ЭКОНОМ-КЛАСС

(32 страницы в столбик в основном лета-зимы  12-го года, но и предыдущих лет)

ТРИЗНА  

ТРИЗНА
А маму мы похороним
В сердцу родины саму
Мы похороним маму.
Мы жизнь свою провороним,
Но зато похороним маму
На кладбище Петроверигском
В метели и стуже лютой,
Под грохот чужих салютов
В мерзлой московской земле.
Туда мы зароем маму
Так в январе – феврале.
И сделавшись только обмылки,
На маминых на поминках
Выпьем по чарке кофе,
Русского водки «Нестле».

НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Ужас, что душа от тельца
Вдруг со временем отделится.
Жили-пожили сам-друг,
А образовался труп.
А душа? А где душа?
Не известно ни шиша.

25 ДЕКАБРЯ
Мама шапочку связала.
Шапочка с меня пропала.
Мерзнут бедные мозги.
А вокруг – зима, ни зги.
Шапочка моя пропала,
Да и сам я запропал.
Закатился в уголок,
Чтоб никто не уволок.
Бес нашел и уволок.

ПРОЩАНИЕ

Буду  тихо на погосте
Под  доской дубовой спать.
И ко мне приидет в гости
Неукрашенная мать.
«Здравствуй, сладостное чадо» —
И прольёт поток любви.
«Мамо, ничего не надо.
Мамо, лишь благослови…»
И она благославляет
Адамантовым перстом,
Но надежд не оставляет
Ни о этом, ни об том.

НАДО
Надо маму воскресить,
Надо девочку вернуть,
Надо древо посадить,
Уж не говоря о сыне
Во плоти,
Воплоти.
И тем более о доме.
Надо бы купить пальто
– но ни это, и ни то
Не выходит как-то ни за что.
И вот стою в неизвестности
И чешу у себя в промежности
В море высокой словесности
В неопознанной местности.

ВСЁ ИСКЛЮЧЕНО
Ь.

Сначала пропадают ближние,
Но пропадут потом и прочие,
Сюда включая части тела,
Мозги и прочую лузгу,
Сюда включая и еду.
Темнеет  ночь свинцовоночия.
И вот сидишь на кухне дочери
Невыносимым самоваром,
Во многих смыслах обездвиженным.
Тебя там пестуют и потчуют.
Но ты сидишь уже задаром
И жизненным исходишь паром.

КОФЕ-БРЭЙК

БИЗНЕС-ЛАНЧ

Живу среди глухих заборов…
Н. Якушина

Между второй и третьей водкой ¬-
Обрывок телесериала,
Где мочат мусорные волки
Простого милиционера,
Которому известна тайна
Отходов радиоактивных,
Жена которого случайно
В движеньях ультра-прогрессивных
И в средствах контрацептивных.

Татуированная в задницу,
Она испещрена драконами.
Но – милиционеру нравится,
Что трах их освящён законами.

Не досмотрев, но пообедав,
Уходишь, будто посторонний.
А чья возьмет? За кем победа?
Где те отходы похоронят?
Вот так ты жизнь и проворонил,
Вот так и простоял в сторонке,
Питаясь бездуховной пищей
Размеренно и ежедневно.
И ты не принц, хотя не нищий.
И от тебя уйдет царевна
К простому милиционеру,
Которому известна тайна
Отходов радиоактивных,
Жена которого случайно…
И т. д.

НЕХИТРЫЕ ПРЕДМЕТЫ
(стансы)

А море хлюпает нам нежно
И расстилается простынкой.
А в небе устоялись звезды,
Счисляя время и пространство.

Вздымают множественно струи
Безудержные рты фонтанов
И рвут издерганные струны
Душ исторически усталых.

Отлитые из вторцветмета,
Былого века атавизмы,
Стоят нехитрые предметы
На площадях моей отчизны.

(Хотел было сказать: на стогнах,
На поприщах в известном смысле,
Но мой издатель не настолько
Погряз в интеллектуализме).

Иные патиной покрыты,
А всё ещё неслышно ропщут:
Убито, мол, в земле зарыто.
И вид их неприличен, в общем.

А мы идем из кегельбана,
А мы спешим на караоке,
А я играю мышцей бранной.
И всем понятно: нас не трогай.

А впереди – такая прорва
А вам, нехитрым, помнить просьба:
Вы – за меня отдали жизни.

УТРО

О. П.

Бездонное море моих слов
Волнуется в никуда,
И не доходит до неба зов,
И я сорвался с основ основ,
И мне не светит звезда.
И косноязычна моя речь,
И тело моё непослушно мне.
И нет ни церковных, ни прочих свеч,
Которые вставить или возжечь.
И весь я в вине, в вине, в вине.

ЗОВ
Поедем в Болдино, сестра,
На всю оставшуюся осень.
Сойдём у первого двора
И там пристанища попросим.

Там, позвонили, возлюбя
Себя во всей своей природности,
Находишь самого себя
И с тем живешь вне срока годности.

Там, говорят, сейчас сезон
Успения природоведенья.
Леса обуревает сон
В предвосхищеньи вдохновения.

Там, пишут, дышится легко.
Там каждый вечер в столбик пишется.
Там неснятое молоко
И живы буквы ять и ижица.

И, сирым, нам дадут приют,
К нему – в мундирах три картошки,
И на руки воды прольют
Из алюминиевого ковшика.

И будем плакать до утра
В неверном свете керосиновом.
Поедем в Болдино, сестра.
В последний раз поедем, милая.

ТИШЬ

О. П.

«Что ж ты молчишь, мой мальчишь-кибальчишь», —
Это она говорит
Голосом женского рода.
А он лежит, затаившись, как мышь,
И испускает тишь.
Вот такой вот мальчишь,
Среднего рода порода.

ПЕРЕХОД

Перед светофорами
Стоим секундомерами.
Юлим на стуже.
Курим снаружи.
А они все – красные,
Все запретные:
60, 59, 58 – и все прекрасные,
А и мы не бедные,
Потому что нас не давят – и это уже хорошо.
А чего же тебе ещё?

ВОДКА КОНЧИЛАСЬ
Ты, конечно, всё придумал:
Инквизиторские пытки,
Алкогольные напитки,
Бог Господь.
Но и всё предусмотрел.
Вот закончилася водка.
Но и начался прострел.
Попрошу не беспокоить.
Слава миру и труду!
Я за новой не пойду.

АЗ ЕСМЬ
Аз есмь любовь, а завтра буду смерть
В шальварах шелковых, в цветах пятиаршинных,
Аз есмь вода, а завтра буду твердь
В стараниях своих почти машинных.
Аз есмь жена, но завтра буду муж,
Алкающий и жадно влагу пьющий.
Аз есмь всегда и всюду и к тому ж
Аз – вездесущий.

ОБРАЗ ЖИЗНИ
О. П.Р.

Сижу поедаю нелётных птиц,
Куриц и их яиц.
Любовь выбираю по порноролику,
А вечером беру почётный приз –
Литр джина и толику тоника.

Сижу проедаю родительский дом,
Хоть дом в основном целиком пропивается.
Живу не трудом, но живу с трудом.
Мечты не сбываются.

Портрет пропускается сквозь фотошоп
И, благодаря фотошопу,
Находишь в ряду обаятельных лиц
Свою симпатичную жопу.

ГОЛУБОЙ  ШАР

Среда перетекает в пятницу,
А жизнь перетекает в смерть.
И где тот чистый твой четверг?
Тебе ль ни знать про это, пьяница,
Тебе ль на полдороге чваниться,
Пока твоя худая задница
Что вниз, что вверх
Бравурно испускает смердь?
Ты улочками незаметными
Пойдешь как будто нипочем,
С несносной ношей за плечом
Прощаться с тенями заветными,
Пройдешь пока ещё хлыщом.
Но не дойдёшь, но обмишуришься,
Вздохнёшь с трудом:
Эх, братцы, где же эта улица
И этот дом?

ДУША
И полоснули Сёмку, как сёмгу
В целях засола красной икры.
И понавылезли Сёмкины соки,
Кишки, печенки и дры.
Так разобралися с Сёмкою суки.

Чёрным пакетом по белому снегу
Дуриком и кувырком, без гроша,
Мечется, мчит под колеса с разбегу
Мятая Сёмки душа.

«КЕНТ», ЕДИНИЧКА

Курение убивает,
А значит приносит смерть
В каждой купленной пачке.
И я покупаю смерть.
И мне продают смерть.
«А мы вас предупреждали».
Но это легкая смерть.
Смерть-Единичка.
Смерть единична.

ТЯЖЁЛАЯ ТАНКА

На улицах моей столицы
В губернском городе Калуге
Тут, там и там-то
Ухожены, зеленолицы,
Мемориальны танки.
И  знай: хотя укрыт могилой,
Сгоревший в танке,
Пребуду я с тобою вечно.
Тебя обславлю и достану
Обуглившегося из танка.
Такая танка.

ПРОЦЕНТ

Серьёзные мужчины в пиджаках,
Моей страны последние этруски,
Сидят себе и делят так на так
Процент с Бобруйска.
А тот процент пока выходит в цент
Бабла Ордала.
Но будет прирастать травой процент
Помалу-мало.
Серьёзные мужчины в пиджаках
Мусолят галстук.
Мужчины, я давно у вас в руках.
Мужчины, здрасьте.

КУРЬЕР
Курьер бежит в крылатых тапочках,
Курьер стремится по Щипку.
Он одинок, но он и лапочка
С тяжелой сумкой на боку.
Курьеру тыкают охранники
В его нечистые штаны.
А сам курьер курьеру нравится.
Ну если так, со стороны.

НО ЖИВ

Как Вразумовский, бесполезно
Я жил и мыслил, что прокатит.
Но поутру отверзлась бездна,
Сосёт с руками и ногами.
И шутки все вразлет, как утки,
И правда вяще вещет прямо,
И отраженья в стёклах жутки,
И дразнят семо и овамо.
И я, самим собой придуман,
Стою бессмысленный, безместный.
Пускай бы лучше взял да умер,
Как Вразумовский, всеполезно.

НО МЁРТВ

Душа моя безразмерно пуста.
Душа моя без креста, без Христа.
И Господь затворил мне насмерть уста,
Если это назвать «уста».
И сижу в немоте, сижу в слепоте,
В маете сижу, в суете,
В отчаянии сижу.
И хочу быть как все, хочу как все.
Но чем-то не подхожу.

ПО БЫСТРОМУ

Он служит мальчиком по вызову
И едет (нравится – не нравится),
Чтоб сделать всё про всё по-быстрому
И в два часа на круг управиться.
Она – между нещадным фитнесом
И беспощадным колумнизмом,
И не теряя концентрации,
И растрясет его, и  вытрясет,
Всосёт и выплюнет из жизни
В своем высоком феминизме.
А он печально и униженно
Придет домой, пошарит в корме.
Но даже водки не положено,
Поскольку постоянно в форме.

ВЫВОД
О. П.

Как углекопа из забоя,
Его выводят из запоя.
И тяжело идти.
И некуда вести.
Прости.
Всех нас прости.

КЛАССНЫЙ ЧАС
Трипперные мальчики,
Подлые обманщики,
Онанисты грязные,
Гниды безобразные,
Сволочи поганые,
Двоечники пьяные,
Не валяйте дурочку,
Не валяйте Шурочку
По полям некошеным,
По диванам кожаным,
По подсобкам засранным,
По местам безнравственным,
По авто раздолбанным.
Дети! Будьте добрыми!

GAME OVER

Я целовал Дездемону
На ворохе пыльных кулис
В сумрачном зеве
Страстями измученной сцены.
Чинно молчал бельэтаж,
Только в девятом ряду
Горько скрипело
Поломанной спинкою кресло.
Старого мавра забыв,
Мы на пурпурных волнах
Тихо качались,
Распутно и весело плыли.
А Дездемона смеялась
И белым платком роковым
Сладкий шекспировский пот трудовой
Мне со лба утирала.

УЩЕРБНАЯ ЛУНА
И ночь, и осень в мой забрались двор.
В потёмках ветер рвёт с акаций платья.
Ущербный месяц, немощен и хвор,
Бредёт по небу в стираном халате.

И я стираю. Ночи напролет
Поёт моя стиральная машина.
И зигзагообразно воду льёт,
И выдаёт простирано и чинно.

Напротив – окна золотом бурлят.
Там женщины меняют туалеты,
У зеркала оттачивают взгляд.
Тут входят крутобедрые атлеты
И, обхватив их нежно, как сосуд,
Сначала пожирают влажным взглядом,
Потом ведут (бывает – и несут,
Повиливая напряженным задом)

Во глубину, во таинство, во мрак,
В перины и шелка ночных альковов.
И слышен лязг, поскольку там и так
Куются прочно брачные оковы.

Где вы теперь, лавровый вкус  побед
И розовые флаги добродетели?
Как из суда бросаются в побег,
Бросаюсь я в общественную деятельность.

Проходит осень в жизни и вообще.
Багряным золотом горят, листвятся купы.
И сквозь дыру в души моей плаще
Нас покидают женщины и зубы.

Приходит день, и холоден, и чист,
Семеркой пик, чем сердце успокоится.
И тополь отдает последний лист,
Как отдает последний рубль пропойца.

СЕНЬКА
Скорее Сенька, а не Сенека,
Молюсь намоленной молитвою,
И вены режу вострой бритвою,
И пью зеленую и горькую
За каждого второго алкоголика.
И по утрам надсадно харкаю.
И на кресте вишу изящно.
Всё приходяще – проходяще.
И Третий Рим – не целый мир.
Согласна, Ир?
А может ты уже Оксана.

ИНСТРУКЦИЯ
О. П.Р.

Лежит Груша —
Бери кушай.

ОСТРОВ УЕДИНЕНИЯ В МИХАЙЛОВСКОМ
Р. О. П.
Бывают нестерпимы прения,
Волна молвы и даже девушки.
И островок уединения
Для внучека насыпал дедушка.
Не достигал еще до лампочки
Прогресс, тем паче — до компьютера.
И дедушка поставил лавочку
И проворчал: Не обессудьте-ка.
А внучек, хоть и рос не в золоте,
Без бриллианта на булавке,
Посиживал в районе Сороти
На ладной дедушкиной лавке.
Сидел, посиживал, высиживал
Куриные яички текстов
И золотое выплел кружево,
Что кормит сонмы пушкинистов.

ПРЕЖНИЕ РЕСТОРАНЫ

Там люстры мечут в дым лучей пучки
И музыканты, как борцы, вспотели.
Там, на нос вздев туманные очки,
Красавец бармен колет лёд в коктейли.
Там плечи аппетитны, как калач,
И фикус источает запах пудры.
Там ветер с кухни, как самум, горяч,
А в кухне задирают ноги куры.
Там половой юлит над головой
И в ухо что-то сладостное шепчет.
Метродотель застыл, как часовой,
И фрак метродотелев безупречен.
Там льют в хрусталь хрустальную слезу,
А даму томно потчуют шампанским.
Там подают вчерашнее азу,
При этом изогнувшись по-испански.
Там на дверях стеной стоит швейцар,
Галунным лунным, каменным ли гостем,
И каждого-то ловит на живца.
И вы, входя, ему на лапу бросьте.
Там общепит, а значит – надо пить
Отчаянно с аванса ли, с получки.
Жизнь положить и умереть-забыть.
Такие штучки.

РАЗГОВОР

-Веди меня туда, куда течёт река,
Чей берег вылощен и чей бездонен омут,
Чья тёплая струя, как нежная рука,
Омоет, утолит, огладит и не вспомнит.
Веди меня во мглу густых подводных трав,
Волнующихся вдоль её теченья
В своих сокрытых сумрачных мирах
И изумляющих до восхищенья.
Молю, веди меня,  введи меня, веди
Извивом твоего тугого русла,
Причудами размокшего пути,
Болотом переброженного сусла…

— О! Как устала я лощиной праздно течь
Под небом равнодушным и недвижным.
Приди и принеси не мир, но меч,
Что страшен только хворым и невинным.
Войди не торопясь, а лучше — бросся  вдруг,
Войди и рассеки томящиеся волны,
Как остроносый запорожский струг.
Войди и пустоту мою собой наполни.
И медленно плыви, качаясь на волне,
Вверяясь мудрости разнузданной стремнины.
Изведай изнутри, а не извне
Мои сочащиеся счастием глубины…

ТПРРУ
Я смердь. Я твердь. И я безумен.
К тому же и канатоходец.
И я гуляю по канату.
И на руках, и кверху ножки.
Я, может, умереть задумал.
Но не выходит. Что же делать?

ВОТ ТЕ И НА…
О. П.
Если все мы виноваты –
виноватых нет на свете:
категория исчезла,
оппозиция пропала.
И тогда мы чисто святы
и безгрешны, ровно дети,
дети века золотого,
дети светлого Эдема.

ДР
0.0.
31-е декабря.
День рожденья календаря.
С новым годом и с новой мукой!
С новой скукой и с новой сукой!
С новым зря и с новым не зря
В оглушительных темных потемках.
И с беспамятством вас в потомках.
Бря! Хря!

ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ
О. П.
Положение дел:
Я уже не у дел.
Я вконец поседел.
Я тебя расхотел.
Гуттаперчевым шариком сдулся,
Внешне согнулся,
Внутренне загнулся.
И стал глубокий эконом.
Вот такой вот Ньютона бином.

ПУТАНИЦА
О. П.

И звери бегают по улицам,
И люди мочатся в лесах,
И управляют нами дворники.
И всё вконец перезапутано.
Но я молчу. Но я молчу.

ЖЕЛАНИЕ
О. П.

И хочется мне, чтоб в окрестности
Невидной и невзрачной местности
Мне доставалось популярности
С учетом всей моей посредственности.

ЗЕРКАЛО

Смотрюсь я в зеркало,
Но потерял лицо,
И зеркало меня не отражает.
Ни глянец щёк моих,
Ни губ румянец.
Но всё-таки стою и тупо пялюсь,
Как извращенец и невозвращенец.
Как непрощенец.

ПУТАНИЦА-2
О. П.

Беда. И никакой войны.
И мы живем почти что мирно,
Учитывая, что суждены
Любую сказку сделать былью
И миру быть всемирно миром
Во всем необозримо

ЕЩЁ НЕ ВЕНОК, НО УЖЕ БУКЕТ

В ЗАПАС!
(сонет)
Хочу уволиться в запас,
И со скамейки запасных
Сидеть поглядывать на вас,
Легионеров  записных,

И пусть не получу уж пас
От виртуозов основных.
Пусть каждый желторотый асс
Даст оплеух мне развесных,

Но если вдруг беда, и сплошь
Покличут старых нас калош
Из  баснословного балласта,

Воспряну, аки старый лев,
И выйду в бой, не пожалев
Щелочного-кислого баланса.

БЕССОННИЦА
(сонет)
Бывало, спал я без задних ног,
Спал без передних рук,
Стоя спал, и сидя, как йог,
Спал один и сам-друг.

И даже представить себе не мог,
Что сладкая дрёма вдруг
Преобразуется сплошь в ожог
Нечеловеческих мук.

Ночь напролёт я ворочаюсь, зря
Спину лишь волдыря.
Даром скрипит кровать.

Сон от Федота уходит к Кузьме.
Солнце восходит в бессонном уме.
Время цветы поливать.

ИМПОТЕНЦИЯ
(сонет)
Мои паруса уж давно не туги.
Форштевень и вкривь и вкось,
И яйца свисают до пол-ноги,
Как перезрелая гроздь.

Но если уж взялся бежать – беги,
Нащупай в промежности кость.
А годы скажут солгать – солги
Во всю мускулинную злость.

Не то что с женой, а даже с иной,
Не тем, чем жена уверяет, больной,
Не вынести мне абордаж.

И слабое сердце не вздрогнет со сна,
Не встанет на грозном утесе сосна,
А встанет – так спилишь и оптом продашь.

ЛИТЕРАТУРА И ЖИЗНЬ

ДАВИ ИХ!
Непобедимый Волкодав
Геройствует в потертой сумке
И хлопает не6ольно по бедру.
Пусть хлопает – ведь не умру
От буйных по-Семеновски фантазий,
Клубящихся, как пена в тазе
(Какая рифма – я валяюсь!)
В метро на «Дмитровской» сопротивляюсь
Адептам зла мерцающим мечом.
И что почем – а всё мне нипочем,
Покуда меч сияет за плечом.
Крошу в куски нарданцев и батайцев,
И прочих мелких незаметных зайцев.
Верчу плащом.
А Божия душа моя стесняется,
Но чтит в душе предписанное чтиво.
И это лихо.
Но и дико.

ИЗ ИСТОРИИ КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Зима. Фашистская Германия.
Два брата Манна Генрих с Томасом
Пакуют рукопись в контейнеры,
И стопудова графомания.
Вокруг кругом шпиономания.
Склонились сирые над глобусом,
Стоят и смотрят за границы:
Куда б укрыться?
Куда оправиться автобусом?
В СССР ли, в США?
А?
Где подлиннее демократия?
Где подлиннее?
(А всюду беспощадны гитлеры,
На нас, на соль интеллигенции
реальных настоящих немцев),
Учитывая всё же тем не менее,
Где будет гонорар и больше премия.

ПУТЬ
(что-то из Достоевского)
О. П.
Пахнуло смертью подворотнями
Настуженными и холодными.
Которыми ещё идти.
Ещё пройти
Ещё дойти
Конец пути.

ИГРА ПРЕСТОЛОВ
Я вас убью мечом своим сияющим,
Убью, конечно, не по настоящему.
Убью, должно быть, даже по приятному.
Но прежде прежнего умру,
Клинок вкладая во влагалище,
Где быть ему и полагается.
Я вас убью, но прежде вас умру.
Пока же сру.

ВТОРОЕ ИГО
Они пока что параллельно
Несут своё  чужое пламя,
Но упираются ногами
Уже и твердо, и уверенно
В мою морщинистую почву,
В мою покойницкую маму,
В моё метро, в моё нутро.
Сидят в однообразных шапках
В моих мытищинских вагонах.
А я возьми, а ну пожамкай
Портрет их трепетной души,
Поигрывающей телефонами,
А зачастую и смартфонами?
И  я кручу политкорректно
Им вежливо с утра мурло.
Но в люльке, в бархатной коляске,
Пока по парку и ползком,
Ещё молчком, ёще тишком,
Уже рожден, ещё попляшет
Им наш простой, но князь  Донской.

АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ
Вот говорят, он был тишайший,
Но был и истины взыскующий.
А иногда и топнет ножкой.
Но понемножку, понемножку.
Потише – потому тишайший,
Смиренно Бога вопрошающий
И своевременно почивший.

АВВАКУМ
А было – с непреклонной маковкой
Шаламовской безустой пылью
Влачился со своею Марковной
Неискончаемой Сибирью.
Бывало, Марковна и взропщет,
Бывает, шла, а вдруг и встала.
И он ей говорил построже:
«Ты отдохни, когда устала».
И та как встала – так и стала.
И та святой в итоге стала.

РЕТИРАДА

Оставил Кремль Наполеон
И по спаленному Арбату
В походном сюртуке помятом
Смоленским трактом едет он.

И рати гноем потекли
По телу снежному отчизны.
Народ безмолвный допекли.
И ратям тем ни стало жизни.

У старой гвардии блестят
В седых усах алмазом слёзы.
А те, кто канул здесь без пользы,
Те по обочинам сидят.

Обводит мрачным взором он
Обуглившиеся деревни,
Картины бед и разоренья,
Колоколов осколков звон.

И непонятная война,
И неприятная победа,
И недоставшиеся Веды,
И варварские племена –

Они все суть, но и не суть.
Могло бы быть гораздо плоше.
Вон бравые драгуны ссуть,
Мочой отогревая лошадь.

-Мы где, мой верный мамелюк?
-Мой господин, мы за Можаем.
Мы поле битвы проезжаем,
И только вороны вокруг.

-А уж ни здесь ли дал я знать,
Что значит колкий штык французский?
Ни здесь ли миру дал понять,
Что не играем мы в игрушки?

— Сир, это их Бородино.
Ещё стоят под снегом трупы.
Их тьмы и тьмы, и лица грубы.
Но это их Бородино.

Суворова богатыри,
Багратиона гренадеры
Навечно намертво вросли
В пропитанную кровью землю.

Они стояли грудью в грудь
За пращуровы их святыни.
Они живые, и поныне
И мертвыми наводят жуть.

Они на этом рубеже
Твою похоронили славу.
И после них тебе вотще
Потресть Христовую державу.

И будут так стоять века.
Поскольку вечно то, что свято.
И блеском мёртвого штыка
Сразят в грядущем супостата.

И император поскакал
На жеребцах и до Парижа.
От Фонтенбло до Эльбы ближе.
Но Платов всех их обскакал.

А легкомысленный Париж,
Танцуя, преклонял колена,
Склонял угодливые выи.
«Есть место на полях России»,
И есть на всякого Елена.

КРЕПОСТНИК

И я ещё тащусь охлюпкою,
Запиской барина-охотника,
И я ещё морально хлюпаю,
Подремывая  подлокотником.
Гутарю с барскими крестьянами,
С крестьянками обильно охаю.
Дышу духами и туманами
И проклинаю жизнь жестокую,
Ее закусывая рябчиком..
Ах, братцы, как я был доволен…

КОНЕЦ КОНЦОВ

И ПУСТЬ
О. П.
И пусть никто не извинит,
И пусть на холоде развеется
И колокольчиком звенит
Моё умерзшееся тельце.
Пусть распадется на куски,
На ручки там или на ножки.
Пусть смерть пожрет его в куски
Рекой времен в своем стремлении
И унесет тела людей
Помножку или понемножку
В молчаньи лиры и трубы.
И общей не уйдем судьбы.

ПОСТОЙ!
Умрешь – и пригласят убраться поломойку,
Какая выкинет ПК мой на помойку.
А там – души кусок и спермы сочный сок.
Там, может, дух немыслимо высок.
Степановна, голубушка, постой-ка.
Ведь неужели целиком умру?
Родная, тпру!

ИЛ
Когда не станет слов и недостанет сил,
Затянет, засосет холодный донный ил.
Зеленый донный ил, слоистый пластилин,
Болотистых могил всесильный властелин.
И вязкая струя обнимет, повлечет,
И склизская змея по горлу протечет.
И окунется в скорбь души моей клочок,
И погрузится в топь души моей ковчег.
И прекратится ток отмеренных годов…
Я не готов. Ещё я не готов.

ГОНЕЦ
Вестник смерти прилетел.
Под бочок ко мне подсел.
И елозит, и юлит.
Извертелся весь.
Значит – или что болит,
Или будет весть.
Пахнет вестник не елеем,
Пахнет тошнотворным клеем,
Пахнет носкими носками,
Что вчера мы потеряли.
Пахнет гробными червями,
Бледной вычурной поганкой,
Всем известной декаденткой.
Пахнет старческим гавном,
На пол пролитым вином.
Пахнет… Да не в этом дело.
Смердоносит без предела.
Говорит: «Присядем, посидим
Несколько минут,
А потом и полетим.
Нас ждут».

БИОЛОГО-ПОЧВЕННОЕ
Человек лежит в гробу.
Человек собрал толпу,
Чтобы огласить судьбу.
Бу-бу-бу и бу-бу-бу, –
Не мешая слезам течь,
Говорит оратор речь.
Но не слышит тела слух
Длинный ряд своих заслуг.
Лишь испытывает страх
Перед бездной робкий прах.
Голосят над телом вслух
Сын, жена, жена и внук.
Стоны вдов и крик сирот
Исторгает каждый рот.
Красный гроб, как красный струг,
Поднимают десять рук,
И покойник в полный рост
Отплывает на погост.
Но немного враскоряк,
Инда истинный варяг.
Гроб над улицей плывет,
Люд на кладбище зовет.
Умоляет: «Каждый брось
Мне на крышку почвы горсть».
Яма свежая видна,
Но не видно яме дна.
Там земля разверзла пасть.
В пасти телу и пропасть.
В кухне между тем с утра
Жарят-парят повара.
На гостей и на семью
Варят повара кутью.
И к событиям глуха,
На сносях сидит сноха.
В ней в пучине мокрых вод
Плавает плотвою плод.
Улыбается сноха
И не видит в том греха.

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ
О. П.Р.С. Т.
И встретит Вергилий, и следом Дант,
И вся небесная рать,
И вся их земная честь,
Блаженная иерархия,
И вся их благая весть,
Которой на всё насрать,
И проведут в ад.
(Яблоку негде будет упасть
И не во всякую пёсью пасть.
Бог весть).
И скажут: «Направо у нас Рай.
А вы полевей пока забирай,
Но всё у нас в принципе есть,
Ваша честь».
И мы им ответим: «Есть!»,
Чихая, кашляя, харкая.
Каркая.

АБСОЛЮТНЫЙ НУЛЬ
У.Ф. Х. Ц . Ч.
И мы обмерзнем в небесной тьме
И будем сами себе на уме.
И сами будем лететь по себе
В холодном ночном ледяном огне,
В абсолютной слепящей тьме
Параболою вполне.
И тебя не будет нисколько во мне,
А меня не будет в тебе.
Бээээ.
Простое козлиное бээээ.

ПРАВИЛО ПЕШЕХОДНОГО ДВИЖЕНИЯ
Э.Ю.Я.
Не наступай на люки никогда,
Ни жарким летним днем, ни даже стужей лютой,
Поскольку сразу попадаешь в преисподнюю,
В которой прогоришь зазря дотла
И полностью,
И полостью,
И с подлостью
В геенне огненной последнего костра,
Но только не сегодня, не сегодня.
Тебя же там ещё и поиспользуют.
И не спасёт и иорданская вода.
Не наступай на люки никогда.
Придет беда.

КОНЕЦ ЧЕРНИЛ
Ъ.
Из-под решёток, из коллектора
Тяну я к вам наружу ручку.
Но вы проходите, не глянув,
Но вы торопитесь по делу,
Спеша на службу или в дружбу.
А мне всего-то нужно ручку,
Чтоб нашу описать историю,
Какая после крематория
На третьи сутки начинается.

СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ВАЛЬС

ГОРОД ГЕРОЕВ
Нахимовские Наварины
И Ушаковские шедевры,
И Лазаревская организационность
С Истоминскою головою,
Оторванной на бастионе
Франко-английским калашом,
Ошибочно нарекшим «штуцером»  –
На том стоим мы
С матросом Кошкой,
Покачиваясь, но немножко,
На службе во Владимирском соборе,
На кладбище великих адмиралов.
Все  в сборе.
Выпивши, но бодро.

СВ. УШАКОВ
Убил он двадцать тысяч турок
Магометанского поверия.
Он в море утопил дивизию.
А может быть и две – проверю
Путем всезнающего гугла.
И стратегические штучки
Тугого парусного ветра
Ввёл в смертный обиход и опыт.
Но сделал город Севастополь –
И этако обрел бессмертие,
И был за то канонизирован
Родимой православной церковью.
И исполать. И исполать.
Виси иконою в соборах.

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН
А нам туда – в шашлычные дымки,
Где смуглые мангальщики пиратами,
Где ярких бус цыганские мотки
Свисают с бычьих шей кооператоров,
Где томные путаны кофе пьют,
Лениво наслаждаясь пересменкою,
Где клятв трудиться лучше – не дают,
Не варят сталь, железо не куют,
В политике не больно-то кумекают.

С утра купить билет, а как дожить
До вечера – не стоит и загадывать.
В автобусе над городом кружить
И сверху в город, как в кувшин, заглядывать.
Глотать у моря йод, хлебать озон,
Пить пиво из стаканчика помятого,
Сквозь пальцы утекающий сезон,
Не торопясь и не скупясь, проматывать.

ЧЁРНОЕ И КРАСНОЕ
Чёрное море красной икры –
Ложкой за обе щеки бери.
Море течет разливанное.
Моря – джакузная ванная.
Чёрное-красное чёрной игры.
Нечет на нечет, чёт через чёт.
Чёрное море, замри.
Ну-ка подай-ка мне счет и расчёт,
Чёрный в полосочку красную чёрт.
Выживи или умри.
Раз, два, три.

КАТЕР  «ОСТ»
А волны плотные, как молнии,
Для выстрела тугого скручены,
А катер режет эти линии,
А в небе, ко всему приученный…
Ну и так далее, так далее,
А мы уже проходим створом.
И море щерит вод усилия,
И кормщик хмурит брови домиком,
Но норовит пристать, как минимум,
Под мной колеблющимся домиком.
Которым на счету? Которым?

АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ БУХТА — РАДИОГОРКА
Суворов там складировал заряды,
Чугунные увесистые ядра.
Попов же изобрёл радиоволны
На противоположном берегу —
Банальное обыденное радио,
Которым мы сегодня переполнены.
И между этими двумя топонимами
Гуляют вольно волны.

ПЕРЕПРАВА
Здесь катер – как у вас троллейбус.
Общественный обычный транспорт.
И стоит две с полтиной гривны.
И он, как с Патмоса до Лесбоса,
Переправляет пассажиров
В кроссовках среднестатистических –
То рыбака, то винодела,
То бабку, то гетеру страстную –
Но вам, надеюсь, это ясно –
Обыденного обитателя
Привычного архипелага
До пристани «Радиогорка»
Рабочей серенькой лошадкой,
Побочным судном «Орионом»,
Где служит намертво Хароном
Военный капитан бездействующий,
И списанный, и пенсионный.
Священнодействующий.
Стоят матроны враскорячку,
Стоят в ненужных южных шубках,
Которые ноблесс оближ.
Они под бортовую качку
В преддверьи шторм-предупреждения
Но тем не менее – не менее
Беседуют о парфюмерии.
А волны за борт перехлёстывают,
Бурлят за снова и здорово,
На самом де,ле,
Поскольку Посейдон неистовствует,
Поскольку Рождество Христово.
А те – о радостях «Шанели».

НА ПОСЕЩЕНИЕ ХЕРСОНЕСА
Звонят к вечерне во Владимирском,
Но мы с Эльвирой Анатольевной,
Которая не зарифмуется
(Спаси, Христос, Христос нас сорри)
Приходим, словно два язычника,
На брег бушующего моря.
Придём и сядем на скамеечку,
И замолчим, уткнувшись в волны.
Там смысла-то на две копеечки,
Зато на два там Баха музыки.
И мы сидим и тихо мёрзнем,
Стихии трепетные узники.

ПЯТЫЙ КИЛОМЕТР.
ГОРОДСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Отживёшь чего положено –
И тебя туда положат.
Потому что кладбище –
Тел отживших складище.
И ничто не повторится.
И лежи себе лет тридцать.
И с бочка, и на бочок.
А потом зайдет внучок,
Незавидный, старенький,
Может даже в валенках.
Сядет бабке под бочок,
Выпьет водку-коньячок
И всплакнет,  как маленький.

БЕРЕГ МОРЯ
Берег моря был скалист,
Берег моря был углист
И извилист, точно глист,
И развёрнут был на ист.
Я не посидел в тюрьме.
Это каянье на мне.
И сидеть на берегу,
На открытом берегу,
Не могу, ну не могу.
Мне б в застенок, мне бы в клеть.
Вот бы взять бы посмотреть
Вот бы там и умереть.
Но уж лучше здесь.
Наглотаться моря всклень
И сопреть.
Всмерть.

ДУРАКИ
Двенадцать тысяч дураков
(И я таков, вдвойне таков,
Втройне таков)
Сидим и ждем от году к году
От моря тёплую погоду.
А там – шторм, а не бриз.
И трап не вверх ведёт, а вниз.
На дно.
И всё одно.
То-то и оно.
Но.
О.

МОСКВА-СИТИ

10 ЯНВАРЯ
Я видел Пушкина, и заходило солнце
В его курчавой и чугунной голове.
И излетал оттуда легкий вольный дух.
А телефон звонит и не дозвонится.
Зато звонит и колоколит звонница,
Звонят у Иоанна Богослова.
Зато рысит Тверским бульваром конница,
Полицей-мэрская мирская мотоконница,
И цокает, и всё за кем-то гонится.
И снова всё здорово.
Я в Москве.

ПРОЕЗДНОЙ. 20 ПОЕЗДОК
Я от таджиков с «Тимирязевской»
Сажусь на «Дмитровскую» к азерам.
Иду доесть.
И что-то в этом всё же есть.
Но что? Долма или впотьмах потьма?
Или яичница?
И сам не знаю ни хрена,
Не ведаю, Татьяна Савишна,
Не ведомая мне красавица.
Но цены всё-таки кусаются.

10 ЯНВАРЯ. К ВЕЧЕРУ
Я видел Пушкина, а он меня не очень.
Но я ему и слова не сказал,
Ни буквой, ни глаголом не прижег.
Зачем нам заводить базар-вокзал?
Тем более, что дело было к ночи.
И не Дантес я. Да и он – не Пушкин.
А так – две металлические  массы,
Бесчувственные до литого звона,
Обеззараженные до озона.
Резонно?
Промзона.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ
О. П.
Мне подарила женщина парфюм,
И от меня повеяло гламуром.
Я был озлоблен, мрачен и угрюм,
Запущен, полон бесполезных дум.
Теперь я не таков.
Я весь – сплошной перформанс.

ЛИТИНСТИТУТ. ВНЕШНИЙ ВИД.
Над службища моим фронтоном
(И я бы уточнил, — в служении),
Девяток муз не дуют в ус,
Пасомы голым Аполлоном
Обдутым хладным Аквилоном,
Гомера зная наизусть.
Они и все недоодеты,
Они настойчиво сексистски.
Вот таковы же и студенты,
А паче чаянья студентки,
Любимый мною контингент
Богами созданного вуза,
Который осенила Муза.

ПОБЕГ
Разбудит будильник.
Заржет холодильник.
Надену одежду,
Одену Надежду,
Похолю ей холку.
И обувь обую
На ту и другую.
Из выхода выйду
На выход, на выход.
У сердца барсетку
Держа, как иконку,
Бросаюсь в подземку.
Ни пеший, ни конный,
Скольжу по наклонной.
Ищите иголку!
Над головоломной
Голово-обломной
Той головоломкой
Качайте головкой.
К истоков истоку,
В ощера пещерку,
Туда, где с головкой
И с ручками, — ловко
Ныряю головкой.
Травою подводной,
Плотвою подледной,
Вагоном колеблем,
Зажатый по шейку —
Молчу втихомолку.
Я – зайчик, я – с-пальчик ,
Я мчу неугодно
и богоугодно.
Под мной – апельсины,
Простор Аргентины.
Так Богу угодно.

УГОЛ ДОБРОЛЮБОВА 9/11 и РУСТАВЕЛИ 11/9
О. П.
Завязли руки Добролюбова
В пожатье жарком Руставели
И в парке не по детски хлюпают,
Исходят стоном карусели,
В которых детворой воссели.
И ветер вынесся и выросся.
И слёту нам мозги выносит.
Ты на сносях, а я на выносе,
Мы оба – фишки в порнобизнесе.
А детки детской кашки просят.
И мы после крутого дискурса,
И мы после вчерашней бражки
Возьмем и истово-неистово
Наварим кашки.

ДЕЛА
Вино – вином.
Беда – бедой,
А дело делом.
И надо быть примерным лектором,
И излагать душой и телом,
Хотя бы тело не хотело,
Своим неграмотным корректорам
Начатки русской пунктуации.
И может быть от этой акции
Произойдет в миру свершение.
Очутится преображение.
А не произойдет – не менее:
«Кавычки, точка, запятая
И минус рожица кривая».
Мне платят, и с меня хватает.
Но ненавижу ихьи мнения
В начатках русской пунктуации.
Куда вам, братцы, до редакции
(Хотя вы в большинстве сестрицы)!
Гуляйте-ка по рекреации.