Когда его красивая еврейская жена в их первое утро в новой квартире в Нетании готовила завтрак, он понял, что наконец-то всё сбылось. И что он – абсолютно одинок.
Он наблюдал, как красивая Эстер тонкими пальцами разворачивает обертку таблетированного кофе, аккуратно опускает плотноспрессованную шайбу в кофемашину, глядя на него с полуулыбкой нажимает кнопку, и с хорошо продуманным изяществом достает из шкафа малюсенькие фарфоровые чашки. Еще несколько минут — и глоток кофе окончательно утвердил его в том, что он действительно здесь, в Нетании, в это время, в этом месте, в той мечте, к которой он стремился долгие 10 лет.
Выйдя на балкон и оглядывая окрестности с видом на море, он вспоминал, как много раз приезжал в Израиль, как долгие годы мучительно собирал документы, получал вид на жительство, гражданство, преодолевал всё остальное, чтобы добраться до этого предела желаемого. И в эту же минуту, он вдруг почему-то вспомнил многоэтажку, в спальном районе на краю столицы в оставленной им стране. Квартиру и особенно балкон, изрисованный неумелыми гуашевыми волнами, какими-то неуклюжими чайками и тонкими маяками, о которые бились наивные синие волны. И камушки, камни, ракушки, разбросанные по всей ЕЁ квартире.
ОНА любила море. Любила море неистово, и в этих камушках, ракушках и рисунках она как бы продолжала его для себя в городе. «Море везде со мной», — говорила она, поднимая выпавшую из сумки ракушку, когда вытаскивала ключи от квартиры.- Ракушка даёт мне надежду на новую встречу».
ОН никогда не давал ей никаких надежд. Однажды, в очередной их разрыв, он написал ей, что любую надежду, надо убивать сразу и на корню. Это было его чёткой и давно устойчивой позицией. Никаких надежд, только дело, дело и еще раз дело, много работы и ты получишь всё, чего пожелаешь. В его жизни всё было так продумано, так чётко выстроено и так далеко намечены планы, что появление Её в его устроенном мире было неожиданно. Вернее, появление женщины просто для еженедельного секса — было в его планах. И желательно женщина из соседнего района, чтобы не тратить лишнего времени на дорогу, со своей квартирой, потому что в его квартире жили родственники, которых в обозримом будущем тоже предстояло перевезти вместе с собой на землю обетованную. Просто женщина, просто секс и никаких чувств.
Она действительно оказалась совсем близко от него, 10 минут езды на машине, своя квартира, и свободные 3 часа по утра, с 8 до 11.
Если бы он, хоть раз захотел — она бы освободила для него всю свою жизнь. Если бы захотела она — он никогда ничего не стал бы менять в своей четко спланированной жизни. Она и так разрушила его планы своей внезапной любовью, и он злился, что не мог это исправить. Он тоже любил её и стыдился этого, делал ей больно, специально намеренно отталкивая её, не давая себе возможности привязываться, потому что у него был свой замысел, с квартирой в Нетании ,с видом на море, с женой еврейской крови.
Она любила его просто, всем сердцем, как любят дети, ничего не желая, не прося, лишь бы увидеться, когда ОН захочет. Он не отвечал ей на смс, или отвечал в проброс, небрежно, всячески обижая ее. И привязывался еще сильнее. Она периодически уходила, убегала от него в другую жизнь. Он знал, что ей невыносимо больно в эти её побеги. И каждый раз, через время, их снова и снова бросало друг к другу каким-то лунным наваждением, которое в сочетании планет вдруг соединяет однажды людей, и это сильнее даже самых сильных.
Кофе, которое она варила для них в старой турке, всегда убегал. Запах пригоревшего на плите кофе был запахом его и её счастья, счастья на грани отчаянья. «Наше кофе – это кофе над бездной, над которой ничего никогда не будет», — сказала она однажды.
Турка была сербская, оставленная сербом, с которым она в очередной побег от НЕГО пыталась построить свою жизнь. Серб заботился о ней, о ее дочке, не имея своих детей, по-настоящему привязался к девочке. Он желал свадьбы, семьи, наследников и как только она поняла, что серб готовится купить квартиру — прогнала его. Серб уехал к себе. Они вернулись в свою бездну.
Её чашки для кофе были не такие тонкие, как эти в Нетании, подаренные ему с Эстер родителями в день их помолвки. ЕЁ чашки были большие, круглые, известного питерского фарфорового завода, те самые, сине-белые с золотом по краям. Он обожал этот момент их встреч больше всего: после жадной битвы любви, она не торопясь молола зерна, варила их пряную пыль в сербской турке, кофе убегал, а руки ее чуть дрожали, когда она, наливала в огромные чашки крепкую черную жидкость. Она всегда волновалась в их встречи, всегда, все 10 лет. Сначала он принимал это за женские лукавые штучки, но потом понял, что она действительно волнуется каждый раз. Потому что после кофе он уходил в свою сложносочиненную жизнь, где ей никогда не было места. И пропадал, намеренно и жестоко, и сам же возвращался, не в силах преодолеть желания вернуться в квартиру с запахом пригоревшего кофе.
Эти чашки она привезла из Питера, после нового побега теперь уже к литератору. « Я не могу обманывать тебя, но я хочу счастья, — написала она ему, — а этот мужчина находит на меня время». Он отпустил её, сказав, что она как никто заслуживает счастья. Но раз в три месяца он писал и спрашивал, всё ли у неё в порядке. Ночью, рядом со спящим литератором, она отвечала, что всё хорошо. Она не видела, что слова печатаются с ошибками, потому что пальцы её дрожали, и отправляла ему это обманное «всё хорошо». Он знал, что в эту минуту она плачет.
Он чувствовал её, как зверь. И боялся этого неуправляемого в себе чувства, потому что до неё всё и всегда было под его контролем. ОН любил её. И тем решительнее шёл к своей цели.
Цель была достигнута. Вот она, квартира в Нетании с видом на побережье и жена Эстер, дочь одного из владельцев крупнейшего центра алмазной индустрии. Высокая, тонкая, как библейская Суламита, богатая невеста древнего еврейского рода – всё, как должно было быть по плану успешного человека. Даже имя жены переводилось как «звезда», и Эстер действительно была звездой, настоящим бриллиантом в оправе его устроенной мечты.
ОНА же была небольшая, не худенькая, но вся состоящая из каких-то линий, изгибов и округлостей. Только она умела обнимать его свои маленьким телом так, что он был весь внутри её, и в эти минуты становился самим собой. Она всегда держала его в объятиях не дыша, без слов, боясь завершения этих нескольких мгновений, запоминая их всем сердцем. Она никогда не мылась после спальни. « Твои объятия и поцелуи еще некоторое время на мне и я чувствую их», — писала она ему. И он чувствовал даже сквозь телефон, как она тонет в этом своём коротком счастье. И боялся её любви, и не верил, что его так могут любить. Что вообще так можно любить. И никогда не отвечал ей на эти признания.
Она знала, что он скоро уедет навсегда. А он ничего не говорил ей, не зная, как это сделать и оттягивал момент. Чтобы помочь ему избежать объяснений, за три месяца до его отъезда она сказала, что «снова хочет попробовать стать счастливой по-настоящему, и что за ней ухаживает достойный человек». Никакого человека в этот раз не было, но он сделал вид, что поверил. Это было удобно.
День его отъезда она почувствовала тем чутьем, которым все эти годы угадывала его, угадывала его отчаянье и затаенные мысли, его закрытость и настороженность, его борьбу с любовью к ней, разрушающей всю его продуманную до мелочей жизнь. В день его отъезда она сварила две чашки крепкого кофе, выпила их, и выбросила в мусоропровод сербскую турку. Потом выбрала большой камень, привезенный с какого-то моря, положила две синих с золотом чашки в раковину и стала бить их этим камнем. Чашки раскрошились в мелкие осколки. Она открыла воду и стала смывать осколки, но они не проскальзывали в дырки раковины, а плавали в ней на поверхности синие, белые, золотистые. Было похоже на море. И она смотрела на это море сквозь пелену, застилающей ей глаза, и оно становилось солёным…
Этой ночью, на балконе, в своей новой жизни он впервые за много лет закурил. До утра он придумывал и набирал в телефоне какие-то слова и не отравлял их ей. Он стирал их, и снова писал, и снова стирал.
…Много лет спустя, ранним утром ЕЁ телефон задрожал. Она открыла его, и прочитала смс с какого-то незнакомого ей номера: « Я помню наш кофе над бездной».