(рассказ написан в рамках домашнего задания: описать приступ психического расстройства)
– Вы уже выбрали?
– Да, мне пожалуйста капучино и эклер с белой глазурью. И принесите, пожалуйста, нож.
– Хорошо. Я заберу меню?
– Оставьте. Сейчас придут еще двое.
Я всегда выбираю место в углу. Желательно, чтобы за спиной и сбоку была стена, это самое безопасное расположение, если, конечно, на стене нет узоров. Если узоры есть, например, обои или какие-нибудь картины, лучше держаться подальше от них. Но сейчас за моей спиной гладкая зеленая стена, я спокойна. Мне сперва показалось, что сверху есть трещина, но … ерунда. Все нормально. Сегодня хороший день. Встречусь с родителями. Возьму денег. Только вот дыхание. Мне всегда тяжело дышать, когда они близко.
Колокольчик на двери тренькает. В Шоколадницу входит пожилая пара. Худощавый старик с прямыми седыми волосами придерживает дверь и терпеливо ждёт, пока полноватая пожилая женщина, прихрамывая, дойдёт до столика девушки с острыми птичьими чертами лица. Девушка наблюдает за стариками блестящими темными глазами из угла, напоминая испуганного мелкого зверька.
– Оленька, здравствуй. Как ты? Как ты себя чувствуешь? Таблетки пьешь?
– Умеешь ты начинать с позитива, мам!
– Мы с отцом волнуемся, – они усаживаются за столик.
– Вот меню, – девушка двигает по столу красочную брошюру с фотографиями пирожных и чашек с кофе. На столе открывается небольшая, сантиметров в пять, трещина в древесине столешницы. Девушка резко накрывает ее левой ладонью, но тут же отдергивает и прячет руку под стол, плечи ее начинают складываться внутрь, губы по лягушачье растягиваются, а брови искажают лоб. Она видит встревоженный взгляд отца, и, овладев лицом, изображает улыбку.
Как я не заметила ее? А теперь поздно. Поздно! Они уже лезут. Как я закрою трещину? Мать все поймет. И они поймут. Левая рука вибрирует. Черт, я заразилась черным. Нет, держись, держись. Если они не поймут, что ты видишь, может, может… будет время не дать… Надо накопить энергию в правой руке. Если я накоплю много энергии, им придется убраться отсюда нахрен.
К столику подходит официантка, ставит кофе, тарелку с пирожным, кладет десертную вилку и нож. Оля безучастно смотрит, сжимая и разжимая пальцы правой руки.
– Будете что-то заказывать? – приветливо спрашивает официантка у стариков, стараясь не замечать странное поведение девушки.
– Попозже, спасибо, – говорит отец. – Мы позовем.
Официантка уходит, и Оля передвигает тарелку с эклером на трещину. Вилку и нож пододвигает к ней.
– Олечка? – мать сокрушенно склоняется к дочери. – Опять?
– Что опять, мама?
– Ты опять их видишь?
– Что ты делаешь!? Ты заодно с ними?
– С кем?
– Ладно, забудь. Хорошо, что вы пришли. Дадите денег?
– Дядя Андрей умер. Позавчера были похороны. Мы не дозвонились до тебя.
– Да, – она задумчиво прихлебывает кофе. – Хотя, все равно. От него в этом мире ничего не зависело.
– Дочка, зачем ты так? – мама качает головой.
– А от кого зависело? – резко спрашивает отец.
– Что? – переспрашивает Оля.
– От кого в этом мире все зависит?
– От меня, пап. Весь этот ваш долбанный мир зависит от меня.
– Началось, – отец отворачивается. Его благообразное лицо становится неприятно равнодушным. Мать как-то вся комкается, собираясь плакать.
Они за спинами родителей, у стойки с меню, за выступом в стене, у витрины, у двери. Длинные, темные, дрожат, как какой-то мерзкий огонь. Я знаю, почему они дрожат – высасывают из людей силы. Когда сил остается мало, человек подчиняется им. Не дать им подчинить родителей. Если, конечно, они уже не сожрали их.
– Оля, – мать скорбно склоняет голову, – мы с отцом думаем, что у тебя обострение. Теперь нужно в лечебницу.
– Я как-то неадекватно себя веду? – Оля откидывается, складывает на груди руки, принимая обстоятельно-деловой вид. Мать и отец молчат.
– На мой взгляд, я полностью адекватна. Я веду себя, как нормальный здоровый человек. Вы сами назначили мне встречу. Причем, выбрали это кафе. И мне нормально! Хотя вы знаете, что у меня бывало от шоколада раньше. Мы сидим здесь, как нормальные люди. Едим пирожные, – она хватает правой рукой вилку и пытается отломить ею эклер. Пирожное не отламывается.
– Возьми нож, – говорит отец. Оля бросает вилку, берет нож правой рукой, отрезает так, что нож истошно скрипит по тарелке. Отрезав, кладет нож, хватает пирожное и жизнерадостно запихивает в рот. Жует, быстро сжимая и разжимая челюсти и правую руку.
– Вот, видите, все в порядке. Я ем эклер. М?
– Почему ты прячешь левую руку под стол? – спрашивает мать. Оля замирает с набитым ртом. – Оля, вытащи левую руку из-под стола. Не пугай меня.
– Зачем тебе она?
– Коля, иди.
– Надя, может не надо пока?
– Коля!
Отец встает и быстро шагает куда-то в сторону туалетов.
Они сгущаются. Тьма давит на грудь. Левая рука онемела. Я не чувствую ее. Понимаю только, что темный сгусток материи ползет по моему запястью в плечо. Тьма хочет пробраться в голову, я знаю. Но сознание пока работает ясно. Если я сейчас выдержу, то успею накопить сил для решающего удара. Только бы мать была на моей стороне.
– Мама, ты же видишь, что твориться по всему миру. Украина, Сирия, Израиль. Экологические катастрофы. Мир висит на волоске. Зло наступает.
– К чему ты?
– Куда пошел отец?
– В туалет. Он сейчас вернется.
– Мам, зло активизировалось. Я должна остановить его.
–Ты хочешь останавливать его одна?
– Я не сумасшедшая, мам. Нет, конечно, не одна. Нас много. Жизнь во вселенной – хрупкое равновесие добра и зла. Сейчас в мире много зла, слишком много. Вселенная расколота. В ней появилась трещина. Зло из другой реальности лезет через нее.
– Олечка? – мать скорбно сдвигает брови и закрывает рот рукой. – Как мне тебя жалко, милая? За что?
– Так вышло, мам. Вселенная проходит масштабный кризис. Это неминуемо. Ситуация может стать критической. Но если мы будем вместе, будем на одной стороне, мне, может быть, не придется жертвовать …
– Боже, ты меня пугаешь. Жертвовать?
За столик возвращается отец. Его лицо будто затвердело. Оля смотрит на него и понимает что-то.
– Они подчинили его!
Тьма у него на лице. Он в их власти. Что делать? Бежать? Как? Куда? Сгусток материи уже отключил нейронные связи, левая нога не действует. Ладно, спокойно. Отцу верить нельзя. Он на их стороне. Это ничего. Пофигу. Если я спасу всех, он тоже освободится. Сосредоточься на главном – на сгустке темной материи внутри меня.
Оля щупает свою левую руку правой рукой: сжимает плечо, шею, голову. Она будто выдавливает что-то из самой себя.
– Мам, дайте мне денег, и я уйду. Пока не поздно.
– Олюшка, милая. Мы не можем. Тебе нужна помощь.
– Это вам нужна помощь, а не мне. И если вы будете мешать, я не смогу помочь.
Старики молчат, опустив глаза.
– Ладно, я поняла. Денег не дадите. Тогда я пошла.
– Стой! Погоди. Сколько надо?
К столику снова подходит официантка и ставит перед отцом чашку.
– Горячий шоколад. Что-нибудь еще?
– Нет. Спасибо.
Старушка пододвигает ближе к себе чашку и собирается пить.
В чашке переливается черная нефтяная жижа. Она живая. В отличие от теней, эта субстанция материальна. Воплощенное жидкое зло. Если мать отопьет, все! Она пропала. Ее будет не спасти.
Оля бьет по чашке. Та со звоном падает на стол. Шоколад растекается по плитке.
– Оля, что ты делаешь?
– Зачем он принес это тебе? Это они заставили? Мне пришлось потратит на тебя силу!
– Успокойся, дочка! – отец отодвигает от нее тарелку.
– Не трогай! Там трещина! – визжит она, и от ее визга родители цепенеют.
Только бы хватило сил! Только бы хватило сил! Одно усилие, но такое, чтобы не осталось сомнений. Главная битва внутри меня. Ухо пульсирует. Зло там. Пора!
Оля хватает со стола нож и, на давая родителям ничего понять, пилит мочку уха в том месте, где она крепится к голове. По шее сперва струйкой, а потом водопадом льется кровь.
– Что ты делаешь? – кричит мать. Она и отец пытаются поймать Олины руки, вырвать из них скользкий от крови нож. Оля уворачивается. Она выскакивает из-за стола и бежит по залу «Шоколадницы», оставляя на собой на полу красные капли. Кровь брызжет на столики и других посетителей. Старики пытаются Олю догнать. Отец успевает ухватить ее за растрепанный хвост. Рывок, в его руке остается клок волос. Официанты и посетители остолбенело смотрят, как девушка тупым столовым ножом отрезает себе ухо. Шея, грудь и левый рукав свитера в крови. На лице торжество безумия. Оля остервенело пилит. Вот уже ухо, похожее на кусок мокрой красной тряпки, у нее в руке. В «Шоколадницу» вбегают медбратья.
