По просьбам трудящихся, только для ознакомления

Настоящая книга посвящена явлению, ши­роко представленному в современной по­пулярной и полупопулярной литературе и публицистике, — любительской лингвис­тике, т. е. непрофессиональному разбору слов и других языковых единиц.

В первой главе («Что такое любительская лингвисти­ка») рассказывается об общих особенностях данного ро­да занятий и его отличиях от науки лингвистики.

Остальные три главы посвящены разбору одного част­ного случая использования любительской лингвистики, получившего в России конца XX — начала XXI века довольно значительную известность. Речь идет о сочи­нениях А. Т. Фоменко, посвященных пересмотру тради­ционных представлений о мировой истории.

Вторая и третья главы представляют собой опублико­ванные ранее статьи, в которые внесены небольшие до­полнения и редакционные изменения. Это «Лингвисти­ка по А. Т. Фоменко» (впервые опубликовано в сборни­ке История и антиистория—1 [2000]) и «Принципы по­лемики по А. Т. Фоменко» (реплика на ответ А. Т. Фо­менко на предыдущую статью; впервые опубликовано в сборнике История и антиистория—2 [2001]).

Четвертая глава «Любительская лингвистика в борьбе с наукой» — это оценка более позднего этапа учения А. Т. Фоменко, представленного книгой «Старые карты Великой Русской Империи» [2005].

Самой большой и самой важной является централь­ная глава — вторая. Поскольку первоначально она была единственной, в ней так или иначе затронуты все ос­новные проблемы, связанные с любительской лингви­стикой. В трех остальных главах те же проблемы рас­сматриваются более полно или в более общем плане. Поэтому в них имеются некоторые тематические пере­сечения с основной главой; специально устранять та­кие пересечения мы сочли излишним.

ЧТО ТАКОЕ ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Язык как предмет для размышлений

ля большинства людей язык, на котором они говорят, представляет собой не толь­ко необходимый для практической жизни инструмент, но по крайней мере в какие- то моменты также и объект живого бескорыстного ин­тереса.

Люди самых разных жизненных занятий и уровней образования время от времени задаются вопросами, связанными с языком. Чаще всего это вопросы о том, что правильнее из тех или иных встречающихся в речи вариантов, например: как правильно — продал или про­дал! волнующий или волнительный? везде, где бы он ни был или везде, где бы он не был? В этих случаях ответы на такие вопросы могут иметь и некоторую значимость для практической жизни.

Но часто возникают и вопросы, так сказать, беско­рыстные, порожденные чистой любознательностью.

Что в точности значит, например, слово аляповатый? Откуда оно произошло? Когда оно появилось?

Есть ли какая-то связь между некоторыми похожими словами, например, мятый и мята? или суд и судно? или калий и кальции! или укусить и покуситься?

Каким было первоначальное значение имени Юрии! или названия Москва? или названия Украина? (Заме­
тим, что в этих случаях обычно спрашивают просто: «Что значит Юрий (Москва, Украина)!», чтб, конечно, неточно, потому что никакого собственного «значе­ния» такие наименования в современном языке уже не имеют; см. об этом ниже, в разделе «Фантазии о зна­чениях слов».)

Школьная традиция, к сожалению, такова, что все такие вопросы остаются за рамками обучения. В шко­ле обучают грамматике и орфографии родного языка и элементам иностранного, но не дают даже самых пер­воначальных представлений о том, как языки изменя­ются во времени. И в значительной части случаев этих представлений нет и у людей с высшим образованием, в частности, у школьных учителей. Между тем именно к этой сфере относится множество вопросов, которые вызывают интерес у самых разных людей.

В результате для удовлетворения живого интереса к вопросам, связанным с языком, большинству людей при­ходится довольствоваться случайными сведениями, ко­торые им довелось прочесть или услышать по радио или телевидению.

Многие же пытаются получить ответы на эти вопро­сы путем собственного размышления и догадок. При этом значительная часть таких людей даже и не знает, что есть специальная наука, занимающаяся этими во­просами, или во всяком случае над этим не задумыва­ется. Свободное владение родным языком порождает у них ощущение, что все необходимое знание о предме­те им тем самым уже дано и остается только немного подумать, чтобы получить правильный ответ.

Так рождается то, что можно назвать любительской лингвистикой.

Нельзя не признать, что часть вины за такое поло­жение вещей лежит на самих лингвистах, которые ма­ло заботятся о популяризации своей науки. В частно­сти, этимологические словари, которые призваны слу­жить основным собранием сведений о происхождении слов, существуют только в научном варианте, где тер­минология и аппарат часто оказываются труднодо­ступными для непрофессионального читателя^[1]. Напро­тив, лингвисты-любители подкупают своих читателей внешней простотой своих рассуждений — читателю импонирует то, что, судя по простодушному характеру этих рассуждений, никакой особой хитрости в таком занятии нет и он может и сам в нем успешно участво­вать.

Всегда ли есть связь между словами, сходными внешне

Основное содержание любительской лингвистики — это размышления о происхождении слов.

Это занятие чрезвычайно популярное. Многие зани­маются им от случая к случаю, одни как бы шутя, дру­гие с большой серьезностью. Журналисты — и не только они — очень любят вставить беглое попутное замечание о происхождении какого-нибудь важного для их расска­за слова^[2]. Есть, наконец, и столь увлеченные любители, что они заполняют своими догадками о происхождении слов целые книги.

Тут следует, конечно, учитывать, что сближение двух слов между собой может производиться с совершенно различными целями. Сближения поэтического или иг­рового характера претендуют только на эстетическую ценность или на эффект остроумия. От них отлича­ются сближения, претендующие на разгадку истинного происхождения слова. К сфере любительской лингви­стики относятся только последние.

Типовой шаг любительских размышлений — предпо­ложение о связи (по смыслу и по происхождению) двух слов, частично сходных внешне, и попытка угадать кон­кретные детали этой связи, например, какое из этих слов возникло на основе другого, как значение одного слова перешло в значение другого и т. п. Сопоставляемые сло­ва могут при этом принадлежать одному и тому же язы­ку или разным, причем как родственным, так и нерод­ственным, как близким, так и отдаленным.

Любитель, натолкнувшись на иностранное слово, ко­торое внешне похоже на некоторое слово его родного языка, обычно реагирует на это как на интересный об­наруженный им факт, за которым непременно должно стоять что-то существенное. Например, заметив, что анг­лийское слово rod ‘жезл’ (в русской транскрипции — род) сходно с русским словом род, любитель задумыва­ется: в чем тут дело? не попробовать ли разгадать, ка­кая тут связь?

Он не осознает того, что случаи близкого сходства (или даже совпадения) внешних оболочек каких-то слов из разных языков не составляют ничего исключитель­ного, особенно если слово короткое; напротив, было бы крайне удивительно, если бы их не было.

В самом деле, число фонем^[3] в любом языке сравни­тельно невелико — несколько десятков. При этом лю­битель обычно не вникает в тонкости фонетики ино­странного языка, а берет иноязычное слово просто в русской транскрипции; то есть для него все разнообра­зие звучаний иностранных слов сводится к разным ком­бинациям из 33 русских букв.

Рассмотрим, например, русские буквенные цепочки, имеющие структуру «согласная + а, о, у, е или и (т. е. одна из основных гласных) + согласная». Разных буквен­ных цепочек такой структуры может быть 21x5x21 = 2205. Как показывает подсчет, около четверти этих цепо­чек в русском языке служат внешним выражением ка- кой-нибудь словоформы^[4], например, кит, рук, дал, вот (а в случаях омонимии — даже нескольких словоформ, как, скажем, рой — существительное и глагол).

Возьмем какой-нибудь иностранный язык, где много слов имеет структуру «согласная + гласная + согласная» (большинство языков именно таково). В русской тран­скрипции эти слова будут иметь вид описанной выше

цепочки. Но в условиях, когда четверть таких цепочек уже «занята» русскими словоформами, практически не­вероятно, чтобы не произошло никаких совпадений за­писанных таким образом иностранных слов с русскими словоформами.

Пусть имеется какая-нибудь пара языков, напри­мер, такие два родственных языка, как английский и русский. Созвучие английского и русского слов может иметь два принципиально различных источника:

1)   наличие исторической связи между этими двумя словами;

2)   случайность.

Первая из этих возможностей имеет два варианта:

1а) историческое родство, т. е. происхождение из одного и того же слова древнего языка, являющегося общим предком взятых языков (для английского и русского таким предком является праиндоевропейский язык);

16) отношение заимствования (т. е. в нашем случае тот факт, что либо русское слово есть результат заим­ствования в русский язык именно данного английского слова, либо наоборот).

Например, в паре «англ. three — русск. три» имеет место отношение 1а; в парах «англ. dog — русск. дог» и «англ. tsar — русск. царь» — отношение 16 (а именно, в первом случае русское слово заимствовано из англий­ского, во втором — наоборот); в паре «англ. beach — русск. бич» — отношение 2.

Понятно, что чем ближе родство двух языков, тем чаще будут встречаться пары типа 1а. Например, созвуч­ные слова русского и украинского языков в подавляю­щем большинстве случаев принадлежат именно к этой категории. Напротив, при относительно дальнем родст­ве (как, например, между английским и русским) доля таких пар оказывается небольшой. Наконец, в случае неродственных языков вариант 1а вообще отсутствует.

Для нашего разбора существенно то, что практиче­ски всегда имеются пары типа 2 — даже в случае нерод­ственных языков.

Приведем еще некоторые примеры, где между со­звучными словами нет никакой исторической связи. Вот несколько английских слов, русская транскрипция которых совпадает с некоторым русским словом: bob, bog, beg, buck, book, bitch, beach, beech, bleak, bread’, cp. русские боб, бог, бег, бак, бук, бич, блик, бред. Их зна­чения, разумеется, совсем другие, чем у созвучных рус­ских слов, но совпадения значений в данном случае и не требуется. Ясно, что это лишь маленькая часть анг­лийских слов, обладающих данным свойством, — чита­тель сам может продолжить этот ряд, полистав англий­ский словарь, и без особого труда увеличить его, ска­жем, в десять раз.

Конечно, внешние совпадения чаще всего отмеча­ются в тех случаях, когда сравниваемые отрезки ко­роткие. Но могут совпадать и более длинные единицы. Например, не имеют никакой исторической связи с созвучными русскими словоформами итальянские stra- dali ‘дорожные’, costi ‘цены’, cervi (се = че) ‘олени’, certi ‘некоторые’, gusto ‘вкус’, piano ‘тихо’, рогса ‘свинья’, ta- sca ‘сумка’, perina ‘маленькая груша’, palata ‘полная ло­пата (чего-либо)’, французские cabane ‘хижина’, morose ‘угрюмый’, corolle ‘венчик’, испанское primer-o ‘первый’, новогреческое skotina ‘потемки, мрак’, шведское skotska ‘шотландка’, арабские nawal ‘дар, даяние’, zawal ‘закат,

гибель’, nahhal ‘пчеловод’, хинди nagar ‘город’, персид­ское Ьагап ‘дождь’, турецкие kulak ‘ухо’, durak ‘оста­новка’ (последнее слово привлекло внимание Иосифа Бродского, который обыграл его в своем эссе о Стам­буле).

Приведенные примеры демонстрируют возможность совпадения целых слов (точнее, целых словоформ). Но представляют интерес также и те случаи, когда созвуч­ны не целые словоформы, а только их корни. Корни же, в отличие от слов, не бывают особенно длинными. Практически в любых языках корень слова обычно со­стоит из трех-пяти фонем; как более короткие, так и более длинные корни малочисленны. Число корней мо­жет быть в разных языках различным, но чаще всего это величина порядка двух-трех тысяч.

В этой ситуации даже в рамках одного и того же языка практически всегда бывают случаи внешнего со­впадения разных корней. Например, в русских слово­формах пол ‘настил’, пол-овина, пол-ый, про-пол-ка пред­ставлено четыре разных (различающихся по значению) корня, хотя и совпадающих внешне.

А при сравнении разных языков случайные созвучия корней разных языков — это уже массовое явление, осо­бенно если корень состоит из широко распространен­ных в языках мира фонем. Возьмем, например, корень русских слов мен-а, мен-ять и посмотрим, нет ли в других языках созвучных корней, т. е. таких, которые в русской транскрипции выглядели бы как мен- или мэн-. Оказывается, таких корней не просто много, а трудно найти язык, где такого корня не было бы! Вот некото­рые примеры (приводим из каждого языка лишь по од­ному такому корню, хотя часто их бывает несколько): англ. man ‘человек’, теп ‘люди’, франц. // тепе ‘он ве­дет’, нем. Mahn-e ‘грива’, итал. men-о ‘меньше’, швед. men-а ‘думать, полагать’, литовск. тёп-ио ‘месяц’, древ- негреч. uev-ш ‘остаюсь’, санскритск. men-а ‘самка’, перс. man ‘я’, араб, man ‘кто’, турецк. теп ‘запрет’, фин. теп- па ‘идти’, венг. тёп ‘жеребец’, суахили men-а ‘прези­рай’; и т. д. И при этом по данным лингвистики ника­кая пара из этих корней не имеет между собой исто­рической связи^[5].

Приведенные примеры достаточно ясно показыва­ют, что, вопреки неистребимой вере лингвистов-люби­телей, внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще никоим образом не является свиде­тельством какой бы то ни было исторической связи между ними. Ответить на вопрос о том, есть ли такая связь или нет, можно только с помощью квалифици­рованного лингвистического анализа, который требует привлечения несравненно более широких сведений, чем просто внешний вид двух сравниваемых слов, а именно, обширных специальных знаний об истории обоих рассматриваемых языков.

Внешняя форма слова изменяется во времени

Главное, чего катастрофически не хватает лингвис­там-любителям, — это понимание, хотя бы в самых об­щих чертах, того, как язык изменяется во времени.

Например, любитель обычно представляет себе наших предков тысячелетней или двухтысячелетней давности говорящими просто по-русски, т. е. в общем так же, как нынешние русские.

Между тем историческая лингвистика давно устано­вила, что в ходе истории любого языка происходят по­степенные изменения на всех его уровнях — в фонети­ке, грамматике, значениях слов. Скорость этих изме­нений в разных языках и в разные эпохи различна, но неизменным не остается ни один язык.

Желая связать по смыслу два внешне сходных сло­ва, лингвист-любитель практически всегда берет их про­сто в том виде, в котором они существуют в современ­ном языке.

В действительности же в ходе истории слова могут менять свой внешний облик чрезвычайно сильно — вплоть до полной неузнаваемости. Вот для наглядно­сти несколько примеров^[6].

Латинское calidus ‘горячий’ превратилось во фран­цузском языке в chaud [so].

Латинское capillus ‘волос’ превратилось во француз­ском языке в cheveu [§8V0].

Древнеанглийское hlafweard (букв, ‘хранитель хлеба’) превратилось в современном английском в lord [lo:d] ‘лорд’.

Древнеиндийское bhavati ‘он есть’ превратилось в хинди в hai.

Древнеперсидское ariyanam ‘арийцев’ (родит, падеж множ. числа от ariya ‘ариец’; подразумевается: земля, страна) превратилось в современном персидском в iran ‘Иран’.

Как можно видеть, древняя и новая формы одного и того же слова иногда могут даже не иметь ни едино­го общего звука.

При этом, однако, важнейшее обстоятельство состо­ит в том, что во всех приведенных примерах имели мес­то не какие-то случайные индивидуальные смены зву­ков, а совершенно закономерные (для соответствующих языков и соответствующих эпох) и последовательно ре­ализованные в языке в целом фонетические изменения. Таков общий принцип фонетических изменений, име­ющий основополагающее значение для всей историче­ской лингвистики.

Например, эволюция, превратившая латинское cali- dus во французское chaud [so], — это следующая цепоч­ка сменяющих друг друга во времени форм данного сло­ва (приводим их в фонетической транскрипции):

[kalidus] -> [kaldus] -> [kald] -> [cald] -> [caud] -> [saud] -> [sod] -> [so].

Превращение древнеперсидского ariyanam в персид­ское iran — это [ariyanam] -> [airanam] -> [eranam] -> [ёгап] -» [iran] -» [iran].

Существенно здесь прежде всего то, что каждый из шагов такой эволюции — это фонетическое изменение, совершившееся не в одном лишь данном слове, а во всех словах данного языка, где подвергавшийся изме­нению звук находился в такой же позиции. (Что зна­чит «такая же позиция», в каждом случае определяется вполне строго, но здесь эти технические детали нет не­обходимости приводить.) Например, [kalidus] преврати­лось в [kaldus] в силу того, что в данном языке всякое безударное / в положении между двумя одиночными согласными в определенный исторический момент вы­падало. Далее, [kaldus] превратилось в [kald] в силу то­го, что в некоторый более поздний момент всякое ко­нечное -us отпадало; и т. д.

Это требование всеобщности любого фонетического изменения (в данном языке в данный период его исто­рии) составляет главное отличие профессионального изу­чения истории языка от любительского.

Для любителя примеры вроде приведенных выше — это просто свидетельство того, что фонетический со­став слова может со временем очень сильно изменять­ся и что чуть ли не любой звук в принципе может пе­рейти в любой другой. Это вдохновляет его на то, что­бы при размышлении над любым заинтересовавшим его словом смело предполагать, что это слово произо­шло от какого-то другого, пусть даже сильно отличаю­щегося по фонетическому составу. Почему бы не пред­положить, например, что флот — это видоизмененное слово плот? или что Тверь — это видоизмененное сло­во табор? Ведь бывают же самые разные фонетические переходы, так почему бы и не эти?

Если лингвист-любитель кое-что на эти темы читал или слыхал, то он иногда может даже сослаться на ка- кие-нибудь известные ему конкретные примеры, кото­рые, как ему кажется, говорят в пользу его версии. На­пример, он может вспомнить, что по-латыни ‘отец’ — патер, а по-немецки — фатер\ вот и пример перехода я в ф\ Или он заметит, что по-английски alphabet, а по- русски алфавит, вот и пример перехода б в в!

В отличие от любителя, профессиональный лингвист, проверяя эти предположения, немедленно задастся во­просом: имел ли место в истории русского языка об­щий переход п в ф (или пл в фл)? общий переход б в в (или общий переход сочетания таб в те)? И сразу же получит ответ, что ни одного из этих общих переходов в русском языке не было: например, никаких измене­ний не испытали слова плавать, плоский, табак, табун и т. д. (не говоря уже о том, что сохранились без изме­нений и сами слова плот, табор). Тем самым обе эти вольные гипотезы будут отвергнуты.

Что же касается любительских аргументов с патер — фатер и alphabet — алфавит, то лингвист немедленно их отведет, указав, что первый вообще не имеет отноше­ния к русскому языку, а второй недействителен пото­му, что в русский язык слово алфавит пришло не из английского языка, а из греческого, в котором в соот­ветствующем слове уже было в.

Из сказанного выше понятно, что профессиональ­ный лингвист, если он хочет найти, например, для французского слова chaud родственное ему слово в не­котором другом языке L (тоже развившемся из латы­ни), не подыскивает с этой целью в языке L слова, звучащие сходно с [so] (или даже [sod] или [saud]). Он ищет слово, которое должно было получиться по пра­вилам фонетических изменений языка L из первона­чального [kalidus]. Вообще, исследуя происхождение не­которого слова, лингвист всегда рассматривает самую раннюю из зафиксированных в письменной традиции форм этого слова.

Напротив, лингвист-любитель этого принципа совер­шенно не соблюдает (да обычно просто и не может его соблюсти, поскольку не имеет необходимых знаний). Как мы уже отмечали, он берет для своих сравнений слова непосредственно в той форме, в которой они су­ществуют сейчас, и уже по одной этой причине в зна­чительной части случаев приписывает одинаковое про­исхождение двум словам ошибочно.

Вот яркий пример, который приводит знаменитый французский лингвист Антуан Мейе: на первый взгляд кажется очевидным родство французского feu ‘огонь’ и немецкого Feuer ‘огонь’. Однако в действительности они происходят из слов, не имеющих между собой ни­чего общего: французское слово — из латинского focus ‘очаг’ (с начальным /из более раннего bh), немецкое — из древневерхненемецкого fuir ‘огонь’ (с начальным / из более раннего р).

Примеров подобного рода, когда случайное совпаде­ние внешних оболочек двух слов соединяется со слу­чайным совпадением их значений, мало, но все же они существуют^[7]. И в этом нет ничего неожиданного, поскольку, как известно, вероятность того, что малове­роятное событие не произойдет никогда, тоже весьма мала. Вот некоторые примеры сходства, за которым не стоит ни отношения родства, ни отношения заимство­вания, то есть ничего, кроме чистой случайности.

Итальянское stran-o ‘странный’ и русское стран-ный одинаковы по значению и имеют одинаковый корень

(но итальянское слово произошло из латинского extra- neus ‘внешний, посторонний, иностранный’, от extra ‘вне’, а в русском тот же корень, что в страна, сторо­на).

Таджикское назорат ‘надзор’ очень похоже на рус­ское надзор (но в действительности оно заимствовано из арабского).

Персидское bad ‘плохой’ как по звучанию, так и по значению практически совпадает с английским bad ‘плохой’.

Основа арабского radd-a ‘он отдал’ практически оди­накова с основой латинского redd-5 ‘я отдаю’.

Древнеяпонское womina ‘женщина’ очень похоже на английское woman ‘женщина’ (пример С. А. Старости­на).

Приведем также пример несколько иного рода, ког­да речь идет о морфемах^[8] одного и того же языка. Род­ство между русскими словами кусать и кушать кажет­ся очевидным. Иногда можно даже услышать, как в шутку употребляют первое вместо второго. А между тем историческое языкознание показывает, что в действи­тельности это слова не однокоренные. Гнездо слов ку­сать, укусить, откусить, прикусить, раскусить, выку­сить, кус, кусок, укус и т. д. содержит корень, перво­начально звучавший как [k<?s-] ([<?] — носовое о) — из еще более раннего [konds-], ср. литовское kandu ‘ку­саю’. С другой стороны, гнездо искусить, вкусить, по-

куситъся, искушать, кушать, искус, искусный, искусст­во, вкус, вкусный и т. д. содержит корень, звучавший и прежде как [kus-] (из более раннего [kous-]). Прасла- вянский глагол с этим корнем представлял собой за­имствование из готского kausjan ‘пробовать на вкус’, ‘пробовать, испытывать’ (которому родственны немец­кое er-kiesen ‘выбирать’ и английское choose). Соответ­ственно, например, покуситься первоначально означало просто ‘попробовать, попытаться’, искусный — ‘(много) испытавший, опытный’, кушать — ‘пробовать’. Искон­ная фонетическая разница между корнями [k<?s-] и [kus-] непосредственно видна в польском языке, где сохра­нились древние носовые гласные: ср., например, kqsac ‘кусать’ (q, — польская форма записи носового о) и ки- sic ‘искушать’.

Разбор данного круга вопросов будет продолжен ни­же в главе 2, в разделе «Любительские поиски проис­хождения слов». В частности, читатель найдет там све­дения о том, как решается в лингвистике проблема за­имствований, например, как устанавливается, в каком направлении происходило заимствование.

Вольные игры со звуковым составом слова

Из сказанного выше понятно, что профессиональ­ный лингвист уважительно, с полным вниманием от­носится к каждой фонеме (соответственно, в письмен­ной форме — к каждой букве) изучаемого им слова. Его гипотеза о происхождении некоторого слова будет при­знана полноценной только в том случае, если получи­ла удовлетворительное объяснение каждая фонема в его составе. Если хотя бы для одной фонемы (соответ­ственно, буквы) такого объяснения найти не удается, вся гипотеза либо просто отвергается, либо переходит в категорию не вполне надежных.

Напротив, лингвисту-любителю подобная строгость в оценке своих гипотез совершенно неведома. В част­ности, говоря о сходстве внешней формы двух слов, любитель никоим образом не ограничивает себя случа­ями их полного совпадения. Его вполне удовлетворяет приблизительное сходство. Такое сходство не имеет ни­какого точного определения и оценивается каждый раз совершенно субъективно. Например, любитель считает вполне допустимым, чтобы вместо требуемого при точ­ном сравнении б во взятом им слове выступало в, или п, или ф; вместо конкретной гласной — практически любая другая гласная. При сравнении какие-то буквы он считает возможным отбрасывать, т. е. не принимать во внимание, какие-то другие, напротив, домысливать. До­пускается также перемена порядка букв и т. п. Много­численные примеры всех этих приемов читатель встре­тит ниже.

В целом отношение лингвиста-любителя к рассма­триваемому им слову можно оценить лишь как крайне неуважительное: «не одна буква, так другая — велика ли разница!».

Выше мы видели, что даже при строгом подходе к одинаковости внешней формы сравниваемых слов мы время от времени сталкиваемся со случайными совпа­дениями, т. е. с такими ситуациями, когда между дву­мя сходными словами нет никакой исторической связи. При этом чисто внешние совпадения не так уж редки; редки лишь те случаи, когда одновременно совпадают (или близко сходны) и значения.

Ясно, что если при сопоставлениях слов внешнее сходство понимается столь широко и неопределенно, как это принято у лингвистов-любителей, то число слу­чаев, когда между сопоставляемыми словами в дейст­вительности нет никакой исторической связи, возрас­тет в десятки и сотни раз. Это значит, что «сходство в любительском смысле» никоим образом не может слу­жить свидетельством исторической связи двух слов.

В самом деле, почему бы любителю не сопоставить, исходя из наличия широко понимаемого фонетическо­го сходства, например, слова пилот и полёт, гроб и короб, саван и зипун, сатир и задира, катер и катать, кричать и рычать, гребет и скребет, шалаш и залазь, и т. д. до бесконечности. В действительности ни в одной из этих пар между словами нет никакой исторической связи. Иначе говоря, любительский подход к сравне­ниям слов, может быть, иногда и поможет найти пару оригинальных рифм, но не имеет никакого отношения к проникновению в подлинную историю слов.

Следует также специально отметить невнимание лю­бителей к морфемному составу слова, то есть к его члене­нию на приставку, корень, суффикс, окончание. Линг­вист-любитель, загипнотизированный внешним сход­ством каких-то двух привлекших его внимание слов, может совершенно не замечать, что сходство возникло совершенно случайно за счет контакта корня с неко­торым окончанием (или суффиксом) и мгновенно ис­чезнет, если взять то же слово в другой грамматиче­ской форме. Например, его вполне может заинтриго­вать сходство между русским хитришь и французским tu triches ‘ты жульничаешь’, хотя достаточно взять фор­му хитрю, чтобы от сходства ничего не осталось.

Особое место в операциях, которые лингвисты-лю- бители считают возможным производить над словом, занимает прием, именуемый «обратным прочтением».

«Обратное прочтение» — это попросту прочтение сло­ва задом наперед, например, рим вместо мир, налим вме­сто Милан, заквак вместо Кавказ, алут вместо Тула и т. п. Как заверяют нас любители, это то, что легко мо­жет случиться, например, с арабом или этруском, по­скольку в их письменности слова читаются справа на­лево. Например, араб якобы видит запись Тула и чита­ет ее привычным для себя способом как алут. И таким образом якобы может возникнуть новое слово Алут, ко­торое и станет употребляться как название города.

Подобный рассказ отражает столь младенческое по­нимание того, что такое письмо и чтение, что в первый момент просто невозможно поверить в серьезность тех, кто его нам преподносит.

Каким образом вообще араб может увидеть написан­ное слово Тула? Если его записал другой араб, то он сделал это, естественно, арабскими буквами и в араб­ском порядке, то есть справа налево. Никакому «об­ратному прочтению» в этом случае неоткуда взяться.

Если это слово написал русский, то он записал его кириллицей, если, скажем, англичанин, то латиницей (в обоих случаях, разумеется, слева направо). Но ведь простой араб не знает кириллицы и латиницы. Если же он не простой араб, а такой, который обучился ки­риллице и/или латинице, то его, естественно, должны были обучить также и тому, в каком направлении чи­таются кириллические и латинские буквы.

Единственный персонаж, который может удовлетво­рить нашего лингвиста-любителя, — это такой араб, ко­торый выучил кириллические или латинские буквы, но не подозревает о том, что они читаются слева направо. Реален ли такой персонаж? В качестве редчайшего от­клонения от нормы может встретиться всякое, так что, возможно, один такой человек на миллион арабов и найдется. И вот именно этот недоучка однажды увидел где-то написанное по-русски слово Тула и прочел его как Алут (но при всей своей недоученности он все-та- ки каким-то образом понял, что это не что-нибудь, а название города!). И вот это-то его прочтение и было принято и усвоено миллионами арабов, ближних и дальних, грамотных и неграмотных, простых и образо­ванных!

Кто может поверить в такую сказочку? Здравомысля­щий человек не может. А вот лингвист-любитель, как выясняется, может, и без труда.

В рассуждениях лингвистов-любителей «обратное прочтение» — это событие, которое то и дело происхо­дит в истории слов и порождает в языке «слова-пере- вертыши». И весьма примечательно, что любители до­вольно быстро перестают прикрывать «обратное про­чтение» апелляцией к неким восточным языкам, где читают справа налево, а начинают использовать эту операцию просто как удобный рабочий инструмент ве­зде, где им хотелось бы получить другой внешний вид для того или иного слова. Например, точно такое же «обратное прочтение» у них может случиться и просто в рамках русского или английского языка.

«Но разве обратного прочтения вообще не бывает? — спросит читатель. — Ведь бывают же, например, палин­дромы — фразы, которые одинаково читаются слева на­право и справа налево, вроде А роза упала на лапу Азо- ра\». Да, обратное прочтение бывает — но только в сло­весных играх, вроде сочинения палиндромов и т. п. Есть люди, которые развлекаются тем, что читают за­дом наперед вывески на улице (ср. об этом известное Номис, выходит, рефаук в стихотворении Маяковского). Иногда результат шуточного обратного прочтения мо­жет превратиться в некое семейное (или узкокомпаней­ское) словечко, непонятное окружающим и выступаю­щее как знак причастности к данному микроколлекти­ву. Но нигде и никогда таким путем не возникало но­вых слов, вошедших в общенародный язык.

И все же абсурдность версии о происхождении ка­ких бы то ни было слов из «обратного прочтения» чего- то другого состоит не только и даже не столько в том, что люди не читают слова задом наперед. Главное за­блуждение здесь — это наивная презумпция, что слова вообще легко могут рождаться из «прочтений».

Здесь проявляется еще одна характерная особен­ность любительской лингвистики — преувеличение ро­ли письменной формы слова и непонимание того, что любой живой язык — это средство устного общения, тогда как письменная форма на протяжении послед­них, скажем, четырех тысяч лет (за вычетом последних двух веков) существовала никак не более, чем для од­ной сотой части языков, а доля грамотных людей в со­ставе человечества была, вероятно, еще в тысячу раз меньше.

Каким образом в этих условиях в живой речи мил­лионов что-либо могло зависеть от чьего-то правиль­ного или неправильного прочтения какого бы то ни было письменного текста?

Но разве все-таки неправильное прочтение совсем уж никогда и ни при каких условиях не может закре­питься?

Как и в прочих подобных случаях, события, веро­ятность которых ничтожна, все же иногда происходят. Мне известен ровно один случай такого рода. Араб­ский астрономический термин samtu г г as ‘зенит’ (бук­вально: ‘направление головы’) был заимствован сред­невековой европейской астрономией в сокращенной форме semt. Но в европейских почерках того времени буква т очень слабо отличалась от сочетания ni, и иноязычное слово semt довольно часто копировали в виде ошибочного senit. А позднее из двух конкурирую­щих вариантов — semt и senit — постепенно победил второй (возможно, как более похожий на обычные ев­ропейские слова). Отсюда и наше зенит.

«Ну, вот видите! — воскликнет здесь удовлетворен­но любитель. — Значит, все-таки бывает!»

Здесь проявляется еще одна важная особенность, рез­ко отличающая лингвиста-любителя от профессионала. Профессиональный лингвист любую гипотезу, напри­мер, гипотезу о том или ином происхождении конкрет­ного слова, прежде всего проверяет на то, соответствует ли она имеющимся надежным данным о том, что про­исходит в других случаях того же ряда. И всегда стремит­ся к тому, чтобы его гипотеза во всех своих звеньях опиралась только на регулярные, многократно подтвер­жденные другими фактами звуковые и смысловые отно­шения, а ни в коем случае не на исключения из них.

В отличие от профессионала, лингвист-любитель ли­бо вообще не интересуется тем, бывает ли в реальных языках то, что он предположил, либо совершенно удо­влетворяется тем, что один подобный случай ему из­вестен, — даже если этот случай представляет собой редчайшее исключение из постоянно действующего правила. Иначе говоря, любителя не волнует вопрос о том, велика или мала вероятность того решения, кото­рое он предлагает.

Допустим, он предположил, что слово S возникло путем трех последовательных преобразований из слова R. Если выяснится, что вероятность каждого из этих трех предполагаемых событий в действительности очень мала (допустим, 1%), то профессиональный лингвист немедленно забракует всю гипотезу, поскольку вероят­ность того, что она верна, составляет одну миллионную (1% в кубе). Но на любителя этот расчет впечатления не произведет. «Но ведь каждое из этих трех событий все-таки иногда бывает, — скажет он (если, конечно, он вообще согласится участвовать в таком обсужде­нии). — Почему же мне не предположить, что тут как раз произошло и первое, и второе, и третье!»

Фантазии о значениях слов

В ходе эволюции языка могут изменяться не только внешние оболочки слов, но и их значения. Семантиче­ские переходы, т. е. изменения значений слов, подчи­няются определенным закономерностям. Правда, эти за­кономерности пока еще не столь полно изучены линг­вистами, как закономерности фонетических измене­ний. Но неограниченной свободы в этой сфере безус­ловно нет.

Между тем в любительских построениях гипотезы о переходе одних значений в другие не знают практиче­ски никаких ограничений.

Здесь следует принять во внимание то, что людям вообще свойственно быстро и без затруднения приду­мывать некую возможную связь (или возможную ситу­ацию взаимодействия) между почти любыми двумя слу­чайно оказавшимися в соседстве понятиями. Например, люди без труда справляются с заданиями типа «При­думайте словосочетание или фразу, где участвуют два слова, которые вам сейчас будут указаны». Эти слова могут быть из чрезвычайно далеких друг от друга се­мантических сфер, например: дурак и остановка, брать и солёный. Без долгих размышлений люди дают ответы вроде: Дурак говорит без остановки’, Беру соль из солё­ного моря. Читатель легко может устроить себе самому подобный тест и убедиться в том, что практически не­возможно найти такие два слова, для которых сочи­нить требуемую фразу не удалось бы.

В силу этой способности человек нередко переосмы­сляет непонятное слово (например, иностранное), «под­правляя» его так, что в нем начинают звучать понятные ему морфемы и тем самым слово приобретает для него (хотя бы частично) некоторую внутреннюю мотивиро­ванность. А смысловая связь с общим значением слова примысливается тем же способом, как в указанном выше тесте. Это так называемая народная этимология.

В некоторых случаях народная этимология прони­кает и в общенародный язык. Например, древнее сло­во близозордкий (буквально: ‘обладающий близким зре­нием’, от зорокъ ‘зрение’, ср. зракъ, про-зрач-ный) со временем фонетически упростилось в близордкий (в си­лу утраты одного из двух одинаковых слогов зо). В этой новой форме элемент рок- был уже непонятным, и говорящие часто заменяли его на понятное рук- от ру­ка\ в результате слово получило вид близорукий. Ясно, однако, что ‘обладающий близкой рукой’ — это бессмы­слица, причем никак не связанная с общим значением зрения лишь на близком расстоянии (которое у слова, конечно, сохранялось). Поэтому здесь возникло другое осмысление, приблизительно: ‘видящий близко, лишь на расстоянии своей руки’. И поныне русский человек, если попросить его объяснить, почему данное свойст­во называется близорукостью, обычно предлагает при­мерно такое осмысление.

См. также ниже (в главе 2, в разделе «Любительские поиски происхождения слов») примеры наивно-поэти- ческого осмысления слов в Библии.

Описанное обстоятельство помогает понять, почему проблемы значения практически никогда не затрудня­ют лингвистов-любителей. Сталкиваясь с необходимо­стью перейти от одного значения к другому, любитель, не отягощенный знанием никаких закономерностей се­мантических переходов и тем самым ничем не ограни­ченный, действует ровно таким же способом, как в описанном выше тесте, и с такой же легкостью полу­чает некоторое решение.

Читатель мог заметить, что пара «дурак и остановка», взятая как пример двух случайно соединенных слов, — это не что иное, как форма и значение турецкого слова durak ‘остановка’, упомянутого выше. Любителю ничего не стоит сочинить какую-нибудь сказку о том, как воз­никло это турецкое слово, например: «Это турки взяли русское слово дурак, а поскольку дурак — это останов­ка ума, то у них оно стало значить ‘остановка’». Ниже мы увидим немало примеров того, как любители изо­бретают подобные детски наивные объяснения.

Легкость, с которой любитель придумывает смысло­вую связь между почти любыми двумя значениями, чрезвычайно расширяет его и без того богатейшие воз­можности в деле объявления произвольных двух слов «соответствующими» друг другу. Так, и в приведенной выше группе примеров с полным совпадением звучаний (stradali ‘дорожные’, costi ‘цены’ и т.д.), и в группе с отдаленным внешним сходством (пилот и полёт, гроб и короб и т. д.) любитель во всех случаях сумел бы изо­брести какую-нибудь версию связи двух значений, ко­торая его самого вполне удовлетворила бы. Безгранич­ность этих его возможностей, естественно, означает, что степень доказательности провозглашаемых им «со­ответствий» равна нулю.

Особо отметим следующий важный факт. Чрезвы­чайно распространено наивное представление, что ес­ли древнее значение некоторого слова отличается от нынешнего, то это древнее значение есть «истинное» значение нашего слова. Поэтому энтузиазм, с которым любитель ищет древнее значение слова, часто основан на иллюзии, что это даст ему «правильное» понимание слова, которое все вокруг понимают и употребляют не­правильно.

Между тем в действительности постепенное измене­ние значений части слов — это совершенно нормаль­ный процесс в истории всех без исключения языков. Возникшее в языке новое значение некоторого слова действительно в течение некоторого времени воспри­нимается людьми старшего поколения как странное и неправильное. Но если это значение удержится в язы­ке, то в последующих поколениях оно уже не будет никем восприниматься как неправильное и, следова­

тельно, станет законным элементом языка соответст­вующей эпохи, частью его нормы.

Например, никому не придет сейчас в голову объ­явить неправильным значение ‘восхитительный, прелест­ный’ у слова очаровательный. А между тем менее трех веков тому назад это еще было слово с отрицательным, пугающим значением: ‘околдовывающий, напускающий на человека злые чары’. Легко представить себе, какой получился бы эффект, если бы лингвист-любитель взду­мал сейчас употреблять это слово в его «истинном», по его мнению, значении.

Совсем свежий пример: буквально на наших глазах изменило свое значение слово гуманитарный. Еще со­всем недавно сочетание гуманитарная помощь воспри­нималось как бессмыслица или как грубая лексическая ошибка: гуманитарной могла быть наука и т. п., но ни­как не помощь продовольствием или медикаментами. Прошло немного лет, и вот уже ощущение немысли- мости сочетания гуманитарная помощь почти утрати­лось. А новые поколения уже и не поймут, в чем здесь проблема. Примерно такую же эволюцию прошли сло­ва формат, проект и ряд других.

Отдельного замечания требует вопрос о значении собственных имен. Как уже отмечено выше, люди час­то задают такие вопросы, как «Что значит имя Юрий?» или «Что значит название Москва?». В этом пункте представления простого носителя языка особенно за­метно расходятся с данными лингвистики. Носитель языка обычно находится здесь в плену отмеченной вы­ше идеи, что древнее (первоначальное) значение слова и есть его «истинное» значение.

В действительности имя Юрий или название Москва только указывает на определенное лицо или на опре­деленный город, но не передает никакого понятия: ни Юриям, ни Москве наименование не приписывает ни­каких качеств. Можно, например, назвать собаку про­извольным выдуманным сочетанием фонем, допустим, Триме, и это будет ее совершенно полноценное имя, выполняющее свои функции точно так же, как любое другое. Даже имя, полностью совпадающее с обычным словом, скажем, Надежда, не приписывает своим но­сительницам никакого общего свойства и воспринима­ется в речи, кроме случаев нарочитого обыгрывания, как всякое другое имя, без ассоциаций с понятием «на­дежда». И уж тем более никакого влияния на функцио­нирование и восприятие имени Юрий не оказывает зна­ние (или незнание) того историко-лингвистического факта, что греческий источник данного имени (уешр- уод) имел значение ‘земледелец’.

Здесь следует, правда, оговориться, что сказанное не распространяется на поэтические тексты. В поэтиче­ских текстах для слов, в том числе имен собственных, могут быть актуальными также и «скрытые смыслы», в частности, те ассоциации, которые возникают в силу сходства звучания имени с другими словами или в си­лу знания его первоначального значения. Но для язы­ка в его основной функции и для его исторической эво­люции эти факты значения не имеют.

Примеры любительских лингвистических построений

Приведу некоторые примеры из числа любительских объяснений, в изобилии встречающихся в различных публикациях и в Интернете.

Так, можно встретить утверждение, что целая серия русских слов связана по происхождению с глаголом мазать. Так, маска — это якобы «нечто намазанное на лицо». Хотя достаточно заглянуть в словарь М. Фасме- ра, чтобы узнать, что слово маска пришло в русский язык из немецкого Maske или французского masque. В эту же группу включено слово помада. поскольку, по утверждению автора, «имелся и переход з в й», — хотя из того же словаря Фасмера нетрудно узнать, что сло­во заимствовано (через немецкое посредство) из фран­цузского pommade. Далее сообщается, что одним из ви­дов такой помады является мёд. А слово медь — это просто «прилагательное (!) от слова мёд, т. е. медовая», поскольку «металл своим цветом и консистенцией (!) напоминает мёд». Оставляя без комментариев грамма­тическую и семантическую сторону этих рассуждений, заметим лишь, что медь — это древнее мЬдъ (с ятем), а мёд — это древнее медь (с е), и что одного этого уже достаточно, чтобы нельзя было непосредственно отож­дествлять их корни.

Скептический читатель тут может, правда, возразить: «Ну и что из того, что в словаре Фасмера, например, про слово помада сказано именно так? У Фасмера од­на гипотеза, а здесь перед вами другая. Чем она хуже?»

Разберу этот пример в качестве образца с повышен­ной подробностью.

Во французском языке слово pommade прозрачным образом членится на корень ротт- (ротте ‘яблоко’) и суффикс -ade, т. е. ясен первоначальный смысл ‘паста, полученная из яблок’ (известно, что вначале данный вид мазей изготавливался именно из яблок). При за­имствовании французского слова такого фонетическо­го состава в русский, судя по другим словам с анало­гичной историей (баллада, блокада, бригада, рулада и т. п., мармелад, маскарад и т. п.), должно было полу­читься помада или помад. Один из этих двух вариантов мы реально и видим. Таким образом, объяснение Фас- мера находится в согласии с ситуацией как во фран­цузском, так и в русском языке.

Сравним с этим гипотезу любителя о том, что слово помада — русского происхождения, с корнем маз-.

Прежде всего, заявление «имелся и переход з в д» голословно. В действительности такого перехода в рус­ском языке не было; замену воображаемого помаза на помада можно оценивать только как уникальное иска­жение, не имеющее никаких аналогий и никакого объ­яснения.

Далее, при принятии данной версии французское pommade придется объяснять либо как случайность (ве­роятность которой при таком полном тождестве как формы, так и значения близка к нулю), либо как заим­ствование из русского.

Если же это заимствование из русского, то, во-пер- вых, придется признать, что в данном случае заимство­вание слова шло не в том хорошо известном направле­нии, в котором распространялись в Европе новшества косметики, а в противоположном; во-вторых, ничем, кроме некоей фантасмагорической случайности, невоз­можно будет объяснить тот факт, что взятое из русско­го языка слово вдруг оказалось легко членимым на французский корень и французский суффикс, да еще при этом корень (ротт-) совпал с названием того пло­да, из которого помада реально изготавливалась.

Как мы видим, версия любителя в каждом из своих звеньев основана на предположении о том, что произо­

шло нечто случайное, причем имеющее вероятность, близкую к нулю.

Полагаю, что в этой ситуации читатель уже доста­точно ясно видит, какое из двух решений практически надежно и какое полностью фантастично.

Вот еще несколько примеров любительских этимо­логий:

солнце — это сол-неси, т. е. ‘несущее силу’ (конечно, сол- и сил-а — это отнюдь не одно и то же по звуча­нию, равно как -нце и неси, но любителей такие мел­кие затруднения не останавливают);

солнце — это со-лън-ц-е, т. е. нечто маленькое (ввиду уменьшительного суффикса -ц-е), совместное (со-) с луной (лън-);

Бразилия — это брез-или, т. е. брег + ил ‘берег или­стый’;

молоко — это «то, что мелют, доводят до состояния, когда оно мелко (то есть раз молото), а когда это мелко кладут в воду, получают млеко, т. е. молоко (взвесь раз­молотого в воде)»;

по утверждению одного из авторов, «в корне лон инициальный слог лъ имел смысл ‘жидкость, вода’»; на этом основании он предлагает, в частности, следующие этимологии: Лена — «река», лень — «состояние приятной расслабленности от погружения в воду», лён — «расте­ние, погруженное в воду» (при отбеливании), вольна — «прибыль воды».

Полагаю, что непредвзятый читатель испытывает не­которое изумление от степени произвольности тех смы­словых переходов, которые бестрепетно предлагают ав­торы подобных этимологических построений. У него возникает ощущение, вполне соответствующее тому, о чем мы говорили выше, — что нет таких двух слов, что­бы при подобном подходе к делу нельзя было приду­мать, как из смысла первого вывести смысл второго.

Заниматься попунктным опровержением всех этих вольных домыслов я не буду. Достаточно сказать, что практически каждый из них основан на нарушении того или иного элементарного правила из области ис­торической лингвистики.

Любительский подход к именам собственным

Существует специфическая сфера, где ситуация тако­ва, что в сопоставлении могут участвовать лишь внеш­ние оболочки слов, но не их значения. Таково поло­жение с большинством имен собственных. Например, английские имена, транскрибируемые как Боб, Дик, Пол, Том, или французское имя Люк, или норвежское имя Кнут внешне совпадают с определенными русски­ми словами; но сравнение по значению здесь невоз­можно, поскольку, как уже указано, у имен собствен­ных значения как такового нет.

Особенно много случаев совпадений с русскими словами среди иностранных географических названий. Приводим для иллюстрации довольно много примеров^[9] (но, разумеется, список никоим образом не полон):

города Вена, Рига, Киль; города (и другие населен­ные пункты) Бар, Кон, Кран, Лак, Лев, Лик, Мель, Мор (во Франции), Лик, Рай, Род (в Англии), Кит (в Шот­ландии), Лист, Род, Хам, Хан (в Германии), Бар, Хам (в Швейцарии), Серна (в Швеции), Лом (в Норвегии), Сало (в Италии), Сон (в Испании), Мор (в Венгрии),

Бар (в Черногории), Сало (в Финляндии), Кум (в Ира­не), Горе в Эфиопии;

река Морда под Ливерпулем, река Кол под Бирмин­гемом, река Море под Парижем, также реки Вар, Сор (во Франции), Вид, Пар (в Германии), Мера, Сор (в Ита­лии), Раб (в Австрии, она же Раба в Венгрии);

остров и город Хитра (в Норвегии), горы Дева (в Японии), остров Моча (Чили), мыс Горн (Аргентина).

Лингвист-любитель весьма склонен к тому, чтобы рассматривать такие совпадения как глубоко знамена­тельные и пытаться разгадать пути, по которым рус­ские названия пришли на иностранные земли.

Ему не приходит в голову, что не меньший успех ожидал бы и иностранного лингвиста-любителя, кото­рый захотел бы отыскать свои родные слова на карте России. Например, испанский любитель быстро сооб­разил бы, что Кама и Ока — это просто испанские сло­ва сата ‘кровать’ и оса ‘гусь, гусыня’; итальянец дога­дался бы, что река Пьяна — это итальянское piana ‘ти­хая’, а турок — что Дон и Нева — это турецкие don ‘мо­роз’ и neva ‘богатство’.

Как мы видим, отыскать на карте любой страны гео­графические названия, похожие на слова родного язы­ка любителя, — дело довольно несложное. Понятно, тем самым, что такие находки сами по себе, без линг­вистического и историко-географического анализа, не имеют ровно никакой цены в изучении действитель­ного происхождения соответствующих географических названий.

Мы приводили здесь только точные соответствия — нам было важно показать, что даже и при таком жест­ком условии соответствий обнаруживается очень много.

Но, как уже было отмечено выше, любители в дейст­вительности никогда не ограничиваются одними лишь точными соответствиями — они считают позволитель­ными самые разнообразные замены одних букв на дру­гие, равно как перестановку, отбрасывание и добавле­ние букв. Иначе говоря, вместо точного фонетичес­кого соответствия любитель удовлетворяется тем, что он сам субъективно оценивает как некоторое сходство.

Понятно, что при таких слабых и неопределенных требованиях к понятию соответствия число случаев со­ответствия возрастает почти неограниченно. Например, вполне могут быть признаны соответствующими друг другу слова Верона и ворона, Берн и барин, Цюрих и ца­рёк, Кёльн и клён, Бристоль и престол, Лондон и ладонь, Милан и милёнок, Равенна и равнина, Перу и первый, Бразилия и поросль, Мексика и Москва, и т. п. Можно продолжать этот ряд сколь угодно долго.

Разумеется, в подобных сопоставлениях вместо любо­го выбранного русского слова с равным успехом можно взять и другие русские слова. Например, вместо барин можно взять баран, или бревно, или перина, или Перун’, вместо клён — клин, или колено, или калина, или глина, или холёный… Но любитель тем и отличается от науч­ного исследователя, что его совершенно не смущает произвольность и субъективность сделанного им выбо­ра. Ему кажется просто, что он угадал, — и вот он уже с энтузиазмом рассказывает или пишет, что название Кёльн произошло от русского слова клён.

И так же, как и выше, все сказанное, разумеется, приложимо не только к русскому лингвисту-любителю, но и к любому иностранному. Вообразим французско­го любителя, одержимого таким же энтузиазмом. Он

очень быстро объяснил бы нам, что, например, город Клин — это французское colline ‘холм’, Курск — это course ‘скачки’, Москва — это mousse coite ‘тихий мох’. На это его немецкий собрат мог бы возразить: «О нет, совсем не так! Клин — это немецкое klein ‘маленький’, Курск — это kurz ‘короткий’, Москва — это Moos-kuh ‘мо­ховая корова’».

Читатель здесь, возможно, скажет: что за нелепые выдуманные примеры! К сожалению, при дальнейшем чтении он обнаружит много примеров ровно такого же свойства, но уже не выдуманных, а взятых непосред­ственно из сочинений лингвистов-любителей.

Любительское прочтение древних текстов

Лингвист-любитель охотно погружается в обсужде­ние письменных памятников прошлого, совершенно забывая о том, что в прошлом знакомый ему язык был совсем не таким, каким он его знает.

Так, немало отечественных любителей делают по­пытки прочесть по-русски (т. е. на современном рус­ском языке) те или иные надписи (или другие тексты), относящиеся к различным векам до нашей эры или к ранним векам нашей эры, причем совершенно необя­зательно на территории России, — например, надписи на этрусских или критских монументах или сосудах.

Ни одно из таких прочтений не имеет никаких шан­сов оказаться верным уже по той простой причине, что двадцать пять, или двадцать, или пятнадцать веков тому назад язык наших предков был до неузнаваемо­сти непохож на современный русский.

Например, любитель, увлеченный «чтением» этрус­ских надписей по-русски, вполне может «прочесть» некоторый отрезок какой-нибудь этрусской надписи V века до н. э. как русскую словоформу целый, а дру­гой отрезок — скажем, как словосочетание в начале. Между тем сравнительно-историческое языкознание позволяет с достаточной надежностью утверждать, что 25 веков тому назад в языке, на котором говорили предки современных русских, нынешнее целый выгля­дело как [koilos jos], а нынешнее в начале — как [un пб- kindloi].

Уже одного этого достаточно, чтобы стала понятна пропасть, отделяющая любительские «прочтения» тако­го рода от всего того, что позволительно всерьез рас­сматривать как варианты расшифровки.

Конечно, попытки этого рода делаются не только в России, но и в других странах. Ту же древнюю надпись, которую российский любитель пытается прочесть по- русски, немецкий любитель попытается прочесть по- немецки, армянский — по-армянски. Везде с одинако­вым шансом на успех. Кажется, впрочем, в современ­ной России такие попытки во что бы то ни стало при­писать своему языку некое всемирное распространение в древности производятся интенсивнее, чем в большин­стве других стран, что, увы, не свидетельствует о бла­гополучии ее морального климата.

В среде лингвистов с давнего времени бытует смеш­ная шутка «Этруски — это русские». Ее можно произ­носить, почти «проглатывая» конечную гласную в сло­ве это, и тогда получается особенно забавно.

А вот у лингвистов-любителей это совсем не шутка, а важнейший «научный» постулат. На приравнивании этрусков к русским построена целая серия любитель­ских сочинений разных авторов.

Для людей, далеких от лингвистики, нелишне пояс­нить, почему приравнивание слова этруски к фразе это русские может быть только шуткой. О произвольности того допущения, что предки русских в древности ка- ким-то образом оказались в Италии, мы здесь говорить не будем; ограничимся чисто лингвистическими сооб­ражениями.

Во-первых, слово русский в первом тысячелетии до нашей эры в славянском мире скорее всего еще вооб­ще не существовало; а в том маловероятном случае, ес­ли оно все же существовало, оно должно было иметь вид [rous-isk-os]. Во-вторых, основным названием эт­русков у латинян было tuscT (ср. современное Toscana, первоначально ‘страна этрусков’) — из более раннего turscT, ср. оскское название этрусков turskum и грече­ское tyrsenoi (с вариантом tyrrenoi, откуда название Тир­ренского моря). Латинский вариант etruscT был явно вторичным. (Не говорим уже о том, что самоназвание этрусков было вообще совершенно иным — rasna.) В-тре- тьих, это русские — это целое предложение; а не суще­ствует никаких примеров того, чтобы наименование на­рода строилось как предложение (в частности, как пред­ложение со словами, обозначающими ‘это’, ‘вот’, ‘these are’).

Фантазии об истории

Нужно обратить внимание также на еще один аспект применения любительской лингвистики.

Увлечение любительской лингвистикой в принципе может быть проявлением чистой любознательности. В этом случае автор искренне пытается угадать истину, не имея заранее установки на то, какая именно истина ему желательна.

Но, к сожалению, нередко приходится сталкиваться и с такой любительской лингвистикой, которая явно порождена стремлением обосновать некую более обшую идею — чаще всего некоторую версию происхождения и истории целого народа. Практически всегда это вер­сия, приукрашивающая (в частности, героизирующая или обеляющая) историю собственного народа.

Надо заметить, что потребность в таких версиях обычно возникает у представителей тех народов, кото­рым в ходе истории приходилось страдать от притес­нений со стороны более могущественных соседей и которым нужны какие-то дополнительные моральные опоры для самоутверждения. И весьма прискорбно ви­деть подобный эффект у российских авторов, у кото­рых, казалось бы, нет оснований для комплекса не­полноценности, коль скоро Россия уже много столе­тий представляет собой сильное и независимое госу­дарство.

Так, например, лингвисты-любители, вдохновившие­ся идеей русско-этрусского тождества, не только смело читают этрусские надписи по-русски, но и очень охот­но используют эти свои прочтения в качестве обосно­вания тезиса о широкой экспансии русских в древ­ности.

В частности, в одном из таких сочинений мы чи­таем^[10]:

«Из этих надписей следует, что Москва существовала не только до Рима, но именно по ее приказу этруски воздвигли

этот город, назвав его в духе русских традиций (например, Владимир — «владей миром») Миром. Другое дело, что слово Мир, написанное в русской традиции, согласно этрусским правилам следовало читать в обратном направлении, и он стал вычитываться, как Рим^[11]. В Риме, созданном этрусками, для которых родным был русский язык, а неким солдатским жаргоном — язык этрусский, следовательно, довольно долго звучала русская речь. И лишь много позже, когда в Рим стали переселяться латины, они, говоря по-русски, искази­ли его, приспособив под свою фонетику и грамматику».

Комментировать что-либо по существу здесь, по- видимому, излишне. Этот пассаж служит просто хоро­шей иллюстрацией того, сколь далеко могут заходить лингвисты-любители в своих построениях. Мы еще встретимся в дальнейшем с другими подобными при­мерами чрезвычайно сильных выводов о судьбе языков и целых народов, построенных на песчаном фундаменте вздорных утверждений любительской лингвистики.

Особая ветвь любительской лингвистики, доводя­щая «идейную» нагрузку этого занятия до логического предела, — это составление на воображаемом древнем языке, созданном средствами любительской лингвисти­ки, текстов, прямо изображающих величие наших пред­ков, и попытка выдать эти тексты за древние.

В России главным, самым известным сочинением этого рода является так называемая «Велесова книга», якобы написанная новгородскими волхвами в IX веке и якобы случайно найденная в 1919 году.

Поддельность этого сочинения не вызывает у про­фессиональных лингвистов никакого сомнения. Мы не будем здесь заниматься обоснованием этого. Гру­бость подделки так велика, что ее могут не замечать только люди, совершенно непричастные к филологии или ослепленные некоей идеей. Сочинитель был совер­шенно невежествен в том, что касается древних языков, не имел никакого понятия о том, как языки изменяют­ся во времени. Он представлял себе язык древних сла­вян (которых он в соответствии со своим откровен­ным русоцентризмом именует «русичами» — словом, несомненно взятым из «Слова о полку Игореве») как некую беспорядочную смесь церковнославянского и со­временных русского, украинского, польского, чешско­го и сербского языков. Отдельное слово может встре­титься у него в любой из этих языковых форм (по­мимо случаев, когда оно представлено в нарочито иска­женной форме, которая казалась автору производящей впечатление древности).

Его любительский подход к делу проявился, в част­ности, в том, что он не обращался ни к каким работам по исторической лингвистике (которые в его время уже несомненно существовали), а наивно занимался смеше­нием данных тех славянских языков, с которыми он был в какой-то степени знаком. Он абсолютно не по­нимал того, что не только в IX веке, но и в поздней­шие века не могло существовать языка, в котором бы­ли бы одновременно представлены те черты пяти или шести современных славянских языков, которыми они как раз различаются между собой.

Как и у других лингвистов-любителей, у него не было никакого представления о той высокой степени систематичности, которой обладает грамматика любо­го живого языка. Вместо грамматики в его сочинении

представлена чудовищная каша, где нет ни одного чет­кого морфологического или синтаксического правила; окончания словоформ выбираются практически наугад, без соблюдения падежей, чисел, времен, правил согла­сования и т. п.

Ему казалось, что и все остальные, как и он, не зна­ют о древнем языке ничего определенного и поэтому примут нелепые искажения, которыми он обильно уснастил свой текст, за черты древности. Ему просто не приходило в голову, что лингвисты-профессиона- лы, изучившие подлинные древние тексты, выявили в них большое число закономерностей разных уровней и в каждой точке его текста, где он так небрежно ставил первое пришедшее ему в голову окончание и т. п., лег­ко смогут отличить подлинную древность от выдумки.

К сожалению, как и в случае с другими сочинения­ми лингвистов-любителей, фальшь здесь хорошо видна только профессиональным лингвистам. Неподготов­ленный читатель и ныне может оказаться в плену при­митивных выдумок о том, как древние русичи успеш­но сражались с врагами уже несколько тысячелетий тому назад. В нынешнее время, характеризующееся ак­тивным расшатыванием общественного доверия к вы­водам науки, низкопробная подделка, именуемая «Ве- лесовой книгой», увы, продолжает в какой-то степени использоваться распространителями нелепых историче­ских фантазий русоцентрической направленности.

Глава вторая ЛИНГВИСТИКА ПО А. Т. ФОМЕНКО

Можно ли изучать историю, не используя гуманитарных методов

овое учение» А. Т. Фоменко (далее: АТФ) о всемирной истории (изло­женное в его единоличных трудах или в соавторстве с Г. В. Носовским)^[12] ошеломляет. Одних — невероятной смелостью мысли, не побоявшейся отвергнуть практически всё, что полагало о своей древней истории человечество до сих пор, и открыть миру доселе неведомую — совершенно иную — историю Египта, Греции, Рима, Англии, Европы в це­лом, России и по сути дела всех вообще стран, других — невообразимым нагромождением нелепостей.

Не скрывая, что я принадлежу к числу вторых, а не первых, я тем не менее считаю целесообразным трак­
товать (по крайней мере вначале) сочинения АТФ по истории так, как он подает их сам, — не как произве­дение научно-фантастического жанра, или интеллекту­альную игру, или пародию, или новое вероучение, а как научную концепцию. В этом случае к ней естественно применять принятые в науке критерии доказательной силы того или иного утверждения.

Ниже я рассматриваю в основном книгу Г. В. Но­совского и А. Т. Фоменко «Новая хронология и кон­цепция древней истории Руси, Англии и Рима» (далее эта книга обозначается НХ, ее отдельные тома — НХ-1 и НХ-2); но мои критические суждения в боль­шинстве случаев применимы и к другим работам АТФ. Я не ставлю своей целью рассмотреть «новое учение» АТФ во всех его аспектах, заслуживающих критики. Моя задача ограничена в основном вопросами лингви­стики и филологии^[13], т. е. того, что непосредственно относится к моей специальности; в конце настоящей главы я рассматриваю также один вопрос более общего характера — о так называемых «династических парал­лелизмах».

Но прежде, чем разбирать работы АТФ, следует яс­нее представить себе, к кому адресоваться. Можно вы­делить несколько различных контингентов читателей АТФ.

Профессиональных историков, филологов и линг­вистов не нужно убеждать в неприемлемости построе­ний АТФ. Мне не доводилось встречать в их среде его поклонников.

Построения АТФ встречают сочувствие у совсем дру­гого круга людей. Многим эти построения нравятся именно своей экстравагантностью и революционно­стью. Обычно особенно импонирует то, что ниспро­вергается «официальная наука», тем более такая зама­ранная в советское время прислужничеством идеоло­гии, как история (при этом легко упускается из виду, что АТФ ниспровергает не советских историков, а по сути дела всех историков всех стран и эпох).

Есть какое-то количество рьяных сторонников АТФ, в глазах которых он предстает новым Коперником и неприятие его всей «официальной наукой» является лучшим подтверждением его правоты. Для людей по­добного сектантского духа аргументы обычно силы не имеют.

Есть также немало читателей, которым просто нра­вится захватывающая новизна сюжета, бойкость и раз­машистость изложения, элементы нового жанра, смы­кающегося кое в чем с детективом и с научно-фанта- стическим романом. Вопрос о том, правда ли всё это, для них откровенным образом второстепенен. Для мно­гих притягательна скандальная слава, которую приоб­ретает учение АТФ, раздуваемая теперь уже и телеви­дением. Картина крушения всего, что еще недавно бы­ло школьной прописной истиной, как всякое апока­липтическое зрелище, возбуждает.

К этим категориям читателей я не обращаюсь.

Наш разбор предназначается лишь для тех, кто ви­дит в работах АТФ именно научную концепцию и, сле­довательно, готов определять свою позицию, взветтти- вая аргументы за и против, а не на основе общих ощу­щений типа «нравится — не нравится». Мы хотели бы также помочь тем, кто встречает с естественным со­мнением каскад невероятных новшеств, низвергающих­ся на читателя из сочинений АТФ, но не берется сам определить, достоверны ли факты, на которые ссыла­ется АТФ, и вытекают ли из них в действительности те выводы, которые он делает.

Заметим, что многих из таких читателей озадачивает противоречие между сказочным неправдоподобием то­го, что, скажем, Лондон раньше стоял на берегу Босфо­ра или что Батый — это Иван Калита, и их представ­лением о том, что если автор — математик, да еще вы­сокого ранга, то у него все должно быть «математиче­ски доказано». Этих читателей я приглашаю прежде всего осознать, что и сам АТФ не претендует на то, что все его утверждения об истории математически дока­заны. Вообще, математически доказать можно только математическое утверждение. В любой другой науке, даже в физике, прежде чем встанет вопрос о каком бы то ни было математическом доказательстве, содержа­тельное утверждение данной науки должно быть пред­ставлено в математической форме. А само это матема­тическое представление в принципе может быть более адекватно или менее адекватно своему объекту — это уже относится к ведению не математики, а соответст­вующей конкретной науки.

Занимаясь историей, АТФ волей-неволей вынужден действовать как историк. Даже если он хочет произве­сти какие-то математические операции над историче­ским материалом, ему приходится, придавая этому ма­териалу математическую форму, решать содержатель­ные проблемы. Допустим, если он статистически обра­батывает данные по длительностям царствований, то он должен вникать в существо дела всякий раз, когда, на­пример, между историками ведется дискуссия о дли­тельности правления такого-то монарха.

В книге НХ в сущности вообще никакой математи­ки нет. Строя новые, нетрадиционные представления о том, когда и как что в истории происходило, АТФ действует как самый обыкновенный гуманитарий: вы­двигает гипотезы и указывает факты, которые согласу­ются с этими гипотезами.

У гуманитария же вообще нет возможности что-либо доказать в абсолютном смысле этого слова. Если слово «доказать» и применяется иногда в гуманитарных на­уках, то лишь в несколько ином, более слабом, смы­сле, чем в математике. Строгого определения для этого «доказательства в слабом смысле», по-видимому, дать невозможно. Практически имеется в виду, что предло­женная гипотеза, во-первых, полностью согласуется со всей совокупностью уже известных фактов, имеющих отношение к рассматриваемой проблеме, во-вторых, является почему-либо безусловно предпочтительной из всех прочих мыслимых гипотез, удовлетворяющих пер­вому требованию. В отличие от математического дока­зательства, «доказательство в слабом смысле» может и рухнуть, если откроются новые факты или будет выяс­нено, что автор не учел каких-то принципиально мыс­лимых возможностей. Всё это не значит, однако, что утверждения гуманитарных наук вообще не могут пре­тендовать ни на какую точность и надежность и что в этой области любая гипотеза не хуже и не лучше, чем любая другая. В гуманитарных науках, так же, как, на­пример, в естествознании, долгим опытом выработаны критерии, позволяющие оценивать степень обоснован­ности того или иного утверждения даже при условии невозможности доказательства в абсолютном смысле.

Взявшись за построение гипотез в области истории и лингвистики, АТФ должен быть судим ровно тем же судом, что и обыкновенные историки и лингвисты. Для него не возникает решительно никаких привилегий из того, что он математик (и даже математический акаде­мик). В частности, он не вправе ожидать от критиков каких-либо скидок на его непрофессионализм в данной науке, коль скоро он предпринимает ревизию именно этой науки.

В связи с этим не могу не осудить аннотацию к кни­ге НХ и вынесенные на обложку сведения об авторах. В аннотации говорится:

«Предназначена для самых широких кругов читателей, интересующихся применением естественно-научных мето­дов в гуманитарных науках».

Это дезинформация: в книге используются обычные гуманитарные методы.

Кроме того, еще не раскрыв книгу, читатель уже узнаёт из аннотации о многочисленных заслугах и ран­гах АТФ в области математики. Это прямое давление на читателя с тем, чтобы он перенес свой запас доверия к математике на книгу, которая к математике уже отно­шения не имеет и которая одним лишь своим содер­жанием у него доверия не вызвала бы.

Любительская лингвистика как орудие перекройки истории

Можно ли опираться на Фукидида без филологического анализа

В ранних работах АТФ лингвистические и филоло­гические вопросы занимали скромное место. В даль­нейшем их роль возросла. В книге НХ их роль уже на­столько велика, что эту книгу вполне можно рассмат­ривать как сочинение не только по истории, но и по лингвистике и филологии. Та или иная апелляция к языку возникает у авторов почти по каждому обсужда­емому вопросу.

Следует различать два вида соприкосновения с фи­лологической и лингвистической проблематикой в ра­ботах АТФ: открытое (когда непосредственно обсужда­ются какие-то слова или тексты) и скрытое. Второе имеет место во многих случаях, когда читателю кажет­ся, что речь идет просто о тех или иных вычислениях.

Например, когда АТФ, вслед за Н. А. Морозовым, изучает даты затмений и показывает нам, что данные астрономии в ряде случаев не сходятся с сообщениями древних историков и летописцев, читатель часто не осо­знает, что сравниваемые колонки данных (астрономи­ческих и летописных) имеют совершенно разную при­роду. Астрономические данные объективны (или, если угодно, стоят близко к самому верху признаваемой ны­не человечеством шкалы объективности), тогда как вто­рая колонка — это результат филологического анализа определенных древних текстов, и ее надеж­ность полностью зависит от того, насколько успешно проведен этот анализ.

Установление точного смысла некоторого древнего сообщения — операция далеко не простая. Прежде все­го, филолог должен непременно иметь перед собой текст этого сообщения в подлиннике: любой перевод — не только литературный, но даже буквальный — в силу разницы в структуре языков неизбежно вносит в смысл текста некоторые малозаметные модификации, какая- нибудь из которых может впоследствии оказаться при­чиной ложного истолкования.

Яркий пример ошибки такого рода у АТФ разбира­ют Е. С. Голубцова и В. М. Смирин [Голубцова, Сми- рин 1982] и вслед за ними A. JI. Пономарев [Понома­рев 1996]. Рассказывая о затмении 431 г. до н. э., Фу­кидид сообщает о том, что солнце стало месяцевид­ным, а также о том, что появились кое-какие звезды. АТФ, исходя из литературного русского перевода Фу­кидида, понимает это так, что сперва солнце стало ме­сяцевидным, а позднее (когда затмение достигло пол­ной фазы) появились звезды. Тем самым АТФ видит здесь сообщение о полном солнечном затмении. Одна­ко, как показали названные авторы, такое толкование возможно только для использованного АТФ перевода. Подлинный текст Фукидида такой возможности не да­ет: он может быть понят только так, что указанные со­бытия одновременны: солнце стало месяцевидным (т. е. затмилось не полностью) и при этом появились кое- какие звезды.

АТФ исходит из презумпции, что ни при каком част­ном солнечном затмении никакие звезды видны быть не могут. A. JI. Пономарев указывает, что такие яркие звезды, как Вега, Денеб и Альтаир, могут быть и видны (замечу, что при затмении на небе почти всегда долж­на быть и Венера, которая еще много ярче, а в части случаев также и Юпитер). Таким образом, даже если рассказ Фукидида о появлении кое-каких звезд совер­шенно точен, вывод АТФ о том, что затмение было полным, оказывается необоснованным.

Но и в том случае, если бы презумпция АТФ была верна, его вывод всё равно не был бы единственно воз­можным. Чтобы понять это, здесь следует вновь обра­титься к филологической стороне проблемы. Анализ древнего сообщения не ограничивается собственно лин­гвистическими вопросами; должны быть рассмотрены и вопросы литературоведческого характера. Какова лите­ратурная манера данного автора? Не имеет ли он обык­новения смещать или переставлять свои рассказы об отдельных событиях для большей эффектности компо­зиции? Склонен ли он описывать повторяющиеся со­бытия с помощью однотипных формул? И так далее. Фукидид — писатель, а не протоколист. Его сочине­ния обладают многими художественными достоинства­ми, невозможными при чисто протокольной фиксации фактов. Описывая затмение, тем более уже несколько отдаленное во времени, писатель, конечно, может для усиления художественного эффекта добавить от себя какие-то детали (типа появления звезд), известные по другим затмениям.

Вот бесспорное свидетельство (упоминаемое в рабо­те Красильников 2001: 297) того, что в письменных па­мятниках, включая такие, казалось бы, чисто фактогра­фические, как летописи, добавления подобного рода действительно возможны. В Новгородской Первой ле­тописи рассказ о солнечном затмении 1124 года вы­глядит так:

«мЪсяця августа в 11 день передъ вечернею почя убыва- ти солнця, и погыбе всЬ (‘солнца начало становиться все меньше, и оно исчезло целиком’); о, великь страхъ и тьма бысть, и звЪзды быша и мЬсяиъ; и пакы начя прибывати, и въ бързЪ (‘вскоре¹) напълнися; и ради быша вси по граду».

Понятно, что во время солнечного затмения месяца на небе быть не может, то есть летописец (или, может быть, позднейший редактор) здесь просто добавил кра­сок к страшной картине ночи, наступившей внезапно среди дня.

Вот что писал Ю. М. Лотман (в редакционном приме­чании к одной из статей М. М. Постникова и А. Т. Фо­менко) о том, насколько ошибочной может быть прямо­линейная интерпретация древнего источника, не учиты­вающая специфики построения текстов соответствую­щей эпохи:

«Не следует забывать, что в одном ряду статистических подсчетов как сопоставимые берутся данные из документов весьма различной семиотической природы. Между тем имен­но от этого зависит “коэффициент искажения”. Известно, что с текстами с сильной степенью мифологизации связано стремление к гиперболизации событий. При этом состави­тель документа ставит перед собой цель предельно идеали­зировать изображаемое событие, а не “точно” его описывать. Стремление усиливать степень стихийных бедствий, увеличи­вать число погибших при сражении входит в ритуал состав­ления текста. В этих условиях расхождение документального и астрономического описания может свидетельствовать не о фальсификации или позднем происхождении, а именно о раннем создании, о принадлежности ко времени, когда по­этизация ценилась выше, чем фактичность. Статистическо­му подсчету затмений должен предшествовать семиотиче­ский анализ каждого источника.

Известно, что “Песнь о Роланде” начинается стихами:

Державный Карл, наш славный император,

Семь долгих лет в Испании сражался,

И до моря вся горная страна В его руках; сдалися Карлу замки…

… Лишь не взял Карл Великий Сарагосы,

Что на горе стояла… (пер. Ф. де ля Барта).

Но Карл Великий во время испанского похода 778 г. еще не был императором, сражался не семь лет, а меньше года, до моря не дошел, и Сарагоса стоит не на горе, а под горой. Означает ли это, что “Песнь” сфальсифицирована, или же то, что “правдиво” отражается в хронике как год, “правдиво” же отражается в эпосе как семь лет? Семиотическая дешифров­ка текста должна предшествовать любому его анализу» [Се­миотика—XV: 44—45].

Из расхождений между списком затмений по дан­ным астрономии и по данным древних источников ес­тественно сделать вывод, что некоторые древние сооб­щения о затмениях либо неточны (или дошли до нас с искажениями), либо неправильно нами истолкованы. АТФ делает совершенно другой вывод: просто мы в корне заблуждаемся относительно того, в какую эпоху произошло описанное в источнике затмение. Так, со­гласно АТФ, описанное Фукидидом затмение произо­шло не в 431 г. до н. э., а в 1039 г. нашей эры (посколь­ку по астрономическим данным затмение 431 г. до н. э. в Афинах было не полным, а частным); соответствен­но, надо «передвинуть» весь древний мир на много ве­ков ближе к нам. Более того, он представляет читате­лю этот вывод почти как математическую очевидность. Между тем в действительности вывод АТФ целиком покоится на следующих скрытых от читателя презумп­циях: 1) Фукидид описал затмение протокольно точно;

2)    автор вывода (т. е. АТФ) правильно решил стояв­шую перед ним филологическую задачу, а имен­но, истолковал текст сообщения Фукидида безошибоч­но. Как мы видели, первое необязательно верно, а вто­рое определенно неверно.

Этот пример может служить также хорошей иллю­страцией того более общего положения, что, вопреки расхожему представлению, активно эксплуатируемому авторами НХ, использование математических методов в некоторой науке само по себе еще вовсе не га­рантирует какого-либо реального прогресса в этой на­уке. Как мы уже говорили, математик может приме­нить свои методы, скажем к истории, не раньше, чем он решит для себя целый ряд частных вопросов содер­жательного характера, возникающих у него уже на эта­пе отбора материала для последующей математической обработки. Если этот предварительный этап своей ра­боты (не математический!) он провел неквалифициро­ванно (не говорим уже о том катастрофическом слу­чае, если предвзято), то полученный им в дальнейшем математический результат, пусть даже совершенно бе­зупречный, останется не более, чем математическим упражнением, из которого, ввиду недоброкачественно­сти исходных данных, для реальной науки истории не следует ровно ничего.

В ответ на критику его лингвистических и филоло­гических построений АТФ заверяет читателей, что эти построения не имеют принципиального значения для его теории, никогда не используются для доказательст­ва чего-либо важного и предназначены лишь для вы­яснения отдельных деталей в рамках теории, принци­

пиальные положения которой якобы уже независимым образом доказаны математически.

Судите сами, насколько эти заверения соответству­ют действительности, если, например, даже одна лишь та филологическая ошибка АТФ (в интерпретации тек­ста Фукидида), которая описана выше, означает развал «астрономического доказательства» новой хронологии, поскольку новая датировка указанного затмения — это один из главных столпов такого доказательства. Пове­рить, что ценность математических результатов, достиг­нутых АТФ при анализе сообщений древних письмен­ных памятников, не зависит от правильности интер­претации текста этих памятников, могут только те, кто полагает, что математика — это такая волшебная наука, которая умеет получать верные выводы из неверных ис­ходных данных.

Чудеса с языком и географией

Далее я уже буду рассматривать открытые обраще­ния АТФ к вопросам лингвистики и филологии. К со­жалению, здесь я вынужден сразу же прямо и безого­ворочно заявить: лингвистические и филологические построения АТФ находятся на уровне самого примитив­ного и невежественного дилетантизма. Лингвистические ошибки, которые допускает АТФ, столь грубы, что в ма­тематике им соответствовали бы, например, ошибки в таблице умножения.

Полупопулярный характер книги НХ не может здесь служить никаким оправданием: в популярном изложе­нии позволительны определенные упрощения, но ни­как не грубые ошибки.

Язык — обманчивая материя. «Человеку с улицы», владеющему с детства некоторым языком, в большин­стве случаев не приходит в голову, что он еще не всё знает об этом языке. Он решительно не понимает, за­чем существует еще такая наука лингвистика. Как это ни поразительно, АТФ находится в этом отношении именно на уровне рядового «человека с улицы».

Рассматривать весь легион лингвистических абсурдов АТФ, разумеется, бессмысленно. Ограничимся лишь немногими.

Вот рассуждение, которым авторы НХ подкрепляют свой тезис о том, что Лондон прежде стоял на Босфоре:

«Мы считаем, что первоначально “рекой Темзой” назы­вался пролив Босфор. <…> По поводу Темзы добавим сле­дующее. Это название пишется как Thames. События про­исходят на востоке, где, в частности, арабы читают текст не слева направо, как в Европе, а справа налево. Слово “про­лив” звучит так: sound. При обратном прочтении получает­ся DNS (без огласовок), что может быть воспринималось иногда как TMS — Темза» [НХ-2: 108].

Человек, знакомый хотя бы с начатками науки о языке, конечно, просто не поверит, что эта галиматья может быть написана всерьез. «Это пародия? Для ка­пустника?» — спросит он^[14].

Для недостаточно знакомых следует дать пояснения. Кстати, уже на одном этом примере мы познакомимся сразу с несколькими фундаментальными лингвистиче­скими принципами, которыми пользуются авторы НХ, как то: «существенны только согласные»; «на востоке слова читают задом наперед»; «письменная форма сло­ва исходна, устная — вторична» и др.

Что касается принципа «существенны только соглас­ные», то сами авторы дают по этому поводу следующее разъяснение:

«В древних текстах названия и имена сплошь и рядом употреблялись “без огласовок”, т. е. без гласных — лишь в виде “костяка” из согласных. В то время, в прошлом, глас­ные при чтении текста добавлялись по памяти. Естествен­но, с течением времени гласные путались, забывались, заме­нялись на другие и т. п. Согласные, записанные на бумаге, были устойчивее» [НХ-1: 19].

Из этого пассажа ясно, что авторы кое-что знают о письменностях семитских народов — таких, как фини­кийская, древнееврейская, арабская. В этих письмен­ностях действительно в наиболее употребительном ва­рианте письма записываются именно согласные (что на­ходится в определенной связи с особенностями струк­туры семитских языков, ср. ниже сноску 18), хотя всё же наряду с некоторой частью гласных. Уточним, что это касается всех вообще слов, а не только названий и имен, и происходит отнюдь не только в древних тек­стах, но и теперь. Однако главное то, что к другим письменностям, например, греческой, латинской, рус­ской, английской и т. д., этот принцип не имеет ника­кого отношения (условные сокращения, типа кг = ки­лограмм, разумеется, не в счет). Без этой существенней­шей оговорки формулировка «в древних текстах» вво­дит в жестокое заблуждение. Между тем авторы совер­шенно свободно применяют этот принцип к любым языкам, например, как мы видели, к английскому. Мы находим у них даже следующее прямое заявление:

«Например, древнеславянский текст, это тоже цепочка со­гласных, иногда даже без “огласовочных знаков”…» [НХ-2: 84].

Это заявление, мягко говоря, не имеет ничего обще­го с действительностью^[15]: во всех древних славянских памятниках гласные регулярно пишутся (условные со­кращения не в счет), а «огласовочные знаки» славян­скому письму вообще неизвестны. Заметим, что одно­го такого заявления в книге лингвиста было бы доста­точно, чтобы и книга и автор сразу же попали в кате­горию не заслуживающих доверия. Но авторы НХ, к счастью, не лингвисты.

Сведение слова к «костяку из согласных» — один из постоянных лингвистических приемов АТФ. Вот, на­пример, что сказано о Литве: «Скорее всего, термин Литва происходит от “латиняне” = ЛТН (Литуаниа)» [НХ-1: 269]. А вот о турках: «…слово “турки” очень близко к слову “троянцы” и “франки” (один и тот же корень ТРК, ТРН)» [НХ-2: 207]. Ни литовцы, ни лати­няне, ни турки, ни троянцы, ни франки к семитским языкам не имеют отношения. То, что АТФ позволяет себе здесь называть «корнем», никоим образом не со­ответствует действительным корням упомянутых слов в соответствующих языках.

На игнорировании гласных основано также приво­димое в НХ десятки раз сопоставление, на котором дер­жится одно из центральных положений «нового учения»: монголы — греч. ‘великие’ (по АТФ — МЕГАЛИОН; в действительности деуо^ог). В средневековом греческом языке ‘монголы’ — доиуоиАюг (ои = [у])^[16]. Но в грече­ском языке невозможно родство двух слов, различаю­щихся тем, что одно содержит гласные е — ос, а другое ои — ои. Одного этого достаточно, чтобы данное сопо­ставление стало невозможным (отвлекаемся от того, что оно невозможно также и по ряду других лингвистиче­ских причин).

Рассуждение о том, как читают «на востоке», осо­бенно сильно заставляет подозревать, что авторы над нами просто смеются. По АТФ, если имеется последо­вательность букв SND, то араб читает ее как DNS.

Если так, то, наверное, Москва у арабов — Авксом, Новгород — Дорогвон. Видимо, арабы пишут в одном направлении, а читают в противоположном. Нет, по­жалуй, не так: они, наверное, все-таки и пишут и чи­тают справа налево. Но дело в том, что некоторые ара­бы знают русские или английские буквы. А то, что их надо читать слева направо, им в голову не приходит. Видят надпись НОВГОРОД, ну и читают, как привык­ли: ДОРОГВОН. И пошло гулять новое слово. Дойдет и до России, и там тоже, глядишь, многие начнут на­зывать Новгород Дорогвоном.

Читатель ошибется, однако, если сочтет весь этот эпизод за случайный ляпсус. Свое открытие, что на востоке выворачивают слова наизнанку, АТФ исполь­зует многократно (причем применяет его к любым сло­вам любых языков, а отнюдь не только восточных). Вот, например, о Самаре:

«Само название “Самара”, в обратном (арабском) прочте­нии—“А-Рамас” означает “Рим”, “столица”» [НХ-1: 361].^[17]

Кстати, вы ведь уже понимаете, что А-Рамас и Рим — это одно и то же, потому что «костяк согласных» здесь РМ (конечно, пришлось еще отбросить С в А-Рамас; но поскольку тождество Самары и Рима всё равно уже оче­видно, то неужели нельзя пренебречь одной буквой?).

Далее. Приведенные нами выдержки из НХ демон­стрируют также полное непонимание того, как соот­носятся письмо и звуковая речь. Это непонимание ха­рактерно едва ли не для всех лингвистов-любителей и составляет их заметнейшую отличительную черту. Про­писная истина языкознания состоит в том, что язык существует независимо от того, есть для него письмен­ность или нет. И поныне в мире множество беспись­менных языков, а уж о древней эпохе нечего и гово­рить. Язык передается от поколения к поколению че­рез устное общение. Принцип АТФ («элементы звуко­вого состава слова, не фиксируемые на письме, пута­ются, забываются») применим только к мертвому пись­менному языку, т. е. такому, на котором сохраняются (и, возможно, даже создаются) письменные тексты, но нет общенародного устного общения. Неслучайно АТФ ссылается в этой связи именно на мертвый (до его «воскрешения» в XIX в.) язык — иврит [НХ-2: 83—85].

К живым языкам этот принцип не имеет никакого от­ношения. Если бы он был верен для живого языка, то бесписьменный язык вообще не имел бы никаких шан­сов сохранить сходство со своим древним состоянием. В действительности же, например, лужицкие языки, не менее пяти веков прожившие в бесписьменном состо­янии в немецком окружении, сохранили тесное сход­ство с другими славянскими языками; цыганский язык до сих пор в существенных чертах сходен с индоевро­пейскими языками Индии, из которой некогда вышли его носители. И вообще родственные бесписьменные языки сохраняют сходство между собой ничуть не ху­же, чем письменные.

У АТФ, в противоположность всему накопленному лингвистикой опыту наблюдения над функционирова­нием и изменением языков, приоритет всегда принад­лежит письменной форме слова, а не устной. Напри­мер, по его представлениям, люди всегда знакомятся с новым словом в его письменном виде; кто-то непра­вильно его прочел — и пожалуйста: слово изменилось. Над тем, как функционирует бесписьменный язык, ему, по-видимому, вообще не доводилось задумывать­ся. Принцип приоритета письменного (и в особенно­сти печатного) слова, между прочим, позволяет АТФ выдвинуть следующий замечательный тезис, револю­ционизирующий всю историческую географию:

«Еще раз повторяем одну из главных наших мыслей: в средние века (до начала книгопечатания) географические на­звания и имена народов перемещались по карте, следуя при этом за перемещающимися документами (народы же, в ос­новном, оставались на тех же местах, где они и жили, и где живут сегодня). С места на место перемещались лишь воин­ские отряды, владетельные князья, их двор и т. д. Они не могли существенно изменить этнический состав тех мест, куда они приходили… Но (и это важно!) они везли с собой архивы, книги, документы, а именно они давали потом на­звания народу, месту, городу, реке и т. п. Древние названия забывались. Те, которые мы помним сейчас, возникли в 15—17 веках из документов (в той их локализации, в какой их застала книгопечатная эпоха). С распространением печат­ных карт названия более или менее застыли» ([НХ-1: 183— 184]; ср. также [НХ-2: 28, 195-197]).

Надеюсь, читатель теперь уже понимает, что Темза переехала к Мраморному морю не по безумию, а по новой науке. В самом деле, представьте себе, например: живет неграмотный рыбак у реки, называет ее, допу­стим, Дон. Ну откуда же его сын будет знать, как ее на­зывать, если он никогда не видел ее названия в запи­санном виде (да он еще вдобавок тоже неграмотный)? Но вот в их краях появился новый, пришлый прави­тель. Местных жителей он, правда, не согнал, своими людьми не заменил, но прислал чиновника с докумен­тами и с картой, который им разъяснил: это река Мос­ква. Трудность, конечно, в том, что рыбак неграмотный, а со слуха как запомнишь? Наверно, приходилось мно­го лет подряд посылать чиновника снова и снова.

«Ну хватит уже придумывать нелепости», — скажете вы. Тогда послушайте самих авторов, которые расска­зывают нам историю названия Монголия. Это название

«покинуло свое первоначальное место в Русско-Ордын- ской империи и двинулось, — лишь на бумаге, — то есть на романовских картах, — на далекий восток. При этом суще­ственно уменьшаясь в размерах. Наконец, оно остановилось над территорией современной Монголии. Исконные жите­ли этой области и были (на бумаге!) назначены, тем самым, “быть монголами”» [НХ-1: 401—402].

Эх, кабы китайцам в свое время познакомиться с учением АТФ! Не надо было бы строить Великую Ки­тайскую стену — сотни миллионов человеко-лет труда бы сэкономили: ведь никаких страшных монголов вбли­зи от них, оказывается, не было!

Любительские поиски происхождения слов

Огромную роль в построениях АТФ играют сближе­ния слов (т. е. сопоставления с целью показать их род­ство или какую-то иную историческую связь). Этот род лингвистической деятельности мы встречаем чуть ли не на каждой странице. Имеется в виду, что каждое такое сближение подтверждает какую-нибудь из идей ревизии истории (многие из этих идей ничем, кроме таких сближений, и не подкреплены). К сожалению, в подавляющем большинстве случаев эти сближения эле­ментарно неверны.

Начнем с того, что, говоря о словах, авторы НХ обычно не уточняют, о словах какого языка (и тем более какой эпохи) идет речь. Дело не в том, что они не сообщают этого читателю. Они и сами об этом не задумываются и, как это ни дико для лингвиста, явно не считают это особо существенным. Язык выгля­дит в их построениях как некая более или менее одно­родная субстанция, разлитая по всем странам и эпохам. Такому впечатлению сильно способствует и то, что сло­ва любых языков, кроме английского, обычно записы­ваются в НХ без особых церемоний русскими буквами и внешне выглядят пусть как диковинные, но русские.

Разумеется, в русской транскрипции как таковой никакой беды нет, особенно в книге с популярным уклоном. Но за ширмой упрощенной транскрипции ав­торы сами не видят того, что в действительной фонети­ке соответствующего языка дело иной раз обстоит и не так, как в русском. Вот яркий пример. В рассуждении о библейском термине Рош авторы пишут:

«Средневековые византийцы были уверены, что в этом месте книги Иезекииля речь идет о РУССКИХ и писали не “князь Рош”, а прямо — “князь Рос”» [НХ-1: 149].

Как мы видим, замена ш на с является в глазах авто­ров сильным аргументом в пользу их идеи. Увы, перед нами элементарная лингвистическая безграмотность. В греческом языке, на котором написаны упоминае­мые сочинения, вообще нет звука [ш]! Никакого иного способа передать звук [ш] других языков, скажем древ­нееврейского, как в данном случае, кроме как через о (в русской транскрипции — с), у греков нет. Например, древнееврейское имя Salomon (s = [ш]) ‘Соломон’ за­имствуется греками в виде EoAo|uc6v, древнееврейское Yesna’ ‘Иисус’ — в виде Тг|аоид, аккадское (ассиро-ва- вилонское) название ’Assur ‘Ассирия’ — в виде ’Aooupia.

Надо признать, что при английском слове АТФ ино­гда дает помету «английское», но это не мешает тому, что английские слова — разумеется, в современном про­изношении, отнюдь не в средневековом — у него неким недоступным банальному уму образом оказываются ак­туальными для жизни любых стран и эпох, скажем, для средневековой России, Византии, Аравии. Так, напри­мер, когда авторы заявляют о связи библейского слова Рош со словом Русь, то они считают относящимся к де­лу и то, что

«слово Россия пишется, например, по-английски как Russia и читается как Раша, т. е. это все тот же Рош» [НХ-1: 149].

А вот что говорится про мусульманскую эру — хи­джру, или геджру (авторы называют ее «геждра»):

«По-арабски название звучит так: hijra, по-английски: hegira или hejira» [НХ-1: 208].

Далее авторы обсуждают происхождение этого сло­ва и, в частности, пишут:

«Кроме того, слово “hegira” может быть слиянием двух: Гог и эра (напомним: эра = era), т. е. могло просто означать “эра Гога”, или “эра Готов”, эра “Монголов”» [там же].

Как видите, без английского языка арабам не уда­лось бы даже как-то назвать свое летосчисление. По­ясним, что с точки зрения тех арабов, которые еще не знают учения АТФ, higra (g = [дж]) ‘переселение про­рока Мухаммеда (Магомета) из Мекки в Медину’ — это обычное арабское слово higra ‘переселение, эми­грация’ (от корня HGR ‘расставаться’, ‘переселяться’^[18]) в специализированном значении и так же, как пересе­ление пророка, обозначается и сама мусульманская эра, началом которой является это переселение.

Нужно ли говорить, что вездесущность английского языка всё же бледнеет по сравнению с вездесущностью русского. Русские слова — иногда в открытой, иногда в замаскированной форме — просто пронизывают весь Старый Свет.

Например, АТФ открыл, что библейское Чермное море (т. е. Красное море: в древнерусском и церковно- славянском чермный значит ‘красный’) — это Черное море [НХ-2: 161]. На всех других языках названия этих двух морей звучат совершенно по-разному; но ведь по- русски-то почти одинаково!

Согласно АТФ, скот(т)ы (жители Шотландии) — то же, что скифы, как он нам объясняет, свидетельством в пользу этого является то, что скифы разводили скот [НХ-2: 110].

АТФ сообщает нам, что в эпоху папы Григория VII «в Риме появляется некий патриций по имени Иоанн Кресцентий — явное видоизменение евангельского име­ни Иоанн Креститель» [НХ-2: 252]. Конечно, по-латы- ни между Joannes Crescentius и Joannes Baptista ‘Иоанн Креститель’ общего мало, но кто же мешал им в Риме читать евангелие по-русски?

Все-таки есть кое-что и приятное в постоянстве за­конов истории: вот, например, сейчас нормальному че­ловеку из языков, если говорить честно, ничего, кроме русского и английского, не требуется — и в прежние времена в общем-то так же было.

Значение слова у АТФ тоже не привязано так уж жестко к какому-нибудь определенному языку. Если, на­пример, по-гречески PamXeug значит ‘царь’, то какое может быть сомнение, что и по-русски слово Василий значит то же самое:

«Само слово “Василий” означает попросту “царь” (= ба- зилевс)» [НХ-1: 294].

Это дает АТФ возможность разгадать то, что фальси­фикаторы надеялись скрыть навеки: Василий Блажен­ный — это Блаженный Царь; это был вовсе не москов­ский юродивый, а так именовался в конце жизни не кто иной, как Иван Грозный (точнее, первый из тех че­тырех царей, которые, как открыл АТФ, в сумме состав­ляют Ивана Грозного).

А, например, туркмены — это, конечно, просто ‘ту­рецкие мужчины’, ‘турецкие люди’: турк-мен-ы [НХ-1: 407].

Короче говоря, не смущайтесь, если вы не поняли, в каком именно языке происходили все те замечатель­ные явления, которые привели к превращению проли­ва (sound) в Темзу, — в английском или в «восточном». Авторы не придают этому пустяку решительно ника­кого значения.

Обратимся теперь к технической стороне сближений. Созвучия слов обладают могучей силой эмоционального и эстетического воздействия. Это один из строевых эле­ментов поэзии. Если два слова по звучанию похожи, значит, между ними должна быть какая-то связь — это наивно-поэтическое ощущение бывает у каждого ре­бенка, а многие сохраняют его и во взрослом возрасте. Древние тексты содержат множество примеров наивно­поэтического осмысления слов, в особенности собст­венных имен. Ср., например, в Библии:

«И нарек Адам имя жене своей: Ева (по-древнееврейски Hawwa), ибо она стала матерью всех живущих (hay)» (Бы­тие, 3.20);

«И пал Авраам на лице свое и рассмеялся (yishaq)» (ко­гда услышал слова Бога о том, что у него родится сын); «Сарра, жена твоя, родит тебе сына, и ты наречешь ему имя: Исаак (Yishaq)» (Бытие, 17.17 и 17.19);

«Не потому ли дано ему имя: Иаков (Ya’aqov), что он запнул меня (ya’qavenl) уже два раза?» (слова Исава, которо­го Иаков дважды перехитрил, — Бытие, 27.36);

«И нарекла имя ему: Иосиф (Yosef), сказав: Господь при­бавит (yosef) мне другого сына» (Бытие, 30.24);

и много другого подобного.

Занятия наивной этимологизацией, т. е. поисками происхождения слова, при которых человек даже не задумывается о необходимости каких-то специальных знаний, а просто «вслушивается» в звучание слова, — вещь довольно распространенная. Для большинства тех, кто этим увлекается, это просто игра, но есть и немало лингвистов-любителей, которые принимают это свое занятие всерьез; некоторые из них даже пишут пухлые сочинения на эту тему. Контактов с профессиональны­ми лингвистами эти люди как правило не любят.

Как это ни прискорбно, авторы книги НХ неотли­чимы от этой категории любителей. Они с детской на­ивностью убеждены, что если два слова (неважно, того же языка или разных) сходны по звучанию, то можно без всяких предварительных проверок смело утвер­ждать, что одно из них произошло из другого или что по крайней мере они связаны родством или какой-то иной неслучайной связью. Авторы НХ не знают или не хотят знать, что уже двести лет существует научная дисциплина, разрабатывающая методы отличения род­ственных слов от случайно созвучных, — сравнитель­но-историческое языкознание.

Здесь не место пересказывать учебники. Но всё же укажем, хотя бы упрощенно, то, что принципиально важно. Фонетический облик слов изменяется не хао­тически и не в индивидуальном порядке для каждого слова, а путем регулярных фонетических изменений. Регулярность изменения, скажем, звука [б] в звук [в] состоит в том, что если оно вообще происходит, то оно охватывает все [б] во всех словах данного языка. Каж­дое конкретное фонетическое изменение ограничено определенным языком и определенным периодом его истории. Родственные языки, вследствие того, что они испытали разные наборы регулярных фонетических из­менений, оказываются связаны между собой регуляр­ными фонетическими соответствиями, например: англ. th — нем. d (this — dies, then — denn, feather — Feder, bathe — baden и т. д.). Родство двух слов из родствен­ных языков проявляется не в том, что они звучат оди­наково, а в том, что различия в их звучании подчинены правилам фонетических соответствий.

От отношения родства двух слов лингвисты отлича­ют отношение заимствования. Заимствование возмож­но как из родственного языка (скажем, слово ксёндз заимствовано из польского), так и из неродственного (скажем, слово харакири заимствовано из японского). Фонетические соотношения между словом языка-ис- точника и словом языка-восприемника подчиняются иным правилам, чем при родстве, но и здесь это не просто совпадение звучаний.

Проверяя возможность сближения слова а (языка А) и слова b (языка В), лингвист прежде всего обязан сделать выбор между гипотезой о родстве а и b и гипо­тезой о заимствовании. Если принята гипотеза о род­стве, то проверяется, соблюдены ли правила фонети­ческих соответствий, связывающих А и В. Если при­нята гипотеза о заимствовании, то сперва должно быть определено направление заимствования. Допустим, это направление из А в В. Тогда для каждой из фонем слова а проверяется, должна ли она при наложении на систему фонем языка В быть заменена именно той фо­немой языка В, которую мы видим в слове b (излагать техническую сторону этой проверки здесь неуместно); исследуется также вопрос о том, не подверглось ли сло­во b в ходе истории языка В специфическим дополни­тельным преобразованиям, характерным для заимство­ванных слов. Во всех случаях, когда из истории соот­ветствующих языков для слова а и/или b известны их более ранние формы, объектом проверок служат имен­но эти ранние формы, а не современные. В случае, ес­ли значения слов а и b различны, необходимо, кроме того, произвести дополнительную семантическую про­верку с целью установить, могло ли одно значение раз­виться из другого (или оба — из некоторого третьего). Если гипотеза о связи а с b прошла все эти проверки успешно, необходимо сравнить ее со всеми теми кон­курирующими гипотезами, которые тоже успешно вы­держивают такие проверки, с тем чтобы установить, имеются ли у данной гипотезы преимущества перед остальными и насколько они весомы.

В книге НХ не обнаруживается никаких следов зна­комства с этими основными принципами историче­ской лингвистики.

«Этимологическим словарем русского языка» М. Фа- смера ныне уже научились пользоваться тысячи рус­ских людей самых разных профессий, интересующиеся происхождением русских слов. Но не наши авторы. Предлагая свои дикие этимологии, они, за исключени­ем одного-двух случаев, просто игнорируют М. Фасме- ра: чем, в самом деле, М. Фасмер со всеми его рутин­ными параллелями из других языков, ссылками на па­мятники, словари, специальные исследования и т. п. так уж надежнее их самих?

Иногда под свое нежелание считаться с существую­щей лингвистикой авторы даже пытаются подвести не­кую теоретическую базу. Так, в связи с вопросом о за­имствованиях они пишут:

«Вообще, вопрос о том — “кто у кого заимствовал слова”, в современной лингвистике определяется исключительно на

базе принятой сегодня традиционной хронологии. Ее изме­нение сразу меняет и точку зрения на происхождение и на­правление заимствования тех или иных слов» [НХ-1: 387].

Понятно, что существующую историческую лингви­стику можно не принимать во внимание, коль скоро ее выводы опираются на нечто иллюзорное. К сожале­нию, перед нами не более, чем очередное столь же не­вежественное, сколь и высокомерное заявление.

В действительности в лингвистике направление за­имствования вообще не определяется на базе какой бы то ни было абсолютной хронологии. Оно определяется на основе того, в каком из двух языков слово являет­ся, образно говоря, инородным телом и в каком — ес­тественным. Ср. латинское october и древнерусское ок- тлбръ: в латыни это прозрачное производное от octo ‘восемь’ — ‘восьмой месяц (по счету от марта, которым начинался год)’; в древнерусском же в этом слове нель­зя выделить никакого понятного корня, и вдобавок со­четание кт на том этапе истории языка в собственно славянских словах еще не встречается. Вывод: направ­ление заимствования было из латыни. Точно таким же путем устанавливается направление заимствования, на­пример, в паре «русск. кашне — франц. cache-nez (бук­вально: ‘спрячь нос’)» или в паре «русск. закуска (где легко выделяются понятные приставка, корень и суф­фикс) — франц. zakouski».

Как мы уже говорили, используемый в профессио­нальной лингвистике способ сближения слов книге НХ чужд. Вместо этого используется бесхитростный крите­рий «внешнего сходства». Посмотрим же, в каких слу­чаях авторы готовы считать два слова внешне сходны­ми. Чтобы не критиковать каждое из приводимых ни­же сближений по отдельности, сразу же предупредим, что лингвистически правильного среди них нет ни од­ного.

В некоторых примерах из НХ внешнее сходство дей­ствительно велико, скажем, Батый — батя, Мамай — мамин. Но если бы авторы ограничивались только та­кими примерами, их лингвистическая деятельность бы­стро остановилась бы. В подавляющем большинстве случаев они удовлетворяются весьма приблизительным сходством. Не мешают сходству, в частности, любые различия внутри следующих «групп сходства»: с~з — ш — ж; б — в; в — ф; ф—т; т — д; к~х — г; к — ц — с; г —з — ж; ч — ш — щ; р — л; н — м (список в действительности еще неполон). Например: гуз (тюрк­ское племя) — гусь; Сибирь — север’, враг (ворог) — ва­ряг — фряг; Щек — чех, кир — сир — царь’, улус — Русь. Гласные вообще большого значения не имеют. Прият­но, конечно, когда и гласные похожи, но если нет, то для АТФ никакой проблемы тоже нет: в этом случае надо просто рассматривать только «костяк согласных», о котором уже шла речь выше.

Для авторов не имеет никакого значения, относится ли сравниваемая часть слова к корню или к суффиксу. Например, Irish ‘ирландский’ (корень 1г- + суффикс -ish) и Russia, Russian — согласно НХ, одно и то же: у них одинаковый «костяк» RSH [НХ-2: 114]. И этого за­мечательного сравнения для АТФ достаточно, чтобы Россия и Ирландия (в названиях которых, если не счи­тать -ия, совпадает одно только р) оказались одной и той же страной (в прошлом).

Еще один пример (доказывающий на сей раз тожде­ство Египта и Рима): если верить АТФ [НХ-2: 218], в

Библии Египет называется по-древнееврейски Миц-Рим, 410 вслед за Н. А. Морозовым АТФ переводит как ‘вы­сокомерный Рим’ (нас уже, конечно, больше не долж­но удивлять, что сравнение здесь опирается на русское название Рим, а не на латинское Roma^[19]). В действи­тельности библейское название имеет вид Misrayim, где

Misr—- ‘Египет’, a -ayim — окончание двойственного

числа: первоначальный смысл названия — ‘два Египта’ (Нижний и Верхний).

Всё-таки трудно не вспомнить из Гоголя: «Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государ­ства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Ис­пания, то и выйдет Китай». Здесь ведь уже есть всё: и сама грандиозная идея отождествления разных стран, и, главное, метод, которым оно достигается.

Если даже все указанные степени свободы, вместе взятые, всё-таки не дают желаемого результата, то ав­торы НХ могут еще прочесть слово задом наперед. Это будет называться «в арабском прочтении»: см. выше Самара = А-Рамас. Можно, вообще говоря, и комби­нировать: часть букв переставить, а часть нет; напри­мер, Хорезм — это, согласно АТФ, не что иное, как Кострома. Отдельными согласными можно при нужде и пренебречь. Возможны и другие вольности сверх всех указанных.

Для наглядности приведем еще несколько иллюст­раций, где можно видеть разнообразные сочетания опи­санных выше механизмов сопоставления:

«Рюрик — это просто другая форма старого русского имени Гюргий, т. е. Георгий — Юрий» [НХ-1: 196].

Хан Хулагу — «это снова имя Георгий — Гургу, видимо, весьма распространенное среди потомков Чингиз-Хана Ге­оргия» [НХ-1: 224].

«Но само слово “еврей” — это церковно-славянское сло­во и означало оно, как показывает анализ его употребления в средневековых текстах, — “жрец”, “священник”. Это про­сто одна из форм слова “иерей”» [НХ-2: 204—205].

«Кстати, имя Ахилл может означать противник францу­зов: А-ГАЛЛ» [НХ-2: 293].

«Английское слово остров сегодня пишется так: island. Но что означало оно в древности? Что если это Asia-Land, т. е. азиатская страна, т. е. страна, расположенная в Азии? Без огласовок мы имеем: asialand = SLND, island = SLND, т. е. это — одно и то же слово!» [НХ-2: 95].

«Anglo-Sax— Angel Isaac» [НХ-2: 126] (имеется в виду ви­зантийский император Исаак Ангел).

«“герцог” = “Ксеркс”» [НХ-2: 208].

«Имеются яркие звуковые соответствия: КРИШНА — ХРИСТОС, КРИШНА ХАРЕ РАМА (молитва кришнаитов) — ХРИСТОС КИР (ЦАРЬ) РИМСКИЙ…» [НХ-2: 239].

Иногда (очень редко) авторы считают уместным по­яснить, почему они приравнивают один звук к друго­му. Например, они пишут:

«Не есть ли “город Теребовль” попросту искажение “го­рода Тверь”? Звук “Б” часто переходит в “В” и тогда без огласовок, имеем: ТРБ — ТВР» [НХ-1: 102].

(О том, что перестановка согласных — законная опе­рация, мы уже знаем; часть -овлъ в данном случае ав­торам не понадобилась.) Нет даже нужды уточнять, в каком языке. Просто: «часто переходит».

Заметим от себя: в русском языке [б] вообще ни­когда не «переходит» в [в]. Фонетическое изменение [б] в [в] имело место, в частности, в истории греческого языка; соответственно, буква (3 читалась в древнегре­ческую эпоху как [б], а в византийскую — как [в]. В определенных позициях такое же изменение произо­шло в истории, например, французского и итальян­ского языков. Авторы скорее всего опираются в своем утверждении на соотношение типа русск. Варвара — англ. Barbara, русск. алфавит — англ. alphabet, которое определяется тем, что в западноевропейских языках в словах, заимствованных из греческого (в данном слу­чае через латинское посредство), отразилось древнегре­ческое произношение буквы Р, а в русском — ее визан­тийское произношение. Если западноевропейское сло­во заимствовано в русский, то уже в рамках русского языка может возникнуть соотношение типа Севастьян — Себастьян (это случается преимущественно в сфере имен собственных). Другие примеры такого рода: Ав­раам (Аврам) — Абрам; Венедикт — Бенедикт; Варвара — Барби; Аравия (слово, пришедшее в древнерусский язык из греческого и сохранившееся доныне) — араб (более позднее слово, воспроизводящее подлинную арабскую форму и сходные с ней западноевропейские формы и вытеснившее прежнее название аравитянинъ). Подчерк­нем, что ни в одном из этих случаев не было перехода [б] в [в] или наоборот, т. е. не было превращения, на­пример, Абрам в Аврам или наоборот, а каждый из двух вариантов приходил в русский язык своим путем, не­зависимо от другого варианта.

Приведенный пример (как, впрочем, и ряд других, уже рассмотренных выше) может служить наглядным образцом всей фоменковской научной логики в сфере лингвистики и истории. «Явление Р в примерно таких, как у нас, случаях иногда бывает, не правда ли? Поче­му бы не предположить, что оно имеет место и в нашем случае?» Соответствующая научная дисциплина давно выяснила, при каких именно условиях имеет место Р. Но АТФ не желает об этом знать: это бы лишило его свободы мысли.

В арифметике это выглядело бы, например, так: «Квадрат числа часто оканчивается на ту же цифру, что и само число, не правда ли? Вот, 1×1 = 1, 5×5 = 25, 6 х 6 = 36. Почему бы не предположить, что 7×7 = 47?»

Читателям, чувствительным к математической сторо­не любой проблемы, предлагаю самим посчитать, хотя бы приблизительно, сколько произвольных последова­тельностей русских букв должно быть признано по фо­менковской методике сходными, допустим, со словом Русь. Напомню, что при установлении сходства разре­шается:

1)   отбрасывать все гласные;

2)   переставлять согласные;

3)   отбрасывать одну согласную;

4)   приравнивать одну согласную к другой в рамках перечисленных выше «групп сходства».

(Читатель легко может убедиться в том, что выше в материале из НХ встречались примеры всех названных преобразований.)

Число получится внушительное, не правда ли? Ко­нечно, в реальном языке далеко не всякая последова­тельность букв образует слово. Но всё-таки слов в лю­бом языке очень немало — если считать и имена соб­ственные, то сотни тысяч. А ведь можно брать слова для сопоставления не из одного языка, а из самых раз­ных. Вот и оцените теперь, сколько примерно слов (разных языков) АТФ имеет право при своей методике связать со словом Русь.

Он воспользовался этим правом очень скромно, а именно, связал со словами Русь, русский слова:

улус [НХ-1: 163] (согласно АТФ, из этого слова слово Русь и произошло);

Рош (название страны в Библии) [НХ-1: 138];

Irish (англ.) ‘ирландский’ [НХ-2: 114];

Rofi (нем.) ‘конь’: «Мгновенно возникает ассоциация слова Ross с русскими: руссы = люди на конях, всадники, казаки!» [НХ-1: 135];

Пруссия, пруссы (по АТФ Пруссия = П-Руссия [НХ-1: 402]);

Сар- (в составе названий Сарай, Саранск, Саратов, Че­боксары и др.) и царь: «Скопление названий типа САР, или РАС, РОС в обратном прочтении, мы видим сегодня ИМЕННО В РОССИИ, И ИМЕННО ВОКРУГ ВОЛГИ: Саранск, Саратов и т. п. По-видимому, имя САР, т. е. РОС, зародилось именно здесь, а затем превратилось в ЦАРЬ и распространилось в 14 веке на запад и на юг… А потом по­пало и на страницы Библии» [НХ-1: 404].

Как всё-таки жаль, что такое большое количество не менее достойных кандидатов на родство с Русью остав­лено (по крайней мере в НХ) без внимания! Например, rus (лат.) ‘деревня’. Правда, это сближение уже произвел А. С. Пушкин («Евгений Онегин», эпиграф к главе вто­рой), но он ошибочно полагал, что это шутка, поэтому как научный конкурент он не в счет и плагиата тут не было бы. А еще: русый, Руса, Руза, русалка, рысь, russus (лат.) ‘красный’, rosse (франц.) ‘кляча’, ours (франц.) ‘медведь’, Rufi (нем.) ‘сажа, копоть’, rosvo (финск.) ‘раз­бойник’, Руслан, Руссо, Руссильон, суровый, сор, сэр, Сура, Саар, Сирия, Ассирия, Уссури, эт-руск, зу-лус, Г-Рузия, Пе-Рсия, Ие-Ру салим, Та-Руса, ту-русы…

А сколько других отождествлений, которые так и просятся в «новое учение», АТФ всё-таки упустил! По­чему бы не предположить, например, что Венеция — это Винница, Парма — это Пермь, Лукка — это Вели­кие Луки, Кёльн — это Клин, Глазго — это Глазов, Вер­ден — это Бородино…

Сближения слов, переполняющие страницы НХ, слу­жат авторам для того, чтобы по-новому объяснить про­исхождение того или иного слова, т. е., говоря техни­ческим языком лингвистики, предложить для него но­вую этимологию. К сожалению, все эти этимологии но­сят ярко выраженный любительский характер; в част­ности, все приведенные выше из НХ примеры сбли­жений, как мы уже предупреждали, попросту неверны. «Но почему вы беретесь так категорически судить? — может спросить читатель. — Разве не является любое су­ждение о происхождении слова всего лишь гипотезой? Чем же одна гипотеза так уж хуже другой?»

Едва ли не самое существенное отличие любителя от профессионального лингвиста состоит в том, что для любителя каждый факт языка существует по отдельно­сти, без связей с остальными; например, с каждым сло­вом может происходить что-то свое. Напротив, для лин­гвиста каждое слово — это член многих классов слов; например, русское слово завод входит в класс слов с на­чальным [з], в класс слов с постоянным ударением на корне, в класс существительных мужского рода, в класс слов, образованных по такой-то морфологической мо­дели, в определенный семантический класс и так да­лее. Строя гипотезу о происхождении конкретного сло­ва, лингвист ставит ее в зависимость от того, какими свойствами обладают целые классы слов, куда данное слово входит, и что с ними происходило в ходе истории. Поэтому в своих предположениях он неизмеримо более ограничен, чем любитель. Любитель же совершенно свободен: в его счастливом неведении ничто не мешает ему предложить для слова первое пришедшее ему в голову объяснение (ср. выше очаровательное по про­стодушию «Мгновенно возникает ассоциация…»).

Попытаюсь на примерах показать тем, кто далек от лингвистики, чем отличается лингвистически обосно­ванная этимология от любительского угадывания по принципу «а почему бы не предположить и такое?». Ра­зумеется, я буду вынужден упрощать: полное лингвисти­ческое обоснование рассматриваемых этимологий вклю­чало бы еще анализ показаний древних памятников и родственных языков и многое другое.

В НХ [1: 226] читаем:

«Вот откуда пошли МУСУЛьмане — от названия города Мосул в Малой Азии».

Тем, что Мосул находится в Месопотамии, а не в Ма­лой Азии, пренебрежем. В НХ не объясняется, что зна­чит часть -мане, но судя по указанию, что туркмены — это ‘турецкие мужчины’, за ней стоит всё тот же МЭН, т. е. это ‘мосульские мужчины’.

Сравним эту смелую новую этимологию с традици­онной. По-арабски ‘мусульманин’ — muslim(un) (окон­чание -ип может в определенных условиях отпадать). В арабском языке это слово несомненно исконно, посколь-

ку для араба оно совершенно прозрачно: ти————- при­

ставка, SLM — корень, / между L и М — носитель опре­деленного (довольно сложного) грамматического значе­ния. Буквальное значение — ‘покорный (подразумева­ется: Богу)’, ‘вручающий (Богу) свою целость и невре­димость’. Корень SLM ‘быть целым и невредимым’, ‘быть в безопасности’ — тот же, что, например, в sala- т(ип) ‘мир’, ‘безопасность’, ‘islam(un) ‘ислам’ (буквально: ‘покорность’). Добавим к этому, что арабское название Мосула — ’al-Mawsil(u) (буквально: ‘узел, точка связи’, от корня WSL ‘связывать’) — содержит другое «С», чем ти- slimiun), а именно, фонему л\ а не л\ так что фонетиче­ское совпадение здесь происходит только в русской пе­редаче, но не в самом арабском.

Арабское muslimiun) было заимствовано, в частности, персидским, где оно получило (с присоединением пер­сидского суффикса -ап) вид musilman, musulman’, отсю­да татарское и казахское musulman и далее русское му­сульмане. В русском языке -ан- было осмыслено как тот же суффикс, что в горожане, молдаване, христиане и т. п.; отсюда окончание -е во множ. числе и форма му­сульманин в единств, числе.

Еще один пример:

«Само название Яро-славль, вероятно означало когда-то “Славный Яр”. Яр — это название места с определенным рельефом. Это было “Славное Место”, где торговали. Есте­ственно, здесь возник крупный город, наследовавший имя “Яро-Славль”» [НХ-1: 158].

Сравним и здесь с традиционной этимологией. Яро­славль — первоначально притяжательное прилагатель­ное мужского рода от имени Ярослав, т. е. это ‘Яросла­вов’ (подразумевается: город). По этой модели образо­ваны названия многих древнерусских городов, напри­мер, Переяславль, Мстиславлъ, Ростиславлъ (ныне Ро- славлъ). Предположение, что слово Ярославль могло пер­воначально обозначать ‘славный яр’, лингвистически безграмотно: словообразовательная модель «основа су­ществительного + основа прилагательного, от которой отсечен суффикс -н-, + суффикс -ль» не представлена в русском языке ни единым примером. Более того, она противоречит общим принципам образования сложных слов в русском языке — как древнем, так и современ­ном (но чтобы точно сформулировать эти принципы, необходим некоторый лингвистический аппарат, кото­рый нет смысла здесь приводить).

Напротив, сложное слово Ярослав (имя) построено в полном соответствии с принципами древнерусского сло­вообразования (но яр- здесь не от яр ‘крутой берег, кру­ча, обрыв’, а от прилагательного ярый). Первоначальное значение этого имени — ‘обладающий яркой (мощной) славой’. По этой модели построено значительное чис­ло других старинных русских слов, в том числе имен, например: Ярополк (первоначально: ‘обладающий ярым (яростным) войском’), пустодом ‘тот, у кого дом пус­той’, ‘плохой, незапасливый хозяин’, златоуст ‘красно­речивый человек’ (буквально: ‘обладающий золотыми устами’) и т. п. Такая этимология имени Ярослав ак­тивно поддерживается также тем, что обе части этого имени хорошо представлены и в других древних сла­вянских именах, ср. Ярополк, Яромир, Ярогнев и др., Святослав, Доброслав, Вячеслав, Мстислав и др.

Разбирать далее поштучно этимологическую продук­цию АТФ незачем. Скажу коротко: с точки зрения серь­езной лингвистики ее ценность равна нулю.

Ту же цену, естественно, имеют и все те построения исторического характера (например, отождествление не­которых двух стран, народов, городов и т. п.), которые целиком опираются на лингвистический аргумент — сходство соответствующих названий. Лишаясь лингви­стического прикрытия, эти построения предстают в сво­ем подлинном виде — как чистое гадание. К научному исследованию они имеют примерно такое же отноше­ние, как сообщения о том, что автор видел во сне.

«Отмена» целых языков

Не следует думать, впрочем, что лингвистические от­крытия АТФ касаются только таких частных вопросов, как происхождение того или иного слова. Как и при ревизии истории, в вопросах лингвистики он предпочи­тает действовать с подлинным революционным разма­хом, не мелочась. В мясорубку фоменковской научной революции идут целые языки и целые письменности.

Мы узнаём, например, что еврейским (= древнеев­рейским) языком называлось прежде не что иное, как греческий язык, записанный египетскими иероглифа­ми. Цитируем:

«Итак, наша гипотеза состоит в следующем:

1)    “Еврейский язык”, упоминаемый в церковных тек­стах — это просто иероглифическая система записи грече­ского языка. Это — письменность, а не устный язык. При переходе с еврейского языка на греческий изменилась лишь система письменности. Устный язык остался, естественно, прежним.

2)    Множество текстов на исходном еврейском языке было высечено на камне и сохранилось до сих пор. Это — египетские иероглифы, которыми покрыты огромные пло­щади стен древнеегипетских храмов (т. е., по нашей гипо­тезе, иудо-христианских и христианских храмов 10—15 ве­ков)» [НХ-2: 199].

Шампольон, расшифровавший — как мы думали до АТФ — египетские иероглифы, не заметил, что за эти­ми иероглифами стоит просто греческий язык. Не за­метили этого за двести лет и все последующие египто­логи: составляли толстые словари и грамматики, кор­пели над переводом текстов — а всего-то надо было взять с полки греческий словарь!

АТФ, конечно, не изучал сколько-нибудь серьезно ни египетских иероглифов, ни древнеегипетского язы­ка, ни древнееврейского, ни древнегреческого (во вся­ком случае в НХ нет никаких следов такого изучения). Но зато ведь он открыл, как мы уже видели, что слово еврей — это то же, что иерей (разумеется, в русском язы­ке, сфера действия которого, как известно, с успехом покрывает и Египет, и Палестину, и Грецию); а отсю­да уж рукой подать до слова иероглиф. Какое же после этого иероглифическое письмо, как не еврейское?! Раз­ве один этот аргумент не перевешивает всей традицион­ной рутины? И вообще, разве один абзац АТФ не пе­ревешивает пуды трудов всех этих копошащихся в ме­лочах филологических муравьев?

Позволим себе не входить в обсуждение этого вели­кого переворота одновременно в египтологии, гебраи­стике и эллинистике. Выразим лишь восхищение скром­ностью авторов НХ, которые, имея такие беспредельные возможности, ограничились отменой (или склеивани­ем воедино) всего нескольких языков, а множество дру­гих на радость традиционалистам оставили как есть.

Тезис о вселенской фальсификации письменных памятников

Как подделать летописи

Рассмотрим теперь некоторые проблемы (лингви­стические и иные), связанные с фоменковской концеп­цией происхождения древних письменных памятников.

Согласно АТФ, на Руси нет ни одного списка ни одной летописи, который был бы написан раньше зна­менитой Радзивилловской летописи, — по той простой причине, что все прочие списки прямо или опосредо­ванно списаны с нее; сама же Радзивилловская лето­пись изготовлена кенигсбергскими немцами к момен­ту проезда Петра I через Кенигсберг.

Правда, Радзивилловская летопись написана на бу­маге с водяными знаками (филигранями) 80—90-х го­дов XV в. Но АТФ это не смущает. По его мнению, немцы могли просто взять запасы старой бумаги, что­бы подделка была правдоподобнее [НХ-1: 48]. А глав­ное, объясняет он нам, датировки филиграней привяза­ны к традиционной («скалигеровской»^[20]) хронологии, следовательно, филиграни вообще нельзя использовать для датирования в ситуации, когда вся традиционная хронология поставлена под сомнение.

Мы не будем здесь распутывать весь этот клубок не­лепостей всерьез. Отметим лишь немногое.

«Насколько нам известно, — пишут авторы НХ, — лето­писей, написанных на пергаменте, вообще не существует (во

всяком случае, нам не удалось найти упоминания о таких летописях в литературе)» [НХ-1: 45].

Для аргументации авторов это обстоятельство суще­ственно, поскольку на пергаменте писались русские книги XI—XIV вв., а в течение XV в. он постепенно по­чти полностью выходит из употребления, уступая ме­сто бумаге. Отсутствие пергаментных летописей должно подтверждать их версию о позднем происхождении всех русских летописей.

Действительно, авторам известно не всё: Синодаль­ный список Новгородской Первой летописи и Лавренть­евская летопись написаны-таки на пергаменте. Но са­мое впечатляющее свидетельство степени научной до­бросовестности авторов и их уважения к читателю мы находим на стр. 391 того же тома их собственной кни­ги, где в цитируемых авторами выдержках из Н. А. Мо­розова, посвященных Лаврентьевской летописи, значит­ся: «Это рукопись на пергаменте». Да ведь и то сказать: откуда же в самом деле авторы могли знать, когда они писали 45-ю страницу, что они напищут на 391-й? ^[21]

Авторы не сообщают читателю о том, что филиграни

XV    века стоят не только на Радзивилловской летописи, но и на ряде других летописных списков, а филиграни

XVI  и XVII веков — уже на десятках таких списков. Вы­ходит, что многочисленные писцы, переписывавшие Ра- дзивилловскую летопись (в XVIII в., как говорит нам АТФ), тоже были не так просты: прежде чем начать пи­сать, они обзаводились несколькими сотнями листов бумаги 200-летней давности (а уж где ее взять, это бы­ло их дело). А ссылка на «скалигеровскую» хронологию, из-за которой филиграни якобы вообще непригодны для датирования, — это, увы, элементарная подтасовка: ведь речь здесь идет не о древнем мире, а о XV—XVIII веках, а даже по собственным словам АТФ после XIV в. датировки событий в Европе «стали достоверными».

Что касается тезиса о том, что все прочие летописи списаны с Радзивилловской, то он мог родиться толь­ко у человека, никогда не имевшего дела с серьезной текстологией. АТФ в очередной раз высокомерно иг­норирует существование целой научной дисциплины — в данном случае текстологии. Между тем эта дисцип­лина располагает чрезвычайно скрупулёзной методикой установления филиации рукописных списков (т. е. по­следовательности, в которой одни списки списывались с других). Серьезная текстология с полной надежно­стью показывает, что Радзивилловская летопись явля­ется лишь одной из ветвей более ранней летописной традиции. Абсолютная непрофессиональность утверж­дений АТФ на эту тему проявляется, в частности, в том, что он путает «Повесть временных лет» (доходящую лишь до 1110-х годов) с полным содержанием Радзи­вилловской летописи (доходящей до 1206 г.). О списы­вании, скажем, Ипатьевской летописи с Радзивиллов­ской вообще не может быть и речи (даже если забыть о том, что в Ипатьевской летописи филиграни при­мерно на 70 лет старше, чем в Радзивилловской), по­скольку на протяжении XII в. их сообщения совершен­но различны — по выбору упоминаемых событий, объ­ему (Ипатьевская летопись подробнее) и стилю.

Понятно, что с отменой «первородства» Радзивил- ловской летописи рушится и вся фоменковская карти­на русского летописания. Имеет смысл, однако, отдель­но разобрать следующий общий тезис, провозглашае­мый АТФ и кардинально необходимый для всех его построений: в истории как России, так и многих дру­гих стран имела место массовая фальсификация па­мятников письменности.

По концепции АТФ, сколько-нибудь достоверная ис­тория России начинается только с XIV в. Всё, что бы­ло до этого, практически неизвестно: это «темные» ве­ка. Люди, которые, согласно летописям, жили в эти века, в действительности никогда не существовали. Пра­вители — это «дубликаты», т. е. фантомы, литературные тени, реальных правителей, живших на четыре века по­зже, прочие лица — чистая выдумка. Из событий, ко­торые мы привыкли относить к этой эпохе, малая гор­сточка — это тоже «дубликаты» позднейших событий русской истории, вся масса прочих — плод либо абер­рации, либо сознательной фальсификации со стороны тех, кто в XVII—XVIII веках сочинял русские летописи.

Но как быть с древними актами и книгами, где вы­ставлена дата, а нередко еще и имя правящего князя? Например, в Остромировом евангелии указана дата 6565 («от сотворения мира»; это 1057 г. нынешнего ле­тосчисления) и имя князя: Изяслав. В Святославовых изборниках указаны даты 6581 (1073 г.) и 6584 (1076 г.) и имя князя: Святослав. Ведь эти записи согласуются с летописью, где сказано, что в 1054—73 гг. правил Изя- слав, а в 1073—76 гг. — Святослав. Для XI—XIII вв. таких записей не очень много, но некоторое количество всё же есть. «Что за проблема? — с легкостью ответит нам АТФ. — Откуда мы знаем, что все эти даты истинны? Всё можно подделать, а уж выставить ложную дату — проще всего».

Идея фальсификации (прямой подделки или тенден­циозной переделки уже существующего текста) являет­ся, наряду с идеей всеобщего беспамятства народов, од­ним из двух главных рычагов фоменковского объясне­ния того, как человечество впало в совершенно ложные представления о своем прошлом. Фоменковский мир населен фальсификаторами, как босховский мир чудо­вищами. А уж профессия историка и профессия мошен­ника — в глазах АТФ почти одно и то же. Если верить АТФ, в XVII—XVIII вв. в России действовала едва ли не целая государственная служба фальсификаторов ис­тории, которые уничтожали или искажали до неузнава­емости сотни и тысячи старых письменных свидетельств и сочиняли фиктивную историю, заказанную властью. И, конечно, по концепции АТФ, подобное происходило не только в раннеромановской России, но (тогда же или несколько раньше) также и во многих других странах.

Я не берусь здесь обсуждать деликатный вопрос о том, везде ли и всегда ли отношения книжников с вла­стью были таковы, что по указке власти они с готовно­стью садились за сочинение фиктивной летописи. Ме­ня интересует совершенно другой, вполне технический вопрос: мог ли такой книжник выполнить эту задачу успешно, т. е. так, чтобы его продукция не оказалась потом шита белыми нитками.

Нет никакого сомнения, что практика фальсифика­ции письменных документов существовала и существу­ет. Среди исторических документов ее объектом почти всегда являются акты, дающие право на собственность или на титулы. Как известно, среди старых русских актов выявлено — по разным признакам — некоторое число «подложных» (т. е. поддельных). В отношении некоторых актов ведется дискуссия — подлинные они или подлож­ные. Но коль скоро этот вопрос решается без полной очевидности, то почему не предположить, что акт, ко­торый мы считаем подлинным, — это просто более ис­кусная, чем остальные, подделка? Возможно ли это? Да, в принципе возможно — особенно если фальсифициро­вано только содержание акта (скажем, кому именно да­руется нечто), а дата истинная или не очень сильно от­личается от истинной (скажем, в пределах полувека). Если же мы имеем дело не с рядовым, а с гениальным фальсификатором, то он может обмануть нас и гораздо сильнее.

Но раз такое всё же возможно, то почему не допу­стить и версию АТФ, который предполагает массовую фальсификацию? Почему не допустить, в частности, что имеющиеся ныне памятники XI—XIII вв., т. е., по АТФ, «темного» доисторического времени, как раз и сфальсифицированы? Попробуем представить себе эту ситуацию несколько яснее.

Прежде всего, фальсификаторы должны были изо­брести древнерусский язык XI—XIII вв. Как мы знаем сегодня, этот язык отличался не только от русского языка XVII в., но даже и от языка XIV в. «Да ровно ни­чего вы, лингвисты, на самом деле не знаете, — ска­жут фоменковцы, — вы просто принимаете за древне­русский язык XI—XIII вв. именно то, что эти фальси­фикаторы XVII в. выдумали».

Такая версия может удовлетворить только людей, ни­когда не задумывавшихся над тем, какой колоссально сложный и деликатный механизм представляет собой язык. Это верно для любого языка, взятого в определен­ный момент его существования. И эта сложность еще многократно возрастает, если речь идет о жизни языка на протяжении многих веков. За это время язык испы­тывает непрерывное постепенное изменение: каждый его элемент проходит определенную эволюцию, сложным образом сопряженную с эволюцией всех прочих элемен­тов. Картина осложняется еще и тем, что внутри языка существуют многочисленные диалектные различия.

Вот единичный пример — история словоформы ‘шлю’ в новгородском диалекте древнерусского языка (для упрощения даем письменные формы, а не фонетиче­скую транскрипцию; даты огрублены). В разные эпохи эта словоформа выглядит так:

в XI и 1-й четверти XII в. — как сълю (буква ъ пе­редает здесь особый редуцированный, т. е. ослаблен­ный, гласный звук);

во 2—4-й четвертях XII и 1-й половине XIII в. — как сълю или слю;

во 2-й половине XIII и 1-й половине XIV в. — как слю или шлю;

во 2-й половине XIV в. и позднее — как шлю.

И таких «микроисторий» в принципе можно соста­вить по числу словоформ (которых сотни тысяч), умно­женному на число диалектов (разумеется, на деле ис­торики языка пользуются не такими «атомарными» за­писями, а определенными обобщающими формулами).

Приведенный пример иллюстрирует фонетическую эво­люцию. Но эволюционирует также и морфология, син­таксис, словарный состав.

По многим десяткам параметров памятники древне­русского языка XI—XIII вв. обнаруживают на протяже­нии этого периода плавную кривую эволюции (которая продолжается затем в последующие века). В частности, именно в этот период происходит самое важное фоне­тическое изменение в истории русского языка — исчез­новение редуцированных гласных (одним из проявле­ний которого является, например, приведенный выше переход сълю в слю). Некоторые слова, грамматические формы, окончания и т. д. на протяжении этого периода бесследно исчезают, так что человеку не только XVII, но и XIV века они уже неизвестны. Простой пример: древние имена Изяслав, Брячислав, Всеслав, Ярополк, До- манег, Ратибор, Рожнет и множество подобных в ле­тописях встречаются только в сообщениях X—XIII вв., но не позднее. (Из этого еще не следует, однако, что фальсификаторы XVII в. могли бы такие слова и фор­мы и такие имена просто выдумать из головы: их ре­альность подтверждается современным сравнительным языкознанием, учитывающим данные всех древних и новых славянских языков и диалектов.)

Еще один непреодолимый барьер для версии о мас­совой фальсификации составляют начертания букв — предмет палеографии. Формы букв, подобно языку, с течением времени медленно изменяются. Знание этих изменений позволяет датировать документ — обычно с точностью до 50—100 лет. Так, например, палеографи­ческий анализ берестяных грамот XI—XV вв. выявил в начертаниях различных букв более 300 элементов, ко­торые проходят за эти пять веков ту или иную эволю­цию и тем самым заключают в себе определенную хро­нологическую информацию. Фальсификатор XVII в., подделывающий рукопись, допустим, XIV в., непре­менно должен держать перед глазами образец подлин­ного письма XIV в. и срисовывать каждую букву, при­чем даже и в этом случае только исключительно талант­ливые воспроизведут все начертания без искажений. А для «темных» веков он должен сам изобрести более ранние формы всех букв, но так, чтобы эволюция каждой из них при их последующем анализе в XX в. оказалась плавной. При каждой подделке он должен твердо помнить, какой век и какую его половину он подделывает, и пускать в ход строго определенные на­чертания из тех, которые он изобрел.

Помимо палеографии, хронологическую информа­цию несут еще графика (т. е. сам инвентарь использу­емых букв) и орфография. Например, фальсификатор должен был бы изобрести (и далее уже неуклонно со­блюдать в своей практике) правило о том, что буква ж (один из способов записи звука [у]) употребляется в ру­кописях только до начала XII в. и вновь после конца

XIV   в., а в промежуточное время не употребляется, или о том, что от века к веку определенным образом изменяется характер распределения на письме оу (еще один способ записи для [у]) и у, букв оии, букв и и /, и много-много другого в этом роде.

Допустить, что всю эту картину раннего древнерус­ского языка и его постепенной эволюции от памятника к памятнику, вместе с параллельной эволюцией палео­графии, графики и орфографии, могли искусственно создать фальсификаторы XVII в., можно лишь ровно в той же мере, как то, что дети в детском саду, играя де­тальками и проволочками, могут собрать компьютер.

Ну а теперь напомню, как происходит изготовление Радзивилловской летописи в изложении авторов НХ:

«Ее изготовили в Кенингсберге в начале 18 в., по-види- мому, в связи с приездом туда Петра I и непосредственно перед этим приездом» [НХ-1: 74].

Кое-что брали из какой-то «действительно старой ле­тописи 15—16 веков», а всё, что требовалось по их за­мыслу, сочиняли сами. Делали это, естественно, нем­цы^[22]. А что? Почему бы в самом деле немцам не овла­деть для такого случая древнерусским языком и палео­графией? Времени у них, правда, было маловато. Ав­торы НХ красочно описывают обстановку их труда:

«Кенигсбергские мастера спешно готовили рукопись к приезду Петра в Кенигсберг. Как всегда, в таких случаях объ­является аврал. Петр уже въезжает в город, а они еще не за­кончили миниатюры! Вбегает разгневанный чиновник, тре­бует прекратить работу с миниатюрами…» и т. д. [НХ-1: 73].

Короче говоря, действовали в типичной немецкой манере. А смотрите-ка, не так плохо получилось: за двести с лишним лет ни один лингвист не заметил ни­какой ни палеографической, ни орфографической, ни грамматической, ни стилистической фальши — не до­гадались даже о том, что это вышло из-под руки ино­странца!

Как изобрести латынь

Представим себе теперь, что вопрос о подделке пись­менных памятников стоит не для древнерусского язы­ка, а для латыни, и не для трехвекового интервала, а для периода в две тысячи лет — от середины I тысяче­летия до н. э., когда появляются первые памятники на латыни, примерно до середины II тысячелетия н. э. За это время живая (народная) латынь развилась в целую группу родственных языков (романских), с множест­вом диалектов внутри каждого из них. Кроме того, ли­тературная латынь в почти застывшей форме продолжа­ла использоваться в Западной Европе в качестве языка официальных документов, религии, летописания, на­уки. Эта ее форма тоже не оставалась неизменной, но здесь изменения во времени были не столь радикаль­ны (они в основном касались лишь словарного состава языка).

На латыни до нас дошло громаднейшее количество рукописей и надписей, причем значительная их часть относится (разумеется, по традиционным представле­ниям) ко времени ранее II тысячелетия н. э. Сюда вхо­дит как обширная художественная, религиозная и на­учная литература, например, сочинения Плавта, Цеза­ря, Горация, Вергилия, Тацита, отцов церкви и бесчи­сленного количества других авторов, так и официаль­ные и деловые документы всех типов и всевозможные надписи. Ныне усилиями очень большого числа фило­логов и лингвистов этот громадный материал в наибо­лее существенных чертах изучен (хотя работы остается еще чрезвычайно много). Открылась картина плавного изменения языка от века к веку по сотням параметров. При этом одна цепочка изменений, прослеживаемых по письменным памятникам, приводит от народной латы­ни, скажем, к гасконскому диалекту французского язы­ка, другая к кастильскому диалекту испанского языка, третья к венецианскому диалекту итальянского языка и т. д. по всем языкам и диалектам. Особая цепочка изменений отражает движение литературной латыни от классической формы к средневековой.

Бросим взгляд еще и на латинские стихи. В класси­ческой латыни стихосложение основано на ином прин­ципе, чем в любых современных европейских языках: для него существенно различение кратких и долгих глас­ных, например, а — a, i — Т, и — и (на письме это раз­личение в нормальном случае не отражается). Не зная, какая гласная во взятом слове долгая и какая краткая, нельзя правильно построить даже и одной стихотвор­ной строки (а до нас дошли тысячи страниц античных стихов). Между тем в ходе эволюции латыни различия гласных по долготе утратились. В романских языках от них остались лишь косвенные следы (в каждом языке свои); например, в итальянском языке латинское долгое Г превратилось в /, а латинское краткое / — в е. (Здесь взят самый простой пример; в действительности боль­шинство правил такого рода имеет гораздо более слож­ную структуру.)

Чтобы достичь той картины, которую мы сейчас ре­ально наблюдаем, средневековый фальсификатор дол­жен был бы:

1)   изобрести для латыни особый принцип стихосло­жения, отличный от стихосложения всех известных ему живых языков;

2)   составить реестр всех латинских слов с указанием долготы или краткости каждой гласной каждого слова и при сочинении стихов уже никогда не отступать от того, что записано в этом реестре;

3)   во всех случаях, когда долгота или краткость глас­ной оставила какой-то след в романских языках, при­нять для реестра именно то решение, которое согла­суется с показаниями романских языков (последнее, конечно, требует ни много ни мало знания сравнитель­ной грамматики романских языков, разработанной в XIX—XX вв., не говоря уже о самих принципах сравни­тельно-исторического языкознания, открытых в XIX в.).

Не будем повторять сказанное выше о палеографии, графике и орфографии.

Таковы контуры того астрономического объема ин­формации и тех способов ее переработки, которыми должен был бы владеть предполагаемый фальсифика­тор, чтобы предложить миру выдуманную из головы ла­тынь (вместе с текстами на ней), не противоречащую показаниям реальных романских языков.

Но даже и это еще не всё. Если латынь — это изо­бретение средневекового фальсификатора, то он несо­мненно должен был знать сравнительную грамматику не только романских языков, но и всей индоевропей­ской семьи языков в целом. Дело в том, что, придумы­вая латынь, он ввел в нее множество слов и граммати­ческих форм, которые не оставили никаких следов в романских языках, зато находят правильные соответст­вия в том или ином языке из других ветвей индоевро­пейской семьи.

Например, он придумал для латыни весьма непро­стую систему склонения существительных, включаю­щую шесть падежей и пять типов склонения (с подти­пами), с многочисленными чередованиями в основах и с целым рядом индивидуальных отклонений различно­го рода. В романских языках ничего этого нет: сущест­вительные здесь вообще не склоняются (если не счи­тать небольших остатков прежней системы склонения в румынском). Между тем в санскрите (древнеиндий­ском), древнегреческом, готском, старославянском и других древних индоевропейских языках система скло­нения организована примерно так же, как в латыни, и очень часто сходится с латинской и в конкретных де­талях. При этом совершенно невозможно объяснить такое сходство тем, что изобретатель латыни скопиро­вал эту систему с какого-то одного языка, скажем, с древнегреческого: в латыни обнаруживаются многочи­сленные элементы, отсутствующие в древнегреческом, но имеющие точные соответствия в каких-то других ин­доевропейских языках.

Из множества возможных примеров ограничимся двумя. В латыни по воле ее изобретателя в винительном падеже единств, числа существительные мужского и женского родов оканчиваются на -т (например, terram ‘землю’, тапит ‘руку’, leonem ‘льва’). Ни в каких других древних или новых языках Европы конечного элемен­та -т в этой форме нет. Зато именно -т имеют в этой форме санскрит (например, vidhavam ‘вдову’, gurum ‘учителя’, rajanam ‘царя’) и древние языки Ирана. И тот и другие стали известны в Европе лишь со второй по­ловины XVIII в.

Другой пример. Изобретатель латыни, считая зачем- то нужным время от времени приправлять сочинен­ную им грамматику необъяснимыми исключениями, в качестве одного из таких исключений записал, что сло­во femur ‘бедро’ образует косвенные падежи от основы не с г, а с я: femin-^[23]. И вот оказывается, что есть индо­европейский язык, где чередование «г в исходной фор­ме — п в косвенных падежах» совершенно обычно. Это

хеттский — один из языков Малой Азии II тысячелетия до н. э.; например, хеттское eshar ‘кровь’ образует кос­венные падежи от основы eshan-. Этот язык был рас­шифрован лишь в начале XX в. Нам ничего не остает­ся, как признать за предполагаемым изобретателем ла­тыни поистине сверхчеловеческое всезнание.

А теперь послушаем на эту тему авторов НХ:

«… в 12—13 веках было, по-видимому специально, со­здано два новых письменных языка… — церковно-славян­ский и латинский. Они предназначались соответственно для стран Восточной и Западной Европы» [НХ-2: 265]; лишь в 13—15 веках в богослужении греческий язык «был заменен на Западе латинским языком — то есть итальянским, сме­шанным с греческим» [НХ-2: 183].

Вот так, не больше и не меньше. А вот и о латин­ских авторах:

«… любой древний первоисточник, который не сосредо­тачивает основного внимания на церковном освещении всех описываемых в нем событий, — это, скорее всего, поздняя историческая беллетристика 15—18 веков… Яркие примеры — Истории Тита Ливия и Корнелия Тацита» [НХ-2: 231].

Что сказать на это? Поистине, как сказано в Книге пророка Даниила: взвешен и найден очень легким.

Как подделать берестяные грамоты

Далее. Согласно фоменковской схеме, даты и упоми­нания князей в древнерусских рукописях и актах, тра­диционно относимых к XI—XIII вв., — сплошь поддель­ные, выдуманные. Выдуманы и многие более поздние записи, например, многочисленнейшие записи в актах и книгах (в том числе печатных!) XVI в., гласящие, что

юз

текст писан (печатан) при царе и великом князе Ива­не Васильевиче (т. е. том самом Иване Грозном, кото­рый создан, как мы знаем от АТФ, фантазией рома­новских историков).

Допустим на минуту, что АТФ прав: все эти даты придумал фальсификатор конца XVII в. Взглянем же на этого анонимного гения и преклонимся перед ним: он сумел согласовать все эти записи в разных книгах между собой и с выдуманной летописью, сумел четко держать в памяти генеалогии всех своих выдуманных героев, со всеми их братьями, детьми и прочими роди­чами, приписанные им даты жизни, их размещение по городам и волостям, их выдуманные войны и миры, ложные даты основания церквей, имена никогда не существовавших епископов и т. д.

Но он один всё-таки физически не мог изготовить всю необходимую массу поддельных документов. Ко­нечно, работало много людей. Были рядовые исполни­тели и был штаб, который разрабатывал фальшивую историю и следил за тем, чтобы исполнители не откло­нялись от Генерального плана фальсификации. Инфор­мация, стекавшаяся в штаб, была необъятной. Россией, конечно, дело не могло ограничиваться. Например, в штаб поступали сведения о том, что в исландских сагах в рассказах о событиях XI в. фигурирует русский ко­нунг Ярицлейв, и надо было придумать фигуру Яросла­ва Мудрого. А во французских хрониках в XI в. зна­чится королева Анна из Руси, и надо было не забыть сочинить для Ярослава дочь Анну. А еще ведь были и венгерские, польские, немецкие, византийские и про­чие хроники. Нельзя же было, например, вставлять в сочиняемые русские летописи упоминания венгерских или польских королей наобум — приходилось узнавать их имена и годы царствования из этих хроник. Трудная была работа, но штаб работал на совесть. Тут, правда, надо учесть, что во всех этих странах, как учит нас АТФ, конечно, действовали и свои фальсификаторы. Так по­чему бы не предположить, что российский штаб про­сто согласовывал свои действия с ними? Посылали гон­цов с просьбой того из летописи убрать, того на сто лет подвинуть. Ну что тут такого в конце концов?

Но всё-таки самое трудное было не с рукописями. Рукопись подделал и ставь на полку. Сложнее было изготавливать надписи на предметах. Надо было, на­пример, рассылать агентов писать надписи с фальши­выми именами и датами на стенах церквей — в Киев, в Новгород, в Смоленск и много куда еще. Хорошо, если просто приехал и нацарапал. А если в церкви ста­рый пол уже перекрыт новым, на метр или два выше? Штаб понимал: если написать на стене, которая видна сейчас, потомки живо разоблачат — это ведь будет на высоте в два человеческих роста от древнего пола. При­ходилось разбирать новый пол, залезать под него, лежа, задыхаясь, писать на стене то, что приказано штабом (не забывая, конечно, соблюдать и палеографию и ор­фографию заказанного века и диалектные особеннос­ти), а потом восстанавливать разобранный новый пол — да не как попало, а так, чтобы будущие археологи ни­чего не заметили. А сколько возни было со штукатур­кой! Ведь напиши по новой штукатурке — и подлог ясен. Надо было ее сбить, написать на голой стене и аккуратненько заштукатурить заново. Зато через три­ста лет реставраторы снимут штукатурку и наивно об­радуются: «Надпись! Эта уж несомненно древняя!»

И уж совсем беда с надписями, зарываемыми в зем­лю, — скажем, на бересте. Возьмем новгородские бере­стяные грамоты. В них ведь постоянно обнаруживаются совпадения с летописью. Например, в слоях, которые археологи оценивают как 2-ю половину XIV — начало

XV   в., близ древней улицы, именуемой на старых пла­нах Космодемьяньей, найдено несколько грамот, адре­сованных Юрию Онцифоровичу, — и к этому же вре­мени относится, согласно новгородской летописи, дея­тельность посадника Юрия Онцифоровича; а в записи к новгородскому прологу (сборнику житий) с датой 6908 (т. е. 1400 г.) Юрий Онцифорович назван в числе бояр Космодемьяньей улицы. На том же участке раскопок в слоях 1-й пол. XV в. найдены письма к Михаилу Юрь­евичу, сыну посадничьему. А в слоях середины XIV в. найден ряд писем к посаднику Онцифору — и по ле­тописи посадничество Онцифора Лукинича (отца Юрия Онцифоровича) приходится именно на этот период. А еще несколько глубже найдено письмо Луки — и по ле­тописи отцом Онцифора был Лука Варфоломеевич. А еще несколько глубже найдено письмо Варфоломея — и по летописи отцом Луки был посадник Варфоломей Юрьевич. Если все эти совпадения обеспечил штаб фальсификаторов, значит, он работал блистательно: под­делать берестяные грамоты и закопать их на правильных глубинах было, конечно, куда как нелегко! В XVII в. уже ведь и другие дома стояли на этих местах, надо бы­ло иной раз прямо под дом подкапываться (а хозяев, если ворчали, пристращивать).

Но тут возникает сомнение: а вдруг это не поддель­ные грамоты, а подлинные? Вдруг их никто специально не закапывал? Ведь по фоменковской схеме XIV век на

Руси — это уже историческое время, а не «темное» до­историческое. Но нет, это невозможно: ведь мы знаем от АТФ, что истинный Великий Новгород был в Яро­славле, а затрапезный городишко на Волхове никакой древней истории попросту не имел, он никогда ни с кем не торговал и вообще лежал вдалеке от всех мыс­лимых торговых путей (см. [НХ-1: 152—153]). Имя Нов­город, как говорит нам АТФ, этот городишко получил потом — примерно таким же путем, как нынешние мон­голы название «монголы».

А все-таки точно ли, что Великий Новгород — это Ярославль? О да! В чем-то другом еще можно сомне­ваться, но не в этом. Ведь авторы НХ прямо говорят:

«… мы не настаиваем буквально на всех перечисленных выше идеях, поскольку наше исследование носит пока пред­варительный характер. Тем не менее есть несколько основ­ных опорных точек, в справедливости которых, как нам ка­жется, трудно сомневаться» [НХ-1: 382].

В число этих опорных точек, наряду с тем, что Ба­тый = Иван Калита, Георгий Данилович (брат Ивана Калиты) = Чингиз-хан, «Иван Грозный» — это «сум­ма» нескольких отдельных царей, и другими пунктами, входит: Великий Новгород = Ярославль.

Разумеется, агенты подкладывали свои фальшивки не только в слои XIV в., но и глубже. Например, фаль­сификаторы включили в летописный список новгород­ских посадников конца XI — начала XII в. Гюряту — и было приказано закопать в соответствующих слоях пись­мо к Гюряте; оно было найдено в 1999 г. (а каким вели­колепным древнерусским языком написано! — если не знать, то никогда и не догадаешься, что поддельное). Они написали в летописи, что в 1142—48 гг. в Новго­роде княжил Святополк — и для правдоподобия в слои середины XII в. была подложена грамота с именем Свя- тополка. Они изобрели фигуры князей-мучеников Бо­риса и Глеба, которые якобы были убиты в 1015 г., ав 1071 г. якобы провозглашены святыми, — и позаботи­лись о том, чтобы в слоях 2-й половины XI в. лежала грамота с упоминанием святых Бориса и Глеба. Аген­ты занимались еще и тем, что в изобилии закапывали в новгородской земле печати с именами названных в летописи (разумеется, никогда не существовавших) епи­скопов, князей и посадников.

Мы говорим: слои XIV века, слои XI века. Но это просто нынешние археологи так думают. Они, правда, ссылаются на типы находимых предметов и на дендро­хронологию (датирование по годовым кольцам деревь­ев); но об этих пустяках АТФ даже и слышать ничего не хочет. Что на какие глубины закапывать — это в свое время решил штаб фальсификаторов. Археологи счита­ют, что в Новгороде культурный слой нарастал в сред­нем на 1 см в год. А ведь это просто штаб принял именно такую цифру в инструкции для своих агентов: исходя из этого расчета они и должны были закапы­вать свои фальшивки. И как замечательно рассчитано: ведь прими штаб цифру 2 см в год — и агенты закапы­вали бы фальшивые грамоты XI века уже не в культур­ный слой, а в материковый грунт; тогда археологи XX в. сразу догадались бы, что перед ними фальшивки. Но не надо удивляться: мы уже видели, что штаб фаль­сификаторов располагал объемом информации, нена­много уступающим Интернету.

Конечно, и после всего этого иной раз зашевелится какое-нибудь сомнение, например: а откуда вообще в затрапезном городишке на Волхове восьмиметровый культурный слой? Но всего не угадаешь. В штабе по­умнее нынешних люди были. Наверно, откуда-нибудь привозили — из Ярославля, может быть.

Всемирный заговор фальсификаторов

Как ни тяжело было штабу российских фальсифи­каторов, всё же надо честно признать, что их западно­европейским коллегам было еще тяжелее. Им ведь на­до было заполнить поддельными рукописями и лож­ными указаниями дат целое тысячелетие, выдуманное, как мы знаем теперь от АТФ, Скалигером. Одних толь­ко летописей, напичканных датами, сколько надо было сочинить по-латыни, а сколько разных трактатов, по­сланий, актов, часто с датами! Ведь нынешние западно­европейские книгохранилища и архивы, да и многие старые монастыри просто ломятся от них. А для ими­тации последних веков этого фальшивого тысячелетия волей-неволей потребовалось уже сочинять и по-древ- неанглийски и по-древневерхненемецки и еще на де­сятке древних языков. Приходилось целые тайные лингвистические академии держать. Да и с подделкой литературных сочинений тоже были проблемы. Оно конечно, сочинить стихи Катулла, речи Цицерона или там, допустим, «Энеиду» Вергилия — дело нехитрое: ведь на самом-то деле никакого Катулла не было, по­этому что фальсификатор ни сочинит, то и будет счи­таться Катуллом. Помнится, правда, со стихосложени­ем были какие-то лингвистические зацепки. Ну а лин­гвистическая академия на что?

Вы скажете: «А талант?» Так ведь и наши тружени­ки тоже не лыком шиты были; а главное, очень стара­лись. Беда только в том, что было еще задание всех этих Цицеронов для вящего правдоподобия надежно друг с другом переплести — взаимными ссылками, ци­татами, подражаниями, эпистолами от одного к друго­му и т. п. И нужно было твердо помнить, что, напри­мер, в Марциала можно вставлять ссылки на Катулла, а наоборот нельзя, поскольку в Генеральном плане фаль­сификации выдуманный Катулл был приписан к I в. до н. э., а выдуманный Марциал — к I в. н. э.

Да разве с одними только великими приходилось так возиться? А тысячи второстепенных и третьестепенных! Ведь скольких из них упоминает не один античный ав­тор, а два, три, а то и десять. Всем таким персонажам Генштаб фальсификации обязан был придумать даты жизни и биографию. Поэтому даже стишки какого-ни- будь Горация (где постоянно упоминаются различные второстепенные лица) кропать, не сверяясь с базой данных Генштаба, было категорически запрещено!

А сколько сил уходило на то, чтобы не было разно­боя в описании деталей всей этой вымышленной древ­неримской жизни. Нельзя же было допустить, чтобы каждый включаемый в дело спецлитсотрудник начинал по-своему придумывать, скажем, весь древнеримский пантеон с особыми ритуалами в честь каждого божества, или систему древнеримских государственных должно­стей, или формулы обращения, или правила гладиатор­ских боев, или названия знаменитых вин, или устрой­ство римских бань — да этому перечню и конца не вид­но! Нужно было следить, чтобы спецлитсотрудники всё это брали только из базы данных Генштаба. Вообще со­гласование всех фальсификационных работ в Западной Европе было делом титаническим. Один только оргот­дел штаба, наверно, сотни людей насчитывал. Ведь одни католики, другие протестанты, одни кальвинисты, дру­

гие англикане; одни чтут папу, другие его проклинают; монархи капризные, один требует одного, другой со­всем другого, всё время то там, то тут между ними вой­ны. А дело-то делать надо!

Ну и, конечно, чудовищные были проблемы с над­писями — хуже, чем у русских. Ныне «Корпус латин­ских надписей» составляет целую полку томов. В нем более ста тысяч надписей. Это сколько же камней надо было изготовить, многие с именами выдуманных кон­сулов и с аккуратно расчисленными датами, да развезти их во все концы якобы существовавшей за полторы ты­сячи лет до того Римской империи, да вкопать, где на­до. А в половине тех мест уже турки, их ведь потруднее уломать, чем домохозяев в Новгороде. А покрыть надпи­сями триумфальные арки, пусть даже и в самом Риме!

Ну а Помпеи! — тут уж ума не приложу, как им удалось под слой вулканического пепла забраться, что­бы покрыть стены надписями. А в этих надписях чего только нет — тут и строчки из Вергилия, тут и непри­стойности. Уж не сами ли помпеяне писали? Но ведь, как учит нас АТФ, сочинения Вергилия, как и прочих античных авторов, созданы в средние века, — откуда же тогда его строчки? Впрочем, нет, это не проблема: на­верное, и Помпеи засыпало не в 79 г. н. э., а в средние века. Да, но непристойности! Их ведь пищут на улич­ном языке, а не на древнем поэтическом. Не может быть, чтобы в одно и то же время в Помпеях уличным языком была латынь, а у Данте во Флоренции — италь­янский. Выходит, надписи всё-таки поддельные: иначе ведь пришлось бы учение АТФ под сомнение ставить! Видимо, у нас сейчас просто недостает воображения, чтобы понять, на какие подвиги были готовы герои Be­ликой фальсификации ради того, чтобы надежнее об­мануть потомков.

Не забудем еще и того, что в каких-нибудь отдален­ных монастырях, или в горах, или в какой-нибудь Ис­ландии, да мало ли где еще, сидели ведь и не охвачен­ные заговором грамотеи, которые могли по простоте писать правду. Могли прямо написать, что-де, скажем, в тысяча двести таком-то году (точную дату знает один АТФ) Помпеи засыпало пеплом, — не подозревая о том, что штаб фальсификации записал это событие за 79 годом н. э. Штаб обязан был про все такие сообщения проведать, все разыскать и все экземпляры уничтожить.

Ну да что же мы всё про русских да про западноев­ропейцев! А мусульманам, например, разве легче бы­ло? Одних только генеалогий потомков пророка сколь­ко нужно было сочинить на те 600 или 700 лет, которые отделяют традиционную дату начала мусульманской эры (622 г. н.э.) от той, которую вычислили Н. А. Морозов и АТФ.

И вообще надо ясно понимать: как открыл АТФ, все без исключения люди и события (в любых странах), от­носимые по традиции ко времени ранее X века нашей эры, суть фантомы. Так что работы по сочинению на­ивно принимаемой ныне истории Египта, Месопота­мии, Палестины, Индии, Китая и т. д. было поистине невпроворот.

Нет, все-таки славное некогда жило племя! Мы го­ворим: фальсификаторы. А ведь можно было бы сказать и иначе: святые. Интеллект безмерный, талантов целые плеяды, труд невообразимый — и при всем этом полное смирение с тем, что о твоей гениальности никто нико­гда не узнает! Ведь ничего не просочилось! Куда там каким-нибудь масонам — об этих уже через несколько десятилетий после возникновения в начале XVIII века первых масонских лож всё стало известно, вплоть до деталей тайных ритуалов. О нынешних секретных служ­бах и говорить нечего — чуть что перебежит во враже­ское государство и подробнейше все тайны выложит. Наши герои не так — они и умирали с одной лишь мы­слью о нерушимости тайны, не шепнув даже сыну и внуку о своем подвиге.

Одних только лингвистических открытий сколько сделали в ходе своей работы — и тщательнейше унич­тожили всякую память об этом, чтобы не оставить улик; пришлось в XIX в. всё это открывать заново.

А как свято жили между собой! Никто друг другу не завидовал, никаких не было конкурирующих фракций, которые могли бы, обличая друг друга, проговориться. Не нашлось ни одного честолюбца, который дал бы понять хотя бы потомкам, насколько он превосходил в своем деле всех собратьев по ремеслу…

А какая была международная и межконфессиональ- ная солидарность! Она была выше войн и политики, выше религиозных барьеров. Например, после Варфо­ломеевской ночи фальсификаторы-католики и уцелев­шие фальсификаторы-гугеноты в прежней гармонии друг с другом продолжали свой тайный труд.

В любой религии были свои ренегаты — но не в со­обществе фальсификаторов. Среди них не оказалось ни одного, который разочаровался бы в своем деле, поки­нул его и хоть что-то раскрыл из его секретов.

И напрасно АТФ унижает наших героев, полагая, что они действовали из угодничества перед властью. Напри­мер, АТФ объясняет нам, что жульническое удлинение истории на целую тысячу лет было произведено в угоду папам — чтобы папская власть выглядела более древней. Как, наверное, больно было бы об этом узнать Иосифу Юсту Скалигеру, главному организатору этого жульни­чества, который доблестно сражался в рядах гугенотов против войск папистов. Или вот, скажем, Григорий Ко- тошихин перебегает в Швецию, всё о России подроб­нейше рассказывает, а о подмене документов, о том, что не было никакого Ивана Грозного, — молчит. Вла­сти меняются: в Нидерландах революция, в Англии ре­волюция, во Франции революция — а герои-фальсифи- каторы повсеместно молчат. Нет, тут не то! Тут святость самого дела — Великой фальсификации, грандиозная цель которой заключена в ней самой: обмануть всех!

Вообще АТФ основательно помог нам в понимании истинных стимулов интеллектуальной и художествен­ной деятельности человека. Внушенные нам наивные представления о том, что люди науки всегда стреми­лись познать истину, а люди искусства — реализовать свой эстетический идеал в поэмах, картинах и дворцах, оказались чистой маниловщиной. Как выяснилось из трудов АТФ, практически во всех странах в течение нескольких веков не один и не два, а сотни и тысячи лучших умов и талантов стремились совсем к другому. Филологи выдумывали из головы искусственные язы­ки, чтобы выдать их за древние. Поэты писали на этих языках под чужими именами прекрасные стихи. Мате­матики вычисляли для филологов точное время затме­ний двухтысячелетней давности, чтобы те могли вста­вить правдоподобные рассказы о затмениях в свои под­делки под древние сочинения. Монетные мастера де­сятками тысяч чеканили поддельные греческие, рим­ские, древнерусские, арабские и прочие монеты, вир­туозно изобретая для них якобы древние изображения и надписи (но не забывая также их наполовину стереть, чтобы было похоже на естественный износ). Архитек­торы по взаимному согласию разбивались на бригады, одна из которых проектировала и строила пирамиды, другая развалины Кносского дворца, третья Парфено- ны и Колизеи, четвертая готические соборы и т. д. (и только одной из них доставалась приятная задача стро­ить барочные дворцы, которые были по вкусу совре­менникам этих тружеников). И, конечно, мастера гло­бальной мистификации не останавливались на этом пу­ти ни перед какими затратами труда и средств. В об­щем, мы теперь узнали от АТФ, какую безмерную власть над человеческими душами имеет страсть к ми­стификации. Что ж, пожалуй, ему действительно виднее.

«Новое учение» АТФ заставляет нас еще раз вспом­нить великого Гоголя, который сумел увидеть развер­тывающийся ныне перед нами спектакль даже и в ча­стностях, разве что в мягковатых для нынешнего слу­чая красках: «Сперва ученый… начинает робко, уме­ренно, начинает самым смиренным запросом: не отту­да ли? не из того ли угла получила имя такая-то стра­на? или: не принадлежит ли этот документ к другому, позднейшему времени? или: не нужно ли под этим народом разуметь вот какой народ? Цитует немедлен­но тех и других древних писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему наме­ком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им вопросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключе­но словами: “так это вот как было, так вот какой на­

род нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смот­реть на предмет!” Потом во всеуслышание с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, наби­рая себе последователей и поклонников».

«Династические параллелизмы»

Коснемся также одной важной темы, которая уже выходит за рамки филологии.

Главным основанием для радикального пересмотра истории разных стран АТФ объявляет открытый им «параллелизм династических потоков» (или «династиче­ский параллелизм»). Согласно АТФ, он состоит в том, что на протяжении какого-то хронологического отрезка зафиксированная летописью последовательность пра­вителей определенной страны фактически копирует последовательность правителей той же (а иногда и дру­гой) страны, зафиксированную летописью в совсем дру­гой, более поздний, хронологический период. Из этого АТФ делает вывод, что летописная история фиктивна, так как она дважды излагает — под другими именами и с выдуманными вариациями — одни и те же события.

В самом деле, если летопись действительно содер­жит такое повторение, т. е. длительности правления со­ответствующих друг другу правителей из двух разных «династических потоков» совпадают и между соответ­ственными царствованиями имеется какое-то хотя бы примерное сходство (в характеристике правителя, его судьбе, происходивших при нем крупнейших событи­ях), то перед историками, конечно, возникает серьез­ная проблема: как это объяснить.

АТФ постоянно внушает своему читателю, что, в от­личие от ряда других его положений, которые суть ги­потезы, сам династический параллелизм, открытый им, есть объективный факт. Так, в НХ-1 глава 2, где рас­сматриваются династические параллелизмы, называет­ся «Два хронологических сдвига в русской истории», а глава 3 — «Наша гипотеза». Династический параллелизм выведен, таким образом, из сферы гипотетического. Да­же тех, кто ни секунды не верит в фантасмагориче­скую «ревизованную историю» по АТФ, проблема ди­настического параллелизма нередко всё же интригует и озадачивает.

Дело, однако же, прежде всего в том, что мало кто дает себе труд рассмотреть «династические параллели­змы», провозглашенные АТФ, чуть более пристально.

Следует учитывать, что АТФ не требует от провоз­глашаемых им параллелизмов глубокого и многосторон­него сходства между правителем-«оригиналом» и его «дубликатом». Например, у них иногда (крайне редко) совпадает имя (АТФ такие случаи подчеркнуто отмеча­ет); но в подавляющем большинстве случаев совпадения нет (нет даже сходства), и для признания параллелизма этого совершенно не требуется. Точно в такой же мере принимаются во внимание все прочие возможные пара­метры сходства (кроме одного) — например, совершен­но необязательно, чтобы совпадали место действия, об­стоятельства восхождения правителя на престол и его смерти, количество имеющихся у него братьев, жен, де­тей и т. п., набор главных действующих лиц его правле­ния, история его войн и миров и любые другие важные события, происходившие при нем. Единственное ис­ключение составляет параметр длительности правления: здесь требуется (по крайней мере в идеале) достаточно точное совпадение. Тем самым объявляемый АТФ па­раллелизм фактически основан именно на этом пара­метре. Все остальные параметры, будучи факультативны­ми, могут лишь изредка добавить какой-то факт, согла­сующийся со схемой параллелизма, тогда как любые не согласующиеся с ней факты признаются несуществен­ными.

Конечно, крайне трудно, если не невозможно, по­нять, почему собственно люди, сочинявшие «дубликат» некоторой хроники, которые без всякого стеснения ме­няли перечисленные выше гораздо более существенные характеристики царствования и свободно придумыва­ли массу дополнительных подробностей самого разного рода, не смели посягнуть ровно на этот единственный параметр. Но ответ здесь заключается не в психологии «дубликаторов», а в том, что если бы АТФ допустил, что и длительности царствований тоже указывались «дубликаторами» по собственному произволу, то его конструкция потеряла бы всякую жесткую (допускаю­щую числовое выражение) опору и превратилась бы в уже ничем не прикрытое гадание. Соответственно, ему пришлось оставить сочинителям-«дубликаторам» в мо­ре их вранья островок нерушимой честности — дли­тельности царствований^[24]. Примем же эту игру и посмотрим, как обходится АТФ с этим единственным жестким элементом его конструкции.

Рассмотрим главный «династический параллелизм», определяющий, согласно АТФ, необходимость пере­смотра истории Руси. Утверждается, что история Ки­евской Руси с 945 по 1174 г. (229 лет) является просто «дубликатом» истории Московской Руси с 1363 по 1598 г. (235 лет). По АТФ, перед нами «хронологиче­ский сдвиг примерно на 410 лет»; соответственно, ле­тописные персонажи X—XII вв. — это просто «дублика­ты» реальных персонажей XIV—XVI вв. Приводим зве­нья этого параллелизма [НХ-1: 97—107] (цитируемые из НХ соответствия помечаем знаком « »).

«Святослав 945—972 (27 лет) — Дмитрий Донской 1363— 89 (26 лет)».

«Владимир 980—1015 (35 лет) — Василий I 1389—1425 (36 лет)».

Соответствия выглядят впечатляюще. Но только ме­жду Святославом и Владимиром правил еще Ярополк (972—980), который из этой схемы соответствий про­сто выкинут, поскольку справа ему не соответствует во­обще никакого правителя. Мы узнаём, таким образом, что при методике АТФ некоторых правителей разреша­ется и пропускать.

«Святополк 1015—19 (4 года) — Юрий Дмитриевич 1425— 31 (с перерывами 6 лет)».

«Ярослав Мудрый 1019—54 (35 лет) — Василий II Тём­ный 1425—62 (37 лет)».

Заметим, что Святополк в действительности правил около года, а затем, через два года, еще около года; но это, конечно, мелочь. Небезынтересен также способ подсчета лет, примененный здесь АТФ: годы правле­ния Юрия Дмитриевича посчитаны дважды: один раз для него самого, другой — в составе лет правления Ва­силия Темного. Такое из ряда вон выходящее событие, как ослепление Василия II, не имеющее уж решитель­но никакого сходства с блистательной судьбой Яросла­ва Мудрого, всё же немного смущает АТФ. И он нахо­дит ему соответствие — правда, со сдвигом уже не в 410 лет, а в 350 и не среди правителей государства, а среди их второстепенных родственников: оно состоит в ослеплении князя Василька Теребовльского в 1097 г. Мы видим, что методика АТФ при необходимости мо­жет проявлять завидную гибкость: оказывается, важ­нейшие события из жизни правителя могут быть ско­пированы в рассказе вовсе не о его «дубликате», а о третьем лице.

«Всеволод 1054-93 (39 лет) — Иван III 1462-1505 (43 года)».

Здесь методика поднимается до новой степени сво­боды, которая производит поистине сильное впечатле­ние. «Всеволодом» названа совокупность следующих княжений четырех разных князей: Изяслав 1054—68, Всеслав 1068—69, Изяслав 1069—73, Святослав 1073—76, Всеволод 1076—77, Изяслав 1077—78, Всеволод 1078—93. Ну просто ни дать ни взять копия правления Ива­на III.

«Владимир Мономах 1093—1125 (32 года) — Василий III 1505-33 (28 лет)».

После этой строки идет нечто, где реализована уже совершенно невиданная степень свободы. Согласно летописи, справа здесь следующим должен идти Иван Грозный 1533—84 (51 год). Кто же ему соответствует слева? Вот список из НХ (опускаем даты):

«Братья Мстислав и Ярополк (14 лет), Всеволод (7 лет), Изяслав (9 лет), Юрий Долгорукий (9 лет), Изяслав Давы­дович и Мстислав Изяславич (в сумме 12 лет)».

Но в НХ справа стоит не Иван Грозный: правая часть здесь разбита, как и левая, на пять периодов. Первый из них — «семибоярщина», а четыре других — это че­тыре разных лица, которые, как догадался АТФ, были впоследствии историками романовского периода из по­литических соображений заменены во всех летописях выдуманным образом единого царя — Ивана Грозного. После этого идет последнее соответствие:

«Андрей Боголюбский (17 лет) — Федор Иоаннович (14 лет)».

Итак, методика дошла до своего логического завер­шения: если данные летописей не обнаруживают ров­но никакого параллелизма, то тем хуже для летописей! Значит, просто неверны летописи и надо догадаться, что в них стояло до того, как их исказили. Ведь парал- лелизм-то уже открыт, не отменять же его теперь! На­до лишь его восстановить, заменив, например, неудоб­ного Ивана Грозного нужным числом изобретенных са­мим АТФ царей — естественно, удобных. Нам остается лишь порадоваться за Ивана III: ведь методика вполне могла бы расчетверить также и его, но АТФ его помило­вал, заменив четвертование Ивана III намного более гу­манной акцией — склеиванием четырех князей в одного.

Что уж после этого вспоминать о таких пустяках, как весьма приблизительное равенство длительностей соответственных царствований даже в относительно удачных случаях.

Полезно заметить также следующее. В цепочке чи­сел, выражающих длины царствований, не все числа одинаково информативны (в математическом смысле). Наименее информативны числа, близкие к средней длине поколения — около 25—30 лет. Это просто наи­более вероятный срок правления отдельного лица (по крайней мере в относительно спокойные эпохи в жиз­ни государства). Самыми информативными являются самые длинные сроки — такие, как, скажем, 72 года царствования Людовика XIV или 64 года царствования королевы Виктории. (Менее информативны малые сро­ки — в частности, потому, что в периоды смут и меж­доусобиц они появляются с резко повышенной часто­той.)

Посмотрим с этой точки зрения на приведенный выше «династический параллелизм». В большинстве благополучных сравнений мы видим именно числа, близкие к 25—30. Как только появляется относительно большое число (43 у Ивана III, 51 у Ивана Грозного), конструкция АТФ терпит крах: чтобы ее спасти, ему приходится объявлять летопись фальсифицированной (как в случае с Иваном Грозным) или самому ее фаль­сифицировать (как в случае со Всеволодом). Не надо быть математиком, чтобы понять, что означает этот факт для оценки достоверности всей конструкции.

Для наглядности сведем воедино реальные, т. е. со­ответствующие летописям, длительности рассмотрен­ных выше древнерусских правлений (ради упрощения закроем уж глаза на то, что у АТФ в первой из цепо­чек иногда указано по два князя на одно звено, и на некоторые другие детали).

X-XII вв.: 27 — 8 — 35 — 4 — 35— 14—1—4 — 3—1 — 1-15-32-14-7-9-9-12-17.

XIV—XVI вв.: 26 — 36 — 6 — 37 — 43 — 28 — 51 — 14.

Соотношение этих двух цепочек чисел мало напо­минает равенство, даже приблизительное, не правда ли? Сравните хотя бы количество звеньев в этих цепочках. Вы можете теперь одним взглядом оценить весь мас­штаб совокупного искажения реальных летописных данных, которое потребовалось авторам НХ, чтобы пре­поднести нам в своей книге эти две цепочки в виде почти одинаковых. И именно эта достигнутая ловко­стью их рук одинаковость ныне служит в учении АТФ главным «объективным основанием» всей новой хро­нологии Руси.

Из других «династических параллелизмов», провоз­глашенных АТФ, видно, что при их построении воз­можны и некоторые вольности сверх уже отмеченных. В частности, встречается еще и перестановка правите­лей. Так, согласно АТФ, в летописном перечне анг­лийских королей, — который, как открыл АТФ, есть не что иное, как дубликат перечня византийских импера­торов, — должны быть переставлены Aethelwulf и Aethel- berht [НХ-2: 56]. Чрезвычайно существенна также сле­дующая вольность, объявленная самим АТФ:

«В том случае, когда для правления какого-либо царя имеется несколько вариантов, мы указываем только один из них, наиболее хорошо укладывающийся в параллелизм» [НХ-1: 95].

Этот принцип отлично помогает найти именно то, что удобно: например, если некто в таком-то году фак­тически пришел к власти, через 7 лет стал официаль­ным соправителем, еще через 6 лет — официальным единовластным правителем и правил 5 лет, после чего был отстранен от реальной власти и через 2 года умер, то вы имеете полную возможность выбирать для его правления срок от 5 до 20 лет (см. разбор примеров этого рода в построениях АТФ в статье [Голубцова, Смирин 1982: 190—191]). Наконец, дополнительные воз­можности для маневрирования открываются благодаря тому, что, согласно АТФ, два или более «династиче­ских параллелизма» могут накладываться друг на дру­га: некоторый правитель R_x оказывается в этом случае, с одной стороны, «оригиналом» правителя R₂, с другой — «оригиналом» правителя R₃. Недостаток сходства ме­жду R_t и R₂ может как бы компенсироваться сходством между R_x и R₃ (в зародышевой форме эту механику можно было наблюдать выше на примере сходства ме­жду Василием Темным и Васильком Теребовльским).

Для желающих могу предложить развлечение. Возь­мите из книг по истории какие-нибудь два списка пра­вителей (желательно подлиннее) — допустим, египет­ских фараонов и французских королей. Выпишите дли­тельности царствований. Разброс чисел будет не слиш­ком велик; в большинстве случаев это будут числа при­мерно от 10 до 40, особенно часто — от 25 до 30. Ко­нечно, вы без всякого труда сможете найти какую-ни- будь пару «фараон — король» с похожим числом. Раз­ницей в 3—4 года (если очень захочется, то и больше) смело пренебрегайте. «Поползав» немного по спискам вверх и вниз, вы непременно найдете и четверку Ф, — Ф₂, К\ — К₂ (отец — сын среди фараонов, отец — сын среди королей), которая удовлетворит этим не слиш­ком обременительным требованиям. Если «поползать» более основательно, то на каком-нибудь расстоянии от четверки вам попадется еще одна удовлетворительная пара Ф₃К₃, а то и целая четверка. Хорошо бы, конечно, чтобы в обоих списках это расстояние было примерно одинаково, но за чрезмерной точностью уж не гони­тесь. После этого дистанцию между Ф, Ф₂ К₂ и Ф₃К₃ смело обрабатывайте по уже известным вам принци­пам: неудобных выбрасывайте, кого требуется — со­единяйте, кого требуется — расщепляйте, кого требует­ся — переставляйте. Ваша задача не труднее, чем та, ко­торую только что на ваших глазах решил АТФ. Резуль­тат можете публиковать: «династический параллелизм», пусть для начала и плохонький, но готов. А дальше уж, конечно, объявляйте всех египетских фараонов выду­манными копиями французских королей.

Сухо резюмируем: вопреки тому, что внушается чи­тателю, фоменковский «династический параллелизм» — это вовсе не объективная констатация изоморфизма ме­жду реальными летописными данными по двум разным историческим периодам. Параллелизм (и то весьма не­строгий) возникает лишь после того, как АТФ произве­дет над летописными данными ряд специальных пред­варительных операций. Иначе говоря, это параллелизм между летописными данными, исправленными соглас­но гипотезе о наличии параллелизма. При этом, как видно из нашего разбора, в число допустимых предва­рительных операций входят и столь сильные, как про­пуск, перестановка, объединение и «расщепление» пра­вителей. Ясно, что методика, допускающая такое ко­личество степеней свободы, не имеет ничего общего с объективностью: с ее помощью можно получить почти любой результат при почти любых исходных данных.

Совсем коротко: в подлинных летописных данных об истории Руси никакого «династического параллелизма» попросту нет.

Обсчет «династических параллелизмов» составляет одну из тех операций, которые дают АТФ возможность

заверять публику, что его результаты достигнуты мате­матическими методами. АТФ подсчитывает вероятность случайного совпадения тех двух цепочек чисел, кото­рыми у него представлены два разных «династических потока», и совершенно справедливо показывает нам, что она исчезающе мала, иначе говоря, случайное сов­падение практически исключено. Этот факт произво­дит неотразимое впечатление на тех, кто легковерно воспринимает всю операцию как прямое сравнение двух рядов исторических данных. В действительности же между историческими данными и якобы отражаю­щими их цепочками чисел, как мы видели, лежит этап интенсивного целенаправленного препарирования этих данных. Так что математически безупречно АТФ дока­зал только одно: что вышедшая из его творческой мас­терской цепочка чисел А неслучайно совпадает с вы­шедшей из той же мастерской цепочкой чисел В.

Судя по тому, что АТФ вполне удовлетворен рас­смотренным выше «династическим параллелизмом» (он нигде не говорит, что этот параллелизм чем-нибудь не­совершеннее остальных), прочие «династические парал­лелизмы» отражают ту же самую степень требователь­ности автора к себе. Мы позволим себе ограничиться этим одним. Если читатель захочет сам заняться про­веркой прочих «династических параллелизмов» АТФ, он во всяком случае должен помнить, что все исход­ные данные следует брать только из самих традицион­ных источников, но не из их изложения у АТФ.

Нетрудно заметить, что у АТФ отношение к фактам при установлении «династических параллелизмов» и при сближениях слов по существу одинаково. В обоих случаях факты очень часто не укладываются в предда- гаемую АТФ схему. Тогда он действует по принципу «тем хуже для фактов», а именно, в обеих операциях позволяет себе всё большее и большее количество сте­пеней свободы, пока его процедура не становится прак­тически безотказной. Методика АТФ — бесценная на­ходка для всех желающих произвести революцию в ка- кой-нибудь, которую не жалко, науке.

Заключение

Фоменковское «новое учение» об истории никогда бы не привлекло к себе столько внимания, если бы его автор не был именитым математиком. Оно мало чем выделялось бы среди публикуемых ныне во множестве вольных сочинений по российской или иной истории, авторы которых перекраивают «традиционную исто­рию» — каждый в свою сторону, сообразно с вдохнов­ляющей его идеей — нередко с не меньшим размахом, чем у АТФ, и, кстати, непременно используют рассуж­дения о происхождении слов — совершенно такого же уровня, как у АТФ.

Но когда автор — академик-математик, это воспри­нимается читателями как гарантия того, что в данном случае проблема будет разобрана и решена если и не математически, то во всяком случае в соответствии с теми высшими критериями логичности, обоснованно­сти и доказательности, которые привычно ассоцииру­ются в общественном сознании с математикой.

Реальность, как мы видели, в точности противопо­ложна. В своих исторических и лингвистических по­строениях АТФ не только не проявляет этих досто­инств математического мышления, но, наоборот, про­изводит впечатление человека, вырвавшегося из стес­нительных уз доказательности, в которых его держала его основная профессия. Как прямое издевательство над читателем звучат слова:

«… мы надеемся, что непредвзятый читатель уже убе­дился, что нами руководит неумолимая логика научного исследования. Мы вынуждены двигаться далее по этому пути, если хотим оставаться на почве здравого смысла и строгой научности» [НХ-2: 102].

Степень бездоказательности утверждений АТФ пре­восходит всё, с чем можно встретиться даже в очень плохих филологических или исторических сочинениях. Утверждения «А вытекает из В», «А следует из В», ко­торые уже одним своим звучанием должны гипнотизи­ровать доверившегося автору читателя, употребляются в смысле, от которого логик впал бы в шок.

Так, например, по заявлению АТФ, и то, что Батый — это Иван Калита, и то, что Великий Новгород — это Ярославль, и то, что в русской истории имеется дина­стический параллелизм со сдвигом в 410 лет,

«непосредственно и недвусмысленно вытекает из сред­невековых русских документов» [НХ-1: 382].

Другой пример такого же использования терминов логики:

«… отождествление Ирландии в определенный истори­ческий период с Россией… однозначно следует из древних английских хроник» [НХ-2: 114].

Самого крохотного и ненадежно засвидетельствован­ного факта, который в принципе допускает десять раз­ных объяснений, но в том числе и согласующееся с иде­ей АТФ, ему достаточно, чтобы эту идею провозгла­сить, а через несколько страниц уже трактовать ее как нечто установленное и на нее опираться (не говорим уже о бесчисленных случаях, когда аргумент АТФ про­сто вздорный, типа Irish = Russian или еврей = иерей). Но часто даже и столь ничтожного аргумента АТФ не считает нужным подыскивать: он просто сообщает, ка­ково его мнение.

Послушайте, например, исполненное величия заяв­ление об исламе:

«Вообще история Мусульманской церкви совсем не про­ста, но мы не можем пока сказать ничего определенного по этому поводу, так как обстоятельного исследования арабских источников мы пока не проводили» [НХ-1: 373].

Сотни книг на эту тему на десятках восточных и за­падных языков не значат ничего, пока АТФ сам не займется первоисточниками. Приведенное заявление вовсе не означает, однако, что АТФ не может уже сей­час сказать, что все представления мусульман о своей истории в корне неверны, сколько бы книг они про это ни написали, тогда как на самом деле

«раскол между мусульманством и православием… про­изошел… лишь в 15 веке… И лишь потом (когда все это было забыто), отделение мусульманства от христианства отнесли в далекое прошлое примерно на 600 лет назад» [НХ-1: 226].

Всё это АТФ понял и без «обстоятельного исследо­вания» источников; но со временем он и его коллеги подучат арабский язык, возьмутся за все эти источ­ники и извлекут из них, если кому-то это так уж необ­ходимо, еще и подтверждения своего знания.

Читая АТФ, испытываешь непроходящее чувство изу­мления: «Ну хорошо, представим себе, что АТФ дейст­вительно установил, что традиционное представление об истории противоречит таким-то и таким-то непрелож­ным фактам и, следовательно, неверно. Но откуда же он, кроме того, еще смог узнать — в тысяче подробно­стей! — что вместо этого было в действительности?!» В самом деле, учение АТФ включает две отчетливо раз­личные части: критическую и, так сказать, конструк­тивную. Если в критической части он еще считает не­обходимым выдвигать какие-то аргументы, которые хо­тя бы могут быть сформулированы на языке науки, то в рассказах о том, что же всё-таки, с его точки зрения, реально происходило в разных странах в прошлые ве­ка, он уже чувствует себя свободным от необходимо­сти сколько-нибудь серьезно что-либо аргументировать. Здесь он фактически действует не как исследователь, а как ясновидец. «Нам кажется, что», «по нашему мне­нию», «что если», «наша гипотеза» — эти формулы по­вторяются как рефрен по нескольку раз на страницу. «Гипотезы» бьют фонтаном; их не сосчитать. Любая из них столь фундаментально переворачивает прежние представления о предмете, что для ее обоснования в обычной научной практике потребовалась бы как ми­нимум обстоятельная статья. АТФ в этом не нуждается; у него текст того, что подается как обоснование «гипо­тезы» (если таковой вообще есть), обычно занимает не больше места, чем ее изложение. Последователь учения должен просто уверовать в мощь интуиции АТФ, по­зволяющую ему всё угадать; аргументы после этого из­лишни. Это позиция пророка, гуру, главы религиозной секты, но только не ученого.

Заметим, что ошибочность утверждений АТФ сама по себе, конечно, еще не означает, что с традиционной хронологией у историков нет никаких проблем. Част­ные проблемы этого рода безусловно есть и, вероятно, будут возникать и в дальнейшем, но они будут решать­ся в ходе нормального исследовательского процесса. В своем нынешнем виде учение АТФ не может испол­нить даже роль полезного стимулятора, который под­толкнул бы серьезных историков к наведению порядка в темных углах традиционной хронологии. Это учение давно проскочило ту стадию, когда оно могло претен­довать на такую роль. Нагромоздив на собственно хро­нологическую проблематику горы дилетантской чепухи и фантасмагорических вымыслов, игнорируя профес­сиональную науку и апеллируя вместо этого к непод­готовленной широкой публике, АТФ столь прочно по­ставил себя вне науки, да и просто вне здравого смы­сла, что будущий исследователь хронологии уже не ста­нет раскапывать всю эту гору абсурдов, чтобы прове­рить, не скрывается ли в ее недрах какое-нибудь раци­ональное зерно.

Что АТФ предлагает ошибочную концепцию исто­рии — не главное. Это малый грех. Дело в другом: в ны­нешнюю эпоху, когда классический научный идеал и без того находится под неслыханным натиском ирра­ционализма всех видов, включая ясновидение, гадание, суеверия, магию и т. п., АТФ, беззастенчиво используя всю мощь традиционного авторитета математики, вне­дряет в молодые души представление о том, что в гума­нитарных науках нет в сущности никакого позитивного знания, зато есть масса сознательных подлогов, и мож­но, свысока относясь к пыльным и тенденциозным тра­диционным сочинениям, смело противопоставлять лю­бому утверждению этих наук свою интуитивную догад­ку. «Я уверен, что слово Москва происходит из МОСС (англ. ‘мох’) + КВА, т. е. ‘лягушка во мху’»; «По моему

мнению, первоначальное население Южной Америки составляли русские»; «Нам кажется, что Петр Первый был женщиной»; «Моя гипотеза: Николай Второй и Лев Троцкий — одно и то же лицо». Ни одно из этих утвер­ждений не хуже и не лучше тех, которые сотнями пре­подносит нам АТФ. Любое из подобных утверждений ныне, вдохновляясь примером АТФ, молодой честолю­бец может смело выдвигать в качестве «научной гипо­тезы», объявляя возражающих рутинерами.

Как человек, глубоко почитающий математику, я должен сказать, что едва ли кто-либо когда-либо нано­сил столь тяжкий урон престижу математики и матема­тиков в общественном сознании, как А. Т. Фоменко. Еще недавно представители гуманитарных наук судили о возможностях плодотворного участия математиков в ре­шении их проблем по замечательным работам А. Н. Кол­могорова. Ныне им придется судить по А. Т. Фоменко.

ПРИНЦИПЫ ПОЛЕМИКИ ПО А. Т. ФОМЕНКО

Как отвечать, ни на что не ответив

а мою статью «Лингвистика по А. Т. Фо­менко» (в числе прочих статей из сборни­ка «История и антиистория») ныне имеет­ся опубликованный в Интернете ответ А. Т. Фоменко (далее: АТФ) и Г. В. Носовского^[25]. Он выдержан в обычном для АТФ стиле ответов. Проком­ментирую его прежде всего в качестве образца полеми­ки по А. Т. Фоменко.

Вначале я полагал, что этот мой комментарий будет опубликован^[26] рядом с самим ответом АТФ и тем са­мым в цитировании не будет особой необходимости. Но, к сожалению, АТФ запретил публиковать его от­вет в том же сборнике, где переиздаются сами крити­ческие статьи, на которые он отвечает. Поэтому ради тех читателей, для которых поиски фоменковского от­вета могут быть затруднительны, мне пришлось при­вести из него довольно длинные цитаты.

Всякий ответ АТФ на критику фактически предна­значен для уже уверовавших в «новое учение». Только они в состоянии не заметить, сколь топорно сработа­ны такие ответы. И их, конечно, следует любой ценой
поддерживать в ощущении, что вождь сумеет дать от­пор какой угодно критике. Не пожелав видеть свой от­вет рядом с тем, на что он отвечает, АТФ довольно яс­но показал, что предпочитает читателя, который огра­ничится текстом самого АТФ, и не слишком надеется на убедительность своих ответов для тех, кто будет чи­тать их в непосредственном сопоставлении с исходны­ми критическими статьями.

АТФ выработал устойчивые навыки, почти автома­тизм в изготовлении подобных квазиответов. Имеется набор стандартных формул, которые обеспечивают ав­тору столь важную для поклонников общую тональ­ность превосходства и позволяют уйти от ответа на не­приятные вопросы, «сохраняя лицо».

1. Главная из этих формул: оппонент либо недобро­совестен, либо не понимает. (А и как, собственно, мо­жет быть иначе, раз теория АТФ изначально верна?)
2. Оппонент допускает грубости, поэтому можно ему не отвечать.

В моем случае грубостей АТФ найти не сумел, поэ­тому в качестве мотива для того, чтобы не отвечать по существу, назван мой «юмор» (АТФ, к сожалению, не очень точно различает значения слов юмор и ирония). Он пишет так:

«… большая часть статьи А. А. Зализняка написана как бы в юмористическом ключе. Он предлагает разнообразные остроумные замечания, долженствующие показать — как нелепы могут быть звуковые аналогии, сближающие раз­личные по своей сути понятия. Никакого отношения к на­шим исследованиям этот юмор не имеет. Комментировать здесь что-либо нам представляется излишним».

Оно конечно, тут я виноват. С новыми хронологами щутить не следует. Они не паяцы какие-нибудь. Они не шутят, когда говорят, например, что Ирландия и Россия — это в прошлом одно и то же. Они сообщают об этом на стальном языке логики: «Отождествление Ирландии в определенный исторический период с Рос­сией… однозначно следует из древних английских хро­ник». И если все-таки вздумаешь возражать, то не ер­ничай, а как минимум разыщи такую английскую хро­нику, из которой это следует неоднозначно.

1. То, что говорит оппонент, не имеет отношения к сущности теории АТФ, поэтому незачем это обсуждать.

Так, про мою статью сказано:

«Обширная статья А. А. Зализняка — самая большая из критических статей в наш адрес — совершенно не касается вопросов обоснования или построения основ хронологии. В ней обсуждается лишь наша реконструкция всеобщей истории, предложенная нами в качестве пока еще гипоте­тической картины, основанной на интерпретации истори­ческой информации с точки зрения предложенной нами новой хронологии».

О том, насколько это соответствует действительно­сти, можно узнать, между прочим, и из самого ответа АТФ. Дело в том, что при той скорости, с которой ав­торы «новой хронологии» ныне производят письмен­ную продукцию, у них, по-видимому, нет времени пе­речитывать написанное. Поэтому они просто не заме­тили, что уже на следующей странице у них написано об оппоненте нечто противоположное:

«он высказывается далее, по сути дела, о всех наших книгах, по всему спектру наших исследований, начиная с осуждения нашего астрономического анализа, статистики и т. д.».

1. Оппонент явно или неявно исходит из традици­онной хронологии, поэтому то, что он говорит, сразу же потеряет смысл, как только мы встанем на позицию новой хронологии.

Вот что мы читаем у АТФ:

«Наша реконструкция критикуется А. А. Зализняком с точки зрения скалигеровской хронологии, на которую он постоянно, явно или подсознательно, опирается в своей критике. А. А. Зализняк прямо пишет: “Взявшись за постро­ение гипотез в области истории и лингвистики, АТФ дол­жен быть судим ровно тем же судом, что и обыкновенные историки и лингвисты”. В ответ на это заметим, что “обык­новенные” историки и лингвисты работают в рамках ска­лигеровской хронологии, часто даже не отдавая себе отчета в том, насколько сильно их выводы зависят от этой хроно­логии. И судят они о работах друг друга, естественно, тоже с точки зрения скалигеровской хронологии. Нетрудно со­образить — что получится, если “тем же судом” начать су­дить нашу работу, выполненную в рамках новой хронологии, принципиально отличающейся от скалигеровской. (…) Сто­ит ли говорить, что при избранном им подходе, А. А. За­лизняк на каждом шагу обнаруживает вопиющие, возмути­тельные противоречия с привычными ему вещами. Все это можно кратко обобщить в нескольких словах: наша рекон­струкция истории резко противоречит скалигеровской хро­нологии и многим выводам, которые из этой хронологии сделаны, в частности, и в лингвистике. И это действитель­но так. Поскольку наша реконструкция построена на осно­ве совершенно другой хронологии истории».

Не будем уж останавливаться на том, как ловко под выражение «судить тем же судом» (т. е. ‘требовать той же степени доказательности’) подставлено нужное АТФ значение ‘судить в рамках непременного соответствия традиционной хронологии’. Попытаемся осознать ве­личие главной мысли всего этого пассажа.

Надо полагать, если мы согласимся, что древнего ми­ра не было и история началась лишь в XI веке, то под­тасовки при выписывании «династических параллели­змов» перестанут быть подтасовками, фальсификаторы XVII века окажутся в состоянии изготавливать такие подделки, для которых нужно знать открытия XIX века, кенигсбергские немцы смогут без ошибок писать по- древнерусски, слово еврей действительно окажется тем же самым словом, что иерей, и т. д. И вообще, как толь­ко с наших глаз спадет пелена фальсифицированной скалигеровской хронологии, изменятся фундаменталь­ные принципы множества наук: станут посвободнее правила логики, изменятся законы сравнительного язы­кознания, будет пересмотрено учение о том, что араб­ский язык — это не то же, что английский, историче­ская география станет наукой о массовых путешествиях городов и стран по лику земли — короче говоря, раз­ные частные науки перестанут ставить палки в колеса «нового учения».

Из чисто технических приемов построения полеми­ческого ответа коронный прием АТФ таков. Нужно найти у оппонента утверждение, которое представляется достаточно уязвимым, пусть даже совершенно частное, и заняться его пространным опровержением, после чего обойти полным молчанием возражения первостепен­ной важности (в некоторых ответах АТФ поясняет это примерно так: «Вы же теперь уже поняли, каков уро­вень оппонента, так что можно более не продолжать»),

В качестве опровергающего аргумента в этих случаях ничто не работает так хорошо, как ссылка на свою же собственную книгу, а еще лучше — сразу на всю сово­купность своих книг. Другой вариант состоит в том, чтобы просто тут же переписать (быть может, слегка изменив) десяток страниц на рассматриваемую тему из своей книги, дословно повторяя, как урок отсталым де­тям, все те утверждения, которые оспаривает оппонент.

В нашем случае из 14 страниц ответа 10 — это оче­редной пересказ того, как отыскивается на хронологи­ческой шкале триада затмений, описанных Фукидидом. Утверждается то же, что мы уже много раз читали у АТФ: сообщение Фукидида о появлении звезд во вре­мя затмения безусловно соответствует действительно­сти; отсюда следует, что затмение было полным; отсюда следует, что описываемые события происходили в XI (или XII) веке н.э., т. е. верна новая хронология, а не традиционная. Мысль астронома Гофмана о том, что пресловутые Фукидидовы звезды могли быть просто литературным украшением, АТФ высмеивает, а имен­но, пародирует ее так: «Дескать, во всем остальном мы ему (Фукидиду) безусловно доверяем, а в этом месте доверять не будем». А чтобы растоптать эту неприят­ную мысль окончательно, АТФ еще и дает понять, что в ней есть и элемент жульничества, — он выражается так: «демагогическое предложение Гофмана». (Но не спешите обижаться именно за Гофмана: дело в том, что «демагогия» — это уж такое общее свойство всех, кто пытается перечить «новому учению» и даже кто в про­шлом утверждал нечто мешающее ему. Вообще, как мы узнаём от АТФ, в среде ученых, нимало не исклю­чая его собратьев — математиков и астрономов, нечис­тая совесть — вещь обыкновенная. Он объясняет нам, например, что сам великий Кеплер, возможно, был жу­ликоват и малость подтасовывал характеристики за­тмений в угоду Скалигеру: «ведь Кеплер был в постоян­ном контакте со Скалигером, переписывался с ним».)

Занятно все-таки, что мысль о возможности непол­ного доверия к письменному источнику (а именно, тек­сту Фукидида) кажется столь нелепой не кому-нибудь, а автору концепции всемирной фальсификации пись­менных памятников. Ну да ведь памятник памятнику рознь: что же в самом деле общего между письменны­ми свидетельствами, неудобными для «нового учения», и тем, которое для него удобно?

На фоне этого ни единым словом не упоминаются, в частности, следующие важнейшие критические утвер­ждения оппонента:

1)   Теория новой хронологии не доказана и не может быть доказана математически, поскольку ее исходными данными являются показания письменных памятников, которые могут быть использованы только после их не­математического (а именно, филологического и исто­рического) анализа, а такой анализ в принципе не мо­жет достичь степени математической достоверности.

2)   Из принятия новой хронологии с неизбежностью следует (и действительно принимается АТФ) тезис о массовой фальсификации письменных памятников прак­тически во всех странах. Но этот тезис оказывается в непримиримом противоречии с реальными возможно­стями людей XVI—XVIII вв. (эпохи, к которой АТФ относит основную массу фальсификатов): они не обла­дали необходимыми для такой фальсификации линг­вистическими знаниями; политические, религиозные и экономические условия не позволяли обеспечить необ­ходимое согласование всех соответствующих работ. Кро­ме того, этот тезис предполагает такой способ человече­ского поведения и такие его стимулы, которые в массо­вом масштабе нигде и никогда реально не наблюдались.

3)      Основной «династический параллелизм» в исто­рии Руси, являющийся, согласно АТФ, базой новой хронологии Руси, представляет собой чистую выдумку, основанную на длинной серии грубейших подтасовок реальных летописных данных.

Только самые фанатичные приверженцы «нового учения» могут поверить, что полное молчание АТФ по поводу этих возражений объясняется просто их незна­чительностью.

Теперь о центральном тезисе нашей статьи, состоя­щем в том, что практически все лингвистические утвер­ждения АТФ находятся на уровне невежественного лю­бительства. Оспаривать его авторы не решились. Они просто в очередной раз прикрылись своей отработанной формулой, согласно которой лингвистика для них — это пустячок, от которого не зависит ничего существен­ного для их теории.

«Во всех наших книгах, — пишут авторы, — мы специ­ально многократно подчеркиваем, что иногда привлекаемые нами лингвистические соображения не являются самостоя­тельным доказательством чего бы то ни было. Доказательст­вом являются результаты естественнонаучных методов. Лишь затем, при попытке заново прочесть старинные документы, мы вынуждены демонстрировать неоднозначность их про­чтения, возникающую, в первую очередь, по той причине, что старые тексты часто были написаны без огласовок. Тут и возникают разнообразные лингвистические соображения».

Немного неловко, конечно, за академических авто­ров, настойчиво утверждающих, что их продукция — это не бульварное чтиво, а научный труд, когда, буду­чи пойманы на том, что под видом «лингвистических соображений» они заполняют сотни страниц своих то­мов чудовищной галиматьей, они отвечают так, как будто речь идет о пустяковой шалости, не бросающей никакой тени на научность целого. Их самоуверенный дилетантизм столь неисправим, что они даже и сейчас в своем ответе, нимало не смущаясь, повторяют преж­нюю невежественную чушь: «старые тексты часто бы­ли написаны без огласовок». (Небезынтересно сравнить такое отношение к делу с тем, сколь решительно АТФ предлагает многим из своих критиков не касаться ма­тематики, раз они в ней ничего не смыслят. По-види- мому, многим поклонникам новой хронологии очень льстит эта исходящая от их лидера презумпция, что в математику посторонним лучше не соваться, тогда как математик, напротив, разберется в любой науке лучше всякого специалиста. Боюсь, что теперь АТФ слегка подмочил эту лестную репутацию математиков.)

«Лингвистические соображения не являются само­стоятельным доказательством чего бы то ни было» — это, конечно, лукавая игра словами. АТФ ловко поль­зуется здесь тем, что эти соображения не служат дока­зательством в абсолютном, математическом смысле. Но ведь по этому признаку от «лингвистических соображе­ний» ничем не отличаются и все остальные утвержде­ния, содержащиеся в рассказах АТФ об истории раз­ных стран. А как доказательство в слабом смысле (или просто как аргумент в пользу некоторой гипотезы) АТФ использует свои «лингвистические соображения» на каждом шагу. Если бы вдруг очистить пухлые фомен- ковские тома от всех «лингвистических соображений» (чего эти соображения вполне заслуживают) и всего то­го, что на них построено, то они похудели бы, навер­ное, в несколько раз, а главное — пропал бы тот за­

хватывающий дух эффект, который производят на соот­ветствующую публику волшебные превращения Ирлан­дии в Россию, Темзы в Босфор, Самары в Рим, Рима в Египет и все прочие чудеса, когда напишешь Испа­ния, а выйдет Китай.

В целом принципы полемики, принятые у АТФ, про­изводят тягостное впечатление. Истинные великие от­крытия не защищают с помощью уловок, мелких под­тасовок и ухода от ответа на возражения.

Математическая непреложность «нового учения» есть фикция

Рассмотрим теперь немного подробнее уже затрону­тый вопрос, весьма существенный для популярности «нового учения» у широкой публики: правда ли, что результаты АТФ получены естественнонаучными и ма­тематическими, а не гуманитарными методами?

Прежде всего необходимо различать две части «но­вого учения»:

а)  рассуждения, призванные показать ошибочность традиционной датировки определенных астрономиче­ских (и некоторых иных) событий и обосновать их но­вую датировку, продемонстрировав тем самым необхо­димость ревизии всей древней и средневековой истории;

б)  заполнение образовавшегося тем самым «вакуума исторической информации», т. е. построение гипотез о том, что же все-таки происходило в истории конкрет­ных стран вместо того, что предполагалось в рамках традиционной хронологии.

Если более ранние работы АТФ относились в основ­ном к части «а», то на нынешнем книжном прилавке безусловно господствуют сочинения из части «б».

Именно эти сочинения имеют широкое распростране­ние, именно их только и знает подавляющее большин­ство поклонников «нового учения». Для их чтения не требуется никакого специального образования, широ­кая публика слабо отличает их от исторических и на- учно-фантастических романов. К этой категории не­сомненно относится и обсуждаемая нами книга «Но­вая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима» (НХ).

В части «б» без всякого сомнения авторы действуют чисто гуманитарными методами, как обыкновенные ис­торики и лингвисты, в частности, без всякого обраще­ния к математике (другое дело, что эти методы при­меняются здесь совершенно непрофессионально, так что полученный результат может быть квалифициро­ван лишь как безудержные любительские фантазии, а не как научный труд). Тем самым полностью обосно­ван мой протест против аннотации к книге НХ (когда я писал: «В аннотации говорится: “Предназначена для самых широких кругов читателей, интересующихся при­менением естественно-научных методов в гуманитар­ных науках”. Это дезинформация: в книге используют­ся обычные гуманитарные методы»),

АТФ это мое утверждение чрезвычайно не понрави­лось.

«А. А. Зализняк говорит неправду, — пишет он. — Все на­ши исследования основаны на применении статистических, естественнонаучных, математических методов к разнообраз­ному историческому материалу. Об этом подробнейшим об­разом рассказано в нескольких наших книгах. В остальных наших публикациях постоянно, практически на каждом ша­гу, идут ссылки на результаты наших эмпирико-статисти- ческих исследований. Спрашивается, читал ли А. А. Зализ­няк наши книги, посвященные естественнонаучным мето­дам в истории? Видел ли наши постоянные ссылки на их результаты? Либо да, либо нет. Если читал и видел, то он преднамеренно обманывает читателей фразами, подобны­ми цитированной выше. Если не читал, то, наверное, не стоило бы высказываться о предмете, суть которого А. А. За­лизняк, как мы видим, фактически не понял».

Этот пассаж как будто нарочно создан для того, что­бы читатель мог на примере всего одного абзаца уви­деть в действии сразу целый букет типовых приемов полемики по Фоменко:

уход от прямого ответа на конкретное возражение путем подмены предмета обсуждения — с книги НХ, аннотацию к которой критикует оппонент, речь пере­ведена на другие книги («об этом подробнейшим об­разом рассказано в нескольких наших книгах»); риторический пафос возмущения; тезис «оппонент либо преднамеренно обманывает, либо не понял»;

тезис «некомпетентным не стоило бы высказывать­ся о нашей теории».

Если же очистить все это от риторической пены, то получится следующее: по понятию АТФ, имеющихся в книге НХ ссылок на то, что в неких других его работах применены естественнонаучные методы, вполне доста­точно, чтобы и это его сочинение, целиком состоящее из вольных предположений на исторические и лингви­стические темы, рекомендовалось читателю как обра­зец естественнонаучных методов.

Что касается части «а», то здесь дело обстоит иначе, чем в «б»: здесь действительно авторы применяют опре­деленные математические методы. Главными сферами их приложения являются древние свидетельства о за­тмениях и других астрономических явлениях и сведения о древних династиях.

Кардинальный вопрос состоит здесь в том, облада­ют ли полученные этими методами выводы силой ма­тематических доказательств. Ответ может быть только отрицательным — поскольку степень достоверности этих выводов не может быть выше, чем степень достоверно­сти использованных исходных данных.

АТФ постоянно стремится представить дело так, что на его стороне — математическая истина, а его против­ники пытаются бороться с ней с помощью каких-то гу­манитарных аргументов. Даже по приведенным выше цитатам можно почувствовать, с каким напором он на­стаивает на том, что его учение является естественно­научным и математическим, а не гуманитарным. Он старается внушить своим читателям (хотя и остерегает­ся формулировать это с полной однозначностью), что его учение имеет следующую логическую структуру:

1)   то, что Фукидидовы затмения происходили не в V в. до н. э., а в средние века (равно как некоторые дру­гие подобные утверждения), математически доказано;

2)   ввиду этого пересмотр истории есть безусловная необходимость, даже если при этом придется предпо­лагать ситуации, которые людям, привыкшим мыслить в рамках традиционной хронологии, кажутся невозмож­ными или неправдоподобными.

По этой схеме, например, признать массовую со­гласованную деятельность фальсификаторов, пусть да­же она представляется неправдоподобной, мы все рав­но вынуждены, поскольку этого требует непреложный пункт 1. И вообще, какие бы поразительные следствия ни вытекали из пункта 1, из истинности этого пункта вытекает истинность также и этих следствий, и нам остается только порадоваться, от сколь глубоких и мно­гочисленных заблуждений мы теперь избавимся.

Дело, однако же, в том, что в действительности пункт 1 не доказан математически и тем самым не яв­ляется непреложным. Его истинность полностью зави­сит, среди прочего, от того, как отнестись к обсуждав­шейся выше гипотезе Гофмана о Фукидидовых звездах как литературном украшении,— с насмешкой (как АТФ) или с доверием. Достаточно принять эту гипотезу (в ко­торой в принципе нет ничего невозможного) — и боль­ше не будет ни средневековой датировки Фукидидовых затмений, ни фатальной необходимости признавать су­ществование бесчисленных фальсификаторов.

Истинность пункта 1 зависит и от ряда других обсто­ятельств, в частности: верно ли АТФ истолковал точный смысл фразы Фукидида; правда ли, что ни при каком неполном солнечном затмении никакие звезды и пла­неты не видны; каковы именно были конкретные аст­рономические условия обсуждаемого затмения. Самое мягкое, что можно сказать про позицию АТФ по каж­дому из этих вопросов, — что она столкнулась с реши­тельными возражениями со стороны тех, кто соответ­ствующими проблемами занимается профессионально.

Однако здесь нам даже нет нужды обращаться вновь к этим возражениям. Мы можем позволить себе широ­кий жест и на минуту допустить, что по всем этим пунктам позиция АТФ верна, и тем самым верна са­мая желанная для АТФ версия, а именно: текст Фуки­дида есть рассказ о полном солнечном затмении. То­гда на одной чаше весов окажется доверие или недо­верие к одной фразе у Фукидида, на другой — доверие или недоверие к тысячам письменных документов раз­ных стран, от надписей до летописей. Либо одно, либо другое — придется выбирать. АТФ, как мы уже знаем, выбирает доверие к Фукидиду и недоверие ко всей массе неудобных для новой хронологии свидетельств. Приятно все-таки, что в фоменковском мире, где кри­водушны почти все, нашелся один кристально честный даже в мелочах. Но в данный момент главное для нас все же не в том, какой именно выбор сделал АТФ.

Главное в том, что в самой этой процедуре выбора нет решительно ничего математического! Это же стопро­центно гуманитарная задача: оценить честность, осве­домленность, намерения, привычки, литературную ма­неру разных авторов, а также условия бытования са­мих письменных документов, вероятность искажений при копировании и т. п. и на основании всего этого сделать выбор.

Вот каково на самом деле соотношение гуманитар­ного и математического в том, что АТФ пытается вы­дать за математическое доказательство своей теории.

Остается, правда, еще математическая обработка «ди­настических параллелизмов». Но после разобранных в моей статье вопиющих подлогов, которые обнаружи­лись в главном «династическом параллелизме» Руси (и по поводу которых АТФ не решился сказать ни слова в свое оправдание), я считаю излишним возвращаться к этой проблеме.

Таким образом, наличие незыблемого математиче­ского фундамента под главным тезисом «нового уче­ния» — сокращением известной нам истории человече­ства до одного тысячелетия — это просто легенда, ин­тенсивно пропагандируемая самим АТФ. В действи­тельности в основе этого главного тезиса лежит не бо­лее чем гипотеза, никакой обязательностью не облада­

ющая. Ее ошибочность устанавливается хорошо извест­ным в науке методом, именуемым reductio ad absurdum («приведение к нелепости»): рассматриваются следст­вия, с неизбежностью вытекающие из этой гипотезы, и констатируется их ложность.

В данном случае важнейшим из таких следствий яв­ляется утверждение о фальсифицированности бесчис­ленных письменных памятников разных стран, которые прямо или косвенно указывают на традиционную, а не на новую хронологию. Но это утверждение ложно, по­скольку оно несовместимо с реальными возможностями людей XVI—XVIII вв. (см. выше) (а предполагать, что вся эта фальсификация производилась в XIX—XX вв., не решается даже АТФ).

Отсюда следует, что новая хронология неверна. (И уже как частность следует и то, что неверна интерпре­тация свидетельств Фукидида у АТФ — либо по причи­не, предполагаемой Гофманом, либо по какой-то дру­гой из нескольких принципиально возможных в подоб­ном случае причин.)

Итак, математическая непреложность «нового учения» есть фикция. Что же касается гуманитарной составляю­щей этого учения, то ее уровень находится ниже всех принятых в гуманитарных науках норм.

ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ ЛИНГВИСТИКА В БОРЬБЕ С НАУКОЙ

Очередное произведение любительской лингвистики

ниги А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского по «новой хронологии» продолжают выходить безостановочно.

Перед нами очередная новая книга:

Г. В. Носовский, А. Т. Фоменко. «Старые карты Великой Русской Империи». СПб., 2005 (далее: СК).

Это сочинение уже совершенно открыто не содержит никакой математики и никакой астрономии. Во введе­нии кратко излагается общая концепция мировой ис­тории, исповедуемая «новыми хронологами». Две трети книги занимает воспроизведение (небольшими фраг­ментами) старых карт мира. Остальное — это коммента­рии к этим картам, представляющие собой не что иное, как предположения о происхождении тех или иных гео­графических наименований, встречающихся на этих кар­тах. Понятно, что это занятие из сферы лингвистики.

Мы уже отмечали, что роль лингвистической тема­тики в трудах АТФ от сочинения к сочинению непре­рывно растет. И вот уже перед нами сочинение, прак­тически полностью посвященное лингвистическим во­просам.

На обложке книги сказано: «Авторы книги обнару­жили на представленных картах около 630 сюжетов,

подтверждающих теорию новой хронологии». Из этого ясно видна цель, с которой авторы занимаются линг­вистическими вопросами: их лингвистические выводы должны подтвердить положения «новой хронологии», т. е. новую картину мировой истории.

При этом, однако, пытаясь противостоять критике со стороны лингвистов, уже в самом начале книги авторы повторяют знакомый нам тезис о том, что лингвисти­ческие соображения якобы не играют никакой сущест­венной роли в концепции «новой хронологии» в целом:

«Предлагаемые нами географические отождествления основаны вовсе не на лингвистических соображениях (как иногда стараются представить дело некоторые оппоненты), а вытекают из новой математико-статистической хроноло­гии, изложенной в предыдущих книгах. (…) Отмечаемые нами лингвистические наблюдения вовсе не играют роли самостоятельных доказательных аргументов. Мы указываем на них для того, чтобы указать принципиальную возмож­ность НОВОГО ПРОЧТЕНИЯ старинных географических названий с точки зрения новой хронологии. УСТАНОВ­ЛЕННОЙ РАНЕЕ независимыми естественнонаучными ме­тодами» [СК: 7].

То же и далее: «Наша реконструкция опирается на но­вую хронологию, созданную при помощи естественнонауч­ных методов (в первую очередь математических и астроно­мических)» [СК: 9].

Если, однако же, лингвистические вопросы так не­существенны — зачем же только им посвящается вся книга?

Просто АТФ хорошо понимает, что именно на это (а совсем не на математические выкладки) «ловится» простодушный читатель.

Главная, капитальная неправда процитированного утверждения состоит в том, что «новая хронология» как таковая якобы уже установлена, а именно, установ­лена «при помощи естественнонаучных методов (в пер­вую очередь математических и астрономических)». Как уже было показано выше, вся математическая конст­рукция АТФ, будь она даже совершенно безупречна с собственно математической точки зрения, ничего не может дать для познания истории, если она исходит из неверных или ошибочно интерпретированных данных письменных источников. А в случае с АТФ ситуация именно такова: эти данные АТФ, будучи совершенно невежественным филологом и неквалифицированным историком, интерпретирует ошибочно (а иногда и про­сто искажает). Об этом подробно рассказано выше, в разделе «Можно ли изучать историю, не используя гу­манитарных методов» главы 2 и в разделе «Математи­ческая непреложность “нового учения” есть фикция» главы 3.

Второе, не менее важное для оценки деятельности АТФ обстоятельство состоит в том, что даже если бы «новая хронология» действительно с необходимостью вытекала из математико-статистических и астрономи­ческих расчетов, из этого следовал бы только тот чис­то негативный вывод, что традиционная картина исто­рии неверна. Никаких позитивных сведений о том, как же конкретно складывалась та «новохронологическая» история, которая, согласно АТФ, происходила в дейст­вительности вместо традиционной, его математико-ста- тистические и астрономические расчеты дать не могут.

Все утверждения АТФ относительно этой истории (а они касаются такого количества конкретных собы­тий и фактов, что занимают два десятка томов) полу­

чены АТФ без всякой связи с какой бы то ни было математикой, исключительно на основании соображе­ний гуманитарного характера — исторических и линг­вистических.

А каково качество этих их гуманитарных соображе­ний, будет видно ниже.

Отметим, что на книгу СК уже имеется резко кри­тическая реакция в виде книги-памфлета В. Г. Чувар- динского «История с географией. Как приостановить победное шествие математических историков» (Чувар- динский 2007), где читатель может найти большое ко­личество конкретных фактов, свидетельствующих о бес­почвенности утверждений «новых хронологов».

Конспект мировой истории по А. Т. Фоменко

Основному содержанию книги СК предпослано крат­кое изложение общей концепции «новой хронологии». Здесь мы читаем об уже известных нам чудесах с пере­ездом городов из одной страны в другую, о тождестве множества знаменитых исторических лиц разных вре­мен и стран между собой, о всемирном заговоре исто­риков и проч. Обо всем этом см. выше главу 2. Но ны­не очень усилился мотив всемирно-исторической роли якобы некогда существовавшей великой «русско-ордын- ской империи».

Приводим ряд выдержек из вводной части книги СК, чтобы читатель составил себе примерное представ­ление о том, в рамках какого изображения истории осуществляются все те лингвистические чудеса, о ко­торых речь пойдет ниже.

«В середине XII века, в 1152 году, рождается Иисус Христос. В светской византийской истории он известен как

император Андроник и апостол Андрей Первозванный. В русской истории он описан как великий князь Андрей Бого- любский. Детство Андроника-Христа прошло частично на Руси (где он, по-видимому, и родился), потом жил в Царь- Граде. Кстати, Царь-Град известен нам также под именами «античной» Трои и евангельского Иерусалима. Затем много времени Андроник-Христос и его мать Мария Богородица вновь провели на Руси. В 1185 году император Андроник- Христос был распят в Царь-Граде, на горе Бейкос = еван­гельской Голгофе» [СК: 9—10].

«Один из представителей прежней царской ромейской династии — «античный» царь Эней-Иоанн, ученик и сорат­ник Андроника-Христа, — покидает разгромленный Царь- Град = Трою = Иерусалим и направляется со своими спут­никами на Русь. Дело в том, что его царственные предки были родом из Руси» [СК: 10].

«Царь Эней-Иоанн берет власть в свои руки и основы­вает на Руси новую правящую династию».

«Это важнейшее событие отразилось в русских летописях как знаменитое “призвание варягов”, правление “варяга Рю­рика” и как основание Великого Новгорода. Согласно на­шей реконструкции, речь шла о превращении в столицу го­рода Ярославля = Великого Новгорода на Волге. Все это происходило в XIII веке».

«К концу XIII века на Руси возникает сильная центра­лизованная власть, опирающаяся на огромные природные богатства и ресурсы страны, а также на ее сильную про­фессиональную армию — Орду, костяк которой составляли казаки. (Слово ОРДА является, попросту, вариантом про­изношения слова РАТЬ, то есть войско; а «античное» и средневековое слово РУТЕНИЯ, которым называли Русь, означало РАТНЫЙ, РАТНАЯ страна)».

«Так на территории Руси возникла метрополия новой Империи, наследницы прежней — Ромейской. Мы назы­ваем ее Русью-Ордой или Великой = «Монгольской» Им­перией».

«Первыми ее царями-ханами в начале XIV века были два брата — Иван и Георгий Даниловичи. Они известны также как хан Батый и Чингиз-Хан (он же Георгий Побе­доносец). Создание «Монгольской» Империи отразилось во множестве документов «античности». В частности — как ос­нование знаменитого «античного» Рима (якобы в VIII веке до н. э.) братьями Ромулом и Ремом, потомками царя Энея- Иоанна».

«В начале XIV века из Руси-Орды начинается великое = «монгольское» завоевание мира» [СК: 11].

«Это была, по-видимому, довольно мирная колонизация, в том числе и пустовавших земель Западной Европы. Часть ордынских колонистов-казаков была направлена также в Африку и Азию, в том числе в Индию и Китай. Ордынское освоение, например, Индии той эпохи известно нам из ис­точников как появление здесь “ариев”».

«Таким образом, в XIV веке возникает огромная Вели­кая = «Монгольская» Империя с метрополией на Руси».

«В XV веке экспансия «Монгольской» Империи и коло­низация мира, начатая Русь-Ордой в XIV веке, была ус­пешно продолжена» [СК: 12].

«Через некоторое время войска Руси-Орды и ее союз­ника — Османии—Атамании на нескольких морских фло­тах пересекают Атлантический океан и появляются в Аме­рике. Эта грандиозная экспедиция отразилась на страницах старинных летописей как плавание Колумба…» [СК: 12—13].

«Другая часть русско-ордынских войск вошла в Север­ную Америку из Сибири и Дальнего Востока через Аляску, перейдя Берингов пролив. В результате «монгольской» ко­лонизации земель Американского континента в XV веке возникают цивилизации Майя, Ацтеков, Инков».

«Таким образом, в XV веке территория Великой = «Монгольской» Империи охватила практически весь на­селенный мир той поры».

«(Кстати, название «Монгольская» могло произойти от славянского слова МНОГО, МОЩЬ)» [СК: 13].

«В Западной Европе, а также в некоторых жарких обла­стях Средиземноморья начались массовые эпидемии. Ввиду недостаточного развития медицины той поры центральная ор­дынская власть не нашла эффективных медицинских средств борьбы с заразой. В то время прививки, вакцины и подоб­ные средства еще не были изобретены. Чтобы остановить ка­тастрофическое распространение болезней, Русь-Орда и Ос- мания=Атамания направили в Западную Европу войска с беспрекословным приказом истребить поголовно население зараженных территорий» [СК: 14].

«В итоге в Западной Европе возникло заметное социальное напряжение — естественная обида на свои собственные центральные ордынские власти за беспощадную медицин­скую карательную операцию».

«Местные наместники стали проявлять признаки самосто­ятельности».

«В конце XVI века Великая Империя вступает в период Великой Смуты. Западноевропейские наместники отделя­ются от центра».

«В начале XVII века Империя раскалывается. Ее метро­полия — Русь-Орда — погружается в Великую Смуту. Вой­ска Западной Европы вступают на территорию Руси. Преж­няя русско-ордынская династия терпит поражение и бес­пощадно вырезается на корню. К власти приходят проза­падные Романовы. На Руси воцаряется жесткий оккупаци­онный порядок, вводится крепостничество <…). Радикаль­ному реформированию (в частности, подчинению западно­европейским «стандартам») подвергаются практически все сферы жизни на Руси» [СК: 15].

«Именно в эту эпоху вместо прежней точки зрения: “Все в единой и неделимой Империи является общим достояни­ем и, в то же время, принадлежит единственному ордын­скому хану-императору и распределяется им” — приходит новая идеология раскола, выражающаяся в лозунгах: “Это — наша территория, мы здесь — полные хозяева и никому не подчиняемся”, “Мы лучше других”, “Мы тут жили раньше вас, поэтому отдайте нам эти земли”, “Наши достижения лучше ваших (наши корабли лучше ваших, наша наука луч­ше вашей)”, “Мы образованные, вы невежественные” и т. п.» [СК: 15-16].

«С целью обосновать права на захваченную и поделен­ную ими власть, узурпаторы-наместники, как в Западной Европе, так и Романовы на Руси, были вынуждены пере­писать историю. Великая = “Монгольская” Империя выти­рается со страниц летописей, а многие события специально отодвигаются в далекое прошлое. Именно для этой цели создается фальшивая скалигеровская хронология, намерен­но “удревляющая” даты многих событий XIV—XVI веков. Тем самым новые власти (узурпаторы) декларируют свою “древность”, а следовательно, и якобы наследственные права на многочисленные, только что возникшие провинциальные престолы. В отделившихся провинциях Империи на базе прежнего государственного славянского языка Империи и на базе местных диалектов изобретаются и активно вне­дряются новые языки (например, французский, немецкий, испанский, английский, “древняя” латынь). Это позволило мятежникам-реформаторам возвести языковые барьеры ме­жду населением новообразовавшихся государств».

«Изобретение новых языков позволило ускорить про­цесс погружения в небытие памяти о Великой Империи в отделившихся провинциях и предотвратить реставрацию Империи. Однако, поскольку новоизобретенные в XVI— XVII веках языки неизбежно возникали на базе славянско­го языка Империи, в них, оказывается, даже сегодня оста­лись заметные славянские следы» [СК: 16].

«До конца XVIII века на территории Руси продолжала существовать огромная Московская Тартария (ее называли также Великой Тартарией) — гигантский осколок прежней

Империи. Ее территории начинались сразу за Волгой и охватывали Урал, Сибирь, Среднюю Азию, Аляску и Се­верную Америку. Противостояние Московской Тартарии с романовской Россией (первоначально, кстати, довольно небольшой по размерам) завершилось известной “войной с Пугачевым” во второй половине XVIII века. Западным ок­купационным войскам, находившимся в России, совместно с романовскими частями, удалось разгромить Великую Тартарию. Одновременно было организовано нападение на североамериканские земли Московской Тартарии с восточ­ного побережья. В результате возникли Соединенные Шта­ты Америки» [СК: 16—17].

«Начиная с XVIII века память о Великой = “Монголь­ской” Империи постепенно уходит в прошлое. Активную роль в этом сыграла историческая наука XVII—XIX веков, фактически выполнявшая приказ новых властей, кровно заинтересованных в том, чтобы избежать возможной реста­врации Империи. Требовалось побыстрее истребить память о ней. Идея реформаторов понятна: дабы предотвратить восстановление Империи, надо, чтобы народы ЗАБЫЛИ САМ ФАКТ ЕЕ НЕДАВНЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ. Та­ким образом, приказ о переписывании в нужном ключе всей истории преследовал исключительно политические цели, жизненно важные как для западноевропейских реформа­торов, так и их ставленников на Руси — Романовых. Этим объясняется согласованность исторической фальсификации, развернувшейся фактически по единой государственной про­грамме в разных странах. Поскольку цель была едина» [СК: 17].

В качестве конспекта научно-фантастического ро­мана этот рассказ выглядел бы довольно обыкновенно. Стилистика, правда, слишком уж выдает то, что это рассказ для детей. Чего стоит один лишь эпизод, где западноевропейцы обиделись на своего ордынского по­велителя! Белые и черные герои (русско-ордынские ха­ны и западноевропейские мятежники) выглядят впол­не так, как положено в компьютерных играх.

Каково же изумление читателя, когда ему говорят, что это не роман, а научная концепция! И что эта кон­цепция создана «при помощи естественнонаучных ме­тодов (в первую очередь математических и астрономи­ческих)»!

Он должен поверить в то, что математика способна установить, например, что Иисус Христос провел дет­ство на Руси; что Новгород — это Ярославль; что в XV веке войска Руси-Орды пересекли Атлантический оке­ан и овладели Американским континентом; что они не­когда проводили в Западной Европе «беспощадную ме­дицинскую карательную операцию»; что латынь, фран­цузский, немецкий, испанский и английский языки были изобретены мятежниками, и сотни других кон­кретных фактов.

С тем же успехом можно поверить, что математика знает способы воскрешения мертвых или превращения свинца в золото.

Авторы сочли уместным дать на десяти страницах [СК: 9—18] рассказ, озаглавленный «Краткое напоми­нание нашей реконструкции» (откуда и взяты приве­денные выше цитаты), а не просто сослаться на свои предшествующие книги. На этом фоне особенно за­метно, что они в то же время не нашли возможным и нужным уделить хотя бы одну страницу «краткому на­поминанию», пусть даже в самых общих чертах, о том, какова та цепь заключений, в начале которой стоит не­что установленное естественнонаучными методами, а в конце — хотя бы основы того, что авторы называют «наша реконструкция». Вместо этого авторы как бы говорят читателям: «Хватит с вас того, что мы вам ре­шительно заявляем: такая цепь заключений есть; толь­ко она находится за рамками настоящей книги, в дру­гих книгах».

Ясно, что заверения авторов «новой хронологии», будто их концепция создана естественнонаучными ме­тодами, — это просто пускание пыли в глаза проста­кам, которые от общего почтения к математикам гото­вы поверить им на слово в чем угодно.

В частности, в процитированной выше фразе: «Пред­лагаемые нами географические отождествления осно­ваны вовсе не на лингвистических соображениях <…), а вытекают из новой математико-статистической хроно­логии» — использовано совершенно новое для матема­тики и логики понимание слов «А вытекает из В», а именно: «если В, то мне начинает казаться, что А».

В самом деле, какое отношение может иметь какая бы то ни была математика, например, к установлению того, что в XIV—XVI веках весь мир был подчинен рус- ско-ордынским правителям и говорил по-славянски?

Единственное, что может показаться непосредствен­но убедительным простому читателю, — это демонст­рация названий из разных мест земного шара, сколь- ко-то похожих на русские. И ровно этим авторы и за­полняют свой том. Так что лингвистические выкладки служат у них отнюдь не подтверждением чего-то уже установленного, а фактически единственным основани­ем для их баснословных геополитических утверждений. И заверения авторов: «Отмечаемые нами лингвистиче­ские наблюдения вовсе не играют роли самостоятель­ных доказательных аргументов» — это чисто словесная уловка. В действительности именно эти «наблюдения», а не что-либо иное, призваны оказать психологическое воздействие на читателя.

Прекрасно известно, что распавшиеся империи оста­вляют многочисленные следы в языках, культуре, лите­ратуре, образе жизни входивших в империю народов. В Южной Америке, захваченной испанцами и порту­гальцами, остались испанский и португальский языки. В странах бывшего Арабского халифата остался араб­ский язык. После распада Римской империи в части стран просто осталась латынь, в другой части местные языки впитали в себя множество латинизмов. В язы­ках балканских стран, бывших под властью Оттоман­ской империи, множество тюркизмов. В языках на тер­ритории бывшего СССР множество русизмов. В язы­ках бывших английских колоний множество англициз­мов; и т.д. Не говорим уже об аналогичных следах в культуре, о фиксации прежних событий в националь­ных летописях и фольклоре и т. п.

И вот «новые хронологи» утверждают, что сущест­вовала русско-ордынская империя, охватывавшая прак­тически весь мир. Особо подчеркивается, что под рус- ско-ордынским владычеством находились Западная Ев­ропа и Америка.

Но где же тогда следы такого прошлого, которые не­избежно должны были бы остаться?

О каких-либо следах в культуре, искусстве, литера­туре, фольклоре, в летописных традициях и т. п. авторы даже и не говорят. Единственное, что они в связи с этим обсуждают, — это слова.

При этом, однако, практически никаких русизмов в языках Западной Европы или Америки они не указы­вают. Дело в том, что в книге вообще почти отсутству­ют какие-либо упоминания конкретных языков, ска­жем, немецкого, испанского, какого-нибудь из индей­ских, — авторы как будто не замечают существования в мире разных языков.

Все сводится к проблеме географических наименова­ний. Книга СК построена как собрание свидетельств о том, что весь мир полон географических наименований русского (или русско-ордынского) происхождения. Ка­ково качество этих свидетельств с точки зрения серьез­ной лингвистики, мы покажем ниже.

Отрицание науки лингвистики

Есть много сходства в том, как АТФ трактует суще­ствующую историческую и существующую лингвисти­ческую науку, — он не признает за ними никакого объ­ективного знания, попросту говоря, дает понять, что как науки они вообще не существуют.

Но тут есть разница между историей и лингвисти­кой. По утверждению АТФ, ошибочность традицион­ной истории вытекает из произведенных им математи­ческих и астрономических расчетов. А коль скоро это так, то взгляд на историю должен быть пересмотрен, 410 АТФ и делает: он строит новое представление об истории, в корне отличающееся от традиционного.

Что же касается существующей лингвистики, то здесь АТФ даже и не выставляет никаких математических или астрономических соображений, которые дали бы основание ее отрицать. Он, правда, прежде пытался объявить существующую лингвистику несостоятельной на том основании, что она якобы построена на тради­ционной хронологии и в силу этого неверна. Но это было совершенно голословное заявление: выводы линг­вистики в действительности независимы от хроноло­гии (см. об этом главу 2, раздел «Любительские поис­ки происхождения слов»).

Но раз нет математических оснований отрицать линг­вистику как науку, то АТФ, недолго думая, отрицает ее уже без всяких оснований — если, конечно, не считать основанием мнение самого АТФ, что ему как матема­тику в любой области знания виднее, чем соответствую­щим специалистам, что верно, а что неверно.

Заметим, что судьбу лингвистики разделяют и другие дисциплины, данные которых свидетельствуют об аб­сурдности фоменковской перекройки мировой истории.

Так, дендрохронология, как мы узнаём от АТФ, ни­чего не стоит.

Радиоуглеродный анализ, как мы узнаём из того же источника, тоже ничего не стоит.

Какое значение может иметь то, что в той и другой области работает множество исследователей в десятках стран! АТФ, возвышаясь в своем статусе математика сразу над всеми науками, сообщает нам: никакие выво­ды этих дисциплин не следует принимать во внимание.

Современная лингвистика представляет собой разви­тую область знания, в которой работают десятки тысяч специалистов. Прошло время, когда эта наука представ­лялась чисто умозрительным занятием, не имеющим отношения к практической жизни. Специалисты-линг- висты ныне активно востребованы, помимо гуманитар­ной сферы, в самых передовых и активно развивающих­ся сферах техники, прежде всего в мире информатики и компьютерных технологий.

В лингвистике сформирован развитый понятийный аппарат, успешно обслуживающий описание и практи­ческое применение языков, равно как все виды обра­ботки текстов.

Лингвистика накопила огромный фонд знаний о конкретных языках и об их истории. Тем самым она обладает обширнейшими сведениями о том, что быва­ет и чего не бывает в естественных языках. На основе этих сведений выявлен ряд важнейших закономерно­стей, которым подчинено функционирование языков и их историческое развитие.

В книге НХ авторы «новой хронологии» проявили полное незнакомство с основными положениями линг­вистики, хотя они активно занимались вопросами, свя­занными с языком. Можно было предположить, что они наивно не подозревали о существовании лингви­стики как науки.

Но ныне критика со стороны лингвистов, в частно­сти, та, которая содержится в моей статье, составив­шей выше главу 2, авторам известна (АТФ ведь даже отвечал на эту мою статью). То есть они уже знают, что профессиональные лингвисты оценивают их линг­вистические выкладки как безграмотные.

Какова же их реакция? Исправили ли они хоть что- нибудь из своих лингвистических ошибок? Оспорили ли пункты, в которых они считают критику неверной?

Они реагируют не как ученые, а как лидеры движе­ния, для которого давно существенна не истина, а за­бота о сохранении и укреплении своих рядов. В своих лингвистических абсурдах они не изменили ничего; кое в чем даже пошли дальше прежнего. Иначе говоря, они открыто игнорируют общепризнанные положения лингвистики.

Вместо этих положений они продолжают пользовать­ся самыми примитивными и невежественными приема­ми любительской лингвистики.

Тем самым они ясно показывают своим последова­телям, что с их точки зрения никакой науки лингви­стики, которая знала бы про язык больше, чем произ­вольный человек любого рода занятий, не существует.

Представим себе химика-любителя, который заявля­ет профессиональным химикам: «Я не хочу ничего слы­шать про вашу таблицу Менделеева, про ваши атом­ные веса, молекулы, формулы реакций и всё тому по­добное. Ничего этого я своими глазами не вижу. И я действую попросту — вижу цвет раствора и понимаю: раз цвет одинаковый, значит, и вещество одно и то же. И больше мне ничего не надо».

АТФ — лингвист совершенно такого же уровня. Ему объясняют, что есть фонемы и морфемы, есть законы фонетических изменений, существует родство языков, существуют памятники, запечатлевшие древнее состо­яние конкретного языка, и т.д. Все это он полностью игнорирует, принимая во внимание ровно одно: внеш­ний вид слова любого языка в русской транскрипции, то есть то, что он может видеть, не изучая ни языков, ни их истории, ни лингвистических законов. И если два слова (любых языков и эпох) имеют одинаковый или похожий внешний вид, то он смело делает вывод, что одно из них произошло из другого. То есть дейст­вует воистину попросту — совершенно так же, как тот химик-любитель.

К несчастью для лингвистики, в нашем обществе элементарная грамотность в сфере лингвистики встре­чается несравненно реже, чем грамотность в сфере хи­мии. И поэтому подобный химик-любитель не вызовет у окружающих ничего кроме насмешки, а лингвист- любитель, увы, может пользоваться благосклонностью немалого числа слушателей или читателей.

В книге СК имеется новшество, возникшее, воз­можно, в связи с критикой со стороны лингвистов. А именно, принято решение механически добавлять поч­ти к каждому утверждению, касающемуся происхожде­ния слов, некое «смягчение категоричности»: «может быть», «по-видимому», «не исключено», «вероятно», «скорее всего», «могло произойти». Тем самым авторы как бы ограждают себя от критики со стороны лингви­стов: они ведь, с формальной точки зрения, ничего не утверждают с определенностью.

Нельзя не признать этот новый прием довольно лов­ким. Конечно, книга, состоящая из 630 утверждений, которые все даны со словами «может быть», с научной точки зрения не представляет по сути дела никакой ценности: ведь в каждом из 630 случаев решение мо­жет быть и не таким. Но книга СК рассчитана вовсе не на научную оценку. Она рассчитана на легковер­ного и некритического читателя, который не придаст большого (или даже вообще никакого) значения всем этим «может быть» и «по-видимому», тем более что, по­вторяясь при каждой фразе, они уже начинают вос­приниматься просто как пустая речевая формальность. Между тем сам натиск 630 утверждений, упорно бью­щих в одну точку: «смотрите, русские некогда владели всем миром» — должен пленить читателя и заставить его поверить в основной тезис авторов.

Любительская лингвистика в действии

Ниже приводится еще некоторое число примеров из книги СК. Читатель легко заметит, что они вполне по­хожи на примеры из НХ, которые мы приводили выше в главе 2. Соответственно, и при их рассмотре­нии мы поневоле снова затрагиваем те же проблемы, которые уже обсуждались при анализе НХ. Но детально комментировать каждый из приводимых примеров я не буду (такие комментарии читатель при желании мо­жет найти в книге Чувардинский 2007).

Скажу коротко с полной ответственностью: сравне­ния слов в СК, в частности, все без исключения при­меры, приводимые ниже, с точки зрения лингвистики чудовищны. Это уровень самой невежественной гра­фомании.

Не спасают и «смягчения» вроде «может быть», «воз­можно», «не исключено» и т.п. На самом же деле: не может быть, невозможно, исключено. А в тех редчай­ших случаях, где теоретически все-таки может быть, то только с вероятностью, близкой к нулю.

Лингвисты уже давно указали авторам, что главной для языка является его устная форма, а письменная фа­культативна и у большинства языков мира до недавне­го времени просто отсутствовала. И что новые слова всегда возникают в устной речи и лишь после этого фиксируются на письме, а не наоборот.

Но у авторов «новой хронологии» по-прежнему все объяснения исходят из того или иного «прочтения». Им ничего не стоит предположить, например, что кар­тограф случайно или намеренно исказил название го­рода на карте и вот уже в самом этом городе (который может быть сколь угодно древним) жители начинают называть его не так, как они привыкли, а в соответст­вии с этой картой.

Особенным успехом пользуется «обратное прочте­ние», т. е. прочтение слова задом наперед (о котором подробно рассказано в главе 1, в разделе «Вольные иг­ры со звуковым составом слова»). Авторам, конечно, известно разъяснение лингвистов, что никакого «обрат­ного прочтения» ни в западных, ни в восточных язы­ках, ни в зонах их контакта, кроме как в словесных играх, не бывает и что никаких новых слов, возник­ших из «обратного прочтения» какого бы то ни было слова, в языках мира нет.

Но авторы воинствующим образом игнорируют этот факт. В самом деле, им просто немыслимо отказаться от такого ценнейшего инструмента для перелицовки слов (в которой они постоянно испытывают потреб­ность). В их мире небывалое событие, именуемое «об­ратное прочтение», происходит на каждом шагу. При­мер: «Название ALBION могло произойти от слова БЕЛЫЙ при обратном его прочтении: БЕЛ -> АЛЬБ» [СК: 270].^[27]

Из того же БЕЛЫЙ тем же обратным прочтением получаются Альпы [276].^[28] Из Орды обратным прочте­нием получаются река Одер [335] и река Doris (испан­ское Duero) [274]. Из Руси обратным прочтением по­лучаются Сирия и Ассирия [326], а также и Сербия [334]. И т. д.

В дополнение к «обратному прочтению» авторы ны­не изобрели еще один совершенно фантастический спо­соб обработки слов, дающий нужное им звучание. В сообществе лингвистов-любителей авторы могут брать патент на этот прием. Берется сочетание, скажем, Бе­лая Русь и первая часть сокращается до одной своей начальной буквы: Б-Русь. Полученный результат уже годится для объяснения любых слов, содержащих по­следовательность брус-, например:

«Кстати, может быть, название BRUSSEL (БРЮССЕЛЬ) является легким искажением слова Б-РУССЫ, то есть Бе­лые РУССЫ» [СК: 600].

«На юге Италии отмечена область ABRUZZO, название которой, по-видимому, произошло от слов РУССЫ или Б-РУССЫ, то есть Белые Руссы или Белорусы» [606].

Разница между б и п — для авторов «новой хроно­логии», конечно, пустяк, поэтому ничто не мешает вы­двинуть и такие утверждения:

«Область ПРУССИЯ (PRUSSIA), (…) означало ранее, вероятно, П-РУССИЯ, то есть Белая РУСЬ, БелоРУССИЯ» [СК: 342].

«В центре Франции Птолемей указывает область и на­род PARISH, то есть ПАРИЖАНЕ, в современном произно­шении. Отсюда и слово ПАРИЖ. (…) Ранее слово PARISH указывало, скорее всего, на П-Русов, то есть на Белых Рус­сов, белорусов, пришедших сюда из Белой Орды во время завоеваний XIV века» [278—279].

Можно двигаться по этому пути и дальше:

«От слова П-РУСЫ произошло, скорее всего, и «антич­ное» название ПЕРСЫ, ПЕРСИЯ» [299].

Что авторам из того, что записи типа Б. Русь не су­ществуют нигде, кроме письменных канцелярских обо­значений, никогда не произносятся как брусъ и нигде и никогда не превращаются в названия географиче­ских пунктов в живом языке? Ведь они уже давно без всякого смущения пользуются «обратным прочтением», которое точно так же не создает новых названий ни­когда.

Историческая лингвистика давно установила, что каждый фонетический переход, во-первых, строго огра­ничен определенным языком и определенным перио­дом его истории, во-вторых, за весьма редкими исклю­чениями носит характер не индивидуальный, а всеоб­щий, т. е. совершается во всех словах данного языка, где имеется соответствующая совокупность условий.

Авторы вновь полностью игнорируют это положе­ние, как если бы они никогда о нем не слышали.

Произвол в замене одних букв на другие, их выбра­сывании, добавлении и перестановке — совершенно та­кой же, как в работе НХ.

Например, слово Орда, если верить авторам, дало десятки, если не сотни географических названий в са­мых разных уголках земного шара. Вот некоторые из наиболее известных (приводим, где это не мешает из­ложению, современные названия):

горы Арденны (якобы^[29] «Ордынская область»), озеро Гарда, Адриатическое море, Хорватия, Кордова, Грац, Гродно, Herteford (в Англии) (из Horda + Horda, т. е. Орда + Орда^[30]), Эрфурт (тоже из Horda + Horda), Кар­фаген (из Horda + Жена), Пикардия (из Пика Орды), реки Одер и Дуэро (ср. выше), Лабрадор, Порто (и Пор­тугалия’, из П-Орда, по модели П-Руссия).

Немногим меньше названий возникло, как мы узна­ём, из слов Русь, Руссы, Русины, например: Аризона, Ареццо, Ла-Рошель, Рошфор, Mar Rosso (т. е. Красное мо­ре), также Абруццы, Брюссель, Пруссия, Париж, Персия (ср. выше). И, конечно, в этом списке фигурирует и «фирменное блюдо», своего рода масонский знак, сим­волизирующий принадлежность к сообществу лингви- стов-любителей, — этруски («это русские»), О названии Брешиа см. отдельно ниже.

Из тартары (татары) получились, в частности, Тар­ту, Трир, Феррара и очень много другого.

Приведем и некоторые другие примеры с достопри­мечательными фонетическими отношениями между сравниваемыми словами (наши пояснения даны в угло­вых скобках):

«Слово КЕЛЬН является, ясное дело, легким искажени­ем слова КОЛОНИЯ, то есть русского слова СЕЛЕНИЕ» [СК: 347].

«Кстати, слово Lacus тоже славянское, происходит от ЛА­КАТЬ, ЛУЖА, ЛАКАЮ, ВЛАГА [596]». (Латинское lacus — ‘озеро’.)

«Название известного перуанского города Куско (CUS­CO), (…) может быть, происходит от слова КАЗАКИ» [466].

«Не исключено, что название Мексика произошло от слова Москва, Мосох, Мешех. В частности, название Мек­сиканского залива — Golfo Mexi сапо (как оно написано на данной старинной карте), могло произойти от словосочета­ния Московский Хан или Мосох хан (Mexi сапо)» [462].

Как уже указывалось в главе 1, для лингвиста-люби- теля связать по смыслу любые два понятия — не проб­лема. В книге СК наивность и нелепость предполагае­мых смысловых переходов нередко побивает все рекор­ды. Вот некоторые примеры:

«А название РОНА для многих рек Европы (…) — это славянское слово, означающее “ронять” капли, слезы и т.п.»; «Повторим, что РОНОЙ называли реку вообще» [СК: 345, 346]. (Что и говорить, самое заметное свойство реки, конечно, то, что она роняет капли.)

«Латинское слово INSVLA (insula), вероятно, произошло от славянского НАСЕЛЯЮ, НАСЕЛИТЬ» [270]. (Insula — ‘остров’; населенность — это, конечно, определяющая чер­та острова.)

«Любопытно, что ВСЯ Америка целиком именовалась ИНДИЕЙ НОВОЙ. То есть “далекой новой” страной, по­скольку слово Индия произошло от старого русского слова ИНДЕ = далеко, где-то» [462]. (Комментарии здесь и да­лее, по-видимому, уже излишни.)

«Может быть, название Бразилии (Bresilia) произошло от славянского ПОРОСЛЬ, то есть страна, заросшая, по­росшая лесами» [462].

«Известный прибрежный город Салоники (Salonica) (…) получил свое название, может быть, от слова СОЛЕНЫЙ, поскольку в море — соленая вода» [334].

«Название прибрежного города BARSALONA (совре­менная Барселона) могло произойти от сочетания БЕРУ + СОЛЕНЫЙ, Брать Соль, поскольку вода в море — соленая. Может быть, тут специально собирали соль. Возможен и другой вариант: БЕРег СОЛЕНЫЙ, БРег СОЛЕНЫЙ, то есть берег соленого моря» [338].

«Не исключено, что название Сарматия Азиатская — S ARM ATI A ASIAtica — произошло от сочетания «Царя Мать Иисуса» [316].

Как и в книге НХ, авторы как бы не знают, что на свете существуют разные языки. И совершенно не по­дозревают о том, что, говоря о переходе одного звука (у авторов — буквы) в другой, нужно указать, в каком языке. Например, мы находим следующее рассуждение:

«Может быть, в название известного испанского города КОРДОВА (CORDUBA на карте Птолемея) (…) тоже вошло слово HORDA = Орда, при переходе Г-К, т. е. HORDA -» CORDU-ba. Отсюда, кстати, видно, что Б и В переходили друг в друга» [СК: 338].

Последняя фраза выглядит как скрытая реплика на наше замечание о том, что в русском языке б и в ни­когда не «переходят» друг в друга (см. главу 2, раздел «Любительские поиски происхождения слов»). Авто­рам не приходит в голову, что их пример может что-то говорить только об испанском языке, но не о любом языке вообще.

А вот еще одно замечательное утверждение:

«Кстати, название известного города БРЕШИА могло произойти от Б-РА1ПА, то есть Белая Русь или П-Руссия, Б-Руссия» [СК: 286].

Отсюда видно, что авторам все равно, как назвать Русь, — РУСЬ или РАИТА (так они передают англий­ское Russia). О том, что это было за общество, где Русь могли называть то РУСЬ, то РАИТА, авторы не заду­мываются.

И совершенно невообразимое по беспардонности отношение к другим языкам проявляется у авторов в том, что они без всякого смущения берутся объяснять из славянского (или просто русского) языка даже те названия, которые в местном языке имеют ясный смысл. Вот пример:

«Название VENESVELA (современная Венесуэла), по- видимому, произошло от славянского ВЕНЕЦ ВЕЛикий. Эта мысль подтверждается также тем, что здесь же, рядом, на карте мы видим название Венесуэла в форме VENE­ZUELA (…). Здесь славянское слово ВЕНЕЦ присутствует в своей точной форме: VENEZ» [СК: 470].

И это притом, что хорошо известно, как сложилось это название: оно пошло от индейского свайного по­селения на берегу моря, которое показалось испанцам похожим на Венецию, и они назвали его Venezuela, то есть ‘маленькая Венеция’ (-uel-a — широкоупотреби­тельный испанский уменьшительный суффикс).

В книге Чувардинский 2007 разбирается целый ряд других примеров такого же рода из СК: например, на­звания, включающие французское fort ‘форт, крепость’ «новые хронологи» трактуют как содержащее все то же пресловутое Орда; в ту же Орду у них превращается английское ford ‘брод’; французское roche ‘скала’ пре­вращается в Русь; Ferrara (прозрачное производное от итальянского ferro ‘железо’) толкуется как тартары (татары) и т. д.

Чтобы почувствовать, какое надругательство над язы­ком представляют собой подобные «истолкования», во­образите, что английский любитель, столь же невеже­ственный и тенденциозный, как АТФ, взялся истолко­вать название Красная площадь и «разгадал» его так: это название — «слегка искаженное» английское crusty plot ‘покрытый коркой земельный участок’. У немца разгад­ка бы вышла другая: krasser Plotz ‘резкий удар’. У фран­цуза — третья: crasse de pelote ‘грязный ком’. «Но это же всё бессмыслица!» — скажете вы. Но разве «венец великий» или «беру соленый» намного осмысленнее?

Смею заверить читателя, что с этой задачей (истол­ковать Красную площадь на своем языке) справился бы и арабский любитель, и турецкий, и китайский. Для этого достаточно вооружиться фоменковской методи­кой сравнения слов.

Нетрудно представить себе, какое чувство вызвала бы подобная изобретательность иностранных лингви­

стов-любителей у русской публики, особенно если бы каждый из них заявил, что это именно его националь­ные войска стояли на Красной площади, когда ей да­вали такое название. Но АТФ и не рассчитывает на одобрение в Венесуэле. Ему достаточно того, чтобы вы­звать энтузиазм у простаков в России.

В статье «Лингвистика по А. Т. Фоменко» я в по­дробностях показал, каким немыслимым, нечеловече­ским всеведением должен был бы обладать изобрета­тель латыни, если бы латынь была «изобретена».

И вот АТФ не только повторяет свой абсурд про изобретение латыни (на сей раз это событие происхо­дит аж в XVII веке^[31]), но и с поистине молодецким размахом относит к числу изобретенных тогда же еще и французский, немецкий, испанский и английский языки (см. цитату выше, в разделе «Конспект мировой истории по А. Т. Фоменко»),

В самом деле, как же было прихвостням властей не изобрести четыре-пять языков, если была такая силь­ная потребность «возвести языковые барьеры между населением новообразовавшихся государств». Ну, а уж народы, конечно, послушно оставили свой прежний язык (славянский, как объясняет нам АТФ) и перешли в полном составе каждый на тот новоизобретенный язык, который был им предписан. А потом, чтобы за­мести следы, быстренько понаписали тысячи томов на свежевыученных искусственных языках, которые мы теперь наивно называем великой французской, немец­кой, испанской и английской литературой, придумав в каждой вереницу никогда не существовавших авторов предшествующего тысячелетия.

Отметим, что круг фальсификаторов истории ныне у АТФ сильно расширился по сравнению, скажем, с со­чинением 12-летней давности НХ, которое мы разби­рали выше. Там вину за фальсификацию несли истори­ки. Их, конечно, было много, но все же это была весь­ма небольшая часть населения. А теперь мы узнаём от АТФ, что в этом деле участвовало великое множество людей всех родов занятий. Все люди, сохранявшие па­мять о четырех-пяти поколениях своих предков, не го­воря уже о тех уважающих себя родах, которые сохра­няли память о десятке и более поколений, в угоду вла­стям рассказывали своим детям уже не прежнюю се­мейную историю, где несколько поколений тому назад фигурировали, как понятно из объяснений АТФ, люди со славянскими именами, а специально придуманную, в подражание фальсификаторам-профессионалам, фаль­шивую семейную историю, где предкам были припи­саны выдуманные французские, немецкие, испанские, английские имена.

Борьба с наукой

Все сопоставления из книги СК, приведенные вы­ше в качестве примеров, не просто ошибочны. Они вопиющим образом нарушают все самые элементар­ные требования к сравнению языковых единиц. Уро­вень «новых хронологов» в этом занятии ровно такой же, как у шестилетнего мальчика, которому предло­жили бы поползать по карте мира и отыскать на ней как можно больше названий, хоть сколько-нибудь по­хожих на какие-нибудь из известных ему слов. Можно только ужасаться тому, что этим много лет подряд за­нимаются взрослые дяди с академическими званиями.

Следует полагать, однако, что эти дяди в действи­тельности знают, что делают, — они открыто борются с профессиональной лингвистикой, которая стоит на их пути, рассчитывая победить ее не на поле научной дис­куссии, а в сражении за симпатии массового читателя.

Вот несколько более конкретных соображений, при­водящих к сильнейшему сомнению в том, что «новые хронологи» просто наивны, как шестилетний мальчик.

Читая о сопоставлениях вроде Кордова — Орда, не­возможно представить себе, чтобы математик не пони­мал, какого рода задачу он решает при отыскании та­ких соответствий.

Возьмем карту какой-нибудь страны, скажем, карту любой испаноязычной страны Южной Америки. Если карта подробная, то на ней будут тысячи географиче­ских названий. Все они записаны средствами испан­ского языка и могут быть затранскрибированы по-рус- ски. В испанском языке (а также и практически во всех индейских) есть фонемы, которые в русской записи будут переданы как р, д, т, г, к, ф, о, а, у.

Как мы видели выше при перечислении слов, кото­рые, по мнению авторов «новой хронологии», произо­шли от слова Орда, для сопоставления со словом Орда авторам достаточно встретить любую буквенную цепоч­ку из довольно большого списка (включающего, в част­ности, орд, ард, гард, корд, карф, грод, форд, фурт, одер, дор и ряд других). Назовем такие цепочки «совмести — мыми со словом Орда». В составе слова цепочка не­обязательно должна быть начальной или конечной: то, что стоит перед ней или после нее, разрешается истол­ковывать как часть сложного слова или аффикс. По­нятно, что «новые хронологи» признали бы совмести­мыми со словом Орда не только указанные выше, но и многие другие цепочки.

Мы не будем здесь строить точных правил того, ка­кие именно цепочки признаются совместимыми со сло­вом Орда (и тем более с произвольным словом W). Но математику было бы как раз естественно это сделать.

Дальше он мог бы посчитать (учитывая, что русских букв всего 33, и исходя, например, для простоты из гипотезы о случайном распределении фонем в словах рассматриваемого языка), какова вероятность того, что, скажем, в тысяче названий встретится хотя бы одно, содержащее цепочку, совместимую с Орда.

Думаю, без всяких подсчетов любой согласится, что эта вероятность близка к единице. Более того, велика вероятность того, что названий с такими цепочками найдется существенно больше чем одно.

Но ведь «новым хронологам» достаточно даже одно­го такого названия, чтобы заявить: вот след пребыва­ния здесь Орды (русско-ордынского войска). Отсюда следует, что с вероятностью, близкой к единице, в лю­бой стране мира найдется хотя бы один «след» пребы­вания там Орды.

Однако столь же очевидно, что всё то же самое вер­но не только для слова Орда, но и, например, для не­мецкого слова Ort ‘место’, и для латинского слова ordo ‘порядок’, и для арабского слова ’ard ‘земля’, и для таджикского слова орд ‘мука , h т. д.

Но и это, конечно, лишь ничтожная часть всех тех слов самых разных языков, для которых все сказанное о слове Орда тоже верно: ведь для этого годится любое слово любого языка, состоящее из небольшого числа достаточно распространенных фонем.

Но отсюда следует, что наличие у слова Орда «сле­дов» во всем мире, которое «новые хронологи» подают как важный научный факт, подтверждающий новую концепцию истории, в действительности решительно ничего не подтверждает. Ведь если следовать фомен- ковской методике, то можно взять почти любое корот­кое слово любого языка, и его «следы» непременно най­дутся во всех странах мира!

Как может математик не произвести этого простого расчета?

Дело, таким образом, не в неведении.

«Новые хронологи» поступают не как ученые, а как мастера пиара и рекламы, мастера психологического воздействия на легковерных и некритичных.

В своей статье о «лингвистике по АТФ» я выдумал, в качестве пародии на утверждения АТФ, ряд очевид­ных абсурдов, добросовестно стараясь, чтобы они были как можно глупее. Среди этих пародий были, напри­мер, такие: «Названия Сирия, Ассирия и Персия — это просто переиначенное название Руси, России»; «На русском языке говорили когда-то во всем мире»; «Пер­воначальное население Южной Америки составляли русские».

И что же? Оказывается, многие из придуманных мною пародий, например, все те, которые здесь при­ведены, в самом деле содержатся в тех или иных сочи­нениях тех же авторов — в качестве поданных всерьез утверждений «новой хронологии»! В частности, все они фигурируют и в книге СК.

Что и говорить, в такой беспардонности опознается рука большого мастера пиара. Это ведь сильный ход, обезоруживающий критика, — на обвинение в абсурде с полной решительностью отвечать еще большим аб­сурдом.

Например, читатель изумляется: «Как же вы гово­рите, что Америку захватил русско-ордынский флот? Ведь Америку открыл Колумб!». А тут АТФ спокойно отвечает: «Так флот Колумба и был русско-ордынским» (см. цитату выше, в разделе «Конспект мировой исто­рии по А. Т. Фоменко»).^[32]

Или читатель не может поверить, что название Са­лоники происходит из русского слова солёный’. «Ведь полное название города — Фессалоники, в греческом словаре указано, что оно значит ‘фессалийский’, ‘при­надлежащий Фессалии’ и встречается уже у Полибия и Плутарха!» На что «новые хронологи» ему ответят: «А не было никакого Полибия и никакого Плутарха».

Или читатель недоумевает: «Разве это мыслимо, что­бы латынь была кем-то изобретена?» Ответ: «Да что там латынь! Точно так же были изобретены еще и французский, немецкий, испанский и английский!»

Попробуйте-ка потягаться с таким полемистом.

Игнорируя профессиональную лингвистику, «новые хронологи» недвусмысленно приглашают своих после­дователей встать на ту точку зрения, что никакой науки лингвистики, которая знала бы про язык больше, чем человек с улицы, не существует.

Если раньше занятие АТФ происхождением слов можно было квалифицировать просто как невежест­венное любительство, ныне оно отчетливо преврати­лось в агрессивную деятельность, открытую войну про­тив науки лингвистики, против признания выявлен­ных этой наукой закономерностей в строении языков.

Вот характернейший пассаж:

Однако мы отнюдь не настаиваем на нашей реконст­рукции и каждый раз, когда предлагаем то или иное прочте­ние старинных названий, сопровождаем его словами «вероят­но», «может быть», «по-видимому», «могло произойти». Чи­тателям предоставляется возможность составить собственное мнение о происхождении тех или иных старинных наимено­ваний на картах Птолемея [СК: 7].

Эти приглашения содержатся и в других местах книги:

«Мы предоставляем читателям дальнейший анализ на­званий на карте Птолемея» [274].

«Предоставляем читателям продолжить наше исследова­ние» [624].

Позиция АТФ совершенно ясна: происхождение на­именований — это дело личного мнения, небольшого индивидуального размышления; никакие справочники, никакое знание языков, никакие специалисты-лингви- сты здесь не нужны.

Наибольший вред здесь заключается в том, что эта позиция активно внушается массовому читателю. Это — тяжкий грех развращения неподготовленного читателя, апелляция к самым примитивным реакциям. Читателя учат не уважать и даже просто не признавать никакие гуманитарные науки, а вслед за ними и принцип науч­ного профессионализма вообще.

Замечание. Не исчезает не раз уже возникавшее по­дозрение, что АТФ просто насмехается над легковерным человечеством. Многие страницы новой книги выглядят как откровенная насмешка над готовностью ловителя сенсаций «проглотить» совершенно очевидные абсурды. Такое впе­чатление, что АТФ с позиции супермена ставит широко­масштабный человековедческий эксперимент — проверяет границы бездумного легковерия, желая, как кажется, убе­диться, что таких границ не существует.

В итоге теория АТФ, которая при своем зарожде­нии имела все же облик научного поиска объективной исторической истины, в ее нынешнем виде такой оцен­ки уже никоим образом не заслуживает.

Уже много лет подряд «новые хронологи» произво­дят только сочинения, состоящие из неимоверных ди­летантских домыслов о ходе мировой истории. Эти до­мыслы множатся и ветвятся. Авторам откуда-то удает­ся узнать все больше и больше подробностей из «ново- хронологической истории» самых разных стран мира с тем, чтобы заполнить ими новые тома своих сочинений.

Особое прискорбие вызывает отчетливый дрейф этих сочинений в сторону все более явной и грубой тенден­циозности. Тенденция банальна и примитивна: пока­зать якобы научным способом, что русские (в союзе с ордынцами) были некогда властителями мира.

Так, в книге НХ еще не было сказано, что по-рус- ски говорили во всем мире; лишь отдельные эпизоды могли наводить читателя на мысль, что авторы пред­полагают нечто близкое к этому. В книге СК этот аб­сурд уже формулируется без всякого смущения. В НХ еще не было речи о том, что русско-ордынский флот

овладел Америкой. В СК это сказано черным по бело­му. И т.д. И, конечно, предельно вызывающий харак­тер носит само название книги: «Старые карты Вели­кой Русской Империи» — ведь читатель сразу же ви­дит, что речь идет о картах мира (одна из таких карт для полной наглядности даже воспроизведена на об­ложке).

Фантастическая идея некогда существовавшей могу­щественной русско-ордынской империи, которая яко­бы подчинила себе весь мир, но впоследствии была развалена подрывными действиями Запада, увы, оче­видным образом смыкается с содержанием многочис­ленных публикаций (в печати или в Интернете), не имеющих никакого отношения к науке и открыто про­поведующих идеи якобы извечного величия Руси (Рос­сии) и якобы извечной враждебности Запада. Чего сто­ит одно только «открытие», что Иисус Христос родил­ся и провел детство и значительную часть жизни на Руси.

А. Т. Фоменко попадает тем самым в компанию неве­жественных и грубо тенденциозных графоманов, осчаст­ливливая их тем, что в их сообществе имеется теперь и академик Российской Академии наук.

Голубцова, Смирин 1982 — Е. С. Голубцова, В. М. Смирим. О по­пытке применения «новых методик статистического анализа» к материалу древней истории // «Вестник древней истории». 1982, № 1; перепечатано в: История и антиистория—1 (с. 82— 130) и История и антиистория—2 (с. 82—130).

История и антиистория—1 — История и антиистория. Критика «новой хронологии» академика А Т. Фоменко. М., 2000.

История и антиистория—2 — История и антиистория. Критика «новой хронологии» академика А Т. Фоменко. Анализ ответа АТ.Фоменко. М., 2001.

Красильников 2001 — Ю. Д. Красильников. Затмения Фукидида // «Так оно и оказалось». Критика «новой хронологии» А. Т. Фо­менко (ответ по существу). М., 2001. С. 294—314.

НХ — Г. В. Носовский, А. Т. Фоменко. Новая хронология и кон­цепция древней истории Руси, Англии и Рима. Изд. 2-е. Т. 1—2. М.: Издательский отдел Учебно-научного центра до­вузовского образования МГУ, 1996. Тома 1 и 2 обозначаются соответственно как НХ—1 и НХ—2.

Пономарев 1996 — А. Л. Пономарев. Когда Литва летает или по­чему история не прирастает трудами А. Т. Фоменко // Ин­формационный бюллетень Ассоциации «История и компью­тер». № 18 (1996); перепечатано в: История и антиистория—1 (с. 191—217) и История и антиистория—2 (с. 191—217).

Семиотика—XV — Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 576. Типология культуры. Взаимное воздействие культур. — Труды по знаковым системам, XV. Тарту, 1982.

СК — Г. В. Носовский, А. Т. Фоменко. Старые карты Великой Рус­ской Империи (Птолемей и Ортелий в свете новой хроноло­гии). СПб.: Издательский Дом «Нева», 2005.

Фасмер — М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка.

Т. 1-4. М., 1964-1973.

Чувардинский 2007 — В. Г. Чувардинский. История с географией. Как приостановить победное шествие математических исто­риков. Апатиты, 2007.

Москва

16 мая 2007 года

Церемония вручения Литературной премии Александра Солженицына 2007 года и прием по этому случаю состоялись 16 мая в московском Доме Русского Зарубежья.

Слово от имени Жюри, присудившего данную Премию Андрею Зализняку, произнес Борис Николаевич Любимов.

По просьбе Жюри слово произнес Владимир Андреевич Успенский.

С ответным словом выступил Андрей Анатольевич Зализняк.

ПОЭЗИЯ ГРАММАТИКИ

чего всё началось? С выхода ли книги Бах­тина «Проблемы поэтики Достоевского» (1963), или, год спустя, с первого тартуского симпозиума и книги Лотмана «Лекции по структурной поэтике», с посмертно изданных трудов Томашевского по теории стиха и его взаимоотношения с языком (1958), или ещё раньше, с колмогоровских се­минаров по изучению стиха математическими метода­ми, или с книги Лихачева «Человек в литературе Древ­ней Руси» (1958), — так или иначе, но к середине 60-х годов в сфере гуманитарных дисциплин, и прежде всего филологии, вдруг «стало видимо во все концы света», по слову Гоголя. Имена прошедших школу сталинских репрессий Лосева, Бахтина и Лихачева, молодого То­порова — будущего лауреата Солженицынской премии и совсем молодых Аверинцева или Панченко и многих других (некоторые из них присутствуют в этом зале, включая чествуемого сегодня Сергея Георгиевича Боча­рова), стали известны и важны отнюдь не в узкой лите­ратуроведческой среде. Филология выходила из собст­венных пределов, встречаясь с достижениями русской религиозной философии XIX—XX веков и отечествен­ного богословия. Дело не только в том, что ученые про-

тивостояли господствующей идеологии, — в их трудах просматривалось складывающееся собственное миро­воззрение, а у многих и отчетливая конфессиональная принадлежность, что ничуть не препятствовало, а, на мой взгляд, и способствовало их выдающимся филоло­гическим достижениям.

Всё происходило одновременно. Я отчетливо помню, как весной 1967 года я читал только что опубликован­ную «Поэтику древнерусской литературы» Лихачева, с пылу с жару попавший в руки том Трудов по знако­вым системам с «Обратной перспективой» отца Павла Флоренского и на папиросной бумаге отпечатанное Письмо съезду А. И. Солженицына, по стечению об­стоятельств написанное ровно 40 лет назад — 16 мая 1967 года, о чем уместно сказать здесь и сейчас. И ес­ли в этом письме писатель призывал российских писа­телей к тому, чтобы они высказали «опережающие су­ждения о времени» — отличительная черта суждения самого Солженицына, то, быть может, все значение отечественных гуманитарных наук 60-х годов в том, что они высказывали «опережающие суждения» в своей сфере и потому эти суждения становились достоянием смежных наук.

И в том же 1967 году вышла работа А. А. Зализняка «Русское именное словоизменение», сделавшая молодо­го лингвиста классиком при жизни.

О безупречную научную репутацию Андрея Анатоль­евича Зализняка разбивается любое сальерианство, лю­бая зависть, гуманитариям присущая ничуть не мень­ше, а может быть и больше, чем композиторам (ничто гуманитарное нам не чуждо). Широко известны его до­стижения в области общего и сравнительного языко­знания. В отличие от многих ученых, чьи достижения иногда сосредотачиваются в одной ранней книге и обрываются на первом десятилетии научного пути, За­лизняк и в последние годы радует коллег и любозна­тельных читателей своими разысканиями в области древненовгородского диалекта или проблем изучения Новгородского кодекса XI века. А его работы, напи­санные совместно с выдающимся археологом Яниным, в которых ему принадлежит лингвистическая расшиф­ровка новгородских берестяных грамот, приносят но­вые и ошеломляющие результаты (кстати говоря, уже после решения жюри о присуждении Зализняку Солже- ницынской премии опубликована совместная работа академиков Зализняка и Янина, посвященная очеред­ным археологическим находкам 2006 года). Дело даже не в том, что эти исследования проводятся Зализняком на фоне нарастающего вала антиисторизма. Изыскания эти ценны не только как аргумент в опровержение псевдонаучной фантазии, а сами по себе, открывая не­предубежденному и заинтересованному читателю внут­ренний мир, быт, повседневные привычки наших со­отечественников тысячелетней давности. Более сорока лет назад в первом и едва ли не последнем за долгие го­ды подцензурном высказывании А. И. Солженицына по вопросам русского языка возникла существенная про­блема — в какой мере лингвист, пищущий на русском языке, сам должен хорошо им владеть. Обращаясь по преимуществу к специалистам, Зализняк пользуется специальной терминологией, но нигде не щеголяет тер­мином ради термина, а когда выходит в смежную сфе­ру, там, где он может быть интересен представителям других профессий, он пишет живо, легко, остроумно, с молодым полемическим задором. В отличие от мно­гих лингвистов своего поколения, его интересовали не столько манипуляции, связанные со способом описа­ния языка, сколько сущностный вопрос — что есть язык и какова его история. Пользуясь расхожей форму­лой 60-х годов, его интересовала скорее «поэзия грам­матики», нежели «грамматика поэзии». Тем важнее зна­чение его последней работы «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста» и с точки зрения оценки деятельно­сти крупнейшего лингвиста современности, и с точки зрения оценки её места в области гуманитарных наук XXI века.

Написанная легко и живо, в основных своих поло­жениях доступная и не специалисту по древнерусско­му языку и древнерусской литературе, книга Зализня­ка убеждает читателя в том, что в XVIII веке нет и не могло быть человека, способного написать «Слово о полку Игореве». Дело отнюдь не в установке исследо­вателя — Зализняк много раз убеждает читателя, что он не принадлежит к тем, кто подлинность «Слова» счи­тает священной коровой, а в скептиках видит «врагов народа». Скорей, можно было бы сказать иначе: с точки зрения ложного патриотизма выгодней было бы пере­нести «Слово о полку Игореве» в XVIII век. Согласи­тесь, что с точки зрения узкого понимания патриотиз­ма проще пожертвовать талантом XII века и приобрести гения XVIII, но Зализняка интересуют не побочные выводы, которые можно сделать в связи с теми или иными аргументами о подлинности «Слова о полку Игореве» историософов любого толка, а суть вопроса.

Приведу болыцую цитату из его книги:

«Если “Слово о полку Игореве” создано неким ми­стификатором XVIII века, то мы имеем дело с автором гениальным. Это ни в коем случае не развлечение шут­ника и не произведенное между прочим стилистиче­ское упражнение литератора. Мы имеем здесь в виду не писательскую гениальность, хотя именно на нее не­редко ссылаются защитники подлинности “Слова о полку Игореве”. Оценка этого рода гениальности слиш­ком субъективна, и мы к ней не апеллируем. Речь идет о научной гениальности.

Аноним должен был вложить в создание “Слова о полку Игореве” громадный филологический труд, скон­центрировавший в себе обширнейшие знания. Они охватывают историческую фонетику, морфологию, син­таксис и лексикологию русского языка, историческую диалектологию, особенности орфографии русских ру­кописей разных веков, непосредственное знание мно­гочисленных памятников древнерусской литературы, а также современных русских, украинских и белорусских говоров разных зон. Аноним каким-то образом нако­пил (но никому после себя не оставил) все эти разно­образнейшие знания, гигантски опередив весь осталь­ной ученый мир, который потратил на собирание их заново последующие двести лет. Иначе говоря, он успел сделать в научном отношении столько же, сколько в сумме сотни филологов последующих веков, многие из которых обладали первоклассным научным талантом и большинство занималось этой работой всю жизнь. Это и есть мера его гениальности: во столько раз он пре­восходил даже сильнейших из этих людей своей ин­теллектуальной мощью и быстродействием.

Но его величие не только в этом. Мы невольно срав­ниваем Анонима с нынешними лингвистами; но нынеш­ний лингвист решает свои задачи в рамках уже сущест­вующей науки, сами задачи чаще всего уже известны. Аноним же действовал в эпоху, когда научное языко­знание еще не родилось, когда огромным достижением была уже сама догадка о том, что собственно языковая сторона литературной подделки требует особого непро­стого труда. И он проявил поистине гениальную про­зорливость: он провидел рождение целых новых дис­циплин и сумел поставить перед собой такие задачи, саму возможность которых остальные лингвисты осо­знают лишь на век-два позже. (…) Сама постановка всех этих задач — даже больший научный подвиг, чем их решение.

Такова оценка достижений сочинителя XVIII века; если же это был человек XVII или XVI века, то степень его гениальности должна быть оценена еще выше.

Аноним, конечно, должен был понимать, что никто из людей его времени не в состоянии даже отдаленно оценить всю ювелирную точность этой его работы. Остается предположить, что он решил вложить свою гениальность не в легкое дело обмана современников, а в подлинно амбициозную задачу ввести в заблужде­ние профессионалов далекого будущего. (…)

Такова совокупность допущений, которые необходи­мо принять, чтобы продолжать отстаивать версию о позднем создании “Слова о полку Игореве”.

Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз превосходящие известных нам людей, опередив­шие в своих научных открытиях все остальное челове­чество на век или два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих от­крытий, могут продолжать верить в свою романтиче­скую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчеза­

юще мала. Но несомненно следует расстаться с вер­сией о том, что “Слово о полку Игореве” могло быть подделано в XVIII веке кем-то из обыкновенных людей, не обладавших этими сверхчеловеческими свойствами».

В наше время, с его нетвердой почвой и невнятными перспективами, тревожно за всё. Тревожно и за язык. Гнусавая интонация диджеев, монотонное начитывание телевизионного ведущего, смещающаяся система ударе­ний (мы давно уже привыкли к тому, что мы включены и подключены, но как же мы все, дамы и господа, ста­ли все возбуждены), язык зоны, язык офисов, становя­щийся чуть ли не государственным языком, правила правописания, нарушаемые дипломированными специ­алистами с той легкостью, с какой нарушают правила дорожного движения водители на Рублёвке, вызывают опасение и за русскую литературу, и за отечественное языкознание. История немного успокаивает. На петров­ские реформы Россия откликнулась явлением русской литературы и формированием национального языко­знания, а на языковые революции 20-х годов прошлого столетия — высшими достижениями русской литерату­ры и русского языкознания. И все же как-то спокой­нее, когда знаешь, что есть человек, владеющий всеми тайнами русского языка, писатель, чье имя носит вру­чаемая сегодня премия, и есть тот, кто знает про рус­ский язык всё — тот, кому сегодня эта премия вруча­ется, лауреат десятой Солженицынской премии, акаде­мик Андрей Анатольевич Зализняк. Сегодня эти два имени встретились. И это промыслительно и обнаде­живающе.

Владимир Успенский

О РУССКОМ ЯЗЫКЕ,

О ДЕШИФРОВКЕ ДРЕВНИХ ТЕКСТОВ, О «СЛОВЕ»

ри области названы в решении солже- ницынского жюри, три области, за до­стижения в коих Андрей Анатольевич Зализняк удостоен Солженицынской премии. Это русский язык. Это дешифровка древних текстов. Это «Слово о полку Игореве». Премия присуж­дена по совокупности. Однако достижения в каждой из этих областей столь значительны, что могли бы претен­довать на самую высокую премию и по отдельности. Вот об этом позвольте поговорить.

Сперва о русском языке. Исследования Зализняка в этой области начались с его русско-французского сло­варя, вышедшего в 1961 г. Словарь предназначался для франкоязычного пользователя. Русский язык флекти- вен, и это ставит перед составителем рассчитанного на иностранца русско-иностранного словаря непростую задачу: надлежит либо включить в русскую часть сло­варя все формы слова, что едва ли возможно практиче­ски, либо сопроводить словарь правилами русского сло­воизменения — что и сделал Зализняк. Он приложил к словарю свой первый шедевр — краткий очерк русско­го словоизменения, то есть склонения и спряжения.

Очерк поражал отточенной логикой изложения. Зализ­няк установил основные схемы, по которым происхо­дит русское словоизменение, придумал удобную индек­сацию этих схем и снабдил каждое словарное слово со­ответствующим индексом. Этот очерк затем помещался во многих русско-иностранных словарях, а из нарабо­ток, относящихся к склонению, родилась знаменитая монография 1967 г. «Русское именное словоизменение», вошедшая в золотой фонд русской и мировой лингви­стики. Весной 1965 г. от одного из руководящих язы­коведов МГУ мне довелось услышать такой вопрос: «А что, до Зализняка не знали, как склонять русские сло­ва?» Знали, конечно, но на уровне использования языка его носителями, а не на уровне исчерпывающего линг­вистического описания. Полностью русское склонение было описано впервые именно Зализняком. Здесь су­щественно слово «полностью»: впервые было дано опи­сание, не использующее слов «и так далее», многоточий и других подобных апелляций к аналогии. Параллельно шла титаническая работа над созданием «Грамматиче­ского словаря русского языка» — словаря, дающего для каждого (из более чем стотысячного списка!) русского слова все его формы. Работа продолжалась тринадцать лет и увенчалась выходом в 1977 г. первого издания сло­варя. Словарь сразу стал событием в русистике и сде­лался необходимым не только лингвистам, но и всем, использующим русский язык. В 2003 г. вышло его чет­вёртое издание. Сегодня пейзаж русистики немыслим без этого словаря и предшествующей ему монографии. «Посмотри у Зализняка» стало такой же формулой, как «посмотри у Даля».

Теперь о втором поприще Зализняка — о дешифров­ке древних текстов. Имеются в виду грамоты на берё­сте, но не только они. Что здесь сделал Зализняк, если ограничиться главным?

Первое.

Для большого числа грамот, ранее читавшихся не­правильно, Зализняк установил их правильный смысл, что иногда имело важные последствия. Вот два примера в упрощённом пересказе. Фраза «посылаю щуку и кле­щи» давала основание для далеко идущих выводов о развитии кузнечного дела на Новгородчине и даже о близости рыбной и кузнечной слобод. Оказалось: ‘щу­ку и лещей’. Написание ДВЬРИК’ЬЛ’Ь неправильно по­нималось как ‘двери кельи’. Зализняк разгадал правиль­ный смысл: ‘двери целы’. Однако так называемая вторая палатализация требовала, чтобы в этой позиции звук к изменился в звук ц, чего, как показала грамота, не про­изошло. Предпринятое Зализняком тщательное исследо­вание проблемы привело его к пониманию, что в диа­лекте древних новгородцев вообще не было второй па­латализации, — а ведь наличие её во всем славянском мире считалось аксиомой!

Второе.

Когда предшественники Зализняка встречали затруд­нение в осмыслении грамоты, они нередко объявляли писца неграмотным или описавшимся и заменяли одну букву другой. Зализняк первым догадался, что те, кто писал грамоты, писали именно то, что хотели, но толь­ко пользовались при этом особой, отличной от книж­ной, бытовой графической системой, имеющей свои собственные правила. Тем самым система письма бере­стяных грамот обрела своё законное место среди других древних письменностей — а ведь до исследований За­лизняка совокупность записей на грамотах трактовалась как хаотическая и ни в какую систему не укладываю­щаяся. Фонд памятников, использующих указанную систему письма, позволил, далее, восстановить тот диа­лект, на котором общались между собой древние нов­городцы.

Третье.

Изучив живой, бытовой язык, на котором писались берестяные грамоты, Зализняк установил, что в древ­нерусском языке существовали два основных диалекта: северо-западный, на котором и говорили новгородцы, и юго-центро-восточный, на котором говорили все ос­тальные восточные славяне.

Четвёртое.

Согласно широко распространённому мнению, раз­личные языки и диалекты — и уж заведомо восточно- славянские языки и диалекты — образовались путём дивергенции, то есть расхождения, расщепления, из не­коего исходного языка или диалекта. Зализняк открыл, что в формировании того современного русского язы­ка, на котором мы говорим, решающую роль сыграл процесс конвергенции, то есть схождения, двух древних диалектов древнерусского языка — северо-западного и юго-центро-восточного.

Пятое.

Зализняк явился основателем нового раздела палео­графии, а именно палеографии берестяных грамот. Бо­лее того, он довёл этот раздел до большей разработан­ности, чем традиционная палеография древнерусских рукописей. Предпринятое Зализняком тщательное ис­следование всех найденных грамот позволило ему чёт­ко выделить основные визуальные признаки грамоты, разделив эти признаки на пять групп:

1)   алфавитные (Зализняк называет их графически­ми), определяемые тем набором графем (то есть букв алфавита и других знаков), который используется в грамоте;

2)   палеографические, определяемые конкретным на­чертанием графем;

3)   орфографические;

4)   лингвистические — связанные с фонетическими, морфологическими, синтаксическими и лексическими особенностями текста;

5)   формулярные — связанные с языковым этикетом.

Для каждого из признаков Зализняк провёл анализ

встречаемости данного признака в тех грамотах, даты коих были установлены археологами методом так на­зываемого стратиграфического датирования, даваемого глубиной залегания пластов, в которых грамоты были найдены. При этом им были выявлены две критичес­кие точки на хронологической шкале: точка, ранее ко­торой признак не встречается, и точка, позже которой признак не встречается. Значимость этих точек недо­оценивается традиционной палеографией. Точки эти позволяют сразу отсечь некоторые признаки как нере­левантные — это те признаки, для которых критичес­кие точки находятся вне изучаемого исторического пе­риода (для берестяных грамот это XI—XV века). А для каждого из релевантных признаков была определена частота его встречаемости в стратиграфически датиро­ванных грамотах. На основе критических точек и час­тот, установленных для различных признаков, Зализ­няком были составлены таблицы внестратиграфического датирования. Эти таблицы дают возможность датиро­вать грамоту без апелляции к её археологической исто­рии, на основе лишь её визуальных признаков — пре­жде всего алфавитных и палеографических.

Сама идея датировать предмет по его внешнему об­лику, опираясь на знание внешнего облика других, уже датированных, предметов, конечно, не нова — так ис­кусствоведы датируют древнюю вазу по её орнаменту. Однако Зализняк внёс здесь существенные новации. Во-первых, им выявлено и работает на датирование около 500 признаков, что во много раз больше, чем в любом учебнике палеографии. Во-вторых, им предло­жена схема действий по датированию, основанная на здравом смысле: например, из того, что некий при­знак бывает в документах XIII века, указанная схема ещё не позволяет делать вывод, что обладающий этим признаком исследуемый документ непременно отно­сится к тому же веку; вместо этого схема предлагает достаточно надёжный временной интервал. В-третьих, им были составлены удобные в пользовании таблицы, позволяющие как бы автоматически извлекать из них тот временной интервал, к которому грамота с высо­кой вероятностью принадлежит.

Шестое.

В 2000 г. в Новгороде была откопана деревянная кни­га первой четверти XI века — так называемый «Новго­родский кодекс». Книга состояла из трёх дощечек с восковым покрытием и текстом, процарапанным по вос­ку. Текст на воске читался сравнительно легко. Но были и тексты, нацарапанные на дереве, причём тексты двух видов: непосредственно нацарапанные на участках, не покрытых воском, и слабые следы, оставшиеся под вос­ком от писания по воску. И те и другие читались с огромным трудом. К тому же в течение десятилетий тексты на дереве наслаивались друг на друга. Требо­валось сверхчеловеческое искусство, чтобы в паутине царапин увидеть осмысленный текст, точнее — много таких скрытых текстов, наложенных друг на друга. За­лизняк увидел и прочёл эти скрытые тексты. Сама до­гадка, что воск пронзался писалом насквозь, что отто­го на деревянной подложке должны были остаться ца­рапины и что эти еле заметные царапины допускают прочтение, сама эта догадка представляет собою отдель­ное замечательное достижение. Одним дано попадать в цели, в которые не могут попасть остальные. Другим дано видеть цели, которые не видят остальные.

Наконец, о «Слове о полку Игореве». Зализняк до­казал его подлинность — при том понимании слова «доказал», какое вообще возможно в филологии. Дока­зательство опирается на анализ раскрытых им тончай­ших закономерностей древнерусского языка. Гипотети­ческий фальсификатор должен был бы обладать немы­слимыми качествами, а именно знать эти закономерно­сти, иные из коих были обнаружены лишь недавно, — знать и скрывать своё знание от современников! Это при том, что, как известно, незнание можно скрыть, знание скрыть невозможно. Лет сорок назад я спросил Андрея Анатольевича, что он думает о подлинности «Слова». Он отослал меня к случившимся рядом Юрию Михайловичу Лотману и моему брату Борису Андрее­вичу Успенскому. «Разумеется, подлинное», — ответил Лотман. «Разумеется, подделка», — ответил брат. Сам же Зализняк ответа тогда не дал (сказал, что не знает). Вот теперь ответил. Скажу ещё, что если бы Зализняк с такой же убедительностью доказал поддельность «Сло­ва», это было бы не меньшим достижением. Главное, что в споре поставлена точка.

В трудах Зализняка проявляются следующие харак­терные черты его творчества:

Первая черта. Абсолютное владение фактическим материалом.

Вторая черта. Безупречность логического анализа.

Третья черта. Небывалая для гуманитарных сочине­ний ясность изложения.

Четвёртая черта. Небывалая для гуманитарных со­чинений аргументированность изложения.

Пятая черта. Уникальный сплав теории и практики. Практическая задача по созданию удобного в пользо­вании русско-французского словаря стимулировала тео­ретическое исследование русского словоизменения. Это исследование привело к уточнению базовых лингви­стических понятий, таких как грамматическая катего­рия вообще, как частные категории падежа, числа, ро­да, одушевлённости; при этом было открыто, что сло­ва типа сани и ножницы суть слова особого, четвёртого рода, а не слова, употребляемые только во множествен­ном числе, как всегда считалось. И уже на основе по­строенной теории возник, в свою очередь, «Граммати­ческий словарь». Этот вручную составленный словарь служит сейчас, как утверждают специалисты, основой компьютерных программ анализа и синтеза словоформ для едва ли не всех систем информационного поиска, использующих русский язык.

Шестая черта. Способность к обозрению очень боль­ших совокупностей текстов — причём совокупностей в известном смысле полных — с целью обнаружения за­кономерностей. Эта способность была необходимой и при создании «Грамматического словаря», и при со­здании методов внутренней датировки грамот.

Седьмая черта. Живое ощущение единства знания, отсутствие сектантского его разделения по ведомствен­ным полочкам. Как разъяснил мне Валентин Лавренть­евич Янин, единство истории и филологии, характер­ное для энциклопедизма XVIII века, уже в XIX веке было в значительной мере утрачено, оставшись лишь в названии историко-филологических факультетов. Сво­им исследованием берестяных грамот и других древних текстов Зализняк возрождает это единство. Наряду с этим, в монографии «Русское именное словоизменение» можно встретить математическую теорему об устройст­ве ударения в русском языке.

Зализняк внёс решающий вклад и в проведение тра­диционных олимпиад по языковедению и математике, явившись, в частности, основателем нового, приблй- женного к математике, жанра лингвистических задач.

Восьмая черта. Научная честность и беспристраст­ность. Единственная цель — установление истины. С этим связано и тщательнейшее рассмотрение аргумен­тов, выдвигаемых оппонентом.

И ещё кое-что, уже не относящееся, пожалуй, к на­учному творчеству. Большой учёный отнюдь не всегда хороший лектор. Зализняк — блестящий лектор. Неиз­менным успехом пользуются его занятия по структуре санскрита, древнеперсидского, арабского и других язы­ков; слушателям раздаются краткие конспекты с необ­ходимой грамматической информацией, а затем пред­лагаются домашние задания, состоящие в опирающих­ся на эту информацию чтении и анализе подлинных

текстов. (Некогда один член-корреспондент сказал мне: «Зализняк не имеет лингвистического лица. То он преподаёт арабский, то старославянский…».) А в ам­фитеатре Московского университета, рассчитанном на сотни слушателей, на ежегодной традиционной лекции Зализняка о лингвистических итогах очередного сезона новгородских раскопок каждый раз не хватает сидячих мест.

И последнее. Надо отметить чрезвычайную, иногда да­же чрезмерную скромность Андрея Анатольевича. 70 лет назад Пастернак высказал такой комплимент современ­ному ему литератору: «Вы могли бы в гораздо большей степени навязать себя эпохе». Зализняк не навязывает себя эпохе. Скорей уж эпоха навязывает ему себя.

Андрей Зализняк

ИСТИНА СУЩЕСТВУЕТ

благодарю Александра Исаевича Солже­ницына и все жюри за великую честь, ко­торой я удостоен.

В то же время не могу не признаться, что эта награда вызывает у меня не одни только прият­ные чувства, но и большое смущение.

В моей жизни получилось так, что моя самая проч­ная и долговременная дружеская компания сложилась в школе, — и с тех пор те, кто еще жив, дружески встречаются несколько раз в год вот уже больше полу­века. И вот теперь мне ясно, насколько едины мы бы­ли в своем внутреннем убеждении (настолько для нас очевидном, что мы сами его не формулировали и не обсуждали), что высокие чины и почести — это нечто несовместимое с нашими юношескими идеалами, на­шим самоуважением и уважением друг к другу.

Разумеется, эпоха была виновата в том, что у нас сложилось ясное сознание: вознесенные к официаль­ной славе — все или почти — получили ее кривыми пу­тями и не по заслугам. Мы понимали так: если лауреат Сталинской премии, то почти наверное угодливая без­дарность; если академик, то нужны какие-то совершен­но исключительные свидетельства, чтобы поверить, что не дутая величина и не проходимец. В нас это сидело
крепко и в сущности сидит до сих пор. Поэтому ника­кие звания и почести не могут нам приносить того бес­примесного счастья, о котором щебечут в таких слу­чаях нынешние средства массовой информации. Если нам их все-таки по каким-то причинам дают, нам их носить неловко.

«Устарело! — говорят нам. — Теперь уже всё по-дру- гому, теперь есть возможность награждать достойных». Хотелось бы верить. И есть уже, конечно, немало слу­чаев, когда это несомненно так. Но чтобы уже отжил и исчез сам фундаментальный принцип, свидетельств как-то еще маловато…

А между тем наше восприятие российского мира не было пессимистическим. Мы ощущали так: наряду с насквозь фальшивой официальной иерархией сущест­вует подпольный гамбургский счет. Существуют гони­мые художники, которые, конечно, лучше официаль­ных. Существует — в самиздате — настоящая литера­тура, которая, конечно, выше публикуемой. Существу­ют не получающие никакого официального признания замечательные ученые. И для того, чтобы что-то заслу­жить по гамбургскому счету, нужен только истинный талант, угодливости и пронырства не требуется.

Разумеется, материальные успехи определялись офи­циальной иерархией, а не подпольной. Но мы же в соответствии с духом эпохи смотрели свысока на мате­риальную сторону жизни. Западная формула: «Если ты умный, почему же ты бедный?» — была для нас очевид­ным свидетельством убогости такого типа мышления.

Ныне нам приходится расставаться с этим советским идеализмом. Для молодого поколения большой проб­лемы тут нет. Западная формула уже не кажется им убогой. Но нашему поколению полностью уже не пере­строиться.

Мне хотелось бы сказать также несколько слов о моей упоминавшейся здесь книге про «Слово о полку Игореве». Мне иногда говорят про нее, что это патри­отическое сочинение. В устах одних это похвала, в ус­тах других — насмешка. И те и другие нередко меня на­зывают сторонником (или даже защитником) подлин­ности «Слова о полку Игореве».

Я это решительно отрицаю.

Полагаю, что во мне есть некоторый патриотизм, но скорее всего такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы.

Мой опыт привел меня к убеждению, что если кни­га по такому «горячему» вопросу, как происхождение «Слова о полку Игореве», пишется из патриотических побуждений, то ее выводы на настоящих весах уже по одной этой причине весят меньше, чем хотелось бы.

Ведь у нас не математика — все аргументы не абсо­лютные. Так что если у исследователя имеется сильный глубинный стимул «тянуть» в определенную сторону, то специфика дела, увы, легко позволяет эту тягу реа­лизовать — а именно, позволяет находить все новые и новые аргументы в нужную пользу, незаметно для себя самого раздувать значимость аргументов своей сторо­ны и минимизировать значимость противоположных аргументов.

В деле о «Слове о полку Игореве», к сожалению, львиная доля аргументации пронизана именно такими стремлениями — тем, у кого на знамени патриотизм, нужно, чтобы произведение было подлинным; тем, кто убежден в безусловной и всегдашней российской от­сталости, нужно, чтобы было поддельным. И то, что получается разговор глухих, в значительной мере опре­деляется именно этим.

Скажу то, чему мои оппоненты (равно как и часть соглашающихся) скорее всего не поверят. Но это все же не основание для того, чтобы этого вообще не го­ворить.

Действительным мотивом, побудившим меня ввя­заться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что «Слово о полку Игоре- ве» написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим — ощущением слабости и второсортно- сти нашей лингвистической науки, если она за столь­ко времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту.

У лингвистов, казалось мне, имеются гораздо боль­шие возможности, чем у других гуманитариев, опи­раться на объективные факты — на строго измеренные и расклассифицированные характеристики текста. Не­ужели текст не имеет совсем никаких объективных свойств, которые позволили бы отличить древность от ее имитации?

Попытка раскопать истину из-под груды противоре­чивых суждений в вопросе о «Слове о полку Игореве» была также в значительной мере связана с более об­щими размышлениями о соотношении истины и пред­положений в гуманитарных науках — размышлениями, порожденными моим участием в критическом обсуж­дении так называемой «новой хронологии» Фоменко, провозглашающей поддельность едва ли не большин­ства источников, на которые опирается наше знание всемирной истории.

Все мы понимаем, что в стране происходит великое моральное брожение.

Близ нас на Волоколамском шоссе, где годами на­висали над людьми гигантские лозунги «Слава КПСС» и «Победа коммунизма неизбежна», недавно на ре­кламном щите можно было видеть исполненное столь же громадными буквами: «Всё можно купить!». Столь прицельного залпа по традиционным для России мо­ральным ценностям я не встречал даже в самых цинич­ных рекламах.

Вот Сцилла и Харибда, между которыми приходит­ся искать себе моральную дорогу нынешнему россий­скому человеку.

Моральных, этических и интеллектуальных проблем здесь целый клубок.

По характеру моих занятий мне из них ближе всего тот аспект — пусть не самый драматичный, но все же весьма существенный, — который касается отношения к знанию.

Вместе с яростно внушаемой нынешней рекламой агрессивно-гедонистической идеей «Возьми от жизни всё!» у множества людей, прежде всего молодежи, про­изошел также и заметный сдвиг в отношении к зна­нию и к истине.

Не хочу, однако, обобщать поспешно и чрезмерно. Всю жизнь, начиная с 25-летнего возраста (с одним не очень большим перерывом), я в той или иной мере имел дело со студентами. И это общение всегда было окрашено большим удовлетворением. Наблюдая сей­час за работой тех довольно многочисленных лингви­стов, которых я в разное время видел перед собой на студенческой скамье, я чувствую, что их отношение к науке и способ действия в науке мне нравятся. И сту­денты, с которыми я имею дело теперь, по моему ощу­щению, относятся к своему делу с ничуть не меньшей отдачей и энтузиазмом, чем прежние.

Но за пределами этой близкой мне сферы я, к со­жалению, ощущаю распространение взглядов и реак­ций, которые означают снижение в общественном со­знании ценности науки вообще и гуманитарных наук в особенности.

Разумеется, в отношении гуманитарных наук губи­тельную роль играла установка советской власти на прямую постановку этих наук на службу политической пропаганде. Результат: неверие и насмешка над офи­циальными философами, официальными историками, официальными литературоведами. Теперь убедить об­щество, что в этих науках бывают выводы, не продик­тованные властями предержащими или не подлажен­ные под их интересы, действительно очень трудно.

И напротив, все время появляющиеся то тут, то там сенсационные заявления о том, что полностью нис­провергнуто то или иное считавшееся общепризнан­ным утверждение некоторой гуманитарной науки, ча­ще всего истории, подхватываются очень охотно, с большой готовностью. Психологической основой здесь служит мстительное удовлетворение в отношении всех лжецов и конъюнктурщиков, которые так долго навя­зывали нам свои заказные теории.

И надо ли говорить, сколь мало в этой ситуации лю­ди склонны проверять эти сенсации логикой и здра­вым смыслом.

Мне хотелось бы высказаться в защиту двух про­стейших идей, которые прежде считались очевидными и даже просто банальными, а теперь звучат очень не­модно:

1)    Истина существует, и целью науки является ее поиск.

2)    В любом обсуждаемом вопросе профессионал (если он действительно профессионал, а не просто но­ситель казенных титулов) в нормальном случае более прав, чем дилетант.

Им противостоят положения, ныне гораздо более модные:

1)    Истины не существует, существует лишь множест­во мнений (или, говоря языком постмодернизма, мно­жество текстов).

2)    По любому вопросу ничье мнение не весит боль­ше, чем мнение кого-то иного. Девочка-пятиклассни- ца имеет мнение, что Дарвин неправ, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьез­ный вызов биологической науке.

Это поветрие — уже не чисто российское, оно ощу­щается и во всем западном мире. Но в России оно за­метно усилено ситуацией постсоветского идеологиче­ского вакуума.

Источники этих ныне модных положений ясны:

действительно, существуют аспекты мироустройства, где истина скрыта и, быть может, недостижима;

действительно, бывают случаи, когда непрофессионал оказывается прав, а все профессионалы заблуждаются.

Капитальный сдвиг состоит в том, что эти ситуации воспринимаются не как редкие и исключительные, ка­ковы они в действительности, а как всеобщие и обыч­ные.

И огромной силы стимулом к их принятию и уверо- ванию в них служит их психологическая выгодность. Если все мнения равноправны, то я могу сесть и не­медленно отправить и мое мнение в Интернет, не за­трудняя себя многолетним учением и трудоемким зна­комством с тем, что уже знают по данному поводу те, кто посвятил этому долгие годы исследования.

Психологическая выгодность здесь не только для пищущего, но в не меньшей степени для значительной части читающих: сенсационное опровержение того, что еще вчера считалось общепринятой истиной, освобож­дает их от ощущения собственной недостаточной обра­зованности, в один ход ставит их выше тех, кто корпел над изучением соответствующей традиционной премуд­рости, которая, как они теперь узнали, ничего не стоит.

От признания того, что не существует истины в не­коем глубоком философском вопросе, совершается пе­реход к тому, что не существует истины ни в чем, ска­жем, в том, что в 1914 году началась Первая мировая война. И вот мы уже читаем, например, что никогда не было Ивана Грозного или что Батый — это Иван Ка­лита. И что много страшнее, прискорбно большое ко­личество людей принимает подобные новости охотно.

А нынешние средства массовой информации, увы, оказываются первыми союзниками в распространении подобной дилетантской чепухи, потому что они гово­рят и пищут в первую очередь то, что должно произ­водить впечатление на массового зрителя и слушателя и импонировать ему, — следовательно, самое броское и сенсационное, а отнюдь не самое серьезное и надеж­ное.

Я не испытываю особого оптимизма относительно того, что вектор этого движения каким-то образом пе­

ременится и положение само собой исправится. По- видимому, те, кто осознаёт ценность истины и разла­гающую силу дилетантства и шарлатанства и пытается этой силе сопротивляться, будут и дальше оказываться в трудном положении плывущих против течения. Но надежда на то, что всегда будут находиться и те, кто все-таки будет это делать.

ОБ АВТОРЕ

ндрей Анатольевич Зализняк родился в 1935 г. в Москве.

Уже в школьные годы у него проявил­ся активный интерес к языкам. В 1952 г. поступил на романо-германское отделение филологиче­ского факультета Московского университета. Наиболь­шее значение здесь для него имели лекции М. Н. Пе­терсона, А. И. Смирницкого, П. С. Кузнецова и Вяч. Вс. Иванова. Основной круг интересов составляли общее языкознание, типология, индоевропеистика и герма­нистика. В 1956—57 учебном году обучался в Высшей Нормальной школе в Париже. Наиболее плодотворны­ми здесь были занятия общим языкознанием у А. Мар­тине, иранистикой у Э. Бенвениста, чтением Вед у JI. Ре­ну и крито-микенской филологией у М. Лежёна.

В 1960 г. поступил на работу в Институт славянове­дения (тогда АН СССР, ныне РАН), где работает и по­ныне. Действительный член РАН, профессор.

Параллельно с работой в Академии наук на протя­жении всей своей деятельности (с одним перерывом) преподает на филологическом факультете МГУ.

В 1990-е годы преподавал также в университетах Экс- ан-Прованса, Парижа и Женевы. Начиная с 1988 г. вы­ступал с лекциями в ряде университетов Италии, Фран­ции, Швейцарии, Германии, Австрии, Швеции, Анг­лии и Испании.

В 60-е и начале 70-х годов в центре его интересов были проблемы грамматики современного русского язы­
ка. Основными итогами этого периода стали книги «Русское именное словоизменение» (1967, переиздано в 2002) и «Грамматический словарь русского языка» (1977, переиздан в 1980, 1987, 2003).

В то же время интересы преподавания побудили А. А. Зализняка сочинить несколько дидактических упра­жнений нетрадиционного характера, первые из кото­рых были опубликованы в 1963 г. в статье, названной «Лингвистические задачи». Этот вид лингвистического творчества был активно подхвачен студентами создан­ного в 1960 г. Отделения структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ и по­служил базой для проведения олимпиад для школьни­ков по языковедению и математике. В 60-е и 70-е го­ды А. А. Зализняк принимал непосредственное участие в деятельности по подготовке и организации этих олим­пиад. Эта ценнейшая традиция, открывшая дорогу в лингвистическую науку нескольким поколениям школь­ников, активно поддерживается и поныне.

В кругу занятий типологией и индоевропеистикой А. А. Зализняк значительное внимание уделял санскри­ту. Им был написан «Грамматический очерк санскри­та» (опубликованный в составе «Санскритско-русского словаря» В. А. Кочергиной в 1978 г.; в дальнейшем сло­варь неоднократно переиздавался).

Со второй половины 70-х годов А. А. Зализняк на­чинает активно заниматься исторической акцентологи­ей русского языка и работает с этой целью над много­численными средневековыми рукописями. Итогами этих занятий являются книги «От праславянской ак­центуации к русской» (1985) и «“Мерило Праведное” XIV века как акцентологический источник» (1990).

В 1980 г. интерес А. А. Зализняка привлекают пуб­ликации новгородских берестяных грамот, и он при­ходит к выводу, что чтение ряда грамот должно быть пересмотрено. С этого времени начинаются его посто­янные занятия новгородистикой. В 1982 г. он впервые принимает участие в работе Новгородской археологи­ческой экспедиции и с тех пор ездит в Новгород на раскопки каждое лето. Детальное изучение текстов бе­рестяных грамот позволяет ему выявить определяющие языковые черты древненовгородского диалекта, до тех пор почти неизвестного. Это, в свою очередь, ведет к пересмотру ряда традиционных представлений об исто­рии русского языка и даже славянской группы языков в целом. Результаты этих исследований опубликованы, во-первых, в томах «Новгородские грамоты на бересте», подготовленных в тесном содружестве с руководителем Новгородской археологической экспедиции Валентином Лаврентьевичем Яниным, — том VIII (1986), IX (1993), X (2000), XI (2004; участником последнего тома явля­ется также А. А. Гиппиус); во-вторых, в итоговой кни­ге «Древненовгородский диалект» (1995, расширенное переиздание — 2004).

С 2000 г. А. А. Зализняк принимает активное участие в дискуссии по поводу так называемой «новой хроно­логии» А. Т. Фоменко, провозглашающей ошибочность всех традиционных взглядов на мировую историю и необходимость их радикального пересмотра. При этом рассказы А. Т. Фоменко о том, какова же якобы была история разных стран, отличная от традиционных пред­ставлений, почти целиком основаны на любительских рассуждениях о происхождении слов — географических названий и имен людей. Появился также ряд других публикаций, авторы которых претендуют на полный

пересмотр истории, тоже исходя из любительских рас- суждений о словах — столь же неквалифицированных. Тем самым проблема установления истины в данном вопросе приобрела немалую общественную значимость. Именно этому кругу вопросов посвящена работа А. А. За­лизняка, публикуемая в настоящем издании.

С 2003 г. А. А. Зализняк занимается вопросом о по­длинности или поддельности «Слова о полку Игореве». В книге «“Слово о полку Игореве”: взгляд лингвиста» (2004, расширенное переиздание — 2007, еще одно рас­ширенное переиздание — 2008) он подробно анализирует каждую из языковых особенностей этого произведения, беспристрастно взвешивая вероятность того, что данная особенность непосредственно отражает язык древнерус­ского автора, и вероятность того, что она достигнута ис­кусной имитацией древности в новое время. Результа­том этого анализа оказывается гигантский перевес ар­гументов в пользу подлинности данного произведения: выясняется, что предполагаемый фальсификатор XVIII века должен был бы обладать лингвистическими зна­ниями, которых остальное человечество достигло лишь на протяжении последующих двух веков.

В 2006 г. А. А. Зализняк продолжил начатое им еще в 1990-е годы изучение истории энклитик (т. е. безудар­ных слов, примыкающих во фразе к предшествующему слову) в русском языке. Итогом этой работы явилась кни­га «Древнерусские энклитики» (2008). В ней на матери­але большого числа древних памятников, в первую оче­редь берестяных грамот и летописей, выявлены законо­мерности расположения энклитик в древнерусской фразе и исследована историческая эволюция системы древне­русских энклитик, приведшая к их современному состо­янию, радикально отличающемуся от древнерусского.

Опубликованные работы А. А. Зализняка^[33]

1958

[Рец.:] Melanges linguistiques publies a l’occasion du Vme Congrcs International des linguistes a Oslo, du 5 au 9 aotit 1957. Bucarest, 1957 // Вопросы языкознания. — 1958. — № 2. — С. 150—153.

To же [рец. на лексикографический раздел книги] // Лексико­графический сборник. Вып. III / Под ред. С. И. Ожегова и О. С. Ахмановой. — М.: ТИС, 1958. — С. 54-156.

1960

Опыт обучения англо-русскому переводу с помощью алгоритма // Питания прикладно! лшгвютики. Тези доповщей м1жвуз. науково! конференцп 22—28 вересня 1960 р. — Черншщ, 1960. -С. 63-65.

[Пер. с франц.:] А. Мартине. Принцип экономии в фонетических изменениях (Проблемы диахронической фонологии) / Ред. и вступит, статья В. А. Звегинцева. — М.: Изд-во иностранной литературы, 1960.-261 с.

1961

Краткий русско-французский учебный словарь. Около 10 000 слов. С приложением «Очерка русского словоизменения и сведений по русской фонетике». — М.: Госуд. изд-во словарей, 1961. — 632 с. [Парал. тит. л. на франц. яз.:] Petit dictionnaire pratique rasse-fran9ais.

Precis de declinaison et de conjugaison rasses precede de quelques elements de phonetique // Приложение к: А. А. Зализняк. Крат­кий русско-французский учебный словарь. — М., 1961. — С. 479-632.

То же, перераб. под названием: Tableaux morphologiques du rasse // Краткий французско-русский учебный словарь / Сост. Н. Б. Кобрина, Ф. Е. Ройтенберг, Э. А. Халифман, В. Г. Гак. 4 ООО слов. — М., 1963. (Переизд. 1978).

Работа многократно публиковалась в переводе с франц. языка на другие языки:

На испан. яз.: Nociones breves de la morfologia у tablas morfolo- gicas del raso, в кн.: Испанско-русский учебный словарь / Сост. М.Хисберт и В. А. Низский. 6000 слов. — М., 1962. (Переизд. 1963); Русско-испанский учебный словарь / Сост. X. Ногейра и Г. Я. Туровер. Около 9 000 слов. — М., 1962. (Переизд. 1963, 1976, 1977, 1979); [перераб.:] Tablas morfo- logicas del raso // Русско-испанский словарь / Сост. X. Но­гейра и Г. Я. Туровер. 57 000 слов. — М., 1967. (Переизд. 1974, 1979, 1984, 1995).

На португ. яз.: Quadros morfologicos da gramatica rassa, в кн.: Португальско-русский учебный словарь / Сост. С. М. Ста­рец и Н.Я. Воинова. Под ред. А. Торреса. 5 600 слов. — М., 1963. (Переизд. 1972, 1986, 1989); Русско-португальский учеб­ный словарь / Сост. Н. Я. Воинова и С. М. Старец. 10 000 слов. — М., 1964. (Переизд. 1971, 1977, 1986); Русско-порту- гальский словарь / Сост. Н. Я. Воинова и др. Около 47 000 слов. — М., 1975. (Переизд. 1989).

На вьетнамск. яз. // Русско-вьетнамский учебный словарь / Сост. И. В. Толстой, Р. А. Толстая, Дао Чонг Тхыонг. Под ред. Нгуен Ван Ханя. Около 11 200 слов. — М., 1965.

На итал. яз.: Tavole morfologiche della lingua rassa, в кн.: Рус- ско-итальянский учебный словарь / Сост. Д. Э. Розенталь. 13 500 слов. — М., 1966. (Переизд. 1977, 1990); Итальянско- русский учебный словарь / Сост. Т. 3. Черданцева. 8 500 слов.

—М., 1967. (Переизд. 1976); Русско-итальянский словарь / Сост. Б. Н. Майзель, Б. Н. Скворцова. 55 000 слов. — Изд. 2-е.

—    М., 1972. (Переизд. 1977, 1985, 1995).

На румын, яз.: Tabele morfologice ale limbii rase // Русско-ру- мынский словарь / Сост. Н. Г. Корлэтяну и Е. М. Руссев. Около 60 ООО слов. — Изд. 2-е. — М., 1967.

На швед, яз.: Morfologiska tabeller over ryska spraket // Русско- шведский словарь / Под ред. Карин Давидсон. — М.: Рус­ский язык, 1976. (Переизд. 1985).

На норвеж. яз. // Русско-норвежский словарь. Под ред. С. Свер­друп Люнден, Т. Матиассена. 51 ООО слов. — М., 1987.

Алгоритм англо-русского перевода, предназначенный для чело­века // Тезисы докладов на конференции по обработке ин­формации, машинному переводу и автоматическому чтению текста. — М.: Изд-во ВИНИТИ, 1961. — С. 42-43.

1962

Об использовании понятий «автоматической выводимости» и «зависимого признака» при описании знаковых систем // Симпозиум по структурному изучению знаковых систем: Те­зисы докладов. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 55.

О возможной связи между операционными понятиями синхрон­ного описания и диахронией // Там же. — С. 56.

О возможности структурно-типологического изучения некото­рых моделирующих семиотических систем // Структурно-ти- пологические исследования: Сборник статей / Ред. Т. Н. Мо- лошная. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 134-143. [Соавт.: Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров.]

Перепечатано в: Centrifuga: Russian reprintings and printings.

—Munchen, 1971. — T. 5. — P. 68—77; Readings in Soviet semio­tics. — Ann Arbor, 1977. — P. 344—354.

Опыт анализа одной относительно простой знаковой системы // Структурно-типологические исследования: Сборник статей / Ред. Т. Н. Молошная. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 172— 187.

Перепечатано в: Из работ Московского семиотического круга.-М., 1997.-С. 18-35.

Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода // Вопросы славянского языкознания. — Вып. 6. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 28-45.

Регулирование уличного движения как знаковая система // Сим­позиум по структурному изучению знаковых систем: Тезисы докладов. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 78-79.

[Пер. с франц.:] Е. Курилович. Вид и время в истории персидско­го языка // Е. Курилович. Очерки по лингвистике: Сборник статей / Под общ. ред. В. А. Звегинцева. — М.: Изд-во ино­странной литературы, 1962. — С. 141—155.

[Пер. с франц.:] Е. Курилович. Заметки об имперфекте и видах в старославянском //Там же. —С. 156—166.

[Пер. с франц.:] Е. Курилович. Древнеиндийский аорист VII // Там же.-С. 167-174.

[Пер. с франц.:] Е. Курилович. Множественное число мужского ро­да древнеиндийск. devasah — авест. daevaqho // Там же. — С. 218-224.

[Пер. с франц.:] Е. Курилович. Заметки о сравнительной степени (в германском, славянском, древнеиндийском, греческом) // Там же. — С. 225—236.

[Пер. с франц.:] Е. Курилович. К вопросу о древнеперсидской кли­нописи // Там же. — С. 383—391.

[Пер. с англ.:] Р. Якобсон, Г. И. Фант и М. Халле. Введение в ана­лиз речи. Различительные признаки и их корреляты. Гл. II. Опыт описания различительных признаков // Новое в лингви­стике. Вып. II / Сост. В. А. Звегинцев. — М: Изд-во ино­странной литературы, 1962. — С. 173—230. [Соавт.: Е. В. Паду- чева.]

1963

Ударение в современном русском склонении // Русский язык в национальной школе. — 1963. — № 2. — С. 7—23, табл.

Беглые гласные в современном русском словоизменении // Рус­ский язык в национальной школе. — 1963. — № 5. — С. 3—16.

Лингвистические задачи // Исследования по структурной типо­логии / Отв. ред. Т. Н. Молошная. — М.: Изд-во АН СССР,

1. -С. 137-159.

Материалы для изучения морфологической структуры древне­германских существительных. I // Этимология: Исследования по русскому и другим языкам. — М.: Наука, 1963. — С. 124—160.

О характере языкового контакта между славянскими и скифо­сарматскими племенами // Краткие сообщения Ин-та сла­вяноведения АН СССР. — Вып. 38. — М., 1963. — С. 3-22.

К вопросу об использовании операционных понятий при описа­нии просодических элементов // Конференция по структур­ной лингвистике, посвященная базисным проблемам фоноло­гии. Москва, 1963: Тезисы докладов. — М.: Изд-во АН СССР,

1. -С. 99-101.

1964

«Условное ударение» в русском словоизменении // Вопросы язы­кознания. — 1964. — № 1. — С. 14—29.

К вопросу о грамматических категориях рода и одушевленности в современном русском языке // Вопросы языкознания. —

1. — № 4. — С. 25-40.

К вопросу о правописании безударных гласных в глагольных окончаниях // О современной русской орфографии: Сборник статей / Отв. ред. В. В. Виноградов. — М.: Наука, 1964. — С. 132— 139.

Материалы для изучения морфологической структуры древне­германских существительных. II // Этимология: Принципы реконструкции и методика исследования. — М.: Наука, 1964. -С. 160-235.

О связи языка лингвистических описаний с родным языком лингвиста // Программа и тезисы докладов в летней школе по вторичным моделирующим системам. 19—29 авг. 1964, г. Тарту. — Тарту, 1964. — С. 7—9. [Соавт.: Е. В. Падучева.]

Синхронное описание и внутренняя реконструкция // Проблемы сравнительной грамматики индоевропейских языков: Науч. сессия. Тезисы докладов. — М.: МГУ, 1964. — С. 51—54.

Краткий русско-французский учебный словарь. — Изд. 2-е, испр. и доп. Около 12 500 слов. — М.: Советская энциклопедия, 1964. -675 с.

1965

Классификация и синтез именных парадигм современного рус­ского языка. Автореф. дисс. на соиск. учен, степени канд. фи- лол. наук. — М., 1965. — 22 с.

1966

Опыт фонологического анализа современного французского во­кализма // Лингвистические исследования по общей и сла­вянской типологии / Ред. Т. М. Николаева. — М.: Наука, 1966. -С. 214-230.

1967

Русское именное словоизменение. — М.: Наука., 1967. — 370 с.

Рец.: Krizkovd Н. // Ceskoslovenska rusistika. — XIII (1968). — № 2.

-S. 111-114.

О показателях множественного числа в русском склонении // То honor Roman Jakobson: Essays on the occasion of his 70-th birth­day. — The Hague—Paris, Mouton, 1967. — P. 2328—2332.

Формальный аналог понятия падежа // Межвузовская конфе­ренция по порождающим грамматикам. Кяэрику, 15—22 сент. 1967 г.: Тезисы докладов. — Тарту, 1967. — С. 33—34.

Un modele de la notion de cas // Deuxieme conference internatio- nale sur le traitement automatique des langues. Grenoble, 23—25 aout, 1967. — P. 2.

1969

Международная конференция по математической лингвистике. Гренобль, 1967 // Машинный перевод и прикладная лингви­стика. Вып. II / Ред. В. Ю. Розенцвейг. — М., 1969. — С. 193— 203. [Совм. с др.]

La morfologie nominale en rasse // Langages: La linguistique en URSS. — Paris, Sept. 1969. — № 15. — P. 43-56. (Перевод на франц. язык 1-й главы книги «Русское именное словоизме­нение».)

Possibility di uno studio tipologico-stratturale di alcuni sistemi semio- tici modellizzanti // I sistemi di segni e lo stratturalismo sovietico. Semiotica della letteratura in URSS / Ed. R. Faccani, U. Eco. — Milano, 1969. — P. 319—332. [Соавт.: Вяч. Вс. Иванов, В. Н. То­поров.] (Перевод на итал. язык статьи 1962 г.)

Краткий русско-французский учебный словарь. — Изд. 3-е, испр. и доп. Около 13 500 слов. — М.: Госуд. изд-во словарей, 1969. — 688 с.

1970

О контекстной синонимии единственного и множественного чис­ла существительных // V Всесоюзный симпозиум по семиоти­ке: Тезисы. — Тбилиси, 1970. — С. 350—352. [Соавт.: Е. В. Па- дучева.]

A propos de la division des desinences nominales rasses en parties signi- ficatives // Sign. Language. Culture / Editorial Board: A. I. Grei- mas (e. a.). — The Hague—Paris, Mouton, 1970. — P. 153—155. (Janua Linguaram. Studia memoriae Nicolai Van Wijk dedicata. Edenda cura С. H. Van Schooneveld. Indiana University. Series maior. 1).

1972

Составление части задач и редакция всех задач в книге: 200 за­дач по языкознанию и математике: Сборник задач I—VII тра­диционных олимпиад по языкознанию и математике. — М.: МГУ, 1972. — 252 с. (Публикации ОСиПЛ. Под общ. ред.

1. А. Звегинцева. Вып. 8.)

Из древнеиндийской морфонологии // Конференция по сравни­тельно-исторической грамматике индоевропейских языков: Предварительные материалы. — М.: Наука, 1972. — С. 50—52.

1973

О понимании термина «падеж» в лингвистических описаниях. I // Проблемы грамматического моделирования. — М.: Наука, 1973.-С. 53-87.

Винительный падеж в старославянском языке и общая проблема вариантности падежных форм // Кузнецовские чтения. 1973: История славянских языков и письменности. — М., 1973. —

1. 12-14.

Вклад В. М. Иллич-Свитыча в сравнительно-историческую грам­матику индоевропейских и ностратических языков // Совет­ское славяноведение. — 1973. — № 5. — С. 82—91. [Совм. с др.]

[Отв. ред.:] Проблемы грамматического моделирования: Сборник статей. — М.: Наука, 1973. — 262 с.

[Отв. ред.:] Структурно-типологические исследования в обла­сти грамматики славянских языков: Сборник статей. — М.: Наука, 1973. — 262 с.

1974

О контекстной синонимии единственного и множественного числа существительных // Информационные вопросы семио­тики, лингвистики и автоматического перевода. Вып. 4 / Ред. Ю. А. Шрейдер. — М.: Изд-во ВИНИТИ, 1974. — С. 30-35. [Соавт.: Е. В. Падучева.]

Перепечатано в: Семиотика и информатика. Вып. 35: Ope­ra selecta. — М.: Языки русской культуры; Русские словари, 1997.-С. 7-14.

Предисловие к кн.: Обратный словарь русского языка. Около 125 ООО слов. — М.: Советская энциклопедия, 1974. — С. 4—9.

1975

К типологии относительного предложения // Семиотика и ин­форматика. Вып. 6: Грамматические и семиотические про­блемы. — М.: Изд-во ВИНИТИ, 1975. — с. 51-101. [Соавт.: Е. В. Падучева.]

Перепечатано в: Семиотика и информатика. Вып. 35: Ope­ra selecta. — М.: Языки русской культуры; Русские словари, 1997.-С. 59-107.

Морфонологическая классификация древнеиндийских глагольных корней // Очерки по фонологии восточных языков / Отв. ред. Т. Я. Елизаренкова. — М.: Наука, 1975. — С. 59—85. Размышления по поводу «язв» А. А. Реформатского // Предвари­тельные публикации Проблемной группы по эксперимен­тальной и прикладной лингвистике. Вып. 71. — М., 1975. — С. 13-23.

К вопросу о том, что такое отдельный падеж // Proceedings of the Eleventh International Congress of Linguists. Bologna—Florence, Aug. 28 — Sept. 2, 1972. — Т. II. — Bologna, 1975. — P. 427-431. О mozliwosciach stracturalno-typologicznych badan semiotycznych // Semiotyka kultury / Wybor i opracowanie E. Janus, M. R. Maye- nowa. — Warszawa, 1975. — S. 67—83. [Соавт.: Вяч. Вс. Иванов,

1. Н. Топоров.] (Перевод на польск. язык статьи 1962 г.) Прилагательное // БСЭ. — Изд. 3-е. — Т. 20. — М., 1975. — С. 578,

579, стлб. 1722-1723.

Род грамматический // БСЭ. — Изд. 3-е. — Т. 22. — М., 1975. —

1. 157, стлб. 458-459.

1976

Акцентологическая интерпретация данных древнерусского «Ме­рила Праведного» XIV века // Тезисы конференции по индо­европейскому и ностратическому языкознанию. — М., 1976. —

С.  18-20.

Словоизменение // БСЭ. — Изд. 3-е. — Т. 23. — М., 1976. — С. 582. Словоформа // Там же. — С. 582.

Согласование // БСЭ. — Изд. 3-е. — Т. 24 (I). — М., 1976. — С. 67. Согласовательный класс // Там же. — С. 68.

1977

Грамматический словарь русского языка. Словоизменение. — М.:

Русский язык, 1977. — 880 с.

Рец.: Скопина М. А. // Русский язык в национальной школе.

1977,  № 6. С. 75; Николаева Т. М. // Изв. АН СССР. ОЛЯ. —

1. — Т. 37. — № 3. — С. 281—285; Рарр F. // Studia slavica. — Budapest, 1978. — Т. 24. — Fasc. 3-4. — S. 401-407; Szegi О. V. // Acta universitatis Szegediensis de Attila Jozsef nominatae. Sect. ling. Diss. slavicae. — 1978. — L. 26. — St. 1. — S. 55-62; Horalek L. // Rossica. — 16. — Olomouc, 1978. — S. 35—38; Schweiger P. // Revue Roumaine de Linguistique. — Bucarest, 1978. — T. 23, suppl. — S. 99—100; Meek J. // Ceskoslovenska rusistika. — Praha,
2. — Roc. 23. — C. 4. — S. 187; Viks Ju. I I Keel ja kiqandus. Tallinn, 1978. — № 7. — P. 441—443; Герганов E., Николов В. // Съпоставително езикознание. — София, 1978. — Т. 3. — Кн. 3.

—  С. 93—94; Думитреску М. // Probleme de filologie rusa. Universitatea din Bucure§ti. — Bucure§ti, 1978. — P. 207—209; Saloni Z. // International Review of Slavic Linguistics. — Vol. 4. — № 1—2. — 1979. — P. 241—250; Koztowska Z. // Przegktd rusycy- styczny. — Lodz, 1979. — R. 2. — Z. 1. — S. 82—84; L’Hermitte R. // Bulletin de la Societe de Linguistique de Paris. — 1979. — Vol. 74.

—  № 2. — P. 216—217; Татар Б. // Вопросы языкознания. —

1. — № 2. — С. 135—138; Суханова М. С. Ц Русская речь. —
2. — № 6. — С. 60—62; Дюрович Л. // Russian Linguistics,
3. — № 4. — P. 405—411; Joeanoeuh Г., Гортан-Премк Д. Ц .Гужнословенски филолог. — Кн>. 37. — Београд, 1981. — С. 287— 291; см. также: Ilola Е., Mustajoki A. Report on Russian mor­phology as it appears in Zaliznyak’s grammatical dictionary. — Helsinki, 1989.

Закономерности акцентуации русских односложных существитель­ных мужского рода // Проблемы теоретической и эксперимен­тальной лингвистики. — Вып. 8. — М.: МГУ, 1977. — С. 71—119.

Рец.: Lehfeldt W. // Russian Linguistics. — 5. — 1980. — P. 94—98.

О «Мемуаре» Ф. де Соссюра // Ф. де Соссюр. Труды по языко­знанию. — М.: Прогресс, 1977. — С. 289—301.

Superposition of contradictory linguistic rules // XII Internationaler Linguistenkongress: Kurzfassungen. — Wien, 1977.

Structural typological study of semiotic modelling systems // Soviet semiotics: An anthology. — Baltimore; London, 1977. — P. 47—58. [Соавт.: Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров.] (Перевод на англ. язык статьи 1962 г.)

1978

Новые данные о русских памятниках XIV—XVII веков с различе­нием двух фонем «типа о» // Советское славяноведение. —

1. -№ З.-С. 74-96.

Противопоставление букв о и ы в древнерусской рукописи XIV ве­ка «Мерило Праведное» // Советское славяноведение. — 1978.

—      № 5.-С. 41-68.

Грамматический очерк санскрита // Приложение к: В. А. Кочер- гина. Санскритско-русский словарь. — М., 1978. — С. 785—895. Словарь переиздавался вместе с приложением в 1987, 2005 гг.

Краткий русско-французский учебный словарь. — Изд. 4-е, испр. и доп. — М.: Русский язык, 1978.

1979

Акцентологическая система древнерусской рукописи XIV века «Мерило Праведное» // Славянское и балканское языкозна­ние: История литературных языков и письменность. — М.: Наука, 1979. — С. 47-128.

Рец.: Lehfeldt W. // Russian Linguistics. — 5. — 1981. P. 327—328.

О понятии графемы // Balcanica: Лингвистические исследова­ния. — М.: Наука, 1979. — С. 134-152.

Синтаксические свойства местоимения КОТОРЫЙ // Категория определенности—неопределенности в славянских и балканских языках. — М.: Наука, 1979. — С. 289—329. [Соавт.: Е. В. Паду- чева.]

Словоформа // Русский язык: Энциклопедия. — М.: Русский язык, 1979.-С. 310.

Sobre a posibilidade de um estudo tipologico-estmtural de alguns sis- temas semioticos modelizantes // Debates. Semiologia. Organiza- dor B. Schnaiderman. Semiotica rassa. — Sao Paulo, 1979. — P. 81—96. [Соавт.: Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров.] (Перевод на португ. язык статьи 1962 г.)

1980

Грамматический словарь русского языка. Словоизменение. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Русский язык, 1980. — 880 с.

1981

Противопоставление относительных и вопросительных местоиме­ний в древнерусском // Балто-славянские исследования 1980. -М.: Наука, 1981.-С. 89-107.

Глагольная акцентуация в южновеликорусской рукописи XVI в. // Славянское и балканское языкознание: Проблемы морфо­нологии. — М.: Наука, 1981. — С. 89—174.

Рец.: Lehfeldt W. // Russian Linguistics. — 6. — 1982. — P. 377—380.

Независимость эволюции редуцированных от ударения в восточ­нославянском // Структура текста — 81: Тезисы симпозиума. -М., 1981.-С. 28-31.

1982

Противопоставление книжных и «бытовых» графических систем в древнем Новгороде // Finitis duodecim lustris: Сборник ста­тей к 60-летию проф. Ю. М. Лотмана. — Таллин: Ээсти раа- мат, 1982. — С. 82-85.

К исторической фонетике древненовгородского диалекта // Балто- славянские исследования 1981. — М.: Наука, 1982. — С. 61—80.

1983

Редактирование и составление задач в книге: Лингвистические задачи: Книга для учащихся старших классов. — М.: Просве­щение, 1983. — 222 с.

Теоретические основы праславянского акцентологического сло­варя // Славянское языкознание. IX Международный съезд славистов. — М., 1983. — С. 47—60. [Соавт.: Р. В. Булатова, В. А. Дыбо.]

1984

Наблюдения над берестяными грамотами // История русского языка в древнейший период. (Вопросы исторического язы­кознания. Вып. 5). — М.: МГУ, 1984. — С. 36-153.

Древнерусское рути «подвергать конфискации имущества» // Балто- славянские исследования 1983. — М.: Наука, 1984. — С. 107—114.

1985

От праславянской акцентуации к русской. — М.: Наука, 1985. — 428 с. Рец.: Feldstein R. F. // Slavic and East European Journal. — Vol. 30. — № 4 (Winter 1986). — P. 594-596.

Дополнительные замечания об омеге в «Мериле Праведном» // Советское славяноведение. — 1985. — № 4. — С. 97—107.

1986

Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1977—1983 гг.). Комментарии и словоуказатель к берестяным грамотам (Из раскопок 1951—1983 гг.). — М.: Наука, 1986. — 310 с. [Соавт.: В. JI. Янин.]

Рец.: Franklin S. // Slavonic and East European Review. — Vol. 65. — № 3 (July 1987). — P. 411-421; Живов В. М. // Вопросы языкознания. — 1988. — № 4. — С. 145—156.

1987

Грамматический словарь русского языка. Словоизменение. — Изд.

3-      е. — М.: Русский язык, 1987. — 880 с.

Текстовая структура древнерусских писем на бересте // Исследо­вания по структуре текста. — М.: Наука, 1987. — С. 147—182.

О языковой ситуации в древнем Новгороде // Russian Linguistics. -V. 11.- 1987.-№ 2-3.-P. 115-132.

Язык берестяных грамот: Новые проблемы истории русского Северо-Запада // Будущее науки. — Вып. 20. — М.: Знание, 1987.-С. 256-271. [Соавт.: В. Л.Янин.]

[Ред.:] Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). — М.: Рус­ский язык, 1987. — Т. 1.

1988

Древненовгородский диалект и проблемы диалектного членения позднего праславянского языка // Славянское языкознание.

X   Международный съезд славистов. София, сент. 1988: До­клады советской делегации. — М.: Наука, 1988. — С. 164—177.

Древненовгородское койне // Балто-славянские исследования 1986. — М.: Наука, 1988. — С. 60-78.

Значение новгородских берестяных грамот для истории русского и других славянских языков // Вестник АН СССР. — 1988. — № 8. — С. 92-100.

О текстовой структуре берестяных грамот // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора: Тезисы и предва­рительные материалы к симпозиуму. — М.: Наука, 1988. — С. 14-16.

1989

Перенос ударения на проклитики в старовеликорусском // Ис­торическая акцентология и сравнительно-исторический ме­тод. — М.: Наука, 1989. — С. 116-134.

Новгородские берестяные грамоты и проблемы древних восточ­нославянских диалектов // История и культура древнерусско­го города. — М.: МГУ, 1989. — С. 18—30.

Славянская частица ти // Синхронно-сопоставительное изучение грамматического строя славянских языков: Тезисы докладов и сообщений советско-польской конференции 3—5 окт. 1989. -М., 1989.-С. 15-17.

О некоторых связях между значением и ударением у русских прилагательных // Славянское и балканское языкознание: Просодия. — М.: Наука, 1989. — С. 148—164.

[Отв. ред.:] Славянское и балканское языкознание: Просодия. — М.: Наука, 1989. [Совм. с др.]

[Ред.:] Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). — М.: Рус­ский язык, 1989. — Т. 2.

1990

«Мерило Праведное» XIV века как акцентологический источник. —

Munchen: Otto Sagner, 1990. (= Slavistische Beitrage, Bd. 266). — 183 c.

Огосподинъ // Вопросы кибернетики: Язык логики и логика язы­ка. — М., 1990. — С. 6-25.

Об одном употреблении презенса совершенного вида («презенс напрасного ожидания») // Metody formalne w opisie jfzykow slowianskich / Red. Z. Saloni. — Biaiystok, 1990. — C. 109—114.

Словоизменение // Лингвистический энциклопедический словарь.

—      М.: Советская энциклопедия, 1990. — С. 467.

Словоформа // Там же. — С. 470.

[Ред.:] Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). — М.: Рус­ский язык, 1990. — Т. 3.

1991

Берестяные грамоты перед лицом традиционных постулатов сла­вистики и vice versa // Russian Linguistics. — 15. — 1991. — № 3. -P. 217-245.

Морфонологические модели ЛуцЬ — Лучинъ и ЛукЬ — Лукинъ в славянских языках // Studia Slavica: К 80-летию Самуила Бо­рисовича Бернштейна. — М, 1991. — С. 153—160.

Об одной берестяной грамоте XII века // Words are physicians for an ailing mind / Ed. M. Grochowski, D. Weiss. — Munchen: Otto Sagner, 1991. (= Sagners Slavistische Sammlung, Bd. 17). — S. 503-508.

1992

Падение редуцированных по данным берестяных грамот // Ру­систика сегодня: Функционирование языка: лексика и грам­матика. — М., 1992. — С. 82-105.

Правило отпадения конечных гласных в русском языке // Le mot, les mots, les bons mots. Word, words, witty words: Homma- ge a Igor Melcuk a l’occasion de son soixantmme anniversaire. — Les presses de l’Universite de Montreal, 1992. — P. 295—303.

Участие женщин в древнерусской переписке на бересте // Рус­ская духовная культура / Под ред. Луиджи Магаротто и Да­ниелы Рицци. Департамент Истории Европейской цивилиза­ции. Университет Тренто (La cultura spirituale rassa. A cura di Luigi Magarotto e Daniela Rizzi. Departimento di storia della civilta Europea. Testi e ricerche. № 11). — E. 127—146.

Вкладная грамота Варлаама Хутынского // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник. 1990. — М.: Кругь, 1992. — С. 7— 17. [Соавт.: B.JI. Янин.]

Перепечатано в: Russian Linguistics. — 16. 1992/1993. — № 2-3. — P. 185-202.

1993

Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1984—1989 гг.). —

М.: Наука, 1993. — 352 с. [Соавт.: В. Л.Янин.]

Псковские берестяные грамоты 6 и 7 // Советская археология. — 1993. — № 1. — С. 496—210. [Соавт.: И. О. Колосова и И. К. Ла- бутина.]

О вероятной связи группы берестяных грамот XII — начала XIII в. с посадниками Иванком Захарьиничем и Гюргием Иванко- вичем // Новгородский исторический сборник. — 4 [14]. — СПб.; Новгород, 1993. — С. 46-51.

Древнейший восточнославянский заговорный текст // Исследо­вания в области балто-славянской духовной культуры: Заго­вор. — М.: Наука, 1993. — С. 104-107.

1994

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1990—1993 гг. // Вопросы языкознания. — 1994. — № 3. — С. 3—22. [Соавт.: В. Л. Янин.]

1995

Древненовгородский диалект. — М.: Школа «Языки русской куль­туры», 1995. — 720 с.

Рец.: Vermeer W. // Russian Linguistics. — 21. — 1997. — P. 89^_ 94; Birnbaum H. I I International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. — 41. — 1997. — P. 207—216; Sramek R. // Acta onomasti- ca. — Praha, Ustav pro jazyk cesky AV CR. 1999, vol. 39, № 1. P. 175-178.

Берестяной документ XII века о сборе югорской дани // The Language and Verse of Russia. In Honor of D. S. Worth on his 65-th birthday. Ed. by H. Birnbaum and M. Flier. — Moskva, 1995. — P. 283-290. (UCLA Slavic Studies. V. 2).

Une lettre d’amour vieux rasse du Xle siecle // Universite de Geneve. Cahiers de la Faculte des Lettres, 1995. P. 6—10.

1996

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1995 г. // Вопросы языкознания. — 1996. — № 3. — С. 13—16. [Соавт.: В. Л.Янин.]

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1990—1995 г. // Средневековая Русь. — М., 1996. — № 1. — С. 120—153. [Соавт.: В. Л.Янин.]

1997

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1996 г. // Вопросы языкознания. — 1997. — № 2. — С. 24—33. [Соавт.: В. Л.Янин.]

Об одном ранее неизвестном рефлексе сочетаний типа *ТъгТ в древненовгородском диалекте // Балто-славянские исследова­ния 1988-1996. — М., 1997. — С. 250-258.

1998

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1997 г. // Вопросы языкознания. — 1998. — № 3. — С. 26—42. [Соавт.: В. Л.Янин.]

Из наблюдений над «Разговорником» Фенне // nOAYTPOIlON: К 70-летию Владимира Николаевича Топорова. — М.: Инд- рик, 1998. — С. 235-275.

Послесловие лингвиста // В кн.: В. Л.Янин. Я послал тебе бере­сту. — Изд. 3-е, испр. и доп. — М., 1998. — С. 425—449.

Берестяные грамоты из раскопок в Заднепровье г. Смоленска // Историческая археология. — М., 1998. — С. 336—341. [Соавт.: Н. И. Асташова.]

О надписях на Суздальском змеевике // Балто-славянские ис­следования 1997. — М., 1998. — С. 540—562. [Соавт.: А. А. Гип­пиус.]

1999

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1998 г. // Вопросы языкознания. — 1999. — № 4. — С. 3—27. [Соавт.: В. Л.Янин.]

О древнейших кириллических абецедариях // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию Вячеслава Все­володовича Иванова. — М., 1999. — С. 543—576.

Проблема тождества и сходства почерков в берестяных грамотах // Великий Новгород в истории средневековой Европы: Сб. статей к 70-летию В. JI. Янина. — М.: Русские словари, 1999. -С. 293-328.

2000

Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1990-1996 гг.). Палеография берестяных грамот и их внестратиграфическое да­тирование. — Том X. — М., 2000. — 430 с. [Соавт.: В. JI. Янин.]

Рец.: Faccani R. // Russian Linguistics. — 2004. — Vol. 28. — № 1.

-С. 125-130.

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1999 г. // Вопросы языкознания. — 2000. — № 2. — С. 3—14. [Соавт.: В. JI. Янин.]

Лингвистика по А. Т. Фоменко // История и антиистория. Крити­ка «новой хронологии» академика А. Т. Фоменко. — М., 2000. -С. 18-75.

Перепечатано в: История и антиистория. Критика «новой хронологии» академика А Т. Фоменко. Анализ ответа А Т. Фо­менко. — М., 2001. — С. 18—75; Вопросы языкознания. — 2000.

— № 6. — С. 33—68; Успехи математических наук. — 2000. — Т. 55, вып. 2 (232). — С. 162—188; Сборник Русского историче­ского общества. — М., 2000. — № 3 (151). — С. 74—105; Мифы «новой хронологии»: Материалы конф. на ист. факультете МГУ им. М. В. Ломоносова, 21 дек. 1999 г. — М., 2001. — С. 127—176.

2001

Новгородская псалтырь начала XI века — древнейшая книга Ру­си // Вестник РАН. — М., 2001. — Т. 71. — № 3. — С. 202-209. [Соавт.: В. Л. Янин.]

Перепечатано в: Вестн. Рос. гуманит. науч. фонда. — М., 2001. — № 1. — С. 153—164; «Благой фонд, благое дело»: К 10- летию Рос. гуманит. науч. фонда. — М., 2004. — С. 335—346.

Новгородский кодекс первой четверти XI в. — древнейшая книга Руси // Вопросы языкознания. — 2001. — № 5. — С. 3—25. [Соавт.: В. Л. Янин.]

Принципы полемики по А. Т. Фоменко // История и антиисто­рия. Критика «новой хронологии» академика А Т. Фоменко. Анализ ответа А Т. Фоменко. — М., 2001. — С. 546—556.

2002

«Русское именное словоизменение» с приложением избранных ра­бот по современному русскому языку и общему языкознанию. —

М.: Языки славянской культуры. — 2002. — 749 с.

Древнерусская графика со смешением ъ~о и ь—е. В кн.: А. А. За­лизняк. «Русское именное словоизменение» с приложением избранных работ по современному русскому языку и общему языкознанию. — М., 2002. — С. 577—612. (Новая статья, вклю­ченная в этот сборник.)

Перепечатано в: Отцы и дети Московской лингвистичес­кой школы: Памяти В. Н. Сидорова. — М., 2004.— С. 165—192.

Берестяные грамоты из новгородских и новоторжских раскопок

2001   г. // Вопросы языкознания. — 2002. — № 6. — С. 3—11. [Соавт.: П. Д. Малыгин, В. Л.Янин.]

Литературные тексты на берестяных грамотах // Вестник РАН. — М., 2002. — №6. — С. 510—514. [Соавт.: П. Д. Малыгин, В. Л. Янин.]

Тетралогия «От язычества к Христу» из Новгородского кодекса

XI   века // Русский язык в научном освещении. — 2002. — № 4. -С. 35-56.

Новгородское наречие // Родина. — М., 2002. — № 11/12. — С. 84—86.

2003

Грамматический словарь русского языка. Словоизменение. — Изд.

4-       е, испр. и доп. — М.: Русские словари, 2003. — 795 с.

Проблемы изучения Новгородского кодекса XI века, найденного в 2000 г. // Славянское языкознание. XIII Международный съезд славистов. Любляна, 2003 г.: Доклады российской деле­гации. — М., 2003. — С. 190-212.

Перепечатано в: Вестн. Рос. гуманит. науч. фонда. — М., 2004.-№ З.-С. 60-178.

Древнейшая кириллическая азбука // Вопросы языкознания. —

1. -№ 2.-С. 3-31.

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 2002 г. // Вопросы языкознания. — 2003. — № 4. — С. 3—11. [Соавт.: В. Л. Янин.]

Значение берестяных грамот для истории русского языка // Бе­рестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения: Материалы международной конференции (Великий Новгород, 24—27 сен­тября 2001 г.). — М., 2003. — С. 218-223.

Азъ лрх’лгчгЪлъ Глвриилъ пиш1ж молитвж // Русистика. Славистика. Лингвистика: Festschrift fur Werner Lehfeldt zum 60. Geburts- tag. (= Die Welt der Slaven. Sammelbande, Bd. 19). — Mtinchen,

1. — S. 296-309.

2004

«Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. — М.: Языки славян­ской культуры, 2004. — 351 с.

Рец.: Живов В. М. // Отечественные записки. — № 4 (19). — 2004. — С. 345—349; Turowskaja М. // Neue Ziircher Zeitung. — 9 August 2005; Saronne E.T. I I Studi slavici II. — 2005. — P. 291— 295; ВЫкул T. // Ruthenica. — Том 4. — Ки1в, 2005. — С. 262— 279; Дашевский Г. // http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx? exactdate=20060601000218307; см. также: М. Moser. Sind der «Relativisator» mo und die Syntax anderer Enklitika als klare Beweise flir die Authentizitat des Igorlieds zu werten? // Studia Slavica. — 50. — 2005. — № 3. — S. 267-282.

Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1997—2000 гг.). — Том XI. — М.: «Русские словари», 2004. —                                                                         287 с.   [Соавт.:

В. Л. Янин, А. А. Гиппиус.]

Древненовгородский диалект. — Изд. 2-е, переработанное с учетом материала находок 1995—2003 гг. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — 872 с.

Рец.: Vermeer W. // Вопросы языкознания. — 2005. — № 6. — С. 125-129.

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 2003 г. // Вопросы языкознания. — 2004. — № 3. — С. 15—23. [Соавт.: В. Л. Янин, Е. Н. Носов.]

Лексика «Тетралогии» из Новгородского кодекса // Russian Lin­guistics. — V. 28. — 2004. — № 1. — P. 1—28.

Запись дружинника Дмитра // Сокровенные смыслы: Слово. Текст. Культура: Сб. статей в честь Н. Д. Арутюновой. — М.,

1. — С. 755-763.

Азбука на львовском колоколе // Живая старина. — М., 2004. — № 1. — С. 25-26.

Надписи-граффити в соборе Рождества Богородицы Антониева монастыря // Л. И. Лифшиц, В. Д. Сарабъянов, Т. Ю. Царевская.

Монументальная живопись великого Новгорода конца 11 — первой четверти 12 века. — М., 2004. — С. 774—777. [Соавт.: А. А. Гиппиус.]

2005

Берестяные грамоты из раскопок 2004 г. в Новгороде и в Старой Руссе // Вопросы языкознания. — 2005. — № 3. — С. 24—31. [Соавт.: Е. В. Торопова, В. JI. Янин.]

Подпись Анны Ярославны и вопрос о некнижном письме в древ­ней Руси // Антропология культуры: К 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. — М., 2005. — С. 139—147.

Две древнерусские надписи нестандартного содержания // Inter­national Journal of Slavic Linguistics and Poetics. — XLIV—XLV, 2002—2003: Henrik Birnbaum In Memoriam. — P. 433—440.

Заклинание против беса на стене новгородской Софии // Язык. Личность. Текст: Сборник статей к 70-летию Т. М. Николае­вой. -М., 2005. — С. 711-719.

Древненовгородский диалект // Языки мира: Славянские языки.

—    М., 2005. — С. 438-444. [Соавт.: М. Н. Шевелева].

2006

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 2005 г. // Вопросы языкознания. — 2006. — № 3. — С. 3—13. [Соавт.: В. Л. Янин.]

Можно ли создать «Слово о полку Игореве» путем имитации // Вопросы языкознания. — 2006. — № 5. — С. 3—21.

Еще раз о надписи № 199 из Новгородской Софии // Вереница литер: К 60-летию В. М. Живова. — М., 2006. — С. 20—42.

К юбилею Владимира Антоновича Дыбо // Славяноведение. —

1. — № 5. — С. 125-126. [Соавт.: С. Л. Николаев, Г. С. Ста­ростин.]

Берестяные грамоты — бесценный источник сведений о древней Руси и ее языке // Лекции лауреатов Демидовской премии (1993—2004). — Екатеринбург: издательство Уральского уни­верситета, 2006.

[Пер. с франц.:] А. Мартине. Механизмы фонетических измене­ний: Проблемы диахронической фонологии. — Изд. 2-е [с но­вым названием]. — М.: URSS, 2006. — 260 с.

2007

«Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста». — Изд. 2-е, доп. — М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2007. — 412 с.

Берестяные грамоты из новгородских раскопок 2006 г. // Вопросы языкознания.— 2007. — № 3. — С. 3—10. [Соавт.: В. JI. Янин.]

Еще раз об энклитиках в «Слове о полку Игореве» // Вопросы языкознания. — 2007. — № 6. — С. 3—13.

Связь отглагольных существительных на -ние, -тие с глаголь­ным видом // Terra Balcanica. Terra Slavica: К юбилею Татьяны Владимировны Цивьян. (Балканские чтения; 9). — М., 2007. —

С.   43-51.

Слово лауреата // Похвала филологии. — М., «Русский путь»,

1. — С. 73-81.

Lingvistuv doslov // V. L. Janin. Stfedoveky Novgorod v nApisech na bfezove kure s doslovem Andreje Anatoljevice Zaliznaka. — [Pra­ha]: Pavel Mervart, 2007. — S. 351—370. (Перевод на чеш. язык статьи 1998 г.)

2008

Древнерусские энклитики. — М.: Языки славянских культур, 2008. — 278 с.

«Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста». — Изд. 3-е, доп. — М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2008. — 480 с.

Грамматический словарь русского языка. Словоизменение. — Изд.

5-       е, испр. — М.: Аст-пресс, 2008. — 795 с.

Из наблюдений над языком Афанасия Никитина // Miscellania Slavica. Сборник статей к 70-летию Б. А. Успенского.. — М.: Индрик, 2008.-С. 150-163.

Эволюция энклитик в истории русского языка // Славянское языкознание. XIV Международный съезд славистов. Охрид, 10-16 сентября 2008 г.: Доклады российской делегации. — М.: Индрик, 2008.-С. 183-198.

Берестяные грамоты // Новгородская энциклопедия. — Новго­род, 2008.

Предисловие …………………………………………………………………………………  5

Глава первая Что такое любительская лингвистика

Язык как предмет для размышлений…………………………………………….. 7

Всегда ли есть связь между словами, сходными внешне ……………….  9

Внешняя форма слова изменяется во времени ………………………….  15

Вольные игры со звуковым составом слова ……………………………..  22

Фантазии о значениях слов …………………………………………………………  29

Примеры любительских лингвистических построений ……………….  34

Любительский подход к именам собственным ……………………………  38

Любительское прочтение древних текстов ………………………………….  41

Фантазии об истории………………………………………………………………….. 43

Глава вторая Лингвистика по А. Т. Фоменко

Можно ли изучать историю, не используя гуманитарных

методов …………………………………………………………………………………  48

Любительская лингвистика как орудие перекройки истории Можно ли опираться на Фукидида без филологического

анализа ………………………………………………………………………………….  54

Чудеса с языком и географией …………………………………………………….  60

Любительские поиски происхождения слов ……………………………….  68

«Отмена» целых языков ……………………………………………………………..  87

Тезис о вселенской фальсификации письменных памятников

Как подделать летописи ……………………………………………………………..  89

Как изобрести латынь…………………………………………………………………. 98

Как подделать берестяные грамоты …………………………………………  103

Всемирный заговор фальсификаторов……………………………………… 109

«Династические параллелизмы» ………………………………………………  116

---