСА я. Ну вот и рассказала я МОИМ ПОДПИСЧИКАМ историю, КАК Я обрела МАМУ И ПАПУ. ПАПУ ЛЮБЛЮ БОЛЬШЕ. Он угощает, ласкает.  Но не моет мне лапы и не чистит мне ушки.  МАМА _ ЛАПОМОЙКА И НЯНЬКА. Ещё отдала свой instagram и телеграмм канал наполовину мой. Она со мной на выгуле. Хотя мама говорит, что я стала смыслом жизни. ЛЮБИМОЙ ДОЧЕНЬКОЙ. Я хитрая…мама брала чуть корма в виде поощрения на улице, я охраняла карман мамы. Корм мой. С тех пор мама кормит дома. А на прогулке я клянчу, выпрашиваю. К собачьему слову пришлось…Мама пишет под диктовку, а я давно сплю сладким таксячьим сном.

P.S. ФОТО В МОДНЫХ СВИТЕРАХ ВЫЛОЖУ…

Loading Likes...

Тяжеловато было идти к зданию суда – ночью пуржил снегопад, к утру замело дороги, а снегоочистительной техники в нашем городе как раз-таки не хватало.

Читать далее →

Loading Likes...