«Было какое-то непонятное чувство надвигающейся беды, когда я открыла пыльный журнал. Такое, как если бы я собиралась сделать что-то, о чём потом обязательно пожалела бы. Так и сейчас, что-то подсказывало, что на страницах хроники меня ждут ужасные известия. Но остановиться я уже не могла. Смутное чувство, что это страшно, но важно, а может быть, страшно важно, руководило моими действиями. Пальцы, словно чужие, перелистывали страницы, пока наконец передо мной не появились фотографии их всех шестерых. Конечно, я узнала их сразу, хотя это и было не просто: ещё вчера улыбающиеся и открытые лица сегодня искажены гримасами боли и ужаса.  Ещё вчера мы вместе кутили и распевали пляжные песни, не представляя никакой угрозы никакому известному мне режиму… Сегодня статья с их фотографиями вышла в сводке криминально-политических новостей под заголовком «Террористическая группа обезврежена». Почему я только сейчас узнаю об этом? Где я была, когда их арестовывали и казнили? Неужели процессы такого рода могут занимать времени менее суток, да ещё и успевать попасть в прессу? Читать далее →

Вместо предисловия  

Если бы денег на перчатки не пожалел, сохранил бы себе руки – обойдясь без обморожения. А так… Иди теперь, кусай локти! Сколько не вспоминай мягкую замшу на плотном меху – теплее не станет. А все она – авоськина привычка: надо бы купить, а, может, и не надо… сколько их разных уже потерял… Читать далее →

http://www.presence.msk.ru/temp/shortcut1.03.docx

Это синопсис книги, которую я собираюсь написать. Читать далее →

Одна девочка, ее звали Солсбери, была дома одна, без родителей. Она болела. И вдруг она услышала, что кто-то постучал к соседям в квартиру. Она посмотрела в глазок, но никого не увидела. А вечером все пришли с работы, и оказалось, что в соседней квартире все умерли.

А было все это в другой стране, в Англии.

На следующий день девочка опять была дома одна. И опять она услышала, что кто-то постучал в дверь, к другим соседям. Она опять посмотрела в глазок, но ничего не увидела. А вечером оказалось, что в этой квартире тоже все умерли.

На третий постучали в девочкину квартиру. А на их этаже было четыре квартиры, и осталось только две, где никто не умер – девочкина квартира и еще одна.

Девочка очень испугалась и спросила:

– Кто там?

А ей ответили:

– Мосгаз!

И девочка сказала:

– Я сейчас папу позову!

И больше ничего не говорила. И так целый час простояла у двери. А потом она услышала, что постучали к соседям.

И девочка решила посмотреть не в глазок, а в замочную скважину, и тут она увидела маленьких прозрачных человечков. Человечки залезли на дверь и открыли ее маленьким ножиком. И потом пошли в квартиру. А девочка не испугалась, она открыла дверь и тоже пошла в соседнюю квартиру, где еще никто не умер, и стала подсматривать.

Читать далее →

Однажды, довольно давно, мой дядя Додик решил свести меня с дочерью своей знакомой. Звали знакомую то ли Анна Давыдовна, то ли Алла Давыдовна – сейчас уже точно не помню, а дочь звалась Светой. Шли мы с Додиком по улице Архипова, от метро “Площадь Ногина”, а Додик с жаром твердил мне об этой Свете:
– Слушай, прикинь, у неё квартира, квартира на Соколе, трёхкомнатная своя, отвечаю! Ты понял? Квартира, э, в Москве, понял ты? На Соколе! Три комнаты! Сталинский дом, э!
Я плёлся молча, глазея по сторонам. Был я во всём лучшем – в чёрных, в тонкую серебристую полоску брюках, такие были в моде в нашем бакинском гетто на момент распада СССР, в югославском кожаном пиджаке, что оставил мне кузен Рафик, когда уезжал в семьдесят девятом году в свою Америку, в чёрных лакированных туфлях, таких остроносых, что ударив по мячу, можно было, наверное, проткнуть его насквозь. Дополняла весь шик чёрная рубашка с муаровым отливом, и огромная прекрасная кепка, сшитая примерно из того же материала, что и брюки. Был я тогда тощ и бледен, Москва меня завораживала – шутка ли, последние три года бакинской жизни я практически не выходил из дома, на улицах было опасно, творилось чёрт знает что, и надо было ухаживать за дедом, который выбрал самое удачное время для того, чтобы погрузиться в океан старческой нирваны. Читать далее →

Сюсюкин вёл у нас общую патологию недолго. Меньше семестра. Я иногда его вспоминаю. Так, по-доброму, как хорошего, симпатичного человека, не слишком близкого, если сказать короче, как героя старого любимого кино, отчего-то непременно чёрно-белого.

Сюсюкин был приземистый и полный мужчина с улыбкой фавна, во рту его сверкали золотые мосты, носил он белый халат и очёчки, на голове красовалась седо-русая щетина, короткая и жёсткая, как стерня. У него была деревянная нога, которая изрядно поскрипывала – ногу он потерял в молодости, катаясь на трамвайной колбасе. Курил он только Беломор, сбивая пепел необыкновенно толстым, жёлтым ногтем, эмфизематическим, так называемым «в виде часового стекла», носил тулуп и валенки зимой, и габардиновое пальто, бывшее последним писком моды на похоронах И.В. Сталина – во все остальные сезоны. Вообще в повадках этого учёного мужа было что-то неистребимо уличное. Преподаватель был он невеликий, поскольку страдал чудовищным косноязычием, скакал с темы на тему, но зато великолепно рассказывал истории из своей многолетней патологоанатомической практики. Читать далее →

Над мойкой кружились мясные мухи. Капли воды медленно вытягивались, и оторвавшись, бесшумно падали на рыжую шкуру. Окна кухни выходили на дорогу, но от пыли и грязи свет почти не проникал внутрь. На подоконнике стоял засохший цветок в горшке. Читать далее →

Позвонила Ксюха со своим обычным: «Как дела». Ну а как могут быть дела, второй час ночи. Говорю ей, что уже сплю. А она типа такая: «Ну ладно, чё, спи дальше. Не буду тебе мешать». Молчу в ответ и слышу, она трубку не вешает. Тоже молчит. А потом такая: «Я вообще-то тут одна сижу, сестра к друзьям свалила. Так что, если хочешь, приезжай». Читать далее →

текст на реконструкции