Вовка снова сидел у папы на плечах. Снова — спустя столько времени… Когда это было в последний раз, деревья вокруг стояли цветные, а сейчас они голые, и под ногами вместо кленовых листьев — присыпанный снегом лед. Но Вовка знал, уж папа не поскользнется! Как это здорово, вспоминал Вовка — весело подпрыгивать на ухабах, вдыхать папин запах, прижиматься к папиной голове… Оказывается, Вовка забыл, как пахнет от папы — его волосами, его курткой… ну, всем этим, таким родным, привычным… тем же, чем пахнет его старый, оставленный дома свитер, его тапочки, его чашка. Папины ловкие руки, как раньше, крепко держат Вовкины запястья. «Мой папочка…» — нежно думал Вовка. И больше ему ничего-ничего не хотелось сейчас думать или делать. Правда, он не забывал придерживать локтем сидящего в кармане Пусю — чтобы не выпал. Читать далее →

— Сергеевна! За подарками-то пойдёшь? Давай, поползли!

Вопрос сопровождался несильным толчком в бок — не на каждое слово Вера Сергеевна теперь соглашалась повернуться. Большую часть дня она проводила, лёжа лицом к стене. Было зябко, но двигаться не хотелось. Все занятия свелись к одному — ковырять обильно отшелушившуюся со стены краску. Стена была противного коричневого цвета, а под старой краской — другая, синяя, тоже растрескавшаяся. Вставала Вера Сергеевна нынче только в столовую да в туалет. Впрочем, о туалете лучше не вспоминать — она терпела столько, сколько могла, чтобы отсрочить поход «по нужде». По этой самой причине и есть старалась поменьше. А если добрая Наденька с кухни приносила еду прямо в «палату», как мысленно называла Вера Сергеевна помещение, в котором ей предстояло провести остаток жизни, то и вовсе не стоило выходить. Читать далее →

       «Было какое-то непонятное чувство надвигающейся беды, когда я открыла пыльный журнал. Такое, как если бы я собиралась сделать что-то, о чём потом обязательно пожалела бы. Так и сейчас, что-то подсказывало, что на страницах хроники меня ждут ужасные известия. Но остановиться я уже не могла. Смутное чувство, что это страшно, но важно, а может быть, страшно важно, руководило моими действиями. Пальцы, словно чужие, перелистывали страницы, пока наконец передо мной не появились фотографии их всех шестерых. Конечно, я узнала их сразу, хотя это и было не просто: ещё вчера улыбающиеся и открытые лица сегодня искажены гримасами боли и ужаса.  Ещё вчера мы вместе кутили и распевали пляжные песни, не представляя никакой угрозы никакому известному мне режиму… Сегодня статья с их фотографиями вышла в сводке криминально-политических новостей под заголовком «Террористическая группа обезврежена». Почему я только сейчас узнаю об этом? Где я была, когда их арестовывали и казнили? Неужели процессы такого рода могут занимать времени менее суток, да ещё и успевать попасть в прессу? Читать далее →

Вместо предисловия  

Если бы денег на перчатки не пожалел, сохранил бы себе руки – обойдясь без обморожения. А так… Иди теперь, кусай локти! Сколько не вспоминай мягкую замшу на плотном меху – теплее не станет. А все она – авоськина привычка: надо бы купить, а, может, и не надо… сколько их разных уже потерял… Читать далее →

http://www.presence.msk.ru/temp/shortcut1.03.docx

Это синопсис книги, которую я собираюсь написать. Читать далее →

Одна девочка, ее звали Солсбери, была дома одна, без родителей. Она болела. И вдруг она услышала, что кто-то постучал к соседям в квартиру. Она посмотрела в глазок, но никого не увидела. А вечером все пришли с работы, и оказалось, что в соседней квартире все умерли.

А было все это в другой стране, в Англии.

На следующий день девочка опять была дома одна. И опять она услышала, что кто-то постучал в дверь, к другим соседям. Она опять посмотрела в глазок, но ничего не увидела. А вечером оказалось, что в этой квартире тоже все умерли.

На третий постучали в девочкину квартиру. А на их этаже было четыре квартиры, и осталось только две, где никто не умер – девочкина квартира и еще одна.

Девочка очень испугалась и спросила:

– Кто там?

А ей ответили:

– Мосгаз!

И девочка сказала:

– Я сейчас папу позову!

И больше ничего не говорила. И так целый час простояла у двери. А потом она услышала, что постучали к соседям.

И девочка решила посмотреть не в глазок, а в замочную скважину, и тут она увидела маленьких прозрачных человечков. Человечки залезли на дверь и открыли ее маленьким ножиком. И потом пошли в квартиру. А девочка не испугалась, она открыла дверь и тоже пошла в соседнюю квартиру, где еще никто не умер, и стала подсматривать.

Читать далее →

Однажды, довольно давно, мой дядя Додик решил свести меня с дочерью своей знакомой. Звали знакомую то ли Анна Давыдовна, то ли Алла Давыдовна – сейчас уже точно не помню, а дочь звалась Светой. Шли мы с Додиком по улице Архипова, от метро “Площадь Ногина”, а Додик с жаром твердил мне об этой Свете:
– Слушай, прикинь, у неё квартира, квартира на Соколе, трёхкомнатная своя, отвечаю! Ты понял? Квартира, э, в Москве, понял ты? На Соколе! Три комнаты! Сталинский дом, э!
Я плёлся молча, глазея по сторонам. Был я во всём лучшем – в чёрных, в тонкую серебристую полоску брюках, такие были в моде в нашем бакинском гетто на момент распада СССР, в югославском кожаном пиджаке, что оставил мне кузен Рафик, когда уезжал в семьдесят девятом году в свою Америку, в чёрных лакированных туфлях, таких остроносых, что ударив по мячу, можно было, наверное, проткнуть его насквозь. Дополняла весь шик чёрная рубашка с муаровым отливом, и огромная прекрасная кепка, сшитая примерно из того же материала, что и брюки. Был я тогда тощ и бледен, Москва меня завораживала – шутка ли, последние три года бакинской жизни я практически не выходил из дома, на улицах было опасно, творилось чёрт знает что, и надо было ухаживать за дедом, который выбрал самое удачное время для того, чтобы погрузиться в океан старческой нирваны. Читать далее →

Сюсюкин вёл у нас общую патологию недолго. Меньше семестра. Я иногда его вспоминаю. Так, по-доброму, как хорошего, симпатичного человека, не слишком близкого, если сказать короче, как героя старого любимого кино, отчего-то непременно чёрно-белого.

Сюсюкин был приземистый и полный мужчина с улыбкой фавна, во рту его сверкали золотые мосты, носил он белый халат и очёчки, на голове красовалась седо-русая щетина, короткая и жёсткая, как стерня. У него была деревянная нога, которая изрядно поскрипывала – ногу он потерял в молодости, катаясь на трамвайной колбасе. Курил он только Беломор, сбивая пепел необыкновенно толстым, жёлтым ногтем, эмфизематическим, так называемым «в виде часового стекла», носил тулуп и валенки зимой, и габардиновое пальто, бывшее последним писком моды на похоронах И.В. Сталина – во все остальные сезоны. Вообще в повадках этого учёного мужа было что-то неистребимо уличное. Преподаватель был он невеликий, поскольку страдал чудовищным косноязычием, скакал с темы на тему, но зато великолепно рассказывал истории из своей многолетней патологоанатомической практики. Читать далее →

Над мойкой кружились мясные мухи. Капли воды медленно вытягивались, и оторвавшись, бесшумно падали на рыжую шкуру. Окна кухни выходили на дорогу, но от пыли и грязи свет почти не проникал внутрь. На подоконнике стоял засохший цветок в горшке. Читать далее →