Светлана СОКОЛОВСКАЯ. Норвежские затворники — Литературный кружок "Белкин"

Северная Италия, апрель 2012 года.

Отец Бонифатий вставал раньше всех в городке. Небо только начинало светлеть, когда он выводил свой велосипед за ворота.

Птицы пели в это время редкими, недружными голосами. Апрельская зелень расправляла свои нежные листочки навстречу первым весенним лучам солнца. Все вокруг дышало свежестью.

Такие ранние побудки отцу Бонифатию не в тягость. Дело привычки. Вот уже пять лет как он смиренно служит в храме святого Бернара Клервосского и каждое утро в пять часов открывает его тяжёлые старинные двери.

Жители городка успели его полюбить, несмотря на молодой возраст. Скромность и трудолюбие вызывали уважение. Молодому пастырю оказывали знаки почтения, соответствующие его сану: прикладывались губами к его мягкой кисти, получая благословление. Это могло произойти не только в храме, а где угодно. С особым удовольствием отец Бонифатий протягивал руку мужской половине семейства Четия. Когда-то, в раннем детстве, мальчишки Четия загоняли его в конец глухой улицы и с энтузиазмом колотили. А если он умолял о пощаде, в знак глубокого презрения, по очереди писали на него.

Марио, старший из сыновей Четия, владелец местных сувенирных лавочек, безропотно склонялся к руке священника и бормотал сквозь зубы «падре». Это наполняло душу отца Бонифатия умилением. Он давно простил своих обидчиков. Он верил, что Господь наставит на путь истинный дрянных мальчишек. Благодатный свет в один чудесный миг прольётся в их грубые сердца. Это ли не радость?

У отца Бонифатия была заветная мечта, о которой он запрещал себе думать в силу её чрезмерного честолюбия. Но она с нестерпимым постоянством самовольно являлась ему во сне. Ему упорно, не реже одного раза в неделю, снилось, что он дослужился до кардинала. Не только братья Четия, но и сильные мира сего прикладываются губами к его кисти, затянутой в пурпурную бархатную перчатку, и благоговейно произносят –

«ваше преосвященство».
«Прости меня, Господи!», — повторял благочестивый священник,

просыпаясь утром и прогоняя остатки хоть и сладостного, но лукавого ведения.

Со вчерашнего дня красивая мечта ушла на второй план. Солист хора мальчиков при церкви Святого Бернара, одиннадцатилетний Паоло, поверг в шок регента хора, взяв до диез пятой октавы. Отец Бонифатий не поверил собственным ушам. Он прервал исполнение кантаты и попросил Паоло повторить последнюю музыкальную фразу. Чистая, пронзительная до диез пятой октавы взвилась под своды храма и, казалось, пробила насквозь древнюю черепицу. Казалось, что она прямиком летит к Небесам, к престолу Божьему.

Отец Бонифатий и вместе с ним юные хористы затаили дыхание, испытывая невероятный душевный трепет.

Повторить в третий раз мальчишка-дискант отказался, сверкнув хитренькими глазками и сославшись на то, что его связки слишком напряжены. Отец Бонифатий, проявив мудрость и выразив сожаление, не стал настаивать. Но при этом он громко похвалил солиста.

Церковь Святого Бернара представляла собой классическую романскую базилику XI века. Историческая и художественная ценность храма привлекали в городок караваны туристических автобусов. Но еще больше было паломников. В храме покоились нетленные мощи Бернара Клервосского.

Одетый в парчовые ризы святой покоился под прозрачной крышкой саркофага. Его обнаженные руки мирно, как у спящего человека, возлежали одна на груди, а другая, чуть согнутая – вдоль тела. Кожа на руках, хотя и с желтоватым оттенком, ничуть не походила на высохшие покровы мумии. Лицо смиренника прикрывала бархатная маска.

Один раз в год, по предписанию папской курии, полагалось проводить проветривание и перестилание саркофага.

Святого с величайшей осторожностью и полагающимся почтением вынимали из гроба и разоблачали от одежд. Мощи обтирали освященным маслом, облачали в новые ризы и снова закрывали.

Ритуал совершался самим священником, его помощником и кем- нибудь из прихожан — добрым, благочестивым католиком.

Отцу Бонифатию выпала честь несколько раз проводить эту особую, проникнутую благоговением процедуру. Каждый раз, прикасаясь к мощам, он ощущал необычайный благостный трепет.

Однажды во время ритуала отец Бонифатий позволил одному из прихожан, местному таксисту, взять на руки святого и перенести его на мраморную столешницу, находящуюся в боковом нефе храма. На следующий день таксист пришел на исповедь и дрожащим от волнения голосом поведал:

— Падре, в своей жизни мне доводилось несколько раз переносить на руках покойников. Я вам точно могу сказать. Это не покойник.

— О ком ты говоришь, сын мой?
— О нашем святом.
— Почему ты пришёл к подобному мнению, Джованни? — искренне

удивился настоятель храма. — Он не холодный…

-Хм… Что тут удивительного! Бернар Клервосский прожил безгрешную жизнь, наполненную смиренными трудами и молитвами. Плоть его чиста и потому стала нетленной. Она и должна быть особенной.

— Падре, я ухаживал за мощами других святых.

— И что же?
— Они были холодные и лёгкие.
Отец Бонифатий рассердился.
— Твой ум смущают нечестивые мысли, Джованни. Дьявол испытывает

тебя, вводя в заблуждение. Не поддавайся! Прочитай на сон грядущий пять раз «Отче наш». И запомни: даже святой – это, пусть и необычный, но все же покойник. До Страшного суда. Иди с миром! В четверг я жду тебя как обычно в десять утра. Отвезёшь меня в Милан.

Таксист ушёл, бормоча под нос извинения.

Отец Бонифатий открыл дверь храма большим тяжёлым ключом и зашёл внутрь. Пустая церковь была особенно хороша на рассвете, когда первые солнечные лучи проникали сквозь тянущийся по восточной стене ряд небольших окон, пробитых высоко, почти под самой кровлей. Они золотили и освежали древние фрески нежным светом. Отцу Бонифатию казалось, что это свет райских чертогов омывает стены древней базилики.

Сегодня будет хороший день. Праздничные пасхальные службы продолжаются, и нынче он служит заутреннюю литургию в сопровождении детского хора. Скоро церковь наполнится ангельскими звуками.

Вместе с другими мальчиками будет петь одиннадцатилетний Паоло. Юный певец — настоящий уникум и обладает дискантом редкой чистоты и звучности. Отец Бонифатий испытывал греховное чувство гордости от того, что именно ему повезло открыть это редкое дарование. Если сегодня Паоло сможет повторить свой успех и так же легко взять немыслимое для человеческого горла до диез пятой октавы, он сообщит о своём ученике в епископат. Престарелый епископ хоть и глуховат, но до диез — это особая, мистическая нота – она пронзает материю, минуя телесные препоны, и касается души непосредственно. Ей глухота не помеха и епископ сможет насладиться её звучанием. Он не откажется послушать ангельское пение и обязательно приедет.

Местные жители и жители ближайших городков узнают о чудесном мальчике-певце и чаще станут заглядывать в церковь Святого Бернара. Храм будет не полупустым, как обычно, а заполненным людьми, испытывающими волнение в ожидании чуда. Когда Паоло возьмёт самую высокую ноту в регистре, звук прорвётся сквозь своды храма и обнажит сверкающие чертоги Царствия Небесного.

Может так случиться, что кому-нибудь из прихожан помоложе придёт в голову идея записать исполнение заветной ноты на айфон и выложить запись на YuoTube. Что тогда произойдёт? О Паоло и его музыкальном руководителе узнает весь мир!

Особенно Паоло удаётся Ave Maria Франца Шуберта. Когда он берёт первые ноты бессмертного хорала, всё живое и сам воздух в храме замирают, боясь нарушить совершенную гармонию. Именно этот хорал будет исполнен перед епископом. Отец Бонифатий заранее предвкушал своё торжество. Он скромно потупит глаза и скажет епископу, что старается не для вящей мирской славы, а во Славу Божью. Согласный кивок преосвященной тиары будет для него лучшей наградой.

Паоло как все нормальные мальчишки – сорванец. И сластёна. В кармане сутаны регент детского хора припрятал батончик Milky Way. Для малолетнего дисканта мировая слава – ничто по сравнению с любимой конфетой.

Ждать осталось недолго. Скоро мать приведёт мальчугана на занятия церковного хора.

В храме необходимо обеспечить идеальный порядок – в ближайшие дни здесь будет много высокопоставленных гостей. Падре начал обход храма с левого нефа. Прошел вдоль рядов массивных скамеек. Остановился перед алтарем. Прочитал краткую молитву. Осенил себя крестным знаменем и зажёг первую свечу. Всё было как обычно – чисто и пристойно. Он двинулся дальше, в правый неф, мимо раки с мощами.

Рака покоилась на мраморном постаменте под резным золочёным балдахином, отгороженная от мирян мраморной балюстрадой. Отец Бонифатий, проходя мимо, бросил на раку привычный быстрый взгляд. Лишь через несколько шагов он понял: что-то не так, порядок нарушен.

Он вернулся назад и обнаружил, что стеклянный купол откинут в сторону и рака пуста…

Открытие озадачило отца Бонифатия. «Как им это удалось?» Священник в первый момент подумал о ворах. «Вконец обнаглели! Как же теперь без мощей? Без них паломники не приедут…» Пастырь испытал сильное чувство досады, подумав о том, что нужно связаться с полицией и сообщить о происшествии в епископат.

Отец Бонифатий вернулся в правый неф и еще раз проверил раку. Заглянул за саркофаг. Пусто! Направляясь к выходу, он двигался мимо исповедальных кабинок. Смятение чувств нарастало. Отец настоятель от сильного огорчения хватал себя за голову. От резких движений тяжёлый ключ выскользнул из кармана сутаны и закатился под дверцу одной из кабинок. Отцу Бонифатию пришлось опуститься на колени и заглянуть в просвет между полом и дверцей. Взгляд натолкнулся на острые концы парчовых туфель. Священник подумал, что кто-то из пожилых прихожан забыл домашнюю обувь. Некоторые пожилые прихожане приносили с собой на мессу или исповедь тапочки и незаметно меняли на них уличные башмаки. Простительная стариковская слабость. Отец настоятель обычно просил церковного служку ставить забытую обувь у входа. Но эти парчовые тапочки смутили падре. Уж больно они были похожи на тапочки святого, который пропал из своей раки. Служитель божий пригляделся пристальнее и похолодел. Из тапочек торчали ноги, одетые в шёлковые чулки и тёплые кальсоны. Одна нога нетерпеливо чуть двинулась вперёд и тут же вернулась обратно.

Если бы в этот миг отец Бонифатий потерял сознание, то, возможно, всё обошлось бы синяком на затылке.

Профессор Гарвардского университета Колин Клайд был человеком упёртым. Препятствия на жизненном, а тем более научном пути лишь подстёгивали его природное упрямство. Но в случае с базиликой Святого Бернара он наткнулся на глухую, непробиваемую стену. Несколько лет подряд он безуспешно пытался получить разрешение епископа на осмотр мощей Бернара Клервосского. И каждый раз получал вежливый витиеватый отказ.

Вчера пришло неожиданное известие из секретариата только что назначенного в местную епархию нового церковного иерарха, что он милостиво согласился пустить группу доктора Клайда в древнюю базилику для исследования мощей святого.

Не мешкая, учёный направился к храму. Распечатку электронного письма с разрешением необходимо было немедленно предъявить упрямому и несговорчивому отцу Бонифатию.

Колин Клайд прекрасно понимал, что священник его недолюбливает. За шорты, за громкий голос, за американский акцент. Ему было, по большому счёту, плевать на попа и его недовольные гримасы. Но сердце ёкало от одновременного предвкушения предстоящей захватывающей работы и предчувствия возможных козней попа-мракобеса.

Профессор Клайд увидел отца Бонифатия на пороге храма. Тот стоял, запрокинув вверх некрасивое, с желтоватой кожей лицо. Руки отца настоятеля были широко раскинуты в стороны. Священник исступлённо повторял «Слава Всевышнему!». Заметив американца, он победоносно глянул на него сверху вниз и горделиво изрёк:

— Свершилось! Святой Бернар воскрес.

— Святой Бернар воскрес!- голос отца Бонифатия окреп и разнёсся далеко окрест.

Падре спустился по древним стёртым ступеням и злорадно возвестил: — Концу света быть! Это вам говорю я, святой Бонифатий!

Устремив невидящий, безумный взгляд вдаль, священник прошествовал мимо профессора.

Колин Клайд осторожно, словно боясь спугнуть безумца, сунул руку в карман видавших виды льняных брюк и достал айфон. Сначала он попросил прислать к храму карету скорой психиатрической помощи. О полиции он позаботился чуть позже, когда увидел опустевшую раку. Это ошеломило бывалого исследователя.

Проснувшиеся жители городка уже за завтраком обсуждали неприятную новость: по решению нового епископа базилику закрыли на реставрацию. А подхватившего куриный грипп отца Бонифатия срочно увезли в миланскую клинику. Все выразили подобающее ситуации сожаление и скоро погрузились в повседневные заботы.

Лишь один человек, полицейский из местных, сильно помрачнел и схватился за резервный сотовый телефон, зарегистрированный на чужое имя, чтобы сделать в нарушение предписанных инструкций срочный звонок.

Цюрих, апрель 2012 г.

Терри Снаут, как всегда, поехал на работу на велосипеде. Он каждый день делал изрядный круг, чтобы бросить перед началом рабочего дня ритуальный взгляд на хрустальные воды Цюрихского озера и, оглянувшись назад, полюбоваться на снежные шапки могучих Альп.

Молодой клерк старался соблюдать собственную традицию и при этом приезжать на работу пораньше. Нужно было поставить велосипед на стоянку. А для этого решить вопрос о конкретном месте: ближе к входу в офис или дальше, рядом со спортивным велосипедом или дамским. Справившись, в конце концов, с этой немаловажной проблемой, он открывал

дверь конторы. В конторе тоже дел с утра хватало: необходимо было оглядеться и определить, что на рабочем столе есть всё необходимое: карандаши не менее трёх, все очень остро заточенные, ластики, степлер … Нужно было осмотреть костюм и пройтись по нему одёжной щёткой, смахнуть пыль мягкой бархоткой с ботинок. Включить компьютер. Проверить, исправен ли телефон…

Мать повторяла изо дня в день, что нельзя быть таким копушей. Она говорила, что в отличие от других, нормальных людей, Терри требуется люфт в размере 30 минут на каждый вздох. То, что его сверстники делают за пять минут, он делает в три раза дольше. Да, она права – Терри делает всё не спеша. Это раздражает. В том числе и работодателей. Именно поэтому Терри подолгу не задерживается на одном месте.

Работа секретаря в «Фонде Натана Розенфельда» пришлась ему по вкусу. Здесь он добросовестно исполняет свои обязанности уже три месяца. Прошлый раз он продержался в должности секретаря в турагентстве всего шесть недель.

Обязанности несложные: ответить на телефонный звонок, проверить электронную почту, подготовить черновики писем и запросов. За день поступает не более десяти звонков с интервалом в полчаса. Терри всегда успевает взять трубку.

Клиентам приятны любезные манеры нового секретаря. В основном это просители финансовой помощи у миллиардера Натана Розенфельда. Терри не составляет труда выслушивать их пространные рассказы о гениальных проектах. С ангельским терпением и безупречной учтивостью он объясняет, как следует поступить, чтобы фонд принял заявку на грант. Именно благодарственные отзывы соискателей удерживали начальницу от порывов немедленно уволить рохлю.

Без одной минуты девять Терри Снаут уже сидел за своим рабочим столом, готовый исполнять обязанности секретаря солидного благотворительного фонда.

Фрау Штарк приходила в офис на 30 минут позже. Это была привилегия, обусловленная её должностью. Терри всегда немного нервничал в течение этого промежутка своего рабочего дня. Должностная инструкция, которую он вызубрил назубок, чётко определяла его обязанности в случае присутствия непосредственного начальника. О том, как следует действовать секретарю в отсутствие директора, не говорилось ни слова. Фрау Штарк лишь пожимала плечами — она была уверена, что никаких важных звонков в её отсутствие не будет. Звонили не только соискатели. Через прозрачную перегородку Терри видел, как менялось выражение лица фрау Штарк, когда звонил некий мистер Янг. Сутулая спина директрисы невольно выпрямлялась. «Те, кому это нужно, в курсе, когда начинается мой рабочий день», — наставляла клерка начальница. Но сегодня заносчивая дама прогадала.

Не успел Терри сесть за стол, как раздался звонок. Вот оно! Терри уставился на телефон. Он, конечно, может не отвечать, руководствуясь отсутствием инструкций. Но рабочий день начался, и он обязан ответить, чтобы не посрамить деловой репутации фонда. По виску Терри Снаута скатилась тоненькая струйка пота. Дрожащей рукой он, наконец, поднял требовательно гудящую трубку.

— Фонд Натана Розенфельда, — привычно отчеканил он. — Доброе утро!
В трубке не очень любезно что-то буркнули в ответ.
— Слушаю вас, — продолжил секретарь, настраиваясь на обычный

любезно-дружелюбный тон.
— Это доктор Клайд. У меня грант от вашего фонда на изучение

проблемы посмертных состояний биологических систем. Моя группа должна была сегодня приступить к исследованию мощей святого Бернара Клервосского. Но я вынужден прервать контракт.

— Я сейчас подниму ваш контракт, мистер Клайд, и сделаю необходимые уточнения.

— К чёрту контракт! Я должен был измерять температуру мощей, а не гоняться за ними по городу. Я не разделяю точку зрения о том, что мощи святых могут воскресать. Это бред! Это мракобесие! Если этот святой смог сбежать из храма, а я лично видел, как он перепрыгивал через ограду, значит это никакой не мертвец.

Терри Снаут отодвинул трубку телефона подальше от уха. Американец своим зычным, перевозбужденным голосом оглушал его.

— Хорошо, мистер Клайд. Чем я могу вам помочь?

— Немедленно. Вы слышите? Немедленно свяжитесь с Натаном Розенфельдом. Настоятель храма тронулся умом. Эта живая мумия не только «воскресла», но и сказала, что она профессор Густав Браге и что она требует, чтобы ей вернули записки о последней экспедиции в Норвегию. Каково! Я не хочу следовать примеру попа и сходить с ума, поэтому я прекращаю исследования. Пусть беглым «мертвяком» занимаются сыскари из Интерпола. Я умываю руки.

В трубке зазвучали короткие гудки. Ещё целую минуту Терри Снаут бездумно слушал пронзительные до истерики сигналы прерванной связи.

Наконец, он осторожно положил трубку на место.

Фрау Штарк должна появиться через 25 минут. Связываться с господином Розенфельдом – её компетенция. Но скорее всего она первым делом позвонит мистеру Янгу.

Сильно взволнованный клиент требовал немедленно передать господину Розенфельду информацию.

Терри вспомнил занятия по тренингу «Как стать более успешным и сделать карьеру». Тренер, бойкий, говорливый американец, на каждом занятии повторял как мантру — «не бойтесь принимать решение». Он объяснял, как приготовиться к такому важному шагу. «Для начала расслабьтесь. Выпустите с шумом воздух из лёгких. Лишний углекислый газ мешает сосредоточиться. Представьте себя тем, кем бы вы хотели стать. Этот человек не боится действовать. Вы и есть этот человек. Действуйте!»

Терри вспомнил язвительно поджатые тонкие губы фрау Штарк. Он был аккуратным и исполнительным сотрудником, чётко соблюдавшим правила субординации. Если бы он был на месте своей начальницы, то не стал бы усмехаться, а просто ответил на вопрос младшего сотрудника.

Трубку взяли не сразу. Голос мистера Янга был сипловатым. Так обычно говорят люди, которых разбудили посреди ночи. Но мистер Янг не выразил неудовольствия из-за неурочного звонка. Он выслушал сообщение об инциденте в Италии и отметил про себя отменную расторопность помощника фрау Штарк. Тот успел подтвердить информацию доктора Клайда о странном исчезновении мощей Святого Бернара Клервосского, связавшись с полицией Брешии. Имя, названное доктором Клайдом, произвело на мистера Янга странное впечатление: он попросил его произнести еще раз. Секретарь прежним любезным тоном повторил и добавил, что названное лицо требовало вернуть ему записки о последней экспедиции в Норвегию. В конце разговора американец поблагодарил Терри Снаута за оперативность и назвал его «молодчиной».

Когда Терри положил трубку на место, он понял, что стал другим человеком.

Нью-Йорк, апрель 2012 г.

Роберт Янг окончательно проснулся и сунул в рот сигарету. Обычно информацию о работе фонда Натана Розенфельда ему сообщала фрау Штарк. По вторникам. Сегодня был понедельник. Информация из Италии носила сенсационный характер. При другом раскладе Янг предпочел бы отложить звонок боссу до утра. Но босс находился в Калифорнии и его рабочий день был в самом разгаре.

В Лос-Анжелесе проходило собрание акционеров компании. Глава корпорации представлял им новый инновационный продукт, который должен произвести переворот на рынке БАДов. Речь шла о биоактивной добавке нового поколения, эффективно омолаживающей человеческий организм.

Ни один голливудский актер не смог бы представить новый продукт лучше, чем сам глава фармацевтического гиганта Сайрус Розенфельд. Сухощавый, подтянутый мистер Розенфельд в 75 лет выглядел как 50- летний ковбой Мальборо. Он своей персоной являл самую эффективную рекламу новой баснословно дорогой биодобавки.

Янг набрал личный номер шефа. Сайрус Розенфельд ответил после второго сигнала. Он выслушал агента Янга, не задав ни одного уточняющего вопроса.

Голос мистера Розенфельда был обычно глуховат и бесцветен как у большинства стариков. Но теперь он с каждой минутой менялся и креп.

— Не медля, подключите к делу ваших специалистов. Мы должны заполучить профессора первыми.

Роберт Янг по всплеску свежей энергии в голосе шефа понял, что работа сулит финансовые выгоды, если будет сделана в самые сжатые сроки. Что ж, итальянские коллеги уже позавтракали и могут приступить к выполнению контракта немедленно.

Лос-Анжелес, апрель 2012 г.

Сайрус Розенфельд устало прикрыл глаза. Его тошнило. Тошнота накатывала волнами и моментами становилась почти не выносимой. Его тошнило от зала заполненного богатыми бездельниками, жаждущими красоты и молодости. Его тошнило от набивших оскомину слов, которые он произносил во время презентации. От самой презентации. От жизни, которую он проживал в бесконечной суете и погоне за прибылью…

Будь его воля, он бросил бы весь этот балаган и уехал на любимое ранчо в Техасе в компании своей 23- летней супруги. Беда в том, что Люси не терпит уединённой, спокойной жизни. Её темпераменту больше подходит шумный, тесный Нью — Йорк. Ради хорошего настроения молодой жены мистеру Розенфельду приходится постоянно идти на компромиссы. Но никто никогда не узнает, что на самом деле он, волевой и порой безжалостный делец, счастлив стать подкаблучником.

Презентация прошла, как всегда, блестяще. Зал рукоплескал ему стоя, словно он какой-нибудь оперный певец.

— Сэр, я могу чем-нибудь помочь? — голос Риты Рихтер звучал как сквозь комья ваты.

Лицо секретаря было обычным, сосредоточенно деловым, но женщину выдавали глаза. В них плескалось почти паническое беспокойство.

— Всё в порядке, Рита. Немного душно. Закружилась голова.
— Я приглашу вашего врача, мистер Розенфельд. Вы очень бледны.
— Нет, — слово прозвучало как удар тяжёлого молота. Мистер

Розенфельд умел говорить такое «нет», после которого ни у кого не возникало желания возражать.

Чтобы разрядить обстановку, президент корпорации улыбнулся и подхватил помощницу под локоток. Раньше он не позволял себе подобной фамильярности.

Выглядела его секретарша не старше 35, хотя на самом деле ей уже стукнуло 48. Работодателя это не смущало, напротив, вызывало чувство удовлетворения. Рита сейчас выглядела гораздо привлекательнее, чем 15 лет назад, когда пришла устраиваться на работу. Никакой пластики. Она принимала специальные биологические добавки, регулярно посещала фитнесс клуб и придерживалась вегетарианской диеты. Прекрасная физическая форма – хорошее дополнение к высокому профессионализму. Мистер Розенфельд ценил усилия своей помощницы.

— Жарко! Я бы с удовольствием сейчас плюхнулся в бассейн и поплескался. Прямо в смокинге. Представляешь, какие физиономии будут у репортёров?

Рита неуверенно улыбнулась. Тон шефа был натужно бодрым, глаза блестели как при лихорадке. Но маска мертвеца, которая так её напугала, улетучилась.

— Распорядись о том, чтобы приготовили к полёту мой личный самолет. Предупреди капитана яхты в Неаполе, чтобы был готов к отправлению на Капри. При первой удобной возможности я должен уйти с банкета. Пока я буду в Италии, у отца, ни с кем меня не соединяй.

Часть I. Ксю

Мне снится сон…

Москва, май 2012 г.

— Через 50 метров поверните направо, — раздаётся бодрый голос навигатора.

Сон прервался на самом напряженном и важном моменте.

Я растерянно захлопала глазами, пытаясь понять, наехала я на соседа впереди или нет.

-Через 5о метров поверните направо, — в который раз повторил навигатор приятным женским голосом.

— Да заткнись ты уже! Пробка впереди на километр.

Ещё нет и 8 утра, а нервная система — в разнос. Навигатор тут не причём. Я его или её, на самом деле, люблю за то, что он или она такой ответственный и вежливый. Будит, опять же, в критический момент…

Виновата во всём безумная майская жара, накрывшая Москву после недавних заморозков.

Надо чем-то себя занять, чтобы не расклеиться окончательно. Спать лучше не по четыре часа в сутки, а хотя бы по шесть. Может послушать записи Вангелиса? Или всё-таки впечатать бампер в багажник маячащего перед носом Hyundai? Быть или не быть…

Накопившееся от хронического недосыпа раздражение просит агрессивного выплеска. Осталось-то проехать один несчастный квартал. Держи себя в руках!

Бросаю возбужденный, блуждающий взгляд по сторонам. Справа от меня водитель Аudi А6 миниатюрным утюгом охаживает борта рубашки. Прикольно! У него, наверное, шкура толстая как у бегемота, или термокостюм под рубашкой, или он вообще инопланетянин. Лезу за смартфоном, чтобы сфоткать толстяка.

Есть!
Кому послать фотку, чтобы развеселить с утра?
Сыну?
Сколько натикало? Ого! 8 0.0. – разгар транспортного коллапса.
Нет, не пойдёт. Сын сочтёт меня телефонной террористкой. Раньше 10

мальчик не просыпается. По нынешним меркам — примерный студент. Успевает в институт ко второй паре, к 10-40. Спасибо ему и на этом.

Подругам?

Таковых не имеется после начала частной предпринимательской деятельности. Раньше лучшие подруги уводили мужей, а теперь скачивают клиентскую базу и делают ручкой. Им тоже хочется побыть бизнес-леди, а не офисным планктоном. Что ж, дорогие мои бывшие сподвижницы, рынок нас рассудит!

Кто там остался и пылится на верхней полке? Бывший муж.
Этот — большой любитель прикольных фоток.

Ну вот! Стоит только упомянуть его всуе, а он тут как тут. Звонит, надрывается.

— Ксюша, это я!

Пять лет как мы в разводе, а он не оставляет меня без своего душевного внимания.

— Ты позавтракала?
Ну, вот! Что я говорила? Заботится с утра пораньше.
— Нет, Славик. Ты же знаешь, я завтракаю в офисе.
— Обязательно перекуси. Чашка кофе – это не завтрак. Утром нужно

есть углеводы. Кашу, например. -Угу!

— Я перезвоню позже. Целую.

Он всегда был умопомрачительно заботливым. И смена штампа в паспорте почти ничего не изменила. Правда, в первые годы cовместной жизни его забота была несколько чрезмерной и попахивала дешёвой театральностью.

Славик соскакивал с кровати ни свет ни заря. Готовил завтрак. Потом будил меня поцелуем. Бережно, как слепую, вёл в ванную. После вкусного завтрака подавал отглаженную одежду. В прихожей обувал меня в начищенные сапоги. Подбрасывал в мою сумочку яблоко. Ещё раз целовал. И со словами « не забудь пообедать» выпускал на свет божий.

Через два года спектакль «Утро любимой жёнушки» ограничился яблоком в сумку, нежным поцелуем и словами «не забудь пообедать». Пришлось просить погладить юбку — беззаботная жизнь развращает.

Через пятнадцать лет мы развелись. Инициатором развода был Славик.

Если честно, я вышла за него не по любви, а по инерции. После того, как скоропостижно скончался Игорь, я многое делала по инерции. Мне потребовалось почти десять лет, чтобы опомниться от потери и понять, что жизнь продолжается. Наверное, Славка прав, и я немного тормоз.

Славка был другом Игоря и появился на моём горизонте вместе с ним. Парень из спального района Москвы, безнадёжно влюбленный в девушку своего лучшего друга, т.е. в меня.

Он понимал, что рядом с Игорем у него шансов нет. Но продолжал томно вздыхать, глядя мне в след.

В первые, страшные месяцы после смерти Игоря он не отходил от меня ни на шаг. Его звёздный час пробил. И он не упустил свой шанс.

С Игорем мы познакомились в студенческой столовой Главного здания МГУ. Своеобразное в архитектурно-интерьерном смысле заведение: огромный зал с высоченным потолком, который подпирают мощные квадратные колонны. Помпезная роскошь, овеянная запахом кислой капусты и пригоревшего постного масла. Несвежие, сероватые на вид колпаки на головах работников кухни гармонируют с их хмурыми недовольными лицами. Поваров можно понять. Украденное мясо и колбаса уже распиханы по сумкам, а «они всё идут и идут…». «Они» — это мы, голодные университетские студенты.

В столовке полно народу. С трудом пробиваюсь к вывешенному на стенке рядом с раздачей пищи меню. Комплексный обед за 60 копеек — это совсем помои. Придётся раскошелиться и взять комплекс за 1 рубль 10 копеек. В нём значится говяжий бифштекс с яйцом, солянка и компот из слив.

Я держу в руках плохо промытый, жирноватый на ощупь поднос с едой и с тоской взираю на занятые сосредоточенно жующими людьми столики. Это тяжёлое испытание. Слюна при взгляде на ярко-жёлтое пятно глазуньи течёт сильнее. «Видит око да зуб неймёт» — это про голодных советских студентов. Хватать глазунью зубами прямо с подноса не позволяют остатки привитых в детстве культурных навыков.

— Девушка! У нас есть свободное место, — голос раздаётся из безбрежного далёка.

Я обречённо верчу головой. Вокруг, не останавливаясь, продолжают дружно работать челюстями счастливые обладатели посадочных мест. Счастливчики бросают на меня неприветливые, колючие взгляды. Своё место за здорово живёшь — никто не уступит. Закон советской жизни!

— Девушка! — вонзается мне прямо в барабанную перепонку пронзительный тенорок. — Я вам помогу.

Я морщусь от боли, но всё-таки поворачиваюсь. Не врёт. Действительно, на другом конце зала виднеется свободный стул.

Невысокий парень, голова втянута в плечи. От этого он похож на нахохлившуюся, но улыбающуюся галку.

Молодой человек галантно подхватывает мой поднос. Лавируя между столами как лёгкий танк, и поминутно оглядываясь назад в мою сторону, он двигается к месту назначения. На лице — нестираемая тяжестью бытия улыбка во весь рот и пьяные от счастья глаза. Мой неожиданный кавалер суетлив и словоохотлив. Количество произнесенных им в минуту слов не поддаётся осмыслению. Мне всё равно. Я падаю на стул и впиваюсь зубами в закоченевший от ожидания бифштекс.

— Игорёк, остынь! Дай человеку кусок прожевать.

Парня не смущают насмешки товарищей. Напротив, он полон дружелюбия.

— Это Вадик, — добродушно поясняет он. — Мы вместе на философском факультете учимся. А вас как зовут?

Его старомодная манера обращаться на «вы» мне импонирует.
— Ксения. Исторический факультет.
— Здорово! Наш басист тоже с исторического. Он аспирант. Белов

Юрий. Может, знаете?
— Не-а. Я на третий курс только перешла. «Наш басист»… А вы что, в

вокально-инструментальном ансамбле играете? Парни за столиком весело переглянулись. — Что-то в этом роде…

— А вы, какую музыку любите слушать? Про « мой адрес — Советский Союз»?

— Ну, пожалуй, чаще других слушаю Pink Floyd. Про back side of the moon.

— Круто! А другие девчонки кроме Abba и Bony M ничего не знают.
— Мои подруги слушают Beatls и Rolling Stones.
Парни распрямили плечи и снова переглянулись. На этот раз

озадаченно.
— Может, у вас есть подружки, которые и Deep Purple слушают? — в

словах светловолосого паренька звучала робкая надежда.
Его друзья громко засмеялись.
— Это наш барабанщик. Наивный романтик как все профессиональные

путешественники и географы.
— Ты бы её ещё о King Crimson спросил.
— А что, очень круто играют?
— Играют они круто, только музыка их не приспособлена для девичьих

ушей, — авторитетно заметил видный длинноволосый брюнет
— А вы, наверное, лидер группы? — поинтересовалась я у него.
— Ну, что вы! Я рядовой клавишник и специалист по разным

электронным примочкам. За электронной музыкой – будущее!
Брюнет придвинулся поближе ко мне. Я не возражала. Он мне

понравился.
Натолкнувшись на неодобрительные взгляды своих товарищей, парень

осёкся и передумал продолжать знакомство.
— Лидер группы у нас Игорь.
Это было сказано с несомненным пиететом. Широкоплечий клавишник

отодвинулся в сторону, освобождая место для сутулого Игоря.
— А хотите послушать, как мы играем? Приходите в субботу в ДАС.

Знаете, где это?

— Конечно! Мои подружки-журналистки, которые слушают Rolling Stones, как раз живут в этом общежитии.

— Вот возьмите билеты.

Мне в руку сунули половинки от поздравительных открыток со штампом комитета комсомола «Электродепо станции «Октябрьское поле»». Ничего себе билетики!

В Доме аспирантов и студентов МГУ ждали, когда начнётся дискотека.

В предвкушении субботних танцулек народ неспешно и негромко тусовался в фойе и поглядывал на закрытые двери местного танцевального зала. Зал был рассчитан на ограниченное число желающих размяться после учебной недели. Другими словами, чужаков здесь не жаловали и дежурные из оперативного студенческого отряда довольно агрессивно их выставляли вон. Но сегодня «оперативники» были наредкость благодушны и лениво посматривали на пришлую, неуниверситетскую публику.

Когда двери распахнулись, первое, что бросилось в глаза – сверкающая никелем барабанная установка на невысоком подиуме посередине зала. Несколько мощных концертных колонок, стойки микрофонов, опутавшие подиум километры проводов — всё это вызывало ощущение чужого незаконченного праздника. Вскоре появились странные ребята, одетые как артисты кордебалета, в джинсы и футболки одинакового чёрного цвета. Молодые люди с серьёзными, сосредоточенными лицами принялись подключать провода к «примочкам», пробовать звук. Они высокомерно игнорировали удивлённые вопросы тех, кто пришёл на дискотеку. Напротив подиума поставили журнальный столик, водрузили на него огромный чёрный ящик с кучей металлических тумблеров. К ящику подсел взрослый дядька в кожаной фуражке и кожаном жилете. Стало понятно, что субботний вечер будет с сюрпризом. По залу зашелестел возбуждённый шепоток – «концерт рок-группы». Говорить об этом громко никто не решался. Не из страха, а от нежелания сглазить. Подобные концерты были экзотикой в то время. И

невероятной удачей. Заявлять о них публично, с афиш было не принято. Советская номенклатура не приветствовала увлечение молодёжи буржуазной культурой. Хотя уже прошёл слух о том, что ЦК ВЛКСМ намеревается создать официальный инкубатор для советских рокеров. Даже название для инкубатора придумано – рок-лаборатория. Однако советские студенты с сомнением относились к подобным инсинуациям.

Публика прибывала. В зал, как к себе домой, входили молодые люди в кожаных косухах и с зелёными ирокезами на головах. А за ними — девушки в чёрных кожаных шортах и тяжёлых берцах. Эти агрессивно одетые ребята бросали презрительные взгляды на местных красавиц в клетчатых юбках годе. Взрослые мужчины в американских джинсах и замшевых куртках, не успев войти, тут же по-пижонски закуривали сигареты Мальборо, перекидывались между собой короткими приветствиями и фразами типа — «слушал вчера в московской средней школе концерт группы «Звуки Му», круто!». Они явно знали о предстоящем сюрпризе больше остальных смертных.

— Панки, — восхищённым и одновременно испуганным голосом сказала Маринка, кивая в сторону парней с виртуозно торчащими ирокезами головой, украшенной «домашней» завивкой на бигуди.

— Дискотека – это для отвода глаз. Здесь будет рок-концерт, — догадалась сообразительная Ирина.

— Значит, скоро нагрянет милиция и всех свинтят…- обречённо обронила пессимистка Галка. — Просидим всю ночь в «обезьяннике». Потом копию протокола задержания пошлют на факультет и всё – хана! Отчислят в два счёта. Линять отсюда надо, девчонки.

— Я остаюсь, — твёрдо решила я.

Ко мне подкатил щёголь в умопомрачительном джинсовом костюме. Сразу видно, что костюм — настоящий бундес, а не подпольный самопал. Значит, модник из полукриминального племени фарцовщиков. Я презрительно отвернулась. Не люблю спекулянтов.

— Здравствуйте, Ксения! — обратился ко мне расфуфыренный красавчик.

У него был противный, фальшиво-вежливый баритон. Я сделала вид, что оглохла. Уважительный повод нашёлся. В зале стало шумно и тесно от большого количества людей.

— Я от Игоря…- баритон понизился на один регистр и стал загадочным. Девчонки тихо сомлели от невероятной крутизны моего визави.
— Концерт начнётся с минуты на минуту. Линять не нужно, — парень

снисходительно усмехнулся. — Выступление группы «Аттила» согласовано с московским горкомом ВЛКСМ. Вон и горкомовские гости своим кружком стоят. Терпеливо ждут, как и положено преданным фанатам.

— Кому-кому? — проблеяла растерянная Маринка.

— Девушка, фанаты — это значит поклонники, — всё так же вежливо, без раздражения уточнил модник. — Так сейчас называют поклонников рок- музыки.

— И что, комсомольские бонзы открыто симпатизируют рок- музыкантам? — не унималась въедливая Галка.

Парень картинно кивнул. Было в его поведение что-то ненатуральное, надуманное. Он как будто играл недавно заученную роль.

— Разве вы не слышали? В Москве открыли рок-лабораторию по примеру питерского рок-клуба?

— Ну, положим, про питерский рок-клуб я слышала, — встала в позу задира Галка. — А вот про лабораторию…

Самолюбивая и гордая провинциалка Галка от смущения напрягла все свои желчные железы разом.

— Скоро самые крутые рок-группы, такие как «Аттила» будут выступать на стадионах.

Мои подружки оказались в ауте. Крыть было нечем. Щеголь опять обратился ко мне:
— Кстати, меня зовут Вячеслав.

Вклинившись между моими подругами и наклонив голову к моему уху, он промурлыкал:

— Между прочим, моему приятелю-грузину родители привезли домашнее красное вино. Хочешь попробовать после концерта?

Речь прилипалы заглушил пробный аккорд синтезатора. Толпа оживилась и непроизвольно сдвинулась в сторону подиума. Нашу девичью компанию волею случая оттеснили в центр событий.

На подиум начали выходить один за другим музыканты. Пришлая публика встречала каждого громкими аплодисментами и одобрительными возгласами. Кто-то из фанатов громко и пронзительно свистнул, остальные начали выкрикивать:

— Аттила!!! Давай жарь!

Концерт ещё даже не начался, а они уже были в приподнятом настроении.

Общий свет погас. На подиум под яркий луч прожектора выскочила деваха в экзотическом прикиде: пёстрая цыганская юбка и кожаный жилет, надетый прямо на чёрный бюстгальтер. На шее девицы болтался внушительных размеров металлический крест. Волосы рыжим облаком обрамляли некрасивое лицо. Но девица демонстрировала завидную уверенность в собственной неотразимости.

— Хай, пипл! – развязно гаркнула в микрофон ведущая. — Любителей группы Duran Duran прошу немедленно покинуть помещение. Сегодня не ваш день.

Шутка понравилась пришлым панкам. Они дружно заржали.
Ведущая профессионально выдержала паузу.
Никто не покинул зал. Напротив, количество зрителей увеличивалось с

каждой минутой. Стоять теперь можно было, только прижав плотно к бокам обе руки. Опоздавшие зрители толпились у открытой двери.

— Сегодня мы с вами вместе испытаем мощнейший оргазм, — ведущая перешла на чувственный полушёпот. — Сегодня… здесь… и сейчас… выступает группа… «А-А-А-т-ти-л-а-а-а-а!!!»

Её невероятно зычный, рвущий микрофон голос накрыл мощный аккорд электрогитары. Гитарное соло как боевое знамя подхватили синтезатор и бас-гитара. Вступившие в дело дробно гремящие барабаны словно раздвинули стены зала и понесли публику вверх, в астрал… На подиум откуда-то сверху пролился тревожный красный, а затем таинственный синий свет. Когда слепящий белый луч выхватил из сине- красных всполохов стоящую у микрофона фигуру, зал взорвался.

— Аттила!!! — истошно ревели рядом со мной крепкие парни в косухах и солидные дяди в замшевых пиджаках, одновременно протягивая руки к солисту, как к языческому божеству.

Осветительные приборы устремились к одной точке. Словно длинные острые мечи, лучи света скрестились над головой человека во всём чёрном. Он запел.

Низкий, густой баритон накрыл ревущую от восторга толпу и она покорилась ему, постепенно затихая.

Гитару певец забросил за спину, и её гриф теперь вздымался за его плечом как дуло ручного пулемёта. В лучах прожектора на рельефных предплечьях обнажились воинственные узоры татуировки. Над подиумом возвышался настоящий Бог войны!

Я не верила собственным глазам. Сутулый, растрёпанный парень из студенческой столовки превратился на сцене в харизматичного рок-идола.

«Не может быть», — проронила я.

Мои слова никто не услышал. Они потонули в океане первобытного экстаза.

Первое время на гастролях Славка Наливкин, близкий друг Игоря Немирского, таскал за ним чемоданы с электронными примочками и грузил

самодельные колонки. Но незаметно он преобразился в хорошего, расторопного продюсера. В том, что группа «Аттила» стала широко известна и популярна, была и его заслуга. Популярность и слава набирали обороты, но с наступлением новых, уже не советских времён герои рок-андеграунда в большинстве своём оказались на помойке. Они проиграли в конкурентной борьбе за зрителя монстру по имени «шоу-бизнес». Правда, «Аттилу», несмотря на новые времена, продолжали слушать преданные поклонники. Группа держалась на плаву благодаря харизме и таланту её лидера, но со смертью Игоря, к сожалению, распалась.

…Нет, любимый, я больше не могу вспоминать о тебе. Прости! Всё ещё слишком больно. Лучше думать о Славке. Он – трепло и показушник. Но живой…

В заявлении на развод Славка написал – законная супруга не желает заводить совместных детей. Это правда.

Я саботировала материнство. По-тихому.

Хотя Славка бдительно следил за тем, чтобы я не глотала противозачаточные таблетки, я в ответ поставила спираль и проходила с ней на два года дольше положенного срока. В результате у меня началось внутриматочное воспаление.

Воспаление вылечилось за месяц. Поставить спираль ещё раз – не получилось. Врачи запретили. Предохраняться можно было с помощью презерватива, но мой муж категорически не соглашался ими пользоваться. Однако моё нежелание иметь от Славки детей было настолько сильным, что беременность не наступала без использования презерватива даже в период овуляции.

Вячеслав проявлял завидное упорство, изучив мой месячный цикл по минутам. Всё без толку. В конце концов, он сдался.

Через три месяца после окончания эпопеи «Беременность Ксюши» Славка, трагически вздыхая, объявил, что у него есть другая женщина. И главное, она ждёт от него ребенка.

Я испытала шок. Я ведь к Славке привыкла. Попробуйте пожить на голом полу без мебели или без любимых тапочек. Некомфортно. Поэтому я искренне огорчилась и попыталась удержать мужа. Я начала оправдываться.

Один ребёнок у нас уже есть – мой сын от Игоря. Родила я его ровно через девять месяцев после смерти отца. Родовые муки были затяжными ввиду неправильного прилежания плода. Память о тяжёлых родах меня преследует до сих пор.

Максимку Славка воспитывал как родного. Причём воспитывать детей у него получалось гораздо лучше, чем у меня. Я, например, никогда не умела засадить сына-школьника за уроки. Я забывала отвести ребёнка на занятия музыкой. Забывала расписаться в школьном дневнике. И многое что другое тоже забывала сделать. Зато могла с Максимкой забрести в Измайловский парк и прогулять там до сумерек. Славка, без тебя мы пропадём!

Надо было это сказать вслух.

Конечно, бедный Славка пятнадцать лет героически терпел мои выходки, искренне любил нашу семью и был достоин ответной любви. Я же, неблагодарная, всю свою нежность отдавала только сыну. Мужу перепадали крохи. Разумеется, он страдал и от нехватки ласки, и от элементарного невнимания. Будучи человеком добрым и незлобивым, Славка не устраивал мне сцен, а принимал жизненную ситуацию такой, какая она есть. Пока не устал.

Имелась и другая важная причина для развода.

С приходом рыночной экономики я из интеллигентного экскурсовода музея «Останкино» превратилась в жутко деловую тётеньку. Нет, челноком я, слава богу, не стала. Огромные баулы с тряпьём на себе через границу не возила. Я решила, что недавним кооператорам, теперешним олигархам, понадобится мелкая рекламная продукция: ручки, майки, бейсболки и прочая

ненавязчивая мелочь с фирменной символикой. Не слишком хлопотный бизнес для дамы средних лет. В общем, я угадала.

Мелкий бизнес, как и крупный, требует всего тебя с головой. Это ревнивое и жадное чудовище высасывает из тебя всю энергию и всё свободное время. Моя семья стала забывать черты моего лица. Поначалу я таскала за собой в дом одни долги. Мои мужчины благородно терпели.

Потом появились деньги, и это на первых порах даже меня смущало. Казалось, что это невероятная случайность. А вот проценты по кредитам — это нечто стабильное и привычное. Приличные деньги, которые я стала регулярно приносить в дом, не только не обрадовали Славку. Это обстоятельство глубоко возмутило моего мужа. Он твердил, что бизнес меня калечит как женщину. Я превращаюсь в бесполое существо с ефрейторскими замашками. При этом, не смущаясь, Славик намазывал красную икру на хлеб с маслом. Я с ним не спорила, а стыдливо подсовывала новые джинсы и кроссовки.

Меня, что называется, засосало. Подсела я на бизнес, признаю. Нищета, конечно, достала. Но дело не только в преодолении чувства унижения и в потребительском зуде. Я ожила. Впервые после смерти Игоря я задышала полной грудью. Ведь я на самом деле не та, за кого себя выдаю. Я авантюристка. Вернее – Авантюристка с большой буквы.

Славка как всегда терпеливо выслушал мои стенания, поблагодарил за тёплые слова и впервые остался непреклонен. Уходя, он заявил, что не оставит меня без помощи и всю свою сознательную жизнь будет заботиться обо мне и Максимке. Глаза его были грустными и влажными от слёз.

…Автомобильный поток тихонько пополз и, не останавливаясь, стал набирать скорость. Ого, целых 15 километров в час! Скоро родной переулок покажется на горизонте…

Удивительно, но Славка поступил как настоящий мужик: он сдержал своё обещание.

Не было ни дня после развода, чтобы он не позвонил. Славка справлялся о моём здоровье с искренней озабоченностью. Он продолжал общаться с Максимкой, ходить вместе с ним на футбол или концерт рок- музыки. Предлагал помочь поменять резину на моей машине. Словом не пропадал с нашего горизонта.

Славка ушёл от меня, горестно вздыхая и смахивая скупую мужскую слезу с глаз. Но через полгода он вернулся с букетом дешёвых гвоздик.

— У меня к тебе серьёзный разговор, Ксюша.

Это был мой первый выходной за последний месяц. Я лежала на любимом диване и как листик на солнце нежилась под электромагнитными лучами телевизора.

— Ты, что, решил вернуться?! — моя голова ощетинилась старенькими пластмассовыми бигуди.

— Нет, — великодушно успокоил меня Славик и, потупив взор, добавил.- Сонечке скоро рожать.

— Здорово.
— Она такая слабенькая…
Сонечка раньше пополняла ряды фанаток рок-группы «Чёрный кофе»,

носила кожаную косуху и тяжёлые кованые бутсы 41 размера. У меня сорвался с языка законный вопрос:

— Неужели?

— Ну что ты заладила как робот? – возмутился Славка. — У девочки неправильное прилежание плода. Не головкой, а ножками. Сечёшь?

Славка усилил напор. Любовь сделала его бесстрашным:

— Ей нужен хороший врач-акушер и приличный роддом. А это стоит денег. Я хочу попросить у тебя в долг… Ненадолго… Разумеется, с возвратом.

Что такое неправильное прилежание плода, я знаю не понаслышке. Из солидарности готова помочь всем подругам по несчастью.

— Не вопрос. Будет вам хороший роддом. И врач-акушер самый лучший. За базар отвечаю.

У Славки открылся новый дар – грузить других своими личными переживаниями и проблемами так, что человек на время забывал о собственных и бросался на помощь. Он бы мог с успехом изображать нищего на паперти. Но осознать своё истинное призвание мешала гордыня. Надо ему посоветовать наняться сотрудником в благотворительный фонд. Там он тоже с успехом сможет выпрашивать помощь для несчастных рожениц.

Пока Соня с большим мужеством и трудом производила на свет ребёнка, мы сидели со Славкой рядышком, держась за руки. Будущего отца трясла нервная дрожь. Разговоры не помогали. Тогда я предложила старый, проверенный на опыте многих советских людей, способ.

— Пойдём в кафе. Выпьем по рюмочке портвейна. Тебе нужно расслабиться.

— Появляется на свет мой первый ребёнок. Это ведь чудо! Самое настоящее чудо! Всё остальное – просто фуфло, — вытирал пьяные сопли будущий отец. — Я стану молиться. Я, знаешь ли, собираюсь креститься. Я уже с батюшкой разговаривал. Какой это сердечный и мудрый человек! Как это важно, чтобы у человека была вера! Особенно у современного. Нам, нынешнему поколению, не хватает духовной глубины и света на горизонте. И ребёнка я обязательно крещу.

— Почему бы нет? Только ты определись: свидетели Иеговы или православие. А то ты прошлый раз мне совал под нос их книжонки, а не Евангелие.

Роды закончились благополучно. На свет появилась девочка Евгения.

Я на радостях накупила на рынке детского приданного: коляску, кроватку, переноску, пеленальный столик и ещё кучу всего. Сорить деньгами ради ребёнка – бесконечная абсолютная радость. Остановится невозможно.

Славик поблагодарил горячо. Он, как прежде, порывисто прижал меня к сердцу.

— Ты мой самый дорогой человек…после Сони. Ты такая великодушная женщина. Тебя невозможно не любить.

Ни слова о погашении долгов – чтобы не принижать значение момента. Потом родился Вадик.
Сонечка сидела дома с двумя маленькими детьми. Славка отрабатывал

жизненные стратегии. Искал себя духовно. Образование у него было хорошее — высшее техническое. В конце концов, его взяли в магазин хозяйственных товаров продавцом-консультантом в отдел электротоваров. Он грозился, что через несколько месяцев точно станет генеральным директором. Но, по слухам, гендиром стал родственник одного из учредителей названного торгового предприятия. Дети росли и денег на их воспитание родителям хронически не хватало.

— Ксю! Это в последний раз. Мне обещали после Нового года повысить зарплату. Я рассчитаюсь с тобой до майских праздников. Без базара.

Славкины дети мне нравились. Лишних денег становилось всё больше. Новые зимние сапоги для Сони я тоже потянула.

Мой сын с удовольствием нянчился с названными братом и сестрой. Заходил к ним после школы почти каждый день. Получал тарелку горячего супа на обед и необходимый для ребёнка минимум внимания. Я этому искренне радовалась, как всякая мамаша, пропадающая с утра до позднего вечера на работе.

Вот так и живём – хлеб жуём. О музыке и вообще о высоком искусстве вспоминать некогда. Хотя как сказать! Искусство мимикрии – это ведь тоже искусство. По крайней мере, для меня – это вопрос выживания…

Ну, вот и родной офис. До прихода сотрудников есть ещё время, чтобы выпить чашку кофе и навести красоту. Декоративной косметикой я почти не пользуюсь. Делаю строгую гладкую причёску, надеваю очки в толстой оправе. Это, чтобы казаться лет на 28-29. Если я распущу волосы и сниму

очки, буду выглядеть на 25. Это не натяжка и не художественная гипербола. Я действительно выгляжу на 25, а если сделаю наивные глаза, то и на 23. По паспорту я гораздо старше. Но мои молодые сотрудники уверены, что я их сверстница и просто строю из себя гранд-даму. За глаза они называют меня не Ксения Львовна, а коротко и современно – Ксю. Мне нравится.

Первой на работе появилась секретарь по имени Лёля и объявила с порога:

— Сегодня в Москве до 32 градусов. Жесть! Середина мая, а уже жарко как в аду.

Лёлька швырнула сумку на стол и с тоской глянула на свой компьютер. Вкалывать сегодня ей явно не хотелось. Как, впрочем, и вчера. Под глазами темнели круги, оставленные бессонницей.

— Ничего. У нас работает кондиционер. Так что давай — приступай!- подбодрила я свою сотрудницу.

— Ну вот! Опять эта стьюпит Галя своей грёбаной шваброй вырубила пилот.

Лёлька намеренно произнесла звук «г» с южнорусским акцентом, передразнивая уборщицу. Юная брюзга прошлялась полночи по ночным клубам. Само собой, не выспалась и от недосыпа кидалась на невинных работящих людей.

— Не скандаль. Лучше умойся холодной водой. А то напоминаешь лицом хомячка. Сколько же пива в тебя влезает за одну ночь?

— Что вы такое говорите, Ксения Львовна? Ого! Значит, очень много.

— Да, я не выспалась… Потому что мы встречали папиного двоюродного брата в аэропорту Шереметьево. Самолёт из Шарм-эль-Шейха опоздал. Ночью из Шереметьева фиг на чём доедешь. Пришлось ждать утра.

Лёлька импровизировала на ходу. Это её сильная сторона. Она способна виртуозно отбрехаться в любой трудной ситуации. Благодаря этому

актуальному по нынешним временам дару, с неадекватными клиентами наш секретарь разбирается легко и непринуждённо.

— А где Геннадий? Тоже родственников встречает? Или провожает? Эх, что-то мне подсказывает, что премии в квартал не будет. И не потому, что Ксения Львовна слишком жадная, а потому что касса пустая.

— Так он же на переговоры поехал.

— С утра? Не морочь мне голову. Наши клиенты начинают отражать объективную реальность не раньше обеда.

— Так он с иностранцами поехал договариваться.

— Какими ещё иностранцами? Лёлька, не переигрывай! Ври, да знай меру.

— Ксения Львовна, за что вы меня сегодня так обижаете? Вот, они оферту прислали на электронную почту. Ещё вчера.

— Почему я об этом первый раз слышу?

— Так они вчера после 18 часов прислали. Вы уже ушли. Генка обзванивал старых клиентов, засиделся. А тут письмо. Созвонился с ними, они пригласили на переговоры. Генка давай вам дозваниваться, а вы трубку не берёте. Ему пришлось самому к ним ехать. Не отказываться же от выгодного предложения. Сейчас вообще заказов мало. Все из-за жары сбежали на море.

— Что за фирма?
— Датская, кажется. Свендсен лимитед корпорейшен…
— Что хотят?
— Много чего. Они почти весь прейскурант перечислили. Там на пару

миллионов тянет.
— Ни себе чего… Вот что, дорогуша, поройся-ка в Интернете и наскреби

мне досье на эту фирму. Чем занимаются, когда обосновались в России, кто учредители, кто генеральный. Понятно?

Лёлька самодовольно усмехнулась. Лазить по дебрям Интернета для неё не проблема. В течение рабочего дня она в основном этим и занимается.

Сделает скоренько свою рутинную работу и с чистой совестью развлекается в виртуальном пространстве. И ведь за халатность не привлечёшь. Всё сделано по высокому разряду и раньше срока. Голова у девчонки варит замечательно. Я решила, что буду рассматривать её общение с Интернетом как повышение квалификации в рамках рабочего дня. Зато за порученное дело спрошу по всей строгости.

Позвонил Славка.
— Я знаю, ты злишься, когда я звоню тебе в рабочее время. Но я только

хочу узнать, работают ли у вас в офисе кондиционеры. На сегодня обещали африканскую жару. Это может вызвать у твоих сотрудников скачок кровяного давления.

— Кондиционеры работают. Так что ты зря пытаешься раскрутить меня на покупку новых аппаратов. Чувствую я себя отлично. Давление как у 25- летней – 120 на 80.

— Ты и выглядишь на 25. Это даже странно. Пашешь, как ломовая лошадь, и ничего тебе не делается, — сварливо пробурчал бывший муж. Он не скрывал своего разочарования от того, что не смог раскрутить меня на покупку кондиционеров. Теперь Славка трудился продавцом-консультантом в супермаркете «Электронный мир». Маленькая лавочка бытовых приборов на одном из стихийных московских рынков стала пройденным этапом в его карьере.
— Выгляжу я хорошо потому, что ты постоянно беспокоишься о моём здоровье.

На этом я бы закруглилась и отключила телефон. Что я и делаю каждый день. Этого же требую от своих сотрудников. Минимум личных разговоров — одно из правил внутреннего трудового распорядка моей крохотной фирмы. Но только не сегодня.

— Славка, мне приснился плохой сон. Можно я тебе его расскажу? Говорят, если плохой сон рассказать, то он не сбудется.

— Валяй, — в голосе Славы появились нотки барственной снисходительности. Я думаю, это от неожиданности.

Пока я добиралась до офиса, мне приснился вот такой сон.

«На моих глазах пёстрая разновозрастная толпа берёт приступом самолёт. Будущие пассажиры ведут себя бесцеремонно: толкаются, напирают, протискиваются вверх по трапу, работая локтями. Желающих попасть в самолёт очень много. Это-то и смущает толпу. Каждому бедолаге чудится, что если он не поторопится, то останется без места.

Каково же становится удивление пассажиров, когда, попав в комфортабельный и просторный салон самолёта, они обнаруживают, что свободных мест очень много и что можно даже выбрать более удобное. Несмотря на наплыв пассажиров, места не убывают!

Среди этих пассажиров нахожусь и я.

Как и другие, я протискиваюсь в самолёт без билета, тороплюсь, радуюсь, попав внутрь. Тут же нахожу удобное место в середине салона. Пассажирские кресла радуют ультрасовременным дизайном. Над головой — яркие люминесцентные светильники. По левую руку от меня вдоль борта самолёта тянется бесконечный шведский стол. Он ломится от деликатесов. Насладившись комфортом и откушав шашлык из осетрины, я задумываюсь. То, что приходит мне в голову, ужасает. Да ведь это всё происходит по ту сторону жизни!»

— Я несколько минут назад поняла, Слава, что это сон о том, что я нахожусь в промежуточной точке между жизнью и смертью.

— Ерунда! Этот сон – сигнал твоего мозга о том, что тебе пора отдохнуть. На море. В Турции, например. Ты уже видишь во сне, как садишься в самолёт до Антальи. Хочешь, мы с Сонечкой и детьми составим тебе компанию, чтобы не скучно было?

— Пожалуй, ты прав. Такая жара! Мозги плавятся. Я подумаю о твоём предложении. Это замечательное предложение. Дети подышат свежим

морским воздухом. Им это полезно. Ладно, пока… Слушай, а это правда, что с четверга на пятницу сны сбываются?

— Ну и?
— Так ведь сегодня пятница.
— Брось! Твой бизнес не может интересовать серьёзных людей. Кому

может понадобиться твоя жизнь? Кому ты со своими ручками и футболками можешь перебежать дорогу?

— Тому, кто знает моё прошлое.

— Я тебя умоляю: давай без дешёвых мелодрам. Ты же умная баба. И вообще…Мне надо работать. Зав. секцией уже поглядывает на меня волком. Салют!

И он впервые на моей памяти первым отключил свой телефон.

В наш офис, еле волоча ноги, вошел Геннадий. Вид у него был довольно удручённый.

— Геннадий, что случилось? Ты выглядишь так, будто тебя ударили по голове факсом.

— Ксения Львовна, а можно воды?
И этот туда же.
— Что, наш ведущий переговорщик получил под зад коленом?
— Они увеличили количество позиций и объёмы.
— Так, уже интересно. И что же тебя смущает?
— Сумма. Мы с менеджером по рекламе составили смету, и получилось

несколько десятков миллионов.
Я поперхнулась. Генка выглядел совершенно несчастным.
— Ты, наверное, что-нибудь перепутал, дорогуша. Успокойся. Выпей

водички.
Генка взмолился:

— Ксения Львовна, разговаривайте, пожалуйста, с ними сами. Вот и визитка генерального директора. Он предлагает вам встретиться и подписать договор.

— На несколько десятков миллионов?

Генка потерянно кивнул и шлёпнулся задницей на старенький офисный стул. Пластиковая черная папка с ручкой как у портфеля, упала к его ногам. На ногах красовались дешёвые, но начищенные до невозможного блеска ботинки. Галстук ещё по дороге в офис съехал набок. Я отвернулась, чтобы не расплакаться от жалости.

— Лёля, ты приготовила досье, о котором я тебя просила?
— Почти, Ксения Львовна.
— Что, в Интернете нет никакой информации об этой «крутой»

компании?
— Есть. И довольно много. Я группирую информацию по рубрикам.

Скоро закончу.
— Сегодня ведь не 1 апреля?
— НЕТ!- хором ответили мои сотрудники.
— Я буду у себя в кабинете. Геннадий, обзвони наших подрядчиков.

Нужно узнать степень готовности наших последних заказов… Я разберусь с этой «Свендсен лимитед»… Не сомневайтесь. Геночка, выпей холодной водички. Подумаешь, десятки миллионов. Привыкайте! Наш бизнес идёт в гору.

Сердце громко ухало где-то у горла. По виску скатилась крупная капля пота, за ней другая, третья. Кто-то умело выжимал соки из моего тела.

— Ксения Львовна! Возьмите трубку. Это вас, — через дверь прокричала Лёлька.

— Приветствую вас, сударыня! — промурлыкала трубка голосом моего давнего знакомого, антиквара Марка Семёновича.

— Здрасте…

— У меня для вас сюрприз, Ксюшенька. Сегодня утром принесли скандинавское серебро 18 века. Вазочка для варенья. Прелестная вещица. И, я уверен, именно 18, а не 19 век. Приедете?

— Конечно…

В подмышках уже отвратительно хлюпало. Снова зазвонил телефон.

— Ксения! — в панике завопил Славка. — Немедленно, сегодня же запишись к психиатру. Я тут переговорил с некоторыми из коллег по поводу твоего странного сна. Все пришли к выводу, что у тебя синдром хронической усталости. С ним и до инсульта недалеко. Ксения…

Я невежливо отключила трубку, не дослушав добрые советы бывшего мужа.

Секретарь деловито протянула мне досье. Я пробежала его глазами.
— Лёля, а фото господина Свендсена удалось найти?
— Пожалуйста… Вот он. Красавец! Прям как американский плейбой!
— Плейбой – не самая лучшая репутация для бизнесмена. Не путай с

ковбоем. Свендсен… Кстати, как его имя?
— Юхан…Почему вы хмуритесь? По-моему всё тип-топ. Влезли на наш

рынок с новой торговой сетью буквально на днях. Оборот годовой зашкаливает. Рекламы себе могут позволить на несколько миллионов долларов. И реклама им нужна разного уровня…

— Это не новая торговая сеть, а старая. Они купили одну из российских сетей. А ты обратила внимание? Эта датская компания специализируется на производстве крупных морских судов.

— Ничего странного в этом не вижу, Ксения Львовна. Обычная диверсификация бизнеса, — скучным тоном резюмировала студентка — заочница коммерческого учебного заведения под названием «Институт бизнеса и права».

Я выключила свой ноутбук, сунула его в дамскую сумку водоизмещением «три литра солёных огурцов плюс всё самое необходимое» и в разгар рабочего дня двинулась вон из офиса.

— А как же договор с «Свендсен лимитед»? — подал голос Геннадий.

— Ну, сделай пока черновик. Ты же будущий специалист по корпоративному праву.

Грозно оглядев окрестности, то есть пару офисных столов со стульями, я строгим тоном добавила:

— Все трудятся не покладая рук. Тот, кто сегодня посмеет филонить, не получит ни крошки от жирного пирога, который сам лезет нам в рот. Я иду на переговоры. Попрошу без крайней нужды меня не беспокоить звонками.

Я прошла по коридору не в сторону выхода, а к туалету. Заскочила в кабинку. Ловким движением нахлобучила на голову парик белокурого цвета. Водрузила на нос большие тёмные очки а ля стрекоза. Вместо стандартной офисной блузки накинула на плечи гламурный летний пиджачок.

Из туалета вышла дама средних лет, лениво покачивающая бёдрами и дорогущей сумкой от Louis Vuitton. Проверяла на своих сотрудниках несколько раз: в упор не узнают.

За поворотом в конце коридора находилась дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещён». Достав ключ, я быстрым отточенным движением открыла дверь и очутилась на заднем дворе нашего офисного центра. Отключив сигнализацию, я села в белый Mercedes с откидным верхом. Серенький Peugeot остался ждать меня перед главным входом.

К магазинчику на Старом Арбате я подошла пешком. Колокольчик над дверью приветливо тренькнул.

Несмотря на невыносимую жару, Марк Семёнович встречал меня в отглаженном светлом пиджаке и шелковом шейном платке. Он старомодно приветствовал меня поцелуем руки. Я привычно бросила сверху взгляд на его ухоженную лысину:

— Вы как всегда – неотразимы.

— Рад-рад… Сердечно рад, голубушка, Ксения Львовна. Прелестница! Обольстительница! Ослепили старика.

— Бросьте! Какой же вы старик, Марк Семёнович. Того гляди женитесь на молоденькой.

Хозяин магазина не сдержался, самодовольно улыбнулся, выпятил молодецки грудь. Это был наш привычный ритуал. Слова отражали не только

формальную вежливость, а нечто большее. Что-то близкое к любви. Любимый постоянный клиент… Симпатичный, обаятельный хозяин любимого антикварного магазина…

— Представляете, только что от вашего магазина отъехал Hummer поросячьего розового цвета. В него села блондинка в розовых туфлях на высоченных каблуках. На руках она держала левретку в розовой юбочке. Ужас! Я-то думала, подобные особы лишь преувеличение наших эстрадных юмористов.

Марк Семёнович шумно вздохнул.

— А что прикажете делать? С кем прикажете работать? — антиквар стыдливо потупился в пол.

Я обратила внимание на пустые витрины. Ещё недавно они были завалены не особенно ценной продукцией Дулёвского фарфорового завода последней трети 20 столетия.

— Скупила всех дулёвских собачек… Они у меня пылились не один десяток лет. И откуда у этих вульгарных особ столько денег?

Я захохотала.
— Поздравляю с выгодной сделкой!
— Я знаю, вы меня в глубине души осуждаете. Я продаю эксклюзивный

антиквариат. И получаю от этого эстетическое удовольствие, а не прибыль. Деньги я зарабатываю на продаже современных ювелирных изделий. Мне дороги такие клиенты как вы, Ксения Львовна: образованные, интеллигентные, знающие толк в красивых вещах. Но, когда я был моложе, когда ещё не знал таких клиентов как вы, Ксения Львовна, глубокоуважаемая, я был не слишком разборчив, скупал всякую дрянь, водился со всякой разбогатевшей шушерой. Стыдно вспомнить, ей-богу!

Марк Семёнович, безусловно, лукавил, но делал это удивительно аккуратно.

— Марк Семёнович, зачем вы передо мной оправдываетесь? Вы торговец. Вы в своём деле – мастер. Вы профессионально ведёте дела. Я с уважением отношусь к вашему бизнесу и доверяю вам по-прежнему.

— Чайку? — Марк Семёнович просветлел лицом и непроизвольно потёр руки. — У меня есть в закромах один уникальный китайский чай. Родственник прислал из Пекина. Омолаживает организм, укрепляет иммунитет…

— Спасибо, нет. Очень жарко.

— Может, тогда холодненького кваску? А? У меня — домашний. Домработница делает на ржаных корочках.

— Уговорили.

Хозяин магазина зычно кликнул домработницу Тому. На столе тут же появился запотевший хрустальный кувшин и хрустальные стаканы.

— Показывайте ваш сюрприз. Не томите, гадкий вы купец.
Антиквар вернулся с небольшим свёртком в руках.
— У меня в Копенгагене живет дальний родственник. Тоже антиквар.

Любителей скандинавского серебра в Москве, к сожалению, маловато. Я даже не помню, когда рассказал ему про вас и ваше увлечение 18 веком. И надо же, Якоб, вечно замороченный проблемами своего многочисленного семейства, запомнил наш давний разговор. И прислал мне вот это.

Марк Семёнович, наконец-то, справился с упаковкой.

Я достала из сумочки пару хлопчатобумажных перчаток и приготовилась взять в руки историческое сокровище.

— Хороша! Чудо, как хороша! — залюбовался мастерски сделанной серебряной вазочкой старый делец.

— У неё какие-то странные оплывшие края. Вы не находите, коллега? Такое впечатление, что вещицу эту пытались расплавить.

— О, я чувствую своими семитскими потрохами, что это особенная плошка: с историей! Здесь и фамильная монограмма имеется.

— Где? Дайте взглянуть.

Я успела разглядеть заглавные латинские буквы « V» и «Е». После этого лавка Марка Семёновича медленно поплыла у меня перед глазами. Я плавно сползла со стула и улеглась на драгоценный бухарский ковер.

В голове бешено крутилась карусель с маленькими детскими лошадками. Мне захотелось крикнуть: «Хватит! Довольно! Остановитесь!». Перед закрытыми глазами зажглись десятки слепящих прожекторов.

— Дайте я! Неужели так трудно сунуть человеку под нос ватку с нашатырем? — гудел недовольный сочный голос домработницы Томы.

— Чего ты на меня голос повышаешь? Шалава люберецкая!

— Ах, шалава.. Тьфу на вас! — беззлобно парировала прислуга. — Тогда сами будете готовить на обед фаршированную щуку. Сегодня же уйду работать к Павленкам на третий этаж. Они мне и зарплату предлагают больше.

— Я вас умоляю! Павленки обещали ей большую зарплату… Ладно! Не кипятись. Не видишь, старый человек в стрессе, — примирительно затухал сердитый голос антиквара. — Сидела – сидела мадама и бряк всей тушей на пол… Ох, у меня сердце, кажется, прихватило. Тащи нитроглицерин, корова ты этакая!

— Вы потише своим поганым языком метите. У неё вон веки дрожат. Она в себя приходит и всё слышит. Такая жара, а молодая баба надевает парик. Ясно ведь — тепловой удар получишь. Зачем так себя мучить?

— Понятно зачем, — авторитетно заметил хозяин магазина. — Чтобы «барбосы» муженька-миллионера не усекли, где она пасётся. Мадам, я уверен, скупает у меня посуду в личный резервный фонд…Ксения Львовна! Обожаемая вы моя! Что ж вы нас с Томой так пугаете?

Я с помощью расторопного торговца и его преданной домработницы уселась на изысканную софу в стиле ампир.

— Холодненького кваску?
— Нет. Воды, пожалуйста. Если это вас не затруднит…

Хозяин с прислугой скорбно взирали на то, как я судорожно глотаю воду без газа.

— Марк Семёнович, у вас есть электронный кошелёк?
— Конечно!
Я достала из своей модной безразмерной сумки ноутбук.
— Я беру вазочку и, надеюсь, данная сумма вас устроит.
Старый еврей зорко всмотрелся в цифры на мониторе. Опыт и

выдержка бывалого коммерсанта не помогли. Антиквар шумно сглотнул.
Я бесцельно брела по Гоголевскому бульвару. В голове, словно при замедленной съёмке продолжали кружиться карусели. Солнце нещадно

палило макушку.
Парик, пиджак и брендовая сумка покоятся на дне дешёвой пляжной

авоськи. Волосы собраны в тугой пучок. Розовая маечка с принтом повзрослевшей куклы Барби обтягивает бюст. Дешёвые хлопковые бермуды… Не дать – не взять, рядовая жительница спального района, решившая прошвырнуться по центру города, чтобы убить неожиданно образовавшееся среди рабочей недели «окно».

Я подхожу к городскому телефону. Синяя подвесная кабина разрисована граффити, но внутри висит целёхонький телефонный аппарат. Набираю номер, жду, когда раздадутся три длинных гудка и тут же кладу трубку на рычаг. Следующий раз жду два гудка. Третий раз – шесть гудков. На седьмой гудок на другом конце поднимают трубку.

— Привет от Жорика из Солнцево!
— Короче, — неприветливо откликается трубка.
— Нужен. Срочно. Загранпаспорт с открытой шенгенской визой. И

любой вариант выезда из России в Скандинавию. На завтра. — О, кей! Тариф известен?
— Да.
— Перезвоните через два часа. Код: 5-2-4.

Бульварное кольцо тихо шелестит в жёлтом знойном мареве. В тени все скамейки оккупированы парочками. Они сидят как вороны на спинках скамеек. Современная молодёжь не напрягается по поводу приличий, не стесняется проявления своих чувств — смачно целуется. В ход идут языки. Кажется, что влюбленные пытаются проглотить друг друга. Я завидую проявлению этой животной страсти. Я и сама с удовольствием сейчас проглотила бы какого-нибудь молодого и праздного мачо. Дело в том, что в стрессовой ситуации у меня усиливается либидо. Да и сексуальнного партнёра давненько не было. Последний раз я была с мужчиной во время новогодних праздников. В подмосковном пансионате без присмотра оказался симпатичный женатый мужик. Крупный, лобастый, похожий на молодого племенного бычка. Но — с застенчивой, милой улыбкой. Мы разговорились. Тема оказалась спонтанной – фильмы Тарковского. А любимый фильм одинаковый – «Солярис». В постели он называл меня нежно «Харри». Я решила подыграть и шепнула в ответ «Крис». Жена появилась в то же утро после события Х. Подъехала прямо к завтраку. Я предпочитаю для развлечений территорию партнёра. Когда кавалер после неправедных трудов изволит сладко почивать, я незаметно линяю в свой номер. Да, отменная интуиция у супруги «Бычка», нечего сказать!

…Разморенная жизнью и жарой, не слишком фартовая с виду деваха, с трудом переступая по асфальту в босоножках на массивной платформе, тащится к ближайшей станции метро. В пляжной сумке у неё лежит новенький краснокожий паспорт…

В спину, между лопаток, дунуло холодом. Как будто рядом пролетел коршун и взмахнул чёрным крылом. Я невольно сбилась с шага. Это грубая ошибка. Слишком давно я не чувствовала этот ветерок позади себя. Расслабилась. Нельзя спотыкаться и оборачиваться. Как и смотреться в витрины. Спина моя – настоящий локатор пристальных взглядов. Больше трёх секунд, значит, «хвост». Я лениво притормозила около станции метро. Не спеша подошла к киоску. Купила бутылку пива. Тут же за киоском, в

компании подобных моему персонажу товарищей выпила его из горлышка. Позиция очень удобная. За спиной стена, перед глазами вся площадь. Ничегошеньки подозрительного. На всякий случай разворачиваюсь спиной к площади и прошу у соседа лишнюю сигарету.

Ощущение холода возникает мгновенно. Между лопаток пробегают противные мурашки. Самое время нырять в метро. Начинается час-пик.

В толпе можно затеряться, если она не слишком плотная и в ней, как в потоке воды, есть возможность лавировать. Но я полагаюсь не только на это. Можно незаметно изменить облик — снять на ходу футболку и остаться в летнем открытом топике. Сдёрнуть резинку и распустить волосы по плечам. И вот тогда ты растворяешься в людском море словно капля.

Через 40 минут я открываю входную дверь в заплёванный подъезд на окраине Москвы.

Об этой маленькой однокомнатной квартире не знает ни Славка, ни Максим. Мои близкие много чего не знают обо мне. Но иначе нельзя. Иногда мне нужно побыть одной. В своей тайной норе мне легче приводить шкуру в порядок.

Показалось?
Или – шиза не дремлет, мания преследования бодрствует?
Можно проверить уже много раз испытанным способом — исчезнуть на

время. Потом опять прислушаться к ощущениям своей чуткой спины. Достаю из сумки бутылку холодного пива. Меня мучает жажда после погони. Нервное перенапряжение дает о себе знать легким тремором в мышцах. Пальцы едва слушаются. Тремор усиливается, стеклянная бутылка выскальзывает из рук и не разбиваясь катится с шумом по голому паркету. Дрожь усиливается, колотить начинает всё тело. Кожа на руках бледнеет и местами становится прозрачной. Я отчётливо вижу текущую толчками по сосудам кровь, тёмно-розовые волокнистые мышцы. Скорее аптечку! Паника затрудняет дыхание. Я на полупрозрачных ногах продвигаюсь в сторону кухни. Коробка из-под обуви набита лекарствами. Вожделенная

облатка с таблетками по закону подлости не попадается на глаза, хотя я уже вывалила содержимое коробки на кухонный стол. На лбу выступает холодная испарина. Я запрокидываю голову назад. Из горла вырывается протяжный вой. Он бьётся о бетонные перекладины, леденит кровь. Но соседи, живущие за тонкими, хлипкими стенами не слышат его: по всему дому работают включенные телевизоры. Прайм-тайм…

«Я справлюсь!» — твержу я раз за разом. Неуправляемого желания выть больше нет. Я могу свободно вертеть собственной головой. Таблетки лежат под упаковкой с ампулами рутина. Я чувствую, как дыхание выравнивается, и грудная клетка больше не ходит ходуном. Острой нужды в медикаментах уже нет. «Ну вот! Ты самостоятельно купировала припадок. Молодец! Ты можешь этим управлять. Пока частично. Главное – не отчаиваться! А то, что касается сегодняшнего следа… Нужно просто на время уехать из Москвы. Забыть московские запахи и тогда … верхним нюхом проверить: были они или нет.

Часть 2. Аскольд

— Господа, прошу подойти ко мне участников международной конференции «Гольфстрим: социальные последствия охлаждения». Компания «Велла-тур» и я, ваш гид, зовут меня Аскольд, рады вас приветствовать. Извольте получить ваши конверты с билетами и программой нашей поездки. Занимайте места в вагоне. Поезд скоро отправляется.

«Какой симпатичный!» — пропела дама с пышными формами, подмигивая своей товарке. Она обладала громким, хорошо поставленным голосом бывалого лектора. Парень-гид, наверняка, её услышал, но виду не подал: сказалась профессиональная привычка не флиртовать с туристками. А дама не унималась:

— Очень симпатичный! Фигура спортивная… Одет дорого и по моде… А это, что на лодыжке? Ого! Золотая цепочка. Блин, Люся! Вот так всегда! Гей…

Профессорша разочарованно скривилась и переключилась на ровесника-доцента.

Ленинградский вокзал буднично гудел, смирившись с бесконечным потоком людей. Девушка с двумя длинными хвостиками, спускающимися впереди на светло-серую безразмерную футболку, производила впечатление существа растерянного и беззащитного. Рыцари отыскались быстро, правда, слегка перезрелые.

— Девушка, вы случайно не на научную конференцию едете? Случайно «да»? Замечательно! Позвольте рюкзачок… локоток… Осторожно – ступенька! Разрешите представиться: Демосфен Владленович, доктор философских наук, институт философии РАН.

«Девушка» бросила последний скользящий взгляд вдоль платформы. Вроде бы чисто. Можно теперь и знакомство заводить.

— Очень приятно! Я Наталья, аспирантка, — голос бархатный, улыбка сахарная, взгляд затянувшийся. Кавалер в полуобморочном состоянии.

— Уверена, поездка будет незабываемая.

Участники конференции возбужденно и радостно галдели, запихивая под полки свои громоздкие чемоданы. Не успев рассесться по своим местам, доценты с кандидатами взялись распаковывать припасённую снедь. У мужчин в сумках призывно позвякивали бутылки. «Научное» мероприятие началось ещё до отхода поезда.

— Девушка, а вы из какого вуза? — не выслушав ответа, седовласый дядька продолжил. — Вы по какой части будете: социология, история, юриспруденция?

— География.

Дядька сказал «А!» и отстал. Чем ему не угодила география, не знаю. Вообще-то Гольфстрим – это тёплое течение в Атлантическом океане, а не социальная группа риска.

Со всех сторон предлагали откушать, чем бог послал, и непременно выпить. Это назойливое хлебосольство всегда меня раздражало. Я нашла простой способ отсекать гастрономические домогательства соседей по купе.

— Ой, спасибо вам огромное! Так жалко, что мне нельзя ничего жаренного. Гастроэнтерит в запущенной форме.

Желудочно-кишечные недомогания пользуются неизменным уважением у пассажиров дальнего следования. От меня отстали. Но теперь смотрели как на несчастного инвалида, нуждающегося в чуткой опеке. Каждый пассажир считал себя наиболее компетентным в вопросах заболеваний внутренних органов, а свои таблетки наиболее правильными. Надо было соглашаться на курицу-гриль.

Объявился гид, благоухающий дружелюбием и заботой.

— Господа! Завтра в 5.20 утра мы прибываем в Санкт-Петербург и пересаживаемся на автобус. А пока всем — спокойной ночи!

Пожалуй, можно и поспать. Никто из соседей меня не насторожил. В результате внешнего осмотра установлено, что это профессорско- преподавательский контингент московских вузов. Средний возраст – 52 года. Физический и интеллектуальный уровень не вызывает опасений.

— Здравствуйте! — радостно завопил мой сосед по автобусу.- Вместе, значит, путешествовать будем? Разрешите представиться: Евгений Иванович, профессор, доктор исторических наук. А вас как зовут?

— Наташа. Я — аспирантка. Географ.

— Тоже, значит, Гольфстримом занимаетесь. Так-так… Мне, когда коллеги предложили принять участие в этой, так сказать, международной конференции, я в первый момент отказался. Я,

знаете ли, не пью, Наташенька. Совсем то есть… А потом на досуге покумекал, понял, что такая, понимаете, серьёзная проблема, что увиливать никак нельзя. Я, Наташенька, вырос в деревне. Родители мои самые, что ни на есть, простые крестьяне, но, что такое проблемы Гольфстрима, мы сечём. И сечём, я вам доложу, в корень. Вот остынет он, Гольфстрим этот проклятый. Куда, я вас спрашиваю, попрут все эти скандинавы? К нам в Россию и попрут. У нас чернозём, реки, озёра, просторы. Эх! Недвижимость опять же. Чем, спрашиваю, их обеспечивать, какую занятость давать? Ребята они работящие. Но нам, русакам, тоже, знаете ли, хлеба с маслом, а ещё и конфет внукам… Проблема!

Евгений Иванович продолжал вещать, не задумываясь над тем, слушают его или нет.

— Я вам скажу откровенно, Наташенька. Я защищал докторскую по специальности «История КПСС». Если бы не известные события, я бы давно заведовал кафедрой. Разъяснял бы молодёжи текущую политику партии. Я молодежь люблю…Отечески, так сказать. Без всякой там пошлости. Меня в Московском горкоме знали, сам Гришин руку жал. Вот такие дела, — профессор скорбно вздохнул. — А теперь про Гольфстрим балаболить приходится.

Размеренный шум двигающегося туристического автобуса убаюкивал, а риторические пассажи словоохотливого соседа мешали дремать. Через полчаса мне захотелось заткнуть ему рот пачкой с влажными салфетками

Несмотря на раздражающую болтливость, внешне Евгений Иванович производил приятное впечатление. Фигура без какого- либо намёка на выступающий вперёд живот. Подтянутый, моложавый, несмотря на солидный возраст, мужчина. В модной рубашке с короткими рукавами и с бейсболкой на голове

профессор смотрелся вполне современно. Вот только умение выражать свои мысли…

На фоне корявых умозаключений доктора наук речь молодого гида звучала особенно выигрышно. Я прислушалась и обнаружила, что Аскольд рассказывает интересно и складно. Стиль его речей напомнил мне Москву 70-ых годов. Так раньше говорили московские инженеры, учителя и даже старшеклассники. Я ностальгически заслушалась. Надо признать, такую русскую речь я очень люблю.

Автобус наматывал километры по гладкой, словно отутюженной, финской дороге. Леса были знакомые, такие же, как под Питером. Смотреть на них особого смысла не было. Сосед мой, наконец-то, умолк и сосредоточился на фотографировании окрестностей. Он щёлкал всё подряд, не забывая периодически делать selfy. Очевидно, в доказательство собственного присутствия на местности. Пришлось смотреть вперёд.

А впереди из-за спинки кресла первого ряда выглядывало рельефное, спортивное плечо гида. И вьющиеся белокурые волосы, стянутые на затылке в аккуратный хвост. Моё сердце пропустило один удар. Я словно увидела картинку из прошлого. Другой мужчина с похожей прической и таким же льняным цветом волос. В груди заныли старые раны. Я на некоторое время прикрыла глаза — захотелось отогнать призраков.

Чтобы не думать о другом мужчине, я решила приглядеться к новому. Итак — Аскольд.

Крепкий профессионал. Имеет серьёзную гуманитарную подготовку. Корректен. Ко всем туристам и особенно туристкам относится одинаково приветливо и предупредительно. Ни одной дамы не выделяет. И это правильно.

Сколько ему? От силы лет 25. Блондин. Лицо симпатичное, но заурядное. Не слишком волевой овал лица прикрывает узкая кучерявая бородка. Это и очёнь модно и подчеркивает мужественность. И с не очень волевым лицом можно иметь стойкий характер. Природа любит противоречия. Он, по моему мнению, немного похож на хитроватого Алёшу Поповича с картины Васнецова. Щеголь. Тонкая золотая цепочка на лодыжке немного сбивает с толку. На самом деле украшение не сильно портит его мужественный вид. Гей? Пятьдесят на пятьдесят. В целом, не в моём вкусе, если даже не гей. Русская речь без вульгаризмов и молодёжного сленга в таком ещё достаточно легкомысленном возрасте. Удивительно! В нынешнее время даже президенты позволяют себе жаргонные словечки. А этот – ни-ни!

— Аскольд, можно узнать, где вы учились?

— В Сорбонне. До этого закончил Академию туризма в Москве.

На устах учтивая улыбка и только. После ответа тут же обернулся назад.

А ведь, если разобраться, к нему проявила интерес молодая особа.

— Вы потомок русских эмигрантов?
Белокурая бровь поползла вверх.
— У вас русская речь слишком правильная, — не унимаюсь я.
— Я коренной москвич. Более того, мой дед – пролетарий, был

ударником коммунистического труда. Сам я успел побывать октябрёнком. Знаете, что это такое?

— Да. В советское время все школьники начальных классов были октябрятами. Другими словами — будущими пионерами.

Чувствую проблеск интереса, поэтому продолжаю: — А как насчёт иностранных языков?

— Would you like to speak English?

Я перехожу на английский. Этот язык нынче знают даже двоечники. Перехожу на немецкий, потом на французский.

— Неплохо.

— Плюс шведский и немного норвежский. А вы тоже молодец, Наталья.

«Ого! Помнит моё имя. Приятное открытие». Что ж, хватит мёду. Можно теперь слегка и уколоть парнишку. Контрастные процедуры усиливают ток крови.

— С такими способностями и простой гид?

— Ну, это временно, — Аскольд кисло улыбается и берёт в руки микрофон.

Я поняла – беседа закончилась. Неужели обиделся?

— Господа! Извините, что прерываю ваш мирный сон. Сейчас мы послушаем немного музыки. Это фрагмент из симфонии известного финского композитора Яна Сибелиуса «Финляндия». На мой взгляд, эта музыка замечательно озвучивает окружающую северную природу.

Мой сын хоть и окончил музыкальную школу, но вряд ли вспомнит фамилию – Сибелиус. Браво Аскольд!

— А мне больше нравятся его фортепианные этюды, — я настырно пытаюсь возобновить беседу.

— Сожалею, никогда не слышал, — гид виновато улыбается. В глазах не отражается никакого комплекса неполноценности.

Понятно. Знаем обо всём по чуть-чуть. Глубоко нырять некогда. Несчастное полуграмотное поколение. Хотя несчастным он совсем не выглядит.

Я не единственная, на кого произвела впечатление эрудированность молодого гида.

— Аскольд, вы такой высокообразованный молодой человек! — густой грим на немолодом лице дамы-доцента расплавился от умиления. — Вы так интересно рассказываете. Я напишу отзыв о вашей работе на сайте фирмы.

Гид порозовел от удовольствия. Грубая лесть, оказывается, для него не зазорна. Она развеяла в прах все мои жалкие потуги ему понравиться. Дело в том, что я не умею льстить мужчинам.

— Буду рад, — на губах лучшего сотрудника туристического агентства расцвела благодарная улыбка.

Следующие полчаса они мило болтали, не обращая ни на кого внимания.

Я почувствовала себя задетой. Вопреки здравому смыслу, мне захотелось отыграться. Ничего, кроме спортивного азарта, мной в тот момент не двигало. Социальные последствия охлаждения Гольфстрима я уже обсудила. До пункта назначения добираться ещё целые сутки. Дорожная скука и уязвленное самолюбие подтолкнули к мысли: не стряхнуть ли ржавчину с укрытого в закромах арсенала обольщения? Между лопаток слегка свербит. Не колется, а щекотится, будто кто-то водит по коже пёрышком. Это от предвкушения игры. Хочется думать, что только поэтому.

Гид, наверное, решил меня позлить. Собирает вокруг себя дамский кружок и рассказывает о своих захватывающих путешествиях. Историю о том, как он, дипломированный скалолаз, покорял скалы без страховки, слушательницы просят повторить на «бис». По-моему, Аскольд надумал истратить за один раз все стратегические запасы своего мужского шарма. Дамы отвечают на неожиданное к ним внимание неуёмным обожанием.

Подумаешь! Для меня это — как щелчок по скуле чемпиону мира по боксу. Главное — парнишка в игре.

На ужин, который проходит на пароме, плывущим в столицу Швеции, Стокгольм, Аскольд идёт, окруженный плотным кольцом женских тел. Я – изгой, поэтому смиренно стою в сторонке.

— Я всё-таки не понимаю, Аскольд, что хорошего в музыке Сибелиуса? За что вы его цените? — нашлась одна поклонница с мозгами. — Вам не кажется, что его мелодика натянута? От неё веет депрессией?

— К его музыкальному языку нужно привыкнуть. Эта музыка сурова и порой неблагозвучна, но она полна благородства.

Чем не сладкоголосый Орфей? Истосковались женские души по изысканным умным речам. Да ещё и белокурые локоны разметались по спине. Полный улёт!

— А вы, почему не идёте на ужин?
Со мной Орфей разговаривает сварливо и нелюбезно. Имя

почему-то моё забыл…
— Фигуру берегу, — дерзко отвечаю я.
— У вас нормальная фигура. Можете себе позволить

распоясаться за шведским столом. Ассортимент блюд здесь отменный. Присоединяйтесь!

Нет уж, дудки! Сыта я восторгами ваших поклонниц. Моего голоса в этом хоре не будет.

В каюте я прилипла к зеркалу и критически осмотрела себя со стороны. Сконструированный образ серой мышки-аспирантки работает. Но меня это сейчас не радует. Что, если его слегка смягчить? Совсем чуточку. Поменять, например, эту мерзкую безразмерную футболку на приталенную кофточку. Скромному облику это не повредит, но уверенности придаст. Решено! Теперь вы, господин гид, будете на меня смотреть более пристально. У меня третий размер бюста. Нет, СТОП! Ещё не время выходить из образа. Да и кокетничать сейчас с симпатичным молодым

человеком, значит — лишний раз привлекать к себе внимание! Дело важнее флирта.

И я, устыдившись собственного легкомыслия, завалилась спать.

Утром, забыв о доводах разума и подчиняясь сокрушительному желанию Женщины нравиться, я выхожу из каюты в джинсовой юбке мини, надетой поверх модных обтягивающих легинсов.

Первым среагировал Евгений Иванович. Забыв о приличиях, он закричал через весь ресторан:

— Наташенька! Идите сюда. Я вам место занял.

К столу быстрым аллюром подлетел приятель Евгения Ивановича Михаил Николаевич, невежливо задвинул его в угол и, едва справляясь с дыханием, выпалил:

— Наташа! Я вам тефтелек взял. Я вам сейчас блинчиков принесу.

И маститый учёный вприпрыжку бросился в сторону буфета.

А ведь я всего-то сменила джинсовые бермуды на джинсовую мини-юбку.

С седовласыми кавалерами всегда так. Покажи им стройные ножки, и они на грани гипертонического криза.

Гид заметил переполох, но старательно увильнул от возможного соприкосновения взглядами с его участниками, а также неизбежных комментариев. Он занял столик подальше от эпицентра события. Он даже не поздоровался со столь любезным ему дамским кружком, который обосновался рядом. Но его ждал сюрприз.

— Приятного аппетита! — я скромно уселась на краешек стула. — Извините, что отвлекаю от завтрака, Аскольд.

Гид оторвался от еды и упёрся взглядом в мою грудь, обтянутую эластичной майкой. Вежливые люди, разговаривая, смотрят в лицо. Так что, сам виноват. Уважительная причина прервать его трапезу у меня была.

— Я на ужины не хожу, и поэтому не имею представления о программе тура. Вы не могли бы мне рассказать о планах на сегодня?

Я отсчитала 10 секунд. Именно столько времени гид не отрывал взгляда от моего округлого бюста 3 размера. Выглядеть аппетитно моему бюсту помогал правильно подобранный бюстгальтер с круглой чашечкой.

— Экскурсия начинается в 9 часов.

Я немедленно встала и покинула ристалище. Слух у меня очень острый. За спиной не раздалось ни звука. Тефтельки стыли и теряли привлекательный аромат.

Экскурсия получилась скучная. Аскольд рассказывал без обычного вдохновения. Нет, он не сбивался и не мямлил. Он был непривычно сух и неинтересен как рассказчик, старательно отводил глаза в сторону от центра группы. У него это плохо получалось. Его глаза, как железные стружки магнитом, влекло к белой эластичной майке с двумя соблазнительными выпуклостями. Выши груди голодные мужские глаза не поднимались.

Во время осмотра пивоварни Аскольд случайно задел мою голую руку своей рукой и кокетливо вскрикнул «ой!». Прямо, как девушка.

— Что, обожглись? Ай-я-я-й… Дайте подую.

Я повернулась и взяла в руки безвольную кисть. Щёки юнца горели нежным, невинным румянцем. Глаза молили о пощаде. Бедный барашек, напрасны твои мольбы. Я это сделаю и оставлю

тебя наедине с твоими проблемами, зовущимися «юношеская гиперсексуальность». Это тебе наказание за то, что вздумал на меня дуться.

Я наклонилась и легонько дунула на загорелую кожу. На ней проступили мелкие, упругие пупырышки. Какая прелесть, право!

В полдень наш автобус достиг сухопутной границы Норвегии.

— До чего унылая страна! Б-р-р…- Евгений Иванович от досады даже отключил фотоаппарат. — Дома похожи на сараи, присыпанные сверху землёй. У норвежцев что, денег нет на черепицу? Все строения одинакового цвета. Как у нас в колхозе. Только красные, а не серые.

— Крыши укрыты дёрном. Так лучше сохраняется тепло, – по инерции оправдывалась я. — А краска такого цвета, потому что в давние времена она была самой дешёвой, теперь это дань традиции. В этих краях всегда жили очень бедно. Посёлков почти не было. В основном хутора. Путнику издалека виднее человеческое жильё, если дома выкрашены яркой краской. Так ему легче не сбиться с пути и не пройти мимо пристанища.

Я не могла оторвать глаз от проплывающих мимо одиноких хижин. В глазах у меня стояли слёзы умиления.

— Заметьте, Наташа! Никаких палисадников около домов. В Норвегии что, не любят цветы?

— Евгений Иванович, это высокогорная тундра. Здесь розы и флоксы не растут. Зато есть ягель.

— И что, северные олени есть?
Мой сосед поспешно включил фотоаппарат. Весь автобус дружно загудел:
— Северные олени… Где? Где?

Стекла автобуса покрылись мелкими как мурашки капельками дождя. Фотографировать стало невозможно. Профессор разочарованно опустил на колени свой фотоаппарат.

— В Осло вам больше понравится, поверьте на слово. Там нет бордовых домиков, зато много роз и рододендронов.

Доцент Вострухина решительно встала со своего места и повернулась к пассажирам лицом.

— Товарищи! Сегодня в 20.00 по местному времени состоится первое пленарное заседание нашей конференции. Пожалуйста, не забывайте ваши доклады. Василий Семёнович, а у вас «Кант» или «Гегель»? Два «Гегеля» и «Кант»… Отлично! Вера, не забудь кипятильник. Товарищи, чай и сахар каждый приносит свои. Ирина Петровна, надеюсь, салями не протухла?

Гид беспомощно разевал рот, пытаясь вклиниться в речь туристки и озвучить дальнейшую экскурсионную программу. Вострухина каждый раз его опережала и напоминала коллегам о ещё каком-нибудь «научном изыскании».

Её зычный, бригадирский голос и энергичные манеры вывели меня из слезливо-романтического настроения. Гид здесь был не при чём. После случая в пивоварне я разом потеряла к нему интерес. К счастью, он оказался робким юношей и не лез ко мне со своими пылкими признаниями. Все мои мысли были поглощены Норвегией.

Пленарное заседание я, разумеется, проигнорировала. Меня вновь охватила жажда переодевания. Элегантные брюки заменили собой трикотажные легинсы, строгая блузка и дорогие туфли дополнили образ деловой дамы. Парик, очки, портфель, зонтик — всё было приготовлено заранее. Пока мои коллеги вынимали из чемоданов «доклады», я уже садилась в такси.

В четвёртом часу утра в фойе гостиницы повисла густая как вата тишина и горел приглушённый свет. Ноги, отвыкшие от высоких каблуков, гудели и отказывались идти дальше, но мягкий покойный свет манил и обещал окончание долгого дня.

Я сбросила туфли и с удовольствием пошла босиком по ворсистой ковровой дорожке неброского бежевого цвета. От усталости глаза то и дело схлопывались. Был шанс заснуть на ходу подобно боевому коню. Слава Богу, до лифта — рукой подать. Мне оставалось продержаться ещё какую-то пару минут, чтобы спокойно упасть в кровать и тут же заснуть.

— Наталья!

Мне почудилось, что к уху приставили мегафон. От неожиданности я выронила туфли.

Голос был требовательный и знакомый.

— Добрый вечер, Аскольд! – процедила я сквозь зубы и развернулась на 180 градусов. Тебя сейчас только не хватало.

— Скорее доброе утро! — лицо Аскольда было суровым, но не злым.

Парень, несмотря на поздний час, щеголял в костюмных брюках и строгой белой сорочке. Деловой стиль прибавлял ему несколько лет, но зато добавлял уверенности и сексуальности.

— Ваши коллеги вас потеряли.

— О! Заседание ещё не закончилось? Не все «доклады» опорожнили? Интересно, что больше понравилось: «Гегель» или «Кант»? «Французских материалистов» прикончили ещё на пароме. Вы разбираетесь в научном сленге?

— Отчасти…Заседание в основном закончилось, но несколько секций ещё продолжают вести научные дебаты. Я провожу вас.

— Спасибо, не стоит. Тезисы своего доклада я сдала руководителю секции сразу по приезду в отель, так что…

— Вы едва держитесь на ногах.

Аскольд стоял посреди гостиничного холла, неумолимый как медсестра во время вакцинации учеников младших классов.

— Русские туристы обычно сбегают из отеля в ночные клубы со стриптизом. А куда бегали вы, да ещё в деловом костюме?

— В местный зоосад.
— Зоосад закрывается в 19 часов. Я это точно знаю.
— А я ходила в ночной зоосад посмотреть на спящего

бегемота. Это что, допрос? Насколько я помню, советские времена миновали и гидам больше не вменяется в обязанность следить за свободным перемещением своих туристов.

Аскольд ответил с редким по нынешним временам чувством достоинства:

— Меня беспокоит здоровье и благополучие всех 52 туристов из моего автобуса.

— Я здорова. Шли бы вы лучше спать…

Я осеклась. «Да ведь он ещё даже не ложился!». Утром он помог каждой женщине-туристке внести в лифт отеля её чемодан.

Вчера он хлопотал над Верой, которую вдруг затошнило посреди дороги. Все эти дни он зорко и тактично следил за тем, чтобы туристы не разбредались слишком далеко во время экскурсий. На нём лежал приличный груз ответственности за жизни расслабившихся на отдыхе взрослых людей, которые, как известно, бывают хуже детей. Аскольд не отмахивался от ответственности и не спускал ситуацию на тормоза по принципу «авось всё пройдёт нормально».

Я не видела, чтобы другие гиды так напрягались. Коллеги Аскольда обычно с чувством исполненного долга заваливались спать после окончания утомительного переезда и расселения туристов в гостинице. И это их законное право. Наш Аскольд,

несмотря на смертельную усталость, не позволяет себе спать, пока его туристы не угомонятся. Мало ли, что стрясётся? Я осознала его благородство вдруг, в один миг. Милый барашек, с которым я глупо заигрывала, ведёт себя лучше иных взрослых мужиков.

Я стояла перед славным молодым человеком пристыженная, устыдившаяся собственного эгоизма, с опущенной головой.

Теперь настала моя очередь сверлить взглядом грудную клетку собеседника. Аскольд подошёл слишком близко, и я против собственной воли заглянула в распахнутый ворот его белоснежной рубашки. От такой рубашки веет строгостью и порядком. Она внушает чувство защищенности. Но не только…

Из-за ворота выглядывали тёмные жесткие завитки волос. Он не похож на милого барашка. Скорее это полный сил и избытка тестостерона молодой телец. Я прикусила нижнюю губу.

— Я попросил служащего отеля разбудить нашу группу в 6 утра. Автобус отъезжает в Берген в 6.30. Постарайтесь немного отдохнуть, — ровным, доброжелательным голосом, словно маленькой девочке, сказал гид.

О сладком, покойном сне можно было забыть. Я, не сняв одежды, опрокинулась навзничь на аскетично-тёмное, без дизайнерских изысков покрывало и так пролежала до тех пор, пока в номере не ожил сам собой телевизор. Моё тело и душа сравнялись в весе и теперь витали высоко в облаках. Спать не хотелось ни капельки. Когда в утренней тишине загремел голос телеведущего, я, наконец, поняла:

«Какой ужас! Я влюбилась».

Утром гид, раздражённый как любой не выспавшийся человек, мутными глазами пересчитал своих туристов и улёгся на переднем сидении спать.

У меня в груди не дрогнула ни одна жилка, когда Аскольд прошёл мимо.

«Показалось», — облегчённо вздохнула я.

— Наташенька, вы сегодня такая хорошенькая и томная, — по- доброму, как родной дедушка, сказал Евгений Иванович. И вдруг изменил тон. — А вы пропустили сюрприз.

Профессор игриво пошевелил бровями.
— Какой сюрприз? – я еле сдерживала зевоту.
— Я тут без вас занимался моносексом…
— Чем, простите?
— Я пролил чай из термоса на футболку.
Евгений Иванович, как впрочем, большинство его небогатых

коллег, незаметно тырил со шведского стола во время завтрака еду и напитки. Чай он потихоньку сливал в старенький термос. Переполненный термос дал течь.

— Футболка вся вымокла. Пришлось её снять, — мой сосед перешёл на свистящий шёпот. — Я остался по пояс голым.

Евгений Иванович глупо хихикнул.

— Учтите, дорогой коллега, медики утверждают, что заниматься моносексом очень вредно. Это хуже, чем одновременные занятия эксгибиционизмом и онанизмом.

Ужасно хотелось спать. Я злилась на себя и обижала ни в чём не повинного, милого и нелепого старика. В прочем он не понял и половины из сказанного вредной соседкой. Но на всякий случай надулся. Пришлось заглаживать собственные колкости мелкими подношениями. Я вручила старику несколько магнитиков, которые его страшно обрадовали и примирили с моей грубостью.

Настоящая красота Норвегии открывается не сразу. Она до времени оставляет вас в неведении, чтобы потрясти сразу и на всю оставшуюся жизнь.

— Евгений Иванович! Вы свалитесь за борт.

Доцент Вострухина переживала не зря. Профессор Доценко пребывал в состоянии глубокого маниакального синдрома. Он нажимал на кнопку фотокамеры по несколько раз за секунду. Никакие отвлекающие манёвры не помогали. В данном случае я была солидарна со своим соседом. Я испытывала чувство полного безрассудного восторга.

…Тёмно-зелёные горы сжимают фьорд между своими исполинскими плечами. Недовольно рокочущий великан-водопад пытается своей водяной дланью достать до кораблика, подплывшего к нему слишком близко. Вокруг не одной мягкой уютной линии. Только торжествующая монументальность.

Помимо восторга я испытываю боль, глядя на всю эту умопомрачительную красоту вокруг. Справиться с болью помогает влюбленность. Она даёт ощущение комфортной лёгкости. Плывёшь среди мягких облаков, а рядом звучит тихая нежная мелодия. Даже не требуется в этот момент лицезреть предмет своего увлечения. Приятное состояние. Не то, что любовь, которая может придавить тебя к земле как тяжёлый крест. Правда, при мысли о Нём дыхание перехватывает как в первый раз. Может, это от того, что последний раз я влюблялась целых 22 года назад. Ощущения посвежели?

— Ой, смотрите! Спутниковая антенна.

Действительно, на отвесной скале прилепился дом с антенной внушительных размеров. Он смотрелся немного странно и очень одиноко посреди окружающей дикости.

— Норвежские затворники, — обронил кто-то из нашей группы.

Русские туристы примолкли. Дом на скале будоражил воображение и одновременно вызывал чувство тоски.

— Не у кого соль попросить, — сострил кто-то и вывел зрителей из оцепенения.

Ну, конечно, это был наш замечательный гид.

— Хутора – исторически сложившаяся форма проживания норвежцев в сельской местности. Хутор – это отдельный дом с хозяйственными пристройками. Сейчас очень модно иметь такой сельский дом. Не страшно, что в глуши. Везде есть Интернет. Можно не только дышать свежим воздухом, но и работать на дому, – гид продолжал вести экскурсию. — Такой образ жизни не свидетельствует о замкнутости и необщительности местного населения. Чтобы это доказать, я хочу пригласить вас к жителям ближайшего на нашем пути городка на вечеринку. По российским понятиям это не тянет и на село. Всего десяток домом, кирха и таверна. Тем не менее, это община, по сути — отдельный муниципалитет. Так что, жду вас нарядных в холле гостиницы в 19-00.

Я с трудом справляюсь с волнением. Простейшее действие – выбор одежды, превратился в мучительную и, главное, слишком долгую процедуру. Нечего было влюбляться! Нужно упростить выбор. Мне нужны туфли с удобным каблуком, как-никак на танцы иду, и платье. Всё остальное – по боку.

— Снова в зоосад собрались? — Аскольд загораживает своей спортивной фигурой половину коридора.

— Ваша острота звучит двусмысленно. Я могу подумать, что оделась неуместно.

— О нет, что вы! — спохватился Аскольд и моментально покраснел. — Ваше платье великолепно. Я решил, что вы снова хотите исчезнуть.

— Нет, я слишком люблю танцевать, и поэтому не собираюсь никуда исчезать сегодня вечером.

Аскольд сменил бермуды и футболку на серые слаксы и рубашку в мелкую голубую клетку. Ему всё это к лицу. Я украдкой любуюсь им.

Идиллию нарушили наши учёные дамы. Они вывалились из соседнего номера целой гурьбой, слишком громко и возбуждённо смеясь. Коридор заволокло дурманом из модных запахов. Я едва не задохнулась. Тётки радостно загалдели и обступили Аскольда со всех сторон.

— Тише, дамы! Если все собрались, то мы отправляемся.

Мужская часть группы дружно проигнорировала поход на танцы. Кто бы сомневался! Слишком много жира на талии и лени.

Всю дорогу доцент Вострухина тараторила, не смолкая. И не давала мне ни единого шанса перемолвиться хоть словечком с предметом моей неожиданной влюблённости.

Из её накрашенных жуткой сиреневой помадой уст лились бесконечные восторженные возгласы по поводу удивительной поездки и изумительной страны.

Городок располагался на небольшой живописной полоске суши, между двумя маленькими фьордами, похожими на тихие речки. Редкий случай! Гид подтвердил, что это именно фьорды с морской водой, а не пресные речушки.

Маленькая кирха с колоколенкой оживляла довольно унылые берега. Местная достопримечательность – «Кабачок Йоргена» напоминал одноэтажную сельскую школу.

— А это, что такое? – успела вставить одна из дам посреди короткой паузы, вдруг нечаянно возникшей в промежутке между утомительной стрекотнёй её коллеги.

Она указывала на многометровый валун, который лежал в воде недалеко от берега. К валуну вели деревянные мостки.

— Это предмет местного языческого культа. Шучу! — Аскольд осклабился. — Местные жители добрые лютеране. А это что-то вроде любимого места для романтических прогулок. Норвежцы обожают прогулки пешком.

Из дверей кабачка зазывно доносилась громкая живая музыка. Паре озорных скрипок подпевал разгулявшийся аккордеон. Играли разудалую кадриль. Пол и потолок кабачка сотрясались от дружного топота и хлопков в ладоши.

— А у них здесь весело.

— Мы не помешаем? Здесь так мало жителей. Они все друг друга знают. Чужаков не любят пускать на свою вечеринку, — скептически заметила преподаватель философии. Та, которой не очень понравился Сибелиус.

— Ну что вы! Вам будут ужасно рады, потому что здесь всегда не хватает для танцев дам.

Учёные дамы замерли, не веря своим ушам. Вострухина, как всегда, среагировала первой.

— Yes! — сказала она, энергично сгибая в локте руку с зажатыми в кулак пальцами. — Оторвёмся по-полной, девчонки.

Дамы с некоторой опаской зашли в гостеприимно распахнутые двери.

На танцполе кружились две пары, а с десяток крепких, атлетически сложенных мужиков среднего возраста, сидя за столиками, радостно хлопали им в такт.

— А кто все эти… симпатичные молодые мужчины? — робко поинтересовалась Вострухина.

— Это дорожные строители и инженеры. Работают вахтовым методом. Строят рядом в горах новый автобан и тоннель. А местные жители в основном лесорубы.

— Обалдеть…- Вострухина обвела восторженным взглядом сидящих работяг.

Те заметили дам, робко сбившихся у двери в кучку, и теперь выворачивали шеи, чтобы их разглядеть. Потом дружно встали. Рослые парни в отутюженных брюках с приветливыми улыбками на мужественных, обветренных лицах заслонили свет люстр.

Маленький оркестр тут же заиграл вальс. Для знакомства. Не прошло и минуты, как все дамы были разобраны.
Меня подхватил светлоокий викинг – косая сажень в плечах. — Меня зовут Ларс, — вежливо представился он по-английски. — А меня Наталья, — ответила я ему по-норвежски.

— Вы, наверное, из Северной Норвегии, — озадаченно нахмурил высокий лоб красавец-скандинав. — Я работал в Тромсё. Там все говорят как вы.

— Я из Москвы. Туристка. Мы здесь проездом. Гид предложил зайти потанцевать.

— Ни за что не подумал бы, что вы русская.
— Вы не любите русских?
— Не в этом дело. Просто… Я удивлён.
Ларс совсем растерялся и замолчал до окончания танца.
Его сменил парень пониже ростом и поплотнее, с мягкими

мелкими чертами лица. — Кнут.

— Наталья.

— Вы замечательно говорите по-норвежски, Наталья. Я рад, что в России так интересуются нашей страной. Я бывал в Петербурге. Это очень красивый город.

Кнут прекрасно вёл в фокстроте.

Большинство наших дам танцевать фокстрот не умело. Они сели за столики. Только Вострухина согласилась попробовать

несколько движений с крепким добродушным бородачом. Он терпеливо показывал ей шаги и беззлобно улыбался, когда она наступала ему на ноги. Через несколько минут россиянка худо- бедно освоилась с ритмом и шагами. От нечаянной радости глаза немолодой женщины распахнулись как две форточки от сквозняка. Она вдруг засмеялась счастливым девичьим смехом. До конца вечера Вострухина больше не меняла партнёра. Взор её становился всё теплее. Она задёргала бедного Аскольда просьбами перевести её кавалеру банальные фразы. Могла бы и на пальцах показать. Аскольду приходилось отставлять в сторону запотевший бокал с пивом и, натянуто улыбаясь, переводить с русского на норвежский фразы типа «здорово!» или «ты клёвый!».

Все танцы Аскольд уютно просидел около барной стойки, потягивая тёмный душистый напиток.

— Дамы! Последний танец и мы уходим. – Русские слова прозвучали как гром с ясного неба. — У-хо-дим… Все хорошо расслышали?

В ответ раздались разочарованные возгласы и даже тихие стенания. Общение уже переросло в фазу угощения. Большинство сложившихся пар предпочло танцам гастрономию. Хозяева подавали свежее крабовое мясо. Хотя гостьи не отличались особой красотой и свежестью, ни одна из них не осталась без знаков внимания. Местные мужчины очаровывали своей галантностью. Нашим дурнушкам трудно было устоять под напором скандинавского обаяния. Кто-то уже и подзабыл, что это такое — мужское внимание. Расставаться с новыми знакомыми никто не спешил.

Маэстро, уловив поникшее настроение публики, заиграл танго. Хозяева приободрились и потянули дам на танцпол.

— Вы позволите? — Аскольд протянул мне руку.

Я удивлённо уставилась на гида.

— Это не медляк, юноша. Это настоящее танго, «Слёзы любви» называется.

Я дала ему время одуматься. Юноша оказался упрямцем

— Здесь полно отлично танцующих кавалеров. И каждый готов вас пригласить. А я, честно признаться, давно не танцевал танго. Но! Во-первых, мне очень хочется попробовать. Во-вторых, вы – девушка из моего автобуса, и я вас на танго никому не уступлю.

Ого! Только бы сердце от радости не выпрыгнуло наружу.
— Я согласна. Ваша честность подкупает. Последовательность

шагов помните?
По тому, как он неуверенно обнял меня за талию и принял

мою руку в свою ладонь, я поняла — скоро собьётся.
— Аскольд, вы слишком скованны. Танго — танец страсти. Я не

прошу меня лапать, но попытайтесь немного расслабиться.
Видел бы меня сейчас мой незабвенный импресарио Диего Гонсалес. «Ты позволяешь дилетанту вести себя в танго!!! Ты,

которую все называют божественная Кло!»
— Вы потрясающе танцуете. Вы, наверняка, давно занимаетесь

бальными танцами и у вас какой-нибудь громкий титул. — Почти угадали.

— А вам приходилось участвовать в Венском балу?

— Было дело… Кружил меня как-то наследник австрийского престола.

— Простите? Австрия, насколько я знаю, сейчас республика…

— Я хотела сказать — кавалер в костюме наследника, — срочно поправилась я. Мой партнёр охотно принял такую версию.

— Один мой приятель, между прочим, отличный баскетболист, отложил мяч и занялся бальными танцами. Я сначала подумал – чудит. Двухметровый красавец. Лучший в команде центровой… И

вдруг — осанка… смокинг… На «ура» проходит кастинг на Венский бал в Москве. Потом получает приглашение танцевать в Вене. Говорит, что ничего подобного в жизни не испытывал. И правда, в этом есть что-то старомодное и милое. Как в антиквариате.

— Да! Сейчас прилично танцующий молодой парень – почти герой.

Я тоскливо вздыхаю.

— Мама водила меня в школьные годы в танцевальную студию. Я придумывал самые изощрённые способы, чтобы туда не ходить. Боялся, что знакомые пацаны меня засмеют.

— А теперь не боитесь?

— С такой партнёршей?!.. У меня к вам есть одна просьба, Наталья. Вы не поможете мне подтянуть норвежский? Я краем уха уловил, как вы легко на нём общаетесь.

— Боюсь, не получится. Пробиться к вам сквозь живой заслон из женских тел не в моих силах. Наши туристки вас обожают. Они порвут меня в клочья, если я осмелюсь к вам приблизиться.

Аскольд выдержал театральную паузу. Кажется, он упивался моей ревностью. На губах блуждала самодовольная улыбка.

— Вы обижены на меня.
— Я?! С чего вы взяли?
— Конечно, обижены. Я слишком мало уделяю вам внимания.
— Вот ещё… Что за вздор!
От смущения я даже сбилась с такта.
— Вы самая привлекательная девушка в моём автобусе. И я,

действительно, недостаточно уделяю вам внимания. Я готов исправиться.

Аскольд говорил спокойным, будничным тоном, словно речь шла о неправильно уложенном багаже.

— Давайте завтра в 6 утра встретимся в холле гостиницы. — Зачем?

— Обещаю — вы не пожалеете, что отняли у себя лишний час сна. Только наденьте удобную обувь. Желательно кроссовки.

Он делал шаги в танго всё увереннее.

«Он ничуть не влюблён. Ему просто хочется покрасоваться передо мной. Я последний бастион, который пока ещё не пал. Я, наверное, единственная женщина в автобусе, которая не смотрит с обожанием ему в рот. Тщеславный мальчишка!»

Аскольд наклонился к моему уху и тихо произнёс:
— Наталья, здесь нужно начинать с левой ноги…
Я разозлилась. Как смеет этот сопляк делать мне…мне

«божественной Кло» замечания!
— Ого! Птенчик оперился, — моя грудная клетка наполнилась

двумя лишними литрами кислорода. — Ну-ка покружите меня, маэстро.

Гром аплодисментов привёл меня в чувство. «Браво!» — кричали все без исключения посетители кабачка.

Успех у публики меня всегда бодрил. Я замерла на месте и оставила партнёра в стороне. Взмахнула легко и грациозно рукой вверх. Выдержала паузу, вдыхая полной грудью гремящий вокруг себя восторг, и отвесила публике свой лучший поклон.

«Он ничуть не влюблён», — с горечью рассуждала я, стоя под горячими струями воды в душевой кабине. Тело и душа зябнут без ответной любви. «Он ведёт себя как опытный ловелас. Ещё бы! Столько возможностей для флирта. На романы не разменивается. Главное – работа. А мне что прикажете делать? Я влюбилась по уши». Во рту стало горько. Это от слёз. Боже! Как давно я не плакала от любви.

«Не пойду! – отчаянно решила я. — Нечего передо мной красоваться. Самовлюблённый изверг!»

Любопытство, однако, победило гордыню. Около 6 утра я спустилась в холл отеля, обутая в кроссовки. Тяжелей всего для моего самолюбия были последние шаги. Я намеренно опустила глаза в пол, чтобы не сразу увидеть пустой сонный вестибюль и убедиться в том, что меня хладнокровно разыграли.

Аскольд сидел на диванчике лицом к панорамному окну и задумчиво вглядывался в светлые утренние контуры горной гряды. На его плече громоздился внушительный моток толстой верёвки. Услышав мои шаги, он встал и вежливо поздоровался. За спиной в рюкзаке звякнуло железо.

— Вы хотите отвести меня в лесную чащу и там привязать к дереву на съедение волкам?

Аскольд оценил шутку и улыбнулся краем рта.

— Я не привязываю девушек к дереву и не даю их в обиду волкам. Для этого я их слишком люблю. Предлагаю прогуляться по окрестностям. Здесь есть одно классное местечко. Но чтобы его увидеть придётся заняться скалолазанием. Вам когда-нибудь приходилось подниматься по отвесной скале?

— Нет, но что-то мне подсказывает – вы готовы мне помочь. Вам же нужно подтянуть норвежский.

Опять полуулыбка в ответ. Он меня сегодня балует.

Как мне сразу не пришло в голову? Конечно, чем ещё можно заняться с симпатичной девушкой в 6 утра? Одно утешает: если бы он посчитал, что я жалкая развалина, то не стал бы делать такого романтичного физкультурного предложения.

Аскольд поднимался по горной тропинке упругим, быстрым шагом и почти не оглядывался. Совместный подъём в гору мог стать поводом для ненавязчивого ухаживания, но только не для

нашего гида. Зачем подавать лишний раз даме руку и нежно придерживать её за талию на крутом подъёме? Раз согласилась лезть в гору, значит, может сама справиться. Ох уж это современное равенство полов!

Я почти задыхалась, но упрямо молчала и не просила сбавить темп прогулки. Мне помогала тащиться в гору злость. Моё лицо, наверняка, перекашивало от бессильной злобы. Наконец, парень воскликнул:

— Вот она!

Мне пришлось далеко назад запрокинуть голову. Бесполезно! Охватить взором отвесную скалу было невозможно. Какая, однако, причудливая игра природы! Это не скала, а скорее одна из граней куба. Ровная, словно вытесанная вручную.

— Неужели по этой гладкой как каток скале можно подняться?

— Можно! Это снизу она кажется гладкой. На самом деле там много удобных выступов.

Я, наверное, слепая. Никаких «удобных выступов» я не заметила. Ещё не поздно отказаться.

Руки опытного скалолаза быстро и ловко разматывали верёвку. Один из концов верёвки он пристегнул карабинами к поясу, который я послушно надела на талию.

— Это для страховки. Я первым поднимусь наверх. Вы пойдёте за мной только после условного сигнала. Для дополнительного удобства, всё — таки это ваш первый подъём, я вобью в скалу специальные штыри. Идите по ним. Старайтесь не отходить от креплений далеко в сторону. Если оступитесь — не пугайтесь! Я вас вытяну. У меня сертификат горного спасателя. Пока! Встретимся наверху.

И он полез. Ловко, без усилий, как ящерица. Движения были бы ещё стремительнее, если бы не необходимость прокладывать дорогу для новичка.

Аскольд оставил мне специальные перчатки с шероховатой поверхностью на тыльной стороне. Это, чтобы руки не скользили. Я натянула их на влажные от волнения кисти.

Верёвка на моем поясе заплясала. Понятно, мой визави уже наверху. Я подёргала ближайший штырь. Он сидел на удивление крепко.

Что это – тест на вшивость или особая честь? Знак особенного благоволения или розыгрыш? Одно утешает: вряд ли он приводит сюда всех поклонниц подряд. Только самых спортивных. Они, наверное, его как-то особенно заводят.

Я с отчаянием человека, приговорённого к смертной казни, приступила к подъёму. Тяжело оказалось только начать. Главное было не оглядываться. Я старательно карабкалась вверх по штырям. Они были вбиты с расчётом на более короткий женский шаг. Какая трогательная галантность!

— Ни в коем случае не смотрите вниз! — голос Аскольда прозвучал на удивление где-то близко. — Только вверх! Видите мою руку?

Я не была в состоянии делать лишние движения. Мышцы окаменели от напряжения, пот застилал глаза. Протянутая человеческая рука казалась наваждением, миражом. Я вцепилась в последний штырь мёртвой хваткой. Мне мерещилось, что моё тело уже превратилось в скалу и слилось с ней. Резкий рывок вверх заставил меня разжать пальцы. Аскольд схватил меня за шиворот и втащил на вершину.

Я долго лежала лицом вниз на удивление ровной каменной поверхности. Дыхание постепенно выравнивалось. Аскольд деликатно помалкивал. Не верилось, что пропасть осталась позади.

Лёгкий ветер холодил спину. Скала пронизывала ледяными иголками живот и грудную клетку. Жаль будет умереть от воспаления легких после такого демарша. Я приподнялась на руках. На самом деле я спортивный человек и тренируюсь почти каждый день, но не в фитнес клубе. Навыки, которыми владеет моё тело, предназначены не для соблазнения качков в спортзале, а скорее, наоборот: для нанесения им максимального физического ущерба. При крайней необходимости, конечно.

Распрямлённые ноги дрожали от тремора мышц. Я это сделала!

Я это сделала не для того, чтобы потрафить зарвавшемуся остряку.

Я это сделала для себя. Последнее время не выпадало подходящего случая проверить тело в экстремальной ситуации. Теперь я спокойна. Я думаю, что смогу противостоять любым неожиданным обстоятельствам.

— Всё хорошо, Наталья? — в голосе горного спасателя и хулигана на досуге чувствовалась искренняя тревога.

Мне было не до его внезапно проснувшейся совестливости.

Я распрямила спину и встала на ровной, будто крыша небоскрёба, скале во весь рост. Передо мной в утренней дымке как на ладони лежала горная Норвегия — прекрасная и недоступная, словно тысячи лет назад. Вечно юная и непостижимая…Возлюбленная моя отчизна…

Мне показалось, что вдалеке даже поблескивает бирюзовая полоска океана. Руки сами собой раскинулись в стороны и будто превратились в орлиные крылья. На затылке затопорщились

пёрышки. Я встала на цыпочки. Прыжок… несколько широких взмахов… и всё это опять будет моим.

Несколько взмахов…отрыв … и ощущение беспредельной свободы станет реальностью. Мечта о свободе, наконец-то, сбудется.

— Нам пора, — извиняющимся тоном говорит Аскольд. — Надо спускаться. Иначе я не успею затолкать полусонную туристическую братию в автобус.

Я больше не злюсь на него. «Крылья» спокойно и послушно сложились за спиной.

Время сбываться мечтам ещё не наступило. Нужно доиграть Большую Пьесу. Серебряная вазочка для варенья, переданная мне через известного московского антиквара – это послание о том, что занавес поднят и начался заключительный акт пьесы. Пришёл мой черёд — выходить на сцену. Какая у меня роль? Хм…

Меня переполняет чувство беспредельной благодарности. Аскольд даже не подозревает, каким счастьем одарил девушку из туристического автобуса, заставив её взобраться на скалу. Я готова в ответ открыть ему свою тайну…позже, когда занавес закроется.

— Это было чудесно! Это было так замечательно, что я забыла о боли в ногах и руках.

— Я рад…

— Только боюсь, спуститься назад я не смогу. Придётся вызывать спасательный вертолёт.

— Ничего… обойдёмся без вертолёта. Аскольд подошёл поближе.
— Протяни вперёд обе руки.
— Зачем?!

— Доверься мне. Всё будет хорошо. Вот увидишь!

У меня не осталось сил обрадоваться нечаянному «ты». Я просто протянула руки вперёд.

Аскольд ловким движением накинул верёвку и опутал мои запястья. Щёлкнули карабины.

— Не пугайся! Я не маньяк. Так надо…
Он смотрел мне прямо в глаза. Сильный, надёжный. В глазах

появилась теплота, которой не было прежде.
— Ты сейчас закинешь руки мне на шею. Вот так… Умница! Я

привяжу тебя к себе, и мы вместе прыгнем…
Тесно прижатая веревкой к груди Аскольда, я почувствовала

его запах — молодой, дразнящий. Дыхание перехватило также сильно, как после покорения скалы.

— Я сейчас прыгну вниз. Несколько мгновений мы будем в состоянии невесомости. Потом начнём падать вниз. Потом приземлимся. Всё будет отлично. Если хочешь, закрой глаза.

Как бы мне хотелось не закрывать глаза, а смотреть не отрываясь на крепкую и одновременно беззащитную шею. С ним мне ничего нестрашно! Я собиралась сказать ему об этом. Не успела…

Резкое падение…толчок… полёт… опять толчок… Я от ужаса зажмурила глаза.

И оглохла от собственного визга.
— Всё – всё! Перестань. Мы уже на земле.
Наступил конец сказки.
Верёвки распутаны… Руки свободны… Нет сил говорить…

Но только не у горного спасателя.
— Не люблю штампов. Все обязательно целуются наверху. А

мы это сделаем внизу.
Аскольд накрыл своими тёплыми губами мой трепещущий от

пережитого испытания горячий рот. Увертюра не для таких как он!

Если поцелуй, то жадный, напористый. Без смысловых оттенков. Конкретный.

Я без смущения вцепилась в молнию на его штанах. Продолжая поцеловаться, он бережно отстранил мою руку.

— Всё, нам пора, — голос осип. — Автобус… Туристы…

Евгений Иванович вместо приветствия грустно произнёс:
— Наташенька, а вы всё хорошеете и хорошеете…
Я сыто улыбнулась и почувствовала себя раскормленной

уткой.
— А я знаю ваш секрет — горный воздух очищает лёгкие. Я не удержалась и чмокнула соседа в щёку.

Я сегодня любила даже Вострухину. Она, кстати, прибарахлилась: купила на местном рынке вязаный свитер с традиционными оленями на груди. Рисунок зрительно увеличивал её и так выдающиеся формы. Но я проворковала:

— Вам очень идёт норвежский стиль.

— Правда? — простодушно обрадовалась та и, доверительно понизив голос, добавила. — Я обожаю всё норвежское.

После двух почти бессонных ночей и захватывающего полёта вниз в крови кипел адреналин. Кипел незаметно для посторонних глаз и менял состав окружающей атмосферы. Кипел и булькал, придавая повседневной жизни вкус шампанского.

Группа российских туристов покидала Норвегию с лёгкой грустью.

Автобус мчался через самый длинный тоннель в Европе. Мелькали бесконечные, бетонные перекрытия и разноцветные огни ламп, разгоняющие мрачный дух подземелья. Аскольд поставил

компакт-диск с оперой Эдварда Грига «Пер Гюнт». Тоннель превратился в сказочное королевство подземного короля.

Если у нас с Аскольдом и была возможность соединиться в экстазе, то только возле причудливой скалы. Остальное время не было никакой возможности остаться наедине.

В отеле я поскорей забралась в постель. У меня появилась соседка, очень милая дама из Петербурга. Она деликатно приглушила свет, чтобы не мешать мне. В голову вместо сна лезли непристойные мысли. Что если накинуть халатик на голое тело и отправиться в гости к гиду? В номере он ночует один. Неужели он откажется меня впустить после всего того, что мы вместе пережили, включая страстный поцелуй на прощание? Мог бы и сам позвать, но не сделал этого. Почему?

Почему он даже не взглянул на меня во время завтрака? Почему не пытается со мной заговорить? Почему?!
В один из моментов этого бесполезного и мучительного

монолога я всё-таки решилась отыскать его. Я обошла паром от кормы до носа, не пропуская ни одной палубы. Я, наверное, обезумела от горя.

Усилием воли я заставила себя остановиться и подумать обо всей этой суете спокойно и трезво. «Сомнений нет. Он попросту избегает меня. Да ещё и потешается надо мной». Сердце сиротливо сжалось, подтверждая, что догадка правильная.

Случайно или нет, теперь уже всё равно, мы столкнулись на нижней палубе, когда до прибытия в Петербург оставался последний час.

— С возвращением на Родину! — со сдержанным и при этом искренним пафосом произнёс Аскольд. — Наша группа собирается в

баре, чтобы отпраздновать это событие. Это традиция нашего агентства. Вы придёте?

— Сожалею, что не смогу соединиться в едином патриотическом порыве с нашими туристами. У меня ещё не собран чемодан.

Я отвернулась, чтобы он не увидел моё искажённое горем лицо.

— Погоди…- Аскольд поймал меня за руку. — Не злись, пожалуйста!

Как легко ему удаётся пережимать мою лёгочную артерию! Я почти не дышу…

— Я не могу тебе сейчас всё объяснить…

Мою пойманную руку он держит на расстоянии светового года.

— Я позвоню.
Последнюю фразу он произнёс зря.
— Можешь даже написать мемуары…Пока, красавчик!

…Если и существует в природе бдительность, то это не про меня.

Всё, надоело! Берите меня голыми руками. Я чувствую ваше присутствие спиной и чую ваш смердящий запах, но мне всё равно. Я выхожу из подполья…

— Ксения Львовна! – Юлька тряхнула меня за плечо.
— Извини, задумалась, — я натянуто улыбаюсь.
— Привезли минеральную воду из Теберды. Мы все бутылки

уже рассовали по углам. Ох, и огромные же они – по 50 литров!
Я киваю как механическая кукла. Юлька пытается меня

расшевелить. Она явно озабочена моим безучастным видом.

— Ксения Львовна, а чё, правда, — это ледниковая вода?
— Правда.
— Вы нас ею постоянно пичкаете, а сами сегодня ещё ни

одного стакана не выпили. И вчера не пили. И на прошлой неделе почти не пили. Вы, прям, сохнете на глазах. Я вот целый графин вам принесла. Выпейте, пожалуйста.

— Спасибо, милая! Попозже…
Юлька не отставала. Она вообще девушка целеустремленная

и упрямая, с хваткой. Я уверена, она многого в жизни добьётся, несмотря на нездоровую полноту и маленький рост.

— Юля, ты к эндокринологу ходила?

— Не-а. Сами знаете, пока некогда. Вон как у нас попёрло. Генка ещё три договора с «Свендсен лимитед» подписал. Ходит, задрав нос. Только вы нас не радуете. Вы, как из отпуска вернулись, словно пожухли.

Я переместила взгляд с девушки на стартовую страницу Яндекса и попыталась сымитировать напряжённую умственную работу.

Юлька не унималась.
— Ксения Львовна, а в этом месяце тоже будет премия?
— Ишь понравилось им премии получать… Может, вам,

бездельникам, ещё и зарплату повысить?
У моей молоденькой сотрудницы отвисла челюсть. Такой

злости от директора она не ожидала. Я спохватилась:
— Да шучу я… Будет вам премия. Заслужили!
— Ксения Львовна, пейте воду. Я пойду, доделаю новый

прейскурант.
Юлька поскакала на своих коротких ножках сообщать

радостную новость коллегам. Но в дверях она притормозила.

— Ксения Львовна, а какими духами вы пользуетесь? Генка прав – они притягивают как манок. Букет ароматов какой-то необыкновенный, волшебный даже. Это те самые, знаменитые и дорогущие – bandit?

— Почти, только все цветочные эссенции натуральные и ручной работы. В 21 веке так уже не делают.

Я раздумывала не долго, открыла ящик письменного стола и достала гранённый хрустальный флакон, каких в 21 веке тоже уже не делают.

— На, пользуйся! Кавалеров этот парфюм либо приманивает как мотыльков, либо сбивает со следа. Это зависит от ситуации и твоего настроения.

— Ой, спасибочки!

У Юльки глаза загорелись как прожекторы в аэропорту, но она из вежливости осеклась и поинтересовалась:

— А как же вы без них, Ксения Львовна?
Я ответила предельно честно:
— Мне они уже не к чему. Не зачем сбивать охотников со

следа.

У меня появилась привычка задерживаться в офисе после работы. Дел никаких особо не было. Желания защищать свою жизнь тоже. «Всю душу, для начала, хотят из меня вытянуть, сволочи…». На самом деле я ждала, когда улицы вокруг офисного центра станут более пустынными. Хочется поглядеть, кого же на этот раз ко мне подослал Кристиан.

Мобильный телефон после окончания трудового дня зазвенел в тишине особенно зловеще…

— Привет, — просто и буднично сказал в трубку Аскольд. — Привет, — вяло ответила я.

— Как дела?
— Супер…
— Не злись.
— С чего это мне злиться?
— Я только вчера приехал из Кении. Отрабатывал новый

туристический маршрут. Насмотрелся на диких львов и жирафов. Снял про них фильм. Мечтаю его показать одной сердитой девушке…

— Здорово… Рада за тебя.

Последние слова прозвучали путешественнику иллюзию надежды: — Ты свободна сегодня вечером?

— Отнюдь…

Подобный похоронный тон здравомыслящего ухажёра.

менее мрачно

отпугнул бы

и дали

любого

— У тебя очень усталый голос. Я перезвоню завтра.

Никаких эмоций. Я больше не женщина, а безжизненная пустыня. Чего вы так тянете, гончие псы? Волчица загнана в угол. Ату её!

Все распоряжения сделаны. Саамский культурный центр в Норвегии уже получил сумму на десять лет вперёд. Фирму я оформила на Славку. Я думаю, он справится. Последние несколько лет он периодически отирается среди моих сотрудников, выспрашивает, как идут дела, много ли клиентов. Я делаю вид, что ничего не вижу и не слышу. Дурашка! Завещание и, главное, письмо для сына я оставила у знакомого нотариуса. Максимка недавно огорошил меня. Заявил, что собирается жениться на девушке Маше. Ни разу не видела девушку Машу. Надеюсь, они будут счастливы вместе. И это не помешает моему сыну-шалопаю закончить институт. В голове бродит шальная, совершенно

безумная мысль – пойти, что ли, в Академию Наук и рассказать российским учёным всё как есть. От этой мысли меня отвлекает звонок сотового телефона.

— Привет! — голос Аскольда бодр и незлобив.

Не дожидаясь ответа, любитель путешествий устремляется в атаку:

— Как ты относишься к современному искусству?
Я откровенно хамлю в ответ:
— Не имею чести относиться…
Аскольд пропускает мой примитивный сарказм мимо ушей.
— Поставлю вопрос иначе: девушка, вы любите современное

искусство?
— Обожаю. Особенно инсталляции из кучек дерьма.
— Замечательно! Я очень доволен содержанием нашей

сегодняшней беседы. Ты свободна сегодня вечером?
— Я с рождения не свободна.
— Я подъеду сегодня к тебе после работы…
Я бесцеремонно обрываю разговор, потому что больше не

могу слышать его признаний. Слишком поздно для девушки, которая одной ногой уже стоит в могиле.

Проклятые гончие всё медлят…

Несколько дней я просто не беру трубку. Что за упрямец! Звонит и звонит. На пятый день звонки прекращаются. Ну, вот и всё. Прощальная гастроль закончилась, не начавшись.

Я перестала выходить на работу. Потом перестала выходить из дома. Я тупо сижу и жду, когда начнётся трансформация. Я поняла. Вот чего они хотят! Доказательств! Потом накинут сеть… повяжут, как дикого зверя.

Мобильный телефон жужжит и кружится на месте. Я отключила звук, но забыла, что существует виброзвонок.

«Приглашаю на открытие своей первой художественной выставки. ЦДХ. 19.00. Аскольд». До чего неугомонный парень! Пожалуй, в своём упорстве он не уступает австрийскому кронпринцу. Ах, ваше высочество! Как же это было прекрасно! Весна. Вена благоухает сиренью. Я стою у открытого окна, слушаю пение цыганских скрипок…

В зеркале, несмотря на сильный стресс, отражается обычное женское тело. На губах играет горделивая улыбка. Это радует. «Художествами на досуге, значит, увлекаетесь, месье Аскольд. Занятно! Тряхнуть что ли стариной напоследок ради юного гения?»

Сказано – сделано!

С нарядом явный перебор. Девушка в чёрных сапогах- ботфортах на высоких каблуках и тёмном зауженном платье мини. Не вульгарно, но и, прямо скажем, не скромно. Сразу видно, что барышня идёт напролом. Слабонервным лучше отойти в сторону. В качестве компромисса со здравым смыслом — накинутый поверх боевой амуниции длинный плащ элегантного серо-бежевого цвета. Чтобы прохожих на улице не распугать. Господа! Волчица просто хочет порезвиться.

…Откуда он может это знать? Обычный московский мальчик из обычной благополучной семьи.

Чёрная бездна! Она умеет убаюкивать. Это не могила, не живой космос, созданный по правилам симметрии и гармонии. Не тёплое уютное лоно земли. Не сладкий, глубокий сон без сновидений. Это — великая тайна!

Я стою перед большим живописным полотном, написанным в монохромной манере. Предмет изображения и главный персонаж – Ничто. Начальная точка. Не пустота и не смерть, потому что у

пустоты и небытия не может быть такой математически ясной фактуры, узора, проступающего ярко, являющего себя свету пастозными выпуклыми мазками. Несколько «чёрных» картин, под которыми прикреплены маленькие таблички с надписью «Аскольд Васильев».

Напротив картин — композиции из прозрачного плексигласа. Одна из них называется «Адам и Ева». Обнаженные контуры женского и мужского тела, исполненные в бессмертной классической манере. Тела обнажены до прозрачности, но вечное влечение между ними остаётся загадкой. Тайна любви ускользает. Это известный и маститый художник Анатолий Килик. Я слышала о нём: смелый и яркий мастер. На редкость самодостаточный для творческого человека. Не побоялся пригласить молодого талантливого автора, понял, что произведения двух разных авторов могут дополнять друг друга и создавать пресловутый синергетический эффект. Я бы назвала выставку «Непроницаемость и прозрачность». Давненько я не участвовала в таком славном эстетическом пиршестве. Я даже на время позабыла о том, для чего явилась в ЦДХ.

— Наташа! – Аскольд не сдержался и радостно кинулся мне навстречу. — Ты пришла…

Я повернулась с чувством досады: не хотелось отрываться от лоснящейся, скользящей черноты. Но ради одарённого молодого автора это всё же стоило сделать.

— Мощное культурное высказывание, господин Васильев! Поздравляю!

Заметив тень разочарования на счастливом лице молодого автора, я спешу исправить положение:

— Я готова стоять около твоей картины целый вечер. Как? Когда ты это нарисовал?

— Это для меня самого огромный сюрприз. Я немного рисовал в школьные годы, но никогда не мечтал стать художником. Я и сейчас не считаю себя таковым. Анатолий слишком великодушный человек… Несколько месяцев назад я проснулся ночью и почувствовал, что хочу взять в руки кисти. Вот, что из этого вышло. Тебя не шокирует цвет? Тебе не приходит в голову, что я пытаюсь переплюнуть Малевича? Так заявляют некоторые критики. Их тут с десяток.

Я бросила взгляд в зал. В центре выставочного зала горели софиты, раскалённые добела, работали телекамеры. Несколько ведущих телеканалов снимали репортажи об открытии новой экспозиции. Корреспонденты столпились вокруг человека, одетого в тёмно-розовый френч и защитного цвета галифе. Он отвечал на вопросы уклончиво или невпопад, то и дело перебивал журналистов, чтобы громко и задиристо, как лозунги, выдать отдельные положения своего художественного манифеста. Это и был знаменитый Анатолий Килик.

Немного в стороне от главного действа стоял мужчина среднего возраста, среднего роста, одетый в кардиган приглушенного синего цвета и элегантные серые брюки. Он не обращал на приподнятую суету журналистов никакого внимания. В сухощавой фигуре, в развороте плеч было что-то высокомерное. Не моргающим, пристальным взглядом мужчина смотрел в мою сторону и улыбался. В его улыбке пряталось тайное торжество. У меня между лопаток как по команде побежали ледяные мурашки.

— Кто это? — я незаметно кивнула в сторону ухмыляющегося сноба.

— Это мой босс, Юхан Свендсен. Отличный мужик! Это он всё устроил. Включая рекламу, шумиху на телевидение, прессу и фуршет…Увидел мои дилетантские опыты, пригласил Килика, с

ним у Юхана давняя дружба. Мой босс – большой ценитель современного искусства, и один из первых покупателей картин Анатолия Килика. Толик предложил мне совместный проект. Юхан оплатил. Так…обычный миллиардер.

Аскольд с тревогой наблюдал за моей реакцией. Моё дыхание участилось, зрачки расширились.

— Хочешь познакомиться? – в голосе молодого человека я уловила беспокойство.

— Нет! Твой босс напомнил мне одного давнего знакомого. Пустое! Наверняка, ошиблась.

Усилием воли я заставила себя отвести от миллиардера взгляд и выровнять дыхание.

Я широко улыбнулась Аскольду.

— Хочу поздравить тебя с успехом. Это надо отметить. Ты не принесёшь мне бокал красного вина? — мой голос был ласковым и вкрадчивым как у отравительницы.

Аскольд не потерял бдительности.

— Если ты хочешь меня поздравить, мы можем сделать это в другом месте. Согласна?

В серых глазах плескалась неподдельная тревога. От былой самоуверенности не осталось и следа. Этот поединок я выиграла. А как насчёт другого?.. Я подхватила Аскольда под руку и сделала небольшой почётный круг по залу.

Господина Свендсена и след простыл.

Жилище Аскольда, которое я ещё недавно так мечтала увидеть, заинтересовало меня — поскольку постольку.

— Твоё?
— На сто процентов.

— Ничего себе! Сколько же получают гиды в вашем туристическом агентстве?

— Ну, я не совсем гид…Я исполнительный директор. Часть новых маршрутов обкатываю сам. Чтобы нащупать узкие места и всякое такое. Скандинавия – это самое моё любимое.

— Ваш хозяин молодец – доверяет молодёжи. Да и сам моложав. Сколько ему?

— Скажем так – мужчина в полном расцвете сил. Иногда, правда, ворчит как пятидесятилетний.

— Ваш миллиардер женат?

— Недавно овдовел. Шведская кинозвезда. Снималась в Голливуде. Он произвёл на тебя такое неизгладимое впечатление? Мы говорим только о нём.

Аскольд привлёк меня к себе и заглянул прямо в глаза. — Ты хоть немного скучала по мне?
Я сделала вялую попытку высвободиться.
— Ты обещал кое-что объяснить.

Аскольд поцеловал меня в ухо, в шею и готов был закрыть поцелуем мой рот. Моя бедная голова пошла кругом. Не выпуская моё лицо из ладоней, он признался:

— У меня была девушка. Мы прожили вместе два года.
— И что же?
— После того, как я встретил тебя – мы расстались. Я не

сторонник параллельных связей.
Такая правдивость способна сбить с ног.
— Чем же я взяла?
— Ты поднялась со мной на скалу.
— А прежняя пассия?
— Не люблю слово «пассия». Я ей этого не предлагал.

— Ага! Выходит, ты берёг её и не подвергал жестоким испытаниям, в отличие от меня.

— Я не подвергал тебя испытанию. Я лишь хотел поделиться с тобой… сокровищем.

Я сделала более решительное движение и вырвалась из его объятий. На время.

— Я никогда не предложил бы тебе подняться на скалу, если бы не был уверен, что ты способна на неё подняться… Я видел, как ты делала разминку в 6.30 утра на заднем дворе гостиницы и подтягивалась на турнике. Я насчитал 15 раз. Я обалдел…

Вот так! А я-то, глупая, думала, что это танго помогло мне завоевать его сердце. С ним всё как с чистого листа.

Наступила очередь чёрных ботфортов. Я медленно поставила ногу в сапоге на краешек стула.

— Поможешь?

Аскольд вслепую нашёл молнию и потянул её вниз. Всё-таки он умница. Некоторые бараны бросаются лихорадочно стягивать сапог, не расстегнув его и наполовину.

— Обещай, что не будешь смеяться надо мной, — шепчет Аскольд.

Я охотно киваю, пряди моих волос падают на лицо и закрывают глаза.

— Это случилось в Испании, в Севилье. Цыганка нагадала мне, что я встречу особенную девушку на вершине особенной горы.

Я рассмеялась беззвучно, чтобы не обидеть моего юного, сохранившего наивность любовника. Давно мне не было так хорошо.

Под платьем пылкого юношу ждало неожиданное препятствие – чёрный и гладкий как атлас корсет.

Аскольд несколько мгновений ошалело разглядывал экзотический предмет дамского туалета. Ты же мечтал об особенной девушке, ну и?

Я в нём нисколько не ошиблась. В начале любовного пиршества он ограничился воображением, а корсет оставил на десерт. Бурный любовный бал не затихал всю ночь. На рассвете, когда я уже изнемогала от ласк, он нашёл в себе силы и расшнуровал корсет. Дотронулся до разбухших сосков горячим языком и снова зажёг в моем теле огонь.

Шорох был едва слышным.

Руку переложили с колена на подлокотник кресла. Мой слух, обострённый и приученный к постоянной бдительности, уловил это движение.

В спальне Аскольда сидел посторонний человек. Теперь я отчётливо слышала его размеренное дыхание. Скорее всего – это был мужчина. Дыхание было более шумным, чем у женщины.

Я приоткрыла ресницы и увидела кадык на шее Аскольда.

Неизвестный не скрывал своего присутствия. Ему надоело ждать, когда хозяева проснуться, и он негромко кашлянул. Я напрягла, как только было возможно, барабанные перепонки. Нет, никаких металлических звуков. Незваный гость, скорее всего, был без оружия.

Моя голая нога сползла с обнажённого мужского бедра. Я томно откинулась на спину и открыла глаза.

Рядом с кроватью в удобном кресле сидел господин Свендсен.

Одет он был также просто, как вчера: чёрные джинсы, серо- сиреневая майка-поло. Та же торжествующая ухмылка, то же

спесивое выражение на лице — как будто мы и не расставались со вчерашнего вечера.

Я села в постели и оперлась на изголовье кровати.

— Guten Morgen, fraulein! — обратился ко мне нежданный гость.

Подчёркнутая вежливость мало вязалась с откровенным нахальством, с которым он рассматривал мою обнажённую грудь.

— Красивая…

Я тряхнула Аскольда за плечо. Он — хозяин квартиры. Пусть объяснит, почему в его спальне находится посторонний мужик? Да ещё и пялится на голые сиськи чужой девушки.

Аскольд пробуждался с трудом. Сон его был молод и крепок. Пришлось крикнуть ему в самое ухо «проснись!». Протерев глаза, мой любовник по-богатырски широко зевнул и скользнул равнодушным взглядом по бестактной физиономии шефа.

Господин Свендсен с молчаливого согласия моего дружка пересел из кресла на кровать и бесцеремонно расположился около моих ног. Мои лодыжки оказались у него под мышкой. Потом он поднял с пола мой корсет и всё с той же кривой усмешкой спросил:

— Старые привычки забываются с трудом?

Миллиардер попытался приложить корсет к моей груди. Я дёрнулась вверх. Свендсен настороженно замер. Тогда я не спеша закинула руки за голову. Соски на моей груди вызывающе ощетинились.

— Вы, конечно, ребята классные, но на лямур де труа я не подписывалась, господа, — с искренним возмущением заявила я.

Взгляд Свендсена накрепко прилип к торчащим тёмно- розовым бутонам. Мне понадобилось мгновение, чтобы выдернуть из особого тайника, скрытого в густой шевелюре тонюсенький

костяной дротик и молниеносно метнуть его в горло наглеца. Точным ударом пятки я сбросила онемевшего господина Свендсена на пол. Он свалился грузно, как тяжёлый соломенный сноп. В следующую секунду, сверкнув голой задницей, я перемахнула через Аскольда. Приземляясь, я подхватила брошенную им на пол одежду и исчезла за дверью.

Главное при побеге — не терять набранную скорость. Не нужно обращать внимание на растерявшихся соседей по лестничной площадке, на прохожих, которых бесцеремонно расталкиваешь на бегу голыми прелестями. Одеться можно и позже. По мелодичному позвякиванию в кармане джинсов я поняла, что мне несказанно повезло — в кармане болтались ключи от машины. Ну, тогда вам меня не достать!

Последним прощальным взором я обвела маленькую убогую квартирку на окраине Москвы. Я так и не успела её продать. Надо это было сделать раньше. Квартира уже год как потеряла одно из важнейших своих преимуществ: чёрную лестницу перекрыли. Поставили фанерную загородку и поселили за ней дворников — мигрантов.

Подъезды к дому оказались забиты машинами жителей микрорайона. Вечные пробки на МКАД спровоцировали транзитный проезд через здешние внутренние дворы. Короче — транспортный коллапс. Если меня засекут, то сбегать придётся по крышам.

Я провела ладонью по неровно, второпях постриженным волосам. Время отращивать локоны и время их стричь… Ничего, не в первый раз! Я стала похожа на девушку-подростка. Удобные джинсы, удобные лёгкие кеды. Даже есть временная татуировка на внешней стороне предплечья в виде надписи на латинице: «Nobody

will catсh of me». Это для поднятия боевого духа. За плечами небольшой рюкзак. Прощай Москва! Есть один уголок на Земле, где меня вряд ли будут искать. Там я и затаюсь…

С минуты на минуту подъедет такси. Я посмотрела на часы. С того момента, как я, в чём мама родила, выбежала из подъезда Аскольда, прошло полтора часа. Что ж, это, можно сказать, личный рекорд. Хотя главная заслуга здесь не моя, а моды «унисекс».

— Ты чьих будешь? Не пойму никак – девушка ты или парень,- вопрос задала одна из последних легендарных «дворовых бабушек», бдительная тётя Клава. — Вроде лицо знакомое, а не вспомню никак.

Старуха сильнее прищурила глаза. Буквально на днях мы с ней раскланивались. Тогда я ещё была в образе одинокой непутёвой москвички. Нынешние нравы просты и незамысловаты. Можно спокойно пройти мимо и сделать вид, что не расслышал вопрос. Всё равно больше не пересечёмся.

Сквозь узкий зазор между припаркованными машинами к подъезду продиралось заказанное мною такси. Ему на встречу задним ходом стала выезжать местная Тоyоtа. Водитель Тоyоta не собирался уступать дорогу, действуя по принципу «я здесь живу, значит прав». Водитель такси отчаянно сигналил. Бесполезно! Таксисту пришлось выходить из машины и популярно объяснять, что он думает о местных мудаках в Тоyоtа. Страсти накалялись, а моё время безнадёжно поджимало. Я двинулась навстречу такси. Из золотисто-оливкового BMW, пристроившегося у соседнего поезда негромко посигналили. Я невольно повернула голову. Из шикарного авто вылез Аскольд.

Однако! Угнанный мною BMW тёмно-синего цвета стоял в квартале отсюда. Мужскую одежду я выбросила на помойку в

соседнем переулке, чтобы не подхватить случайно спутниковый маячёк. Оказалось, что всё это бесполезно – меня выследили!

— Привет! — наигранно бодрым голосом крикнула я, прикидывая, сколько шагов мне осталось до такси. Хотя какое такси! Срочно назад и бегом через забор к станции метро.

У Аскольда было неприветливое лицо. Выйдя из машины, он очень неудачно перекрыл мне дорогу.

— Как Юхан?
Я задала вопрос только для того, чтобы отвлечь внимание

посланника господина Свендсена. Мне была нужна короткая пауза, чтобы точно рассчитать направление удара.

— Ничего… Отключился на 30 минут, но потом пришёл в себя. Аскольд протянул мне костяной дротик.
— Я вытащил это у него из горла. Ты ведь оборонялась?
Я стащила с лица тёмные очки. Я должна была посмотреть

ему прямо в глаза, чтобы он мне поверил. — Да, я оборонялась.

Холодок в глазах Аскольда смешался с оттенком брезгливости:

— Ксения Львовна…
— Аскольд, это не твоя война. Отойди в сторону!
Это была не просьба. Это уже была прямая угроза. Аскольд

дёрнулся как от толчка. Лицо его стало мрачнее грозовой тучи. — С вами хотят поговорить.

Сотрудник господина Свендсена протянул мне дорогой айфон. Мне ничего не стоило отбросить и айфон, и его руку, и его самого в сторону. Удобнее момента для нападения не было…

— Мать! — рявкнула басом трубка. — Мать, ты слышишь меня?

В одно мгновение ослабевшей кистью я подхватила сотовый телефон.

— Макс, я тебя слышу. С тобой всё в порядке, сынок?

— Мам, не парься! Что со мной может случиться? Ты куда пропала? Я тебя не по одному номеру не могу вызвонить.

— Где ты?

— Как где?! У твоего знакомого, Юхана. Он тебя потерял. Кстати, клёвый мужик. Он что, действительно, миллиардер? Круто! Он продвинутый чувак. У него дома есть даже студийные записи отца. Представляешь, он предлагает организовать концерт в память о нём. Он пригласит в Москву группу King Crimson! Мы с Серёгой и парнями будем на разогреве. Это справедливо и почётно. Будет полный улёт! Ты когда приедешь?

— Скоро, Макс. Передай, пожалуйста, Юхану, что я люблю, когда с моих детей пылинки сдувают.

— Ты о чём? Какие пылинки?
— Передай так, как я сказала.
Я вернула айфон.
Моё сердце покрылось ледяной коркой. Аскольд мог со мной

в этом поспорить.
Но безвыходных ситуаций нет. Я это знаю наверняка.

Неприятель может встать на твою сторону, если найти для него верный аргумент в свою пользу.

— Как тебе удалось меня найти?

— Это какая-то мудрёная теория мистического притяжения. Юхан говорит, что мы притягиваем друг друга. В доказательство он упомянул нашу совместную поездку в Скандинавию. Машину нашли быстро. В машине стоит маячок. Дальше полнейшая мистика… Я остановился, потому что впереди образовался затор. Такси и Тоyоtа не могли разобраться, кому ехать в первую очередь. Ты – первая, кого я увидел, когда припарковался. Бред!

Он говорил как старый знакомый. Он говорил так, словно наш с ним мир не перевернулся несколько минут назад с ног на голову.

— У тебя были страшно пустые глаза, когда ты приказала мне отойти в сторону. Ты готова была меня убить? – в его словах была горечь, идущая от самого сердца, признание нанесённой глубокой обиды, но не злость и, слава Всевышнему, не ненависть.

— Нет, Аскольд! Нет, потому что у меня на свете только два самых дорогих человека: мой сын Максим и ты.

Пауза получилась долгой. Я не торопила Аскольда с решением. Многое я бы отдала, чтобы понять, что он чувствует сейчас. Что для него важнее: деньги или любовь? Редкий и печальный случай: я не могу просчитать обычного парня. Как же я вычислю охотника?

— Хотел бы я знать, какая ты на самом деле. «Ах, милый, я уже и сама не помню, какая». — Что я должен сделать?
Приходится вслепую идти ва-банк.

— Ты хорошо подумал? В нынешней ситуации, я ничем не смогу возместить твои потери. Стабильность, благополучие — это важные и необходимые составляющие жизни нормального человека. Это имеет высокую цену. Я ничего не смогу дать тебе взамен. Я та, на кого идёт охота. Но о себе я позабочусь.

…Аскольд вёл машину грубо и агрессивно. Он нарушал скоростной режим, подрезал соседей, проскакивал светофор на жёлтый свет. Резкие гудки клаксонов отскакивали от сверкающих бортов роскошного автомобиля как пули. Совсем на него это не похоже.

— Прошу тебя, осторожнее! — жалобно попросила я.
— Не волнуйся! У меня хорошая реакция. Я занимался боксом.

Смешная угроза или обычная бравада? Задетое мужское самолюбие и только. Я с облегчением вздохнула.

— Пожалуйста, помоги Максиму.

Дом господина Свендсена на фоне рублёвских особняков выделялся простотой линий. За невысокой по местным меркам оградой просматривался ухоженный газон и несколько обычных яблонь.

Сонная деревенская тишина окружала необитаемую на первый взгляд виллу. Ни свирепых сторожевых псов, ни мордаcтых охранников, лишь видеокамеры зорко прочёсывают местность. Аскольд набрал код, и автоматические ворота поползли в сторону. Кто он для хозяина? Разве рядовому сотруднику, пусть и в ранге исполнительного директора туристического агентства, доверят ключи от дома? Тем более в случае чрезвычайной ситуации. Мне не удалось разгадать этот ребус. А ведь от этого зависит жизнь моего сына.

— Ты здесь уже бывал?

Сдержанный кивок в ответ. Аскольд витал где-то далеко от меня. Между нами пролегла невидимая полоса отчуждения.

— Вы случайно не дальние родственники с господином Свендсеном? Тогда, может быть, любовники?

Ну, наконец-то, я заставила его отреагировать. Аскольд потешно выпучил глаза и тут же насмешливо скривил рот:

— Ты мыслишь штампами.

Хорошее воспитание не позволило ему на этом закончить и оставить недопонимание между собеседниками:

— Я хорошо знаю этот дом, потому что сам нашёл его для Юхана и подписал договор аренды с хозяевами.

Заехав в гараж, Аскольд припарковал BMW рядом со спортивным Porsche.

— Добро пожаловать! – помощник господина Свендсена был вежлив и суров одновременно. — Постарайся не делать глупостей. И тогда всё решится мирно и благополучно.

Мы зашли в лифт. Больше всего меня угнетала в этом доме тишина. Неживая, пустая тишина.

Лифт тоже был бесшумным. Лишь двери открылись со сдавленным шелестом. Максимка говорлив. Его в доме всегда много. Эта сволочь, Свендсен, наверняка, залепил ему рот скотчем.

Просторный зал, в середине которого находится приличных размеров бассейн. Стены зала отделаны затемнёнными панелями из редкой породы дерева, вероятно, сибирской лиственницы. Пол из натурального камня. Ни сверкающего мрамора, ни позолоты. Дневной свет падает сверху из узкого, длинного окна, вмонтированного в потолок. Это создаёт уютный полумрак. Высший шик!

— Странная манера у твоего шефа принимать гостей. Мы что, в бане?

Молчание…

В момент наибольшего напряжения у меня возрастает либидо. Я начинаю закусывать губу и учащённо дышать. Я бросаю косые взгляды на неприступного богатыря.

— Как тебе моя новая стрижка?

— Нравится… Классно… И татуировка интригующая – голова волка. Умеешь ты хватать мужиков за яйца.

— Я похожа на мальчика?

— Нет, ты похожа на хрупкую, беззащитную девочку. Озорную, но хрупкую. Хочется…

100

— Что тебе сейчас хочется сделать со мной?
Не только у меня обостряется либидо…
Аскольд крепко хватает меня за шиворот, как лев хватает

львицу за холку. Заламывает мои руки за спину. Моё тело складывается пополам. Я кричу от боли. Это его заводит ещё больше. Мы яростно боремся и яростно целуемся. Я на миг открываю глаза. Вернее мои глаза сами распахиваются от невыносимого наслаждения. Я вижу наши сцепленные страстной судорогой тела со стороны. Это отражение в зеркале. Тёмная стена напротив — это не деревянная панель, а сплошное зеркало. В нём отражается начало любовного поединка и единственный зритель.

Зритель — мужчина, одетый как на маскарад, в белую рубашку с жабо и короткие бархатные панталоны чёрного цвета. Он неподвижен и бесстрастен. Под мышкой у него зажата настоящая боевая шпага.

Плотский дурман в моей голове рассеивается за несколько секунд. Я резко отталкиваю от себя мычащего Аскольда. Его губы приоткрыты. На них остался неостывший поцелуй. Он пошатывается на ослабевших от любовной истомы ногах, раскрывает глаза и наталкивается на колючий взгляд хозяина дома.

— Юхан…

Господин Свендсен игнорирует запыхавшегося полуодетого юнца. Он торжественным шагом подходит ко мне, почтительно и низко кланяется и с чувством произносит:

— Счастлив приветствовать вас в своём доме, ваше сиятельство!

Господин Свендсен стоит передо мной со склоненной головой, не смея шелохнуться.

101

— Можно и попроще, всё-таки 21 век на дворе. — Я прикрываю частями разорванной майки свои прелести и незаметно меняю опорную ногу.

Свендсен тут же разгибается, расплывается в идиотской улыбке и восклицает уже по-приятельски:

— Привет, Кристина!

Часть 3. Кристина

Столько лет прошло, несколько исторических эпох отшумело, а воспоминания детства по-прежнему самые яркие и правдивые.

У «детских» воспоминаний есть особенность: они, как отдельные картинки из большой картотеки. Что находится между ними, вспомнить так сразу от одного только хотения – непросто, а порой — невозможно. Да и честно признаться – боязно! Вдруг из темноты беспамятства всплывёт на свет божий что-то странное и лохматое.

Например, ниссе. Опасное существо, этот ниссе – у него всего по четыре пальца на каждой лапе и длиннющие когти. Коротышка, а одолеть может любого силача. С ним лучше дружить. Так говорит Берта, моя няня. Лучше поделиться с ним кашей, а не бросать её, не доев, в лохань с мыльной водой. Тогда он будет ухаживать за коровами и за лошадьми, красть зерно с соседних хуторов. Не потому, что у него душонка вороватая. А потому, что он предан тем, кто о нём заботится.

Жить этот коротышка любит в сарае, где он то и дело шуршит сеном. Или на заросшем паутиной чердаке среди сундуков и старой рухляди.

102

Я не боюсь ниссе. Напротив, мне до зуда в ладонях хочется с ним познакомиться и вместе пошалить. Сколько ни пугает меня Берта тёмным сараем и пыльным чердаком – всё зря. Я ловлю момент и, пока она болтает с молочницей, бегу без оглядки через двор на огород. А там уже рукой подать до сарая с сеном.

Около спелого кочана капусты сидит заяц и грызёт зелёный капустный лист. У него коричневый куцый мех на загривке и длинные – предлинные уши. Я застываю на месте. Мне хочется протянуть руку и поймать озорника за уши. Но заяц чутко приподнимает одно мясистое ухо, отталкивается огромными задними лапами. Раз! Он уже за грядкой.

Я вижу его короткий хвост. Уцепившись глазами за белый пушистый маячок, я бегу следом за зайцем.

…Вокруг огромные тёмные ели и валуны, поросшие сине- зелёным мхом. Барский дом пропал из виду. Ни одной живой души. Но мне не страшно. В голове – новая затея. Если немного подождать – небо станет серым и лягут длинные тени. В это время из своих подземных нор вылезают тролли.

Тролли давным-давно ищут золотой замок. Я незаметно пристроюсь за их спинами и пойду следом.

Долго сидеть на одном месте и ждать – это не по мне. Я решаю пойти на поиски золотого замка сама. Так всё золото достанется мне одной. Мести троллей я не боюсь, потому что мой папа – граф. И всё в округе принадлежит ему. А значит, и золотой замок тоже.

Берта неподвижно стоит на поляне, которая отделяет наш огород от леса. Эхо до сих пор разносит над верхушками деревьев звонкое «тина…!». Это Берта крикнула громко на весь лес: «госпожа Кристина!». Я услышала её голос и повернула назад.

103

Мне захотелось спросить её, помогает ли королева эльфов маленьким девочкам искать сокровища.

Берта не двинулась с места, даже когда я взяла её за руку. У неё тонкие розовые губы, к которым я люблю прикасаться перед сном своими губами. Теперь её губы почему-то мелко трясутся. Она сгребает меня в охапку своими большими крепкими руками и прижимает к себе. Тихо подвывая, Берта несёт меня в большой барский дом.

Дальше — провал.

Много позже я узнаю, что в тот день пришла весть о гибели моих родителей. Корабль разбился о скалы во время шторма где-то далеко на севере Норвегии.

…Я сижу на табурете в кухне и сдерживаюсь, чтобы не болтать как деревенская девчонка ногами.

— Я воспитывала детей господина бургомистра. С воспитанием дочери графа я уж как-нибудь справлюсь, — тётка в скучном сером платье и белом чепце с накрахмаленными до каменной твёрдости оборками громко прихлебнула из чашки кофе и откусила большущий кусок плюшки. С набитым ртом она продолжила. — А у вас, как в столице, плюшки пекут с корицей.

— Угощайтесь на здоровье, госпожа пасторша, — кухарка подлила гостье в чашку кофе.

— Вам нравится мой замок, госпожа пасторша? — как можно приветливее спросила я и на время оставила ноги в покое.

Лицо пасторши вдруг обрело ярко-красный цвет. Потом оно стало синеть. Выпученные глаза остекленели. Кухарка вовремя почуяла беду и, что есть силы, треснула городскую даму пятернёй между лопаток. Изо рта вместе со слюной выскочил кусок плюшки. Дама захрипела, закашлялась, шумно задышала. Из глаз

104

её брызнули слёзы. Отдышавшись, она вцепилась шершавой ладонью в мою кисть и с силой стащила меня с табуретки.

— Бахвалиться своим богатством перед бедными людьми – большой грех, милая барышня.

Фру Даллен, отставив в сторону тарелку с горкой благоухающего лакомства, вошла в воспитательский раж.

— Сколько псалмов вы знаете наизусть, барышня? — строгим голосом спросила гувернантка.

— Нисколько…

— Это очень плохо! Только ленивые и глупые дети не учат псалмы.

— Они скучные! Я не хочу их учить. Я хочу, чтобы вы меня научили читать по-французски сказки Шарля Перро.

Фру Даллен не умела читать по-французски. Но она была отнюдь не глупа, и поэтому не признавалась в своем невежестве. Вместо французского мы с ней зубрили имена апостолов, вышивали гладью перевязь для шпаги и регулярно угощались плюшками. Она рассказывала мне библейские истории о храбром юноше Давиде и великане Голиафе, о мудром царе Соломоне. А когда у неё бывало хорошее настроение и не урчало в животе, она рассказывала мне про славный город Тронхейм и его жителей.

Фру Даллен любила выпить пару-тройку кружек парного молока с самого утра, поэтому к завтраку она шумно отрыгивала. Я снисходительно относилась к её промахам. Она ведь простая женщина и ей не нужно блюсти графскую честь, как мне. Мы с ней почти подружились. Но наша неокрепшая дружба рухнула, как только во внутреннем дворе моего замка появился Он.

Он покорил меня с первого взгляда своим огромным кремниевым ружьём и сумкой для дичи, сшитой из пёстрой коровьей шкуры. Мне понравилась его задорная шляпа с

105

короткими полями и петушиными перьями и лихо подкрученные красно-рыжие усы. Фру Даллен научила меня считать, а также отнимать и прибавлять до 100. Поэтому я уверенно заявила бравому охотнику:

— Из 10 куропаток, подстреленных на графских угодьях, 3 остаются вам, господин э-э-э…

— Дональд Мак-Кин, ваше сиятельство.

Шотландец почтительно поклонился, сняв с головы свою чудесную шляпу. Но светло-голубые глаза излучали дерзкую и неуместную весёлость.

— Как вам будет угодно!

— Я позволяю вам убить одного оленя, двух косуль и трёх кабанов. На большее не рассчитывайте. Если вы нарушите моё слово, я потребую от вас уплатить целый далер. Если вы не имеете средств покрыть нанесённый графской собственности урон, вас посадят в холодный подвал и оставят без сладкого.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

Исполнив сиятельный долг, я с облегчением выпустила из лёгких воздух. Можно было на время забыть о строгости. Я подошла к охотнику поближе. Я не в силах была оторвать взгляд от его ружья, инкрустированного перламутром и начищенного до ослепительного блеска.

— Хотите его подержать, маленькая леди?

Дональд Мак-Кин присел передо мной на корточки. Я не скрывала своего восторженного взгляда. Этот мужчина казался мне сказочным героем из книжки Шарля Перро. Это он и только он мог убить злого Волка и спасти Красную Шапочку и её Бабушку. Он такой отважный! А какие у него роскошные огненные усы! Я невольно потянулась к этому сокровищу.

106

— Ам! — густым страшным голосом рявкнул охотник. Крепкие белые зубы хищно лязгнули.

Я отчаянно взвизгнула и отдёрнула руку.

Мистер Мак-Кин захохотал во всё горло, гордясь своей проделкой. Я была окончательно покорена его незлобивым нравом и бросилась ему на шею. Мужчина подхватил меня на руки и высоко поднял над головой. Внутренний двор замка весело закружился перед моими глазами. Какой он милый! Я решила проявить истинно графскую щедрость.

— Господин Мак-Кин,- торжественно начала я.- Я позволю вам оставить себе всю добычу при условии…

Дональд Мак-Кин поставил меня на землю и с почтением понизил голос:

— Какое условие, маленькая леди?

-…при условии, что вы возьмёте меня с собой на охоту и научите стрелять в волка.

Мои слова, произнесённые невнятно, под самый нос и горящие от смущения уши приводили меня в отчаяние. Он решит, что я жалкая трусиха и, конечно, откажется взять с собой в дальний лес.

По брусчатке внутреннего двора торопливо затопали стёртые каблуки гувернантки. Фру Даллен так торопилась, что едва переводила дыхание. Из груди её вырывались звуки, похожие на отрывистое рычание, платье под мышками взмокло.

— Фрёкен Кристина! Вы должны немедленно пойти в классную комнату, — высоким визгливым голосом заявила воспитательница. Она всегда взвизгивала, когда старалась проявить строгость по отношению к воспитаннице.

Гувернантка решительно отстранила от меня приезжего господина.

107

— Я не пойду в классную комнату. Я иду на охоту вместе с мистером Мак-Кином, — гордо объявила я.

У фру Даллен лицо побелело от ужаса, но она быстро пришла в себя.

— Охота – занятие для джентельменов, — вспомнила она красивое иностранное слово. — Приличной барышне не подобает этим заниматься.

— Но почему? Почему?! Почему?!! — от отчаянья я перешла на крик. Мои вопли усилило эхо, отразившееся от древних каменных стен. Можно было подумать, что во дворе Норхольма солдаты Ирода режут младенцев.

Фру Даллен оказалась воспитателем неробкого десятка. Она стойко, без эмоций выдержала мою истерику.

Кричать бесконечно долго не сможет даже самое избалованное чадо. Я обессилела уже через пару минут, и последний раз произнесла «почему» почти шёпотом. Тогда фру Даллен посчитала возможным объяснить мне свою педагогическую максиму:

— Барышни не могут носить охотничье ружьё, потому что оно тяжёлое. И потом, ни один уважающий себя кавалер не возьмёт за себя замуж девицу, которая стреляет из ружья как солдат. Фи!

Из всей её отповеди я уловила только два слова – «тяжёлое ружьё». Мне захотелось немедленно переубедить заблуждающуюся фру Даллен, и я кинулась к мистеру Мак-Кину. Тот был явно растерян от разразившейся семейной сцены. Мужчины вообще очень плохо переносят детские капризы. Им легче завалить кабана, чем сладить с одним маленьким деспотом. Дональд Мак-Кин отдал мне ружьё без всяких возражений. Но это было другое, запасное ружьё, которое он держал в кожаной сумке за спиной. Это был лёгкий и короткий охотничий штуцер,

108

украшенный по стволу чернением, с резьбой на прикладе и цевье. Я без труда приставила приклад к коленке и нажала на тугой спусковой крючок двумя руками.

Раздался оглушительный грохот. Когда дым рассеялся, я увидела фру Даллен, некрасиво развалившуюся на брусчатке.

О нет! Ничего ужасного не произошло. Она просто упала в обморок. Мистер Мак-Кин похлопал её по щекам, и она тут же открыла глаза. Почему она решила, что я стреляла в неё, я не знаю.

После случая с ружьём фру Даллен решительно потребовала расчёт. Меня угнетало огромное чувство вины. Я попросила прощения у гувернантки. Пойдя на унижение своего графского достоинства, я попыталась её удержать, крепко обняв за талию. Женщина была непреклонна. Я пообещала подарить ей дюжину серебряных бубенчиков для лошадиной упряжи. В ответ на графскую щедрость она заявила, что я самый ужасный ребёнок, которого ей довелось встретить за свою долгую жизнь. Тогда я разозлилась и сбежала в своё тайное убежище.

Меня снова преследовало чувство глубокого одиночества. Как в тот день, когда мне разъяснили, что моих родителей больше нет в живых, и они никогда ко мне не вернуться, сколько бы я ни просила об этом Боженьку. За эти слова я беспощадно прогнала из замка свою любимую няню Берту. Без неё мой дом стал окончательно пустым.

Своё тайное убежище я присмотрела в лесу, когда мне было ещё пять лет.

Под обнажившимися корнями сосны образовалась маленькая сухая пещерка. Или просторная кроличья нора, если будет угодно. Я устроила лежанку из сухого мха и старых платьев. Здесь же в

109

ямку были закопаны «сокровища» — пара серебряных ложек, алая атласная лента, фарфоровая статуэтка собаки с отбитым хвостом.

Именно здесь, а не в просторных комнатах замка, я любила проводить все дни напролёт – играть в куклы, мечтать. После панического бегства фру Даллен я пришла в свой маленький дом, чтобы поплакать в одиночестве. Я не заметила, как наступил вечер, а за ним подкралась светлая обманчивая ночь. Я уснула в норе. Под утро предрассветная прохлада влезла мне под ворот шерстяного платья. Я почти проснулась. Я съёжилась в комок, пытаясь согреться, но холод безжалостно терзал моё маленькое тельце. Мне снилась зима, бушующее северное море и бесстрашный корабль, спорящий с огромными волнами. Вдруг сквозь серый мрачный полог облаков пробился сноп солнечных лучей. Он появился сначала в одном месте, потом в десятках других. Солнечные лучи согласно и стремительно пробивали дыры в тёмных мрачных тучах и цепляли волны за косматые гривы. Буря дрогнула от такого мощного, дружного напора и начала утихать. Тёплый воздух разглаживал глубокие морские морщины. Зиму сменило лето.

Я спала, прижавшись к горячему пушистому боку неизвестного зверя. Мне было тепло и комфортно. Влажный нос осторожно коснулся щеки, не разбудив меня. Кто-то заботился о моём спокойном сне и оберегал его от помех. Кто-то дружелюбный и сильный.

Я проснулась от громкого беспокойного лая собак. Тяжёлые сапоги топали у меня над головой. Можно было подумать, что начался загон диких кабанов. Я, подгоняемая любопытством, высунулась из норы…

— Ваше сиятельство! Приехала баронесса Штраль, ваша тётушка.

110

Накануне своего десятилетия я вынуждена была отвлечься от силков и стрельбы из лука.

Экипаж, запряженный четвёркой лошадей, сделал внутренний двор замка маленьким и тесным. О, что это было за превосходное зрелище! Деревянная обшивка экипажа лоснилась от свежего лака. На дверцах поблёскивал внушающий почтение герб. Карета просела от множества тяжелых позолоченных украшений и кожаных баулов с вещами. Сундуки, кофры и шляпные коробки загромоздили проход. Гусь Ганс, окруженный своим пернатым семейством, возмущённо гоготал, пытаясь пройти обычным маршрутом на лужайку. Конюх Педер гнал его со двора палкой. Я была возмущена не меньше Педера. Проклятые гуси могут спугнуть волшебную карету, которая примчалась, чтобы забрать Золушку на бал.

— Барышня, вам нужно переодеться, — Ханна с опаской потянула меня в дом. Её опасения можно понять. Если я разозлюсь, могу и укусить.

Но я была обескуражена прекрасным видением, и мне было не до прислуги. Служанка не отрывала глаз от кареты: ей тоже в диковинку подобное зрелище.

Я сама принимаю решение и иду в дом, стараясь не оглядываться.

От страха перед неминуемой встречей с родной тёткой у меня пошла носом кровь. Ханна по-бабьи заохала, стаскивая с меня новое шёлковое платье. Пришлось приложить к носу холодное мокрое полотенце и надеть старое, штопаное платье из шерстяного сукна.

Баронесса Штраль — родная сестра моего отца. В 16 лет её выдали замуж за старого и богатого барона. Барон был патологически скуп. Моя тётка жила впроголодь, латая дыры на

111

заношенных платьях. Никаких светских раутов и балов молодая женщина не посещала: дорого! Барон сам вёл хозяйственные книги, строго следя за расходами. В последний год своей жизни он запретил покупать свечи. Слуги и молодая баронесса пользовались масляными светильниками. В конце концов, именно скупость погубила барона. Как-то зимним вечером он решил проверить кухню и кладовую — старому маразматику почудилось, что кто-то из дворни залез в кладовку. Всех слуг поголовно он считал хитрыми ворами, которые думают только об одном — как бы его, барона Штраля, обокрасть. Старик из экономии не стал зажигать свечу, полагаясь на свой феноменально острый слух. И потом, в темноте можно неожиданно накрыть мерзких обжор. Но в потёмках он оступился на лестнице и кубарем слетел вниз. Последними словами барона были – «не зажигайте свечи!»

Молодая вдова, всем сердцем ненавидящая покойника-мужа, принялась ему мстить ещё на поминках. Такого роскошного и обильного стола соседи-бароны не видали ни разу в жизни. Многие потом мучились несварением желудка. А некая госпожа Бьорн скончалась от переедания: она умудрилась съесть на поминках более сотни профитролей.

По рассказам знакомых, самым дорогим и разорительным для кошелька городом в Европе являлась столица Франции. Туда- то моя тётка и направилась. Пожив в Париже на широкую ногу несколько месяцев, она не успокоилась и принялась колесить по всему европейскому континенту из одного конца в другой.

Письмо фру Даллен застало Эмму Штраль в Баден-Бадене. Раздав неприлично щедрые чаевые, моя тётка распорядилась ехать в Норвегию. К тому времени она уже успела потратить десятую часть наследства мужа.

112

Посреди самого большого зала в замке, который назывался «рыцарским», стояла сказочная королева. От шуршания светлого шелкового платья с оборками и вида тонких кружев, падающих от локтей на нежную кожу рук, у меня перехватило дыхание. У моей тётушки были сказочно красивые волосы русого цвета. Сверху русые пряди были словно присыпаны легким налётом медной пыли. Это от того, что бабка моей родной тётки была ярко рыжей от рождения, а дед — белокурым. Нос был чуть длинноватый, как у меня. А ушные раковины – маленькие, как у всех Вендель- Эксбергов. Но самым потрясающим чудом была маленькая дамская треуголка, кокетливо пристроенная не на макушке, а на левом боку точёной головы. От этой шляпки невозможно было оторвать глаз. Я, не раздумывая, поменяла бы на эту шляпку свой любимый тисовый лук.

Увидев меня, прекрасная дама слегка нахмурилась.

— Превосходно, фрёкен Кристина! Вы не хотите поприветствовать свою тётушку? Вы, наверное, не знаете, как это сделать? Приподнимите край вашего платья. Вот так… Немного присядьте. Браво!

Тётка отвернулась от меня к человеку в тёмно-сером кафтане.

— Она гибкая и достаточно ловкая, доктор. Мордашка симпатичная. Глаза живые и умные. Трудно поверить, что она такая дикарка, как написала в письме фру Даллен. Неужели этот ребёнок жил в лесу в кроличьей норе?

Тётка ещё раз бросила на меня пристальный взгляд.

— Румянец во всю щёку, но его можно запудрить. А вот густую гриву волос запрятать под парик будет не просто.

— Можно надеть на голову сеточку для волос большего размера, — посоветовал дипломированный врач.

113

— Вы правы, герр Левек. Несколько лет строгой муштры, и из сорванца получится барышня. Святые угодники! Что за уродливое, грубое платье на вас, сударыня? Да ещё и в заплатках…

Молодая дама осеклась. Лицо её исказила жалость. Грустные серо-зелёные глаза взирали на меня сверху вниз. Тётушка наклонила ко мне лицо, усыпанное нежными светлыми веснушками, и приподняла мой подбородок кончиками пальцев.

— Мой ангел! Обещаю тебе, что у тебя будет столько шёлковых платьев, сколько ты пожелаешь. Вот, познакомься, — Эмма суетливо сунула мне в руки куклу. — Это мадемуазель Ми- Ми. Она будет твоей дочкой. Ты будешь брать её с собой в чистую постельку, в которой теперь будешь спать каждую ночь.

Кукла была великолепна. Нарядная, как модница из Копенгагена. Но разве она могла сравниться с Эммой! Я порывалась сказать ей, что мне не надо ни кукол, ни шёлковых платьев. Что я буду самой послушной на свете девочкой, только бы она взяла меня с собой. Только бы она никогда со мной не расставалась.

Слова застряли в горле. Как сложно, оказывается, выражать свои чувства вслух.

— Мадам, позвольте мне ненадолго покинуть вас. Это очень важно, — всё-таки смогла пролепетать я.

У Ханны глаза сделались круглыми, как у коровы Пеструшки.

— Чудеса! — всплеснула она руками. — Просит разрешения, да ещё таким ангельским голоском.

Тётка обвела присутствующих гордым взглядом и тоном победителя произнесла:

— Хорошо, дитя моё. Только возвращайся поскорее. Тебе нужно готовиться к отъезду.

114

Меня словно ветром сдуло из рыцарского зала. Я помчалась вприпрыжку на свою тайную полянку и вернулась быстро. В моих руках трепетал лист лопуха, полный спелой лесной земляники.

Дрожа от волнения, я протянула это сокровище баронессе Штраль.

— Какая прелесть! Это всё мне?

Глаза баронессы засветились неподдельной радостью. Строгая дама превратилась в простодушную девушку.

— Я обожаю землянику, — воскликнула она. — Спасибо тебе, моя милая.

Баронесса порывисто обняла меня и прижала к сердцу. Моя душа растаяла от блаженства. Я осмелела и покрыла теперь самоё любимое лицо на свете быстрыми горячими поцелуями.

Поместье моей тётки, унаследованное от мужа, растянулось вдоль королевского тракта, ведущего к Фредериксбергскому замку. Это было совсем небольшое городское поместье в пределах старой крепостной стены датской столицы, окружённое со всех сторон такими же небольшими поместьями знатных соседей. Предки барона Штраль вовремя подсуетились, приобретя пустырь на городской окраине, которая со временем превратилась в самый аристократичный район Копенгагена.

Родовой особняк, трёхэтажное кирпичное здание в стиле голландского ренессанса с изящными башенками по бокам, одновременно напоминал торт с кремовой прослойкой и маленький королевский замок Росенборг.

Конечно, барон Штраль надеялся на сходство с королевским дворцом роз, а не с шоколадным десертом. Но я твёрдо решила – это каменный бисквит, а не замок. Его даже неловко сравнивать с воинственным Норхольмом.

115

Первое знакомство с дворцовым парком примирило меня с новым жилищем. В нём было много чудесного: пруд с жирными карасями, кусты жимолости, шелковичные деревья, ну и розы с рододендронами не портили вид. Вот только зря весь этот чудесный парк изрезали вдоль и поперёк дорожками из гравия – словно расчесали. Непричёсанным он был бы милее.

Вся эта парковая роскошь радовала до тех пор, пока меня не отчитали за хищническое обирание шелковичных деревьев.

В Норхольме никому бы не пришло в голову ругать меня за это. Странные существа эти жители Копенгагена! Зачем растить шелковичные деревья, если с них нельзя собирать плоды?

Моя гувернантка брезгливо указала на посиневшие от ягод пальцы и сказала, что мой рот и язык такого же гадкого цвета.

Чихать мне было на грязные пальцы и рот.

Тайные набеги на заросли жимолости и шелковицы прекратились только после того, как вмешалась моя тётушка. Она укоризненно покачала головой и продемонстрировала свои прекрасные белоснежные ручки.

— У вас, фройляйн Кристина, будут такие же, — пообещала баронесса, — если вы не станете больше прикасаться к этим кустам. Разумеется, мне ужасно хотелось, чтобы мои руки были

такими же прекрасными. Но отказываться ради этого от лакомства?!

— Мне порой тоже так хочется сорвать эти сочные ягодки. Но я бегу на кухню и беру вместо ягод марципаны.

Ради Эммы я готова отказаться не только от шелковицы. Забыть о вольнице и прежних детских играх? Пожалуйста! Целыми днями носить на спине под платьем грубую дощечку, зубрить немецкий и французский, долбить до ломоты в пальцах

116

клавикорды? Пожалуйста! За столом соблюдать строгие правила этикета и не путать вилки? Я готова на любые испытания, чтобы получить лучшую награду за все эти мучения – одобрительную улыбку Эммы. Моей обожаемой Эммы…

Я целую её перед сном. Я целую оставленный ею на кушетке маленький бумажный веер. С гордостью накидываю упавший с её плеч шарф на свои острые ключицы. Иногда я просыпаюсь посреди ночи и бегу к её спальне. Тревожно вслушиваюсь через дверь к ночным звукам. Пытаюсь уловить её дыхание.

Эмма самая добрая и великодушная на свете женщина. Она оставила светские развлечения и увезла меня в своё поместье, чтобы целиком посвятить себя моему воспитанию.

Бедная Эмма! Ей нелегко даётся роль родителя. Эти бесконечные замечания, одёргивания, подсказки, разочарования. Я, наверное, самое бестолковое существо на свете.

— Не волочи ноги! Не кривляйся как обезьяна! Не маши веером слишком сильно – это не метла! Улыбайся, а не скаль зубы как зверь.

Вечером, когда горничная расплетает мне косы, я беззвучно плачу. Но я не могу всё это бросить. Я хочу ходить, сидеть и говорить как настоящая леди. Как Эмма.

— Бедная сиротка! — вздыхает горничная, пожилая добродушная женщина. — Мало вас, барышня, гувернантки гоняют, так ещё тётушка пилит. Какая разница, как сидеть? В гробу все одинаково, по струнке лежать будем.

Эмма устаёт всё больше. Она резка и раздражительна. Я слышу от неё последнее время одни окрики:

— Осанка! Походка!! Руки!!! Я не жалуюсь.

117

Всё это можно стерпеть и пережить. А вот конюшня! Я каждый раз плохо сплю перед тем, как явиться туда. Я боюсь этих огромных, непостижимых для меня тварей, с чёрными глазами навыкате, которые, я точно знаю, непременно захотят сбросить меня с себя. И тогда я покачусь в канаву, ломая рёбра.

К моим жалобам и мольбам тётка непреклонна. Более того, она дарит мне костюм для верховой езды – точно такой же, как у неё. Это короткий суконный сюртучок красного цвета, с широкими обшлагами и воротником, с большими позолоченными пуговицами от ворота до краёв пол. Под сюртуком — щёгольский атласный жилет белого цвета и пышная атласная юбка тёмно-синего цвета. На голову мне горничная пристроила шляпу с широкими полями и белым страусиным пером. Глядя на себя в зеркало, я немею от восторга, но отлично понимаю, что за такой роскошный подарок придётся расплачиваться.

Конюх подсаживает меня в седло. Оно дамское. Нужно сидеть боком, закинув одну ногу за специальную луку. Ужасно неудобно!

Я уже привыкла сидеть в мужском седле и кататься по кругу на лужайке. Ничего особенного делать не требуется — держи поводья в руках и подпрыгивай в седле, пока конюху не надоест время от времени вяло взмахивать длинным бичом и натягивать корду, пристёгнутую к уздечке неторопливого ветерана по кличке Вихорь.

Эмма легко и грациозно восседает на своём гнедом скакуне. Она небрежно держит одной рукой поводья, другой сжимает хлыст. Конь под ней красиво гарцует.

— Запомни – ты должна научиться повелевать сильным и гордым существом. Конь должен почувствовать, что ты его

118

госпожа. Но прежде всего именно ты должна чувствовать себя госпожой.

Молодой иноходец не слушает моих команд.

— Ну же, давай! Посылай вперёд! — нетерпеливо повышает голос баронесса.

Я мешкаю и бестолково дёргаю поводья. Мне неловко и страшно сидеть боком – кажется, что от первого же движения длинноногой твари я свалюсь.

Разозлившись, Эмма наотмашь ударяет мою лошадь хлыстом прямо по ушам. Та пугается, отскакивает в сторону, а затем от обиды и боли кидается с места в галоп. Вдогонку Эмма кричит:

— Если ты свалишься с лошади, ты не дочь графа Вендель- Эксберг. Я отправлю тебя назад в Норхольм, играть в салки с детьми скотника.

Я несусь вперёд, вцепившись в поводья мёртвой хваткой. Эмма держится на расстоянии.

Попробуйте усидеть в высоко подпрыгивающем вверх-вниз седле, когда вас ко всему прочему сдувает с него бешенный встречный ветер. Нога, закинутая за луку седла, быстро устает и деревенеет от напряжения. Натянутые поводья дают иллюзорную надежду, что это поможет удержаться в седле. Душа холодеет от ужаса и становится с каждым взлётом вверх всё легче и легче, готовясь вскоре отлететь к небесам.

— Не натягивай поводья слишком сильно! Иначе порвёшь трензелями лошади рот, — доносится рядом взволнованный голос Эммы. В нём больше не слышны надменные, сердитые нотки. — Но и не вздумай поводья отпускать – лошадь должна помнить о всаднике.

За воротами города расстилается голый, бескрайний пустырь. Дед нынешнего короля распорядился вырубить все деревья вокруг

119

Копенгагена, чтобы у неприятеля не было возможности подкрасться к его столице незамеченным. Всаднику и его коню есть, где разгуляться.

Я не торможу лошадь и не поворачиваю её назад к стенам города. Скорость больше не пугает меня. Я свыклась со стремительно убегающей из-под ног густой травой. И с ветром. Мы с ним поладили: ему просто хочется поиграть. Что ж, мне тоже. Ну-ка, кто кого перегонит?

Как известно, к конюшне животное бежит без особых понуканий. Но пережитый ужас остаётся в мышцах. Когда я спрыгиваю на землю, ноги подкашиваются. Эмма бережно подхватывает меня.

— Молодец! — кричит Эмма мне в лицо и счастливо смеётся.

Но я грубо отталкиваю её. Мне не до смеха. Поздние слёзы, слёзы от пережитого ужаса душат меня. «Эмма – плохая», — рычу я сквозь зубы и вонзаю их в узкое запястье…

Прикладывая лёд к моим синякам на внутренней стороне бёдер, горничная многозначительно произносит:

— Кавалер вашей тётушке требуется. А иначе она вас, барышня, со свету сживёт.

На человека, которого по-настоящему любишь, долго сердится очень трудно. Злость быстро улетучивается. Заставлять себя насильно испытывать неприязнь, удерживать её в сердце – то же самое, что заставлять себя долго не дышать. Я вижу, что Эмма тоже тяжело переживает размолвку. Ах, зачем я так сильно её укусила! Меня гложет чувство вины. Оно не дает мне возможности сосредоточиться на уроках, мешает быть прилежной во время игры на клавикордах. Я теряю аппетит. Единственное, что рассеивает мои горькие мысли – это бесцельное скитание по дорожкам сада,

120

между чудными кустами, похожими на фигуры зверей, пирамиды, флаконы духов.

Эмма сидит на скамейке под ветвями цветущего рододендрона, печально наклонив голову. Перебинтованная кисть покоится на её коленях. Моё сердце сжимается от острого ощущения жалости и любви. Я стою в нерешительности за ближайшим подстриженным кустом. К горлу подкатывает комок.

— Эмма! — я кидаюсь к тётке и падаю перед ней на колени.

Я порывисто обхватываю её ноги, осторожно глажу пораненную кисть.

— Прости!
Я больше не могу говорить – меня душат слёзы.
Эмма кладёт ладонь на мою беззащитную макушку.
— Со мной что-то не так, да?- давясь рыданиями, спрашиваю я Тётушка ласково гладит меня по голове и успокаивает. Я с

облегчением улавливаю теплоту, а не ненависть в её голосе.
— Всё хорошо. Успокойся! У тебя всё получится. Ты храбрая и ловкая. Ты замечательно справилась. Немного терпения и – ты ни чем не будешь отличаться от других барышень. Просто девочек твоего круга с первых лет жизни учат тому, что ты пытаешься делать в 10 лет. Благородная осанка, походка, движения должны

стать частью тебя.
— Зачем мне всё это?

— Тогда общество, к которому ты принадлежишь по праву рождения, примет тебя. Ты больше не будешь белой вороной. Не будешь диким волчонком. Мы все желаем тебе только добра.

Почему меня считают белой вороной, я не стала уточнять. Примирение с Эммой было важнее — оно усмирило все сомнения. Оно наполнило мою душу бесконечной радостью. Мне хотелось поделиться с Эммой этим упоительным чувством.

121

— Эмма, тебе, наверное, скучно сидеть целыми днями во дворце? Ты никого не принимаешь. К тебе не приезжают нарядные дамы и красивые кавалеры. Это всё из-за меня?

Эмма недоумённо вскинула брови.
— О каких дамах и кавалерах ты говоришь, детка?
Молодая хозяйка поместья попыталась поймать мой

ускользающий хитрый взгляд.
— Запомни, дитя: твоя тётушка – вдова и соблюдает траур. Я

должна вести себя строго и осмотрительно. Нам с тобой сейчас не до развлечений. Понятно?

Я расстроилась и надула губы:
— Мы что, всю жизнь должны будем горевать по покойнику?
— Мы будем сидеть дома до тех пор, пока ты не отучишься

грызть ногти, маленькая грязнуля!
Тётка легонько шлёпнула меня по пальцу, который я засунула

в рот.
— А мы можем играть в волан во время траура?
Эмма вскочила со скамейки и звонко крикнула:
-Да! Ну-ка, госпожа контэсса, догоните меня.
Она подхватила шёлковые юбки и бросилась наутёк.
Чтобы окончательно убедить меня в том, что верховая езда –

это красиво и престижно, тётушка пообещала свозить меня в Королевские конюшни, посмотреть, как упражняются в выездке королевские гвардейцы. Конюшни находятся довольно далеко, на острове Слотсхольмен. Добираться туда придётся не в карете, а верхом. Возможность совершить дальнее путешествие для ребёнка, сидящего взаперти — это награда, сравнимая только с рождественским подарком. И неважно – в карете ли, верхом на лошади или даже пешком.

122

В моём расписании занятий произошли досадные перемены — вместо математики и грамматики появились занятия по домоводству. Мне вручили толстый фолиант с позолоченной надписью: «Графиня Энгель. Рачительная хозяйка». И объявили, что отныне это будет главный учебник для моего домашнего обучения.

Это оказалось гораздо хуже, чем полевой галоп.

Фру Листхауг нудным голосом рассказывала, сколько продуктов требуется покупать раз в неделю, а сколько и каких каждый день; как часто менять постельное бельё и сушить перины и сколько мыла на это уходит; сколько требуется столовых и парадных сервизов в приличном барском доме и сколько накрахмаленных салфеток должно быть наготове у дворецкого, когда он посылает лакеев в столовую во время обеда хозяев дома. Если я отвлекалась и не слушала её, она поджимала губы и произносила как приговор:

— Я повторю это ещё раз завтра, ваше сиятельство.

На смену фру Листхауг приходила благообразная фрёкен Иверсен с приторной улыбочкой на сладчайших безгубых устах. Ей были поручены занятия рукоделием.

— Зачем мне сидеть за пяльцами дни напролёт? – возмущённо спрашивала я у Эммы. – Это так скучно!

— Разве ты, моя милая, не хочешь порадовать свою тётушку новым батистовым платком с красивым узором?

Уж лучше пойти и подстрелить из лука одну из тех противных чаек, которая нагадила на вашу шляпку, дорогая тётушка. Но я уже усвоила один из важнейших канонов светского воспитания — нельзя говорить вслух всё, что думаешь, иначе прослывёшь невежей.

123

— Я вижу, фройляйн Кристина, что вы, как всякое избалованное дитя, готовы, к сожалению, трудиться над собой, только если вам пообещать что-нибудь эдакое.

Это было весьма далеко от истины, но стоило ли спорить с взрослым человеком, если он уже вбил себе что-то в голову?

— Хорошо! Так и быть, я обещаю вам прогулку по Фредериксбергскому саду, если вы, фройляйн, выучите назубок название всех столовых принадлежностей и всех блюд, которые должны подаваться к званому обеду.

Не заметив энтузиазма в моих глазах, тётушка, спохватившись, добавила:

— Возможно, мы прогуляемся до королевского замка Фредериксберг, который окружён этим садом.

Тётка давно подметила мою страсть ко всему королевскому. А уж за возможность увидеть королеву живьём я была готова за один вечер вышить целую картину с изображением всех святых угодников, которых помнила. Но что-то мне подсказывало, что дело не в приступе великодушия. Эмма тяготилась своим трауром, который не позволял ей практически никуда выезжать. В Дании с этим было весьма строго. А поскольку сады были не так уж далеко от особняка баронов Штраль, в душный жаркий день прогулку по ним никто из знакомых аристократов не счёл бы вопиющим нарушением этикета.

По королевскому саду знатным особам позволялось бродить беспрепятственно. Сам сад не производил особенно яркого впечатления – у баронов Штраль в парке было гораздо больше достопримечательностей. Но воздух между лип с выровненными кронами в королевском саду был напоён странной истомой и непостижимо сладким запахом тайны.

124

Мы бодрым шагом двигались вверх по холму к особняку, украшенному в стиле громоздкого, но, на мой вкус, восхитительно сказочного барокко. Эмма сказала, что в ясную погоду оттуда видны берега Швеции. На соседней аллее едва слышно прошелестели по гравию колёса кареты, которая тоже спешила к нарядному дворцу.

У меня не было ни тени сомнения, что молодая дама, которая выглянула из экипажа – королева. А вот кто тот кавалер, который не только подал королеве руку, но и развязно обнял её за стройный стан?

— Это канцлер Струэнзе, фаворит королевы Каролины Матильды, — объяснила Эмма и добавила тоном, полным холодного презрения. — Господин Выскочка!

При этом глаза моей тётушки наполнились неизъяснимой тоской.

— Говорят, что канцлер устроил в подвале замка мраморную купальню для развлечения её величества.

В этих словах было больше зависти, чем презрения.

Канцлер Сруэнзе страшно возмутил меня своими манерами. Замечательно, что он так щедро заботится о досуге королевы. Но никому не позволено так фамильярно прикасаться к монаршей особе!

Надо отдать ему должное – выглядел фаворит весьма элегантно. Таких изысканных кавалеров мне ещё не доводилось встречать в доме моей тётушки. Может, пора им уже появиться, ведь траур совсем скоро закончится?

Мысль о кавалере для изнывающей от скуки молодой вдовы, похоже, волновала не только меня. Стоило закончиться трауру, как в поместье потянулись гости. Молодые и старые. Весёлые и мрачные. Дамы и кавалеры.

125

Мне позволялось присутствовать на светских раутах при одном очень строгом условии — ни при каких обстоятельствах не открывать рот. Я могу лишь делать книксен и здороваться с важными и нарядными господами кивком головы. Тётка заявила, что это у меня получается уже сносно. Я была на седьмом небе от гордости за себя и делала книксен при каждом удобном случае.

К нам зачастил один симпатичный молодой шевалье. Его звали Адольф. У него была маленькая родинка прямо на мочке уха. Этот природный казус не давал дамам покоя. Они то и дело подходили к юноше, заводили с ним разговор, а сами украдкой бросали взгляды на его ухо. Я тоже подошла и даже попросила позволения потрогать родинку. Адольф был очень мил и не задирал нос, как другие господа. Он спросил, как меня зовут и страшно обрадовался, узнав, что я племянница баронессы Штраль. Он любезно наклонил голову, и я коснулась коричневого бугорка. Не понимаю! От чего все дамы так возбуждены?

Хозяйка дома то едва замечала господина Адольфа, то просила его принести свою шаль или засахаренных фруктов. Юноша кидался выполнять её капризы проворнее любого лакея. Я подмечала, как он украдкой вдыхает аромат тёткиных духов, благоговейно прижимая шаль к своему лицу. Иногда ему удавалось заговорить с Эммой. Она его вежливо слушала некоторое время, потом обращалась к другому собеседнику. И так из раза в раз.

Неужели Эмма не замечает, что молодой шевалье от неё без ума? А он тоже хорош! Только молча сжимает кулаки, когда она слушает байки драгунского офицера и смеётся. Нельзя быть таким робким. И сбегать с приёма глупо. Эмма начинает грустить, заметив отсутствие юного воздыхателя. А тот попросту забивается в угол, как обиженный ребёнок. Фи!

126

Я нахожу его на террасе в меланхолическом настроении, бренчащим на испанской гитаре романс Стефано Ланди. Что-то о жестокой красавице, отвергающей пылкую любовь благородного юноши. Ну, очень слезливо!

— Сударь, — осмеливаюсь я обратиться к печальному гостю и, чтобы завязать знакомство, делаю вид, что понятия не имею о великом маэстро. — Что за пьесу вы играете?

Он смотрит на меня неприветливо из-под сердито сдвинутых бровей, но потом спохватывается и соскакивает с кресла.

— Сударыня?

Я не собиралась играть с ним в кошки–мышки, как моя бессердечная родственница.

— Господин Адольф, почему вы не приезжаете к нам днём на чай? В это время не бывает так много гостей.

— О, фройляйн Кристина, я был бы счастлив, приезжать к вам на чай каждый день. Ведь мы соседи! Но ваша тётушка не приглашает меня. — Лицо молодого человека сделалось совершенно несчастным.

— Ну, тогда я вас приглашаю, — я, подражая взрослой даме, снисходительно протягиваю страдальцу руку.

До этого верзилы-тугодума не сразу, но всё-таки доходит смысл моих речей.

— Вы пришлёте мне карточку с уведомлением о званом чаепитии, фройляйн? — Адольф с надеждой смотрит мне в глаза и рассеяно прикладывается к кончикам моих пальцев

У меня по спине пробегают мурашки от чувства гордости за саму себя. Но лишь на мгновение. О какой карточке идёт речь?

Я теряюсь, потому что не имею представления обо всех тонкостях этикета.

127

— Это такая красивая белая карточка с золотой каймой и надписью «Приглашение», — подсказывает мне Адольф. — Её отправляют с лакеем лицу, которое желают официально пригласить к обеду или чаю. Справитесь?

Я киваю. Теперь мы оба – заговорщики и сообщники.

— Господин фон Майер, — хорошо поставленным голосом объявляет утром дворецкий и с поклоном протягивает баронессе Штраль серебряный поднос, на котором лежит визитная карточка и «Приглашение».

— Но позвольте…- тётушку появление Адольфа застаёт врасплох. Отказать от визита нельзя, в руках хозяйки дома официальное приглашение. Она читает подпись и вскидывает на меня разгневанный взор. Поздно! Адольф уже в будуаре и стоит на коленях у её ног. Я начинаю на цыпочках исчезать из комнаты, чтобы не помешать разговору влюблённых.

Я бы на месте Эммы тут же растаяла от пылких признаний и эпитетов, которыми засыпает её влюбленный кавалер. Но Эмма искренне возмущается и строго одёргивает бедного юношу. Я слышу, как хлопает стеклянная дверь в сад и оборачиваюсь. Эмма сбежала. Адольф бросается за ней. Я с сильно бьющимся сердцем прилипаю к стеклу. Не может быть! Нет, только не это! Не отвергай его, Эмма! Пожалуйста!

Я вижу, как она, словно серна, ускользает от своего преследователя, кружа по дорожкам. Но Адольф проворнее и быстрее её. Он скоро нагоняет Эмму и хватает её за руку. Он сильно возбужден и тяжело переводит дух. Исчерпав запас пылких слов, он молча припадает к губам любимой женщины. Они оба затихают, упиваясь долгим поцелуем. Я замираю от восхищения. Как это прекрасно!

128

Новый атласный ридикюль богато расшит бисером и разноцветным стеклярусом. Я гордо вешаю его на руку при любом удобном случае. Первые дни я даже ложусь с ним спать. Он не только красивый, но и очень практичный. В него можно положить носовой платок, перчатки, целую горсть конфет или засахаренных фруктов, а ещё томик Даниэля Дефо о приключениях Робинзона Крузо.

Эта книга изменила мою жизнь. Я больше не ношусь по саду, не пристаю к Эмме с глупыми вопросами. Я вообще не слежу за тем, что она делает и куда ходит. Я слежу, затаив дыхание, за жизнью человека на необитаемом острове. Я больше не прошу Эмму играть со мной в волан. Я забросила домоводство и рукоделие. Едва перекусив ложкой бульона, я бегу к себе в спальню и открываю книгу, а вместе с ней – новый захватывающий мир. Новый ридикюль и возможность в мыслях побывать на необитаемом острове подарил мне Адольф. Эмма говорит, что не видит меня днями напролет и это её тревожит. Врушка! У неё теперь есть Адольф и больше ей в жизни ничего не надо. Она почти не делает мне замечаний. Когда я мучаю клавикорды, она умиляется. Но не мне, а своему гостю, который спокойно и терпеливо поправляет мои промахи. В награду за труды Адольф просит позволения сесть за инструмент. Он с особым вдохновением играет фрагменты из оперы Глюка «Орфей и Эвридика». При этом не отрывает взволнованного взгляда от порозовевшего лица возлюбленной.

В нашем доме теперь царит полнейшая идиллия.

Вот только моё запойное чтение книг создаёт некоторое напряжение в отношениях с близкими.

Читать перед сном мне категорически запрещено. По распоряжению баронессы горничная выносит из моей спальни

129

подсвечники. Но как только её шаги удаляются, я выпрыгиваю из- под одеяла, откидываю край гобелена и открываю свой тайник. В нем припрятан целый запас свечных огарков. Я не в силах дождаться утра. Я хочу сейчас же узнать, удастся ли Робинзону Крузо вернуться домой. Когда это радостное событие, наконец, происходит, я ликую так, словно не господина Крузо, а меня английский парусник забирает на большую землю. Я хочу немедленно сообщить об этом тёте. Она не читала о жизни Робинзона Крузо и знает его историю только с моих слов. Эмма вообще не читает книг и считает подобное времяпрепровождение для женщины вредным – портится осанка, слабеет зрение. Единственная книга, которую она берёт в руки каждое воскресение – Библия. Разрешив мне читать, она делает большое одолжение своему кавалеру. Ей трудно отказывать Адольфу.

Охваченная радостным возбуждением, я бегу к тётушкиной спальне. В доме тихо, как в подземном жилище крота. Сквозь двери доносятся приглушенные звуки какой-то странной возни. Это меня настораживает, но будить Эмму из-за своих глупых страхов я не решаюсь. Лучше всё проверить, не привлекая внимания. Я знаю верный способ. Заберусь на высокий ясень, который растёт под окном тёткиной спальни – не так уж это сложно сделать, и без помех и шума узнаю, что происходит.

В спальне Эммы темно. Сегодня на ночном небе светит полная луна. Она светит так ярко, словно её раскалили добела. Сонно шуршат ветви ясеня, мешая слушать. Звуков в спальне не разобрать. Зато лунный свет отчетливо выхватывает из темноты добрую половину спального ложа под бархатным балдахином и смятые простыни. Сквозь высокое оконное стекло проступают смутные контуры мужской спины и маленькие тугие ягодицы. Может, мне мерещится, но нижняя часть тела учащённо двигается

130

вперёд, словно пытаясь что-то накрепко пригвоздить к постели. Я не понимаю суть происходящего, но моё сердце, опережая сознание, начинает учащённо биться. Меня охватывает паника. Я стремительно сползаю вниз с ясеня и бегу прочь. Кровь с бешенным ритмом стучит в висках… Я постепенно начинаю осознавать, что стала свидетелем чего-то запретного для детских глаз, и прячусь от страха перед наказанием под одеялом. Мою поясницу пронизывает тупая, ноющая боль. Она возникает после спазма, переходит в низ живота и то пропадает, то даёт о себе знать вновь. Я не решаюсь позвать горничную. Я больше не доверяю ни одному взрослому. К утру боль стихает.

В моей голове мечутся смутные догадки. Я пристально наблюдаю за Эммой. У меня весь день зудит под языком – так и тянет спросить – кто это у тебя был ночью в спальне? И главное – что он с тобой делал? Не похоже, чтобы ты страдала и мучилась. Остаётся одно – посмотреть ещё раз, более внимательно.

Меня терзают жгучее любопытство и леденящий страх одновременно. Здравый смысл подсказывает мне не лезть на рожон. Но любопытство подкрепляется ещё одним, доселе неведомым мне чувством. Оно возникает, когда я вспоминаю помятую постель и голые округлые ягодицы. Чем ближе ночь – тем это чувство сильнее.

Эта ночь такая же лунная, как и вчера. Но ужасно душная. Окно тётушкиной спальни распахнуто. Я дрожу от предвкушения раскрытой тайны. Но сегодня из спальни не доносится ни звука. Можно перебраться по толстой ветке поближе к окну и заглянуть в спальню через приоткрытую раму. Я двигаюсь бесшумно как уж в траве и горжусь тем, что оказываюсь настолько ловкой. Когда приоткрытая створка окна начинает маячить прямо пред моими глазами, я слышу негромкое «Привет!». Мужской голос

131

обращается ко мне, потому что больше обратиться не к кому. Я сижу ночью на ветке ясеня одна, словно филин.

Адольф стоит у окна в белой, распахнутой на груди рубашке. Я не вижу его лица, потому что белая рубашка фосфорицирует в лунном свете и слепит глаза. Я прыгаю вниз прямо с высокой ветки и подворачиваю ногу во время приземления. Я жду, что возмущенный Адольф вот-вот поднимет шум, но ничего не происходит. Кругом давящая, безразличная ко всему на свете тишина.

Боль в ноге не может сравниться с пульсирующей болью внизу живота. Что-то хлюпает у меня между ног. Нужно поскорее лечь в постель. Вот-вот в мою спальню нагрянет разгневанная Эмма.

Я просыпаюсь поздно – в 8 часов утра, совершенно разбитая. Между ног мокро, словно я описалась во сне. Я приподнимаю одеяло и прихожу в ужас. Моя постель в крови!

Вот оно! Это божья кара за бесстыдное любопытство. Каина наказали после того, как он увидел отца и мать свою нагими. Меня тоже наказали. И так жестоко! Скоро вся кровь выльется из меня и тогда…

Дверь в мою спальню открывается. Эмма входит в сопровождении горничной. Та что-то ей показывает. Кажется, моё запачканное платье. Позор неминуем!

— Кристина! — ласково зовет меня тётка. Я не шевелюсь.- Кристина, детка, открой глаза. Нам нужно поговорить.

Пожалуй, не стоит больше притворяться. Виноват — отвечай. Всё равно я скоро умру, так хотя бы меня не будут считать трусихой.

Тётушка смотрит на меня так, словно видит впервые в жизни. То, что она видит, радует её.

132

— Поздравляю, дорогая! Ты стала девушкой.
— У меня идёт кровь. Я умираю, Эмма.
— Успокойся, дурочка! Это пройдёт, но через месяц всё

повторится. Такое происходит с каждой взрослой женщиной. — Кровь будет опять?- я холодею от ужаса.
Эмма весело кивает.
— Как с этим жить?

— Ничего, потерпишь! Зато ты теперь взрослая и сможешь скоро выйти замуж.

— Я не хочу замуж!

Я понимаю, что о ночном происшествии разговора не будет. Это меня устраивает.

— Полежишь несколько дней в постели. Марта будет менять тебе испачканные юбки. Всё наладится.

Действительно, через три дня я уже, как обычно, гуляю в саду. Настроение у меня — самое благодушное. Я поняла, что лучше смириться с тем, что произошло, и найти безвредный повод для радости. Я стала больше похожа на Эмму. Теперь мы почти как ровесницы и можем быть подругами. Вот только Адольф… Встречи с ним не избежать. Эта неизбежность ужасно тяготит меня. Может, сделать вид, что ничего не произошло или всё-таки признаться в проступке и попросить прощения?

Пока я мучительно гадаю, как поступить, Адольф сам находит меня.

Кавалер моей тётки подсел ко мне на скамейку, которая пряталась в тени грота Венеры в то время, когда я делала вид, что увлечённо читаю очередную книгу из тётушкиной библиотеки. Отныне я могла брать из библиотеки всё, что пожелаю. День был опять жаркий и душный. Я сняла с шеи батистовую косынку. В этот момент Адольф мягко накрыл мою кисть горячей ладонью. Я

133

громко вскрикнула не то от неожиданности, не то от испуга. И попыталась убежать. Но Адольф удержал меня за руку. От его прикосновения мне стало ещё жарче.

— Добрый день, фройляйн Кристина! Я рад, что вы поправились.

От его близости мне становится не по себе. Меня парализует неведомый доселе трепет.

— Вы ведь знаете – я люблю вашу тётушку. И хочу сделать её счастливой.

Меня прорывает.

— Я знаю только одно — вы мучаете её по ночам. Это отвратительно!

— Поверь, детка, Эмме нравится то, что я делаю. Так поступают все мужья со своими женами

— Вот именно – мужья. А вы ей не муж. Не трогайте её! Иначе я всем расскажу, какой вы гадкий.

— Ты права, Кристина. Я ей не муж и не имею законного права любить её. Но я мечтаю назвать её своей женой перед Богом и людьми. Я хочу сделать ей предложение. Но сначала я должен получить благословение своих родителей. Я уезжаю… Я уже начал скучать по вам обеим.

Адольф невесел.
Я принесла Эмме грустное известие.
— Я знаю, — рассеянно бросила она, скручивая шёлковую

нитку в клубок. Вот уже неделю она вышивает атласный шарф для возлюбленного. Шарф готов, но Адольф уезжает без подарка.

— Скажи, Эмма, а ты можешь выйти замуж?
— Могу, если это будет вдовец в летах,- тётка усмехнулась. — А если это будет молодой человек, такой как Адольф?

134

— Ну что ты, милая! Его родня никогда на это не согласится. Такому блестящему молодому аристократу не позволят жениться на вдове, которая вдобавок старше его на пять лет. Да я и сама не соглашусь. Незачем ссориться с высшим обществом накануне бала дебютанток. Вам скоро предстоит блистать на нём, мадемуазель. На днях мы уезжаем за границу, чтобы завершить ваше образование. Детей из приличных дворянских семей всегда возят в Европу накануне совершеннолетия. Вы рады?

И да, и нет. Адольф с нами не едет. Эмма с каждым днём грустит всё больше. А какая может быть радость от лицезрения Версаля, если у близкого человека то и дело глаза на мокром месте?

Весть о возвращении в Копенгаген после скитаний в течение целого года по Европе я восприняла с огромным облегчением. Копенгаген я полюбила с первого взгляда, как только попала в него из Норвегии. Старинные дворцы с башенками, украшенными шпилями показались мне пределом роскоши и красоты. Именно в таком дворце мог состояться первый бал Золушки. Мнение я своё не изменила и после того, как посмотрела красоты Дрездена и Парижа.

Больше всего я мечтала, будучи маленькой девочкой, увидеть в Копенгагене Королевский дворец, а если повезёт, то и короля с королевой. Но у Эммы были совсем иные мысли в голове на мой счёт.

— Кристина, с завтрашнего дня ты будешь посещать школу танцев. Скоро твой первый бал, — тётка посмотрела на меня со значением, но мои мысли витают отнюдь не вокруг школы танцев.

Может быть, карета всё-таки проедет мимо Росенборга и я хотя бы краем глаза наконец-то увижу его?

135

Месье Трюше, владелец школы и одновременно учитель танцев, озабоченно почесал крючковатый нос.

— С кем же вас поставить в пару, мадемуазель?

На свежем воздухе и деревенском молоке я вытянулась вверх так, что ни один из моих сверстников не достаёт макушкой даже до моего плеча.

— Каланча…- раздаётся свистящий шёпот и сдавленный смех у меня за спиной.

Мне обидно до слёз, но я ещё выше задираю голову.

— Ну что же, мадемуазель, милости прошу, — месье Трюше приветливо улыбается и подаёт мне свою руку. Я готова расцеловать этого смуглого крючконосого француза в знак благодарности, но графское достоинство позволяет мне лишь ответить быстрым кивком.

— Итак, господа, — начинает свой первый урок месье Трюше, — двигаемся вдоль зала парами pas menu. Другими словами – медленным, семенящим шагом. Данный шаг – основа менуэта, мои юные дамы и господа! Через четыре такта остановка и salut. Приветствие следует делать с наиполнейшей любезностью и изяществом как барышням, так и кавалерам. Вуа ля!

За успехи в школе танцев тётка решает меня наградить.
— Мы сегодня поедем на морской променад.
— Тётушка, а далеко ли от променада Королевский дворец?
— Нет, не далеко. Что, не терпится блеснуть манерами перед

кронпринцем, милая барышня?
Я стараюсь не вертеть новый нарядный зонтик на плече и

обходить даже самые мелкие лужи, чтобы не испачкать свои первые ботинки на каблуках. Как заведённая кукла я повторяю за тёткой поклоны и приветствия. Не каждый книксен повторяет предыдущий. Какие-то приходиться делать более глубокими,

136

почти как реверанс, а некоторые приветствия получаются едва обозначенными коротким торопливым движением головы.

Когда Эмма замечает Адольфа, идущего под руку с дорого одетой, но некрасивой дамой, она застывает на месте. Ступор длится недолго, Эмма быстро берёт себя в руки. И вот она уже обменивается с Адольфом любезным приветствием. На лице её не отражается ни обиды, ни гнева, ни радости. Ничего, кроме подчёркнутой любезности. Адольф не столь искусен. В газах его боль и нескрываемая тоска. Эмма даже начинает нервничать от такого откровенного выражения чувств. Она с неестественно бодрым душевным подъёмом заявляет невыразительной даме:

— Госпожа Майер, я счастлива, что могу поздравить вас с законным браком.

Дурнушка улыбнулась, и её некрасивое лицо преобразилось, став миловидным от искренней радости.

— Благодарю вас, любезная госпожа Штраль! Я так счастлива, что Адольф выбрал меня… А вы ещё прекрасней, чем о вас говорят. Какой элегантный туалет, а шляпка – просто чудо! Вы непременно должны к нам присоединиться. Адольф, попроси, пожалуйста, баронессу и её хорошенькую племянницу составить нам компанию. Сегодня великолепная погода для прогулки. Не правда ли? Безветренно и дождь не грозит залить наши туалеты.

Молодая госпожа Майер залилась приятным мелодичным смехом.

В её невинном щебетании и простодушном смехе нет ничего натянутого и отталкивающего. Она мне нравится.

— О, погода и впрямь смилостивилась над жителями Копенгагена! Было бы так чудесно с вами погулять, — Эмма легко и непринужденно пожала руку госпожи Майер в знак благодарности. — Но эта юная барышня умудрилась промочить ноги. Если её

137

немедленно не отвезти домой, она разболеется накануне своего первого бала.

Я хотела возразить и показать, что ноги у меня сухие, но Эмма больно сжала мне руку.

— Эмма, почему ты сказала неправду? Разве врать не грешно? — насупившись, спросила я тётку, когда она затолкала меня в экипаж.

— Иногда, дорогая, ложь бывает во спасение.
Я разозлилась и ей в отместку заявила:
— Мадам Майер очень мила. Она милее, чем некоторые

родные тётки. А господин Адольф прямо светится от счастья.
— Ещё бы ему не светиться от счастья – его супруга дочь графа фон Кнут, владельца лучших земель на острове Лолланн. Отличное приданное подобрала для своего сына баронесса фон

Майер!
Неужели моя тётушка совершенно непробиваема?!

Я полюбила уединение и тишину, царившие в библиотеке тёткиного особняка. Я нашла там столько сокровищ. Особенно пристально я изучала тома «Анатомии человека». Меня интересовало устройство женского и мужского тела. Разглядывая голую натуру, я мучительно краснела, вспоминая тугие ягодицы, подсвеченные яркой луной. В библиотеку не заглядывала даже прислуга, я была уверена, что никто меня не поймает за бесстыдным занятием. Именно поэтому я невольно вздрогнула, когда сдвинулся один из стеллажей, и в библиотеку вошёл Адольф. Вместе с тяжёлым громоздким томом «Анатомии» я бесшумно сползла с кушетки на пол.

Вслед за Адольфом появилась и Эмма. Она вошла через обычную дверь.

138

Я уже однажды слышала эти звуки – сдержанные вздохи, лёгкий шелест шёлка, шумное дыхание. Влюблённые с упоением целовались. Как будто не было на свете никакой госпожи Майер и её счастливого мелодичного смеха.

Шелест платья усилился. Под нетерпеливыми руками Адольфа шёлк жалобно постанывал.

— Остановись! — взмолилась Эмма. — Не сейчас… сюда могут войти.

Дыхание баронессы прерывалось.
— О, как я стосковался по твоей нежной шейке…
Я услышала звуки молчаливой и энергичной борьбы.
— Ты снова отталкиваешь меня, — с горечью признал Адольф. —

Почему ты не захотела стать моей женой?
— Ты сам знаешь, почему. Твои родители не дали бы согласия

на наш брак. Разве не так?
— Мы могли пожениться без родительского благословения и

уехать в Баден-Баден. Отец не лишил бы меня наследства. Я его единственный наследник. А тебе, богатой вдове, никто не указ.

— Ты забыл про Кристину, — Эмма вырвалась из рук любовника. Адольфу это не понравилось.

— Ах да, госпожа опекунша, как я мог забыть! Пока наивный влюбленный мечтает о воссоединении с возлюбленной, вы хладнокровно плетёте заговор против своей племянницы.

— Что за вздор, Адольф?

— Ты уже вернула Кристине ларец с фамильными драгоценностями, который прихватила из Норхольма?

— Ты прекрасно знаешь, зачем я привезла драгоценности в Данию – чтобы сохранить их. Кристина получит их, как только выйдет замуж.

139

— Ну да, замужество! Я понял, почему ты не хочешь замуж. Сейчас ты сама себе хозяйка, а если выйдешь замуж, то потеряешь самое дорогое. И это отнюдь не любовь, сударыня. Таким расчётливым и холодным женщинам, как вы, она не к чему. Деньги и графский титул – вот ваша цель, баронесса.

— Адольф, ты сошёл с ума от горя. Ты говоришь невозможные, отвратительные вещи.

— Почему же невозможные? Кристина — полукровка. Её мать – простая туземка. Ты же сама мне рассказывала. На этом можно сыграть в суде. Толковый стряпчий может добиться признания незаконности её прав на титул и земли. Тем более, что завещание отсутствует. Ты выдашь её замуж за старого сластолюбца и со спокойной совестью завершишь свой план.

Адольф торжествующе и зло засмеялся.

— Я буду молчать, если вы, баронесса, будете ко мне более благосклонны…

Его речь заглушил звук увесистой пощёчины, больше похожей на оплеуху.

Никогда нельзя доверять словам лишь одной из сторон. К несчастью, в тот момент я об этом ещё не знала.

Вместо того, чтобы сразу поговорить с тёткой и объяснить ей, что я случайно стала свидетелем её свидания с Адольфом, я затаилась. Всё, что я услышала из уст оскорблённого и покинутого любовника, потрясло меня. Разве такое могло быть правдой? Как мне во всём этом разобраться, если никто из взрослых ничего не рассказывал мне о жене графа Вендель-Эксберг? А я не помнила даже лица родной матери.

Господин Трюше, как человек энергичный и темпераментный, не мог долго сидеть на одном месте. Он уже посидел на нескольких креслах и попробовал на упругость оттоманку.

140

Учитель танцев, приплясывая, прошелся вдоль окон, понюхал цветы в вазе и, наконец, решился взять с фарфорового блюда румяное яблоко.

Баронесса Штраль заставила ждать себя около часа. Но господин Трюше и не подумал выражать своего неудовольствия. Он отвесил хозяйке дома весьма изящный поклон и представился.

— Шевалье де Трюше… Да-да! Вынужден заниматься танцами в Копенгагене, поскольку родной папаша оставил в наследство одни долги. Но дворянская честь для меня не пустой звук.

— Прошу вас, присаживайтесь, шевалье! Я прочитала вашу записку. О каком нелицеприятном инциденте идёт речь?

— О! — печально закатил глаза господин де Трюше. — Мадемуазель Кристина моя лучшая ученица. Какие повороты! Какой лёгкий шаг!..

— Ближе к делу, пожалуйста.

— Скандал – это ужасно! Я не хочу скандала. Но инцидент имеет место. У юного месье Пауля порвана губа! Не прикушена, а порвана… Он, безусловно, вёл себя неподобающим образом. Я верю, что мадемуазель Кристина защищала свою честь. Но кровь, сколько крови из губы!

— Чем я могу помочь, юному месье Паулю? Или помощь требуется вам?

— Одно ваше слово, баронесса, сказанное полицмейстеру, спасёт мою школу от закрытия. Я учу молодых людей танцевать. Я, натурально, слежу за тем, чтобы всё было прилично, чтобы юные кавалеры и дамы придерживались приличий. Но отследить каждый шаг и каждую шалость… Да, месье Пауль и его друзья хвастались тем, что перецеловали всех барышень в своём классе. Кроме мадемуазель Кристины. Насильно вырывать у благородной девицы поцелуй! Неужели никто из взрослых не объяснил этим

141

молокососам, что для первого опыта подойдут и молодые горничные. Они просто варвары! Будь эти молодцы постарше, я бы их всех вызвал на дуэль.

Эмма была не на шутку сердита. Она так нервно теребила свой тонкий батистовый платок, что разорвала его пополам. Открещиваться не имело смысла. Я признала свою вину. Но моя жестокость имела справедливое оправдание.

— Его приятели крепко держали меня за руки, пока этот подонок шарил своими влажными ладонями у меня за корсажем.

— Кристина, я думала, что твоя диковатость – это лишь детская причуда. И это со временем пройдёт. Особенно, когда ты будешь окружена любовью и лаской. Ты теперь взрослая барышня, которой скоро выходить замуж, но ты осталась прежней! Неужели ты не понимаешь, что после того, что ты натворила, приличные женихи будут объезжать наш дом за квартал?

— Не волнуйся, тётя! Скоро ты избавишься от своей дикой, необузданной племянницы. Тебе больше не придётся краснеть от стыда. Тебе не придётся больше ждать!

Последние слова я бросила ей в лицо как оскорбление. От моего крика в окнах задрожали стёкла. Ах, если бы я могла, то, не медля, не оглядываясь, босиком убежала бы в Норхольм.

Каланча! Я — каланча! Я выше своей тётки на целую голову. У меня длинная худая шея как у гусёнка-подростка. У меня торчат острые ключицы. Любой нормальный мужчина скривится от отвращения, глядя на такую уродину. А мне предстоит на сегодняшней ярмарке невест подцепить не просто кого-нибудь. Тётка сладким голосом поёт мне про благородного идальго, барона Розенкранца. Уверена, что это настоящая сорокалетняя развалина. Единственное, что в нём есть привлекательного – это поместья в Южной Норвегии. И всё-таки я уверена, что найду Его – того, кто

142

заберёт меня отсюда, кто защитит меня от алчных родственников. Как угодно – скромным потупленным взором, стройным станом, ангельским голоском, приятным разговором, но я завлеку моего будущего мужа. Кроме очаровательного шёлкового платья и душистых роз, украшающих мою причёску, на мне тайными чернилами написано – 45 тысяч акров земли, вернее гор, почти полностью покрытых непроходимыми северными лесами. Это всё равно, что предложить в качестве приданного 45 тысяч тонн льда. Много ли найдётся охотников на столичном балу ими попользоваться?

Первый бал, которого так ждут юные красавицы. Что может быть отвратительнее этого неприкрытого торга? Кавалеры выводят юных аристократок на паркет танцевальной залы как породистых лошадей на всеобщее обозрение. Девицы должны быть достаточно изящны, чтобы грациозно носить дорогие туалеты и фамильные брильянты. Кому из будущих мужей захочется повесить драгоценности на кривую шею? И, безусловно, крепки здоровьем, чтобы начать без промедления рожать будущих наследников. Много наследников!

— Почему вы так печальны, фройляйн? Такой чудесный бал! Позвольте мне немного развеселить вас. Я принесу вам мороженого. Оно очень вкусное.

В немецкой речи проскальзывает знакомый акцент.
— Вы приехали из Норвегии?
— Точно так, фройляйн, — у скромно одетого молодого

человека приятная улыбка. — Простите мне мою неловкость. Я не имею права знакомиться со столь благородной барышней и ухаживать за ней. Но я готов пойти за это на плаху.

— Почему? — я оборачиваюсь и вижу внимательные, серые как хмурое северное небо глаза.

143

— Вы так прекрасны! Я ещё не встречал в своей жизни девушек красивее, чем вы.

Он высок и крепок, этот норвежец. Он смотрит на меня сверху вниз с благоговением и грустью.

— Почему вы не смеете знакомиться со мной? Вы простой рыбак?

Он смущён.

— Здесь не место простым рыбакам. Да, я не знатен, но во мне течёт дворянская кровь. Мой прадед получил дворянство от великодушного короля Кристиана 1V.

Я облегчённо вздыхаю. Какой милый скромник!
— Как ваше имя?
— Эдгар Штолле, советник бургомистра славного города

Тронхейма.
Мне хочется плясать на месте и хлопать в ладоши. Но я

приказываю себе замереть без движения.
— А я Кристина, дочь графа Вендель-Эксберг. Вы наверняка

слышали о моём отце. Наша городская усадьба находится недалеко от королевского дворца в центре Тронхейма. Мы с вами земляки. Что вас привело на бал дебютанток? Вы ищите себе богатую и знатную невесту?

— Нет, что вы! — в ужасе замахал руками норвежец. — Я здесь совершенно случайно. Я сопровождаю нашего бургомистра. Он привёз на бал свою младшую дочь. Дело в том, что у нашего бургомистра есть влиятельный покровитель в столице, барон Розенкранц. Господин барон выхлопотал приглашение на бал.

— Скажите, герр Штолле, вы – храбрый человек? Вы не испугаетесь, если встретите в лесу волка?

Он, безусловно, неглуп, но пока не понимает, к чему я клоню.

144

— Довольно странный вопрос, фройляйн. Я не хочу, чтобы вы приняли меня за пустозвона. Но совсем недавно мне пришлось участвовать в охоте на матёрого медведя-людоеда, который заломал нескольких крестьян в округе.

— Тогда вы не должны испугаться моей тётушки. Пойдите к ней и представьтесь. И обязательно расскажите про барона. Тогда она пригласит вас к нам на званый обед. И мы сможем с вами снова увидеться.

Я многозначительно посмотрела в глаза обаятельного северянина и добавила, сдерживая рвущееся из груди сердце:

— Прошу вас!
Он мне понравился. Кажется, Господь услышал мои молитвы. Если он сумеет получить от моей высокомерной тётушки

приглашение на обед, значит он тот, кто мне нужен.
Удастся ли мне переубедить свою тётку, которая мечтает выдать племянницу за барона Розенкранца, что ей подойдёт

другой кандидат, попроще?
Не думаю, что она мне откажет. Последний год нашей

совместной жизни дался нам обоим нелегко. Даже ангельскому терпению приходит конец. Можно примириться с грубостью, нелюдимостью, истериками, но нельзя примириться с нелюбовью.

Порой Эмма смотрела на меня глазами полными слёз.

— Мне кажется, что ты готова воевать со мной по любому поводу. Ты всё принимаешь в штыки. Но поверь, я лишь желаю тебе добра.

— Ты желаешь поскорее сбыть меня с рук. Вот — истинная правда!

— Ты так резка и несправедлива ко мне…
— Поклянись, что не выдашь меня замуж без моего согласия.

145

— Дорогая, брак очень серьёзное событие в жизни молодой и неопытной девицы. Поэтому принимать решение должны родители. Лишь они могут позаботиться о верном выборе.

— Поклянись, что не выдашь меня замуж без моего согласия,- ожесточённо твержу я.

— Иногда мне кажется, что ты ненавидишь меня… Почему, дорогая?

Лучше отвести взгляд. А ещё лучше уйти и как можно громче хлопнуть дверью.

Сможет ли человек, находящийся в здравом уме, терпеть подобную пытку ещё один год?

Мы с Эммой больше не сидим вместе и не вышиваем батистовые платки, мы больше не музицируем дуэтом: Эмма на арфе, а я на клавикордах. Я больше не читаю ей вслух по вечерам при уютном свете канделябра. Каждая из нас занята личной перепиской. Только я при этом ещё и перехватываю письма барона.

Я спускаюсь в вестибюль рано утром и беру на глазах растерянного швейцара все письма, лежащие на серебряном подносе. Конверты с фамильной печатью Розенкранцев я безжалостно бросаю в камин.

Эдгар Штолле меня не подвёл. Он сумел произвести на Эмму нужное впечатление. Она его благосклонно пригласила, желая тем самым косвенно угодить господину Розенкранцу.

Конечно, в салоне баронессы Штраль этот провинциал смотрится неуклюже. Но он не теряется и вступает в беседу, высказываясь смело и неглупо. Ко мне подходить он не решается и лишь посылает мне горящие стальным огнём взгляды. Я борюсь с его робостью с помощью переписки. Мне нравятся его письма. Читать их интересно, поскольку они написаны человеком с

146

университетским образованием. В письмах он более смел, делает комплименты и намекает на пылкие чувства. В ответ я убеждаю его, что ненавижу столичную жизнь и мечтаю о тихой семейной гавани у себя на родине, в Норвегии.

Всё это очень мило, но боюсь, что тётка скоро разберётся, почему барон Розенкранц, которому я якобы очень понравилась на балу, не дает о себе знать так долго. У меня есть очень дерзкий план, который поможет Эдгару Штолле ускорить предложение руки и сердца фройляйн Кристине, а баронессу вынудит с этим согласиться.

Проводя много времени в библиотеке, я смогла разгадать тайну открывающегося стеллажа. Я пригласила Эдгара к нам в дом под невинным предлогом и сделала всё, чтобы прислуга заподозрила его и меня в тайных встречах наедине. Угроза потери невинности будущей невесты барона Розенкранца лишила мою тётку самообладания. Конечно, она бросилась со всех ног в библиотеку, чтобы остановить предосудительное событие, забыв при этом избавиться от свидетелей.

На мне был кружевной капот, который я легко смогла сбросить в нужный момент. Эдгар потерял голову и сжал меня в своих медвежьих объятьях. Лишить меня невинности он не успел, потому что в библиотеку как фурия ворвалась баронесса Штраль.

— Тётушка, господин Штолле порядочный и честный человек. Он готов жениться на мне.

Растерявшийся и смущенный Эдгар поспешил это подтвердить на глазах у не менее смущенных лакеев.

— Как ты могла позволить молодому человеку вести себя так развязно? Я воспитывала тебя в скромности и твёрдом понимании того, что значит для благородной девицы её невинность.

147

Эмма металась по будуару из угла в угол, неприятно хрустя в горячке суставами своих тонких пальцев.

— Он был так настойчив. Разве я могла знать, к чему это приведёт? Наверное, у меня теперь будет ребёнок.

Эмма громко застонала и схватилась за голову.

— Дура несчастная! Ты могла бы стать женой знатного вельможи и блистать на балах в Вене и Париже. А теперь ты будешь прозябать в нищей и глухой провинции.

Я для правдоподобности жалобно захныкала. Тётка перестала метаться и попыталась меня утешить.

После скоропалительной свадьбы Эмма вручила мне палисандровый ларец, инкрустированный серебром.

— Кристина, здесь находятся фамильные драгоценности твоей бабушки. Теперь они твои. Будь счастлива, если сможешь.

Не знаю, все ли украшения были на месте. Даже если не все – неважно. Эмма потратила достаточно много сил и средств, чтобы сделать из меня барышню. Думаю, мне следует проявить к ней великодушие и не придираться по мелочам.

Часть IV. Капитан Свендсен.

Госпожа Штолле… Просто Штолле, без всякого титула.

Меня это нисколько не напрягает, ведь я живу в Норвегии. Это нищая, отсталая страна, в которой даже нет собственного короля и королевского двора. А вице-король, другими словами – датский королевский наместник, не думает здесь появляться слишком часто, предпочитая приятно проводить время в более цивилизованной части Европы. Поэтому мне не нужны дорогие

148

платья и роскошный выезд с четвёркой лошадей для посещения приёмов при дворе. То есть, у меня нет необходимости заниматься тем, чем обычно занимаются титулованные особы во всех остальных королевствах.

Я обхожусь красивыми, но скромными туалетами, предназначенными для пеших прогулок по городу. Да, временами я хожу пешком! Деньги я трачу не на шляпки, а на вещи, немыслимые для столичных дам – на книги. Я собираю редкие старинные фолианты. Особенно много в моей библиотеке книг по античной и современной юриспруденции, философии и естествознанию. Вся эта роскошь доступна любознательной публике, моим соотечественникам. В мою публичную библиотеку едут со всей Норвегии. Желающих получить знания юношей в моей стране с каждым годом становится всё больше. Как это отрадно!

Я и сама с огромным удовольствием читаю всё подряд. Теперь никто мне не может указывать, что читать. Иногда по вечерам ко мне присоединяется Эдгар. Он читает вслух и переводит с английского книги, которые заказывает для нашей библиотеки в Англии. С особым вдохновением муж читал мне вслух книгу Адама Смита «Богатство народов». Я разделяла его восторг от идей новомодного автора и умилялась царящей в нашей семье идиллии.

Наше с Эдгаром свадебное путешествие прошло не в Италии, как настаивала моя тётка, а на безлюдном Севере Норвегии. Мы объезжали фактории, основанные ещё моим дедом. По сути это была деловая поездка, а не праздное, бездумное путешествие молодожёнов. Эдгар с азартом налаживал отношения с местными охотниками на пушного зверя. В том числе с туземцами.

149

Вопрос, который мучил меня с тех пор, как я уехала из Дании, касался происхождения моей матери.

Личность её была окутана непроницаемым покровом тайны, который медленно приоткрывался, благодаря моему фанатичному упорству.

В Норхольме висели портреты моих предков. Я нашла портреты прадеда, деда, всех бабушек и отца. Портрета моей матери в замке, по всей видимости, не было. Не у кого было спросить о её судьбе — старые слуги разъехались или уже умерли. В церковной книге я прочла запись о венчании Карла Георга Вендель-Эксберг с девицей Хелле. Даже фамилии её не сохранилось. А разве может быть фамилия у дикарки? Со временем я бы успокоилась и перестала думать о ней. Но моя судьба повернулась в другую сторону после неосторожно брошенной фразы Адольфа. А после рассказа старого туземца её уже ничто не могло вернуть в прежнее русло.

Саамы зашли в нашу факторию на огонёк. Они приехали на собачьих упряжках, перегруженных пушистыми меховыми шкурками. Они были безмерно рады возобновлению торговли. Эдгар настойчиво приглашал их в Тронхейм с уловом трески. Продажа трески в те времена была самым прибыльным делом в Норвегии.

От отца мне достался в наследство участок береговой линии фьорда с пристанью в районе торгового порта. Здесь можно было сушить треску на специальных деревянных стойках и затем хранить в добротных пакгаузах, а потом продавать и грузить её на купеческие суда всей Европы. Это является исключительным деловым преимуществом в наших краях. Ещё мой дед понял, что выгоднее позабыть о графской спеси и сделаться успешным коммерсантом, открыв торговый дом «Вендель-Эксберг оушен»,

150

чем задирать нос перед грубоватыми и неуклюжими на вид местными бюргерами.

Мне приглянулись приветливые туземные собаки с умными, похожими на талую арктическую воду глазами. Я ерошила им густые загривки, они отвечали на дружелюбный жест горячей, даже, можно сказать, неистовой благодарностью: подпрыгивали высоко вверх, стараясь лизнуть непременно в лицо.

— Ваш матушка тоже любить наша собак. Она разговаривать с ним на неизвестный язык, и они ластиться к ней как шальной, — саам-охотник неторопливо выпустил кольца дыма прямо через нос.

— Вы знали мою мать?! — от простодушных слов туземца у меня громко забилось сердце.

— Расскажите мне о ней, — взмолилась я и, в порыве чувств, крепко сжала огрубевшую от холода руку саама. — Какая она была? Как выглядела?

Туземец опешил от моего неожиданного напора. Он резко отдёрнул свою руку и посмотрел на меня в полном смятении. Наверное, по понятиям туземцев я, как женщина, вела себя слишком фамильярно.

— Дело в том, что моя мать скончалась, когда я была совсем маленьким ребёнком. Я не помню её лица. В родовом замке не сохранилось ни одного её портрета, — попыталась объяснить я свой порыв.

Саам надолго задумался и, наконец, признал как что-то безусловное и важное:

— Красивый… Ваш мать был очень красивый женщина.
Я разочаровано вздохнула, но не оставила своих расспросов.
— Она была похожа на саамку?
— Нет, — уверенно ответил охотник. — Он был похож на

богатый белый барыня.

151

— Один человек сказал мне, что она по рождению была туземка.

— Нет. Точно — барыня, а не наш женщина. И по-нашему ни слова не понимай. Зато сам говорить совсем чудно. Люди не понять. А вот собаки – да! Чудно!

После этого разговора я решила во чтобы то ни стало найти кого-нибудь из старых слуг.

Случай привел меня в Христианию. Здесь я собиралась нанять новый штат прислуги для Норхольма. Дело в том, что я решила вдохнуть жизнь в старый замок и превратить его в загородную резиденцию для нашей молодой семьи.

Одна женщина по имени Эрна очень мне понравилась. У неё был опыт работы в богатых домах и, что было немаловажно для меня как будущей хозяйки, — близкое мне понимание того, как нужно вести хозяйство в большом загородном доме. По духу и характеру мы с ней тоже оказались близки. Она мне призналась, что очень любит кататься на лыжах и даже принимала участие в лыжных гонках, которые с недавнего времени организует мэрия Христиании.

— Позвольте вам не поверить, милочка. Насколько я знаю, к соревнованиям такого рода допускаются только мужчины.

— Точно так, мадам. Но я на время соревнований надеваю мужскую одежду, – Эрна лукаво улыбнулась. – Прошлой зимой я пришла в первой пятёрке.

Незаурядные, смелые люди мне импонируют. А кататься на лыжах я тоже очень люблю. Как, впрочем, очень многие молодые норвежки.

— Кто может за вас поручиться, фрёкен Эрна?

— Да хотя бы Берта Якобсен. Мы с ней несколько лет служили в одном доме на улице Кургатенн.

152

Я прижала руку к сердцу, боясь, что оно выпрыгнет из груди от радости.

В Христиании наверняка живёт несколько сотен женщин по имени Берта Якобсен. Но с первого мгновения мне стало ясно, что это именно она – моя Берта, добрая, заботливая няня с большими грубоватыми руками. Это она первой решилась сообщить графской дочери о том, что её родители погибли.

Постаревшая Берта долго не могла прийти в себя от моего неожиданного появления.

— Какой вы стали, моя госпожа! Настоящая дама…- от искреннего восхищения круглые, глуповатые глаза бывшей няньки стали, казалось, ещё круглее.

— Берта, расскажи мне всё, что ты знаешь о моей матери.

Прислуга мгновенно изменилась в лице. Приветливость сменилась хмурым, упрямым выражением простоватой физиономии.

— Пожалуйста! Милая, добрая, любимая моя нянюшка! Это так важно для меня,- я вложила в интонацию своего голоса всю нежность, на какую только была способна по отношению к чужой женщине.

Но она не дрогнула.

— Да ведь я мало, что помню. Я года два только и прослужила у вас в доме.

Тогда я забыла о нежности, с силой сжала её широкую кисть и впилась взглядом в её водянистые, с белёсыми ресницами глаза. Она ойкнула от боли.

— Не надо на меня так наседать, барыня! Я женщина простая, наёмная…- Берта трусливо отвела глаза в сторону.

Я безжалостно сдавила её кисть ещё сильнее.

153

— Ой-ой! — пронзительно взвизгнула служанка. — Не велено мне ничего говорить о жене вашего батюшки. Никому не велено говорить!

— Кем не велено? Отвечай!! — я закричала страшным голосом прямо ей в посеревшее лицо.

— Я нанялась в графский дом нянькой и два года провела в детской. Я редко видела её сиятельство. Она почти никогда не приходила в вашу комнату, добрая госпожа Кристина. А потом ваша матушка вовсе исчезла из замка…- у Берты Якобсен от страха дрожали бескровные губы.

— Как это — исчезла? Говори толком!

— Странное это было дело, моя добрая госпожа. Жили они с вашим батюшкой дружно. Батюшка ваш души не чаял в вашей матушке. Одевал в одни шелка. Отказа она ни в чем не знала. И на тебе. Исчезла! Утром горничная приходит, а барыни след простыл. И окно нараспашку…Его сиятельство ума едва не лишился. Нанял сыщиков. А потом сам поплыл в Гренландию искать вашу матушку и пропал, говорили – корабль попал в водоворот у каких- то дальних островов.

— Почему в Гренландию?

— Нам, простым слугам, про то никто не докладывал, госпожа Кристина.

— Так значит, кораблекрушение действительно было?

Я обессилела и выпустила кисть Берты из своих безжалостных рук. Некоторое время мне пришлось молча просидеть рядом с бывшей прислугой в её тесной каморке. С меня было довольно её откровений. Но Берта решила со мной поквитаться. Её невыразительной лицо оживилось, и она, сгорая от нетерпения и желания набить себе цену, заговорила горячо и торопливо:

154

— Вместе с госпожой графиней пропал ковёр. Ни шляпа, ни плащ, ни ридикюль, ни платья не пропали, так они и висели в гардеробной после чистки. А ковёр, тот, что лежал возле камина… Мне горничная, которая обычно графские покои убирала, в тот же день рассказала. Ей экономка утром велела ковёр вычистить. Она приходит, а ковра нет. Я ей не поверила сначала. Потом специально выдумала повод и зашла в спальню вашей матушки. Точно – пропал! В тот самый день, когда она сама исчезла, пропал. Экономка вашему батюшке: так мол и так – нет ковра! А он вдруг рассердился страшно, накричал на неё. Говорит: что вы ко мне со всякой ерундой лезете, когда моя жена в беде? Пропал и пропал – забудьте об этом ковре.

— Причём здесь ковёр?- вяло поинтересовалась я.

— Прислуга шепталась – графиня, мол, с любовником сбежала. Гостил в те дни у господина графа его университетский друг. Так он с молодой графини глаз не спускал. Только я думаю, ни с кем она не сбегала. Похители её супостаты и увезли недалече, на какой-нибудь хутор, чтобы потом выкуп дорогой с господина графа получить.

Эдгар искренне пытался мне помочь и расспрашивал всех подряд о пропавшей более десяти лет назад графине Вендель- Эксберг, в том числе капитанов тех судов, которые заходили в гавани на западе Гренландии. Я уже не могла его сопровождать, потому что ждала нашего первого ребёнка. Следы моей матери, казалось, затерялись навсегда.

Постоянные мысли о ней пробудили мой интерес к Северу и северным народам. Сидя дома с детьми, я начала записывать свои впечатления о путешествиях. И даже дерзнула послать свои записки в Королевское географическое общество. Научный

155

секретарь общества к моему удивлению откликнулся и попросил присылать новые записи. Он сообщал в письме, что они вызвали большой интерес у членов Королевского географического общества. А один издатель даже испрашивает позволения напечатать их отдельной книгой. Я не возражала. Мои записки опубликовали в Копенгагене под вымышленным мужским именем. Так неожиданно я прославилась, хотя совершенно к этому не стремилась.

Можно сказать, что жизнь моя после замужества складывалась счастливо. У меня не было времени думать об интригах Эммы. Что же касается моей матери, я решила так. Эта женщина пропала из дома самым подозрительным образом. Я склонялась к версии о том, что она бросила своего мужа и маленькую дочь и сбежала с другим мужчиной. Граф Карл Вендель-Эксберг не обладал сколько-нибудь значимым богатством. Требовать с него выкуп за украденную жену? Кому в наших краях придёт это в голову? Уже несколько десятилетий подряд здесь никто не слышал ни о бандитах, ни о разбойниках. Лихие ребята хорошо знают о скудном житье местных жителей и о том, что бывшие норвежские бароны превратились в фермеров.

Она не достойна моей памяти. Самое лучшее для меня – забыть о ней. Кто бы она ни была, и какие бы причины не побудили её к бегству – это не может оправдать её поступка. Итак, эту страницу моей жизни можно считать перевёрнутой.

У меня почти не оставалось времени на наряды и светскую жизнь. Я сама управляла поместьем, занималась перестройкой Норхольма, а ещё строительством дорог, лесопилок, церквей, школ. Дело в том, что Эдгару понравилась пристань рядом с замком. Он предложил её расширить. Глубина фьорда позволяла

156

подходить к пристани тяжелым морским судам, на которые можно будет грузить товарный лес. Уж чего-чего, а лесов в моём графстве росло столько, что всю Англию можно было завалить качественной, строительной древесиной.

Я с гордостью могу заявить, что за 5 лет количество жителей на моих землях увеличилось на 300 человек только за счёт приезжих. Я была уверена, что графство Вендель-Эксберг ждёт процветание.

Письмо профессора Густава Браге добиралось до Норхольма слишком долго. Получив его через два месяца после отправки из Берлина, я подумала, что в ближайшее же время стоит заняться налаживанием почтового сообщения между Норхольмом и всем остальным миром. В нашу гавань заходит столько кораблей со всего света. Договориться с хозяевами судов о почтовых услугах — это не должно составить большого труда. Тем более, если предложить за эти услуги хорошие скидки на древесину.

Густав Браге, известный ученый, дальний родственник знаменитого Тихо Браге, просил меня оказать ему и его товарищам гостеприимство. Весной будущего года он собирался посетить самые отдалённые и неизученные места северной Норвегии. Профессор намеревался пополнить запасы провианта сушеной треской и клюквой из моих амбаров и просил разрешения пройти часть маршрута через мои земли.

Я согласилась.
В Норхольме гости были большой редкостью.
Все деловые встречи мой муж и я проводили в Тронхейме.
Не знаю, каким образом, но новость о приезде известного

учёного и его коллег быстро облетела не только замок, но и его округу. Эрна предложила мне заказать новый столовый сервиз и две дюжины комплектов нового постельного белья.

157

— Эрна, стоит ли так хлопотать? Профессор Браге пробудет у нас не больше недели. Это очень занятой человек. Он не привык тратить время впустую. Конечно, замечательно, что он к нам заедет. Но…

Иногда Эрна становилась упрямой. Особенно, когда ей не хватало словесных аргументов. Но на этот раз она меня удивила.

— Сервиз и потом пригодится. Ваша семья, я уверена, с годами станет многочисленней. А некоторые простыни совсем истрепались. Их всё равно скоро менять придётся.

Ещё больше я подивилась, узнав, что моя экономка и практически вся остальная прислуга заказали себе новые платья. Это поветрие приобрело характер эпидемии. Иначе невозможно объяснить, почему и я отправила заказ в Англию на несколько модных туалетов. Всё это должно было прибыть почтой в Норхольм накануне прибытия гостей.

Когда корабль с экспедицией пришвартовался к пристани Норхольма, я находилась на другом конце поместья — в посёлке лесорубов, и решала вопрос о выделении земельного участка под строительство новой кирхи.

Моё верхнее платье сильно пострадало от дорожной грязи. Путь был не близкий, а я ехала верхом. В грязном платье встречать гостей из столицы — дурной тон. Мне необходимо было переодеться во что-нибудь чистое и, как обычно, неброское.

Экономка привычно кивала головой, слушая мои распоряжения, но у неё сделалось странное лицо, когда она выслушивала мои пожелания по поводу нового платья. Мне всегда казалось, что эту молодую женщину очень трудно чем-то смутить. Однако я ошибалась. Эрну словно выбили из колеи. Она что-то невнятно промямлила в ответ на мои слова и озабоченно

158

поджала и без того тонкие губы. Я впервые с момента нашего знакомства одарила её очень сердитым и недовольным взглядом.

— Гости ожидают вас в кабинете, мадам, — Эрна поспешила сделать книксен, чтобы укрыться от моего сердитого взора.

— Надеюсь, их приняли, как подобает в хорошем доме — любезно и гостеприимно?

— О, конечно, моя госпожа!

— Почему же ты, Эрна, не смотришь мне прямо в лицо и кусаешь губы, когда я прошу тебя принести чистое платье?

— О, эти господа, что приехали сегодня в Норхольм! Я таких не видела даже в Христиании, — попыталась осторожно на что-то намекнуть экономка.

Я устала с дороги и не желала напрягаться по поводу незначительных мелочей, но экономка вынудила меня это сделать.

— Каких — таких? — раздраженно проговорила я в ответ. — Ты не могла бы сказать яснее?

— Таких важных и видных, что глазам больно смотреть.

Я решила, что она перетрудилась, несколько месяцев подряд занимаясь подготовкой встречи столичных гостей.

— Фрёкен Эрна, позаботьтесь, наконец, о том, чтобы принесли моё платье.

Экономка ушла, по-прежнему находясь в состоянии лёгкой прострации. Её поведение меня заинтриговало. «Что же такое она увидела, отчего не может прийти в себя?» Я спустилась из спальни по потайной узкой лестнице к кабинету. Через тонкую дверь было хорошо слышно, о чём говорят в соседней комнате.

— Я слышал, что местные дворянки сами доят коров и от них несёт навозом как от простых крестьянок, — надменный ломкий тенорок взлетал под потолок кабинета. В нём было неприкрытое

159

презрение, которое резануло мой слух и заставило всё лицо вспыхнуть от негодования.

В ответ раздался скрипучий смешок.

— Профессор, вы видели это? Полное издание энциклопедии Дидро, философские повести Вольтера, «Исповедь» Руссо… — другой голос, молодой и более приятный, свидетельствовал скорее об искреннем восхищении.

— Меня больше привлекают карты. Это уникальный научный труд. Граф Карл составил лучшие и самые точные карты Нурланда. О, это был не только самый знатный в Норвегии дворянин, но и самый отважный исследователь. В его библиотеку свозили новинки со всей Европы. Это был кавалер с широкими и передовыми взглядами. Его дочь, графиня Кристина, унаследовала пытливый ум и научные интересы отца. Я испытываю глубочайшее уважение к этой незаурядной даме.

— Бернар, вы у нас знаток геральдики и генеалогии аристократических семейств Скандинавии. Что скажите?

— Господа, род графов Вендель-Эксберг очень древний и ведёт свое начало от первых норвежских конунгов. Магнус Безбородый, участник первого крестового похода и впоследствии член ордена тамплиеров, приходится родственником Ивару Эксбергу, потомки которого получили во времена королевы Маргарет титул графов Вендель.

Кто-то из господ гостей заливисто присвистнул.

— Сказанное, несомненно, вызывает глубокое почтение. Снимаю шляпу. Но, господа, разве вас не поражает окружающая убогость? Этот замок напоминает мне трёхэтажный хлев из булыжников.

— Дорогой Эмиль, в отличие от парижских особнячков в стиле рококо, это место овеяно настоящим духом рыцарства. У вас

160

извращённый парижской модой вкус. Чтобы оценить эти стены, нужно быть не расфуфыренным пажом, а солдатом.

— Я согласен с вами, Юхан. Замок прекрасен своей суровостью и мужественной простотой. Внутреннее убранство его сдержано и благородно. Эмиль, вы получили от капитана Свендсена заслуженный щелчок.

— Ладно, капитан, обойдёмся без дуэли. Но я больше чем уверен — вы думаете о том же, что и я. Признайтесь, господа! Любопытнее всего не замок, а его хозяйка. Профессор, что вы скажете об облике графини Вендель-Эксберг? Она также сурова и мрачна, как эти стены?

Этот язвительный молодец уже заслужил от меня пару будущих хлёстких фраз. От учёного мужа я также не ожидала слишком лестных слов по поводу своей внешности.

В голосе Густава Браге звучала ирония, но адресовалась она столичным хлыщам.

— Вас ждёт большой сюрприз, господа. Ваше воображение вряд ли способно хотя бы приблизительно отразить истинный облик графини. Скажу только одно – окрестные жители, я имею в виду всю губернию, называют её Роза Тронхейма.

Когда Эрна разложила на кровати моё любимое домашнее платье, я спросила:

— А посылка из Лондона с моими новыми платьями уже пришла?

— Да, госпожа графиня.
— Почему же ты раньше не сказала? Живо неси её сюда. Взгляд Эрны ощутимо изменился, когда меня облачили в

тёмно-красное атласное платье для приёмов. В таком наряде уместнее было бы щеголять на приёме у короля Августа в Дрездене, а не в старом замке на краю земли. Но другие варианты

161

отсутствовали. Я сама написала в заказе мистеру Дейлу — одно платье для приёмов и одно летнее платье для прогулок.

В Норхольме не оказалось ни одного парика, так как я с удовольствием обходилась без этой важной части дворянского туалета, пользуясь отсутствием знатных соседей. Горничная уложила мои косы короной на макушке и украсила их свежей красной розой из моего собственного сада. В конце концов, я нахожусь на отдыхе в загородной резиденции.

— На шею просится что-нибудь, — я бросила вопросительный взгляд на экономку. Та согласно кивнула. — Подай палисандровый ларец.

Я выбрала тяжёлые рубиновые серьги и вместо ожерелья — подвеску в виде креста, усыпанную рубинами помельче.

— Королева! Как есть – королева! — глаза Эрны сверкнули от искреннего восхищения и гордости за хозяйку.

— Тебе не кажется, что я перепугаю своим помпезным нарядом гостей?

В ответ строгая и сдержанная Эрна загадочно улыбнулась.

Прежде всего, я выдохнула с облегчением, не увидев ни на одном из кавалеров парика. Эрна оказалась права, на молодых офицеров в парадных красных мундирах было больно смотреть, такие они были подтянутые и по-столичному лощёные. Первым ко мне подошёл пожилой мужчина, одетый в простой, но отлично подогнанный по фигуре тёмно-синий кафтан из тонкого шерстяного сукна и чёрный атласный камзол. Слишком строгий вид платья оживляло белое кружевное жабо. Удлинённое волевое лицо с глубокими носогубными складками и живые умные глаза обладали несомненным магнетизмом.

— Ваше сиятельство, простите нам нашу назойливость. Но я и мои товарищи не могли проехать мимо вашего прекрасного замка,

162

не засвидетельствовав вам своего восхищения и глубокого почтения.

Кавалер с видимым усилием наклонил к моей кисти одеревеневшую с годами шею и представился:

— Густав Браге, ваш покорный слуга.

— Позвольте познакомить вас с моими друзьями. Капитан Юхан Свендсен.

Профессор обратил взор на статного, немного хмурого, но весьма привлекательного молодого офицера, который лихо, по- военному, щёлкнул каблуками высоких начищенных до зеркального блеска сапог и лишь приблизил губы к моим пальцам, не касаясь их. Наверное, в этом был какой-то особенный новомодный шик.

Лицо следующего офицера отражало одновременно смесь беспредельного восторга и ужаса. Не отрывая от меня полубезумного взгляда, он бескровными губами прошептал: «Крест и Роза!». Затем он рухнул передо мной на одно колено и благоговейно поцеловал край моего платья. Я растерялась от неожиданности, не зная как отвечать на столь экзальтированное приветствие.

На лице Густава Браге отразились поочерёдно испуг, неудовольствие и злость, которые он поспешил прикрыть кривой, растянутой через силу улыбкой.

— Лейтенант Бернар Стенбок, большой любитель поэзии миннезингеров, рыцарства и всяческих старинных ритуалов. Он молод и впечатлителен, любезная графиня. Ваша несравненная красота подобно удару молнии сражает юношеские сердца наповал.

163

Густав Браге уже не зло, а скорее снисходительно хохотнул, когда юный офицер, залившись краской, попытался замять возникшую неловкость:

— Мадам, вы прекрасны! Вас справедливо величают Розой Тронхейма. Вы и есть истинная Роза!

Я пристальнее вгляделась в лицо молодого человека. Его чистая, по-детски невинная душа слишком явно отражалась во внешности. Совсем светлые, почти льняного оттенка волосы непослушными прядями падали на высокий лоб. Глаза, опушенные густыми, такими же светлыми ресницами, застенчиво прятались под прямыми белёсыми бровями. При этом черты лица, крупные и правильные, отражали внутреннее спокойствие человека, не обременённого смертными грехами. Лицо Бернара напомнило мне лик святого Себастьяна.

— Да-да, наш зануда, постник и святоша Бернар умеет блеснуть перед дамами обветшалыми манерами, — голос выдавал весёлого задиру.

Третий кавалер оказался совсем юным, почти мальчиком. Никогда прежде мне не доводилось видеть такого яркого, красивого лица. Юность буквально сверкала на гладких, ещё не тронутых бритвой щеках со свежим румянцем. Широкие соболиные брови гордо высились над глазами пронзительного зелёного цвета. В них ясно читался весёлый вызов. Густые чёрные волосы, вызывающе длинные, были перехвачены на затылке чёрным атласным бантом и падали роскошной волной на узкую мальчишескую грудь. Сочные розовые губы были приоткрыты и изогнуты лукавой улыбкой дамского любимчика.

Полная противоположность своему товарищу.

Не дожидаясь помощи Густава Браге, юный купидон склонился в низком поклоне, не выпуская меня из поля зрения.

164

Взгляд снизу показался мне ещё более дерзким и одновременно обволакивающим.

— Ваш покорный и нежный раб Эмиль Эвертсон, графиня.
Я не удержалась и ответила ему благосклонной улыбкой.
— Добро пожаловать в Норхольм, господа!
«Рыцарский зал» или зал для приёмов расположен на третьем

этаже замка. Блюда с едой подаются с первого этажа из кухни по специальному подъёмнику, замаскированному под дубовый шкаф.

— Оленина под клюквенным соусом, утиный паштет, лососина — просто великолепны! Но, признаюсь, не ожидал угоститься в ваших краях, графиня, перепёлками под соусом из трюфелей, да к тому же и фуагра!

— Каюсь, господин Браге! Во время путешествия по Франции я влюбилась в местную кухню. Там в каждом проезжем трактире найдётся свой повар-кудесник.

— Да, но трюфели и фуагра…

— Всё это доставляется в Норхольм морем. Фьорды – продолжение морского пути. Так что глушь здешняя обманчива. Всё можно заказать по почте. Лишь бы торговые суда не переставали приставать к нашей пристани. Муж мой сейчас как раз хлопочет о строительстве целого торгового флота.

— В скором будущем Европа станет ещё ближе. Вы слышали, мадам, во Франции запустили воздушный шар с несколькими смельчаками в привязанной к нему корзине. В следующем столетии из Парижа в Копенгаген будут ездить не дилижансы, а воздушные кареты. Время в пути так сократится, что обернуться туда и сюда можно будет за пару дней.

— У вас слишком буйная фантазия, Эмиль.

— А я, господа, согласна с господином Эвертсоном. Человеческий разум, изощрённый в науках, способен взойти на

165

невероятные вершины. Разве наше время, время прогресса, не служит доказательством тому? Сколько уже открыто тайн природы!

— Открытие одних тайн порождает другие…

— Вы считаете, графиня, что человеческому уму доступны любые тайны? А как насчёт бессмертия?

— Это, капитан, скорее проблема богословия. Бессмертие души…

— Нет, я имею в виду бессмертие человека, а не его души. Бесконечное течение жизни обычного человека. Не побоюсь сказать – даже не праведника! Абсолютная власть над бренностью бытия…

— Не произносите слов «абсолютная власть», уважаемый господин профессор, иначе капитан Свендсен станет мрачнее тучи. — Вы правы, Эмиль! Не стоит дразнить гусей. Нашему бравому капитану по душе иные слова – «свобода, равенство, братство». Он мечтает о воцарении всеобщего царства

Справедливости, — профессор снисходительно улыбнулся.
— Это не только мечта, господин Браге. В Новой Англии этот смелый девиз положили в основание Конституции, — в ответе капитана прозвучал явный отзвук непримиримой идейной распри и некоторая доля вызова. — Это непреложный факт, профессор, в отличие от мифической Гиппербореи и разного рода

чудодейственных эликсиров.
Я посчитала своим долгом разрядить сгустившуюся

интеллектуальную атмосферу шуткой:
— Мне страшно подумать, что учёные в будущем изобретут

снадобья, продлевающие жизнь. Я не хочу быть вечной старухой!

166

— А если бы вам выпал случай оставаться вечно молодой? Разве вам, прелестная графиня, не хотелось бы иметь свежее, без морщин лицо, скажем — лет через двадцать пять?

— О, я не заглядываю так далеко, капитан. И потом, зачем мне, провинциальной дворянке, столь нежданное снисхождение судьбы?

— А если бы вы жили в столице и ваш салон посещали такие образованные и привлекательные господа, как мы, неужели бы вы отказались продлить свою молодость, мадам?

— В таком случае, конечно, нет, господин Эвертсон.

— В столичных салонах сейчас мода на вечную юность. Настоящий бум! Сумасшествие! Элегантная дама не должна выглядеть старше 18 лет, иначе её сочтут не комильфо. Этому помогает толстый слой пудры и румян. Надо признать — не самое чарующее зрелище.

— О, я безнадёжно отстала от моды. Не люблю пользоваться пудрой и румянами, потому и сижу затворницей в Норвегии.

— Сохранить молодость можно без помощи пудры. В этом поможет специальный эликсир, — оседлал любимого конька профессор. – Капитан Свендсен напрасно язвит по этому поводу.

— Некоторые античные авторы утверждают, — продолжал знаменитый учёный, — что раньше жили народы, владевшие тайной продления молодости, например, гиперборейцы. Эти люди якобы жили задолго до древних иудеев и древних греков и жизнь их длилась не менее двухсот лет. А земли их располагались севернее скифских степей.

— Дорогой профессор, мой отец тоже верил в существование мифических гипербореев. Я читала его дневники. Граф Карл имел смелость утверждать, что знает, где располагалась легендарная Гиперборея, — я рассчитывала, что мои собеседники оценят шутку

167

и засмеются. Но профессор и его товарищи поразили меня своим внимательным и неуместно серьёзным выражением лица. Они буквально ловили каждое моё слово.

— Она якобы частично располагалась на территории Северной Норвегии и Гренландии. Это, я думаю, всего лишь некоторые догадки.

Мои слова повисли в свинцовой тишине.

— Господа, мы утомили графиню заумными речами. Пора отвлечься от подобных разговоров, — нарушил тягостную паузу белокурый офицер.

— Вы правы, Бернар. Наша очаровательная хозяйка начинает скучать, — подхватил капитан Свендсен. — Вы позволите, мадам, развлечь вас игрой на клавикордах?

Я готова была продолжать разговор. Но вовремя поняла – продолжения по какой-то неведомой мне причине не будет.

— Что ж, вы правы! — я встала из-за стола. Следом за мной поднялись все гости. — Я обожаю музыку. Единственное, чего мне недостаёт в здешней глуши – это оперы.

— В Копенгагене в этом сезоне давали новую оперу господина Чимароза «Тайный брак». Восхитительная вещь!

— Я с уважением отношусь к маэстро Чимароза, но предпочла бы послушать музыкальную пьесу молодого композитора из Австрии. Его имя Моцарт, если я не ошибаюсь. Я читала восторженные отклики о премьере его оперы «Похищение из сераля» в венских газетах.

— Вот как, мадам! У вас отменное чутьё на современное искусство. Мы здесь все любим господина Вольфганга Амадея.

Капитан Свендсен коснулся клавиш гибкими пальцами и заиграл полную тонкого музыкального изящества пьесу.

168

— Он слишком легковесный, этот ваш господин Моцарт. Музыка – это священнодействие. Это отзвук хрустальных небесных сфер! А этот, с позволения сказать, композитор превращает её в балаган, — проворчал Густав Браге из своего уютного угла за карточным столом.

— Неправда! — порывисто взвился со своего места юный господин Эвертсон. — А как же офферторий «Misericordias Domini»? По словам маэстро Сальери, это один из лучших образцов церковной музыки.

— Вы так говорите, Эмиль, потому что господин Моцарт ваш приятель, — съехидничал профессор. — Уверяю вас, что слава хорошего пианиста за ним закрепится. Так думает вся просвещённая Вена. А вот, что касается сочинительства… Послушайте внимательнее его пьесы. Он в восьми случаях из десяти повторяет самого себя.

— Гению не зазорно повторять самого себя – он это делает гениально! И потом, Вольфган Амадей стал нам духовным братом. После наших с ним философических бесед он влился в ряды вольных каменщиков.

— Каменщиков?! — мои глаза от удивления наверняка сделались круглыми, как у фарфоровой куклы.

Мой вопрос застал гостей врасплох – все они на несколько секунд онемели.

— Господин Эвертсон, утихомирьте свой пыл, — строго одёрнул капитан Свендсен приятеля известного композитора. — Не стоит выдавать желаемое за действительное.

Эмиль развернулся на каблуках и зло сверкнул жёлто- зелёными глазами в сторону старшего товарища.

— Вы намекаете, господин капитан, на то, что я привираю? Так вот! Я беру в свидетели любезную графиню и

169

глубокоуважаемого мной профессора Браге и заявляю – в духовном смысле господин Моцарт наш брат!

— Ого! — вмешался в назревающую ссору господин Бернар.- Осторожнее, капитан! Господин Эвертсон готов скрестить с вами шпаги и порвать на куски за доброе имя Вольфганга Амадея.

— Пусть рискнёт…

— Сыграйте, пожалуйста, что-нибудь ещё, господин Свендсен! — кинулась я на помощь Бернару. Мы оказались совсем рядом и рукава наших платьев почти соприкоснулись.

Господин Свендсен заиграл и одновременно запел. Эмиль, подкравшись к моему уху, доверительно предупредил:

— Ваше сиятельство, будьте осторожны с этим господином, — юный купидон не делал из своего предупреждения тайны и говорил отнюдь не шёпотом. — Сей новоявленный Орфей обучен тайной науке обольщения. Он проглотит ваше сердце и не поперхнётся. Лучше отдайте его мне.

Исполнитель романса не на шутку рассердился и призвал на помощь товарища:

— Бернар, угостите-ка этого зарвавшегося щенка крепким пинком.

Бернар тут же попытался ухватить Эмиля за шиворот. Но купидон ловко вывернулся и бросился за спасением ко мне под юбку. Вернее, он попытался спрятаться у меня под юбкой и приподнял её край. Глазам мужчин открылись мои новые атласные туфельки и щиколотки. Даже профессор оторвался от карт и крякнул. Я взвизгнула. Бернар, как мстительный греческий бог, настиг дерзкого шутника и выдернул его из-под подола моего платья. Я решила наказать мальчишку и несколько раз хлестнула его веером. В пылу драки мы столкнулись с Бернаром лбами и оба

170

засмеялись. Никогда в жизни мне не было так легко и весело в компании благородных кавалеров!

…Замок был полон спящих слуг. Кухарка с поварятами, настигнутые Морфеем, спали, облокотившись на стол. Горничные уронили головы друг дружке на плечи. Лакеи привалились спинами к комоду и громко храпели. Никто не посмел уйти и оставить свою службу, несмотря на глубокую ночь.

Мне совершенно не хотелось спать. Или от выпитого вина, или от долгой беседы, или от прекрасной музыки, или от ноющей на лбу шишки. Я оглядела себя с ног до головы в большое зеркало, которое повесили в вестибюле на днях. Из восьми штук, заказанных в далёкой Венеции, при транспортировке уцелело только одно. Спасибо и на этом. Теперь каждый из домашних, будь то дети, их гувернантка или прислуга, находит повод пройтись по первому этажу дома и заглянуть в зеркало.

Всем весело, кроме госпожи Штолле.

Глядя на красивую нарядную даму в зеркале, я, наконец, поняла, что тётушка Эмма была права. Я не создана для провинциальной глуши. Это лишь временная блажь, о которой я непременно пожалею. Да, признаюсь, мне приятно было, когда ко мне обращались со словами «графиня», а не мадам Штолле все эти хорошо воспитанные и образованные господа. Это было маленькое предательство – мне не хотелось их поправлять и просить, чтобы ко мне обращались согласно истинному положению дел — фру Эдгар Штолле.

На минуту, но только на минуту, я представила, что эти господа поселились со мной по соседству, обзавелись семьями и по праздникам приезжают на званые обеды…

Я сама себя же и одёрнула: «Можешь ты представить, чтобы такие господа, как капитан Свендсен или Бернар участвовали в

171

музыкальном действе под названием «Дары Святой Цецилии» — домашнем концерте семьи Штолле, которое устраивается для детей местных бюргеров? Господин Штолле, мучающий виолончель под аккомпанемент клавикордов очень средней исполнительницы – своей супруги, старшие дети, пиликающие на скрипке и дудящие на флейте… Жалкое зрелище!

Моя судьба решена – я жена провинциального дельца с сомнительным дворянским происхождением. Жалею только об одном – что не услышу больше прекрасного исполнения пьес волшебника, Вольфганга Амадея Моцарта.

Хотя почему не услышу? Вот уже совсем скоро установят маленький орган в домовой часовне замка. Старший брат Эрны, маститый органист, согласился переехать из Гольштинии в Норвегию. Так что и в нашей дикой глуши зазвучат хоралы Баха и лучшие пьесы Моцарта.

Решено! Я стану основательницей первой в Тронхейме Академии Музыки, в которой будут учиться самые талантливые дети со всей Норвегии. Мне есть с кого брать пример – мой отец основал Академию Наук. В Норвегии обязательно появятся музыканты такого же высокого полёта, как господин Моцарт. Вы считаете меня слишком наивной мечтательницей? Ну и пусть!

Минутная слабость прошла. Да, молодые офицеры очаровали меня своей галантностью и утончённой образованностью. Мне будет не хватать проведённых вместе вечеров. Но эти господа — лишь красивые залётные соколы, которым предстоит свой неизведанный, захватывающий, опасный путь. Через несколько дней они покинут Норхольм, и я со светлой грустью буду вспоминать наши приятные беседы.

И всё-таки, как ужасно, что я не смотрела и никогда не посмотрю пьесу господина Бомарше «Женитьба Фигаро»! Вряд ли

172

Эдгар ради этого согласиться прожить целую зиму в праздности в блестящем и легкомысленном Копенгагене.

О господине Бомарше мне не пришлось и заговорить как настоящей провинциалке. Я не то, что спектакль «Женитьба Фигаро» не смотрела, я и книги ещё в руках не держала. Пройдёт ещё несколько лет, и я стану как жена бургомистра говорить только о ценах на сушеную треску и о детских поносах. Вот почему барон Розенкранц живёт в Норвегии не более двух недель в году — боится отупеть.

Нужно что-то менять в этой ограниченной примитивными заботами о выживании жизни. В Норвегии должны появиться театры и даже настоящая Опера. Наша страна – это, в конце концов, тоже Европа!

Без помощи горничной, которая придавалась сладким грёзам в своей комнате и даже не реагировала на заливистый звон колокольчика, я переоделась в новое платье для прогулок и прихватила лук со стрелами. Утро обещало быть ясным и не дождливым. А значит, наступало лучшее время для охоты на куропаток.

По дороге я заглянула на огород – проверить, принялась ли брюссельская капуста. На первом нежном капустном листочке я заметила жирную пёструю гусеницу. Чтобы ухватить эту мерзкую тварь, мне пришлось освободить руки и отбросить в сторону высокие охотничьи сапоги, в которые я планировала переобуться попозже. Из кустов выскочил изумлённый человек. Как видно, сапоги угодили в него. Это был капитан Свендсен.

— О, простите, шевалье! Какой ужас — я вас не заметила!

Господин Свендсен снял парадный мундир и оставался в одном камзоле. В волосах и на одежде у него застряли сухие травинки.

173

— Ничего страшного — я сам виноват, ваше сиятельство! Вышел подышать перед сном и задремал на траве. Она у вас такая мягкая и душистая, как в сказке! — лицо капитана осветила блаженная улыбка.

Я вдруг вспомнила предупреждение Эмиля и всмотрелась в лицо заезжего молодца более внимательно. Пожалуй, его можно назвать привлекательным мужчиной с небольшой натяжкой. Он худощав и невысок ростом: больше меня лишь на полголовы. Наверное, после рослого Эдгара все мужчины кажутся мне пигмеями. Правда, густые, прямые брови — очень даже хороши.

Когда он улыбается, они умилительно поднимаются домиком. И всё же… Тоже мне соблазнитель – почти одного со мной роста!

Капитан Свендсен заметил колчан со стрелами у меня на боку.

— А вы ранняя пташка, графиня! Вы уже собрались охотиться?

— Да! Погода пока располагает. А вот к обеду может пойти дождь. Поэтому мешкать нельзя, — я намекнула ему на то, что мне недосуг вести долгую светскую беседу.

— Позвольте вас сопровождать, сударыня?

— О нет, капитан! Это совершенно не к чему. Я с детства охочусь одна.

— Это небезопасно, ваша милость. А как же…

— Вы о лихих разбойниках?- я невежливо перебила шевалье, потому что с детства не терпела нудных наставлений. — Откуда им взяться в нашей глуши? С одной стороны фьорд, по которому мышь не прошмыгнёт незамеченной. С другой – непроходимый лес и горы. У нас здесь тихо, спокойно и безлюдно, господин Свендсен. Поэтому предавайтесь неге на зелёной траве с чистой совестью.

174

Я развернулась в сторону леса, но дорогу мне решительно преградили.

— Дайте же мне пройти, капитан, — недовольно потребовала я. Свендсен улыбался и не сходил с места.
— Мне что, позвать на помощь слуг?
-Пожалейте своих лакеев, мадам. Они спят сладким сном

праведников.
— Не будете же вы удерживать меня силой?
— Боже упаси! Я только хотел предложить вам чашку кофе

перед дорогой. Я пью кофе с корицей и перцем чили. Поверьте, это необыкновенное вкусовое сочетание. И такой напиток очень бодрит после бессонной ночи.

— Дайте пройти!

— Ваше сиятельство, я хотел угостить вас не только кофе. Я могу вам рассказать о цели нашей экспедиции. Вы вчера весь вечер пытались найти повод поговорить об этом с доктором Браге. Но доктор никогда не скажет вам об истинной причине путешествия, уж поверьте на слово!

Как видно, мои мысли слишком легко читались по лицу, как и у всякой простодушной провинциалки, очарованной вниманием столичного кавалера.

— Цель этого путешествия почти 20 лет назад обозначил никто иной, как ваш родной батюшка. Профессор несколько лет переписывался с вашим отцом.

— Как давно профессор Браге знаком с моим отцом? – задремавший на время пыл исследователя семейных тайн дал о себе знать с новой небывалой силой.

— Может, всё-таки стоит продолжить наш разговор за чашкой кофе, мадам?

175

Он совсем непрост, этот капитан. До чего же ловко отговорил меня от моего намерения поохотиться! Такое ещё никому не удавалось.

Кофе с корицей и зёрнышком жгучего перца сначала немилосердно обожгло нёбо. Но зато всё тело через мгновение наполнилось блаженным теплом.

— Какое ребячество! Господин Браге, известный, уважаемый учёный, собирается искать мифическую Гиперборею?!

В кухню явилась моя заспанная горничная. Белый чепец съехал на левое ухо. Я хотела сделать ей замечание, но мой язык странным образом перестал подчиняться моей воли – он ели ворочался во рту. Тело стало вялым. Веки отяжелели.

Кофейная чашка качнулась в моей руке, и это ненадолго разбудило меня.

— Пожалуй, мне стоит прилечь. Мы обязательно обсудим ваше предстоящее путешествие, шевалье. Позже…

Ещё я хотела пожурить капитана: его кофе возымел обратное обещанной бодрости действие. Но я не успела, так как в следующий момент сладко зевнула.

…На дворе наверняка уже полдень, а я только начинаю просыпаться. Тело окутано негой. Вставать лень. Хочется ещё немного поваляться на мягких подушках. Но в голове начинает настырно названивать колокольчик: пора!

Промокнув влажным полотенцем лицо, я сажусь за туалетный столик. Горничная начинает укладывать мои длинные и слишком густые волосы. С моей гривой управляться не так-то просто!

— Госпожа Кристина! Господин Браге просит его принять.

— Сейчас?! Но ведь я не одета… и не причёсана, — я растеряно уставилась на Эрну.

176

— Это ничего. Это сейчас даже модно и в Европе, и в Христиании. Но если вы настаиваете…

— Постой! Пусть профессор войдёт.

Густав Браге зашёл в мою спальню без тени смущения на лице. Как видно, это для него дело привычное – навещать дам во время утреннего туалета.

— Хорошо ли почивали, ваше сиятельство?

— Благодарю вас, профессор! Не припомню, вставала ли я когда-нибудь в своей жизни так неприлично поздно.

— О, какие пустяки! Для молодой прелестной дамы сон – главное средство сохранения здоровья и красоты.

— Я хочу поблагодарить вас за подарки, любезный профессор. Напольные часы с боем – превосходны! Сейчас появляется столько технических новинок, что становится трудно за ними уследить. А голландские тюльпаны белого и жёлтого цвета – просто восхитительны!

— Вы сможете посадить точно такие же у себя в саду, графиня. К корзине с цветами прилагается целая коробка луковиц.

— Вы необыкновенно щедры, господин Браге!

В наступившей паузе было слышно, как костяной гребень раздирает мои спутанные пряди.

— Профессор, скажите, как давно вы познакомились с моим отцом?

— Мы учились на одном курсе в университете. Потом много лет переписывались. Ваш батюшка всегда был необыкновенно интересным собеседником. Он порой высказывал очень смелые, неожиданные гипотезы.

— Например, о Гиперборее?
— Да, в том числе и об этой легендарной стране.

177

— Как можно серьёзно относиться к легендам и сказкам в век Просвещения?

— Но это не сказка, ваше сиятельство. Граф Вендель-Эксберг нашёл материальные доказательства существования легендарной страны. Он нашел потомков гипербореев. К сожалению, мой визави погиб во время очередной экспедиции.

— Но это не так, профессор! Мой отец отправился искать пропавшую жену и погиб во время морского урагана.

— Ничего не слышал об этом.
— Вы были знакомы с женой моего отца?
— Да, разумеется! Когда мы встречались в последний раз в

Тронхейме в вашей городской усадьбе, она была в полном здравии.

— Вы можете её описать? Была ли она похожа на туземку? Имела ли благородные манеры или это было существо невежественное и грубое?

Профессор не скрывал своего крайнего изумления:

— У вас странные представления о родной матери, дорогая графиня.

— Я не помню её лица, её голоса. Мои детские воспоминания о ней, как опустошённый сундук. Вот если бы я увидела её портрет, то, может быть, хоть что-нибудь всплыло из глубин этого сундука.

— Бедное дитя! Пойдите в кабинет вашего отца и посмотрите на портрет вашей матери.

— Там нет её портрета, профессор. Я всё пересмотрела — там висят только портреты моих прабабушек и бабушек в старинных туалетах.

— Если позволите, ваше сиятельство, я провожу вас в кабинет и помогу найти портрет.

178

Кровь слишком стремительно прилила к голове и застучала у меня в висках. Я больше не в силах была ждать, когда горничная закончит укладывать мои косы.

— Убери волосы под чепец, — велела я ей. — После закончим причёсываться.

На ватных ногах в сопровождении Густава Браге я вошла в кабинет своего отца.

— Вот этот портрет! — воскликнул немецкий профессор. — Он так и висит здесь с тех пор, как я его видел в последний раз.

Меня сбил с толку старинный туалет с объёмным рифлёным воротником белого цвета. Женщина на портрете лукаво улыбалась, словно была довольна своей маленькой шуткой.

— А вот ваша матушка в детстве.

Господин Браге указал на портрет девочки лет трёх в нарядном платьице, которая сидела на коленях моего деда и по- детски сосредоточено сосала розовый пальчик.

Слова профессора долетали до моего слуха, словно через бархатную завесу.

Нет, это не было следствием безмерной радости. Слёзы счастья также не брызнули на мои порозовевшие щёки. Я с силой закусила губу, чтобы сдержать вздох неимоверной досады и злости. Как можно было быть такой несообразительной! Ведь подсказка вот она – перед самым носом. Портрет моего отца в старомодном камзоле с рифлёным воротником, который висит рядом.

…Счастливая пара молодожёнов резвилась и шалила в свой медовый месяц. В заброшенной части замка нашлись старые кованые сундуки с давно вышедшими из моды платьями. Это же так весело — носиться вместе по замку в смешных чопорных одеждах на глазах ошалевшей прислуги! Приглашённый художник

179

зорко уловил эту шаловливость, а также ощущение безоблачного счастья в глазах влюблённых, и сумел перенести всё это на полотно.

Густав Браге деликатно, но достаточно громко откашлялся.

— Простите, ваше сиятельство, за то, что отрываю вас от созерцания…

— От встречи после долгой разлуки, — поправила его я.

— Да, конечно! Наверное, мне лучше оставить вас наедине с вашими родителями. Вам сейчас не до разговоров со старым занудой.

— Отчего же! Вам пришлось так долго ждать моего пробуждения, что, поверьте, совершенно не в моих правилах. Вы ведь хотели о чём-то меня попросить?

Густав Браге замялся.

— Прежде всего, позвольте мне поблагодарить вас, любезный профессор, за подсказку. Вы оказались единственным, кто в этом замке ещё помнит прежних хозяев. Вся прислуга новая.

От меня не укрылось выражение удовлетворения на лице известного учёного:

— Менять прислугу раз в несколько лет – полезно. Иначе она начинает чувствовать себя по-хозяйски больше, чем сами хозяева.

Мне понравилась его шутка. Наконец, я смогла оторвать свой завистливый взгляд от портретов счастливых молодожёнов и улыбнуться.

— Так о чём же вы хотели попросить меня, дорогой профессор?

— Видите ли, дитя моё, долгие годы мы вели научную переписку с вашим батюшкой. Граф Карл интересовался моими научными изысканиями, просил высылать опубликованные труды и сам периодически делился своими мыслями и находками. Надо

180

признать, что при желании Карл Вендель-Эксберг мог бы получить звание профессора любого уважаемого университета в Европе. У него был несомненный дар исследователя и глубокого мыслителя.

Я жестом предложила учёному мужу присесть. Не скрою, мне приятно было слышать подобный отзыв о родном отце из уст известного научного светила.

— Последние годы жизни…- профессор прервался, испустив глубокий печальный вздох. — Ужасно жаль, что такой образованный, незаурядный и благородный дворянин ушёл от нас столь рано! В последние годы ваш батюшка был увлечён идеей мифической Гипербореи. Он высказал смелое предположение о том, что это реально существующее место. Более того, он настаивал на том, что земли Гипербореи располагаются на севере Норвегии – в диком и безлюдном крае. Он уверял меня, что нашёл этому доказательства. Если бы я не знал о том, что ваш батюшка серьёзный человек, я бы решил, что это шутка. Ведь, если это заявление основано на фактах – это научная сенсация! Ваш отец отметил на карте маршрут своей последней экспедиции. Он обещал мне прислать копию. Но не успел. Я думаю, что он был бы рад, если бы его дело продолжил другой исследователь – его собрат по науке, учёный, авторитету которого он безусловно доверял.

Я с большим вниманием выслушала речь профессора Браге. Авторитет его в научном мире был столь высок, что мне оставалось лишь воскликнуть:

— Уважаемый профессор, для меня большая честь и огромная радость слышать о вашем намерении продолжить дело моего отца!

— Несколько полок в этом кабинете забиты картами. Они в вашем полном распоряжении. Я готова отложить все свои

181

хозяйственные хлопоты и стать для вас трудолюбивым помощником, чтобы как можно скорее разобрать бумаги.

Может, мне показалось в тот момент, поскольку голова шла кругом от стольких неожиданных новостей, но глаза профессора Браге на мгновение торжествующе вспыхнули.

— Что вы! Что вы, ваше сиятельство! У меня достаточно усердных помощников. Чтобы вы утруждали себя столь пыльным делом! — профессор сначала энергично замахал руками, а затем поспешил галантно приложиться к моим пальчикам.

Мне хотелось побыть одной вдали от суеты, которая неизбежно поселилась в замке с приездом гостей. Грудь теснила непонятная истома. Возможно, причиной её была приближающаяся гроза. В воздухе скопилась духота, и с каждой минутой она становилась всё более не выносимой. Нужно освежиться, иначе голова расколется пополам.

Несколько лет назад я присмотрела для себя купальню на лесном озере. Водоём покорил меня своим необычайным золотисто-чайным цветом и удобным песчаным заливчиком, по которому можно было легко зайти в воду. В камышах был надёжно спрятан надутый бычий пузырь. С его помощью я училась плавать.

Ещё в детстве я решила, что непременно научусь плавать, чтобы не утонуть во время кораблекрушения. Кораблекрушение – это самое ужасное, что может произойти с человеком. Таково было моё убеждение, которое не могли изменить годы взрослой самостоятельной жизни.

Моя нижняя рубашка из тонкого поплинового полотна надувалась над водой словно парус. Я двигалась вперёд и назад по прохладной глади, держась за бычий пузырь, а иногда даже

182

отваживалась отпустить его. Я блаженствовала. Всё скопившееся за последние несколько дней напряжение, всю усталость смывали тёмно-карие, непроницаемые, как время, воды лесного озера.

На обратном пути меня нагнала гроза. Небо приглушённо ворчало, сгоняя стада серых туч прямо над моей головой. Я торопилась добежать до заветной вековой ели, которая могла спрятать меня от ливня. Оглушительный раскат грома, в конце концов, разорвал небо пополам, и оно пролилось обильным дождём. Моё платье, успевшее немного подсохнуть, вновь прилипло к телу под тяжестью крупных капель. Я опрометью бросилась под густые широкие ветви, чтобы скорее укрыться от стихии.

Дождевые струи, стекающие с пушистых колючих веток ели, образовывали сплошной прозрачный водяной полог и словно очерчивали магический круг. Я стояла внутри этого круга, воображая, что нахожусь под негласной охраной лесных духов, которые помнят меня с ранних лет и защищают от внешних угроз, как когда-то в детстве.

Мокрое платье я немедленно сняла и тщательно отжала – мне предстояло пройти ещё не близкий путь до дома. Обидно подхватить простуду, когда замок полон гостей. После этого я аккуратно разложила платье на сухих иголках и в ожидании хорошей погоды уселась под елью, прижав к груди колени. Мне было уютно и не холодно. Музыка дождя навевала сладкую, покойную дремоту.

Я не просидела и минуты, как за моей спиной раздался чуть слышный шорох. Позвоночник мгновенно похолодел от предчувствия опасности. Нужно повернуться медленно, без резких движений, чтобы не спровоцировать неизвестное лесное существо,

183

так же как и я воспользовавшееся елью в качестве убежища, на нападение.

Под елью ближе к могучему стволу царил непроницаемый мрак. Мои глаза ещё не достаточно привыкли к темноте, чтобы разглядеть незваных соседей. Но слух был предельно напряжён, поэтому до меня ясно донёсся приглушённый человеческий стон.

— Кто здесь? — спросила я громким шёпотом и до ломоты в висках напрягла зрение. Темнота постепенно сама собой расступалась, и мои глаза вскоре выхватили из её пелён мужскую фигуру, привалившуюся к стволу дерева.

— Кто вы?

— Не пугайтесь, ваше сиятельство. Это я, Юхан Свендсен. Осторожно! Не споткнитесь об мою ногу. Я слишком неуклюж для здешних мест — свалился на камни и, кажется, разбил колено, — тон был шутливый, но совсем невесёлый.

— Вы ранены? Вы можете двигаться?

— Я думаю, что ничего страшного. Дождусь, когда закончится гроза, и как-нибудь доплетусь до замка, опираясь на своё ружьё.

— Дайте мне взглянуть на вашу рану, — решительно потребовала я, подозревая, что благородный кавалер намеренно скрывает серьёзность своей травмы.

В великодушном порыве я придвинулась ближе к капитану, позабыв о том, что осталась без платья, в одной нижней сорочке. Надо признать, что в нашей норвежской глуши люди спокойнее относятся к своей наготе и не считают бабу, полоскающую в реке бельё в одной нижней сорочке, срамницей.

Я сразу почувствовала, что мою грудь буквально обожгла пара горящих мужских глаз. Ну, конечно, утончённый горожанин не привычен к столь простым нравам. Он, наверняка, в шоке от моих манер.

184

Я смиренно прикрыла рукой ложбинку между грудями и отступила на полшага назад, чтобы бедняга смог выравнить учащённое дыхание.

— Вы не одеты, сударыня! — капитан порывисто отшатнулся в другую сторону.

Но движение далось ему с большим трудом. Он снова застонал.

Я попыталась помочь ему и оказалась так близко, что смогла разглядеть выглянувшую из распахнутого ворота рубашки обнаженную шею с острым кадыком. Кадык двинулся вверх-вниз и замер. Казалось, что мужчина перестал дышать.

Стройная, сильная мужская шея вызвала у меня в груди прилив внезапного вожделения и опрометчивой смелости. Я потянулась рукой к беззащитной шее, но Юхан Свендсен перехватил мою руку и прижал к своей груди. Я услышала под рукой гулкие удары чужого сердца. Наши взгляды, несмотря на темноту, встретились.

Глаза капитана во мраке казались большими и тёмными, как у пойманного в лесу дикого оленя. Юхан Свендсен, не отрывая взгляда от моего лица, в первые секунды словно не верил тому, что видит.

Поняв, наконец, что я не собираюсь его отталкивать, он медленно провёл большим пальцем правой руки по моим сухим от волнения губам, раздвинул их и погрузил палец в податливый, влажный рот.

Я непроизвольно сжала губы, пытаясь удержать палец в себе. Скользящие движения пальца заставляли моё тело трепетать. Мои зубы легонько прихватили чужую плоть. Капитан Свендсен вздрогнул, отдёрнул прикушенный палец и тут же сдавленно

185

засмеялся. Он приблизился губами к моему уху и горячо прошептал:

— Благородная дикарка…голодная дикарка…

Меня переодели в сухую одежду и уложили в чистую постель.

Солнце только что зашло за сопку. Откинувшись на взбитые подушки, я вздохнула с облегчением и закрыла глаза. Я наивно полагала, что обрела покой.

Ночью мне приснился мой случайный любовник. Я чувствовала, как он всей тяжестью своего тела наваливается на меня и впивается в губы ненасытным и жадным поцелуем. Я начала задыхаться. Я пыталась выскользнуть из тесных объятий, закричать. У меня ничего не получалось. Вместо крика из горла вырывалось лишь слабое мычание.

Я проснулась. Ночная сорочка взмокла от обильного пота. Голова горела огнём. Я приподняла колокольчик, чтобы позвонить и позвать прислугу, но выронила его из ослабевшей руки. Колокольчик, сердито брякая, покатился по полу. Горничная, как видно, не успела крепко заснуть. Последнее, что я помню – прохладное прикосновение влажной салфетки к пылающему лбу. Потом – беспамятство.

Мне показалось, что тяжёлая, болезненная ночь прошла, и наступило утро.

Тёплый солнечный свет заливал спальню.

Я очень удивилась, увидев на прикроватном столике склянки с нюхательной солью, полотенца и кувшин с водой. Возле кровати, сидя в кресле, крепким и тяжёлым сном беспредельно уставшего человека спал капитан Свендсен. Нижняя губа его почему-то посинела и припухла.

186

Краска стыда залила моё лицо, когда я вспомнила, что это я своими зубами истерзала несчастную плоть. Это был не только сон. Доказательство нашего беззаконного прелюбодейского соития так вызывающе кололо мне глаза. Нужно бежать отсюда! Немедленно бежать, пока мой сообщник не проснулся! Я не могу встречаться взглядом с этим мужчиной. Я умру от стыда!

Я откинула одеяло и попыталась приподняться. Ничего не вышло – я лишь беспомощно упала назад на подушки.

— Вы ещё слишком слабы, — раздался совсем рядом знакомый и зловеще спокойный голос.

Капитан Свендсен теперь сидел в кресле, бодрствующий и угрожающе серьёзный. Как будто он вовсе и не спал несколько мгновений назад. Лишь осунувшееся лицо с тёмными кругами под непроницаемыми глазами выдавало его усталость.

— Вы ещё слишком слабы, — повторил капитан. — Вам лучше оставаться в постели.

Я была благодарна ему за эту серьёзность и явную отстранённость. Обычно кавалеры, переспав с дамой, ведут себя с ней более развязно. Я знала, что не смогу снести развязный тон в таком беспомощном положении, а уж поставить кавалера на место, тем более. Внутри меня притаилась немощь. Откуда эта слабость, я не понимала.

— Что со мной?

Вместо ответа, господин Свендсен встал с кресла, заметно приволакивая за собой правую ногу, и подошёл к кровати.

— Вы позволите мне присесть на вашу постель, мадам? Я должен прослушать ваш пульс.

Не дождавшись ответа, он зажал между пальцами мою обнажённую кисть.

187

— Вы нас всех очень напугали, графиня. Вы пролежали без памяти два дня. У вас был сильный жар. Но теперь жар прошёл, — сухая, теплая ладонь легла на мой лоб.

Я вздрогнула так, словно к моему лбу приложили раскалённую кочергу.

— Не смейте прикасаться ко мне, слышите!

— Здесь на сотню миль вокруг ни одного лекаря. А я в своё время прослушал курс медицины в университете. Так что будьте благоразумны, лежите смирно!

Свендсен сказал это почти добродушно. Но его усмешка мне не понравилась.

— Так что же со мной, доктор? — я явно переборщила с долей сарказма, которым приправила свой вопрос. Но это как раз меня не смутило.

Юхан Свендсен глянул мне прямо в глаза.

— Это всего лишь нервы, мадам. Никакого внутреннего воспаления я не отмечаю. Вы просто слишком впечатлительны.

Я взорвалась.

— Вы смеете намекать мне на то недоразумение, которое между нами недавно произошло? Сударь, вы как истинный дворянин обязаны забыть это. И помните неотступно, что я ЗАМУЖЕМ! Я глубоко сожалею о том, что между нами произошло. Это было скорее наваждение, чем следствие какого-то особого влечения, которое вы, возможно, истолковали превратно.

Моя отповедь была достаточно суровой и однозначной. Любой мужчина на месте капитана, обладающей хоть каплей самолюбия, должен был откланяться и уйти.

Но господин Свендсен вместо разумного отступления предпочёл встать с моей постели и позвонить в колокольчик. На его зов примчалась горничная.

188

Увидев, что я сижу в постели, она радостно ахнула. Её восторг окоротил властный голос:

— Анхен, принеси для мадам куриный бульон, который я просил приготовить.

И Анхен, не получив моего хозяйского одобрения, помчалась на кухню.

— Вам нужно восстановить силы, — сухо объяснил свои действия капитан. — Крепкий куриный бульон – лучшее средство для полного выздоровления.

Тон, жесты, манера держаться выдавали в Юхане Свендсене человека, привыкшего распоряжаться. Но не в моём замке…

— Вы слишком расковано ведёте себя в чужом доме, господин Свендсен! – фыркнула я, разозлившись на надменную самоуверенность, которая сквозила в каждом движении гостя.

— В самом деле? — насмешливо парировал капитан. — Ну же? Какие ещё ласковые слова вы приберегли для меня, графиня? Негодяй… развратник… О! Я ведь и в правду – отпетый негодяй и развратник.

Настала очередь для мужской отповеди.

— Вы пытаетесь убедить себя, что не виновны. Что ваша распущенность лишь следствие странного, внезапного наваждения. Смею вас заверить, это не так, сударыня. С первого дня нашего знакомства вы ведёте себя вызывающе. Гуляете по округе в одиночку, без провожатого. И извините за прямоту – полуодетая… Это неслыханно для благородной дамы! А это ваше красное платье с соболей опушкой… Вы, по всей видимости, пытаетесь подражать русской императрице. Несколько месяцев назад в Финляндии я видел императрицу в точно таком же парадном туалете, как ваш. Екатерина II не лучший образец для подражания приличной

189

замужней дамы. Вы своенравны и не обузданы. И благодарите Бога, что под елью оказался я, а не другой мужчина.

Я была так возмущена, что обрела силу и встала с кровати.

— Оказались под елью — «вы»? Что вы о себе возомнили? Мой муж выше вас на две головы! Я забуду вас через день после вашего отъезда.

Глаза капитана на этот раз потемнели от гнева. Он так сильно стиснул челюсти, что его зубы скрипнули. Но шевалье Свендсен на удивление быстро взял себя в руки.

— Вы пытаетесь меня уязвить, мадам. Вы оскорбляете меня, а потому вынуждаете вам напомнить, что я не брал вас силой…

Мои ноги подкосились, и я обессилено уселась на пол посреди спальни.

— Я не заигрывала с вами. Я лишь хотела помочь…

Говорить далее было невозможно, потому что из глаз моих брызнули слёзы.

— Вам не понравилось моё красное платье? — пролепетала я, осознавая всю глубину глупости и неуместности своего вопроса.

Капитан Свендсен резко шагнул в мою сторону, замахнувшись, как мне показалось, рукой для удара. Я зажмурилась, ожидая, что он ответит мне пощёчиной по лицу. Но вместо пощёчины я получила обычный носовой платок. Сильные, жилистые руки легко подхватили меня с пола и бережно перенесли на постель. Несколько мгновений мы были совсем близко друг от друга. Я почувствовала жар мужского желания. Капитан склонился надо мной словно для поцелуя, но вместо поцелуя раздалось:

— Скорейшего выздоровления, ваше сиятельство.
Капитан Свендсен вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

190

Через час корабль с экспедицией отчалил от причала Норхольма.

Я осталась одна. Нет, не одна — со мной был мужской батистовый платок, который я исступлённо лобызала и поливала слезами через каждые полчаса.

… Мама, я полюбила. Что мне делать?

Лицо на портрете, казалось, омрачилось тенью печали и муки от того, что оно не в силах ничего подсказать.

Я поняла:
Любовь — это кораблекрушение!
Ты теряешь контроль над своими мыслями, эмоциями и

телом. Тебя несёт в бездну оглушительный водоворот чувств. Ты не знаешь, за что бы зацепиться в обычной жизни, чтобы не захлебнуться от сердечной муки, не утонуть, остаться на поверхности, чтобы просто поймать ртом глоток воздуха. И наступает полное смятение.

Ах, Эмма, милая Эмма! Ты бы непременно смогла мне подсказать, как это – жить, страстно любя.

Смятение и отчаяние, которые, казалось, навсегда поселились в моём бедном сердце, сменило ощущение эйфории. Родные стены сделались вдруг невыносимо тесными и ноги понесли меня прочь из замка

Если перемахнуть вскачь маленькую горную речку и по пастушьей тропе галопом взлететь на гору, можно оказаться на площадке, с которой далеко видны окрестности.

Я отпустила, попастись на свежей, сочной траве свою уставшую лошадь и подошла к краю площадки.

Под моими ногами простиралась половина Норвегии. От высоты и дальности горизонта захватывало дух.

191

Будто два крыла с шумом расправились у меня за спиной. Если поймать воздушную волну, то поток воздуха тут же унесёт тебя вверх, в небо. Именно в небе теперь парит моя лёгкая, как вздох счастья, душа. Дав ей налетаться вдоволь, я поняла –

Любовь — это полёт!

Никогда прежде мне не удавалось летать наяву и ощущать такое пьянящее чувство свободы. Вот ради чего стоит жить!

Налетавшись, я сажусь на нагретый солнцем камень и достаю из-за корсажа своё сокровище. На уголке платка вышита белым шёлком монограмма «К» и «Т». Я знаю ваш секрет, капитан. Вас зовут не Юхан Свендсен. Но как же на самом деле тебя зовут, любовь моя? Карл?..Кнут?.. Неважно! Просто вернись ко мне, мой загадочный рыцарь.

Эрна протянула мне пузырёк из тёмного стекла.

— Горничная нашла это под вашей кроватью, госпожа Кристина. Я подумала, может быть, это ваше лекарство?

Надпись гласила – «Шпанская мушка». Никогда в жизни я бы не стала покупать это непристойное средство. Повышать вожделение. Для чего? Память подбросила пищу для сомнения. В тоже мгновение кровь прилила к голове. Мой необузданный порыв страсти возник не сам по себе? Кто-то подтолкнул меня. Я нашла этому подтверждение – в склянке не хватало нескольких пилюль. Подбросить их в чашку с кофе не составляло большого труда. Но кто это мог сделать и с какой целью? Ясно одно – эта цель была далеко не благородной.

В моей душе всё перевернулось и потемнело от возможной отгадки. Распалить вожделение строптивой барыньки, чтобы потом потешиться над её вспыхнувшей страстью? Нет! Это не может быть правдой. Кто угодно, только не он, не мой возлюбленный капитан Свендсен. Это слишком больно.

192

Я усилием воли заставила себя успокоиться. Надо всё обдумать трезво и последовательно. Любому событию есть своя причина. Нужно лишь набраться терпения и поискать разумные объяснения.

Мог ли это сделать кто-нибудь другой, кроме капитана Свендсена? Мог. Если у него был свой и не обязательно куртуазный мотив.

Склянку нашли в спальне, значит, кухарка, поварята и лакеи здесь ни при чём. Подбросить пилюлю на кухне куда как проще, чем сделать это в спальне. Чтобы попасть в спальню хозяйки замка, нужно найти повод. Свою горничную я сразу отмела – слишком глупа и безграмотна. А вот у четырёх прекрасных господ гостей он был. Утренний визит!

Нужно напрячь память, и вспомнить буквально каждый шаг и каждое слово «дорогих гостей». Боже, какой прекраснодушной идиоткой я была!

Больше я не забиралась на гору и не пыталась взлететь над фьордом. Моим пристанищем стала земляная крыша старого сарая на краю леса. Здесь никто не смог бы меня побеспокоить. Здесь я могла оставаться наедине со своими болезненно ранящими сердце воспоминаниями днями напролёт.

Однажды к моему сараю забрели два охотника, чтобы покурить и поболтать. Махорка у мужиков была ядрёная. Дым долетал до моего убежища и терзал мои ноздри крепким удушливым запахом.

— Слыхал, Пер? Хозяйка Норхольма повредилась умом.
— Как так?!
— Недавно взяла и порвала в клочья платье за 1000 далеров.
— Иди ты! Не уж-то бывают платья стоимостью с хороший

парусник?

— Видать, бывают.

— А что так? Ведь толковая, добрая барыня. Мы при ней хоть зажили сытно, без голодухи. Вот беда-то!

— Моя жена говорит, сглазили нашу хозяйку заезжие гости. Из зависти и сглазили. А ещё от злобы на неё. За то, что она с нас не больше десятой части дохода берёт. В Дании вон три шкуры с простых людей дерут. А она жалеет простой народ.

— Да-а-а, богачи горло перегрызут, а своё не упустят. Думаю, ты прав, дружище. Взяли её горемычную в оборот. А с другими порядками опять пояса будем затягивать. Э-хе-хе… доля наша горькая!

— А хотя в энтом деле и другой поворот может быть…
— Ты это о чём, Ханс?
— А чёрт их разберёт этих баб! Всё зло в мире от них,

патлатых! Вроде идёт всё порядком, ан вдруг – бац! Словно клещ под хвост.

— Не пойму я, о чём ты толкуешь.
— Скажешь, с твоей бабой так не бывает?
— Да как, не бывает? Говори толком!
— Вот моя позавчера крутиться вокруг меня, бочком круглым

толкает и так и сяк – ластится, значит. А вчера я так справно порыбачил на речке, что течёт с Кривой горы. Двух лососей поймал. Вот таких в длину, — Ханс вытянул сначала одну руку, потом подумал и вытянул две. — Во! Точно, таких.

— Будя брехать! Это кто ж тебе разрешил графских лососей ловить? Староста узнает, не сносить тебе башки, Ханс.

— Ну да, это я на радостях приврал. Форелей я поймал. Уж больно жирная форель попалась! Слушай дальше. Прихожу с довольной рожей домой. Моя у очага хлопочет. То наклонится за

193

194

поленом, то разогнётся. А задница у неё — такая пышная… Рука сама собой тянется прихватить.

Пер поскучнел.
— А то я бабских задниц не хватал!
— Ты слушай дальше! Я её за задницу, настроение-то хорошее,

а она меня по башке моими же форелями. Отвяжись, говорит, похабник. То сама боками трётся, то отвяжись. Ну как с этим женским родом ладить, Пер?

— Как-как! За косы тряхнуть и вся недолга. Простой бабе требуется мужнин кулак, чтобы себя не забывала. Тогда и порядок в доме будет. Я тебе похлеще историю расскажу. С деревенской бабой сладить невеликое дело. А ты попробуй сладить с королевой!

Пер пустил в небо длинную, задумчивую струю едкого табачного дыма. Я едва не закашлялась и не оборвала тем самым его рассказ.

— Слыхал я одну историю про королеву Хильду.
— Это нонешняя, что ли?
— Да, нет. Это, которая жила ещё в стародавние времена. Была

она жуть какая красивая, но злющая… Сколько народу от её злобы пострадало! Могла она за мелкую провинность даже справного викинга казнить. Жила она одна. Без мужа значит. Хотя многие короли и прынцы, прослышав о её красоте, приезжали свататься. Всех Хильда гнала прочь и злилась ещё больше. Раз пришёл к ней на двор один пахарь. Здоровый такой детина. Рыжий как зрелое хлебное поле. По имени Эрик. Она его спрашивает ехидно: «Зачем явился ко мне, голубь?». А он ей отвечает прямо так: «Жениться на тебе хочу». «А ты,- спрашивает Хильда ещё ехиднее, — прынц али князь какой?». И сама со своими вельможами всё гы-гы-гы, гы-гы-гы. «Нет, — говорит Эрик, — не прынц, но одна верная

195

колдунья сказала мне, что я буду твоим мужем, и любить ты меня будешь больше золотого дождя». «Так и сказала? Ну, значит, так тому и быть. Только смотри, если я тебя за одну ночь не полюблю, на утро быть тебе, сердешный, без головы. Согласен?». Не испугался детина и согласился. Сыграли на королевском дворе свадьбу. Мяса сожрали гору. Браги выпили море. Ещё гости не улеглись по лавкам спать, а на заднем дворе палач меч свой об камешек – вжиг-вжиг. Хильда Эрику лукаво подмигивает, кивает на палача. Что, говорит, сокол, не хочешь ли с моим верным слугой познакомиться? А он ей – дождёмся, жёнушка, утра. Там видно будет. Ушли они в спальные покои. Гости веселятся дальше и поговаривают: «Ну, завтра потешимся, глядя на то, как дурья голова, будто кочан капусты покатится». Приходит утро. Палач уж меч свой наточил как струнку. Гости похмелиться успели, а Хильда не выходит на порог. Целый день и целую ночь прождали. Королева так и не вышла. На третье утро спохватились, не случилось ли чего дурного с государыней? Вваливаются в спальню, а там…

— Чего там? — не выдержал драматической паузы Ханс.

— Чего-чего? — Пер скабрёзно хохотнул. — Королева-то вся голая, простоволосая сидит на ложе возле Эрика, наклонилась над ним и воркует – сокол ты мой ненаглядный! Вот так стал детина Эрик — Эриком Рыжим, грозой всех окрестных королей. А Хильда его ласковой женой.

— Ну и в чём соль энтой байки?
— А я откуда знаю?!
— Тьфу ты!
— Хорош плевать на мою куртку, — рассердился Пер и уже

более мирно добавил, — я вот, что думаю на счёт платья. Сглазил нашу барыню какой-то ладный кавалер. Я думаю, один из тех

196

столичных, что недавно на Север подались. Ей к мужу надо ехать, а душа-то за кавалером тянется. Вот она и злится. Однако с кем по сердечному делу промашки не бывает, Ханс?

Тут я поняла, что пора прекращать беседу закадычных друзей, и прыгнула с сарая прямо им под ноги. Пер, бедняга, от неожиданности дымом от махорки подавился. Да так неудачно, что глаза от кашля чуть из орбит не повылезли.

Разговор двух приятелей окончательно убедил меня в том, что я немедленно должна исчезнуть из Норхольма.

Небольшой орган, рукотворное чудо немецких мастеров, наконец-то, установили в часовне. Я так мечтала насладиться его голосом, но Эрна услышала от меня безусловное распоряжение: срочно собирать дорожные сундуки и отправлять их в Тронхейм.

— Но как же так, госпожа Кристина! Мой брат уже выехал из Христиании и спешит в Норхольм, чтобы приступить к работе – настраивать орган и играть на нём, — Эрна растерянно развела руками.

— Дети соскучились по отцу, — отрезала я, стараясь не глядеть в глаза своей экономки. — Мой муж уже несколько месяцев как не был дома — решает дела о постройке большого парусника в Голландии. Он должен вернуться в Норвегию со дня на день.

Вот и хорошо! Жизнь потечёт как прежде — спокойно и размеренно.

Кухарка с горничной так увлеклись болтовнёй у колодца во внутреннем дворе замка, что не замечали, что вода из ведра льётся обратно.

— Хорошую ведунью сейчас найти не просто. Отворот снять – не то, что приворот сладить. Такое и обычная незамужняя девка сварганит, нашептав на свои «краски». Я слыхала, на хуторе возле водопада одна старуха живёт. Она с водяным знается. Носит ему

197

подачки. Просит сына-утопленника отдать. Двух утопленников она уже так выпросила. Космы у неё седые, зубы чёрные – страшная!

Как говорила моя няня Берта – не заигрывай с нечистью. Начнёшь про неё думать, она тут как тут – уже за дверью скребётся. Мудрая Берта!

Рия объявилась у ворот Норхольма за день до моего отъезда.

Ко мне на аптекарский огород, где я пропалывала грядки с мятой, забежал Курт – мальчишка на побегушках. Он был весь взъерошенный, как чиж, угодивший в силок

— Барыня, там цыганка на двор просится.

— С чего ты, сорванец, взял, что это цыганка? Откуда они могут взяться в наших краях?

— Так сказала госпожа Эрна. Она меня за кучером послала, чтобы тот плётку взял и прогнал побирушку.

— Не нужно звать кучера. Я сама посмотрю на эту женщину и разберусь с ней.

Я скинула с рук перепачканные травой перчатки и накинула на плечи шаль.

— Почему госпожа Эрна решила, что это цыганка?
— Так у неё волосы чёрные-пречёрные.
— Ну и что?
— А глазищи голубые. Она красивая как ведьма.
Жители Норхольма уже толпились во внутреннем дворе и

тревожно переговаривались. Самые смелые пытались разглядеть незваную гостью через щель между створками ворот.

— Посторонитесь! Дайте пройти!

Мне пришлось прокладывать себе дорогу локтями, чтобы попасть за ворота. Тревожный гул усилился.

В стороне от дороги на сером камне скромно сидела женщина, прижимавшая к груди узелок с вещами. Одета она была как самая

198

обычная селянка. Единственное, что её отличало от жительниц деревни – она была простоволосая. Чёрная как вороново крыло коса падала на молодую грудь и спускалась на колени. Услышав мои шаги, женщина повернула голову. Я чуть не ахнула от удивления. Огромные глаза на белом, не тронутом солнцем лице обожгли голубым сиянием. Женщина действительно была невероятно красива. Если бы она надела шелковое платье, то её можно было принять за благородную даму, подумала я. Незнакомка встала с камня и вытянулась во весь рост. Я отметила, что у неё хорошая осанка, с достоинством расправленные плечи. И ростом она не уступала хозяйке Норхольма.

Странница приветствовала меня пристойным книксеном.
— Какой у вас дом, барыня, большой да крепкий! Ладный дом!

Женщина без смущения заговорила первой. Было в её манере держаться что-то фамильярное и даже немного дерзкое. Но она явно пыталась быть вежливой. Скорее всего, раньше ей не доводилось встречать таких важных барынь, как я.

— Добрый вечер, милочка! — приветливо поздоровалась я. — Что привело тебя в Норхольм?

Женщина ответила не сразу. В нескольких шагах от неё беспечно играла камушками девочка лет трёх. Ребёнок был одет хоть и бедно, но добротно. Её чепчик из простой грубой ткани был с любовью украшен цветными ленточками. Мать задержала на дочери озабоченный взгляд.

— Скоро ночь… Позвольте, барыня, нам переночевать у вас на дворе. Подойдёт и простой сарай. Я не за даром прошу…Могу ваш скот полечить. У вашей любимой лошади копыто загноилось. Так я пособлю ей и она опять побежит, быстрая как ветер.

При такой бедности попытка набить себе цену могла вызвать лишь усмешку. Но не у меня. Мне всегда было жаль людей,

199

отчаянно боровшихся с подступающей нищетой. Несмотря на жалкую участь, женщина сохраняла удивительное достоинство. Это и покорило меня.

— Как тебя зовут? И откуда ты пришла?

— Кличут меня Рия, хозяйка. А пришла я оттуда, — незнакомка неопределенно махнула рукой в сторону северных сопок.

— Ты ищешь работу?
Молодая мать ответила не сразу. В глазах промелькнуло

простоватое лукавство.
— Навроде как, да, — неуверенно обронила она под моим

пристальным взглядом.
— Если тебе не нужна работа, дело твоё. Я всё равно пущу тебя

и твоего ребёнка на ночлег. Но тогда утром ты должна будешь покинуть Норхольм.

Странница кивнула в ответ. По хитроватому выражению лица не было понятно, вполне ли она довольна моим предложением. Я заметила, что она больше озабочена другим. С первой минуты нашей встречи она с большим любопытством разглядывала меня.

Возмущённой Эрне я твёрдо ответила:

— Эта женщина остаётся в Норхольме. Разве вы все не хотели найти для меня ведунью?

Я сказала это с иронией, но экономка приняла всё за чистую монету. Она всплеснула руками:

— Спаси и сохрани Господь! Я всегда была против этого. Это всё происки кухарки. А теперь я и подавно против. Госпожа Кристина, не пускайте её. Разве вы не заметили? У неё одежда нисколечки не запылилась, словно она барыня какая и приехала сюда на карете. Или по воздуху прилетела…

— Эрна, что ты такое говоришь? По воздуху прилетела! Мыслимо ли женщине с маленьким ребёнком по небу носиться?

200

Всё это сказки. Да, и не по-христиански это – оставлять мать и дитя на ночь под открытым небом. Того гляди дождь пойдёт. А у них даже тёплых плащей нет.

— Только бы наш пастор не прознал, — продолжала с тревогой твердить Эрна.

Горничная Анхен, более легкомысленная и простодушная, чем экономка, протянула пряник маленькой бродяжке.

— Деточка, тебя как зовут?
Девчушка отвернулась и поскорее прижалась к матери.

— Её зовут Зара, — с поспешной приветливостью ответила за дочь молодая женщина.

— Имя не наше какое-то. На цыганское похоже, — Анхен тут же отдёрнула руку.

— Простите, что она невежлива, — в глазах матери лукавство сменилось беспокойством и толикой заискивания. — Она говорить не умеет.

Простодушная Анхен растрогалась.

— Бедняжка! Это ничего. Мой племянник до четырёх лет тоже молчал. Да и сейчас из него лишнее слово клещами не вытянешь.

— Эрна, устрой странниц на ночлег. Одна из комнат для горничных пустует. И непременно распорядись, чтобы их покормили.

— Лучше отправьте нас на конюшню, хозяйка, — попросила странная гостья.

Эрна нахмурилась и сказала строго и неприязненно:

— Велено вас отвести в дом. Так ступай вперёд и не перечь барыне.

Я занялась сборами к отъезду. Мне некогда было размышлять над тем, каким образом странная гостья появилась у ворот. Хотя Эрна была права, зорко подметив, что одежда у странниц

201

выглядела слишком чистой после долгого пути пешком. Объяснение здесь могло быть самым простым. Уже неделя как небо над Норхольмом оставалось сухим. И потом, женщина могла прийти из ближайшего хутора, в котором недавно поселились новички. Поэтому никто и не узнал её в лицо.

Она была белолицей как барыня, но покрасневшие от цыпок руки выдавали в ней труженицу.

Конюх меня расстроил, сообщив, что я не смогу перед отъездом покататься на своей любимице, английской чистокровке.

— Она стала прихрамывать на правую переднюю ногу. Надо звать кузнеца, чтобы перековал.

— А копыто ты проверял, Ганс? Не загноилось ли?
Мой вопрос застал конюха врасплох.
— С чего ему гноиться-то?
В конюшне царил не выветриваемый, терпкий запах навоза и

полумрак. Лошади мирно жевали сено. Лишь «англичанка» приветствовала меня неуверенным ржанием. У её ног хлопотала женщина, которая заканчивала обматывать лошадиное копыто холстиной.

— Эй! — набросился на неё Ганс. — Ты чего здесь ошиваешься, бродяжка?

Оказалось, что это наша странная гостья, Рия. Крики конюха не смутили её. Женщина спокойно завершила свою работу, поднялась с колен и привычным жестом отряхнула солому с юбки.

— Через день полегчает, тогда и перековать можно.

Я опешила. Не зайдя ещё в ворота Норхольма, гостья предупредила меня о болезни моей лошади. И вот её слова подтвердились. Моя норовистая «англичанка» позволила незнакомому человеку коснуться больной ноги! У меня не нашлось

202

разумного объяснения случившемуся. Возможно, она действительно знахарка и умеет обращаться с животными.

— Спасибо за помощь! Это моя любимица. Мне хотелось покататься на ней перед отъездом.

— Вы собираетесь уезжать, барыня?
— Почему ты меня об этом спрашиваешь?
Рия коснулась рукой своей груди в области сердца.
— У вас тут сильно сосёт, барыня. От тоски сосёт. Любовь…

она похожа на недуг.
Женщина была полна искреннего сочувствия, и у меня не

повернулся язык отсчитать её.
И не было сил прогнать её с глаз долой, потому что постоянная

ноющая боль в области сердца немного утихла после её слов.
— Не уезжайте! Вы скоро его увидите.
— О ком ты говоришь, милочка?
Моё тело помимо моей воли стало слабеть. Сладко заныло под

грудью. Я затаила дыхание, ожидая ответа.
— О вашем суженном, барыня.
Конюх сконфуженно топтался рядом с «англичанкой».

Проморгал, разиня, трещину в копыте. Даром, что целыми днями в конюшне толчётся. Но мне было не до него.

— Пойдём со мной, милочка. У твоей девочки обувь совсем износилась. Моя дочь выросла из старых башмачков. Я хочу тебе их отдать.

Я уводила странную гостью к себе, подальше от посторонних ушей. Возможность поговорить с кем-то о капитане Свендсене заставила меня трепетать.

— Ты говоришь со мной очень странно. Суженный? Это звучит немного старомодно и неуместно. Я замужем, дорогая. Может быть, ты не знала об этом?

203

Я пытливо всматривалась в лицо молодой женщины-бродяжки. Кто бы мог подумать, что у меня будет подобная наперсница? Она смотрит ласково и даже осмеливается коснуться моего плеча.

— Суженый – это тот, кто судьбой предназначен. Вот он в вашем сердце и живёт, барыня.

Растеряв остатки разума, я порывисто сжимаю её руку и умоляю:

— Расскажи мне о нём. Ты ведь что-то знаешь, не так ли?

— Знаю только одно — что спешит он сюда к вам. Не торопитесь с отъездом, барыня.

Наш разговор – это полная чушь, бред, сумасшествие. Но я чувствую, как всё внутри меня наполняется ликованием. Я счастлива. Счастлива как деревенская дурочка Марта, которая в свои 20 лет, играет на земляной крыше своей избушки тряпичной куклой.

Я долго не могу заснуть, предаваясь наивным простодушным мечтам.

Мои девичьи грёзы прервал странный гул. Он был похож на шум набирающей силу снежной лавины. Удивительно! В округе нет ни одного ледника, только невысокие сопки. Откуда взяться такому шуму?

— Госпожа Кристина, беда! — Эрна ворвалась в мою спальню без стука.

— Что случилось?

— Сюда идут жители всех окрестных деревень. Та женщина с ребёнком, которую вы пустили в замок – перекинувшаяся трольчиха. Она опутала чарами Кнута Нутсена из Тёмных Заводей. Парень в неё втюрился и она приняла облик девицы. И ребёнок её – тролль.

204

— Эрна, что ты такое говоришь?! Ты умеешь читать, ты участвуешь в лыжных гонках. Ты – современная женщина, а несёшь несусветную чушь. Какая трольчиха?! Это всё сказки для детей.

Эрна могла быть порой очень упёртой.
— Парня нашли повешенным…
— Ты хочешь сказать, что трольчиха повесила Кнута Нутсена?

Если она — нечисть, то должна была его сожрать. Или хотя бы разорвать на куски.

— Люди хотят покончить с трольчихой, пока не взошло солнце.

— Значит, нашлись смельчаки, которые готовы потягаться с трольчихой ночью, пока она в образе чудовища?

У Эрны, всё-таки, светлая голова. Она смутилась и посмотрела на меня виновато.

— Эрна, ты разумная женщина. Мы пойдем сейчас вместе с тобой в комнату для прислуги, и ты убедишься, что Рия и её ребёнок – люди, а не нечисть.

— Они будут требовать, чтобы вы её выдали.
— Я не собираюсь никого выдавать разъярённой толпе.
— Тогда они будут брать замок приступом.
— Ну, это мы ещё посмотрим, смогут ли крестьяне и дровосеки

одолеть стены Норхольма.
— Я сомневаюсь, выдержат ли ворота такой натиск.
В этом Эрна была права. Деревянные ворота Норхольма

обветшали. Вот уже несколько десятилетий на землях графства царил мир и покой, и латать старые ворота никому из хозяев Норхольма не приходило в голову. Я не была исключением.

Одеваться было некогда. Я просто накинула домашний капот поверх ночной сорочки.

205

В эту ночь все жители замка, кроме графских отпрысков, которые спали крепким детским сном, суетились во внутреннем дворе. По моему указанию ворота укрепили бревнами и бочками с водой на случай пожара. Я забралась на остаток разрушенной временем крепостной стены. К Норхольму приближалось полыхающее зажжёнными факелами шествие, похожее в темноте на диковинное животное. Мне стало не по себе. По телу пробежал озноб, возникший не от холода, а от осознания полной беспомощности. Что я могу противопоставить обезумевшей толпе?

«Животное» уже скоро навалится на ворота.

Я узнала в толпе старосту соседней деревни. Он же человек и должен меня услышать!

— Господин Кристофсен! — я кричала и кричала, совсем охрипла, и продолжала его звать, пока он не задрал вверх свою лысую голову.

— Я вижу хозяйку Норхольма, — торжествующе заорал староста во всё горло. Глаза фермера неестественно блестели.

Толпа повернула перекошенные яростью лица в мою сторону.
— Открывайте!
Вряд ли кто-нибудь из этих безумцев способен вести мирные

переговоры. Место разума в головах деревенского люда заняли страх и ненависть. Я подумала о старой пушке, которая до сих пор громоздилась на полуразрушенной стене. Заслуженный и дряхлый ветеран мог лишь безучастно взирать пустым оком на округу.

Нужно срочно увести из замка детей и слуг и спрятать их в лесу. Но что предпринять в начале? Запалить старую пушку или бежать будить детей?

Как видно, конец неизбежен, но лично я и под страхом смерти не оставлю Норхольм.

206

Я уже начала молиться о прощении грехов, как вдруг со стороны фьорда раздался сухой треск. Будто кто-то над ухом разламывал хворост. Хрум! Хрум!

Треск приблизился и превратился в разрывающий тишину на клочки грохот ружей. Он показался мне весёлым, как взрывы петард во время Рождества. Неизвестные вооруженные люди распугивали выстрелами в воздух озлобленную толпу и гнали её прочь от Норхольма. К воротам подлетел разгоряченный пальбой всадник. Чёрный как дьявол конь нервно гарцевал под ним.

— Кристина! Кристина!!! — звонко выкрикивал моё имя капитан Свендсен.

Мне показалось, что его голос до краёв наполнен неподдельным отчаянием. Я невольно расплылась в счастливой улыбке и поэтому не сразу выглянула наружу.

— Капитан! Не поубивайте случайно моих фермеров. Это разорит меня.

В вестибюле хлопнула тяжёлая входная дверь. Я вышла на галерею, которая опоясывала вестибюль по периметру, чтобы узнать, кому ещё не спится в нынешнюю ночь. Внизу в канделябрах догорали свечи, и поэтому царил полумрак. Прислуга забыла их потушить, взбудораженная случившимся приступом и его счастливым завершением, которое стало возможным благодаря неожиданно вернувшейся экспедиции Густава Браге и нескольким молодым, храбрым офицерам.

Посреди вестибюля стоял мужчина в тёмном плаще до самых пят. Увидев меня, он почтительно снял шляпу и прижал её к груди. В движениях читалась неуверенность и скованность. Мужчина явно робел. Я начала спускаться вниз по лестнице, но передумала и остановилась. Капитан Свендсен оказался на много ступеней ниже меня. Ему пришлось запрокинуть голову и от этого

207

пепельно-русые пряди откинулись назад, оголился перепачканный пылью высокий лоб.

— Я лишь хочу узнать, в каком вы состоянии, сударыня?
— Благодарю вас, шевалье! Всё хорошо.
Получилось слишком сухо. Разве так благодарят мужчину,

который геройски спас тебя от смерти? Но я слишком хорошо усвоила преподанный кавалером урок. Безумная радость от того, что я снова вижу его, сменилась гордыней. Я не сделаю первый шаг и не брошусь ему на шею, как бы горячо мне этого не хотелось. Он тоже связан по рукам и ногам моей прежней отповедью. Это невыносимо! Желаю выразить свою безмерную любовь — и не смею даже намекнуть о ней. Нагнетать лишь омрачающее душу молчание – вот всё, что мы могли с капитаном в эту минуту.

— Вы проявили недюжинную храбрость и стойкость, мадам. Не всякий мужчина сохранял бы спокойствие на вашем месте. Браво!

Лучше бы он снова с жаром отсчитал меня, чем говорил эти лестные и бессмысленные комплименты. Не знала, что от похвалы бывает и горько.

— Я сказал бунтарям, что мы заперли ведьму в часовне и что вы передадите её в руки церковной инквизиции. Ваши фермеры согласились с этим и просили передать, что глубоко сожалеют о случившемся с ними безумием. Завтра они придут умолять вас о прощении. Надеюсь, что вы успели спрятать вашу «колдунью»? — произнося вслух весь этот, несомненно, важный набор слов, капитан понемногу приближался ко мне. Не было ничего угрожающего в том, что гость, рассказывая хозяйке дома о случившемся, постепенно приближается к ней. А нелепо длинное для светской беседы расстояние постепенно сокращается.

208

Когда Юхану Свендсену оставалось одолеть последние несколько ступенек и сделать, наконец, дистанцию между нами более дружелюбной, я вскрикнула и бросилась бежать вверх по лестнице.

Мне казалось, что у меня за спиной звенящая тишина и побег мой остался без внимания. Но остановившись и оглянувшись, я заметила мелькнувшую между деревянными столбами галереи лёгкую тень. Он отбросил плащ, шляпу и оружие в сторону и кинулся вдогонку, похожий на гибкую чёрную гончую. Я пронзительно завизжала и бросилась наутёк со всех ног. Пустой дом в молчаливом недоумении взирал на бешеную гонку двух взрослых людей, страсть которых нарастала с каждым преодолённым кругом и готова была подпалить стены.

Я почувствовала резкий рывок назад и услышала пугающий треск рвущейся ткани. Это произошло на пороге «рыцарского» зала, где я намеревалась найти убежище. Мой преследователь поймал меня за край капота. Я потеряла равновесие и повалилась на пол, увлекая его за собой. Бежать дальше и сопротивляться – у нас обоих больше не было сил.

Грудь капитана тяжело вздымалась под простым суконным камзолом. Он едва мог переводить дыхание.

— Ты загонишь меня до смерти. Почему ты побежала?

— Не знаю… Вернее — знаю! Ты в прошлый раз не поцеловал меня, когда уходил.

Мы лежали между створками дверей. Свендсен не выпускал край моей одежды и дюйм за дюймом притягивал меня к себе. Дыхание его постепенно выравнивалось.

— Что ты делаешь? Не смей ко мне подползать.

— Хочу увидеть твои обнажённые лодыжки. Я мечтал об этом все прошедшие дни.

209

Я попыталась встать на колени и оттолкнуть кавалера, но мне этого не удалось.

— Чертовка! Ты опять полуодета. На тебе нет корсета, лишь сорочка и капот. Если бы ты знала, как это будоражит мне кровь!

Он сделал над собой усилие и сгрёб меня в охапку, но тут же повалился на спину, иссякнув.

— Ты высосала из меня все силы этой бессмысленной беготнёй! — обиженно проворчал капитан.

— Ну и отлично! Валяйся здесь хоть до утра. Я ухожу.

Мужская рука немедленно вцепилась в моё предплечье железной хваткой. Откуда-то взялись силы подтянуть меня к своему лицу. Шутки кончились!

— Тебе придётся самой оседлать моего жеребца, — жаркое дыхание щекотало мне ноздри.

— Что ещё ты задумал, бесстыдник?

Мои юбки интригующе зашелестели и поползли вверх к лопаткам.

— Садись сверху. Садись прямо на него, — приказал капитан и затаил дыхание.

— Ты с ума сошёл! Это же настоящее распутство…

Мою речь прервал собственный громкий вздох — я ощутила сладостный спазм между ног. Когда я достигла пика и закричала, капитан оторвал спину от пола и поймал мой орущий рот горячими губами.

Мельничное колесо неутомимо шлепало черпаками по воде и гнало прозрачную горную воду по желобу в сторону пастбища. Мельник заглядывает сюда очень редко и неохотно, потому что на мельнице, по слухам, балует разная нечисть, особенно к вечеру.

210

Я захватила с собой целую корзинку еды и старую куклу для маленькой Зары. На подходе к мельнице я начала напевать песенку про маленькую птичку, которой приходится далеко улетать на юг, чтобы прокормить своих птенцов, но она не унывает, а радостно щебечет на восходе солнца. Это был условный знак.

Рия открыла тугой деревянный засов и впустила меня внутрь старой мельницы. Пока она освобождала корзину от продуктов, я подозвала к себе девочку и вручила ей куклу. У ребёнка глаза широко распахнулись от восторга. Зара выхватила из моих рук игрушку и забилась в любимый уголок рядом с жерновами.

— Вы очень добрая, барыня! Если бы не вы…- подала голос Рия и, вспомнив недавний ужас, сбилась.

— Знаю-знаю… Но боюсь, ты передумаешь после нашего разговора. Я пришла узнать всю правду, Рия. Из-за тебя едва не сгорел мой замок. Так что отвечай как на духу.

— Как скажите, барыня, — покорно склонила голову «обернувшаяся тролльчиха». — Мне нечего скрывать от вас.

— Ты жена фермера Кнута Нудссена, который поселился на моих землях год назад?

— Да.
— Почему ты бросила своего мужа?
— Он хотел убить Зару.
Я была потрясена.
— Отец хотел убить собственного ребенка?
— Да, госпожа графиня. Дело в том, что Зара не такая, как

другие дети. С ней случаются припадки. В это время она начинает каркать, как ворона. На её крик слетаются целые стаи воронья. Это сильно смущает и пугает моего мужа. На нас и так косо смотрят, потому что я туземка. Он боится, что соседи спалят нашу ферму, если прознают о странностях нашего ребенка.

Рия горько усмехнулась:

— Правда, если кому-то из селян нужно приманить зверьё или рыбу, они идут ко мне и не чураются моей помощи.

Я слушала её очень внимательно. Она истолковала это по своему.

— Не надо уговаривать меня, барыня. Я к мужу не вернусь. Пусть он хоть на коленях ползает передо мной.

— Рия, мне очень горько говорить тебе об этом… Кнут умер. Он повесился на осине после твоего ухода.

Статная красавица туземка качнулась и схватилась поскорее за край стола. Светлые, прозрачные как вода глаза наполнились скорбью. Женщина уронила голову на грудь. Рыданий я не услышала. Это был немой, беззвучный плач по погибшей любви.

В углу под жерновами маленькая счастливая девочка играла с куклой и что-то нежно лопотала на своем особенном детском языке. Отдельные слоги звучали особенно чётко в трагической тишине.

Мать подняла голову и уставилась изумлённо на своего почти заговорившего ребенка. Жизнь не просто вернулась обратно в её глаза. Она засверкала в них ярко-голубым сиянием.

— Вы тоже слышали или мне почудилось?

— Да, Рия. Я слышала, как она правильно выговаривает слоги. Я уверена, твоя дочь скоро заговорит как все маленькие норвежские дети.

Как ужасно, что отчаявшийся отец не дожил до этого радостного события одного дня!

— Рия, я хочу ещё кое о чём спросить тебя. Обещай, что ты скажешь мне всё как есть.

Растроганная женщина охотно кивнула.

211

212

— Как ты узнала о приезде моего «суженного»? А про мою лошадь кто тебе рассказал?
— Меня ведь называют «саамской ведьмой», госпожа графиня. Я умею немного ворожить. Лучше всего, у меня получается предсказывать погоду. Ну, и иногда, — Рия замялась, — я вижу разные видения.

— Как ты это видишь?
— Когда на воду смотрю или облака…
Обычному смертному представить подобный образ получения

знаний очень трудно. Передо мной стояла ясновидящая. Жители деревни чуть не растерзали уникума.

Рия подошла к дочке и осторожно спросила её:
— Нравится кукла?
Девчонка хитро сощурила глазёнки и молча кивнула. — Мы должны уйти из Норхольма.

— Куда же ты пойдёшь с маленьким ребенком? Кругом не проходимые леса.

— А мы с дочкой и будем жить в лесу. Лес защитит Зару от недобрых людей.

Я уже собиралась возмутиться, но Рия жестом остановила меня.

— Не беспокойтесь, барыня! Зара научится жить в лесу. Она крепкая и сильная, как её дед с бабкой.

Мы обнялись как сестры.

— Если вам понадобится моя помощь, просто приходите к мельнице Я появлюсь очень скоро, — пообещала туземка.

Я не решилась задать ей один важный вопрос. Он касался моей матери. Просто у меня не хватило смелости.

Оказывается, не только дети бывают трогательно красивыми во сне, но и взрослые мужчины.

213

Капитан Свендсен спал глубоким, покойным сном, подтянув колени к подбородку. Его безмятежное лицо успело немного загореть на солнце. Во сне он казался гораздо моложе. Грозная стать на время утихла. Очертания расслабленных мышц на спине и предплечьях казались более мягкими, юношескими. Белокурый затылок беззащитно маячил в полумраке спальни на моей подушке. Я сидела в кресле рядом с кроватью и чувствовала себя зрелой матроной, которая тайком любуется своим старшим сыном. Всё тело переполняла безбрежная тихая нежность.

Через пару часов в спальню войдёт горничная Анхен. Мне абсолютно всё равно, какое у неё будет лицо, когда она увидит в моей постели голого мужчину. Возможно, я сейчас сама себе лгу и лишь пытаюсь заглушить больную совесть.

Анхен застыла на пороге спальни с тазом и кувшином для умывания в руках. У неё был разморенный и довольно небрежный вид. Чепец сидел на голове криво, шнуровка на корсаже была затянута кое-как. Интересно, почему?

Анхен тупо уставилась на кровать, в которой, развалившись на подушках, полусидел обнажённый по пояс господин Свендсен. Капитан заложил голые руки за голову, и густые кустики волос в подмышечных впадинах нахально распушились. Сладко зевнув, он по-барски распорядился:

— Поставь таз на умывальный столик, иначе разольёшь всю воду, дурёха!

Анхен послушно опустила таз, куда ей велели.

— А теперь дуй на кухню за кофе. Давай-давай, крошка, шевелись!

— А ты умеешь непринужденно общаться с прислугой. Такое под силу только настоящему аристократу. Уж не русский ли принц- инкогнито пожаловал ко мне в спальню?

214

— Ты почти угадала. Прислугу надо держать в строгости, иначе не будет ни какого порядка.

— Ты говоришь в точности как моя экономка.

— Я не пойму – аристократ у тебя в кровати или мажордом? Определись, моя милая. Кстати, твоя горничная очень неряшливо одета. Да, и хотелось бы знать, где ночная ваза?

Свендсен без всякого смущения выставил на свет божий свой поджарый зад и пошарил под кроватью рукой.

— Анхен её уже унесла.

В огорчении капитан пребывал не долго. Не найдя горшка, он попросту влез на подоконник, распахнул окно и пустил тугую струю на клумбу. Я страдальчески сморщилась. Он ведёт себя как распоясавшийся студент!

Увидев мою скисшую физиономию, молодец покаянно заявил:
— Пардон, мадам. Сильная телесная нужда…
Меня смущала его нагота, бесстыдно выставляемая при дневном

свете. Капитан это заметил и спросил:
— Ваш муж не служил в гусарах, мадам?
— Нет, он сугубо гражданский человек. И ещё он очень

стеснительный – встает с кровати одетый в ночную рубашку, ночной колпак и туфли.

— Мне стесняться нечего… Разве я некрасив? А?

Капитан продолжал фиглярствовать, вертя перед моим носом не только задницей, но и действительно великолепным мужским достоинством.

— Мальчишка!
— Я знаю один ваш секрет, мадам. Я у вас первый. — Что значит первый?
Его распирало от веселья и гордости.
— Я ваш первый любовник!

215

Он попытался торжественно приложиться к моей руке, но я его легонько отпихнула.

— Наденьте для начала штаны, господин чичисбей.
— У меня встречное предложение. Одень меня сама.
— Как это?
— Как горничная, — игриво предложил Свендсен. — Как покорная

одалиска, обряжающая своего султана.
При этом он уселся на кровать и протянул мне свои чулки.

Я возмутилась:
— Вот ещё! Чтобы высокородная дама одевала своего

любовника?!
— Это всего лишь игра, — в голосе послышались бархатистые

призывные нотки, глаза потемнели и расширились, мужское достоинство начало приобретать очертания жеребца.

Я решительно сказала:
— Нет!
Не веря в серьёзность моего отказа, мой любовник продолжал

протягивать мне чулки, но всмотревшись повнимательнее в моё добродетельное лицо, опустил руку. Повернувшись ко мне спиной, Юхан Свендсен начал одеваться без посторонней помощи. С каждой надетой деталью костюма он становился от меня на один шаг дальше. Я перепугалась.

— Прости меня! Я была слишком резка с тобой.

Я бросилась к нему и прижалась всем телом к пока ещё голой спине. Капитан Свендсен замер.

— Я знаю – я такая неуклюжая и дремучая в любви. Мои оправдания мало его трогали.
— Мне неловко заниматься с тобой любовью днём. — Почему?

216

— Я никогда раньше этого не делала. Мне кажется, что такое бесстыдство лучше скрывать под покровом ночи.

— Плотская любовь — не бесстыдство, а дар божий, мадам.

Капитан Свендсен продолжил деловито приводить в порядок свой костюм, не обращая внимания на то, что я вишу у него на шее.

— Я так много нового узнала после встречи с тобой. Ты по- настоящему первый мой любовник. До тебя я занималась любовью по расписанию. Независимо от желания и самочувствия. Лишь в женские дни я могла отказаться, привязав красную ленточку к двери своей спальни.

— Твой муж – варвар!

— Мой муж – глубоко верующий человек. Для него постель – место исполнения супружеского долга, которое состоит в продлении рода. Не более.

— Такие как он умники извращают идею Бога. Бог – творец всего сущего, в том числе половой любви. Благодаря великодушию Создателя, твари божие испытывают самые яркие и сильные ощущения при соитии. А самые чуткие из них в своём сладострастном экстазе способны слиться с Создателем.

Капитан не грубо, но твердо снял мои руки со своей шеи.

Его отстранённость больно ранила моё сердце. Невидимая пропасть увеличивалась. Я физически ощущала, как он опять становиться чужим и закрытым для меня человеком. В моих силах это было остановить.

Я робко коснулась губами ушной раковины, спустила рубашку с плеч и более смело поцеловала обнажившееся плечо. Он оставался непреклонен, хотя больше не пытался одеваться. Наступила очередь лопаток. Мои поцелуи становились горячее.

217

Когда я спустила панталоны, и нежно коснулась маленьких тугих ягодиц, в ответ раздался сдавленный стон…

Анхен ввалилась в спальню без стука с аппетитно дымящимся кофейником в руках. Ей в голову со свистом полетела моя туфля и свирепое «брысь!!!».

Капитан весело засмеялся и опрокинул меня на неубранную постель.

Позже, обутый в сапоги и облачённый в кафтан, он замер у дверей.

— Посмотри-ка сюда, Кристина.

Я глянула в его сторону и расхохоталась. У порога в целости и сохранности стоял полный кофейник и серебряное блюдо с булочками.

— Может, останешься и позавтракаешь со мной? — промурлыкала я.

— От тебя трудно оторваться, Кристина. Но я должен это сделать. Несколько наших матросов погибло во время экспедиции. Профессор Браге до сих пор мучается страшными головными болями. Мы собираемся провести общий совет и решить, стоит ли продолжать затеянную экспедицию.

— Ты расскажешь мне о том, что с вами произошло?

— Если вам, графиня, это интересно, я расскажу всё ближе к полуночи.

Капитан Свендсен галантно коснулся губами моей брошенной туфли и оставил её у порога спальни.

Кто угодно, но только не этот обаятельный искуситель подсыпал мне в чашку возбуждающее страсть зелье. Тогда кто же?

Эрна последнее время ходила надутая и неприветливая. Вот и сейчас она сделала вид, что не заметила, когда я вошла в комнату,

218

продолжая с преувеличенным старанием сметать венчиком из перьев пыль с канделябров.

— Послушай, Эрна!

— Да, мадам, — Эрна присела почтительно, хотя и не поднимая глаз.

— Я думаю, горничную Анхен следует уволить. Она ужасная растрёпа. Мне не нравится, что уже гости замечают это.

— Вы — хозяйка замка, ваше слово здесь – закон. Я понимаю, что не хочется позорить свой дом перед столичными господами. Только вот беда, у Анхен в деревне живёт больная мать и малолетняя сестрёнка. Мужчины в её семье поумирали один за другим, и ехать на ловлю трески в декабре, чтобы прокормить семью, некому.

— Вот как! И что же ты предлагаешь, моя сердобольная экономка?

— Если мадам позволит, я лично послежу за её туалетом. Я уверена, девушка исправится, и не будет докучать своим неопрятным видом господам офицерам.

— Эрна, почему ты так не любишь наших гостей?
— Моё дело не любить, а обслуживать, мадам.
— Прекрати этот балаган! Я хочу, чтобы ты, как прежде, была со

мной откровенна. Или я тоже чем-то не угодила твоей милости?
— Господь с вами, госпожа Кристина! Что вы такое говорите?

Могу ли я…
— Эрна, ты же знаешь, как я люблю тебя. Ради всего святого,

объясни, что с тобой происходит? Разве ты забыла, кто спас нас от обезумевшей толпы? Господа офицеры!

— Слава святому Олаву, они никого не застрелили! Так, надавали всем тумаков, нескольким ротозеям рожи сапогами поразбивали. Правда, бравый капитан пообещал повесить по одному

219

бунтовщику в каждом дворе, а всех остальных, включая незамужних девок, перепороть.

— Я ведь отменила порку. Вместо этого наложила штраф. Все согласились. Теперь на собранные деньги я построю школу. Дети будут учиться, станут образованными и поймут, что это дикость – сжигать людей живьём. Больше никто не станет бунтовать.

— Кто, действительно, отличился, так это господин Бернар. Он единственный пытался не только хлыстом махать, а успокоить людей. Мол, ведьму посадили в часовню, а это для неё хуже костра. В святых стенах нечисть обессиливает и гибнет. Прямёхонько в ад летит. Жаль, что об этом в школе не говорят.

— Значит, один из офицеров тебе всё же нравится.
Эрна поджала и без того тонкие губы.
— Да уж, не чета своему капитану. Благородный юноша. Этот

вертопрах-капитан везде поспевает. Во время побоища прямо из седла замахнулся кованым сапогом на Тире Снудсена, чуть глаз сапожнику не выбил. Хорошо дочка его, Илле, поспела и собой прикрыла. Она молоденькая и хорошенькая. Волосы у неё густые и светлые. Так капитан это сразу приметил. Даже наклонился и прядь её белых волос себе на палец накрутил. Говорит, смелая ты. Не трону твоего отца. А с тобой позже ещё поговорим. Скорей бы они уже уехали в свою экспедицию. И чего их назад принесло?

— Что за Илле Снудсен? Не знаю такой.

— Да как же вы можете не знать её, госпожа Кристина! Она же нянчится с вашим младшим сыном Эриком.

— Ладно, Эрна. Спасибо тебе за откровенность. Анхен пусть научится потуже корсет затягивать. Если через несколько дней не исправиться – уволю.

Мне показалось, что от слов Эрны у меня внутри разгорелась жгучая боль, словно от ожога крапивой. Ноги сами собой пошли, а

220

если бы экономка не смотрела мне в спину, то побежали бы в сад. Туда, где с няней гуляли дети.

В саду царило веселье. Дети играли в салки с молодым офицером. Они пытались его догнать, не разбирая дороги и вытаптывая мои клумбы с фиалками. Няня стояла в стороне и звонко смеялась. Из-под кружевного чистенького чепчика выбивались белые нежные локоны. Мне пришлось скрутить себя в тугой жгут и крепко сцепить пальцы за спиной, чтобы ненароком не выдрать кудри этой бесстыжей девке.

Молодой офицер направил погоню в мою сторону, меня закружил радостный гомонящий вихорь. Малыш Эрик, мой любимчик, запутался в складках моего платья, упал и заревел. Я подхватила его на руки и примирительно заявила:

— Сдаюсь! Господин Эмиль, утихомирьте вашу команду, иначе я тоже упаду.

Эмиль раскраснелся от бега. Он как всегда был ослепителен. Румянец красил его свежие чистые щёки. Открытая белозубая улыбка заставляла забыть дурные помыслы. Мне было приятно находиться в его обществе. Мстить совершенно расхотелось. Я лишь ограничилась строгим взглядом и сухим приказом:

— Илле, займитесь детьми.
Эмиль неосознанно пригладил рукой растрепавшиеся волосы.
— Вам весело живётся в Норхольме, господин Эмиль?
— О да! Признаюсь, поначалу мне здесь не очень понравилось.
— Слишком убого по сравнению с дворцом австрийского

императора, которому, если мне не изменяет память, вы служите? Ещё бы! Наша главная роскошь – это захватывающие виды на фьорд.

Эмиль, наверное, вспомнив свои нелестные отзывы о Норхольме, смутился и решил передо мной оправдаться:

221

— Природа здесь уникальная. Я не устаю наслаждаться натурой, мадам, и даже пытаюсь что-то зарисовать.

— Вот как! Позволите взглянуть? Я люблю живопись.

Шаловливый купидон сделался серьёзным. Тёмные собольи брови сдвинулись к переносице. Эта сосредоточенность нравилась мне больше его игривости. Когда он не заигрывал, то напоминал мне странным образом капитана Свендсена.

Рисунки оказались поблизости. Целая увесистая папка лежала на скамейке в беседке. Я с большим интересом перебрала зарисовки, сделанные углём. Эмиль, безусловно, был очень талантливым рисовальщиком. Он точно схватывал натуру. Линии были лёгкие, непринужденные. Я с удовольствием отметила, что среди зарисовок Норхольма были портреты моих детей и ни одного портрета хорошенькой Илле.

— Эмиль, у вас просто превосходно получается.
— Спасибо, ваше сиятельство. Вы слишком добры.
— Вы специально учились?
— Да, отец отправлял меня вместе с гувернёром в Италию.
— Дети на портретах как живые. Когда они успели вам

попозировать? Они же не в состоянии усидеть на месте.
— Мне не требуется позировать, мадам. У меня очень цепкая память. Я могу по памяти нарисовать всё, что угодно – человека,

местность, внутреннее убранство дома, даже карту…
— А почему вы не нарисовали Илле?
— Няню?! — удивился Эмиль. — Да, у неё милая мордашка. Но

такие встречаются довольно часто. Я с большим удовольствием нарисовал бы ваш портрет, любезная графиня. У вас не просто красивое лицо. Оно очень необычное. Высокие скулы, удлинённый разрез глаз как у персиянки и при этом бирюзовый оттенок радужной оболочки… Такое лицо невозможно забыть. Я мечтаю

222

нарисовать ваш портрет в платье для верховой езды на краю вон той сопки. Представьте – вы сидите боком в седле на фоне неба, а под вашими ногами – пропасть, заполненная морской водой. Это восхитительно, правда, Кристина?

Я поступила по-простому – сурово сдвинула брови, чтобы дать понять, что не принимаю такого фамильярного тона. На куртуазные уловки не было времени. И в моём кармане случайно не завалялось несколько тафтяных мушек, которые я должна была прилепить на кончик носа, дабы дать понять юному кавалеру, что так не следует вести себя с взрослой дамой. Эмиль сделал вид, что ничего и не произошло. Но неудача всё-таки расстроила его – он порывисто отвернулся и схватился за свою папку с рисунками.

— Я много гулял по окрестностям. Здесь очень много изумительных живописных видов. Я хочу вам показать некоторые из них, — поделился планами благородный рисовальщик.

Он начал суетливо копаться в своей папке, торопливо перебирая листы бумаги. Я невольно обратила внимание на его пальцы, и меня передёрнуло от отвращения. Они были неестественно тонкими и слишком длинными для обычных человеческих пальцев. Скорее они походили на тонкие длинные лапки насекомого, например, паука.

Я, в отличие от других женщин, никогда не визжала при виде мышей. Но пауки всегда вызывали во мне чувство иррациональной гадливости.

Несколько рисунков явно изображали Норхольма.

— Что это за камни, господин Эмиль? Эмиль тут же нахмурился.
— Да так…

не окрестности

223

— В здешней округе нет таких огромных, отдельно лежащих камней, – продолжила я свой напор. Мне было крайне интересно всё, что связано с окрестными графскими владениями.

— А! Вам, наверное, запретили говорить об этом? Это капитан Свендсен велел вам держать рот на замке?

— Ещё чего!- задиристо выпятил грудь юный путешественник и, присев возле моих ног, положил локоть на мои колени. На этот раз я сделала вид, что не заметила его фамильярности, чтобы немного подбодрить рассказчика.

— На нашем пути оказалось огромное озеро с кристально чистой водой. Капитан Свендсен и профессор Браге решили расположиться лагерем на берегу. Но не прошло и часа, как у всех членов экспедиции, включая матросов, начала болеть голова. Боль нарастала с каждой минутой и вскоре стала невыносимой. У нескольких матросов из ушей и носа даже пошла кровь. Как только мы свернули лагерь и отошли от берега на несколько миль — всё прекратилось. И так из раза в раз. Мы делали попытку вернуться, но всё повторялось в точности как первый раз. Я успел заметить в те короткие промежутки, пока не начинала разламываться голова, что вокруг озера на одинаковом расстоянии друг от друга лежат исполинские валуны. Вот эти самые, которые я нарисовал. Вам не кажется, госпожа Кристина, что они похожи на нечто рукотворное, а не на игру природы? Странно! Как будто их разложили там намеренно, по некоему плану, словно пушечные орудия на бруствере круговой обороны. А ведь место казалось абсолютно безлюдным и диким. Никаких признаков присутствия даже местных туземцев.

— Почему же профессор Браге не предпринял попытку обойти озеро?

224

— Не знаю. Капитан Свендсен ему предлагал то же самое. Но профессор заартачился. Он заявил, что нужна какая-то старая карта, что без неё бессмысленно предпринимать какие-либо попытки – кругом отвесные скалы. Это неоправданный риск, следует вернуться назад в Норхольм. Поэтому мы снова здесь.

— Эмиль, получается, что это озеро не так уж и далеко от Норхольма? Вы пробыли в пути чуть больше месяца…

— Получается, что так… Берег озера, на который мы вышли – это действительно сплошные отвесные скалы, кроме одной маленькой бухты. А вот противоположный берег совершенно пологий. Это было видно в подзорную трубу. С военной точки зрения – прекрасный оборонительный рубеж.

— Оборонительный рубеж?! Эмиль вы говорите так, словно экспедиция профессора Браге это завоевательный поход. И потом, у меня не укладывается в голове – как можно было прервать экспедицию из-за каких-то особенностей пресечённой местности?

— Нет, дело не в этом. Матросы взбунтовались. Они наотрез отказались возвращаться к озеру в третий раз. Они назвали его «Озером дьявола». Профессор пообещал увеличить их вознаграждение. Бесполезно! Бывалые морские волки начинали трястись от страха, едва речь заходила об озере.

— Что же теперь? Экспедиция закончена?

— Это решать господину Браге. Несмотря на осложнения, он полон энтузиазма и считает, что нужно вернуться во что бы то не стало. Потому что цель близка.

— Какая цель?

— Наш патрон — весьма скрытный человек. Он обожает изъясняться загадками. Он считает тайны Природы самым достойным предметом внимания, но не любит рассказывать о том,

225

что он знает о них. Поэтому о настоящей цели нынешней экспедиции не знает даже капитан Свендсен.

— А вы сами, господин Эмиль, не боитесь возвращаться к «Озеру дьявола»?

— Я не боюсь озера, потому что умею плавать. Я не боюсь дьявола, потому что мои сводные братья пострашнее любого чёрта. Старший братец, к счастью, попал в плен к туркам. А средний… У него очень могущественные покровители. Но ничего! У меня скоро тоже будут не менее могучие духовные братья.

Лицо юнца осветилось самонадеянной улыбкой.

Свет ночника сливался с серыми сумерками. Наступило время коротких ночей. Я заворожённо рисовала гордый профиль, проводя кончиком пальца по высокому лбу, носу с горбинкой, чувственным губам, твёрдому подбородку.

— Думаешь, это дело рук саамских колдунов? О них ходят самые невероятные слухи.

— Я не верю в колдовство. Но то, что происходит у озера, не имеет рационального объяснения. И это факт. Я не представляю, как это можно преодолеть.

— О! Капитан Свендсен готов капитулировать?

— Чёрт возьми! Я намерен вернуться. Если бы у нас была хоть самая плохонькая карта местности, мы обошли бы проклятое озеро стороной.

— Вы упрямец, капитан. И мой герой…

Я обвила его шею руками и попыталась заглянуть в непроницаемые глаза. Он принял моё признание как нечто само собой разумеющееся. Сухарь!

Я уже поняла, что нужно принимать его таким, каков он есть в сию минуту: то суровым и сдержанным, то горячим и

226

необузданным. Но хотя бы намёк на ответное признание, разве это так трудно?

— Только вот имени своего героя я так и не знаю. Юхан? А может быть Карл?

Я вытащила из-за лифа своего роскошного кружевного неглиже батистовый платок с монограммой «К» и «Т» и пощекотала им нос гордеца.

— Вот платок, который вы так любезно вручили мне в минуту моей слабости. На нём есть монограмма. Что скажите, господин инкогнито?

Капитан не удержался и нахмурился. Взгляд его прилип к кусочку белой ткани. Я уверена, ему хотелось немедленно отобрать у меня платок. Это было легко сделать. Но мой возлюбленный с показным равнодушием отвернулся к окну.

— Моё настоящее имя Кристиан де ла Тарди. Для путешествия я выбрал псевдоним – Юхан Свендсен. Надеюсь, вы понимаете, графиня, что любимцу шведского короля Густава III путешествовать по Норвегии лучше под псевдонимом?

Я потеряла дар речи. Надолго. Было отчего. В моей постели лежал знатный вельможа, один из самых блестящих придворных молодого и честолюбивого короля Швеции, маркиз де ла Тарди. Это слишком много не только для госпожи Штолле, но и для провинциальной аристократки, графини Вендель-Эксберг.

Мой загадочный возлюбленный решил возникшую проблему быстро и просто.

— Зови меня Юхан Свендсен, — предложил он тоном, нетерпящим каких бы то ни было возражений. — Так будет лучше для нас обоих. И не хлопай своими длиннющими ресницами, коварная сирена, это меня заводит.

V. Бернар

Мне потребовалось немало душевных сил, чтобы переварить ошеломительную новость и подстроиться под неё.

В наших отношениях с капитаном ничего не изменилось. Правда, первые дни Кристиан озорно подмигивал, видя моё вытянутое от его неожиданных признаний лицо. Порой он подбадривал меня незаметным для окружающих шлепком по мягкому заднему месту. Ему доставляло удовольствие подтрунивать над моей растерянностью.

Да, я не была светской дамой. Но зато я читала газеты и, в обязательном порядке, колонку светской хроники. Газеты привозили из Копенгагена с опозданием всего на две недели. Маркиз де ла Тарди недавно вернулся из России, куда ездил по личному поручению шведского короля. Датские печатные издания без стеснения намекали на то, что русская царица ожидала от молодого шведского вельможи более смелых куртуазных шагов в ответ на её явную благосклонность. Всё это было слишком невероятно! Где Санкт-Петербург, а где поместье Норхольм?

Пусть Екатерина II и домогалась внимания привлекательного шведского дипломата. Но непреложный факт налицо. Кристиан де ла Тарди каждую ночь проводит не в спальне русской царицы, а с норвежской графиней Кристиной Доротеей Вендель-Эксберг!

Опять, как в моём далёком детстве, в кабинете горел свет и мужчина, ничего не замечая вокруг, склонялся над картой.

Я помню, как маленькой девочкой сидела под столом и играла в куклы. Туфли отца с большими серебряными пряжками превращались в корабли, на которые я грузила разного рода товары – сушёную ягоду, пучки травы, еловые шишки. Роль

227

228

пассажиров выполняли живая садовая жаба и старая кукла Клара. Мой отец стоически терпел бурную портовую жизнь под своим рабочим столом. Лишь, когда у него затекали ноги от долгого стояния на одном месте, он осторожно переступал с одной ноги на другую, стараясь не тревожить покой непоседливых «пассажиров».

Даже если мужчина с головой увлечён своим делом, он всё равно среагирует на волнующий шелест шёлковой юбки. А если он хорошо воспитан, то непременно оторвётся от дела и отвесит учтивый поклон даме.

Капитан Свендсен лишь на мгновение оторвал голову от карты и окинул меня быстрым оценивающим взглядом:

— Прелестный туалет…

Я загадочно улыбнулась. И хотя меня распирало от желания поделиться важной новостью, я терпеливо ждала, когда господин де ла Тарди сам обратится ко мне.

— Что-нибудь случилось?

— Да. Я нашла двух проводников — саамов, которые согласились показать безопасный путь вокруг озера.

— Отлично!

— Это ещё не всё! Я знаю, как обойти камни на «Озере дьявола». Но я расскажу вам об этом, капитан, только при некоем важном условии.

Капитан Свендсен наконец удосужился оторваться от изучения карты. Он присел на краешек стола, скрестил руки на груди и уставился на меня, не скрывая смешинки в глубине тёмно-карих глаз.

— Какое же это условие, мадам?
— Вы возьмёте меня с собой на озеро.
Не раздумывая ни секунды, капитан Свендсен отрезал: — Нет!

229

— Я знаю, ты считаешь, что женщинам не место в научной экспедиции. Но я уверена, ты уже понял нехитрую истину обо мне – я не великосветская дама, а, скорее, туземка. Я не страшусь походных условий и не буду вам обузой. Даже наоборот. Я не только умею управлять собачей упряжкой, но могу разжечь костер в сырую погоду, построить временное убежище из подручных средств, умею стрелять из лука, наконец. Я выносливая…

— Не знатная дама, а вождь аборигенов какой-то! — усмехнулся капитан Свендсен.

Я намеревалась продолжить перечисление своих достоинств, но мой любовник решительно пресёк эту попытку.

— Я не сомневаюсь, что ты всё это умеешь, — примирительно начал он. — Но ты, Кристина, не умеешь главного – беспрекословно подчиняться как солдат. Я – командир. Все члены экспедиции на время её осуществления — мои рядовые. Я отвечаю за безопасность и успешное выполнение миссии моего отряда. Никому из мужчин не придёт в голову обсуждать мои распоряжения. А вы, госпожа Кристина, барышня своенравная и строптивая. Вы через день начнёте со мной спорить. Поставить вас на место по-мужски у меня не повернётся язык. Нет, сударыня, забудьте об этом разговоре.

— Вот тут ты и не прав! Я прекрасно понимаю, что в походе должна быть как простой рядовой. Я надену мужской костюм и буду выполнять все твои приказы наравне с другими.

— Все-все? — капитан Свендсен продолжал беззлобно потешаться надо мной. — А на лицо ты приклеешь себе бороду?

— Кристиан! — вспыхнула я.
— Рядовой, смирно! — рявкнул капитан.
Я невольно вздрогнула и услышала сдавленный смешок. — Кристиан…

230

— Разговорчики в строю!
С наигранным испугом я выпучила глаза.
— Вольно! — смиловался надо мной командир.
— Кристиан, я говорю серьёзно. Я знаю, как обойти камни-

хранители. Да-да, эти валуны, действительно, стоят там не случайно. Вы чем-то разгневали духов этих камней. Я знаю, как их задобрить. Рия научила меня.

— Ты продолжаешь общаться с этой колдуньей? Хм…Я не верю во всю эту шаманскую чушь. Я собираюсь обойти чёртово озеро с юга. Благодаря картам твоего отца, я теперь знаю, как это сделать. Ты зря стараешься.

Я не сдавалась. Слишком серьёзными были мои виды на эту экспедицию.

— Мой отец не боялся брать мою мать с собой даже на Шпицберген.

Говоря о матери, я невольно обернулась к её портрету.

— Это она? — капитан Свендсен поднял глаза к старому портрету и с интересом стал разглядывать его. — Она очень похожа на родственницу моей жены. Если бы я не знал, что эта женщина твоя мать, я бы подумал, что это тётушка Софи.

Я больше ничего не слышала. В моё ухо жалящей пчелой влетело слово «жена», сказанное просто, без запинки, как что-то само собой разумеющееся. Конечно! Я долго боялась себе в этом признаться. Он женат!

— С вашего позволения, мадам, я вернусь к картам и продолжу своё исследование.

Стол в кабинете был старинный, дубовый. Размеры его были обширны, потому что граф Карл постоянно занимался с большими картами и любил раскладывать их полностью. На ближайшем ко

231

мне краю лежали кожаные фолианты, небрежно сложенные в неустойчивую стопку. Одно движение и…

Я лишь слегка подтолкнула верхнюю книгу. Громоздкое сооружение тут же качнулось и опасно накренилось. Миг — и тяжёлые тома с грохотом покатились на стол, погребая под собой карты, линейки, перья, штангенциркули и другие инструменты.

Капитан Свендсен едва успел отскочить в сторону.

Я искала поддержки у других членов экспедиции. С огромным удовольствием я поехала на поиски Бернара, который постоянно пропадал в окрестностях Норхольма.

— Госпожа Кристина! — услышала я знакомый мягкий тенор, отъехав от замка на несколько миль. — Как здорово, что я вас встретил!

— Я тоже рада вас видеть, господин Бернар.
Костюм молодого человека был перепачкан серой пылью.
— Я нашел его!
— О ком вы говорите?
— Я нашел склеп, в котором похоронен барон Магнус Эксберг,

по прозвищу Безбородый. Это ваш предок по прямой линии. Он был участником одного из первых крестовых походов в Святую землю. А затем — одним из первых членов ордена тамплиеров. Вернувшись из Палестины, этот легендарный рыцарь предпочёл стать затворником в Норхольме и скончался от проказы.

— Какие плодотворные исторические изыскания! Поздравляю вас, господин Стенбок.

— Это потрясающе! Это доказывает, что вы, госпожа Кристина, потомок Магнуса Безбородого, который приходился

232

шурином норвежскому королю. Вы знатная дама королевской крови!

— И что же из этого следует? — шутливо поинтересовалась я

— Вы вправе претендовать на норвежский престол! — Бернар произнес эти слова с величайшим благоговением.

— Где же вы нашли этот достопамятный склеп, о котором забыли мои ближайшие предки?

— Вся загвоздка в том, что нужно перебраться на другой берег фьорда. Никому из моих товарищей это не пришло в голову. Ведь противоположный берег тоже принадлежит вашему сиятельству?

— Конечно! — заявила я, гордо вскинув голову.

До чего же он мил! Ангельски чистое, белокожее лицо. Тёплый взгляд из-под платиновых бровей…

— Бернар, как вы отнесётесь к моему намерению присоединиться к экспедиции профессора Браге?

Щёки молодого офицера порозовели.

— Я буду счастлив, сопровождать вас, мадам, хоть на край света.

Это романтичное признание пришлось очень кстати. Оно пролилось как миро на мои сердечные раны.

Вот уже несколько дней Кристиан делал вид, что графини Вендель-Эксберг не существует.

В отместку за то, что он категорически возражал против моего участия в походе, я перед самым его приходом закрыла дверь в спальню на ключ.

Ярость и обида маркиза были сродни льду, сковавшему арктические воды. Я не услышала ни одного упрёка. А уж о попытке вымолить прощение не было и речи. Таких выражений в лексиконе капитана просто не существовало. Ничего, кроме подчеркнутой до издевательства любезности. Я успела горько

233

пожалеть о своей женской глупости. Лучше бы я его искусала до крови, чем отказала от права ласкать себя.

На мою сторону неожиданно перешёл Густав Браге. Он наконец-то оправился от сильнейшей мигрени. Несколько дней до этого профессор пролежал в постели со свежим капустным листом на лбу, который горничная меняла каждый час.

Лицо профессора заметно постарело — носогубные складки углубились, тёмные тени под глазами усилились, но голос оставался бодрым и энергичным. Моё предложение он принял снисходительно, как настоящий мудрец.

— Мы постараемся облегчить для вас тяготы путешествия, моя милая графиня, — великодушно пообещал профессор. — Ваша любознательность и бесстрашие вызывают восхищение. Вы дитя своего времени. Нынче многие высокородные дамы увлекаются не только чтением, но и научными изысканиями. Это дело богоугодное. Изучая натуру, мы постигаем великость божественного замысла. Мадам Гриппшерна, очень знатная шведская дама, рядом с будуаром велела оборудовать комнату для химических опытов. Имел удовольствие видеть эту лабораторию собственными глазами. Да и как вам не быть любознательной, ваше сиятельство, если ваша матушка в своё время увлекалась астрологией и алхимией. Место астрологии и алхимии у молодёжи теперь занимает астрономия, химия, минералогия, ботаника. Это прекрасно!

Больше всего меня удивила Эрна. Узнав, что я собираюсь уезжать в экспедицию, она перестала дуться и обратилась ко мне с речью, проникнутой неподдельной тревогой. Не страшась разгневать хозяйку, она горячо убеждала меня не ехать с господами офицерами.

234

— Почему, Эрна? Это благородные, высокородные господа. Я буду чувствовать себя с ними в безопасности. А от шаманских штучек у меня есть обереги.

— Эти господа не те, за кого себя выдают.
— Что ты имеешь в виду?
— Кухарка подметила, что все они подсыпают сахар в селёдку. — И что же?
— Как что! Разве вы видели, чтобы датчане или норвежцы

подслащивали селёдку? Это шведы…
Эрна понизила голос до шипящего напряженного шепота.
— Я это знаю, — призналась я.
Эрна была потрясена тем, что её открытие не вызвало у меня

испуга или протеста.
— Эрна! Мы сейчас не находимся в состоянии войны со

Швецией. Если бы ты видела, сколько в Копенгагене живёт шведов! Они наши гости. Некоторые из них даже добровольно избрали датское подданство. В этом нет ничего странного и угрожающего. На дворе конец 18 века!

— Шведы в любой день готовы пойти на нас войной! — убеждённо заявила экономка. — От них, подлецов и бандитов, только и жди подвоха. От нашего фьорда до шведской границы – рукой подать.

— Ну, если только они научились по воздуху перелетать и заодно переносить свои тяжёлые пушки через непроходимые восточные перевалы. Тогда действительно всех путешествующих шведов стоит арестовать. Эрна, успокойся! Я видела их подорожные. Они в полном порядке. Густав Браге – член Королевского географического общества Дании. Его хорошо знает наш король. И потом, шведский лев сейчас больше озабочен тем, как отплатить русскому медведю за прошлые поражения.

Эрна не отступала.

— Госпожа Кристина, не нужно вам с ними водиться. Это безбожники! Это слуги сатаны!

— Эрна!

— Истину вам говорю – безбожники! Шалопай Кнут спрятался на днях на хорах в часовне – хотел покопаться в органе. Очень уж его заворожил своими огромными трубами этот инструмент, да так и заснул около него. Проснулся он от того, что кто-то службу ведёт в часовне: семисвечник горит, а рядом с ним лежат красная роза и распятие. Но не господин пастор читает молитвы, а странные люди в белых балахонах. Кнут клянётся, что узнал голоса профессора и всех трёх красавчиков офицеров.

— Эрна, мальчишке со сна привиделось что-то или выдумал он всё. Ты же знаешь – это болтунишка, каких поискать!

Я увидела на глазах экономки слёзы. Это поразило меня в самое сердце. Я порывисто обняла её. То, что я утаивала от самой себя, прорвалось наружу:

— Эрна! Обещай, что будешь помнить обо мне. Если со мной что-нибудь случиться, не оставляй, пожалуйста, Норхольм. Передай господину Штолле, что исключительные обстоятельства вынудили меня забыть о супружеском и материнском долге. У меня, и правда, нехорошо на душе.

Молодая женщина от моих слов завыла в голос.

Экспедиция Густава Браге вышла к озеру ранним утром. Небо было серым и низким от столпившихся туч. Своим весом оно будто расплющивало водную гладь, превращая её в

жидкое олово.
Каменные сейды, отдалённо напоминавшие человеческие

фигуры, обступали высокий левый берег вместе с отвесными

235

236

гранитными скалами. Их было не меньше десятка. Неискушённому взгляду цивилизованного человека могло показаться, что это лишь причудливое нагромождение валунов, игра дикой природы. Впрочем, так оно и было. Лишь полёт воображения помогал распознать каменных стражей.

Рия объяснила мне, что к сейдам нужно обязательно проявить уважение. И прежде всего — соблюдать тишину возле священных камней.

Внешний облик саамки изменился. Она распустила свою длинную и чёрную как смоль косу. Волосы покрыли женщину с головы до ног словно плащ. Чтобы пряди не падали на лицо, лесная жительница перетянула их через лоб шнурком из звериного сухожилия. Поверх платья она надела душегрейку из волчьей шкуры. Настоящая туземка!

Поймав мой любопытный взгляд, Рия гордо объявила:
— Теперь волки будут пробегать мимо Норхольма.
В этом трудно было усомниться. На поясе молодой женщины

висел в ножнах солидный охотничий нож.
— Как поживает малышка?
Бледное лицо матери осветилось улыбкой.
— Она начала говорить «мама». А ещё она научилась ловить

рыбу. Ей это очень нравится. Вместо «рыба», правда, получается – «лыба». Это смешно слушать.

— Ты должна постоянно с ней разговаривать, иначе её речь не будет пополняться новыми словами.

Рия согласно кивнула.

— Вы правы, барыня. Не дело, когда ребёнок звериный и птичий язык знает лучше, чем человеческий.

— А что, звери и птицы на самом деле разговаривают? Туземка снисходительно улыбнулась.

237

-А как же! Только по-своему…
— Рия! Тебе удалось ещё что-нибудь увидеть про мою мать?
— Нет. Всё как в тумане… Когда я думаю о ней, я вижу

чёрного волка и озеро, рядом с которым он живёт. А на высоком берегу озера – сейды. Больше ничего.

Ясновидящая протянула мне украшения, вырезанные из сосновой коры в виде волчьих голов.

— Вот, возьмите, госпожа Кристина. Это обереги. Я наложила на каждый из них очень сильный заговор, которому научила меня моя мать. Наденьте и не снимайте. Пусть ваши попутчики поступят также. Тогда чёрный волк пропустит вас в свои владения, что лежат на противоположном берегу озера.

Все члены экспедиции охотно надели обереги. Все, кроме капитана Свендсена.

В полной, благоговейной тишине я принесла дары хранителям озера. Это были кусочки сушёной трески и глиняные горшочки с мочёной морошкой. Сейдам не требовалось золото. Они, как и туземцы, были неприхотливы.

Некоторое время мне пришлось просидеть рядом с камнями, вслушиваясь в себя. «Знак будет едва уловимым. Не пропусти его!»- сказала саамка Рия.

Ни звука. Ни шороха. Лишь ясное ощущение тепла, вдруг возникшее около сердца, заставило меня подняться и позвонить в маленький тонкоголосый колокольчик. Это был сигнал для остальных.

Брёвна для плота пришлось заготавливать заранее и тащить с собой. Я предупредила, что рубить деревья в непосредственной близости от озера нельзя. Моряки отнеслись к моим словам с пониманием и не роптали, когда пробирались с тяжёлой поклажей

238

и бревнами между валунами к единственной бухте на левом берегу озера.

Густав Браге скинул свой вещевой мешок и подошёл к воде. Несколько минут, не отрываясь, он смотрел на противоположный берег.

— Это удивительно! Никаких признаков головной боли. А у вас, господа? — профессор обернулся к своим попутчикам.

Настроение учёного улучшилось, следы усталости постепенно стирались с запылённого лица.

Последний переход был долгим и трудным. Большую часть пути приходилось идти в гору. Затем подъём прекратился. Экспедиция вышла на пустынное плато, поросшее карликовыми деревьями и мхами. Далеко на горизонте виднелись шапки ледников. Настоящая окраина Земли!

— Мы поплывём на противоположный берег, как только будет готов плот, — с энтузиазмом заявил Густав Браге. — Погода превосходная, господа!

Действительно, несмотря на пасмурное небо, царило полное безветрие. Поверхность озера походила на гладкий зеркальный паркет, по которому, можно было разбежаться и заскользить ногами.

Я почувствовала тревогу не сразу. Озеро мне не понравилось с первой же минуты. Но почему, я поняла, лишь вслушавшись в неестественное молчание окружающей природы. Над озером не летало ни одной птицы!

В следующее мгновение я попыталась себя урезонить и посмеялась над своим «открытием». Нельзя быть столь подозрительной. Возможно, в озере нет рыбы. Поэтому умные твари не теряют времени зря и ищут поживу в другом месте.

239

Матросы сбросили поклажу и стали устраиваться на привал. Напряжение на их простых лицах постепенно спадало. Они оживленно переговаривались и даже шутили. Никто с опаской больше не озирался по сторонам.

Офицеры расположились в стороне. Ординарцы расстелили для них на земле толстую шерстяную кошму, а поверх неё — дорогой яркий ковёр. Они выложили из корзин с едой хлеб, сушёную треску и несколько бутылок вина. Для меня приготовили мягкую бархатную подушку. Можно было отпраздновать благополучное прибытие.

— Причиной сильной головной боли и кровотечения могло стать резкое падение атмосферного давления и нехватка кислорода, — предположил профессор Браге. — Это плато находится, по моим грубым прикидкам, на отметке не менее 2000 метров над уровнем моря, господа.

— Я предлагаю не тянуть время. Мы с вами, профессор, Эмиль и ещё несколько матросов, переплывём озеро. Остальные члены экспедиции останутся здесь, — предложил капитан Свендсен.

В знак продолжающегося безмолвного протеста капитан не смотрел в мою сторону. Поразительное упрямство! За прошедшие две недели он не то, что не заговорил со мной – он попросту не замечал присутствия Кристины Вендель-Эксберг.

Большую часть продуктов матросы закопали тут же на берегу. Чтобы медведи или волки не разорили схрон, боцман присыпал яму сверху ядрёным моряцким табаком.

— Несколько часов такой славной погоды, и мы объедем всё озеро целиком.

Глаза профессора обычно тусклые и безучастные, лихорадочно блестели. Ноздри нетерпеливо раздувались и с силой втягивали воздух. Он напоминал охотничьего пса, почуявшего

240

верхним нюхом вальдшнепов. Меньше всего он сейчас походил на кабинетного учёного червя.

— Спускайте плот на воду, — подгонял матросов Густав Браге.

— На плоту поместится не более трёх матросов, — озабочено предупредил его капитан Свендсен.

Профессор отмахнулся от него раздраженно, как от мухи:

— Какая разница сколько? Дикарей мы уложим из ружей. Захватите больше патронов, всё решится быстро.

Капитан Свендсен отдал несколько коротких команд. Матросы начали грузить оружие и патроны на плот. Меня возмутил подобный поворот событий. Никто не вёл до этого речь о карательной операции против местных аборигенов. Но мои возражения капитан опередил:

— Оружие нам потребуется на крайний случай — для самообороны, — впервые за несколько недель Кристиан напрямую обратился ко мне и со значением заглянул в мои «бесстыжие» глаза. Его взгляд задержался на моём возмущенном лице на целую минуту.

— Бернар, ты остаёшься с госпожой Кристиной. Если через трое суток мы не вернёмся, сворачивай лагерь и возвращайся к кораблю.

Я попыталась возразить, но Юхан Свендсен припечатал меня к месту уже более свирепым взором.

Минута, другая – и вот плот уже поплыл вперёд по зеркальной глади и стал быстро исчезать в дали.

Воздух был стылый и прозрачный, поэтому силуэты людей на плоту видны были невооружённым глазом, но я с тревогой припала к визору подзорной трубы.

Мне прекрасно была видна шляпа Кристиана и его прямая спина. Я терпеливо ждала, когда он обернётся. Но мой

241

возлюбленный смотрел вперёд и только вперёд, казалось, что он совершенно забыл о тех, кто остался на берегу.

Путешественники доплыли до середины озера, когда потянуло слабым, но очень холодным ветерком. Он креп на удивление быстро. И без того хмурое небо потемнело и сделалось ещё ниже. Облака, до того спокойно висевшие над водой, принялись клубиться и двигаться. Озеро покрылось пенистыми барашками, которые на глазах превратились в волны. Вскоре волны выросли до размеров морских валов. Внезапно обрушился ливень. Он шёл по озеру сплошной шипящей стеной. Тугие струи раскачивали валы всё сильнее. Взбесившийся ветер сбивал с ног.

Бернар силой оттащил меня от берега и увлёк в походный шатёр. Разразившаяся на наших глазах буря бушевала несколько минут и внезапно смолкла. Снова по озеру пробегала лишь мелкая рябь. Плот вместе с пассажирами исчез…

Из моего горла вырвался пронзительный, нечеловеческий крик. От отчаяния я зажала себе рот обеими руками. От того, что рвущийся наружу крик не находил выхода, мои глаза почти выкатились из орбит. Я повалилась на каменистый берег и от распирающего изнутри чувства потери принялась кататься по земле.

Бернар поймал меня и принялся успокаивать дрожащим от волнения голосом. Он был потрясён случившимся не меньше чем я, но умудрялся сохранять здравомыслие.

— Не надо так, Кристина! Не сходите с ума! Они успели доплыть. Я верю, я хочу верить в это.

Его слова не усмирили моё неистовство. Лишь внезапное озарение вернуло мне рассудок.

242

— Мы поплывём следом. Сейчас же! Немедленно! И найдём Кристиана. Он нуждается в нашей помощи. Бернар, нам нужно сделать другой плот.

Прекрасное лицо юного офицера оставалось бесстрастно.

— Мы будем ждать здесь, — твёрдо заверил он. — Через три дня я отведу вас, госпожа Кристина, к кораблю и отвезу в Норхольм.

Я не верила собственным ушам. Я не желала слышать каменной твёрдости в этом ещё невзрослом голосе. Такая жесткость просто не мыслима для мечтательного юнца!

— Бернар! Разве вы не хотите помочь своим товарищам?

— У меня приказ командира, — голос оставался твёрдым, но молодой офицер отвёл взгляд в сторону.

Я подошла к нему вплотную. Можно сказать, что я бесцеремонно прижалась к молодому человеку. Страшным шёпотом я прошипела:

— К чёрту приказ! Я не собираюсь сидеть на берегу и ждать. Я брошусь в воду и вплавь доберусь на другую сторону озера. И вы, господин офицер, не сумеете меня удержать. Если я устану и не дотяну до берега, моя смерть будет на вашей тупой армейской совести.

Не мешкая ни минуты, я спиной попятилась к воде. Мои глаза, наверное, метали молнии, поэтому Бернар опустил голову.

Я ступила в воду. Под ногами раздался плеск. Никто меня не удерживал. Матросы с окаменевшими лицами наблюдали за тем, как я постепенно погружаюсь в воду. Через несколько шагов я собиралась нырнуть и поплыть.

— Стойте! — наконец крикнул Бернар. — На сооружение плота потребуется много времени. Мы поплывём на каноэ.

243

Ноги и нижняя часть одежды промокли, но я не обращала на эту мелочь внимания. Один из матросов бросился ко мне и вывел из воды.

— Вам бы сапожки поменять, барыня. Застудитесь! Ей-бо, застудитесь! Медуза мне в глотку!

Носильщики освободили от парусины внушительный, но лёгкий свёрток. Это было настоящее индейское каноэ, рассчитанное на двух пассажиров.

— Вам придётся грести, — сквозь зубы процедил молодой офицер.

Он сердился на себя за проявленную слабость. Мне захотелось его немного утешить.

— Спасибо! — горячо воскликнула я и прижалась щекой к руке в щегольской замшевой перчатке. Юноша резко отнял свою руку.

Каноэ заскользило по воде как по маслу. Оно быстро удалялось от берега. Бернар сидел впереди и грёб сильными короткими движениями. Я едва поспевала за ним. Мои глаза упирались в его затылок и в черную атласную ленту, перетягивающую узлом светло-пепельную косицу.

— Почему вы передумали? — спросила я под равномерный умиротворяющий плеск воды.

— Мне стало жаль матросов. Они на дух не переносят бабьих капризов.

Когда берег был лишь в десяти метрах от нас и уже были видны чахлые кустики карликовой берёзы, снова поднялся ветер. Он набирал силу с каждой секундой и гнал нас обратно. Ценой невероятно напряженных усилий мы медленно продвигались вперёд. Каноэ взлетал на гребни вздыбившихся волн и стремительно нырял вниз. Очередной сильный порыв ветра попросту перевернул зыбкое судёнышко.

244

Барахтаться в ледяной воде было бесполезно. За один миг намокшая одежда камнем потянула на дно. Но, о чудо! Мои ноги коснулись твёрдой почвы. По счастливой случайности мы перевернулись над отмелью.

Крепкая рука ухватила меня за шиворот и с силой потянула за собой. Бернар! Слава богу, он не захлебнулся, когда каноэ опрокинулось.

Мы оба без сил повалились на мелкие камни. Мы остались живы!

Отдышавшись, мы побрели по берегу вдоль воды.

Если отряд капитана Свендсена смыло с плота волной, то остатки плота должно выбросить на берег. Остаётся только найти обломки.

Намокшая одежда затрудняла шаг. То и дело попадались крупные валуны, которые приходилось обходить, петляя по берегу. Между камнями прятались клочья прошлогоднего потемневшего снега. Скудные лучи солнца не добирались до потаённых углов. Я всё сильнее ощущала ледяное прикосновение мокрой ткани, но мозг мой был воспалён горячим желанием найти следы Кристиана, поэтому о возможности согреться я не думала ни секунды. Бернар не отставал от меня ни на шаг. Он не произнёс ни единого слова с тех пор, как мы выбрались из воды. Или ему было всё равно, куда идти, или это был знак молчаливого смирения с судьбой по имени Кристина.

Я была уверена, что мы обязательно набредём на плот. Это лишь вопрос времени. Каким бы большим не казалось это проклятое озеро, оно должно было вывести нас к исходной точке поисков. Оно не могло бесследно скрыть разбитые бревна и унести их слишком далеко от берега. Остаётся лишь упорно шагать вперёд. Сил у меня пока предостаточно.

245

Через несколько часов бесплодных поисков пришлось остановиться. Я смотрела на озеро и зло щурилась.

Чёртова лужа оставалась спокойна и безучастна к моей беде. Её свинцовая гладь лоснилась чистотой. Куда ни кинь взор — всюду зияющая, пугающая пустота.

— Не могли же они исчезнуть бесследно! – в отчаянии крикнула я в пустоту. Звуки моего голоса словно увязли в тюках рыхлой нечёсаной шерсти. Всё это было очень странно, неестественно. Мир, в котором отсутствует эхо…

Берег, беспорядочно усыпанный крупными и мелкими камнями, уже казался бесконечным.

Бернар первым заметил несколько брёвен, стянутых между собой канатом. Они застряли между валунами.

— Это те самые, — голос Бернара дребезжал и прерывался.
— Что с вами? — удивилась я.
— Ничего, — отрезал мой вынужденный попутчик. Он стал

подниматься вверх по склону, низко опустив голову. Я подумала, что он пытается обнаружить следы на земле. Но на мелкой гальке не остаётся следов. Тем не менее, Бернару повезло. Он вернулся ко мне с находкой в руках.

— Это…головной…убор…треуголка профессора, — юноша говорил с трудом, потому что ему мешали клацающие друг о друга зубы. Он едва сдерживал дрожь во всём теле.

Шляпа лежала в десятке метров от воды… Вряд ли это волна забросила её туда… Скорее всего, господин Браге в спешке её уронил.

— Значит, нам следует идти туда, где вы нашли шляпу. Но прежде мы сделаем привал и высушим нашу одежду. Близится вечер. Скоро похолодает. Без сухой одежды и тепла мы можем не дожить до утра.

246

Пока я разжигала маленький костёр из сухого мха с помощью огнива, с которым не расставалась во время экспедиции, молодой офицер собирал в округе сухой валежник. Среди камней я устроила маленький шалаш с лежанкой из вороха старой осоки.

Я сняла с себя всю одежду и осталась голой словно Ева после изгнания из рая. Разогретые булыжники я засунула внутрь сапог. Несколько горячих камней я приготовила для одежды.

Увидев меня обнажённой, Бернар выронил собранный валежник из рук и резко отвернулся в сторону.

— Простите, — пролепетал стыдливый кавалер.

— Бернар, немедленно снимайте с себя всю одежду. У вас губы синие. Ещё немного и вы превратитесь в ледышку.

Молодой человек, не поворачиваясь, отчаянно замотал головой.

— Если вы не сделаете, как я говорю, я стащу с вас кафтан и панталоны сама.

Угроза подействовала. Бернар нехотя начал стаскивать мокрое платье. Я подхватывала части костюма на лету и натягивала на распорки из кривых берёзовых веток. Горячие булыжники заполнили карманы суконного кафтана и рукава, завязанные снизу в узел. Высушить одежду можно только по частям. Какое-то время придётся погулять с голой задницей. Выбора нет. Или ходи в костюме Адама или замерзай до смерти.

У Бернара оказались синими не только губы. Он промёрз насквозь. За время пути он ни разу не пожаловался. Такая стойкость заслуживала похвалы. Но вместо приятных слов я взялась за снег. Чтобы согреть «героя» я воспользовалась проверенным аборигенским способом. Я набрала в руку целую горсть снега — получился снежный ком, и принялась, что есть сил, растирать им посиневшую тощую спину. Бернар вскрикнул и попытался вырваться из моих рук. При этом он случайно

247

обернулся, упёрся глазами в мои белые, бесстыдно выпирающие вперёд груди, залился краской до корней волос, дёрнулся в сторону и, наконец, затих.

Бернар стиснул зубы, и старался сносить мои измывательства, молча. Синяя спина и острые плечи покраснели и покрылись мелкими царапинами от колючих льдинок. Я развернула его лицом к себе, чтобы разогреть узкую грудь с глубокой ложбинкой посередине. Глаза были плотно зажмурены. Кисти рук, судорожно сцепленные замком, старательно прикрывали причинное место. Я принялась растирать грудь, но пальцы слушались неохотно — сохранять невозмутимость при виде молодого обнажённого тела было нелегко. Я усмиряла себя мыслью, что спасаю его жизнь. Сквозь сжатые кисти рук Бернара высовывалась набрягшая головка «одноглазого змея». Нужно немедленно прекратить экзекуцию. Иначе дело кончится моим моральным падением. Я слегка отодвинулась.

— Теперь ты не окоченеешь. Горячая кровь прилила изнутри к твоей коже. Скоро ты почувствуешь тепло во всём теле.

Бернар открыл глаза и ткнулся сухими сомкнутыми губами в мой рот. Господи! Он совсем не умеет целоваться.

Слиться в жарких объятьях и бросить вызов холоду и смерти… Что может быть естественнее в этой безлюдной пустыни? Пока я раздумывала, тело моё уже наполнилось вожделением. Я придвинулась ближе и прижалась к груди Адама. Он робко обнял меня за плечи. Чего он ждет? Я уже вся трепещу в его руках. По моему телу даже пробегают мурашки от нетерпения.

Я подняла глаза и увидела несчастное, невинное лицо. Да он же девственник! В груди разлилась тягучая как мёд нежность.

… Я взяла в ладони прекрасное, смущённое лицо и прошептала в розовое оттопыренное ухо:

— Всё будет хорошо! Доверься мне.

Позже мы лежали, зарывшись в сухой мох и тесно прижавшись друг к другу: юные Адам и Ева, вкусившие сполна сладкий смертный грех и за это загнанные на край света. Жизнь продолжается!

Благоразумие просто кричало, надрывалось от крика внутри меня: поверни назад! Он может вернуться в лагерь и не застать тебя там. Прости меня, Кристиан! Я уже на другой стороне озера, в угодьях Чёрного волка. Теперь никто и ничто меня не остановит, потому что я близка к цели.

Я умею читать следы на земле. Но в рыхлых мхах мало что можно прочитать. Не по твоим следам, Кристиан, я иду сейчас. Следы той, которую я ищу, призрачны. Искать их можно только сердцем. Найду ли я их? Об этом не знает даже ветер.

Эта пустынная, по-летнему расцвеченная арктическая тундра была изумительно прекрасна. Я знала точно, что до настоящей Арктики еще довольно далеко. Это был забавный казус – цветущая тундра посреди Центральной Норвегии!

Несколько невысоких холмов, похожих на насыпи из мелких камней, привлекли моё внимание. Я указала на них рукой и мы двинулись вперёд. В оглушающей неживой тишине совсем не хотелось разговаривать. Бернар стал моим сообщником – он больше не уговаривал меня вернуться назад.

Впадина между невысокими холмами была похожа на уютную ложбинку между женскими грудями. Мягкая низкорослая трава приглушала шаги. В центре впадины в две ровные шеренги выстроились деревянные идолы…

— Там святилище, — полушёпотом сообщила я и потянула Бернара за рукав.

248

249

Мой сообщник, до этого момента ни разу мне не возразивший, решительно заявил:

— Нет! Я не могу находиться среди языческих истуканов.
— В чём дело, Бернар? Уверяю вас – они не кусаются!
— Я недавно принял католичество. Смею заверить вас — для меня

это очень серьёзный шаг, — попытался оправдаться молодой святоша. — Это богопротивное капище следует сжечь. Но я понимаю, что этим мы привлечём ненужное внимание туземцев. Поэтому я предлагаю обойти ложбину.

Я как истинная лютеранка могла бы напомнить этому неофиту католику, что он теперь молится перед статуей Богоматери. Чем деревянная скульптура Девы Марии принципиально отличается от деревянного идола? Но здесь не место религиозным спорам. Да к тому же я неглубокий знаток христианской догматики.

Саамское святилище спрятано в труднодоступном для белых людей месте, более того — оно охраняется цепочкой сейдов. Разве я могу упустить столь счастливую возможность как следует рассмотреть языческую святыню?

Прежде мне приходилось видеть рисунки саамских идолов в путевых заметках моего отца. Их было немного. Саамы неохотно рассказывают про них, а уж о том, чтобы их показать речи даже не идёт. В своё время белые люди в серых монашеских рясах с неистовым фанатизмом сжигали найденных идолов.

Каждый зарисованный идол – это невероятная удача, которую граф Карл никогда не упускал, путешествуя по саамским землям.

Кончики моих пальцев начали слегка зудеть от предвкушения предстоящего открытия. Как жаль, что с нами нет господина Эмиля, который благодаря своей уникальной памяти и дару рисовальщика смог бы всё точно набросать на бумаге.

250

Восемь тонких, длинных идолов выстроились по четыре фигуры в каждом ряду вдоль узкой тропы, которая вела к девятому идолу.

Навершья идолов искусно вырезаны – им предали черты мужественных воинов с сурово сведёнными лохматыми бровями и грозно распушенными усами. Белки глаз опущены вниз и строго следят за каждым движением простого смертного – они словно живые провожают тебя по пути к девятому собрату, пред которым возвышается жертвенный камень.

— Кристина! – с тревогой окликает меня Бернар. – Вернитесь!

Я прикладываю палец к губам, давая понять, что нельзя шуметь.

Я должна всё как следует рассмотреть и постараться запомнить. Не нужно мне мешать. Но прежде следует отдать дань уважения саамским богам. В моём кармане случайно завалялись несколько медных монет. Этого будет достаточно. Я уже говорила, что суровые северные божества не отличаются алчностью.

Перед жертвенным камнем оказывается небольшое препятствие. Небольшое, потому что его нетрудно будет преодолеть. Это лабиринт, выложенный по спирали мелкими камнями. По нему можно пройти и тем самым приблизиться к жертвеннику. Я ступаю на узкую ленту между рядов из гальки с неровными, скачущими краями и в этот момент перед моими глазами мелькает стремительная чёрная тень. Откуда-то сверху к жертвеннику камнем падает огромный чёрный волк и преграждает мне дорогу.

Волк оскалил страшные клыки и полоснул по мне жёлтым взглядом, исполненным лютой ненависти. Моё сердце замерло где- то рядом с горлом, охваченное первобытным ужасом. Мне не раз приходилось сталкиваться в лесу с этим опасным хищником, держа в руках охотничье ружьё. Но не отсутствие оружия

251

парализовало меня от страха. У чёрного волка был особенный, словно осознанный взгляд, который, казалось, приказывал – прочь отсюда!

Совершенно беспомощная и беззащитная, я стояла, не смея шевельнуться, и лишь смотрела, как хищник скалиться и хрипит от бешеной злобы. Задние ноги зверь напружинил, готовясь к прыжку. В этот момент между мной и хищником оказалась спина Бернара. Молодой офицер презрел собственные религиозные убеждения, бросился ко мне на выручку и прикрыл собой. Мой бесстрашный рыцарь вытащил из ножен тонкую как жало шпагу и наставил её на огромного зверя.

В глазах чёрного волка зримо промелькнули недоумение и ирония, когда он увидел наставленное против него оружие. Эти явные следы сознания вновь навели меня на мысль, что предо мной не просто обычный зверь.

Не успев сделать ни единого боевого выпада, Бернар вдруг стал заваливаться на бок. Я попыталась подхватить его, но мои руки внезапно онемели. Я почувствовала лёгкое жжение за ухом и потеряла сознание.

…На краю сопки дует сильный ветер. Бант ослаб, и часть волос вырвалась из-под него на волю. Подхваченные порывами студёного воздуха пряди вьются над головой, похожие на ветвистые оленьи рога.

— Пожалуйста, не стой так близко к краю,- умоляю я Кристиана.

— Ты боишься за меня? Как мило с твоей стороны. Не волнуйся, со мной будет всё в порядке.

Кристиан протягивает руку в сторону горизонта. — Посмотри туда, на север. Что ты видишь?
— Дикие горы, покрытые ледниками.

252

— Правильно! Дикие безлюдные горы. Пока безлюдные… На самом деле там покоится целое королевство, которое можно заселить.

Кристиан поворачивается ко мне и загадочно улыбается.

— А ведь вы, ваше сиятельство, даже не догадываетесь о том, что мы с вами близкие соседи.

Внезапный приступ сильного кашля обрывает его речь. Кристиан кашляет всё сильнее, захлёбываясь и хватаясь непроизвольно за горло. Приступ кашля бесцеремонно врывается в мой сон и не оставляет от него ни следа.

— Кто здесь? — настороженно спросила я.
— Это Бернар. Бога ради, простите! Я вас разбудил.
Я откинула край мехового одеяла и с недоумением оглядела

свою новую одежду из тонкой замши и постель, устроенную прямо на полу. Бернар лежал на противоположной от меня стороне на точно таком же меховом ложе. Он снова закашлял.

— Всё — таки вы простудились, Бернар… Вам нужно выпить горячего молока с мёдом и листьями подорожника.

— Не нужно беспокоиться обо мне. Я здоров!
Мои глаза привыкли к полумраку, царящему вокруг нас.
— Да ведь это яранга! Нас подобрали саамы. Мы спасены!
Я вскочила с постели, тело моё пошатнулось, но осилить

несколько шагов по направлению к выходу я сумела.
Я откинула в сторону оленью шкуру, прикрывавшую вход и выглянула наружу. Никогда прежде я не видела столько туземных яранг вместе. Эта стоянка напоминала большой посёлок. Может,

это саамская столица?
Над ярангами мирно и уютно клубился дымок. Это означало,

что хозяева дома. Однако вокруг не было ни души. Лишь трёхлетний малыш в нескольких шагах от меня возился в земле,

253

ковыряя её куском моржового бивня. Я двинулась в его сторону. Увидев незнакомого человека, малыш разревелся. Из ближайшей яранги выглянула мать, коротко зыркнула в мою сторону сердитыми светлыми глазами и тут же скрылась за оленьими шкурами вместе с ребёнком.

— Нас призывают вернуться, — сообщил у меня за спиной Бернар.

Действительно возле «нашей» яранги стояла молодая женщина и делала нам знаки рукой. Туземка принесла стеклянные плошки, наполненные молоком.

— Аборигены уже пользуются стеклянной посудой, — с удивлением подметил Бернар.

— Они уже давно пользуются огнестрельным оружием, а не только стеклянной посудой, — авторитетно заметила я. — Наверняка вокруг посёлка валяется куча стеклянных бутылок из-под «огненной воды». Это результат «дружбы» с белыми людьми.

Я приветливо поздоровалась с туземкой по-саамски, но та лишь тупо моргнула в ответ. Аборигенка указала рукой на сосуды, а потом на свой рот. Я спросила: «Пить?». «Тупица» разразилась длинной тирадой, из которой я не поняла ни слова. Холодок пробежал у меня между лопаток от возникшей в голове догадки.

Бернар продолжал удивляться местным дикарям.

— Она напоминает чертами лица белую женщину. Если её переодеть в нормальное платье и отмыть, то можно подумать, что она жительница Норхольма.

Я с грустью посмотрела Бернару в глаза.
— Я ошиблась, Бернар. Это не саамы.
— А кто же они?
— К сожалению, я не имею об этом ни малейшего

представления. Я знаю только одно – мы пленники этих дикарей. Бернар тряхнул головой.

254

— Чепуха какая-то! Пленников обычно строго стерегут и даже связывают.

— Отсутствие сторожей ни о чём не говорит. За нами могут наблюдать скрытно. И потом, мой друг, если вы не пленник, то где ваше оружие? Его отобрали, как и одежду.

Кажется, мне удалось убедить моего товарища по несчастью.
— Как мы сюда попали? Вы хоть что-нибудь помните?
Бернар залился густой краской и ответил, стараясь не смотреть

мне в глаза:
— Я помню, как мы углубились в тундру… Затем наступила

темнота.
Понятно! Он хорошо помнит только то, что происходило до

встречи с этим ужасным чёрным волком. Странно, что я помню гораздо больше.

Меня охватил внезапный приступ слабости при этом воспоминании. Ноги подкосились, и я плюхнулась на меховую кровать. Мой кавалер расценил это по-своему — как знак моего отчаянья.

— Госпожа Кристина! Я вытащу вас отсюда, чего бы это мне не стоило. Я немедленно отправляюсь на разведку местности.

Бернар бросился вон из яранги. Я не стала его удерживать. Мне нужно было многое обдумать наедине с собой.

Кто же эти люди, которые сначала ловко усыпили нас, а затем перенесли в своё жилище? Мы с Бернаром проникли в их святилище. За такой проступок полагается одно – смерть.

Нас не прикончили сразу ради ритуального убийства или показательной казни? Тогда почему нас не связали и не стерегут?

Почему они не понимают язык местных аборигенов и белых людей, хотя пользуются стеклянной посудой? Не могли же они

255

сами сделать её?! Это невозможно. Для этого требуются очень жаркие печи с углём.

Одна, самая невероятная догадка мелькнула в моей голове. От возбуждения у меня участилось дыхание, стало не хватать воздуха, и я выскочила из яранги. Сырой, студёный порыв ветра ударил мне в лицо. Губы, похолодев, с трудом прошептали:

— Мама, ты здесь? Откликнись.

В ярангу вернулся Бернар. Вид у молодого офицера был понурый, как у побитой собаки. Края платья в нескольких местах были изрядно потрёпаны крепкими зубами.

— По периметру стоянки бродит с десяток крупных собак. Они не лают и не трогают тебя, пока ты не пересекаешь невидимую черту, — виновато пояснил незадачливый разведчик.

— А что же их хозяева?

Молодой офицер казался глубоко озабоченным результатами своей разведки.

— Я не встретил ни одного вооружённого мужчины, — изумленно поделился он своим открытием.

— Возможно, они все ушли на охоту. Или на дальние пастбища пасти оленей.

— Это неплохая новость для нас. Как правило, пленников убивают мужчины, а не женщины.

Бернар присел у входа в ярангу и впал в глубокую задумчивость. Мысли его прервал приступ кашля, который душил его несколько минут.

— Так нельзя! Нужно лечиться, — воскликнула я.

— Позже, — отмахнулся Бернар и с горящими от возбуждения глазами продолжил, — я знаю, как справиться с собаками. Нужно их приручить. У нас в поместье отец велел построить большие псарни. Он страстно любит охотничьих собак. Вокруг нашего

256

замка день и ночь бродят стаи сторожевых псов. Это весьма свирепые твари. Мы с братьями в детстве на спор пытались их задобрить.

— Ну и как, получалось?

— Иногда, — Бернар горько усмехнулся. — Одному из моих братьев пёс так порвал руку, что лекарь едва её спас. Но всё это ерунда! У меня есть лакомство, которое им понравится.

Молодой человек с гордостью показал мне кусочки сушёной трески.

— Откуда?!

Бернар приложил палец к губам. В его глазах промелькнуло простодушное лукавство.

— Это секрет. Через несколько дней они будут лизать мне руки. Его юношеская самоуверенность умилила меня.
Наша жизнь среди туземцев потекла неспешно и однообразно. Пока Бернар приручал собак, я пыталась наладить контакт с

местным населением. Знаками я старалась объяснить, что мне нужно молоко и нутряной жир. Туземки больше не шарахались от меня, а проявляли сдержанное любопытство. Одна из них наконец- то догадалась, о чём я прошу. Отделившись от компании своих товарок, которые готовили на очаге еду, она поманила меня за собой и привела на поле, где паслись самки оленя с детёнышами. Вручив мне кожаное ведро, туземка указала на одну из олених, вымя которой распирало от прилившего молока. Затем она присела на корточки, видимо считая свою миссию законченной.

Я порой наведывалась в коровники Норхольма, чтобы проверить, такой ли в них порядок, какой требуется для поддержания высоких надоев. Я не раз наблюдала за тем, как жёны фермеров доят коров. Но доить коров самой мне никогда не

257

приходило в голову. Видимо, аборигенка не собиралась мне помогать. С какой стати?

Бернар продолжал сильно кашлять. Это могло плохо кончиться. Молоко нужно ему как воздух.

Стиснув зубы, я попыталась одной рукой удержать животное, а другой надавить на короткие упругие сосцы. Олениха взбрыкнула задними ногами, опрокинула ведро и унеслась от меня в тундру. За моей спиной раздался громкий смех, а потом непонятный свист. Что-то промелькнуло в воздухе и завернулось точно на рогах самки оленя. Дикарка, особым образом цокая языком, вернула беглянку на место и больше не отпускала. Я сдержанно поблагодарила её и вновь принялась за дело. Молоко не желало литься из-под моих пальцев. Туземка неодобрительно покачала головой и принялась показывать, как надо правильно давить. Мне удалось надоить совсем немного. Молоко закрывало дно на два пальца. Пока я трудилась в поте лица, женщина, не таясь, разглядывала меня. Её внимание привлёк оберег в виде волчьей головы у меня на груди. Увидев подвеску, женщина озабоченно сдвинула брови и поспешно отстранила меня от животного. Ловкими движениями она быстро наполнила ведро, отдала его мне и молча скрылась из виду. Я вспомнила, что другая туземка, которая приносила нам пищу, никогда не заходила в нашу ярангу и, вообще, старалась держаться от нас на расстоянии. Что это? Страх, презрение или особое выражение почтения?

Бернар смотрел в мою сторону, всё чаще не краснея. Я поила его перед сном горячим молоком с нутряным жиром и запретила выходить из яранги, пока стелется сырой утренний туман. Кашель стал мягче и Бернар начал нарушать мой запрет – он уходил к собакам на рассвете.

258

Однажды я проснулась и обнаружила, что моя постель засыпана ворохом диких цветов. Бернар осмелился на ухаживание. Этот робкий намёк на желаемую близость вызвал у меня лишь раздражение. Дело было не в его не опытности, которая больше не умиляла меня. На меня навалилась настоящая чёрная меланхолия. Дни сменялись днями, а в нашем положении ничего не менялось. Как будто о нас, чужаках, совсем забыли. Или странные дикари просто привыкли к нашему существованию?

Зачем нас здесь держат? Что эти люди от нас хотят?

Ответов не было. Это вызывало всё большее раздражение. Бернар попал под горячую руку, в момент моего наибольшего раздражения этой нескончаемой неопределенностью.

— Дорогой Бернар! Я благодарна вам за цветы, но учтите – цветы, щедро рассыпанные по постели, выглядят слишком слащаво. Это может впечатлить юную восторженную барышню, но не взрослую даму. У вас ещё обязательно будут другие любовницы. Мой вам совет – не слишком заваливайте их букетами.

Ответ молодого человека вынудил меня прикусить язык.

— Я знаю, что недостоин вашей любви, Кристина. Вы просто пожалели меня. Но других любовниц не будет. Вы – первая и последняя. Я не готовился к отношениям с женщинами. Моя жизненная цель была другой – служение Богу. Но не в качестве монаха, а в качестве монаха-рыцаря. После экспедиции, в которую меня любезно пригласил мой старший друг Кристиан, я собирался присоединиться к ордену мальтийских рыцарей. Я хочу защищать слабых и помогать несчастным. Но я ни о чём не жалею. Я счастлив, что отдал свою девственность именно вам. Вы мой идеал. Я полюбил вас с первой минуты нашей встречи. Я, не раздумывая, отдам за вас свою жизнь!

259

Это было сказано негромко и с большим достоинством, без намёка на упрёк или желание получить утешение.

Бернар положил на край моей постели новый букет чудесных диких фиалок и ушёл с высоко поднятой головой.

Не знаю, плакал ли он после нашего разговора. А вот я проревела весь день и всю следующую ночь, потому что мой юный рыцарь вечером не вернулся в ярангу.

Объявился Бернар днём, когда я уже все глаза выплакала и проглядела.

— Бернар, как вы могли так надолго оставить меня? Я уже не знала, что и подумать. Я хотела звать на помощь местных дикарей.

— О, мадонна! Вы плакали, Кристина? Из-за меня?!
Бернар опустился передо мной на колени и крепко обнял их.
— Простите! — с искренним и глубоким сожалением произнёс он. Его голова, увенчанная густыми белокурыми волосами, лежала

у меня на животе. Моя рука невольно потянулась к этой необыкновенной красоте. Подрагивающие пальцы нырнули вглубь роскошной платиновой копны.

— Я принёс хорошие новости, — Бернар смотрел на меня снизу вверх. В глазах плескалось горделивое торжество. — Собаки признали меня. Они больше не рычат, когда я подхожу к ним, и принимают из моих рук лакомство.

— Это замечательно! — я позволила себе приласкать отважного собаковода. Флюиды нежности закружились вокруг нас невидимым облачком. На губах юноши расплылась блаженная улыбка.

— Как вам это удалось?
— Если честно, мне немного помогли. Один новый друг…
У «нового друга» в волосах были вплетены мелкие цветные

бусинки. Тонкую шею украшали нехитрые бусы из цветных

260

стекляшек. Хорошенькая, свежая мордашка. На вид не больше 15 лет.

— Её зовут Ильрик. Это значит — лютик, такой простой жёлтый цветок, он в наших лесах тоже растёт.

Девчонка не отрывала от Бернара восторженных влюблённых глаз. Можно подумать, что она узрела живого бога. Знакомое болезненное жжение разлилось у меня под сердцем.

Когда Бернар строго глянул на новую знакомую и решительным жестом велел ей уйти, я злорадно посмотрела ей вслед.

— Я знаю кличку вожака. Остаётся сделать повозку с полозьями и упряжку для собак и можно ехать. Вы же говорили, что умеете управлять собачьей упряжкой.

— Ах, мой бедный Бернар! Для того, чтобы собаки слаженно бегали в упряжке, их дрессируют чуть ли не с самого рождения.

Юный оптимист не терял надежды. — Стоит попробовать, правда?

Бернар деликатно отказался от горячего молока перед сном.
— Спасибо, мне намного лучше. Ильрик дала мне настойку из

какого-то мха, и в груди перестало печь.
Я смиренно проглотила обиду. Бог с ней, с дикаркой! Главное,

что мой юный рыцарь, чувствует себя намного лучше.
Лёжа в темноте, я вспоминала, как пропускала сквозь пальцы густые светлые пряди. Да, первая близость с юным кавалером скорее походила на спасение утопающего, который перестал уже дышать. Мало приятного в том, чтобы ласкать скованное холодом и стыдом неподвижное тело. Но странным образом первое и не самое лучшее впечатление стремительно стиралось из памяти. «Если он сегодня проявит настойчивость, я не буду долго

сопротивляться», — подумала я.

261

Затаив дыхание, я прислушивалась к шорохам на другом конце яранги. Бернар крутился на своей постели, не засыпая. Потом вдруг затих. Не поверив в случившееся, я тихонько встала и приблизилась к нему. До меня донеслось умиротворённое посапывание. Мой кавалер сладко и безмятежно спал. «Уж точно не этот вчерашний девственник воспользовался шпанской мушкой», — зло подумала я и вернулась к своему холодному ложу.

— Славные собачки! Ах, до чего же вы славные! — я с удовольствием взъерошила густую шерсть на загривке вожака. Пёс снисходительно позволял себя тискать и выслушивал мои восторженные отзывы с нескрываемым удовольствием. Светлые, почти бесцветные глаза с маленькой точкой-зрачком сыто щурились. Разинутая пасть с вывалившимся наружу малиновым языком, казалось, улыбается. В знак признательности и дружелюбия пёс лизнул меня в лицо.

Собакам понравилась новая забава – бегать вместе по тундре за куропаткой. Общая упряжь им не мешала носиться за дичью. Им явно импонировало, что и я принимаю участие в их общем развлечении.

— Бернар, я думаю, что можно попробовать запрячь господина Буля и его команду в сани.

Вожак был таким важным и умным, что не поворачивался язык назвать его просто Булем и свистом подозвать к себе. Как быстро пёс разберётся, что слова «пох-пох» значат — «бежать вперёд»? Мы с Бернаром потратили неизмеримое обычными мерками количество сил на подготовку побега. Терпение было на исходе. Но сколько еще дней пройдёт прежде, чем господин Буль сообразит, что от него требуют весёлые двуногие друзья? А пока наступает самый желанный момент — угощение свежей рыбкой.

262

Бернар оказался не белоручкой и освоил рыбную ловлю. Рыбачил он вместе с местными женщинами на небольшом озере. Туземки охотно брали его с собой на озеро и кокетничали с ним вдали от моих ревнивых глаз. Благодаря его успеху у дикарок мы обзавелись бронзовыми ножами, кусками кожи и ещё многими полезными для побега вещами. На мне лежала обязанность готовить еду. Часть пищи коптилась и откладывалась про запас. Топлива было в избытке: Бернар время от времени приносил мне кожаное ведро, наполненное углём. Для этого нужно было спуститься в шахту, которая находилась на расстоянии одного дневного перехода от стоянки туземцев. Там Бернар увидел первых мужчин-туземцев, которые трудились в шахте и были похожи на чертей из-за мелкой угольной пыли, которая пропитала их кожу насквозь. Это открытие внесло некоторое умиротворение в душу молодого офицера. Наверное, ему было проще существовать в этом странном, отрезанном от большой земли мире, сознавая, что он не единственный здесь представитель мужского рода.

Господин Буль не подвёл. Он вообще очень любил, когда я с ним беседую по-норвежски. А вот немецкая речь почему-то вызывала у пса явное раздражение. Пёс обычно отворачивался, слыша команды на немецком, и делал вид, что он тупее самой тупой собаки, поэтому не понимает ни одной простой команды.

День Х близился.

Накануне побега Бернар не находил себе места: мерил шагами ярангу, выглядывал на улицу.

Я догадывалась, что его гложет. Он желал проститься с Лютиком, но не решался об этом сказать мне. Что толку злиться? Пусть прогуляется. Это его успокоит, да и местные отметят, что мы по-прежнему рядом с ними.

263

Бернар так явно и шумно обрадовался возможности сбежать из яранги, что у меня заныло сердце. Мой сосед бросил на ходу «спасибо!» и исчез. Можно подумать, что я, словно собака на сене, мешаю ему вкусить радости жизни. Неблагодарный!

Мой сообщник вернулся на удивление скоро. Он был сильно взволнован:

— Кристина, вы должны это увидеть!

Мы достаточно долго ускоренным шагом удалялись от селения в сторону горной гряды и остановились около одинокой невысокой скалы.

— Вот! – воскликнул Бернар, указывая на скалу. — Это рукотворный барельеф.

Я вгляделась и ахнула. Это действительно был барельеф, выбитый в плоской части светло-серой, гранитной скалы и изображающий фигуры двух античных богов: Аполлона и Артемиды. Сомнений не могло возникнуть, потому что внизу барельефа находилась полустёртая, но всё же читаемая надпись на древнегреческом языке.

Прекрасный телом и лицом покровитель муз и бог Солнца, одетый не в тунику и сандалии, а в тёплый плащ и чуни из козьих шкур с высоким тяжёлым посохом в руках, и богиня охоты с луком и стрелами за спиной, одетая как жительница северных широт. Обе фигуры были выбиты в скале с высочайшим мастерством. Словно сам великий Пракситель приложил здесь свою руку.

— Аполлон Гиперборейский! — выдохнул потрясённый Бернар. — Значит, профессор Браге был прав – Гиперборея не легенда!

Ну, во-первых, не профессор Браге, а Карл Вендель-Эксберг. А во-вторых, эта, безусловно, потрясающая находка ничего не меняет в наших планах на побег.

264

Я знаю, что бы сделал граф Карл на моём месте. Он отложил бы побег. Он забыл бы обо всём на свете, уселся рядом с барельефом и принялся бы его зарисовывать. Потом исходил бы вдоль и поперёк окрестности. Вполне возможно, что барельеф лишь часть большого храмового комплекса или царского склепа.

Я, напротив, не стану задерживаться в этом увлекательном месте. Если бы я по собственной воле попала в этот странный край, где невозможно понять разницу между днём и ночью, и где не дуют ветра — тогда другое дело! Трудности и уникальные находки только подстегнули бы мой пыл исследователя.

Нет ужаснее пытки, чем неопределённость, которая тянется слишком долго! Все эти туземки, полюбившие по поводу и без повода толкаться возле нашей с Бернаром яранги ради единственной цели – лицезреть своего кумира, отказывались от каких бы то ни было разговоров и даже намёков о нашей дальнейшей судьбе. Я перевидала их всех – моей матери не было в чертогах Чёрного волка или то были не его чертоги. Мои надежды и тот риск, которому я себя подвергла, не оправдались. Я должна как можно скорее убраться отсюда.

Ильрике ждала нас возле скалы. Она по-детски бурно обрадовалась нашему появлению. По-видимому, девушка оставалась ждать здесь, пока Бернар бегал за мной.

Юная туземка смотрела с обожанием и благоговением то на Бернара, то на меня.

— Аполло! – при этом она указала на моего кавалера.
— Артеми! – её палец уткнулся прямо в мою грудь.
— Аполлон и Артемида – брат и сестра, дети титаниды Лето, —

словно в горячке произнёс Бернар и крепко сжал мою ладонь. – Как бы я хотел, чтобы вы, Кристина, стали моей горячо любимой сестрой!

265

Я ответила на пожатие вяло: мои мысли были заняты другим. Как бы я хотела, рисовать так же блестяще, как господин Эмиль! Всё-таки жаль, что красоту и тайну барельефа я смогу унести только в мыслях.

— Туземцы считают нас богами! — осенило меня.

Но тогда язычники должны были бы испытывать панический ужас при виде нас, а не дружелюбно приветствовать как добрых соседей. Или видеть живых богов для них не в новинку?

Мы сидели с Бернаром в нашей яранге на собранных дорожных мешках и ждали, когда местный народец угомонится и уляжется спать.

— Кристина, давайте помолимся Святому Николаю о ниспослании нам удачной дороги.

Я согласилась. Бернар горячо и истово зашептал молитву.

Команда господина Буля ждала нас далеко от стоянки – там, где верхушки яранг сливались с горизонтом. Я запрягла собак. Бернар привязал мешки с продуктами к повозке.

Я велела господину Булю молчать. Пёс в ответ деловито вильнул свернутым в баранку хвостом и навёл порядок среди сородичей, рыкнув на одного из молодых кобелей, попытавшегося не вовремя выпрашивать лакомство.

Полозья заскользили по мхам как по мягкому ковру.

— Куда мы направляемся? — полюбопытствовал Бернар, сидящий позади меня.

— Туда, где заходит солнце — на запад, к морю. На побережье есть фактории, в которые охотники съезжаются со всего севера. Туда же приходят небольшие шхуны перекупщиков пушнины,

266

которые никогда не обходят Тронхейм стороной. Через неделю мы будем в Норхольме, дорогой Бернар!

Я утаила лишь одно – то, что не знаю, куда в этих краях уходит солнце.

Господин Буль остановился через три часа пути и, вслед за ним застыла на месте вся четвероногая команда. Никакие уговоры и угрозы не помогали. Собаки стояли как вкопанные. Мы приблизились к горной гряде — впереди дорогу перегораживали огромные обломки камней и валунов.

— Кажется, наши пути с господином Булем расходятся, — мрачно заметил Бернар. — Эта горная гряда выглядит неприступной. Без карты мы как слепые котята. Но другого пути нет. Ведь так?

Обдумывая маршрут побега, я мысленно была готова к подобной ситуации, поэтому не слишком сильно расстроилась. Никто не обещал, что мы проедим к морю как по почтовой дороге, делая остановки в придорожных постоялых дворах.

— У нас нет карты, зато у нас есть господин Буль, — подбодрила я попутчика. — Он поведёт свою команду туда, где можно будет пройти. Мы немного отклонимся на юг. Это нам на руку. Чем дальше на юг, тем больше вероятность встретить белых людей

Вожак собачьей упряжки уверенно повернул в сторону от горной гряды. Повозка снова полетела как на крыльях.

Первые часы после побега Бернар то и дело оборачивался назад, ожидая погони. В руках он сжимал нехитрое оружие – копьё с наконечником из рыбьего хребта. Молодой офицер не хотел больше задаром рисковать нашими жизнями. Я не стала подвергать сомнению боеспособность оружия, понимая, что для самолюбия молодого человека важен был просто факт присутствия в руках чего-то грозного и воинственного.

267

Настал момент, когда беговым собакам потребовался отдых. Это были очень выносливые и терпеливые животные. Но такое дальнее путешествие в их жизни было, наверняка, первым. Нельзя допустить, чтобы собаки надорвались в первый же день пути. Нам пришлось сделать привал.

Бернару не сиделось. Что-то не давало ему покоя. Делиться со мной своими опасениями он не пожелал и отправился в одиночку в горы.

Конечно, риск был огромен. Несколько раз мы обдумывали все за и против. Положение наше было жалким, хотя мы и имели кров, еду и защиту от диких зверей. Неопределенность нашего существования и упорное нежелание туземцев объяснить нам ситуацию хотя бы в общих чертах измучили нас обоих. Побег без карты и компаса из неизвестного места в никуда грозил смертью. Но мы оба решили, что лучше смерть на воле, чем этот странный плен у неизвестных дикарей.

Пока Бернар отсутствовал, я покормила собак. Они с аппетитом поели и разлеглись на мху отдыхать, своим спокойствием выражая полное удовлетворение от нового приключения.

Мой спутник вернулся обратно мрачнее здешних гор.
— Это плоскогорье, словно крепость, окружённая

неприступными скалами. Сможем ли мы перейти через них?
— Господин Буль – самый умный пёс на свете. Он и его друзья очень любят лакомиться рыбой. Он выведет нас к реке. Мы сделаем плот и доплывём на нём до ближайшего фьорда. Все реки в Норвегии текут с высоких восточных склонов гор в сторону

моря. Это в Норвегии даже маленькие дети знают.
Мы и наши собаки уже несколько дней были в пути. Воды

оставалось совсем немного. Я с умыслом просила Бернара не перегружать повозку её излишками. Это тоже был один из

268

вынужденных рисков. Притом — смертельно опасных рисков! В один из последних дней нашего пути я дала господину Булю лишь несколько капель воды. Пёс жалобно заскулил – ему хотелось ещё пить.

— Буль, миленький! Я знаю, ты очень хочешь пить. Воды почти не осталось. Надо найти воду. Ищи! Вода! Ищи!

Я доверила свою жизнь и жизнь дорогого мне человека собаке. Может показаться, что я сошла с ума. Возможно. Но поверьте, умнее и преданнее друга, чем собака, у человека в дикой природе нет.

Собачья упряжка, мучимая жаждой, плелась со скоростью бойкой черепахи. Господин Буль призывал своих сородичей потерпеть ещё чуть-чуть и стойко тянул повозку вперёд. Когда отчётливо зазвучал шум источника, бьющего прямо из скалы, первые мгновения это казалось наваждением.

Собаки и люди одновременно припали к воде, напоминая собой единую дружную стаю.

— Умница Буль! — я обняла пса за шею, почесала ему за ухом.

— Тоже мне — умница! — скривился Бернар. — Где река, тупая ты скотина?

Пёс сердито гавкнул в ответ на несправедливый выпад седока и долго ещё не мог успокоиться из-за нанесённой обиды.

— Пожалуйста, не обижай господина Буля, — попросила я Бернара. — Он просто устал. Оглянись вокруг. Плоскогорье понижается. Карликовые берёзы сменились елями. Скоро будет долина, а с ней и река.

Мы с господином Булем оказались правы. Увидев внизу вьющуюся серебристую ленту реки, мы с Бернаром, обессилевшие до изнеможения, упали с повозки на землю. У нас не было сил по-другому выразить свою безмерную радость. Собаки

269

присоединились к нашей радости, оглашая окрестности громким, заливистым лаем. Это была невероятная удача. Мы, действительно, приблизились к спасению, которое представлялось до этого момента весьма призрачным.

До реки ещё нужно было добраться. Предстояло одолеть крутой, почти отвесный склон, поросший кое-где кустарником. Но это не пугало, а напротив, придавало сил. Глаза видели перед собой путь, который мог нас привести домой. Вечно нахмуренные брови Бернара наконец-то разгладились.

По такому склону легко проскакала бы горная козочка, но не северные собаки, привыкшие к плоскогорью.

— Нужно расстаться с собаками, — настаивал Бернар. — Они здесь не пройдут. Да и помощи от них больше никакой.

Я это и сама превосходно понимала, но сердце начинало щемить при мысли о расставании с замечательной собачьей командой.

— Давай сделаем здесь привал. Собак нужно накормить и дать им передохнуть, прежде чем…- я не смогла продолжить. В носу начало щипать.

Уставшие собаки, перекусив, тут же в изнеможении повалились на землю по разным концам стоянки. Только господин Буль по привычке расположился рядом со мной. Я гладила пса по голове и украдкой смахивала слезу. Ах, если бы только можно было всех вас спустить вниз и довести по воде до фьорда! Я с радостью приняла бы всю вашу команду на вечное проживание в Норхольме. Построила бы тёплую псарню. Дети играли бы на газоне перед беседкой с замечательными, умными, добродушными созданиями.

— Пора! — прервал мои сладкие мечты неугомонный попутчик.- Время дорого. Наверняка нас уже хватились. Каждая минута на счету.

270

Я обречённо кивнула и крепко-накрепко прижала господина Буля к груди.

— Огромное спасибо вам, дружище Буль! Я всегда говорила и с удовольствием повторю ещё раз – вы самая умная, великодушная и сильная собака на свете. Мне будет вас не хватать. Прощайте!

Пёс снисходительно терпел мои тесные объятья. В знак безусловной симпатии он тихонечко заскулил, словно на миг превратившись в щенка-сосунка, и лизнул меня в лицо.

Я выпрямилась во весь рост и, отбросив сантименты, твёрдо скомандовала:

— Господин Буль, домой! Домой!!

Уши вожака встали торчком. Пёс несколько мгновений внимательно следил за движением моих губ и недоумённо прислушивался к тембру моего голоса. Все собаки беспокойно засуетились, коротко затявкали. Некоторые стали нервно оглядываться назад, на плоскогорье. Господин Буль дорожил своей репутацией, поэтому отвернувшись от меня, он затрусил прочь от склона. Вереница собак последовала за ним.

Бернар не спеша разматывал верёвку, сплетённую из кожаных полосок, и время от времени сильно дергал её за концы, желая удостовериться, что она по-прежнему прочная. На равном расстоянии он завязывал на верёвке узлы.

— Я не перестаю вами восхищаться Кристина. Вы способны внушать обожание и людям, и животным. Вы сильная и выносливая как…

— …вождь аборигенов, — закончила я фразу за Бернара. — Великосветское общество осудило бы меня, назвав мужеподобной.

— Вы не мужеподобны. Вы…- молодой человек наморщил высокий лоб, пытаясь подобрать нужное слово. — Вы похожи на прекрасную амазонку. Не то, что мои кузины – нюни и сплетницы.

271

В их обществе я начинаю скучать через пять минут. Если бы Бог послал мне дочерей, я бы воспитывал их несколько иначе, чем воспитывали моих сестёр и кузин.

— Как же?

— Велел бы больше читать и активно двигаться. Так они вырастут более здоровыми и образованными. Вот вам занятия верховой ездой и лыжами не помешали стать матерью троих детей. Вы, безусловно, уникальная женщина.

— Бог с вами, Бернар! Я ещё та неженка и белоручка. Вот моя экономка, действительно, уникальная женщина. Она может без передышки одолеть на лыжах 20 миль.

Бернар закончил разбираться с верёвкой и замолчал. Лицо его сделалось серьёзным и значительным.

— Ну, что же! Всё готово для спуска. Позвольте обвязать вас верёвкой, Кристина, — объявил он после напряженной паузы. — Этому научил меня мой друг Кристиан, поистине один из самых замечательных молодых людей своего поколения. Он покорил несколько головокружительных вершин в Альпах. С его слов, влезть на гору намного проще, чем с неё спуститься. Если будет слишком страшно, закройте глаза. Помните, мы можем идти только вниз. Вернуться назад не получится.

— Я готова к спуску и ничего не боюсь! Это мои родные горы, какими бы неприступными и суровыми они не казались. Они должны нам помочь. Если только в дело не вмешается дьявол…

Есть простая народная мудрость – не поминай всуе имени лукавого. Мне следовало так же, как и Бернару усердно шептать молитвы, а не гордиться каждым пройденным вниз метром.

Бернар прокладывал дорогу осторожно, с оглядкой. Найдя прочный, выступающий участок, он ждал, пока спущусь я, и

272

подсказывал более безопасный путь. В движениях его, несмотря на осторожность, чувствовалась уверенность опытного скалолаза.

Душа и без того ушла в пятки, а тут ещё неожиданная яркая вспышка света. Настолько яркая, что я подумала, что это осколок солнца повис у меня перед глазами. Невыносимо яркий свет ослепил меня. Я непроизвольно оторвала одну из рук от верёвки, чтобы прикрыться от мощного светового потока. Вторая рука тут же соскользнула вниз, и я повисла над пропастью.

Бернар успел поймать меня, так как стоял ниже. Мы оказались вдвоём на небольшом каменном выступе. Перед нашими глазами развернулась дьявольская вакханалия. Несколько огненных шаров, отлетев от нашего убежища и рванув высоко в небо, разделились, образовав в воздухе треугольник, потом цилиндр, от которого вниз на землю упал сноп лучей. Огненная фигура некоторое время неподвижно висела в воздухе, затем шары разлетелись в разные стороны, вычерчивая на небе беспокойные, хаотичные линии. Зрелище было настолько необычным и жутким, что у нас с Бернаром заледенела кровь. Мы были не в силах двинуться с места. Через некоторое время после появления яркосветящихся демонов я почувствовала приступ сильной головной боли, которая усиливалась с каждой секундой. Она становилась невыносимой и разрывала голову изнутри. Вскоре лишь одна мысль металась в моей раскалённой добела черепной коробке – сейчас же броситься вниз и покончить с этой невыносимой мукой.

Перед тем как потерять сознание, я почувствовала, что моё неподвижное тело тянут с силой вверх. Затем наступил провал. Сквозь не утихающую боль на несколько мгновений пробилось ощущение мерного покачивания и собачий лай. Кто-то бережно приподнял мне голову и приложил к губам сосуд с питьём. Несколько глотков дались с большим трудом. Из груди вырвался

273

мучительный стон. Я читала, что от невыносимой боли люди сходят с ума. Только не это! Лучше смерть. Лучше полная пустота. Чёрная бездна. Ничто…

На очаге в глиняных горшочках что-то булькало. По яранге разносился терпкий запах томящихся трав. Становилось всё жарче. Шаман разделся догола и остался с волчьим хвостом на

срамном месте. Его белое мускулистое тело лоснилось от пота. В руки он взял бубен и внушительных размеров мосол, похоже, от убитого медведя. Шаман запел. Это была странная, монотонная мелодия, состоящая из одной единственной низкой ноты, которую дикарь тянул бесконечно долго. Ей вторил глухой ритмичный гул бубна.

Шаман ходил по яранге пружинистым мягким шагом и ударял поминутно мослом по натянутой коже. Бубен, а за ним и воздух в яранге мерно завибрировали.

Вибрации продолжали пульсировать и после того как шаманский бубен смолк. Они звучали и под сводом жилища, и в моей голове. Место боли заняла первозданная тишина. Уютная чернота, баюкающая и спасающая от беды, постепенно отступала. Я увидела, словно через прозрачную кисею, как шаман придерживает голову Бернара и поит его из горшка отваром трав. Мой сообщник лежал на меховой постели обнажённый, едва прикрытый сверху куском дублёной кожи. Он выдыхал воздух с натужным сипением. По лицу его градом катил пот.

Я теперь могла размышлять. Мысли свободно, как прежде, выплывали из бездны и заполняли пустоту. Мрак умопомрачения отступал!

Способность мыслить привела к горькому осознанию того, что наш побег завершился провалом. Туземцы нагнали нас и… спасли.

274

— У вас очень красивая грудь, — неуместное признание раздалось рядом с моим ухом. Бернар обронил его совсем без эмоций, как-то отстранённо. Это меня нисколько не задело. Слава богу, он тоже вышел из сумрака!

По инерции я натянула рогожку до подбородка. Мы лежали друг от друга на расстоянии вытянутой руки, обнажённые и обессиленные. Слабые настолько, что наша нагота не вызывала в нас даже искры любопытства. Ради следующей фразы Бернар несколько минут собирался с силами.

— Что это была за чертовщина?
— Не знаю. Эти шары двигались, словно живые. Брр… Воспоминания заставили меня вновь содрогнуться.
— Жаль, профессора не было с нами. Кажется, он охотился

именно за этими «огненными колесницами».
— Почему вы так думаете?
— Некоторые обрывки его разговоров с капитаном Свендсеном

касались небесных явлений в долине Хесдаллена…
Бернар в изнеможении умолк. Его ощетинившаяся рёбрами

грудная клетка некоторое время учащенно вздымалась. Отдышавшись, он продолжил:

— Теперь вы понимаете, почему нас никто не стерёг? Отсюда невозможно сбежать, — юноша сардонически усмехнулся.- Собаки просто решили размяться. Они решили с нами поиграть.

Он попытался засмеяться, но ему помешал приступ удушья. Бернар судорожно хватал ртом спёртый воздух яранги. Его губы начали постепенно синеть.

Я перепугалась и попыталась позвать на помощь. Но мой голос, к несчастью, был слишком слаб, чтобы его услышали снаружи. Тогда я принялась ползти в сторону выхода. Каждый новый хрип, издаваемый Бернаром, придавал мне сил. Я упрямо

275

тянулась к пологу. От сильного напряжения у меня начала кружиться голова. Сквозь приливы тошноты я почувствовала дуновение свежего холодного воздуха. Ветер ворвался в ярангу на несколько мгновений. Вместе с ним объявился шаман. Он поспешно откинул полог назад и озабоченно покачал головой.

Хозяин яранги приблизился к пленнику, который метался на своём ложе, задыхаясь и всё больше синея, и наклонился пониже, чтобы послушать его дыхание. Мне хотелось крикнуть – сделайте же хоть что-нибудь! Но этого не потребовалось. Шаман опустился перед страдальцем на колени и стал усиленно вдувать ему воздух в рот. Я скривилась от отвращения. От шамана несло кислым, нечистым запахом. Через некоторое время Бернар задышал ровнее и перестал метаться. Скоро он, ослабев, заснул.

Шаман сердито зыркнул на меня из-под жгуче-чёрных лохматых бровей, налил в кожаную плошку зелья, подставил её к моим губам и насильно влил содержимое мне в рот.

Моё сознание зависло между сном и явью. В этом полубредовом состояние мне слышались странные звуки, перед глазами вращались разноцветные круги и вместе с ними кружился голый шаман. Он вращался на одном месте всё быстрее и издавал носом монотонное гудение. По телу его пробегали судороги и с каждым вращением оно менялось. Сначала ноги, потом вся верхняя часть, включая живот, грудь и руки сделались прозрачными. Оставалась торчать только чёрная вихрастая голова. Затем и голова, и тело совсем исчезли и вместо них стали проступать такие же прозрачные очертания волчьего тела…

Когда я проснулась, в яранге никого, кроме нас с Бернаром, не было.

Я проснулась и поняла, что сил в моём теле прибавилось.

276

Сразу появилось желание действовать. Я чувствовала себя крайне неловко в чужой яранге без одежды и собиралась исправить ситуацию. Повертев головой, я обнаружила свою длиннополую замшевую рубаху брошенной на кости и черепа каких-то диких зверей. Не берусь утверждать точно, но, кажется, медвежьих. Выглядело это пугающе. Некоторое время я не решалась протянуть руку к костям. Но желание быть поскорее одетой оказалось сильнее страха.

Бернар спал и дышал во сне шумно, с хрипами на выдохе. Лицо его было бледным с синеватым ободком вокруг рта, на висках поблёскивали крупные капли пота. Я нашла в горшке кусочки сухого мха и стала осторожно промокать влажные виски. Через некоторое время мой сообщник пробудился.

— Спасибо! Вы так добры…
— Как вы себя чувствуете?
В ответ Бернар попросил:
— Пить… — и облизал сухие, обветренные губы.
Чистой водой был наполнен стеклянный куб. Груда костей и

тут же — совершенной формы стеклянный куб! Нужно перестать удивляться тому, как причудливо в этом странном мире переплетаются дикость с изощрёнными по своему воплощению рукотворными предметами быта.

— Я хочу рассказать вам о своей матери. Она родом из польской шляхты. Такая же необыкновенно красивая, как вы, Кристина. Она долго не могла привыкнуть к жизни в нашей холодной северной стране и безмерно скучала по родине. Ради брака ей пришлось сменить вероисповедание. Раньше она была католичкой. Она говорила нам, своим детям, что очень скучает по мессе. Нет ничего прекрасней, чем рождественская месса, утверждала моя матушка. А ещё моя матушка говорила, что Бог наказывает

277

родителей за их грехи через болезни и смерть детей. У меня восемь братьев и три сестры. Пятеро братьев уже умерло… Это наказание за то, что она изменила веру. Так она считает…

Бернар сильно устал. Он опять стал кашлять. Но не так, как прежде, а сухо и отрывисто.

— Вот видите – это кровь. Я харкаю кровью. Я следующий… Все мои братья умерли от кровохарканья.

Я ужаснулась, когда увидела его раскрытую ладонь со следами крови.

— Бедная Кристина! Вы напрасно пострадали, решившись ради спасения от холода на соитие со мной. Я знаю, вам было тяжело и неприятно это делать.

— Это было не соитие, Бернар, а телесная любовь. Мы с вами занимались любовью…

Я приподняла ему голову, отёрла рукой обильный пот. В глазах юноши читались благодарность и нежная снисходительность. Светлые очи смотрели по-новому – с мудрым сожалением и без укора.

— Я не боюсь смерти…
Я порывисто прижала разгоряченную лихорадкой голову к себе. — Нет! Я не позволю тебе умереть. Шаман тебя вылечит, как

вылечил меня.
— Вы полны жизни, дорогая Кристина. А мой час настал.

Обещайте, что сбежите из этого проклятого места. Я буду помогать вам оттуда… с неба.

Я не только убеждала Бернара, я пыталась бороться за него. Несколько раз я помогла ему избежать удушья – выдыхая воздух из своих легких в его сухой рот. Я мысленно призывала шамана, который внушал мне страх и отвращение, поскорее вернуться. Я старалась не думать о том, как он оборачивался в чёрного волка.

278

Пусть он — ни что иное, как нечисть. Кто угодно, лишь бы он спас от смерти земного ангела.

Я не отходила от постели Бернара ни на шаг даже для отправления естественной физической нужды. Я боялась заснуть, чтобы не упустить приступ удушья, чтобы успеть напоить его свежей водой, когда он попросит. Болезнь брала своё – лицо юноши осунулось, глубокие синие тени легли возле губ и глаз. Я незаметно для себя забылась рядом с ним беспокойным, неглубоким сном. Перед восходом солнца Бернар очнулся и внятно произнёс, глядя в пустоту:

— Кристиан, мой возлюбленный брат! Прости, что не смог спасти нашу Золотую Розу.

Я залила его начинающее заостряться лицо и стекленеющие глаза слезами.

Полог яранги откинули в сторону. Черноволосый шаман ввалился внутрь, что-то бережно прижимая к груди. За ним вошло неожиданно много людей – мужчин и женщин. Женщины засуетились вокруг умирающего. Мужчины попытались оторвать меня от его тела. Я пронзительно закричала, стала с невиданной для самой себя силой вырываться из их крепких рук. Мужчины ругались на чужом, гортанном языке, пытаясь скрутить меня в бараний рог. Закончить им не удалось. Вошедшая статная туземка остановила их властным жестом. Сквозь спутанные пряди волос, упавших на глаза, мне не удавалось её хорошенько разглядеть. Но её присутствие заворожило меня. Женщина коротким жестом поманила меня за собой. Как сомнамбула я последовала за ней, при этом боясь потерять из виду. Она вела меня как поводырь ведёт беспомощного слепого. Это длилось минуту, а, может быть, целый день. Не разберёшь…

279

Статная туземка привела меня в небольшой грот. Она сняла с себя украшение и надела его мне на шею. Руки её обняли мои плечи. На душе стало покойно и легко. Ни боли утраты, ни отчаянья. Светлые глаза с любовью и грустью всматривались в моё лицо. Нежные пальцы откинули пряди, упавшие на мой лоб. Мимолётная ласка пронзила теплом моё истерзанное горем сердце. Женщина надавила сухими подушечками пальцев несколько точек на моём лбу и висках, а затем жестом велела лечь на постель, устроенную в длинном лёгком челне.

Меня укрыли лёгким меховым одеялом. Чёлн качнулся от сильного толчка и поплыл под сводами грота вглубь пещеры. Течение усиливалось, и маленькое судёнышко понесло в самое сердце непроницаемого мрака.

Ч. VI. Маркиз де ла Тарди.

Как только тьма расступилась, давая дорогу свету, я очнулась.

Если бы небо в этот момент было ясное и безоблачное, я бы, наверняка, ослепла. Но мне невероятно повезло – над фьордом сгустились плотные серые тучи, накрапывал мелкий дождик. И всё же свет ненастного дня был слишком ярким для человека, который долгое время пробыл в кромешной темноте. Я резко смежила веки.

Дуновение ветра, запах морской воды. Всё так привычно и знакомо. Неужели ненавистный плен окончен?

— Педер, яйца твои оловянные! Тебе для чего дали багор, дубина этакая? Подцепляй, баранья ты задница! Подтягивай! Живей, а то упустишь.

Разве есть на свете что-нибудь более благозвучное и бодрящее, чем крепкая брань норвежских моряков? Это жизнеутверждающий гимн для тех, кто вернулся из Царства Аида.

280

— Дохлая?
— Чего?
— Я спрашиваю, баба в челноке — дохлая?
— Бес её разберёт! Белая как смерть.
— Похоже саамка. Из богатых. Вон покрывало-то из серебристой

норки!
— Гляньте, братцы! Веки-то у неё моргают. Видать, недохлая,

каракатица мне в глотку!
Меня поднимают на борт небольшого баркаса. Моряки

передают моё лёгкое как пушинка тело из рук в руки, пока оно не доходит до рук капитана.

— Откуда она взялась, ума не приложу! Будто из-под земли вынырнула.

Я невероятно благодарна капитану баркаса, господину Квистаду, за то, что он настоял на своём. В отличие от своих товарищей он считал, что нельзя оставлять без помощи попавшего в беду человека. Даже если этот человек – женщина.

— Баба на судне – быть беде! Зачем было её поднимать на борт, капитан? Плыла бы себе потихоньку в преисподнюю…

Моряки не просто роптали по углам. Вся разношёрстная команда баркаса проявила твёрдое единодушие и теперь напирала опасной гурьбой на капитанский мостик.

— Это не туземка, нечёсаные вы бараны, а барышня! Прочь с мостика! Каждому висельнику, а то, что вы все будущие висельники, знают даже лоси в лесу, я собственноручно обломаю рога и пущу к пасторше на блины, если только приблизитесь ко мне.

Голос у капитана баркаса был зычный и басовитый. Самые крайние, толпящиеся почти на корме, и те услышали доходчивую и убедительную речь главаря.

281

— Ну, ясное дело, барышня! Кожа гладкая, белая. Лицом — чистая Дева Мария. Надо пособить. Надо!

Меня уложили в трюме в гамак, который капитан велел отдыхающему после смены матросу немедленно освободить. В трюме было достаточно темно, поэтому я рискнула приоткрыть глаза. Господин Квистад это заметил и неловко поздоровался, не забыв, однако, приподнять замусоленную по краям треуголку. Я была ещё настолько слаба, что в ответ смогла только опустить веки.

Помощник капитана озадаченно констатировал:
— Вроде бы живая, а как будто на ладан дышит.
— Замолкни, Ноздря! Откачаем, будет как новенькая. Веснушка! Из-под руки бравого капитана вынырнул мальчишка-юнга лет

14. Даже в полумраке было видно, что всё его плутоватое лицо засижено рыжими конопушками.

— Принеси из моей каюты початую бутылку рома. Да смотри не отхлебывай из неё по дороге, а не то будешь целый день сопли свои хлебать.

— Есть, капитан!
Мальчишку как ветром сдуло.
Ром решено было немного разбавить водой. Морские волки

делали это вздыхая. Капитан нацедил «микстуру» в чайную серебряную ложечку, которую для порядка перед этим облизал, и поднёс к моим бескровным губам.

В рот попало несколько капель, но даже от такого количества крепкого моряцкого рома я поперхнулась. Из глаз брызнули слёзы. Но всё это ерунда. Главное, что горячая волна, пробежав по гортани вниз до кончиков пальцев на ногах, оживила кровь и наполнила её живительной энергией.

— Вот, дьявол! До чего же крепкая дрянь, — выругалась я.

282

— Ожила! — радостно и удивленно воскликнул помощник капитана. Вся команда в ответ дружно заорала «ура!!!».

Мне не терпелось узнать самое главное.
— Где мы находимся, капитан?
— На «Жёлтой каракатице», барышня, — гордо заявил морской

волк.
— Что это за фьорд, капитан?
— Тронхеймфьорд, барышня. Мы направляемся обратно в

Тронхейм с грузом воска и мёда.
Так не бывает! У меня перехватило дыхание от сильного

волнения.
— А давно ли вы проследовали Норхольм?
— До Норхольма ещё миль двадцать, моя госпожа. Нам ещё

нужно кое-какой груз сбросить на берег для местных охотников. А завтра как раз пойдём мимо Норхольма, — капитан замялся и отвёл глаза в сторону.

Всё ясно! Хотят незаметно прошмыгнуть мимо таможни, которая располагается на пристани Норхольма. Хотят пройти без уплаты пошлины. Они контрабандисты! И хотя я, графиня Вендель-Эксберг, являюсь потомственным сборщиком пошлины для королевской казны и непримиримым борцом с контрабандой, я не буду привлекать их к ответственности. Более того, я подарю капитану своё меховое одеяло, которое он сможет с выгодой продать.

— Капитан Квинстад, я прошу вас вернуть мой челнок и высадить меня в маленькой бухте, не доезжая Норхольма. Вы можете смело проходить по фьорду без уплаты пошлины в сторону Тронхейма. Я родня местной сеньоры, и могу замолвить за вас и ваш баркас словечко. Благодарю вас, господин Квинстад!

283

— Дык…- попытался что-то объяснить помощник капитана, при этом шумно и смачно шмыгнув носом. Понятно теперь, почему его прозвали Ноздря.

Капитан Квинстад незаметно ткнул его под рёбра локтем. Помощник заткнулся.

— Мы вернём вам челнок, барышня. Но я сомневаюсь, хватит ли у вас сил доплыть до берега. Лучше мы вас прямо на пристани и высадим. А за содействие с таможней благодарствую, — без тени подхалимства ответил главарь контрабандистов.

Я опустилась на колени и поцеловала гладко струганные доски причала. После всего пережитого выразить радость возвращения домой иначе казалось мне святотатством.

Пристань была безлюдна и тиха. Это хорошо — можно просто посидеть и бездумно поглядеть на бирюзовые волны. Как бы мне хотелось, чтобы всё, что произошло со мной и моими товарищами на «мёртвом» озере, оказалось обыкновенным сном.

Никогда прежде я не возвращалась в родной Норхольм с таким тяжёлым сердцем.

Деревянный домик, в котором обычно сидели служащие таможни, был закрыт. В конюшне гулял сквозняк: лошадиные стойла пустовали. Ещё месяц назад это страшно бы возмутило хозяйку Норхольма. Как, извольте объяснить, мне добираться до замка?! Идти пешком целых две мили!! Я усмехнулась, вспомнив отвесный обрыв к реке, который мы с Бернаром пытались преодолеть с помощью кожаных верёвок.

Я поднялась на ноги. Лёгкое онемение чувствовалось теперь только в нескольких пальцах на ногах. Медленно, опираясь на толстую палку, но я всё же могла двигаться вверх по пыльной дороге. Представляю, какие круглые глаза будут у слуг, когда они увидят свою хозяйку в таком затрапезном виде. Эрна обязательно

284

сделает мне выговор, не страшась барского гнева. В груди тихо защемило. Как же я по вам по всем соскучилась!

Мне пришлось немало времени стучать в ворота тяжёлым железным кольцом. Наконец, на стук соизволили откликнуться. Незнакомый малый в потрёпанном кафтане с сонной и нелюбезной физиономией нехотя приоткрыл в воротах маленькую дверь и недовольно уставился на меня. Я палкой отогнала его со своего пути, разбираться с тем, кто он такой и почему ведёт себя так вызывающе неучтиво по отношению к хозяйке, мне было недосуг.

Я двигалась по направлению к дому, с неудовольствием отмечая появившиеся во дворе изменения. Поразительно! Стоило хозяйке уехать на несколько недель, как в замке воцарилось настоящее запустение. Эрна получит на этот раз сполна.

— Зачем сюда поставили эти грязные бочки? — бросила я на ходу незнакомому служке.

Служка растеряно трусил за мной. Рот его то и дело беззвучно приоткрывался – он видимо пытался оправдаться за чужие упущения, но не находил подходящих слов.

На парадное крыльцо моего дома вышел, горделиво выпячивая грудь, какой-то низкорослый, неприятный субчик, смахивающий на приказчика средней руки.

— Ганс! Ты зачем, безголовая скотина, пускаешь на двор вшивых бродяжек?- протявкал он по-немецки с голштинским выговором.

Ганс так и не обрёл дара речи и поэтому в ответ лишь пожал плечами.

От наглости недомерка я обомлела. Эта голштинская шелупонь, ничтожество, раздутое от важности, которое непонятно почему пустили во двор моего замка, смеет говорить обо мне в таком вызывающе небрежном тоне. Меня охватила праведная

285

ярость. Нахальный малый пробудил во мне приступ неконтролируемого гнева.

Я продолжала сжимать в руке палку. Вместе с ней я и поднялась на крыльцо. Чужестранец пронзительно, по-поросячьи заверещал, когда ему на голову и плечи обрушились крепкие удары палки. Он бросился бежать, прикрывая тощими руками макушку с полинявшим паричком. На его затылке торчал куцый грязно-белый хвостик, перетянутый дешёвой ленточкой. Хвостик мелко дрожал от страха как у напрокудившего дворового кота.

— Ганс! — истошно вопил недомерок. — Зови скорее констебля. Зови пастора. Меня убивают. А-а-а!!!

С неожиданной ловкостью мерзавец забрался на остаток крепостной стены и осмелел, потому что я не могла добраться до него и раздумывала, как бы его оттуда столкнуть.

— Тебя повесят на осине, мерзкая воровка! А для начала в колодки посадят. Без жратвы! Без воды!

Мерзавец погрозил мне тощим кулачком.

За моей спиной громко хлопнули ворота. Пожалуй, недомерок прав – без констебля здесь не разобраться. Я напоследок картинно погрозила палкой, а в следующий момент кто-то железной хваткой сковал мои руки и прижал их к спине. Палка упала на землю.

Голштинец сидел на крепостной стене и орал пронзительным фальцетом:

— Арестуйте её! Это воровка. Она забралась в замок и пыталась меня убить.

Мои ноздри уловили терпкий запах пота и хвои. Я попробовала вырваться из стальных объятий. Бесполезно. У местных лесорубов силы хоть отбавляй!

— Пусти меня, дубина тупая!

286

Я со всей силы лягнула здоровяка по коленке. Тот даже не шелохнулся. Он просто приподнял меня над землёй, дал некоторое время беспомощно поболтать ногами в воздухе и поставил перед носом пастора.

Мы с господином пастором давно недолюбливали друг друга. Служителю божьему многое из моих хозяйственных нововведений откровенно не нравилось. А больше всего его раздражала манера молодой хозяйки Норхольма делать всё только по собственному усмотрению, не советуясь с особой духовного звания. Настойчиво возражать господин пастор не решался, так как получал от меня на нужды кирхи немалые пожертвования, но каждый раз он демонстративно дулся, узнавая о новых проектах.

— Кто ты, заблудшее дитя? — елейным голосом спросил меня служитель церкви.

— Странный вопрос, господин Йенсен. Вы не узнаете вашу благодетельницу? Неужели туземное платье так сильно меня изменило?

Пастора явно не удовлетворил мой ответ.

— Я Кристина Доротея, графиня Вендель-Эксберг, — с намеренно фальшивым пафосом провозгласила я.

Со стены донёсся гнусный смешок:
— Ха! Тогда я — папа Римский.
Пастор взирал на меня с глубокой грустью и молчал. Его

молчание казалось мне надуманным.
— Я Кристина Доротея…- повторила я уже менее уверенно и

осеклась. У пастора грусть в глазах сменилась строгостью.
— Дитя моё, вот уже почти год как мы оплакиваем печальную

кончину незабвенной и всеми нами любимой госпожи Штолле. Мои брови взлетели вверх:

287

— Что?! Оплакиваете мою кончину? — мне хотелось громко засмеяться ему в лицо, но я сдержалась.

Пастор продолжал нудно гнуть своё:

— Дитя моё, что заставило вас пойти на такой неблаговидный поступок – назваться чужим именем? И зачем вы избили палкой достопочтенного господина Рильке, управляющего поместьем Норхольм, которое принадлежит юному графу Карлу Вендель- Эксберг?

Весть о собственной смерти я восприняла как дурную шутку, но слова «управляющий поместьем» резанули мне слух. Господи, что происходит? Я тряхнула головой, чтобы избавиться от этого откровенного бреда.

— Который, вы сказали, сейчас год, господин Йенсен?
— Хм… Согласно григорианскому летоисчислению 1783!
Мне стало по-настоящему дурно. Я не помню, как и сколько

плутала в Царстве Аида на маленьком судёнышке. Возможно ли, чтобы живой человек в состоянии глубокого сна проплавал в чреве Норвегии почти год? Это звучало слишком неправдоподобно! Ни один здравомыслящий человек на свете не поверит в это. А значит, мне уготована участь самозванки.

Мою растерянность пастор рассудил как смущение.
— Тебе следует признать свою вину, милочка, и раскаяться,

тогда суд смягчит тебе наказание.
Пастор сделал лесорубу знак рукой. Детина ослабил свою

железную хватку. Мои руки снова были свободны. Но я не собиралась сопротивляться. Новость, которую я узнала, лишила меня сил. Возбуждение сменилось апатией. Мне было безразлично, что меня считают самозванкой. Вернее, до меня ещё не дошёл истинный смысл моего положения. Я вернулась к жизни, чтобы потерять всё, что мне дорого – дом, семью, положение в обществе,

288

средства к существованию, титул, собственное имя и главное – Норхольм!

— Скажите, господин пастор, вернулась ли экспедиция Густава Браге в Норхольм?

Наконец-то, лицо пастора из неподвижной маски превратилось в обычное человеческое: брови поползли вверх и лоб смялся в гармошку.

— Откуда тебе известно об экспедиции господина Браге?
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Экспедиция вернулась год тому назад.
Как же этот человек любит испытывать терпение и терзать

полунамёками своих собеседников!
— Да, не все участники, к сожалению, вернулись живыми.
— А капитан Свендсен?
— А что капитан Свендсен? Уехал в Копенгаген, прихватив с

собой этого развязного юнца. Как бишь его?
— Эмиль Эвертсон, — подсказала я и выдохнула из груди

ноющую боль, растравленную предчувствием утраты. Слава Всевышнему! Кристиан жив!

Пастор более пристально вгляделся в моё лицо.

На дне его непроницаемых, бесстрастных зрачков плеснулось сомнение.

— Ты и, правда, немного похожа на госпожу Штолле.

— Я не похожа, я и есть Кристина Доротея Вендель-Эксберг, мадам Штолле, достопочтенный отец настоятель.

— Ты могла подслушать в трактире разговоры моряков, которые принимали участие в экспедиции.

— Я знаю обстановку каждой комнаты в замке и устройство кладовки в подвале замка. Я знаю устройство вашего дома, господин пастор…Об этом ни один моряк знать не может!

289

Пастор оставался по-прежнему безучастным. Былое оживление вновь сменилось отстранённостью.

— Вы учили меня читать по Библии, пока не приехала фру Даллен… Когда мне было семь лет я разозлилась на вас за то, что вы запретили давать сладкое после обеда, и запустила в вас распятие, которое лежало на раскрытой Библии. У вас остался под бровью маленький шрам.

Пастор невольно прикоснулся к пострадавшей брови. В глазах его появились признаки смятения.

— Моряки в трактире могут такое рассказать первой встречной? — горько усмехнулась я.

Пастор сурово свёл брови и отвернулся.

— Констебль во всём разберётся. За ним уже послали. А пока придётся посидеть взаперти, милочка.

— Вы совершаете большую ошибку и ответите за неё перед Королевским судом, господин Йенсен, — закричала я вслед уходящему священнику.

Меня заперли в подвале собственного дома. Угроза фру Даллен, моей бывшей гувернантки, позвать пастора и попросить у него позволения посадить меня в подвал сбылась.

В детстве я побаивалась подвала. Крысы, пауки, тёмные сырые углы вызывали во мне трепет. Сейчас мне не было дела до милых детских страшилок. Человеку, который провёл долгие месяцы в кромешной темноте, подвальный мрак – не беда. Меня пугало другое – дата, которую назвал пастор. Возможно, он оговорился? Но если это так, где же Эрна и все остальные? Почему меня не узнают? Я давно не смотрелась в зеркало. Неужели я действительно так сильно изменилась за время, проведённое на плоскогорье? Я подурнела? А может быть постарела?

Я принялась, что есть силы колотить в закрытую дверь.

— Эй, кто-нибудь! Принесите мне зеркало. В ответ за дверью злорадно прокричали:
— На виселицу и так сойдёт. Лахудра!

Снова потёмки. Снова непроглядный мрак обступает меня со всех сторон. Мои тюремщики не дали и крохотного огарка свечи. Но ничего. Я смогу найти масляную лампу и вслепую. Она должна висеть справа от двери. Огниво, как всегда, при мне. Скорее разогнать ненавистную тьму. Свет лампы как свет надежды будет поддерживать меня в этот трудный час. Я должна придумать, как выпутаться из этого чудовищного переплёта.

Когда дверь в подвал открылась, на пороге в светлом проёме возникла сухопарая фигура пастора. Губы его тряслись от гнева.

— Лгунья! Ты, оказывается, заодно с бандой контрабандистов, которые собираются ограбить замок. Пастухи видели, как тебя высадили из разбойничьего баркаса на пристань Норхольма.

Каменные своды подвала гремели от громоподобных звуков голоса духовного пастыря.

— Будет вам пугать бедную девушку, господин пастор! Дайте лучше пройти, — раздался спокойный женский голос.

В подвал спустилась Эрна. Она исполнила мою просьбу и, несмотря ни на что, осталась в Норхольме!

— Госпожа Кристина!! – закричала моя экономка и схватилась за сердце. Лицо её было искаженно судорогой от сильного волнения. Она как будто увидела приведение.

Несчастная женщина отпрянула от меня в сторону и несколько раз истово перекрестилась.

— Слава богу! Милая Эрна, ты меня узнаёшь? Успокойся, я живая.

Бывшая экономка тупо повторила за мной:
— Живая… Живая!!!.. Вернулась наша лебёдушка!

290

291

Эрна кинулась ко мне и по-бабьи вплеснула руками. В глазах больше не было суеверного страха, одна лишь плещущая через край радость. Не прошло и мгновения, как она уже с укором оглядывала моё платье:

— Господи! Да вы вся в паутине.
Эрна с возмущением посмотрела на пастора.
— Как же так можно, ваша милость?! Благородную даму под

замок… в подвал…
— Фрёкен Нильссен, вы уверены, что эта женщина не

самозванка? — строго спросил бывшую экономку пастор.
— И думать нечего. Я свою хозяйку узнаю в любом платье. Пусть на ней и лохмотья, а стать-то прежняя! Породу грязью не сведёшь, словно бородавку. Вот что, господин пастор! Заберу-ка я госпожу Кристину пока к себе. Ей помыться с долгой дороги надо

да отоспаться.
Пастор не желал сдавать свои позиции.
— Вы приплыли в Норхольм на баркасе? — продолжал допрос

неугомонный пастырь. Меня порадовало произнесённое им как само собой разумеющееся «вы».

— И да, и нет. Контрабандисты подобрали челнок, в котором я находилась в бессознательном состоянии. Поэтому вряд ли я смогу внятно объяснить, как оказалась в Тронхеймфьорде. Я помню очень смутно, как сквозь сон, что меня вместе с челноком несла подземная река.

— Всё это весьма странная история…- хмуро обронил пастор.- Вам придётся поехать с констеблем в Берген. Экономка вас признала, а вот признает ли господин Штолле?

Я повеселела.

— Я могу сказать господину Штолле, где спрятана родовая графская печать.

292

— Напрасно вы на это надеетесь. Печать нашли практически сразу… Поймите, сударыня, ваша ситуация не располагает к веселью. «Де юре» вы признаны умершей. А я отслужил по вам панихиду, — пастор сделал многозначительную паузу. — Даже если графиня Вендель-Эксберг оказалась «де факто» жива, есть специальная юридическая процедура, которая проводится для признания данного факта. Господин Штолле теперь является опекуном вашего имущества. Он должен подтвердить, что вы – это вы, то есть его законная супруга … Вам потребуется очень хороший адвокат для ведения дела в суде.

— Муж, конечно же, меня признает. Как может Эдгар меня не признать?!

Не сговариваясь, и Эрна и пастор в ответ уставились носами в пол.

Целый год я добиралась домой. А оказалась, что дома у меня больше нет. И вот теперь меня, сирую и босую, приютила в своём маленьком доме бывшая экономка.

Эрна, как все слуги, жила раньше в Норхольме, в отдельной комнате. Собственный домик – это её золотая мечта, которая, по- видимому, осуществилась.

Домик оказался добротным, но ужасно тесным. Лохань с водой пришлось поставить посреди единственной комнаты, которая служила Эрне и спальней, и столовой. Из украшений в доме было одно лишь распятие, висевшее над узкой кроватью. Эрна всегда отличалась скрупулёзной чистоплотностью и честностью. Если другие слуги уносили из замка чуть сколотую и приготовленную на выброс фарфоровую посуду или чуть потрёпанное постельное бельё, то бывшая экономка всё приготовленное мной на выброс честно относила в мусорные корзины. Видно поэтому полки в её доме были почти пусты.

293

— Всё наладится, госпожа Кристина, — Эрна налила в горячую воду щёлок и добавила мыльный корень, который разросся по берегу норхольмского пруда. Я сидела, разомлевшая от горячей воды, в широкой лохани. — Главное, что вы живы. Жаль капитан Свендсен не дождался вас.

Эрна намылила мою голову куриными желтками.

— Вернулись они в Норхольм злые как черти. Привезли с собой длинный деревянный ящик, похожий на гроб. Капитан Свендсен велел его поставить в подвал и никого из слуг к нему не подпускал. Не знаю, что там такого уж ценного было… Уж как он горевал. Все собирался назад к проклятому озеру – вас искать. Господин Эмиль его отговаривал. Так они и препирались почти три месяца. Господин Эмиль всё про королевскую службу капитану твердил. Говорил, что король сильно разгневается. Понятно, какой король. Эх, жаль, я констеблю всё не рассказала. Шастают по нашим горам как у себя дома! А пастор наш объявил, что собирается отслужить панихиду по без вести пропавшим членам экспедиции. Капитан Свендсен чуть с кулаками на него не набросился, а потом пропал на целых два дня. Вернулся чумной какой-то. Глаза блестят, трясёт всего как в лихорадке, рот то и дело кривится не то от нервов, не то от радости. Говорит мне по секрету, что вы будто бы живы. Что, мол, вернётесь, когда ваша матушка пожелает вас отпустить. Он от горя точно бредить стал. Не хотел уезжать из Норхольма и всё тут, постоянно твердил – она живая! Сердцем чуял…

Эрна окатила меня чистой водой и бережно завернула в льняную простыню.

— Потом явился этот …господин Рильке. Арендную плату задрал. Мало того, ещё придумал посреди полевых работ обязательные работы в поместье назначать. Забор он вздумал

294

новый из булыжников класть! Сам тщедушный, мужикам нашим чуть ли не по пояс, а туда же — гонор свой выставлять. А уж когда он запретил в декабре ехать на тресковую путину, тут народ и не сдюжил – побежал из поместья. Почитай несколько десятков семей съехало за год. Вовремя вы вернулись, госпожа Кристина. Этот немец через год поместье точно бы по ветру пустил.

Она напомнила мне заботливую няню Берту. В теле разлилась истома, веки сами собой опускались на глаза.

— Господин Эдгар, конечно, очень рассердился на вас, госпожа Кристина. Но ведь вы ему жена и мать его детей. Как можно вот так взять и вычеркнуть человека из жизни? Не по-людски это!

Я слушала Эрну сквозь дрёму. Конечно, я очень виновата перед мужем. Мы редко ссорились, потому что, как правило, Эдгар признавал за мной право на собственное мнение. Я считала своего супруга незлобивым и отходчивым человеком. Стоит мне мягко взять его за руку и сказать, как я горжусь им, и все углы между нами станут округлыми.

Я сладко зевнула. Что ж, в Берген так в Берген! Давненько я не посещала этот славный торговый город. Помиримся с Эдгаром и вместе с детьми пройдёмся по торговым рядам. Они в Бергене знатные. Я заснула на узкой кровати своей экономки с лёгким сердцем.

Господин пастор решил ехать в Берген вместе со мной. Думаю, он на это решился из недоверия к констеблю. Констебль сразу узнал меня и любезно приподнял шляпу в знак приветствия. Это заставило пастора хмуриться ещё сильнее, чем накануне.

В Берген мы отправились в обычной почтовой карете. Когда мы прибыли в этот процветающий торговый город, было раннее свежее утро.

295

Дом господина Штолле поразил меня своей скромностью. Он скорее походил на жилище зажиточного горожанина, чем на дом супруга знатной особы. Ни палисадника, ни высокого парадного крыльца.

Обитатели дома только-только начали просыпаться. Нам открыла дверь заспанная горничная.

— Скажите, милочка, проснулся ли господин Штолле?

— Навряд ли, мой господин. Перво-наперво госпожа Марта спускается в кухню за кофием. А потом уж я несу к ним в спальню кувшин с водой и полотенца. Но кофе кухарка ещё и не ставила на плиту.

— Понятно. Пойди, пожалуйста, к кухарке и скажи ей, что приехал пастор Йенсен из Норхольма.

Так значит, Эдгар недолго пребывал в роли вдовца! Быстро же он утешился. Интересно, на кого он променял жену-аристократку, бессердечный?

Мы с пастором и констеблем переминались с ноги на ногу, толпясь в небольшом вестибюле. На верхний этаж вела красивая лестница с нарядной балюстрадой. Дань воспоминанию о былой роскоши. Верхние ступени почти сливались с потолком, потому что вестибюль был невысок. На ступеньках сначала появились ноги в знакомых домашних туфлях с помпонами, а потом показалась раздобревшая фигура господина Штолле. Эдгар стал похож на процветающего бюргера с чванливо выпирающим вперёд животом. Он тотчас же узнал меня.

Это было понятно по тому, как господин Штолле изменился в лице и замер на ступеньках. Но его замешательство длилось не долго. Эдгар быстро взял себя в руки и недовольным голосом спросил:

— Чему обязан, господин пастор?

296

Пастор любезно раскланялся и для начала извинился за слишком ранний визит.

— Эта женщина утверждает, что она ваша жена и зовут её Кристина Доротея Штолле. Вы можете это подтвердить, господин Эдгар?

Эдгар покраснел и коротко тявкнул:
— Нет!
Я впилась глазами в его побагровевшее лицо. Он не отрывал

глаз от помпонов на своих дурацких туфлях.
— Господин Штолле, я прошу вас более внимательно посмотреть

на эту женщину.
Эдгар сорвался и заорал:
— Я не знаю эту женщину. Я не понимаю, господин пастор,

зачем вы привели её в мой дом. Моя жена умерла! Умерла!!
Я была потрясена не его ответом, а той враждебностью и ненавистью, с которыми он говорил. Я вскрикнула и закрыла лицо

руками, чтобы никто не увидел глубины моего разочарования.
В доме, приглушенные стенами, зазвенели детские голоса. Дети проснулись и устроили обычную утреннюю возню. Я не

удержалась и, что было сил, закричала:
— Карл!..Лизи!..Эрик!!..Мама вернулась!
Констебль схватил меня за руки, чтобы не дать мне взбежать по

лестнице.
Первым на лестнице появился мой старший сын Карл. Лицо

мальчика было сильно взволновано. Путаясь в полах длинной ночной сорочки, он бежал ко мне. Отец попытался его удержать, но мальчик легко выскользнул из его неуклюжих рук и бросился ко мне, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.

Карл первое мгновение жадно вглядывался в моё лицо, не веря тому, что видит.

— Маменька! Любезная моя, неужели это вы?

Не дожидаясь объяснений, ребёнок прижался к моей груди. Я упала перед сыном на колени. У самого моего уха билось как пойманная рыбка маленькое любящее сердце. Неловкими руками сын гладил меня по голове.

Лизи накинулась на меня со спины, глотая мгновенно брызнувшие слёзы, и громко хвастаясь окружающим:

— Матушка…ненаглядная… вернулась!

Но весь этот взволнованный и трогательный переполох перекрыл пронзительный панический крик:

— Госпожа Кристина!!!

Кричала экономка Марта, служившая раньше в нашем доме в Тронхейме. Одетая в шёлковый шлафрок с накрахмаленным кружевным чепцом на голове, она производила впечатление женщины, у которой в жизни появился состоятельный друг. Довольство излучали и два её белых подбородка. А вот лицо было некрасиво перекошено от ужаса. Марта увидела пастора и кинулась к нему. Она бухнулась перед ним на колени и, в порыве глубокого раскаяния, затараторила:

— Господин пастор, не по собственной воле впала в грех прелюбодеяния. Всё он – злодей! Обольстил, жениться обещал. Я, женщина простая, доверчивая, поверила…

Господи! Ну почему жители Бергена говорят всегда так быстро и громко, словно они немного тугие на ухо.

Эдгар сплюнул себе под ноги и бросил беззлобно:
— Дура!
Мне было не до них. Насладившись запахом и близостью

старших детей, я уже с беспокойством поглядывала на лестницу. — А где малыш Эрик? Он ещё не проснулся, да?

297

298

Старшие дети сразу погрустнели. Лиззи, более чувствительная, чем её брат, опять начала всхлипывать:

— Мамочка, маленького Эрика больше нет с нами.
— Что значит — нет?
Эдгар отвлёк нас от важного разговора. Он решил

ретироваться. Поднимаясь обратно на второй этаж, мой муж сгорбился, помрачнел и вдруг заявил дрожащим от ненависти голосом, обращаясь только ко мне:

— Детей я тебе не отдам!
Ему в ответ раздался одобрительный молодой голос:
— Вы правы, господин Штолле. До выяснения всех

обстоятельств этого деликатного дела ни один адвокат не рекомендовал бы вам расставаться с детьми.

Голос произвёл волшебное действие. Все вдруг замолчали – дети перестали всхлипывать, Марта истово каяться, пастор её увещевать, Эдгар скрипеть зубами и метать глазами в мою сторону молнии.

Молодой человек в сером судейском платье вышел вперёд и учтиво, без заискивания поклонился.

— Позвольте представиться — Арно Стринберг, адвокат.
Пастор оживился и, оставив грешницу, подтвердил:
— Да-да, это молодой, но очень способный адвокат. Я надеюсь,

что он поможет распутать весь этот замысловатый клубок недоразумений и восстановить мир в таком почтенном семействе.

Адвокат тут же принялся за дело.

— Нехорошо, юные господа, — обратился он к детям. — Нехорошо являться к любимой матушке такими растрёпами. Вам следует переодеться и умыться.

Арно Стринберг весело погрозил пальцем и подтолкнул детей к гувернантке.

299

— Матушка, мы скоро вернёмся. Вы не сердитесь на нас? — Карл с беспокойством заглянул в мои глаза, но увидев, что я совсем не сержусь, послушно последовал наверх.

Мне напротив, хотелось удержать его и Лизи, чтобы они объяснили, где их младший брат Эрик. Это же мог сделать и их отец. Но Эдгар исчез.

— Мадам, вам необходимо немедленно покинуть дом господина Штолле, — обратился ко мне адвокат. Лицо его больше не светилось жизнерадостной улыбкой, а напротив, выражало строгость и крайнюю озабоченность.

— Я никуда не уйду, пока не узнаю, где мой младший сын Эрик, — упрямо твердила я. — Пусть господин Штолле объяснит мне, что с ним.

Эдгар снова появился на лестнице. На этот раз не с пустыми руками. Он положил на край балюстрады тяжёлое кремниевое ружьё. Стрелок он был замечательный, но, от нетерпения или раздражения, нажал на курок не целясь. Грянул выстрел. Деревянная панель за моей спиной разлетелась в щепки. Эдгар тут же принялся перезаряжать ружьё. На это требовалось время. Я словно превратилась в соляной столб и застыла на месте. Я знала – следующая пуля попадёт в цель. Но спасать свою жизнь я была не в состоянии. На моих глазах пастор проявил недюжинное проворство. Он бросился вперёд и выбил тяжелое ружьё из рук хозяина дома. От рывка назад я качнулась — кто-то резко дёрнул меня за руку. Мои ноги сами собой понесли меня к распахнутой входной двери.

Арно Стринберг поспешно и неучтиво втолкнул меня в тёмный неприметный экипаж. Возница щёлкнул кнутом, и лошади рванули с места.

300

— Остановитесь! Я должна вернуться и узнать, что с моим ребёнком.

— Ваш сын Эрик умер, мадам, — будничным голосом сообщил мне адвокат. — Этой зимой в Тронхейме умерло много детей. Мы не можем задерживаться. Вас могут арестовать. Пока господин Штолле не опомнился, вам нужно бежать в Данию.

Этот молодой человек говорил о случившемся так непростительно сухо и равнодушно.

— Отвезите меня к кирхе. Мне необходимо исповедаться. Я знаю, Господь не простит меня. Но, возможно, моё покаяние поможет моим детям.

— Похвальное религиозное рвение, мадам. Но вы не отдаёте себе отчёт в том, что происходит…

— Нет, молодой человек, это вы не отдаёте себе отчёт в том, что случилось. У вас, по-видимому, каменное сердце. Я предпочла бы остаться в вестибюле дома господина Штолле и быть им застреленной, чем испытывать эту невыносимую боль от потери любимого дитя. Я хочу покаяться в своих грехах для того, чтобы Господь не покарал моих старших детей. Что со мной случится потом, мне уже абсолютно всё равно. Велите вознице ехать к церкви. Если вы этого не сделаете, я выброшусь на ходу из экипажа.

Арно Стринберг слушал меня внимательно и не перебивая. Как видно, моей угрозы он не испугался и связывать меня по рукам и ногам не собирался. Когда молодой адвокат вновь заговорил, в его голосе было больше человеческой теплоты, чем профессиональной строгости.

— Мы обязательно остановимся у храма, госпожа Кристина. Но позже. Поверьте, я глубоко сочувствую вашему горю. Простите мою сдержанность, которая могла вам показаться

301

бесчувственностью. Я привык держать свои чувства и эмоции под контролем. Этого требует моя профессия. Своё сочувствие я проявляю иначе – защищая моего клиента от опрометчивых порывов. Я, как и другие ваши друзья, не хочу, чтобы над вами свершилась чудовищная несправедливость.

— Чудовищная несправедливость? Какое значение она имеет после известия о смерти моего сына? Не беспокойтесь, я не стану выпрыгивать на ходу из экипажа… Я так рвалась из туземного плена к прежней жизни. Я не понимала, что после моего опрометчивого отъезда в экспедицию, больше не будет прежней жизни. Всё, что происходит – справедливо, метр Стринберг. Это воздаяние свыше. За прелюбодеяние, за нарушение материнского долга… за дерзость в желании прикоснуться к тайнам божественного творения.

Вряд ли молодой адвокат понял хотя бы десятую часть из того, что я сказала.

— Многие ваши знакомые в Тронхейме потеряли этой зимой детей. Но ни одной матери не пришло в голову сводить счёты с жизнью. Напротив, несколько ваших приятельниц уже ждут пополнения в семье. Вы нужны вашим старшим детям. Бог даст, родятся другие малыши.

Молодой человек смотрел на меня с унизительным сочувствием. Я сидела неподвижно. Я всё поняла про свою теперешнюю жизнь. Я приняла решение и поэтому больше не билась в истерике. Прыгать на ходу – какое ребячество! Всё что мне осталось в этой жизни – это честь. Ни дома, ни семьи, ни титула – только честь. Сберечь её – мой последний долг. Поэтому я не стану лить слёзы и причитать перед посторонним человеком. Я буду думать о том, что скоро воссоединюсь со своим белокурым

302

ангелом. Скоро не значит — немедленно. Чаша горя, которая мне определена, должна быть выпита до последней капли.

— Госпожа Кристина, я родился в семье бедняков. У меня есть сестра и брат. Это те, что выжили. Родители не учили нас грамоте, потому что и сами не умели читать и писать. Я научился грамоте в приходской школе. Я страшно полюбил читать. О, какое это наслаждение – перелистывать отпечатанные на белой бумаге страницы! На каждой – открытие. Благодаря книгам я узнал, что есть римское право и юриспруденция. Защита справедливости представлялась мне самым благородным и достойным делом в человеческой жизни. Но у моей семьи не было денег, чтобы отправить меня учиться в Германию. Моей мечте не суждено было сбыться, потому что я бедняк… норвежский бедняк.

Его было интересно слушать. Он был хорошим рассказчиком. Он говорил на красивом литературном норвежском языке. Мне было приятно слышать грамотную родную речь. Она меня успокаивала.

Экипаж больше не ходил ходуном от бешеной скачки, он мирно катил по почтовой дороге.

— Но, как видите, на мне судейское платье. И это благодаря вам и вашей библиотеке, госпожа Кристина. Я не вылезал из вашей библиотеки, пока не выдержал экзамена по юриспруденции. Сначала я стал помощником нотариуса. А теперь я член Королевской гильдии адвокатов. Вы помогли не только мне. Таких парней, как я, наберётся не один десяток. Мы — патриоты Норвегии, и мы не позволим обижать Розу Тронхейма. Вы нужны нам. Вы нужны Норвегии. Вы даже не представляете, сколько людей на вашей родине восхищаются вами и любят вас. Вместе мы обязательно победим.

303

Это было и глупо, и умно одновременно. Глупо считать меня, бывшую графиню, чуть ли не знаменем всех патриотов Норвегии. Умно льстить даме, у которой не осталось при себе даже сменной пары белья.

Этот судейский не похож на своих собратьев, энергичных молодых людей — представителей третьего сословия, которые наводнили в последние годы улицы Тронхейма. Те, как правило, дурно одеты, вытирают носы и губы рукавом, но весьма самоуверенны.

Этот малый одет по столичному, не сплёвывает табачную жвачку себе под ноги. Он полон сдержанного достоинства. Но его выдаёт круглая, сутулая спина – спина работяги. Его пальцы испачканы чернилами, которые ему не смыть до конца дней своих.

— Как получилось, что вы так вовремя оказались в доме господина Штолле, мэтр Стринберг?

Молодого человека задел мой ироничный тон.

— Моя задача как профессионала в том и состоит, чтобы появляться вовремя, — бросился оправдываться он. — Меня наняла баронесса Штраль по рекомендации пастора Йенсена. Господин Штолле поспешил объявить, что графиня Вендель-Эксберг мертва. Теперь он является опекуном своего старшего сына Карла, к которому переходит титул и все права на земли и имущество графства. Господин Штолле имеет большой вес и уважение в Тронхейме. Он может попросить любого нотариуса в городе подписать соответствующую бумагу, и в Норвегии никто не посмеет подвергать её сомнению. Никто, кроме родственников графини Вендель-Эксберг. Ваша родная тётя, баронесса Штраль, обратилась в Королевский суд Дании с иском о признании опекунства господина Штолле недействительным и с просьбой о назначении её опекуншей юного графа и его имущества. Это дело

304

практически решено. Решения судьи города Тронхейма де юре недействительны, поскольку дела о наследстве титулованных особ находятся в компетенции исключительно Королевского суда. Я позволю себе дать вам один совет, госпожа Кристина. Восстановление ваших законных прав на титул и имущество после официального заявления вашей родственницы о том, что вы живы, займёт немало времени. Будет лучше, если баронесса Штраль на этот период получит статус опекуна.

Я сардонически усмехнулась, что не осталось незамеченным адвокатом моей тётки.

— В отличие от господина Штолле баронесса будет беречь ваше состояние, а не катастрофически его разрушать. Она получит право забрать ваших детей к себе. Вы будете жить вместе с ними…Почему вы настроены скептически?

— О, вы ошибаетесь, мэтр Стринберг! Никакого скепсиса нет и в помине. Моя тётушка, наконец-то, добьётся своего.

— Как только я получил письмо от пастора Йенсена, я тут же послал скорохода в Копенгаген. Я уверен, родственники в Дании встретят вас тепло.

Сколько мы не виделись с Эммой? Десять лет! За это время я стала другим человеком. Уверена, то же самое произошло и с баронессой Штраль.

В молодости барон Штраль не страдал болезненной скупостью, скорее наоборот. Парадный фасад его особняка, построенного в стиле голландского ренессанса, отличался расточительной роскошью. Я как истинная провинциалка оробела при виде всех этих архитектурных излишеств: ажурных лёгких башенок, высоких стрельчатых окон, рыцарей в доспехах.

305

Войти в красивый, богатый особняк сразу по приезде я не решилась. Арно Стринберг пошёл сообщать новость о моём прибытии один. Меня также удерживал страх. Вдруг тётка заявит, что не знает, кто я такая. Просто из желания отплатить за прошлые огорчения. Зачем я ей теперь нужна? Она добилась своего – графство у неё в руках.

Баронесса Штраль сильно нервничала, требовала, чтобы побыстрее открыли дверцу кареты и спустили ступеньки. Я высунулась из кареты, не поднимая глаз, словно провинившийся ребёнок. Несколько секунд для меня длилась мучительная пауза. Первым опомнился Адольф:

— Не прячьте глаза, плутовка. Я знаю, это вы стащили из вазочки марципаны. Вам, милая Кристина, не обмануть дядюшку Адольфа.

Адольф и не думал грозить пальцем, а просто предложил мне свою руку. Я боязливо взглянула ему в лицо. Он сильно изменился. Из очаровательного юноши с прелестным румянцем на свежих щеках он превратился в мужчину с заурядным, слегка помятым лицом.

У тётки от волнения на щеках выступили некрасивые красные пятна.

— Это ужасно! — воскликнула Эмма, увидев после десяти лет разлуки повзрослевшую племянницу. — Кристина, ты одета как простая горожанка. Но какая пикантная бледность!

Я ощутила жалость к постаревшей даме в домашнем салопе, разглядев сетку морщин вокруг её глаз.

Баронесса Штраль разразилась гневной тирадой по поводу зятя:

— Негодяй! Проходимец! Ещё и детей грозится не отдать. Да кто он такой? Пёс безродный – вот кто.

306

— Эмма, ты забываешь, что Эдгар дворянин и он ни в чём не виноват.

— Дворянин во втором поколении – смешно! Пусть только попробует не отпустить детей… Где были мои глаза?

Ай да мэтр Стринберг! Ничего не рассказал об устроенной Эдгаром стрельбе. Мне стоит присмотреться к этому судейскому повнимательнее.

— Кристина, — тётка недовольно сморщила нос, — тебе следует серьёзно заняться гардеробом. Завтра же мы поедем в модный салон.

— Ты права, мне следует сменить платье.

В чёрном, наглухо застёгнутом шёлковом платье и густой чёрной вуали я чувствую себя, как в непроницаемом коконе. Я наедине со своим горем. Я пестую его, ублажаю, поливая слезами. Горе постепенно пухнет, раздаётся вширь…

— Милая моя, в таком глубоком трауре подобает присутствовать на похоронах, — журит меня тётка. — В Дании не принято так эксцентрично выражать свои чувства.

— Тётушка, прости мне моё упрямство. В этом платье мне легче переживать своё горе. Мне ничего не нужно, только бы сидеть в кирхе в дальнем углу и читать молитвы…

Сегодня Эмма приехала в церковь вместе со мной, держа в руке две чудесные чайные розы.

— Пойдём, милая, я кое с кем тебя познакомлю.

Маленькое мраморное надгробие, на котором указано лишь имя «София», рядом с ним точно такое же с именем «Эльза». Два маленьких ангела, сидящих друг напротив друга, скорбно наклонили кудрявые головки.

Эмма опустила на каждую из плит по одной розе.

307

— Знакомься – это твои двоюродные сестры. Одной не было и двух недель от роду, второй — два года с половиной.

Меня как будто обдало могильным холодом изнутри. Я поневоле вздрогнула.

— Ты… у тебя…

— Да-да, у меня и Адольфа были две незаконнорожденные дочери. Ты теперь взрослая девочка и сама знаешь, что если мужчина и женщина спят в одной постели, от этого порой родятся дети.

Эмма заботливо смахнула сухие листья с надгробий.

— Я всегда хотела воспитывать девочек. Это для меня привычней как-то.

Эмма печально помолчала рядом с дорогими ей могилками.

— К ним я, по крайней мере, могу приходить, когда захочу,- с горечью призналась она.- А вот своих сыновей я могу видеть только издалека и не каждый день… Не делай, пожалуйста, такие круглые глаза. Ты не ослышалась. У нас с Адольфом двое сыновей и оба, слава богу, — живы и здоровы.

— Но…

— Ты хочешь узнать, где они? Давай присядем на эту скамью рядом с кипарисом.

Эмму потянуло на откровенность. Я не стала её останавливать. Не так часто она открывала мне свою душу.

— Господин Адольф бывает у меня почти каждый день. Его маман ничего не может с этим поделать. Дурнушка жена мудро делает вид, что не знает, где он пропадает. Она раз в два года исправно рожает ему по ребёнку. На что ей жаловаться? Супруг исправно исполняет свой долг. Беда в том, что у неё рождаются одни девочки. Пять дочерей! Настоящий цветник. Свекровь мечтает о наследнике. Она одержима внуками. Из шести её

308

собственных детей выжил и вырос один Адольф. Как ты думаешь, что лучше — отдать внебрачного ребёнка в сиротский дом или в приёмную семью? Моя названная свекровь оказалась энергичной и предприимчивой дамой. Узнав, что я в очередной раз беременна, она пригласила меня погостить в шотландском поместье у своих родственников, где уже наслаждалась местными видами беременная жена Адольфа. У меня родился сын. У супруги Адольфа — дочь. В Данию вернулась счастливая мать двойни. Кристина, никто не запрещает мне приходить в дом Адольфа и общаться с сыновьями. Я сама себе это запретила. Это адская мука, моя милая, слышать, как твои родные дети называют мамой чужую женщину.

Я была потрясена её признанием.

— В последнее время среди высокородных дам Копенгагена установился обычай брать в семью сироту, ребёнка своих дальних родственников. Казалось бы, что за удивительное благородство! Правда, бросается в глаза некоторое сходство, иногда слишком явное, с одним из завсегдатаев будуара знатной дамы. Не знаю, которая ложь чище…Знаю одно – если ты родилась женщиной, имей мужество сносить ужасные вещи: ложь окружающих, измены любимого человека, смерть любимого чада. Не позволяй себе распускать нюни. Люби…рожай… Если слишком душит обида из- за измены сердечного дружка – с лёгким сердцем наставляй рога. Да-да! Главное — живи! Живи!! Радуйся жизни! Во время Страшного суда будет возможность покаяться во всех грехах. Кристина, пора сменить похоронное рубище на нормальное платье. Приколи на отворот рукава узкую чёрную ленточку в знак скорби… И продолжай жить!

Эмма разгорячилась. Её голос звучал неприлично громко и бодро посреди скорбной тишины.

309

— Завтра, моя дорогая, мы едем на прогулку к Королевскому дворцу смотреть смену караула. Эти гвардейцы такие красавцы в своих высоких медвежьих шапках. А ещё мы непременно зайдём с вами, милая фройляйн, в Венскую кондитерскую.

При желании тётка может уговорить и китайского императора зайти в кирху. Пожалуй, она права – ни к чему кричать о своём горе во весь голос. Это моё горе. Я спрячу его глубоко внутри. Действительно, можно надеть скромное городское платье и нашить поперёк рукава чёрный кант. Не стоит устраивать траурным нарядом переполох в Королевском географическом обществе, которое я собираюсь посетить на днях.

Наш старый король очень увлекался естествознанием и слыл одним из самых образованных людей своего времени. Географическому обществу он подарил великолепный городской особняк.

У меня после экспедиции остались две вещи. Одна из них – медальон из слюды на кожаном шнурке, вторая – пухлая от записей кожаная тетрадь. Украшение подарила мне статная туземка. Тетрадь при расставании мне вручил капитан контрабандистов – она лежала в складках норкового покрывала. В кожаной тетради были путевые заметки профессора Браге. Я намеревалась отдать их в Королевское географическое общество. Где ещё смогут достойно оценить научные откровения маститого учёного?

Медальон из слюды был теперь моей единственной собственностью, и единственным доказательством моего пребывания на затерянном плоскогорье, где происходят странные небесные явления.

Меня принял учёный секретарь. Признаться, я совсем по- другому представляла себе такого чиновника. Вертлявый малый с

310

золотой серьгой в ухе больше походил на светского повесу, чем на серьёзного человека, ведущего бумажные дела столь почтенного заведения.

— Прошу вас, фройляйн, присаживайтесь в кресло. Очень рад. Не изволите ли чашку кофе? Хотя, между нами, в Венском кафе кофе варят на много лучше. А вот у мадам Трюффо подают чудесные пирожные с кремом.

— Я пришла не за булочками, сударь. Во время экспедиции у меня в поместье останавливался профессор Браге, — начала я излагать суть дела.

— А! Вы по поводу неоплаченного фуражного сена.
— Да нет же… я по поводу путевых записок профессора.
— Ни чем не могу помочь. Вы сможете предъявить свои

претензии, когда профессор вернётся из Гренландии. Большую часть расходов экспедиции он берёт на себя сам. Географическое общество оплачивает лишь аренду научных приборов, мадам, — секретарь расплылся в идиотской улыбке.

Странный тип. Я не стала объяснять этому пустопорожнему болтуну, что Густав Браге без вести пропал. Возможно, он вообще не знает, кто такой профессор Браге.

— Вы что-то сказали про путевые записки профессора. Что конкретно вы имели в виду?

— Я конкретно имела в виду последние записи, сделанные профессором во время путешествия по Северной Норвегии.

Секретарь тут же изменился в лице. Пародия на светскую любезность сменилась сосредоточенностью полицейского. Идиотская улыбка мгновенно сползла со слащавого лица.

— Вы принесли записки с собой? — вкрадчиво поинтересовался секретарь, при этом буравя меня колючим взглядом.

311

— Я собралась сегодня зайти в шляпный салон, а тетрадь – она такая толстая. Её никак не засунуть в ридикюль. Я попрошу своего лакея как-нибудь на днях её завести, — я старалась говорить как можно беспечнее. — Всего хорошего! А у вас тут миленько.

Я поднялась со стула, который предпочла креслу. Секретарь соскочил со своего места вслед за мной.

— Постарайтесь прислать тетрадь как можно скорее, фройляйн. Это важнейший научный документ.

На лице чиновника было выражение крайней досады. Я постаралась скрыть своё недоумение. На этом мы и расстались.

Я решила, что больше не стану связываться с этим неприятным типом. Почему он соврал?

Около королевской резиденции меня нагнала радостно возбужденная Эмма.

— О, Кристина! Я купила для нас умопомрачительные шляпы. А заодно пару дюжин перчаток, белья, шали и что-то ещё. Я уже не помню. Если бы ты знала, как я устала от этих модных лавок. Давай передохнём и выпьем по бокалу оранжа, пока не началась смена караула.

Королева-мать знала, что подданные её недолюбливают за суровый нрав. Желая сгладить отрицательное впечатление и предстать в образе современного просвещённого монарха, который ценит мнение народа, самодержица пару раз в неделю прогуливалась в сопровождении нескольких фрейлин и охраны возле королевской резиденции Амалиенборг. Она любила перемолвиться несколькими словами с какой-нибудь почтенной горожанкой, потрепать по щеке симпатичного малыша, узнать, как идут дела у торговца лентами.

Все прилегающие к площади улицы перекрывались переодетыми в штатское полицейскими. К общению с королевой

312

допускались только тщательно отобранные простые горожане, специально обученные для такого случая. Беспрепятственно допускались на площадь представители высшего сословия и иностранные дипломаты. Незапланированных просителей любого ранга гнали в шею.

На подъездах к площади уже начали останавливаться дорогие экипажи с гербами. Одна такая карета со шведскими львами на дверцах и пышным плюмажем из страусиных перьев на крыше затормозила в двух шагах от нас с Эммой.

Лакей в богатой ливрее пружинисто соскочил с козел и с глубоким поклоном распахнул дверцу. Придерживая треуголку под мышкой, и внимательно глядя себе под ноги, чтобы не угодить в грязь, из кареты на мостовую ступил элегантный господин. Я успела разглядеть его туфли на высоких каблуках и белые шёлковые чулки с вышитой золотой нитью стрелкой на узкой лодыжке. Поддаваясь неожиданному порыву смущения, словно настоящая деревенщина, и не желая встречаться взглядом с холёным франтом, я стремительно юркнула за спину тётки. Досчитав до пяти, я повернулась и уставилась щеголю в спину.

— Кристина, что ты вертишься как юла? — недоумевала Эмма.
— Кто этот расфуфыренный господин?
— О! Моя дорогая, это не господин, а властелин дамских сердец.

Самый блестящий кавалер Копенгагена, новый посол короля Швеции, маркиз де ла Тарди. Хорош мерзавец… При датском дворе без году неделя, а Юлиана Мария, королева-мать, уже приглашает его по нескольку раз в неделю играть с ней в узком кругу приближенных в бакара.

Эмма не скрывала восхищённого взгляда, направленного в спину молодого вельможи.

— К тому же – вдовец, — тётка многозначительно понизила голос.

313

Перехватив мой пристальный взгляд, она самоуверенно добавила:

— Даже не мечтай! Знатные мамаши готовы перегрызть друг другу глотки из-за такого завидного жениха. Незамужние девицы из кожи лезут вон, лишь бы его заполучить. Одна такая «невеста» подстроила целую интригу: подкупила слуг маркиза и пробралась к нему, бесстыдница, в спальню. Думала, что маркиз побоится скандала и вынужден будет пойти с ней под венец. А хозяин спальни взял эту бестию, уже скинувшую платье, под белы руки, усадил в карету и прямиком в отцовский дом. И рассказывают, прочитал такую проповедь о сбережении девичьей чести, что бесстыдница на следующий же день вместе с маменькой отправилась в далёкое паломничество.

Баронесса Штраль следовала за шведским послом как привязанная.

— Ну, а это, вероятно, новая пассия маркиза, — Эмма кивнула в сторону миниатюрной блондинки, перед которой галантно раскланялся маркиз. — Чаровница с зелёными глазами. Её прабабка-полька приходится дальней родственницей Марии Лещинской. Кристина, воспитанной знатной даме не пристало так откровенно поедать глазами незнакомого мужчину и его спутницу. Нам давно пора возвращаться домой.

Франт, легко и непринужденно порхающий на высоких каблуках над булыжной мостовой, мало походил на капитана Свендсена, у которого лицо загорело и обветрилось от постоянного пребывания на свежем ветру. И тем не менее, это был один и тот же человек по имени Кристиан де ла Тарди. После известия о смерти младшего сына я запретила себе думать о нём, я вычеркнула его из своего сердца. Глядя в обтянутую шелковым кафтаном спину, я испытывала простую человеческую радость от

314

того, что этот мужчина жив. Да, просто умиротворяющее тепло и безмерную радость от того, что господин де ла Тарди вернулся из неудачной экспедиции живым. Да, я права — не зачем было смотреть ему в лицо и напоминать о себе. Надеюсь, он меня не заметил. И, как видно, ему совершенно нет дела до Кристины Штолле, бывшей хозяйки Норхольма. Очаровательную польку я не успела как следует рассмотреть.

Тётка приняла моё молчание за обиду.

— Прости, я всё никак не могу свыкнуться с тем, что ты взрослая. И делаю тебе замечания, словно ты маленькая девочка, — поспешила оправдаться она.

— Скажи Эмма, ты не находишь, что современное мужское платье несколько противоестественно?

— О чём ты, дорогая?
— Зауженные плечи и расширяющиеся от талии фалды кафтана… — … создают впечатление, что у всех мужчин широкие, далеко

выступающие назад задницы? Ненавижу толстые мужские задницы. Мне по вкусу маленькие попки с упругими ягодицами.

Я вскинула на тётку изумлённые глаза. Её откровенность меня шокировала. Увидев моё лицо, тётка от души рассмеялась.

— Не вздумай меня убеждать, что ты предпочитаешь пышные мужские ягодицы.

Её слова и смех были заразительны. Мы неприлично громко хохотали всю обратную дорогу домой.

Утром Эмма вошла в мою спальню в сопровождении горничной. Прислуга несла вслед за хозяйкой дома серебряный поднос с кофейником, красивыми фарфоровыми чашками и свежими плюшками.

315

— У меня хорошие новости от мэтра Стринберга. Королевский суд признал решение о назначении господина Штолле опекуном недействительным и подтвердил мои права.

— И что же дальше?

— Мэтр Стринберг подаёт иск о признании факта смерти Кристины Доротеи Штолле, графини Вендель-Эксберг, недействительным. Есть шанс, что это решение суд примет достаточно быстро, так как твой супруг не может указать место твоего захоронения.

— Господи! Какая суета только лишь от того, что человек путешествовал в горах и задержался там на несколько месяцев.

Эмма, не отрываясь, смотрела мне в глаза и молчала целую минуту.

— Надеюсь, ты нам расскажешь, хотя бы в общих чертах, как проходила экспедиция, и почему ты от неё отстала? И главное, где ты пропадала почти целый год?

Я не прятала глаз, напротив, отвечала ей не менее прямо.
— Я расскажу тебе обо всём, Эмма, но при одном условии.
— Каком?
— Ты в свою очередь расскажешь мне всё, что знаешь о моей

матери.
Нашу дуэль взглядов прервал Адольф.
— Ах, вот вы где, мои славные курочки!
Тёткин сожитель был свежо напудрен и напомажен. Рассыпая

пудру на мою постель, Адольф кинулся целовать ручки хозяйки дома, а заодно и мои.

— Я на минутку, дорогая. Наслышен о ваших успехах в судейских делах. Поздравляю! Кристина, наберись терпения. Скоро ты сможешь, как прежде, представляться – графиня Вендель-Эксберг. И, конечно, сможешь обнять своих детей.

Я сдержано поблагодарила Адольфа.

— Цыплёнок, я не смогу быть у тебя сегодня к обеду, — обратился к Эмме её ненаглядный извиняющимся тоном.

— Что на этот раз?

— Встречаюсь с несколькими приятелями, членами Государственного Совета. Надежд на то, что я стану членом Совета, всё больше. Последние финансовые вливания оказались не напрасны. Спасибо, моя драгоценная.

Адольф ещё раз с чувством припал к ручкам любовницы. — Рада это слышать, — сдержанно ответила Эмма.
— Завтра буду у твоих ног с самого утра, моя прелесть. Адольф тут же исчез за дверью.

— Барон увлёкся политикой. И я, и его семья, мы все очень этому рады. Не всё же волочиться за хорошенькими танцовщицами, — Эмма словно оправдывалась. При этом она отвела глаза в сторону.

— Я всё понимаю, Эмма. Трудно удерживать мужчину около своей юбки столько лет.

— Да, моя дорогая, очень трудно,- со вздохом обронила баронесса. — Я прекрасно понимаю, что я стареющая вдова. А он мужчина в расцвете лет. Приходиться отпускать поводок по- длиннее.

— Почему ты просто не прогонишь его вон?
Эмме моя мысль показалась дикой.
— Как можно! Он отец моих детей. И… самое ужасное, что я

продолжаю его любить. Вернее, люблю ещё крепче, чем прежде. Страсть прошла, а чувства стали гораздо глубже. Он для меня дорогой и близкий человек.

316

317

— Этот полинявший волокита, который как кот то там поспит, то сям… Со всеми своими женщинами он ласков, но на всех них готов наплевать, чуть только новая юбка появиться на горизонте.

— Ты слишком категорична и несправедлива к Адольфу, — мягко упрекнула меня моя несчастная тётка.

Она поспешно отошла к окну и украдкой смахнула слезу.

— Да, я хотела тебя предупредить. К нам сегодня на обед приедут гости. Это важные и достойные господа.

Гостей прибыло трое. Старая дева, сестра министра финансов, внешне не такая страшная, какими обычно бывают перезрелые девицы. Она выглядела скорее как барышня с заурядной внешностью, похожая на тысячи других датчанок старше 25 лет. От родителей она получила не только невыразительную внешность, но и отдающее славной стариной имя Брунгильда.

Генерал — артиллерист в отставке представился, по-военному щелкнув каблуками. Вильгельм Ранниенкампф, высокий, с зычным сочным голосом, туговатый на одно ухо пятидесятилетний вдовец был готов после только что закончившегося траура снова попытать счастья в личной жизни. Сестра министра, по всем приметам, была выбрана им как объект ухаживаний и дальнейших матримониальных намерений. Третьим гостем был банкир, крещёный еврей по имени Теодор Роштильд, недавно купивший во Франции патент на баронство и несколько месяцев как переехавший на житьё в Копенгаген, ищущий светских знакомств и возможности представиться при королевском дворе.

Гости приняли меня сдержано и вежливо, как и подобает принимать бедную родственницу столичной аристократки. Меня это устраивало и не обижало. Я совершенно не стремилась расширять в Копенгагене круг светских знакомств. В связи с этим беседа перед обедом протекала довольно вяло, пока не явилась,

318

наконец, блестящая баронесса Штраль. Все вздохнули с облегчением и радостно заулыбались.

Барон Роштильд увлекательно рассказал о своём путешествии по арабскому Востоку.

— В гаремах специальная прислуга тщательно ухаживает за наложницами султана. Чтобы кожа красавиц оставалась всегда свежей и гладкой, в неё втирают миндальное масло. Это делают руками, разминая лицо и всё тело. Французы называют такую процедуру «массаж». Результат поразительный.

— Какое бесстыдство! Я смущаюсь, когда горничная причёсывает мне волосы, а тут позволить, чтобы кто-то прикасался руками к твоему телу, — возмутилась сестра министра, сделав оскорблённую мину.

— Ах, какое это должно быть удовольствие, господа, смотреть, как причёсывают молодую даму! — некстати вклинился с восторгами бравый генерал. — Так и хочется, словно птичка, виться, весело чирикать около очаровательной головки.

Старая дева не оценила галантного намёка и завела серьёзный разговор об устройстве попечительного общества. Она явно стремилась сменить скользкую тему.

— На такое богоугодное дело как помощь несчастным бездомным и сиротам не жаль и сотни далеров, ведь так господа?

Генерал откликнулся моментально и с большим воодушевлением.

— Я человек состоятельный, сотня далеров для меня сущий пустяк. Из вверенных мне полков уволено немало инвалидов. Я сочувствую ветеранам и готов пожертвовать на их содержание.

— А я больше пекусь о несчастных детях, — капризно перебила его фрёкен Брунгильда. — А вы, баронесса, о ком предпочли бы заботиться из несчастных?

319

— Я готова помогать всем несчастным, — с чувством произнесла тётка. — Даже, несмотря на неудовольствие королевы-матери.

Господин Роштильд достал тугой кошелёк и извлёк несколько ассигнаций.

— Вот первый взнос на будущее развитие попечительного общества.

После сделанного широкого жеста барон откланялся, сославшись на необходимость нанести ещё несколько светских визитов.

Генерал попытался сосредоточиться исключительно на фрёкен Брунгильде. Эмма предложила им прогуляться по саду, но сама осталась в доме.

— Кажется, они выбрали мой особняк для своих первых пробных свиданий. Воркующая влюбленная парочка… Мило… Ты не находишь?

— Генерал Вильгельм – симпатичный здоровяк. Он пытается ухаживать за фрёкен Брунгильдой и при этом заглядывается на тебя, Эмма, — озадачила я тётушку.

— Вот ещё, престарелый волокита! — отмахнулась немолодая вдова. — Скоро Большой Королевский Бал, — напомнила моя родственница.

— Ну и что? Какое это имеет отношение ко мне – дамочки без имени и положения?

— Адольф устроит тебе приглашение, Кристина. Ты должна появиться перед высшим обществом королевства во всём подобающем блеске. Нам необходимо срочно заказать бальные платья.

— Никуда я не поеду! Моё коричневое платье меня вполне устраивает, дорогая тётушка.

320

Эмма хотела продолжить разговор о нарядах. Куда там! Я подхватила шаль и сбежала в библиотеку. Неужели она не понимает, что мне не до белоснежных кружев и розового атласа. Пусть сама наряжается! Денег у неё теперь предостаточно. Моих денег…

Эмма делала вид, что не замечает мою резкость. Как ни в чём не бывало, она каждый день с радостной улыбкой встречала меня за завтраком. Я воспринимала её улыбку уже как нечто привычное. Безусловно, баронесса Штраль умела владеть собой. Тем неожиданнее были её поджатые губы и растерянное лицо на следующее утро.

— Что-нибудь случилось? — осторожно поинтересовалась я. — Адольф не ночевал дома.
— Может быть, он решил навестить жену?
— В том то и дело, что он не ночевал с женой.

— Он мог загулять в компании друзей или засидеться за картами, — несчастное лицо Эммы вызывало у меня раздражение. — Стоит ли так беспокоиться?

— Раньше он тоже отлучался на несколько дней. Но в его возрасте уже вредно кутить беспрерывно! Я знаю от знакомых дам, что наши мужчины нашли для себя новое развлечение. Они называют себя вольными каменщиками, тайно собираются в особняке на улице Бредгаде и проводят костюмированные ритуалы с нанесением колотых ран на груди. Всё это называется у них служением идеалам Добра и Справедливости!

— Тайные сборища?!

— Не только тайные, но и покрытые мраком! Всё происходит в темноте за глухо зашторенными окнами.

— Но если это тайные собрания, то откуда…

321

— Милая моя, у датских жён имеется своя «Тайная канцелярия», которая позволяет держать мужей на длинном поводке…

— Ты не боишься, что Адольфа сочтут заговорщиком и арестуют?

— Если в какую-нибудь глупую голову взбредёт подобная идея, то арестовать придётся большую часть датских дворян, в том числе весьма знатных особ. Среди вольных каменщиков замечены даже немецкие принцы!

— Святые угодники! Неужели дело зашло так далеко?

— Я не имею ничего против увлечения барона фон Майера рыцарством Духа. Давно надо было примкнуть к масонам. Одними деньгами в наше время политической карьеры не сделаешь.

Эмма встрепенулась, смахнула с лица напряжение и заставила себя улыбнуться.

— Хорошая новость, милая мамочка, — объявила она. — Ваша дочь Лизи скоро будет с нами. Она едет в сопровождении мэтра Стринберга в Копенгаген.

— А Карл?
Эмма замялась.
— Кристина, твой сын пожелал остаться с отцом, — наконец

решилась сообщить она. — Эдгар Штолле утверждает, что это якобы его личное решение. Карл написал обо всём в письме, которое господин Стринберг везёт сюда. Не волнуйся, дорогая! Надо будет — увезём мальчика силой.

Разговор о детях каждый раз вызывал у меня приступ ноющей боли под сердцем. Пить кофе расхотелось.

После завтрака как ни в чём не бывало явился Адольф. Не утруждая себя объяснениями, он сразу выложил главный козырь.

322

— Любезные дамы, — торжественно и, при этом, сверкая, как золотой луидор, обратился он к нам с тёткой. — Их королевские величества просят пожаловать вас на Большой Королевский Бал.

— Адольф! — накинулась на него хозяйка дома. — Вы бессовестно испытываете наше терпение.

Не в состоянии сдержать больше самодовольную улыбку, барон фон Майер вручил Эмме конверты из великолепной белой бумаги с красными королевскими печатями и золотыми тесьмами.

— Кристина, внимательно прочитай, что здесь написано.

Я скосила глаза на конверт в её руках. На нём была украшенная замысловатыми завитушками крупная надпись «Кристине Доротее, мадам Штолле, графине Вендель-Эксберг».

Я взяла конверт дрожащей рукой. Размашистая надпись возвращала меня из небытия. Это было не судебное решение, а просто надпись на бумаге. Вернее, это была не просто надпись, а магическое заклинание, приведшее неведомые силы и нити бытия в движение.

— Я немедленно посылаю за портным, — заявила тётка тоном, не принимающим никакие возражения. Она бросила накрахмаленную салфетку на стол и надменно оперлась на руку гуляки-сожителя, которую тот своевременно подставил. – Такие знатные дамы, как мы, обязаны выглядеть на балу безупречно.

«Любезная матушка! Мой убогий язык не в силах выразить всю силу счастья, которое я испытал, видя вас живой и здоровой. Господь услышал мои молитвы и вернул вас нам. Никогда я не верил словам старших о том, что вас поглотила холодная и сырая могила. Так не может быть, чтобы вы навек покинули нас, милая маменька. Папенька тоже сильно горевал. Он не спал и не ел ничего, узнав, что вы пропали. Папаша совсем не злой. Простите

323

его за пальбу. Он стрелял в горячке. От пережитых волнений разум его затмился. Он и сейчас совсем болен, пребывает в худом настроении, дела забросил. Даже капитана нового корабля, который приплыл нынче из Голландии, велел гнать из дома. Никак невозможно бросить его одного в таком состоянии. Позвольте мне остаться с папашей, чтобы приглядывать за ним и окружить заботой. Ведь кроме меня некому. Очень его жалко. Любящий вас сын Карл».

Фемида передала свои весы в руки ребёнка, чтобы чистое сердцем дитя определило меру справедливости. Сыновняя любовь и нежная забота, вся, без остатка, принадлежит отныне лишь отцу.

Чего ещё может ожидать от сына мать, оскорбившая и бросившая его отца? Девятилетний Карл принял непростое и мужественное решение. В знак любви и уважения я должна согласиться с решением сына. Это всё, что я могу сделать для него сейчас. Моё сердце кровоточит…

Детское пальтишко и шляпка лежали на софе, брошенные впопыхах.

— Мамочка! Мамочка! — Лизи кричит, захлёбываясь от восторга. — Я хочу познакомить тебя со своим кавалером.

Дочь тянет меня за руку в гостиную с силой маленькой буйволицы.

— Это всамделешный кавалер. Его зовут Адольф…

Адольф негромко наигрывал незнакомую для меня пьесу, сидя за недавно изобретённым клавишным инструментом — фортепиано. Лизи по-свойски влезла к нему на колени и попыталась сыграть ещё неловкими пальчиками несколько аккордов. Вышло плохо, ладная мелодия нарушилась. Адольф без раздражения поправил партнёршу. Несколько тактов у дуэта получились почти без фальши. Но идиллия продлилась не долго. Адольф принялся

324

импровизировать, превращая меланхоличную пьесу в весёлую музыкальную шутку. Лизи было позволено нажимать последнюю ноту самой верхней октавы. Какофония сопровождалась озорным хохотом расшалившейся парочки.

Я присела рядом с Эммой, которая была поглощена вышиванием.

— Из Адольфа получился прекрасный отец.
— Да, он обожает детей, — рассеянно ответила рукодельница.
— Что это, такое забавное, похожее на турецкий марш, исполняет

Адольф?
— «Турецкий марш» господина Моцарта. Эту пьесу нынче

играют во всех салонах. Она невероятно мелодична и легка для исполнения, поэтому её быстро осваивают и взрослые и дети.

Шутливое музицирование сменилось бесшабашной беготнёй вокруг музыкального инструмента. Родной отец никогда не позволил бы себе подобное «развязное» поведение с дочерью, подумала я. Лизи такая непоседа. Что плохого в том, чтобы давать выход её неистощимой энергии? По привычке я продолжала спорить с Эдгаром.

— Дорогие дамы! Нам срочно требуется большая красивая кукла, — с помпой объявил Адольф.

— И игрушечная карета, — громким шёпотом подсказала «кавалеру» Лизи.

— В общем, срочно требуется игрушечный дворец с полной обстановкой. Мы едем в лавку господина Жофрре. К обеду нас не ждите. Жители тридесятого королевства обедают сегодня в кондитерской, где на первое будут подавать пирожное, на второе – мороженное, а на десерт – шоколадный торт. Уф-ф…

325

— Не забудьте про новинку – газированную воду, которая называется «лимонад». И не вздумайте лопнуть от обжорства! – напутствовала сладкоежек Эмма.

В гостиной повисла непривычная тишина. Эмма оставила иголку и глубоко задумалась.

— Мой сердечный друг увиливает от объяснений и ищет малейшего повода, чтобы сбежать из моего дома. Вот уж не ожидала, что его враньё когда-нибудь иссякнет, и ему нечего будет предложить в качестве оправдания, — нарушила хозяйка дома возникшую паузу. — Впрочем, Адольф не одинок. Вы, милая фройляйн, тоже увиливаете от разговора.

— О чём это вы, тётушка? – искренне изумилась я.

— Кристина, — понизила голос тётка — вот уже третий месяц как прислуга не выносит за тобой нижних юбок, испачканных кровью.

Меня бросило в жар. Не потому, что Эмма поймала меня на обмане. Я уже сама обратила внимание на отсутствие ежемесячных кровотечений и не признавалась в этом, трусливо полагая, что всё само собой наладится. Я надеялась, что это всего лишь следствие нервного потрясения от выпавших на мою долю испытаний. Но меня мучили периодические схваткообразные боли внизу живота. И это пугало меня.

— Эмма, мне нужно посоветоваться с акушером.
К моему удивлению, тётка не разразилась нравоучительной

речью и не стала порицать моё легкомыслие. Она даже не стала тешить своё ненасытное женское любопытство и расспрашивать о деталях скандальной ситуации: как имя будущего отца, знает ли он о моём положении? Лицо баронессы Штраль сделалось суровым, но не осуждающим. Она сдержанно кивнула и пообещала пригласить хорошего лекаря.

326

Уже три месяца я жила на грани ужаса и восторга. Чувство жгучего стыда преследовало меня наравне с мучительными терзаниями: кто отец ребёнка? В том, что я беременна, у меня не было сомнений.

После того, как чувственный дурман немного рассеялся, и я приобрела способность здраво рассуждать, меня стал преследовать ежедневный страх забеременеть не от мужа. Я страстно любила капитана Свендсена, но не хотела, чтобы у нас были внебрачные дети. Не знаю, кто помиловал меня и оградил от позора. Но в экспедицию мадам Штолле поехала не «тяжёлой». В походе мой возлюбленный даже не пытался ко мне притронуться, чем изводил меня и мучил ежедневно.

Неужели я забеременела от кроткого и юного Бернара? Эта мысль обожгла меня как, полуденные лучи летнего солнца обжигают чахлый листок. Я в восторге прижала руки к животу. Он вернётся! Он будет жить! Его чистая, ангельская душа вернётся и продолжит свой путь в теле его будущего сына. У меня будет сын от Бернара! Я отдам ему всю свою нерастраченную материнскую любовь, ту самую любовь, которая предназначалась малышу Эрику.

У лекаря было унылое вытянутое лицо и сизый нос. Он внимательно осмотрел меня, послушал через трубку мои лёгкие и сердце и скучным голосом заключил:

— Мадам, я нахожу, что вы здоровы, хотя и истощены. Чувствуете ли вы желание помочиться по утрам раньше, чем было прежде?

— Нет.

— Чувствуете ли вы, что ваши соски набухают? Выступает ли белёсая жидкость из груди при надавливании на неё?

— Нет. Но меня преследуют схваткообразные боли внизу живота.

327

Унылый лекарь глубоко задумался, машинально потягивая кончик своего сизого носа.

— Нужно исключить вероятность беременности. Я поставлю вам внутрь влагалища головку чеснока. Попросите завтра вашу племянницу дохнуть кому-нибудь из слуг в лицо, — акушер обратился к моей тётке. — Если прислуга учует изо рта мадам Штолле запах чеснока, значит, мы сможем поздравить её с будущим прибавлением семейства.

— А если нет? — я напряглась всем телом.

Лекарь посмотрел на меня мутно-серыми глазами, в которых неожиданно засветилось сочувствие. Как можно строже он произнёс:

— Молодой даме следует проводить больше времени в тёплой постели. Ей нужно стараться не застужать ноги, пить свежие сливки. И главное – не читать на ночь этих новомодных романов!

Ночью во сне я страстно целовалась с Бернаром. Я молила его не покидать меня. Бернар нежно, как ребёнка, гладил меня по лицу и молча, грустно улыбался. Утром я проснулась в перепачканной кровью постели и разрыдалась. Я долго не позволяла себе лить слезы. Но теперь они лились потоком помимо моей воли.

Может ли не зачатый ребёнок, ребёнок о котором ты страстно мечтаешь, умереть? Наверное, это бессмысленный вопрос обезумевшей женщины.

Выдержка Эммы, её нежелание приставать ко мне с законными для старшей родственницы вопросами вызвали у меня глубокое неподдельное уважение и доверие.

— Эмма, у меня был с роман с офицером. Позже, во время экспедиции он охладел ко мне, и у меня случилась связь с другим офицером. Я падшая женщина, да?

328

— Мне ли тебя осуждать, дорогая, — с горечью усмехнулась Эмма. — Будь моё имя менее знатным и не скрывай я самым тщательным образом связь с бароном фон Майером, меня давно бы уже растоптали. И ещё… Всегда следует соблюдать предельную осторожность и не подпускать к себе сердечного друга на десятый день после кровотечения. Наше общество лицемерно, и оно жестоко мстит за несоблюдение внешних приличий.

Тётка тепло пожала мне руку, и я сердечно откликнулась на её пожатие.

Лакей сообщил, что посыльный принёс письмо от баронессы фон Майер-старшей.

Эмма тут же вскрыла его и пробежала глазами. Уголки её рта скорбно опустились вниз.

— Что там? — с тревогой спросила я.

— Баронесса просит принять её. Когда живёшь с мужчиной более десяти лет, то начинаешь читать его как открытую книгу. Я знаю, что Адольф бессовестно обманывает меня. У меня сердце последнее время постоянно саднит, и тянет вот здесь, под ложечкой… тянет. Ах, Кристина! Я предчувствую беду. Мать Адольфа, страшная гордячка, никогда прежде не являлась ко мне с визитом.

Тревога Эммы передалась мне.

— Эмма, поедем вместе с Лизи на прогулку, — предложила я.- Ты развеешься и отвлечёшься. Не стоит паниковать раньше времени.

— Спасибо, дорогая. Я в порядке. Может быть, вы с маленькой леди завтра съездите к Королевскому дворцу посмотреть развод караула?

— Ты права. Прогулка перед обедом будет очень кстати. Лизи нужно нагулять аппетит, а то она никак не может прийти в себя после посещения кондитерской господина Жоффрэ.

329

Мы с тёткой переглянулись, довольные установившимся взаимопониманием. Я мысленно пожелала ей стойкости.

Разлад в доме, нарушение той невесомой и тонкой атмосферы уюта и благополучия, которую в Дании обозначают словом «хюгге», лучше всего ощущают домашние кошки, горшечные цветы и прислуга. Когда всё складно, кошки ходят ленивые и сытые. Они валяются в самых парадных местах на самых уютных креслах и беззлобно сползают с них, когда прислуга также беззлобно, по инерции сгоняет их оттуда. Цветы в горшках распускаются пышно и вызывающе ярко. Прислуга становится нахальней и не боится лишний раз попасть господам на глаза.

Ощущение беды, как дымок начинающегося пожара, клубилось уже в вестибюле особняка, когда мы с Лизи вернулись с прогулки. Кошки разбежались по углам. Прислуга бестолково слонялась по дому из комнаты в комнату. Лакеи посчитали за лучшее просто спрятаться за створками дверей. Горничная Эммы с перепуганным лицом подхватила мою шаль.

— Госпожа Эмма… — едва слышно пролепетала она.
— Что? Что случилось? Говори толком.
Вместо ответа я услышала лишь сдавленное всхлипывание.

Приподняв юбки повыше, чтобы удобно было бежать, я взлетела по лестнице на второй этаж.

Эмма лежала на своей роскошной кровати с атласным балдахином, уткнувшись лицом в подушки. У меня под ногами заскрипели осколки стекла и остатки цветочных горшков вперемешку с комьями земли. Ноги запутались в обрывках шёлковой бахромы. Я нечаянно наступила на обронённый портрет в золоченой раме. Рама жалобно хрустнула.

— Эмма!

330

Я оторвала свою тётку от подушки. Вместо человеческого лица я увидела красное распухшее месиво со щёлками вместо глаз.

— Клара, принеси поскорее лёд, полотенца и нюхательную соль, — попросила я опустившую бессильно руки горничную. Услышав твёрдую, уверенную речь, девушка встрепенулась и бросилась выполнять моё поручение.

Эмма лежала в кровати не шевелясь, похожая на тряпичную куклу с полинявшим лицом. Она больше не рыдала, а молча смотрела на атласный свод балдахина. Я прикладывала к её отёчным векам салфетки со льдом и не торопилась с разговором, понимая, что тётке надо дать время прийти в себя. Может быть, завтра я попытаюсь задать ей несколько осторожных вопросов. Баронесса Штраль сама завела неприятный для неё разговор.

– Он завёл содержанку, — спокойным, будничным голосом сообщила обманутая пассия. — Он уже потратил на неё целое состояние. Баронесса опасается, что внучки останутся без приданного.

Тётка, охая по-старушечьи, прижала пальчики к вискам.

— Негодяй! Мои деньги, которые я ссудила ему для продвижения политической карьеры, он, наверняка тоже потратил.

— Баронесса фон Майер приезжала, чтобы рассказать тебе об измене сына?!

— О, это не просто измена! Измены мы уже как-то научились переживать. Это подлое предательство! Спустить тысячи далеров на смазливую итальянку, танцующую в последнем ряду балета! Адольф повредился умом. Боже, как трещит моя бедная голова!

Несчастная Эмма застонала от непритворной боли.

— Я попрошу принести листья капусты. Они помогают при мигрени, — засуетилась я.

331

— О, спасибо, моя милая! Я чувствую себя отвратительно. А ведь мне понадобится много душевных и физических сил, чтобы вернуть Адольфа.

— Ты надеешься вернуть Адольфа? — я с большим сомнением посмотрела на раскисшее, подурневшее и постаревшее лицо своей родной тётки.

— Меня убедительно просила об этом баронесса фон Майер. Не криви так презрительно губы. Я ещё не окончательно состарилась. У каждой умной возрастной женщины в арсенале обольщения имеется своё тайное оружие. И потом, я знаю большую часть мужских слабостей барона фон Майера.

Физическое состояние моей тётки не позволило мне рассказать ей о странном открытии, которое я сделала, гуляя с дочерью и её гувернанткой возле Королевского дворца.

По настоянию своей тётушки я поменяла коричневое платье на дневной туалет мышино-серого цвета с лиловым кантом на рукавах и отворотах воротника. Чёрная шелковая ленточка по- прежнему оставалась на манжете рукава. Изящная светская публика продолжала не замечать моего присутствия, лишь некоторые молодые кавалеры вежливо приветствовали меня кивком головы.

Погода стояла довольно терпимая. Небо покрывали серые тучи, но дождя не было. Всё происходило привычно и размеренно. Я гуляла и рассеянно смотрела по сторонам, в мыслях, то и дело, возвращаясь в тётушкин особняк. Как вдруг по моей спине внезапно пробежал холодок, как от неожиданного порыва воздуха. Я поёжилась и решила, что это обычный сквозняк. На моих плечах была шаль, а холодок продолжал гулять между лопаток. Я обернулась. Какой-то неприятный тип в тёмном безликом кафтане вдруг резко остановился и уставился на вывеску ювелира,

332

поминутно моргая и дёргая плечами. Меня покоробило его грубое плебейское лицо и вертлявая манера держать себя. Его интерес к вывеске был явно притворным, а суконный кафтан слишком дешёвым. Как только я зашагала дальше, безликий человечек двинулся вслед за мной. Это было видно по отражению в высоких окнах торговых рядов.

Кто он? Простой зевака, случайно забредший не на ту улицу? Или вор, вознамерившийся, как только представиться случай, выхватить из моих рук нарядный ридикюль? Почему же он медлит и не подходит ближе?

От его присутствия мне становилось не по себе. Я чувствовала себя беззащитной и нуждающейся в помощи человека с острой шпагой у левого бедра. Такого человека рядом со мной и моей дочерью, к сожалению, не было.

В следующий раз нужно взять на прогулку самого рослого лакея, решила я. Это будет отпугивать сомнительную публику. А неприятный и случайный инцидент следует забыть. Доводы разума были крепки и ясны. Но почему-то при воспоминании о странном типе начинало ныть сердце.

Тётка энергично взялась за осуществление данного баронессе фон Майер обещания возвратить в родные пенаты распоясавшегося отца семейства. Первый шаг оказался, как всё гениальное, невероятно простым. Перед Адольфом фон Майером закрылись двери особняка баронессы Штраль.

Адольф несколько раз громко возмущался на пороге, обещал надавать глупому швейцару по загривку тростью. Швейцар, бывший военный моряк, сдержанно крякал и кашлял в свой увесистый кулак, но продолжал вежливо твердить одно и тоже – не велено! Поняв, что против него составили заговор, Адольф принялся забрасывать хозяйку особняка недоумёнными письмами.

333

Эмма швыряла их в камин не читая. Она не выезжала с визитами. Она отказывалась выезжать с нами на прогулки, превратившись в настоящую затворницу. Общество, в конце концов, оказалось крайне заинтриговано поведением баронессы Штраль.

Лакей по имени Самсон теперь неотступно следовал за мной, Лизи и гувернанткой. Он прикрывал мне спину, которая то и дело ёжилась от мурашек.

Барон фон Майер появился слишком неожиданно на нашем пути. Я невольно отпрянула назад. Адольф отвесил передо мной низкий, словно покаянный поклон, отчего мне стало неудобно перед прогуливающимися господами. Публика, естественно, не могла не заметить такого вычурного расшаркивания. Окружающие нас дамы и господа принялись приветствовать барона и на всякий случай кивать в мою сторону.

Адольф вцепился железной хваткой в моё предплечье и потащил меня в ближайший переулок. Лакей — болван, никак не отреагировал, потому что узнал тёткиного сожителя и не посчитал возможным вмешиваться.

— Кристина, мы ведь не чужие друг другу. Выслушай меня.

— Прежде всего, отпустите мою руку, господин барон. Мне больно!

— О! Не убивай меня своей холодностью и презрением. Я лишь хочу узнать, как поживает баронесса Штраль.

В его голосе было столько неподдельной тоски, что я сдалась.
— Что вы натворили, Адольф? Эмма убита горем.
Адольф тяжко вздохнул.
— Что на вас нашло? Как вы могли бросить Эмму ради какой-то

балерины?
— Ах, Кристина! — Адольф оживился. — Видела бы ты её. Богиня!

Какие ножки…- он в упоении закатил глаза. — Какая нежная

334

шейка…сочный благоухающий ротик. Как она мила! Как грациозна! Мужчина не в состоянии устоять перед такой красотой.

Ясно, как божий день – он по уши влюблён в приезжую итальянку.

— Вы тратите на неё огромные деньги.

— Я не в состоянии ей ни в чём отказать, — с лёгким сердцем оправдывался влюблённый. — Если бы не её родной братец Франческо, всё походило бы на сказку.

При упоминании о брате лицо Адольфа омрачила на время тень неудовольствия.

— Ах, Адольф-Адольф… А как же Эмма?

— Я скучаю по ней…Я беспокоюсь о её душевном состоянии. Если бы она прекратила дуться и согласилась выслушать меня… Кристина, дорогая, уговори её принять меня. В конце концов, это нелепо. Это форменное ребячество – закрывать для меня дверь своего дома.

На месте тётушки я бы навечно закрыла перед этим похотливым павлином двери своего дома.

Эмма не посвящала меня в свои планы по поводу Адольфа. Она стала скрытной.

— Сегодня на прогулке ко мне подошёл барон фон Майер. Он просил передать, что скучает и хочет поговорить с тобой.

— Барон фон Майер? Хм… Не имею чести знать этого господина, — неестественно равнодушным тоном заявила бывшая подруга барона.

Эмма вдруг увлеклась восточными забавами, которые я в душе считала сомнительными. К ней ежедневно приезжала арабка, закутанная в пёстрые шёлковые покрывала с головы до ног. Мальчишка-негритёнок, одетый в малиновые атласные шаровары, тащил за своей хозяйкой увесистый сундучок, скалил на швейцара

335

белоснежные зубы и корчил страшные рожи на глазах у горничных.

В результате таких визитов клиентка стала более умиротворённой. Резкие, одеревеневшие от сильных переживаний черты лица начали постепенно разглаживаться. Тётка посвежела и стала вновь принимать светских гостей.

Одними из первых явились банкир Роштильд, генерал Вильгельм и сестра министра финансов.

— Как вы находите Фариду, баронесса? — поинтересовался господин Роштильд.

— О, любезный господин Роштильд! Я не знаю, как и благодарить вас. То, что делает эта арабка, трудно определить словами. Это так ново и волнующе! Чувство стыда совершенно излишне. Это целомудренная нега, целительная магия. Я чувствую себя обновленной, воскресшей из пепла, словно птица Феникс.

— Вы расцветаете, как весенний бутон, обворожительная Эмма!- генерал припал к ручке хозяйки светского салона. В его глазах светилось неподдельное восхищение.

— У вас появился здоровый румянец на щеках, милая баронесса, — в след за генералом вторила старая дева. — Это так естественно и красиво! Я являюсь ярой противницей пудры, румян и помады. В светской даме должно быть больше натуральности. В дикой природе самки животных и птиц не пудрят носы, и при этом остаются привлекательными. Я считаю, что нужно быть ближе к природе и отказаться от всего искусственного. Вот я, к примеру, никогда не использую помаду и пудру. Конечно, на меня смотрят как на белую ворону. Ну, и пусть! Я уверена, за такими барышнями как я, будущее.

Старая дева самодовольно выпятила нижнюю губу.

336

— Сегодня в Королевской опере дают «Орфея и Эвридику» господина Глюка, — между прочим, обронил банкир.

— О, это весьма достойное музыкальное произведение, — тут же откликнулась фрёкен Брунгильда.

— Там такая волшебная увертюра, полная любовного томления, во втором акте! Я был бы рад предложить…- замялся генерал.

— Не беспокойтесь, генерал. Моя ложа в Опере к вашим услугам, — поспешила на помощь баронесса Штраль. — Надеюсь, вы не откажите мне в удовольствии и присоединитесь ко мне, господа?

Опять эти бесконечные проблемы с туалетами.
— Нам не успеть пошить для тебя новое выходное платье.

Возьмёшь моё. Господин Босс подгонит его под тебя. Нет, не вздумай возражать. Ты непременно поедешь со мной в Оперу. Сколько можно сидеть взаперти?! Пора заводить более широкие светские знакомства.

— Эмма, зачем ты кокетничаешь с генералом Вильгельмом? Он просил о личном визите, а ты отказала.

— С какой стати я, одинокая вдова, буду соглашаться на приватную беседу с неженатым мужчиной? Что обо мне подумают в обществе?

— А оставлять ночевать у себя женатого мужчину на глазах у всего Копенгагена?

— Не забывай, что барон фон Майер мне родственник по мужу… Итак, мы отправились в Оперу.
Эмма была в превосходном настроении. Новый туалет

подчеркивал её моложавость. Следуя совету фрёкен Брунгильды, она ограничилась минимальным количеством пудры и румян. Лицо светилось здоровой белизной. И, главное, глаза! Они заранее сверкали торжеством. Она как будто предвкушала свой успех.

337

Когда баронесса Штраль объявилась в Королевской Опере, грациозно ступая по паркету, вслед понеслись восхищённые взгляды.

Эмма приветливо и скромно здоровалась со всеми. Высший свет Копенгагена уже целую неделю судачил о её разрыве с бароном фон Майером. Все были уверены, что стареющая вдова будет сломлена коварным поступком любовника и теперь наверняка превратится в развалину. Но баронесса Штраль сверкала лучами зрелой и прекрасной, как золотая осень, красоты.

В первом акте никто не слушал гениальной музыки господина Глюка. Эмма, вольно или невольно, произвела небольшой переполох под богато расписанными сводами королевского театра. Этот шум не мог не достичь ушей Адольфа, который пришёл полюбоваться на свою богиню красоты, выступавшую в кордебалете. Ветреный любовник решил воспользоваться случаем и, наконец-то, объясниться с бывшей возлюбленной. Когда он приблизился к ложе баронессы Штраль, то обнаружил там небольшое столпотворение. Многие кавалеры либо по собственной инициативе, либо по просьбе своих дам пришли засвидетельствовать своё почтение. Общественное мнение явно было на стороне пострадавшей от несчастной любви баронессы.

Адольфу пришлось ждать. Пока он бестолково топтался у дверей тёткиной ложи, закончился первый акт. В ложу он вошёл во время знаменитой увертюры второго акта. Эмма учтиво ответила на приветствие и завела с ним обычную светскую беседу. Адольф обрадовался и попробовал перевести разговор в более личное русло, но Эмма продолжала искусно держать чисто светское направление беседы. Адольф пропустил короткое появление своей новой пассии на сцене и не отослал вовремя своей красавице-итальянке корзину алых роз. Публика тоже более

338

рассеянно следила за выступлением балета, и поэтому аплодировала с меньшим градусом восторга. Директор театра в ужасе рвал на себе парик, решив, что спектакль провалился.

Моя маленькая дочь больше всего на свете мечтала увидеть королеву. Каждый божий день она упрямо тянула меня к королевской резиденции. Словно почётный караул гвардейцев, мы привычно вышагивали поблизости от дворца в надежде увидеть долгожданную процессию.

В моих отношениях со светской публикой наметился прогресс. Не морщась больше при взгляде на мои унылые туалеты, столичные дамы и господа принялись со мной раскланиваться как с ровней. Этим я была обязана Адольфу.

У барона фон Майера появилась новая привычка – дежурить возле королевского дворца Амалиенборг и, завидев племянницу баронессы Штраль, пристраиваться к ней сбоку, чтобы доверительно изливать ей душу.

Сегодня Адольф был несколько хмур и рассеяно вертел в руках великолепную трость.

— Ваша итальянка, барон, действительно, божественно хороша, — подбодрила его я. — Тётушка удивилась, что Лючию Топанни, такую превосходную танцовщицу, держат на задворках кордебалета. Она заслуживает большего.

Адольф скривил губы.

— У меня до сих пор звенит в ушах. У неё очень неприятный визгливый голос, когда она кричит. А кричит она по любому поводу.

— Лючия Топанни устроила вам сцену?

339

— Она хотела получить корзину роз от барона фон Майера на сцене во время поклонов — а не в гримерной на виду своих товарок.

Адольф фыркнул. Свежий воздух и прогулка не вернули ему душевного равновесия.

— Баронесса Штраль не особенно грустит, после того, как выставила меня вон. Ухажёры так и вьются вокруг её очаровательной головки. Что это за здоровяк-генерал сидел от неё по правую руку?

Адольф сердито уставился на меня, будто это я усадила генерала рядом с обворожительной баронессой.

— Вы ошибаетесь, господин фон Майер! Это не ухажёр, а деловой партнёр. Эмма задумала грандиозный благотворительный проект. Генерал Вильгельм один из попечителей проекта.

Я была вынуждена прервать разговор. По праздно гуляющей толпе прошла характерная волна беспокойства. Монотонное движение нарушилось из-за того, что на площадь перед дворцом выходила королева-мать со своей свитой. Я невольно повернула голову в сторону блестящей процессии.

— Кристина, ты совсем меня не слушаешь! — обиделся Адольф.

— О, простите, барон! Королева-мать появилась на площади. Лизи мечтает на неё посмотреть.

Господин фон Майер бесцеремонно ухватил меня за рукав и потащил в сторону от главного действия.

— Кристина, ты должна объяснить мне, что затевает твоя тётушка.

Я разозлилась на Адольфа за то, что он срывает мои и Лизины планы.

340

— Сударь, мне кажется, что дела моей тётушки теперь не ваша забота. Наслаждайтесь любовной идиллией с вашей балериной и дайте мне дорогу.

— Да какая идиллия! — взорвался Адольф. — Её братец буквально утопил меня в счетах. С каждым днём их становится всё больше. Я разговаривал с приятелями. Никто столько не платит! У Фрица на содержании находится солистка балета, так вот, у неё более умеренные запросы, чем у Лючии.

Королева-мать чинно двигалась по площади и здоровалась с дипломатами, которые стояли к монаршей особе ближе других горожан. Она уже оказалась в поле нашего зрения.

— Что вам, в конце концов, нужно, господин барон? — вскипела я. — Я хочу восстановить нормальные отношения со своей

родственницей, баронессой Штраль.
— К сожалению, она этого не хочет. Не думаю, что баронесса так

легко всё забудет. Вы её глубоко обидели и даже оскорбили, господин фон Майер. Просто, ваша родственница умеет держать себя в руках.

Лизи с горящими глазами рвалась вперёд, чтобы лучше рассмотреть государыню и её свиту. Девочку охватило сильное волнение. Она находилась на пороге осуществления заветной мечты. Маленькая девочка не заметила, что осталась в окружении только незнакомых чужих людей.

Адольф продолжал нудно бубнить о том, как он страдает от разрыва с великодушной баронессой Штраль. Я слушала его в пол- уха, обеспокоенная исчезновением дочери. Девочку могла оттеснить далеко от матери возбуждённая толпа подданных.

— Кристина! Ты совершенно меня не слушаешь, — возмутился мой дальний родственник, когда понял, что мне не до него.

341

— Извините, господин барон! Вы не будете возражать, если мы прибавим шагу? Я потеряла из виду свою дочку.

Лизи перешла на бег, но увидев в нескольких шагах от себя королеву, резко затормозила. Она едва не налетела на высокопоставленную особу. Монархиня заметила её и милостиво улыбнулась, не обратив внимания на возникшую неловкость.

Юлиана Мария обходила шеренгу иностранных дипломатов со всех концов света. Дания в то время имела репутацию сильного и крепкого государства, занимающего огромные территории вплоть до побережья Северной Америки. С таким королевством невозможно было не считаться. Многие послы желали подчеркнуть уважительное отношение своих государей. Но было много и тех, кто завидовал могуществу датской короны и не прочь был поколебать его. Та же Швеция, давний соперник и недруг Дании на Балтике.

Раньше королева-мать обменивалась с послом шведского короля коротким сухим поклоном. Тот считал необходимым сохранять достоинство, но выражал это проявлением большего высокомерия и даже заносчивости. Теперь его место занял другой посланник – изящный молодой вельможа, к которому Юлиана Мария обратилась со сдержанной улыбкой. Она как всегда говорила шведскому послу колкости. На что тот отвечал тонкой шуткой и изящным поклоном. Королева-мать ценила умение шутить, поэтому подала послу руку для поцелуя.

Маркиз де ла Тарди подхватил монаршую руку с величайшим почтением, используя лишь внешнюю сторону фалангов своих пальцев, затянутых, как полагается, в перчатку. Шведский посол коснулся дамских пальчиков благоговейно, как рыцарь.

— Сколько благородства! — Сколько достоинства!

342

— Какая изысканность! – вздыхала многоголосая толпа жителей датской столицы.

— Не удивительно, что маркиз так непринужденно галантен! Ведь в его жилах течёт четверть французской крови.

Восторженные возгласы неслись со всех сторон. Они образовали в воздухе лёгкий вихрь, от которого у меня растрепалась причёска.

— Кристина, она требует, чтобы я выхлопотал для неё контракт с Королевской Оперой на место солистки. Только в этом случае она перестанет на меня дуться.

Слова Адольфа вернули меня к реальности.
— О чём это вы, господин барон? Я вас не понимаю.
— Лючия простит меня, если я принесу ей в клювике контракт.

Директор Королевской Оперы, господин де Жюстен, давний приятель Эммы. Если бы баронесса Штраль попросила, он не отказал бы ей.

От возмущения я даже позабыла о великолепном маркизе де ла Тарди, которым любовалась вся площадь, забитая зеваками.

— Адольф! Как вы можете быть таким циничным? Вы разбили сердце Эммы и хотите, чтобы она помогла вам раздобыть контракт для вашей пассии?! Это неслыханно!

Но меня никто не услышал. Адольф успел раствориться в толпе, которая с радостным ликованием сомкнулась за его спиной.

Эмма неопределенно пожала плечами, когда я, сбиваясь от возмущения, всё ещё переполняющего меня, передала ей просьбу Адольфа.

— Какое совпадение! Господин де Жюстен обещался быть у меня на днях. Говорят, что я ввела моду на благотворительность в этом сезоне. Наши столичные львы и львицы решили разнообразить свою светскую жизнь и на время оставить разврат, занявшись

343

обсуждением вопроса о том, кто больше пожертвовал в благотворительный фонд, учрежденный мной и моими друзьями – фройляйн Брунгильдой, генералом Вильгельмом и бароном Роштильдом. Это ведь совсем не то, что пожертвование в церкви – анонимное и смиренное. Такое участие в судьбе несчастных сирот можно обсуждать публично. Скоро в моём салоне перебывает весь Копенгаген.

Баронессу переполняла самоирония.

— Эмма, если я тебя правильно поняла – ты собираешься раздобыть для итальянки-соперницы контракт?

Эмма отреагировала мгновенно:
— Не смей называть эту итальянскую девку моей соперницей! Изображать равнодушие больше не получалось, баронессу

Штраль прорвало:
— Эта плебейская шлюха, насквозь прогнившая от сифилиса, ещё

пожалеет, что украла возлюбленного у знатной дамы.
Разгневанная Эмма стала похожа на воинственную Валькирию. Глаза метали молнии, тонкие ноздри раздувались от ненависти. Но буря длилась недолго. Характеру своей тётушки я могла лишь позавидовать. Справившись с гневом, покинутая и оскорблённая

дама с достоинством древней царицы заявила:
— Я не вижу причин, по которым не могла бы удовлетворить

просьбу барона фон Майера.
Что означает подобная кротость, граничащая с унижением? Нет,

никогда Эмма Штраль не позволила бы себя унизить.
Разве это не умно? Проявить великодушие, чтобы подчеркнуть стяжательство и корыстность соперницы. Но, к сожалению, благородство и великодушие дамы в глазах мужчины всегда будут проигрывать свежему, нетронутому морщинами личику. Не только

344

я это понимала, но и кроткая Эмма. В чём же состоит её хитроумный план?

В конце недели генерал Вильгельм устроил в тёткином особняке настоящий переполох.

Бывший артиллерист явился к баронессе Штраль рано утром, до завтрака. На голове тётки ещё покоился ночной чепец и первая чашка кофе дымилась в её руке.

Приветствуя нас громогласнее, чем обычно, генерал возбужденно размахивал руками и налетал на мебель. От его зычного баритона дрожали стекла и слуги. Из бестолкового нагромождения слов, комплиментов, оправданий и восторгов по случаю солнечной погоды, стало ясно, в конце концов, что он приехал с подарком и этот подарок находится у ворот тёткиного особняка. Подарок предназначался «самой прекрасной и добродетельной даме в королевстве Дания».

Эмма попыталась его успокоить и деликатно отказаться от подарка. Куда там! Генерал, находясь на грани нервного срыва, говорил всё громче и клялся, что скорее умрёт, чем заберёт подарок обратно. Не желая окончательно оглохнуть, хозяйка дома, согласилась взглянуть на то, что приготовил гость.

Мы с Эммой вышли на парадное крыльцо. Решётчатые ворота картинно распахнулись, и на гравийную дорожку въехала элегантная карета, запряжённая четвёркой великолепных белых лошадей. Головы лошадей украшали пышные белые султаны из страусиных перьев. Позолоченная сбруя переливалась в лучах ласкового утреннего солнца. Зрелище было сказочным. Я от восторга захлопала в ладоши.

— Он сошёл с ума! — сокрушенно обронила баронесса Штраль.

-По-моему, генерал Вилли делает тебе предложение руки и сердца.

345

-О чём ты говоришь, Кристина! Подобные подарки делают дорогим содержанкам. Се моветон… Генерал! Ваш выезд… Боже мой! Что начнут говорить обо мне у графини Коста?

Эмма вертела головой, пытаясь поймать глазами незадачливого воздыхателя. Но генерал сбежал со двора, как только карета остановилась у крыльца.

Кучеру, сидевшему на козлах, велели ехать обратно, но он взмолился:

— Госпожа баронесса, смилуйтесь! Мне в субботу в церкви венчаться. Как я с разбитой рожей под венец пойду? У его превосходительства рука больно тяжёлая.

Мы с Эммой вернулись к недопитому кофе. Генеральскому кучеру дали серебряный далер и отпустили с Богом. Решено было, что карету отгонит назад возница баронессы.

— Каков вертопрах! — развеселилась я. — Ухаживал за сестрой министра финансов, говорил, что ценит в девицах доброту и разумность, а сам …

— Разве может унылая старая дева тягаться с обворожительной госпожой Штраль? — Эмма подхватила мой насмешливый тон.- Хотя…Фройляйн Брунгильда оказалась-таки в выигрыше – господин банкир серьёзно увлёкся ей. Она хоть и унылая, но не глупая.

— Ай, да весталка! — продолжила я мыть косточки старой деве.- Кружит мужчинам головы похлеще светской львицы.

Мы, словно две подружки-ровесницы, покатились с Эммой со смеху. Простота отношений, которую позволяла себе баронесса Штраль в общении со своей племянницей, дала мне возможность задать фамильярный вопрос:

346

— Генерал так мил, неужели он совсем тебе не нравится, Эмма? Вышла бы за него замуж – утёрла бы нос Адольфу и всем светским кумушкам.

Эмма в ужасе закатила глаза:

— Спаси Господи! От громкого голоса этого солдафона в отставке у меня начинает болеть голова. Я с трудом выношу его визиты. Когда генерал исчезает за дверью, мне хочется прыгать до потолка от радости. Он очень милый, добрый, щедрый, но совершенно невыносимый!

— Ты всё-таки надеешься вернуть Адольфа? Контракт для его итальянки – это часть твоего гениального плана? Ты решила покорить его своим благородством.

— Я сделала это ради него самого. Просто сделала и всё! Раз ему так нужен этот контракт, раз ему так нужна любовь этой красавицы… А ведь она, действительно, удивительная красавица. Я поехала в Оперу специально, чтобы разглядеть её как следует. Какие чудесные чёрные глаза! Она словно сошла с картины Рафаэля.

— Неужели ты, Эмма фон Штраль, решила сдаться? Знаешь, тётушка, а ты ведь не менее привлекательна, чем эта южная дива. Я видела, как кавалеры в Опере смотрели на тебя. Ты ещё достаточно молода!

— Вот и хорошо! Пусть меня запомнят такой – привлекательной и нестарой. Больше всего на свете я боюсь старости. Если бы ты только знала, как я ненавижу свои морщины! Как я боюсь смотреть на себя в зеркало по утрам. Я уже потеряла своего Адольфа. А без его любви моя жизнь не имеет смысла…

Голос Эммы с каждой фразой становился всё печальнее и тише. Она обречённо уронила голову на кисть согнутой руки. В моём

347

сердце проснулась жгучая жалость. Мне захотелось прижать её к груди и утешить.

Мы провели за тихой беседой весь день, не чувствуя усталости друг от друга. Между нами установилась тёплая, доверительная близость, которая не приемлет лицемерия и лжи. Я решилась, наконец, попросить родную сестру своего отца:

— Эмма, расскажи мне всю правду о моей матери.

— Ты уверена, что она нужна тебе? — слишком серьёзным тоном спросила Эмма. — Разве тебе плохо живётся без этой правды, моя дорогая?

— Последние десять лет я не знаю покоя. Моя жизнь могла бы быть более счастливой, если бы я знала, кто такая девица Хелле?

— Да, так называл твою мать мой отец. Твой дедушка привёз её вместе с её матерью из Гренландии. Он вернулся из увеселительной поездки для знатных господ. Предполагалось, что это будет роскошная рыбалка на треску. Но что-то пошло не так и всей компании вместе с экипажем пришлось зимовать на побережье Западной Гренландии. Отец вернулся в Норхольм с весёлого пикника через два года. Вместо трески он привёз двух женщин: взрослую и маленькую. С этого момента жизнь в Норхольме переменилась. Для чужестранки и её дочери построили отдельный флигель. Я родилась через год. Но мой родной отец был ко мне равнодушен, как, впрочем, и к остальным членам семьи. Он души не чаял в девочке-чужестранке и её матери. Моя мать умерла, когда мне минуло два года, не перенеся позора. О, моя судьба похожа на сказку! На сказку, в которой злая мачеха сживает со свету падчерицу. В десять лет меня отдали бездетным фермерам. Это были простые, грубоватые, но незлые люди.. Злой была их доля несчастных тружеников, едва сводивших концы с концами. Мне приходилось пасти корову, кормить кур, выскребать

348

навоз… Я спала на жёсткой скамье в то время, как другая девочка спала в тёплой спальне на перине и жила, как полагается жить дочери графа. Правда, в 16 лет моя жизнь изменилась к лучшему – меня выдали замуж за барона Штраль, который был старше меня на 40 лет. Барон слыл ужасным скупердяем. Но я была благодарна ему за то, что он дал мне возможность спать на кровати и не убирать за домашним скотом навоз. Так что история про Белоснежку списана с моей жизни. Всё детство я думала о том, как отомщу мачехе и её дочери. Но старшая гренландка успела умереть своей смертью. Граф был безутешен, а тут единственный сын Карл объявил, что собирается жениться на девице Хелле. Старый граф сказал, что этому не бывать. Говорят, он сильно гневался и обещал выгнать сына из дома. От сильных переживаний его хватил удар. Молодой граф похоронил отца и через месяц женился на девице Хелле. Знаешь, я была уверена, что никогда не прощу твою мать. Прощение врага – трудный шаг. Мне удалось это сделать потому, что я поняла – она ни в чём не виновата.

— Почему жители Норхольма называли мою мать туземкой?

— Она носила одежду из замши, похожую на саамскую юпу, и говорила на непонятном языке. Но внешне ни Хелле, ни её родная мать не походили на аборигенок и простолюдинок. Манерой держаться они больше напоминали надменных барынь.

— Эмма, ты знаешь, почему исчезла моя мать? Жива ли она?

— Вся эта история исчезновения такая же странная, как и её появление. Можно лишь строить догадки.

— И всё же, есть ли у тебя какая-нибудь версия?

— Эта история взбудоражила всё побережье. Графскую жену несколько месяцев искали по всей округе. Мой братец Карл неожиданно заявил, что поедет искать Хелле в Гренландию. Но он так и не нашёл никаких следов – он не успел. Его корабль пропал

349

во льдах. Вся эта ужасная история должна быть забыта. Тебе следует жить своей жизнью и не испытывать чувства вины, — закончила свой рассказ добрым советом баронесса Штраль.

Дверь в комнату широко распахнулась и без доклада вошёл банкир Роштильд.

— Беда, госпожа Штраль! — с порога воскликнул всегда очень сдержанный, вернее даже – зажатый условностями, господин Роштильд. — Барон фон Майер вызвал на дуэль генерала Вильгельма. Они собираются биться на саблях за портовыми складами.

Банкир отёр кружевным манжетом рубашки вспотевшее от переживаний лицо. Его голова обладала странной особенностью: всегда казалось, что парик ему слегка маловат и сидит кривовато. Оттого возникало ощущение, что он вечно спешит.

— Я присутствовал на музыкальном вечере у графини Коста, когда явился драгунский офицер, некий господин Сьёрберг. В сигарной зале он рассказал господам по секрету, что произошло в таверне «Золотой козёл». Господин фон Майер пришёл в таверну в очень плохом настроении. Ещё бы, такой неприятный пассаж! Он застал свою содержанку с любовником. «Брат» оказался фальшивым, то есть самозванцем. Господин фон Майер, как полагается, расквасил мошеннику римский профиль и выгнал вон. А ещё…пардон, не знаю, как выразиться деликатнее. Словом, господин Адольф спустил все подаренные фройляйн Лючии бриллианты в неубранную ночную вазу.

— Откуда такие пикантные подробности, господин Роштильд? — возмутилась я.

— Пардон, фройляйн Кристина, — банкир смутился окончательно и опять вспотел. — Прислуга…

Эмма выслушала скандальные новости не проронив ни слова.

350

— Так вот, как я уже сообщил, господин фон Майер находился в дурном расположении духа, а тут, как на грех, подвыпивший генерал Вильгельм посочувствовал ему. Господин фон Майер словно с цепи сорвался. Повторять при дамах то, что он сказал, не представляется возможным. Суть обвинений состояла в том, что генерал якобы непорядочный человек и ищет внимания со стороны одной знатной и богатой дамы с корыстной целью. Но поскольку сия дама является родственницей господина фон Майера, он не позволит обманывать её. Генерал публично заявил, что имеет самые серьёзные намерения по отношению к родственнице господина барона, так как испытывает самые благоговейные чувства по отношению к ней. Он располагает значительным состоянием и денежными средствами после смерти первой супруги, поэтому не интересуется финансовыми возможностями невесты. Разумный и достойный ответ! Но, господин Адольф, по- видимому, заранее настроился на крупную ссору и плеснул в лицо господина Ранниенкампфа остатки пива из бокала. Если бы вы слышали, рассказывал драгунский офицер, как генерал Вильгельм страшно взревел. Аки рыкающий лев! Он расколол ударом кулака дубовый стол…

Эмма заломила руки, глубоко потрясённая, и простонала:
— Боже мой! Этот громила покалечит бедного Адольфа. Опомнившись, моя тётка засуетилась.
-Скорее, Кристина! Нужно их немедленно разнять. Генерал

Вильгельм, пусть давно, но пускал саблю в дело. А господин фон Майер никогда не служил в армии и не дрался на дуэлях. Драться на саблях с сугубо штатским человеком… Генерал Вильгельм – чудовище!

— Позвольте с вами не согласиться, мадам, — извиняющимся тоном возразил предупредительный господин Роштильд. —

351

Последнее время барон фон Майер брал уроки фехтования у маркиза де ла Тарди. А маркиз – мастер в этом деле. Это всем известно.

Теперь подавить стон пришлось мне. Банкир Роштильд обратил свои чёрные проницательные глаза на меня.

— Маркиз, надо признать, знатно бьётся на саблях и шпагах с обеих рук, — губы банкира продолжали шевелиться, а глаза подробно изучали лицо скромной племянницы баронессы Штраль.

Взгляд господина Роштильда обладал невероятной силой: он приковывал к себе и держал в напряжении, пока его зрачки будто просвечивали собеседника изнутри.

— Я слышал, что некоторые столичные дамы платят немалые деньги швейцарам, чтобы попасть на галёрку закрытого фехтовального клуба и оттуда иметь возможность любоваться сражающимися кавалерами.

Моё лицо пылало без всякой на то причины.

Насытив свой взгляд, барон оставил меня в покое и вновь обратился к моей тётке.

— Мадам, я в вашем распоряжении. Вы невероятно смелая женщина. Но всё же… Я готов сопровождать вас к месту дуэли, если позволите.

— Благодарю вас, господин Роштильд. Я с радостью приму вашу помощь. Кристина, ты со мной? Тогда нам понадобятся наши тёплые плащи.

Подали карету. Мы сели, сохраняя напряженное молчание. Мрачное настроение усугубляли наступающие сумерки.

Эмма успела распорядиться насчёт несессера с бинтами и корпией и теперь держала его на коленях.

352

— Я не так давно получил баронскую корону, поэтому ещё не забыл про расторопность. В юности я работал в банке своего дядюшки посыльным, — нарушил молчание господин Роштильд.

Эмма, погруженная в невесёлые мысли, не обратила внимания на слова, сказанные вполголоса. Банкир сидел по левую руку от неё, но я отлично всё расслышала.

— Мне доверяли важные письма, а иногда свёртки. Ни разу я не подкачал своего родственника. Мне, кажется, что и сейчас я справился бы с подобным поручением.

Барон явно обращался к племяннице госпожи Штраль. Он нарочно повернул голову в мою сторону и смотрел на меня, не мигая, своими бездонными глазами.

Сначала я хотела передать маркизу де ла Тарди записи профессора Браге через Адольфа, но ссора моей тётки с ним лишила меня этой возможности. Что ж, господин Роштильд, человек, лишённый родовой спеси, готов мне помочь. Удивительно, но этот южанин умеет расположить к себе в считанные минуты. Меня смутило только одно: откуда он знает, что у меня есть нечто интересное для посла шведского короля?

Губы Эммы беззвучно шевелились, руки были молитвенно сжаты. Я тоже попыталась молиться, но сосредоточиться на молитве не получалось. В голову лезли воспоминания из прошлой жизни: Эдгар, скрививший губы в презрительной ухмылке. «Сегодня состоится дуэль. Офицеры крепостного гарнизона повздорили из-за карточного долга. Меня звали в секунданты, но я отказался. Датские петухи! Забавляются от скуки. А ведь шведская граница не так и далеко».

Чем дольше ехала карета, тем бледнее становилась баронесса Штраль. Она поминутно выглядывала в окно. Наверное, дорога казалась ей бесконечной, а тревога невыносимой. Неужели два

353

немолодых дворянина на самом деле готовы пустить друг другу кровь? В этом есть что-то постыдное, ребяческое.

Наконец карета остановилась. Вокруг царила ночь. Ничего не было видно, но зато хорошо слышался противный и протяжный лязг стали. Эмма схватилась за сердце и опрометью кинулась в сторону леденящих душу звуков.

Я опустила ногу с последней ступеньки кареты и попала в глубокую лужу. Холодная вода хлынула внутрь коротких ботинок. Я едва сдержалась, чтобы не выругаться вслух. Браниться я научилась у матросов во время экспедиции и от крепкой брани не падаю в обморок как иные барышни. Я научилась понимать, что ядрёное словцо в определённые моменты облегчает боль и страх.

Злясь на мокрые ноги, я раздраженно отпихнула поданную лакеем руку.

— Дайте мне зажжённый факел. Здесь темно, как у пастора за пазухой.

Впереди уже маячили жёлтые языки пламени, огораживающие боевое ристалище. Несколько факелов были воткнуты прямо в рыхлую землю. В их неярком, колеблющемся свете мелькали белые призраки.

Оба дуэлянта уже были заметно потрёпаны. Один из рукавов белой рубашки Адольфа был рассечён и окровавлен. Кровь неопрятными пятнами размазалась по груди и на боку. Его противник был цел и невредим, но очень тяжело дышал. Из его груди с силой вырывалось сиплое натужное дыхание, и он с трудом опирался на правую ногу.

Колени барона фон Майера заметно подрагивали от напряжения и усталости. Барон уставился неподвижным, отупевшим взглядом на генерала Вильгельма. Поле битвы орошал мелкий, холодный дождь. У обоих дуэлянтов под ногами образовалось грязевое

354

месиво. Когда противники переступали с ноги на ногу, раздавалось неблагозвучное чавканье.

Генерал Вильгельм собрался с силами и атаковал. Он высоко замахнулся саблей. Сверкнувшая сталь занеслась над головой Адольфа. Я невольно вскрикнула. Но удар получился медленным и вялым. Адольф успел подставить свой клинок. Было заметно, что удар он отражает, напрягая последние силы. Оба драчуна уже бились на пределе своих возможностей. От этого зрелище выглядело жалким и непривлекательным. Трое секундантов стояли в стороне и буднично обсуждали светские новости. Никто не следил за соблюдением правил и состоянием дуэлянтов. Это равнодушие возмутило меня. Оба дуэлянта скоро упадут от изнеможения. Явного победителя не наблюдается. Не пора ли остановить выдохшихся задир?

Адольф увидел боковым зрением меня и Эмму и, несмотря на полное изнеможение, решился в ответ атаковать. Генерал уклонился от клинка и толкнул противника крепким плечом. Адольфу многого не требовалось: он потерял равновесие и стремительно полетел в грязь. Но, с невероятным упрямством напрягая силы, он приподнялся на локтях. Встать на колени у него получилось лишь с третьей попытки. Мне казалось унизительным смотреть на то, как благородный дворянин, словно домашняя скотина, барахтается в луже. Нужно скорее остановить это позорное ристалище. Где Эмма? Почему она не вмешивается?

Баронесса Штраль неподвижно стояла у края площадки, очерченной огненной линией из факелов. После очередного крепкого толчка генерала, Адольф упал чуть ли не к самым её ногам.

— Господа, я прошу вас немедленно прекратить дуэль! — голос баронессы Штраль был надломлен, но торжественен. Она

355

взмахнула несколько раз своим шейным платком. Наверное, в старину знатные дамы именно так останавливали рыцарские свары.

Секунданты прервали разговор и с изумлением уставились на даму, которая смело стояла между дуэлянтами, утонув по колено в грязи. Один из них соизволил подойти к ней.

— Мадам, — обратился господин в форме датского офицера к Эмме. — Противники приняли решение биться до смерти. Мы ничего не можем изменить.

Он сказал это буднично и слегка раздраженно, словно речь шла о плохой погоде. Получалось, что старинным рыцарским способом дуэль не остановить.

Тогда Эмма обратилась к Адольфу.

— Адольф, немедленно попроси прощения у господина Вильгельма. И поедем домой.

Тон был немного капризный, домашний. Именно так она позволяла себе говорить с любовником за завтраком.

Адольф, сумевший опять подняться, отрицательно мотнул головой и пошатнулся на ослабевших ногах. Он попытался удержаться, опираясь на эфес сабли, воткнутой в землю. Но клинок наполовину провалился в грязь, и дуэлянт потерял равновесие. Эмма стремительно шагнула в его сторону, торопясь подхватить безвольное тело, увязла в жидкой глине и, не удержавшись, села прямо в лужу. Адольф хотел ей помочь, но смог лишь проползти несколько шагов и уткнуться лицом в подол своей бывшей пассии. Я услышала трогательное «прости», приглушённое дамской юбкой.

Адольф утопил свой парик в грязи, и теперь на белый свет таращилась его обнажённая лысая макушка.

356

Этот небольшой островок кожи посередине черепа, опушенный редкими волосами, поразил меня своей неприкрытой правдой. Адольф выглядел достаточно моложавым мужчиной до дуэли, но он успел заметно состариться во время неё.

Барон фон Майер отчаянно ребячился в последнее время, потому что не желал признавать очевидного – он уже не тот юный красавчик, что прежде. И только его давняя подруга готова не обращать на это внимания.

Адольф немного отдышался на коленях Эммы, по-свойски отёр грязное лицо краем платья своей Прекрасной дамы и обратил взор на противника.

По изможденному лицу генерала струился ручьями пот. Он по- стариковски поглаживал рукой левую половину груди. Правая рука убелённого сединой бойца продолжала упрямо сжимать саблю.

— Генерал, примите мои искренние извинения. Я погорячился, — с чувством произнёс барон фон Майер, поддерживаемый нежной рукой подруги.

Генерал Вильгельм красноречиво всплеснул руками и закивал в ответ:

— Извинение принимается.

— Я, кажется, оторвал вас от дружеского обеда. Приглашаю вас на ужин в «Безногом Гансе».

Вилли ещё раз кивнул и слабо улыбнулся: — Увидимся…

Он понуро побрёл к своей карете, понимая, что бой за сердце любимой женщины проиграл.

— А вы славный рубака, генерал! — слова Прекрасной дамы походили на утешительный приз, посланный вдогонку.

357

Эмма, наконец, с моей помощью вылезла из лужи и вытянула из неё Адольфа. Сцену примирения нарушил вынырнувший из мрака вездесущий господин Роштильд.

— Господа, прошу меня извинить. Но скоро сюда нагрянет военный патруль, — заявил он, пугливо озираясь назад. — Вы же не хотите, чтобы прелестные дамы попали на гауптвахту?

Барон фон Майер отказался от перевязки и велел отвезти себя в гостиницу.

Обеспокоенной госпоже Штраль всегда хорошо осведомлённый банкир сообщил:

— Господин фон Майер уже несколько дней проживает в «Волшебной табакерке».

— Я могу вас попросить об одолжении, господин барон? — вкрадчиво поинтересовалась моя тётушка, обращаясь к коротконогому человечку. — Вы ведь не употребляете горячительные напитки?

— Нет, мадам. Не нахожу в этом удовольствия.

— Как это замечательно! Не могли бы вы проследить за тем, чтобы лакеи доставили господина Адольфа после ужина с генералом Вилли обратно в гостиницу?

Барон понимающе закивал и без тени иронии заверил баронессу:

— Непременно прослежу, мадам. Можете всецело положиться на Этьена Роштильда.

Наши платья были залеплены грязью так, что она отваливалась комками при каждом шаге. Мы обе валились с ног от усталости и нервного напряжения. Я попросила поставить ванну с водой прямо в спальне. К моему удивлению, ванн поставили две.

— Не возражаешь, если я приму ванну в твоей спальне? — Эмма, не дожидаясь ответа, прямо в нижней сорочке погрузилась в тёплую воду. Мокрая ткань туго обтянула её стройную фигуру.

358

Я смутилась, так как впервые видела тётку полуобнаженной, и стыдливо отвела взгляд. Надо признать, баронесса Штраль неплохо сохранилась. Несмотря на многочисленные роды, у неё был подтянутый живот и прелестная грудь. Но она явно всё это затеяла не для того, чтобы похвастаться своим моложавым телом. Что-то тяготило мою тётку, не давало покоя. Наше обоюдное молчание, как видно, усиливало внутреннее напряжение. Я решила пойти ей навстречу.

— Эмма, ты простила его? Я случайно услышала, как Адольф извинялся. Он порвал с итальянкой – это очевидно. Он живёт один в гостинице. Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что сдержала обещание, данное его матери, — самоуверенно заявила баронесса Штраль.

— Ты разочарована тем, что Адольф не поехал с нами?
— Возможно…
Эмма сосредоточилась на выборе душистого масла для ванны,

но бросила эту затею и истерично воскликнула:
— О, Боже! Я смертельно устала. У меня больше нет сил!
Она обессилено откинулась на край ванны, застелённый

льняной простынёй.
— Этьен Роштильд кое-что передал для тебя, — призналась моя

тётушка, несмотря на крайнее изнеможение. — Поговорим об этом завтра, на свежую голову.

Мне показалось, что я только что приклонила голову к подушке, как раздался громкий стук входной двери. Я проснулась. Тело наполняла свинцовая тяжесть. Безумно хотелось снова закрыть глаза. Но внутренняя тревога не позволяла векам сомкнуться. Я позвонила горничной, но та не откликнулась. Пришлось самой нащупывать босыми ногами домашние туфли и накидывать на плечи капот. Я вышла в тёмный коридор и, зябко

359

поёживаясь, поплелась на слабый свет, колеблющийся на стенах вестибюля.

Эмма опередила меня. Она уже беседовала с Вилли.

Генерал был чисто выбрит и одет в свой сверкающий генеральский мундир. Под мышкой у него болталась объёмная цветастая тряпка. Приглядевшись, я поняла, что это не тряпка, а бесчувственное тело барона фон Майера. Генерал что-то вежливо и, самое удивительное, негромко объяснял Эмме. Та без намёка на беспокойство терпеливо его слушала. Напоследок генерал бережно уложил приятеля на банкетку и коротко откланялся. Я спустилась по лестнице в вестибюль.

— Что случилось?

— Ужин в «Безногом Гансе» закончился. Господин Роштильд не смог сдержать своё обещание – он не осилил предложенного обилия блюд и его полуживого увезли домой.

— Святые угодники! Адольф жив?

— Конечно, он жив. Просто генерал перепил барона фон Майера. Нашёл с кем тягаться!

— У меня возникло ощущение, что генерал трезв.

— О, нет! Я едва не задохнулась, беседуя с ним. От него несёт как от бочки с брагой. Просто он крепче в ногах. Кристина, мне нужна твоя помощь.

— Позвать швейцара?
— Ни в коем случае! Попробуем справиться сами.
Эмма, хрупкая, изнеженная барыня, не берущая в руки ничего

тяжелее чашки кофе и пирожного, собиралась тащить вверх по лестнице взрослого мужчину!

— Не криви так губы! Что, господин Штолле никогда не являлся домой пьяным?

360

— Эдгару никогда не пришло бы в голову так напиваться. Он порой выпивал с деловыми партнёрами…

— Ах, да! Как я могла забыть. Воздержанность и трудолюбие – девиз благочестивого господина Штолле. Кристина, тебе придётся привыкать. Знатные господа порой перебирают через край.

— Не пойму, о чем это ты, тётушка?

Эмма загадочно поджала губы и ещё более загадочно призналась:

— Маркиз де ла Тарди частенько устраивает шумные попойки с нашими молодыми аристократами.

— Причём здесь маркиз?
Эмма продолжала говорить, словно не слыша меня.
— Это у них семейное. Папаша был невоздержан в питии. И

особенно отличался невоздержанностью в любви к женскому полу. О его любвеобильности до сих пор ходят легенды. Правда, старший сын, Филипп, похоже, перещеголял отца. Он не просто ни одной юбки не пропускает, ему непременно нужна каверза какая-нибудь — китайская принцесса или наложницы в гареме турецкого султана. Разве ты не слышала эту скандальную историю о шведском офицере, который поспорил со своими боевыми товарищами и, пользуясь гостеприимством султана, проник в его гарем? Об этом судачит вся Европа! Дерзкий молодчик пробыл в гареме три дня напролёт и осчастливил несметное количество наложниц.

— Зачем ты мне рассказываешь всю эту чушь?- возмутилась я. Баронессу Штраль прорвало.
— А младший брат вместо того, чтобы выручать старшего из

турецкого плена, спаивает самых высокородных датских юношей. Удивительно, почему ему до сих пор не отрубили голову! И куда смотрит королева-мать?! У неё под носом сколачивают настоящую

361

фронду. Эти соколы не только пьют и буянят. Они поносят членов Государственного совета и пытаются подорвать основы государства.

Обличительную речь защитницы незыблемого порядка нарушил молодецкий храп барона фон Майера.

— Придётся его разбудить. Иначе мы не дотащим его до спальни. Я глянула на тело, вольготно развалившееся на кушетке, и

ужаснулась.
— Давай оставим его в покое, — робко предложила я. — Пусть

проспится.
Баронесса приходила в себя после приступа нервного

словесного недержания.
— Нельзя, — подчёркнуто лаконично и тоскливо констатировала

она. — Нельзя бросать господина барона в прихожей, — назидательно повторила хозяйка дома.

Она подошла к «драгоценному» телу и основательно тряхнула его. Первая попытка на удивление оказалась удачной. Адольф прекратил храпеть и неожиданно сел на банкетке. С трудом разлепив глаза, пресловутый гуляка уставился на нас мутным взором.

— Чёртовы курвы! — брызгая слюной, изрыгнул из себя ругательство благородный кавалер. — Раздавлю…

Адольф сжал кулаки и с чувством изобразил жернова. Нас обдало с ног до головы жгучей волной агрессии и перегара.

Тяжёлым, мрачным взглядом пьяница упёрся в Эмму, потом, шатаясь, встал и, держась за стену, пошёл на неё. Эмма испугано попятилась. Её сожитель стал похож на разозлённого янычара, тупого и безжалостного в своей злости. Он тянул вперёд руку и глухо рычал.

362

Около лестницы моя бедная тётушка споткнулась о ступеньку и упала. Адольф тряхнул головой – что-то немного прояснилось внутри его черепной коробки.

— Эмма…- чётко и без злости произнёс он.

— Адольф, ступай в спальню, — примирительно предложила его пассия дрожащим голосом.

Адольф, подумав, двинулся вперёд и благополучно переступил первую ступеньку. Мы, затаив дыхание, следили за каждым его шагом. Казалось, что он это делает осознанно, как трезвый. Наше напряжение и бдительность начали спадать. Тётка подпустила его ближе и просчиталась. Сердечный друг молниеносно ухватил её за грудки.

— Убью, курва! — взревел кутила и принялся душить подругу.

Я страшно испугалась за тётку и возненавидела Адольфа. Я не знала, что делать, чтобы спасти несчастную жертву домашнего насилия. Эмма пыталась вырываться. Бесполезно!

— Ударь его чем-нибудь, — прохрипела она, задыхаясь, – тяжёлым… по голове…

Я заметалась. Чем ударить? Китайской вазой? Она большая, но лёгкая. На глаза мне попался цветочный горшок. В следующий момент, я, не раздумывая, обрушила его на плешь «дорогого дядюшки». Адольф обмяк.

От безумной усталости и переживаний я проспала до обеда, пропустив непременную утреннюю службу в кирхе. Никто меня не беспокоил. В доме стояла благословенная тишина. Кошки и прислуга ходили на цыпочках. Лица у всех были умиротворённые.

— Что госпожа Штраль? — спросила я светящуюся беспричинной радостью горничную.

363

— Барыня неотлучно сидят у постели господина барона, — с довольным видом, словно ей прибавили жалование, ответила розовощёкая девица.

Где же ещё сидеть верной подруге? Надо ласково и терпеливо залечивать шишку на лысой макушке возлюбленного.

Жалобные стоны слышались задолго до дверей спальни хозяйки дома. Я вошла не в самый подходящий момент.

— О-о-о! Меня опять мутит, — застонал Адольф и склонился над фарфоровым тазом, стоящим у изголовья кровати.

«Дядюшка» благополучно потошнился и опрокинулся обратно на подушки. Тётушка заботливо отёрла его рот салфеткой.

— Ну, как он? — с лёгким уколом совести в груди спросила я Эмму.

У баронессы Штраль было осунувшееся, бесцветное лицо, губы изогнулись в страдальческую улыбку, но глаза были полны нежности.

— Ах, Кристина! Физические страдания ничто по сравнению с душевными, — с пафосом произнесла она. — Адольф написал домой несколько покаянных писем, но ответа нет. Да, обе баронессы фон Майер обладают стойким характером.

Чтобы не беспокоить страдальца, мы вышли в коридор.

— Зато друзья и знакомые шлют ему письма, — простодушно похвасталась мне дальняя родственница барона. — Швейцар принёс только что целый ворох посланий, все справляются о здоровье господина фон Майера, беспокоятся. Кстати, для тебя тоже есть письмо.

Тётка запустила руку в карман и достала конверт, запечатанный горделивой печатью.

364

— Вот, возьми, — она старалась произносить слова как можно равнодушнее. И вид баронесса старалась принять менее заинтригованный. Не получалось.

Глаза моей тётушки неотрывно следили за клочком бумаги. Она исподтишка прочитала ещё раз надпись – Кристине Доротее госпоже Штолле, графине Вендель –Эксберг. Наверное, она не могла никак поверить в то, что видит перед собой.

— Ты не говорила, что знакома с маркизом де ла Тарди, — бросила упрёк в мой адрес светская дама. — Извини, что отдала тебе письмо не сразу. Этьен Роштильд передал его вчера. Но сама понимаешь, день и ночь получились очень хлопотными.

Нужно хоть немного удовлетворить её жгучее любопытство. Рассказывать о романе с маркизом, также как и о длительном путешествии в бессознательном состоянии в чреве земли, бесполезно. Всё равно не поверит.

— Маркиз читал мою статью в Вестнике Королевского географического общества. Его интересует полярная фауна и нравы северных аборигенов, — начала вещать я скучным голосом, но баронесса, сдерживая ироничную улыбку, прервала меня.

— Как интересно ухаживает за молодыми дамами шведский посол! Можно сказать – в духе века Просвещения.

Эмма сказала это на ходу, деликатно оставляя меня наедине с полученным письмом.

Письмо не обжигает мне пальцы. Я не дрожу от нетерпения, торопясь вскрыть заветное послание. Нет!

Я не буду его читать.

Зачем бередить сердце, вглядываясь в строчки, написанные той самой рукой, которая…

Странным образом письма обнажают перед нами душу другого человека. Когда кто-то доверяет бумаге свои мысли и чувства –

365

это получается очень искренне. Язык и лицо могут солгать, а вот письменная речь — никогда. Читая письмо, ты словно прикасаешься к истинному, внутреннему «я» человека. Боюсь ли я узнать что-то неожиданное? Нет. Я боюсь, что слог маркиза и его обаяние окажутся на бумаге на порядок сильнее, чем в жизни. И я не устою, поддамся ему.

Что вам от меня нужно, господин де ла Тарди?
Смилуйтесь, оставьте в покое несчастную затворницу!
Нежно погладив пальцами бумагу, я выдвинула ящик секретера

и засунула письмо как можно глубже в его недра.
Безусловно, баронесса Штраль не угомонится, пока не выудит

из меня содержание письма.
— Надеюсь, господин маркиз сумел убедить тебя поехать на

Большой Королевский бал?
Эмма дуется на меня всё больше. Чем ей так интересен этот

сердцеед? А как же Адольф?
— Он позвал тебя на бал? — забыв о врожденной корректности,

пристаёт ко мне баронесса. — Да.

Лгать, как дышать…
Придётся поехать. Всё равно не отстанут.
Глаза моей маленькой дочери восторженно блестят, когда она

затаив дыхание, выплёскивает мне в уши:
— Маман, ваше бальное платье привезли.
Ворох шёлка и кружева выпархивает из нарядной коробки.

Молодой портной подхватывает его с благоговением, бережно расстилает на моей постели.

— Я учёл все ваши пожелания, мадам. Необходимо было также соблюсти все требования её величества, королевы-матери. Это было не просто, но я и мои подмастерья очень старались.

366

Соблаговолите примерить ваш туалет, — портняжка склоняется передо мной чуть ли не до земли.

— Ну, что же, господин Босс, посмотрим, что вы тут наколдовали.

Туалет состоит из бархатного корсажа цвета выбеленной малины (яркие цвета королева-мать считает недопустимыми) украшенного посередине и по краю золотым позументом, шёлковой юбки жемчужно-серого цвета и верхнего распашного платья тоже из скользящего шёлка цвета выбеленного изумруда. Края распашного платья, больше похожего на зауженный в верхней части и оставленный без пуговиц мужской сюртук, подшиты узкими кружевными рюшами. Они распахнуты так широко, что едва прикрывают корсаж, оставляя небольшие полочки лишь на бюсте. Я думаю, это было сделано намеренно, чтобы подчеркнуть высоко поднятую грудь. Ворох воздушных голландских кружев должен падать невесомым водопадом с края рукавов на женские предплечья.

Я надела атласные бальные туфли такого же цвета, как юбка. Шляпку с дымчатой вуалькой мне прикололи к волосам, убранным пока по-домашнему: отсутствие парадной причёски мало, что меняло. Я глянула в зеркало и испытала настоящее потрясение. Это не я!

В мою спальню по-свойски зашли Эмма и Адольф. Им тоже любопытно было посмотреть на то, что сотворил начинающий мастер, слава которого уже начинала крепнуть в любящем модно и красиво одеться Копенгагене.

— Вот тебе и каланча! — простецки, но искренне воскликнул Адольф. — Гадкий, длинношеий птенец превратился в прекрасного лебедя. Прямо как в сказке какой-то.

367

Эмма нахмурилась. В отличие от сердечного друга, она рассматривала мой наряд с нескрываемым скепсисом.

— У вас что, не хватило кружев, господин Босс? — баронесса остудила торжество портного высокомерным взглядом. — Почему так мало оборок на подоле и рукавах?

— Эмма, господин Босс сделал так по моей просьбе, — вступилась я за смутившегося портного.

— Ты не боишься, Кристина, что тебя заклюют на балу? Все решат, что у тебя нет денег на приличный туалет.

В словесную баталию вмешался Адольф.

— Эмма, дорогая, не будь такой злюкой! Наша девочка выглядит просто роскошно в этом туалете! Дорого и ничего лишнего, — пользуясь своим мужским авторитетом, уверенно заявил он.

Тётке пришлось пойти на попятный. Она несколько томительных минут пристально и ревниво разглядывала платье. Все хранили почтительное молчание. Наконец, лицо тётушки разгладилось.

— Что ж, платье, действительно, элегантно, несмотря на смелые идеи в крое и драпировке. Только вот декольте слишком низкое. Её величество явно не одобрит подобную смелость.

Адольф вкрадчиво подсказал:

— Просто на шею просится эффектное украшение. Тогда смелое декольте не будет так резко бросаться в глаза.

Эмма вскинула тонкие брови:
— В моей шкатулке есть такое. Золотой миниатюрный брегет на длинной цепочке.
— Умница! — ласково похвалил подругу барон. — Ну, душенька- баронесса, а теперь вы порадуйте нас новым туалетом.

368

Большой Королевский бал давался в столичной королевской резиденции Росенборг.

Вдоль дороги к дворцу выстроилась длинная вереница дорогих экипажей. Пока кареты медленно продвигались к парадному крыльцу, их сверху посыпали лепестками роз, стоящие на мраморных постаментах маленькие херувимы. Роль херувимов исполняли переодетые дети. Как и полагается детям, они шалили между делом и заливались звонким смехом.

От парадного крыльца долетали, словно порывы легкого ветерка, обрывки музыкальных фраз. Нежно пели скрипки и флейты. Они словно заманивали во дворец гостей, заставляя их беспричинно улыбаться и мечтать.

Высокие башенки с тонкими шпилями будили воспоминания. Как же страстно в двенадцать лет я мечтала попасть на бал во дворец, который был точь-в-точь как в сказке про Золушку!

Мечты порой сбываются. Правда, с некоторым опозданием.

Гофмаршал, в парадном костюме и с церемониальной булавой в руках, любезно поздоровался с баронессой Штраль, которую сопровождали племянница и родственник, барон фон Майер. Он выразил сожаление, что баронесса фон Майер из-за плохого самочувствия в связи с очередной беременностью не может присутствовать на балу, и пожелал нам приятного вечера.

Бальная зала сразу показалась мне слишком маленькой для такого огромного количества нарядных гостей. Знатные господа толпились и теснили друг друга, а сзади прибывали все новые приглашённые.

Огромные люстры сверкали тысячью огней и нещадно чадили. Воздух был спёртым и влажным от множества возбуждённых, потных тел.

369

У меня голова пошла кругом, и сердце испугано запрыгало в стянутой корсетом груди. От сотен напудренных париков и нарастающего гула приветствий, которыми обменивались разодетые господа, к горлу начала подкатывать тошнота.

Пока тётушка радостно обменивалась поклонами со своими знакомыми, я пряталась за её спиной. Мою обнажённую шею обдало слабым сквозняком и я, как зачарованная, потянулась ему на встречу. Где-то приоткрыли окно.

Струйки свежего воздуха тянулись сквозь щель богато украшенной позолотой двери и зазывали в маленькую проходную гостиную с мягким, приглушенным светом.

Я отдёрнула бархатную штору и припала к окну, с наслаждением вдыхая холодный вечерний воздух. Здесь было свежо и безлюдно.

Позади меня щёлкнула, открываясь, ещё одна дверь из смежной комнаты. Кое-кому тоже понадобилось уединение.

Это были двое мужчин, которые говорили вполголоса по- английски.

Благодаря Эдгару, который говорил по-английски свободно, я неплохо понимала английскую речь. Уединившиеся господа, наверное, не заметили моего присутствия и говорили увлечённо и, на мой взгляд, загадочно. «Наши молодые братья готовы к решительным действиям», «противники в Государственном совете будут нейтрализованы», «прощальный бал планируется на апрель будущего года». В речи собеседников чувствовалось напряжение, словно это были заговорщики. «Удалось ли вернуть записки профессора?» Эта фраза заставила меня вздрогнуть. Ответ последовал не сразу. Один из собеседников раздумывал, будто подыскивая правильные слова. «Возвращением записок профессора занимаются наши надёжные друзья». «Что ж, я

370

надеюсь на вашу расторопность, маркиз. Нельзя допустить, чтобы они попали на глаза непосвящённых, а тем более этих проклятых розенкрейцеров». Маркиз?!

Забыв про осторожность, я выглянула из-за шторы и увидела две мужские спины, которые исчезали за дверью, ведущей в бальную залу. Я намеривалась развеять или подтвердить возникшие у меня подозрения по поводу некоего маркиза. Для этого нужно было срочно покинуть гостиную.

Я приоткрыла дверь в бальную залу и собиралась просто выглянуть из укрытия. В это время широко распахнулись обе створки двери ещё одной смежной комнаты.

На меня двигалась группа придворных во главе со статной худощавой дамой, через плечо которой спускалась голубая муаровая лента со сверкающим брильянтами орденом. Над открытым лбом статной дамы возвышалась бриллиантовая диадема.

Группа во главе с королевой замерла на месте, так как я стала невольным препятствием на пути кортежа. От неожиданности я оцепенела и застыла в дверях.

— Вы потерялись, дитя моё? — ласковым голосом спросила меня самая могущественная женщина в датском королевстве, увидев неподдельный страх и растерянность на моём лице.

Я буквально упала в глубокий реверанс и застыла с поникшей головой.

— Ваше величество… — пролепетала я, трепеща как мотылёк.
— Можете подняться, — великодушно велела Юлиана Мария. Пока я поднималась с паркета, королева поневоле всмотрелась в

мой наряд.
— Какое прелестное платье! Ничего лишнего. И так изыскано! Я

пока безуспешно пытаюсь втолковать своим портным, что

371

излишнее количество пышных оборок убивают благородство туалета. Где вы заказывали платье, моя милая? В Лондоне?

Юлиана Мария как всякая женщина, не могла отказать себе в удовольствии немного посудачить о тряпках. Толпа нарядных гостей в соседней бальной зале в состоянии подождать несколько минут, пока монархиня не удовлетворит своё царственное любопытство.

— Моё платье придумал и смастерил подданный вашего королевства, Мадам, — осмелев, сообщила я.

Юлиана Мария слегка приподняла одну бровь.
— Вот как! Скандинавский мастер – это что-то новенькое! А

почему бы и нет? По-моему, это неплохо звучит — скандинавский стиль. Вы не находите, господа?

Придворные снисходительно заулыбались. Королева оживилась.

— Что-то я вас не припомню, моя милая! — государыня вопросительно посмотрела в мою сторону.

— Моё имя — Кристина Доротея Вендель-Эксберг, ваше высочество, — заплетающимся от волнения языком произнесла я и снова присела к самому паркету.

— Постойте! Так вы – дочь графа Карла? Я его отлично помню. Да, незаурядной храбрости был офицер, и такой отважный исследователь северных земель нашего обширного королевства! Он рассказывал на одном из моих приёмов о несметных богатствах, которые скрываются под арктическими льдами.

Королева-мать глубоко задумалась. Вельможи, среди которых я узнала господина канцлера, не выказывая неудовольствия, терпеливо ждали, пока она насладится воспоминаниями.

— Мы следуем на открытие бала, — королева-мать стряхнула с лица набежавшую задумчивость. — Присоединяйтесь к нам, дорогая

372

графиня. У меня есть для вас свободный кавалер. Что скажите, принц?

Юлиана Мария обратилась к молодому вельможе с откровенно скучающим лицом и отсутствующим взглядом. В ответ царственный отпрыск механически подставил мне свой локоть. В следующую секунду, забыв о моём существовании, королева-мать двинулась дальше, в бальную залу.

Мне подал руку принц, пусть и некрасивый с виду, но действительно настоящий экземпляр королевских кровей! Всё происходящее походило на ожившую сказку, чудесность которой портил лишь постный вид сына короля.

Весь зал в едином порыве верноподданно склонил головы перед королевой-матерью. Она внушала своим подданным одновременно и восхищение, и страх. Умный, независимый политик европейского уровня. И при этом — жестокий тиран, казнивший неугодного канцлера, царственная свекровь, изгнавшая из столицы свою невестку, между прочим, законную королеву. Безжалостная к противникам и беззаветно преданная своим отпрыскам. Хрупкая, привлекательная женщина с несгибаемой волей и мужским характером, перед которой бессильны годы и недоброжелатели.

Грянул полонез, торжественный, но излишне напыщенный, на мой вкус, танец. Принц повернулся и вежливым поклоном пригласил меня на танец. Мы пошли первой парой, остальные придворные стали выстраиваться позади, за ними последовали приглашенные гости. Я похолодела от ужаса. Я чувствовала себя самозванкой. Сейчас они все поймут, что я графиня из захолустья и забросают меня гнилыми помидорами.

Прозвучало уже несколько тактов, но никто так и не выразил справедливого возмущения, не зашипел мне в след. Напротив, нас провожали восторженными взглядами.

373

Принц танцевал очень технично, но как-то без удовольствия. Чувствовалось, что происходящее его мало занимает, и он придаётся своим собственным мыслям. Моя особа тоже не особенно интересовала его высочество.

Эмма однажды сказала, чтобы немного отвлечь меня от тяжёлой муштры, направленной на исправление моей осанки, что дамам, танцующим с монаршими особами, полагается развлекать их интересным разговором. А мой наставник, открывший мне первые премудрости хорошей охоты, говорил не раз: «Джентельмен скучает во время танцев, потому что мечтает о погоне за дичью». Я решила рискнуть.

— Удачной ли была охота, ваше высочество?

Принц удивился, но скорее не вопросу, а тому, что я посмела открыть рот.

— Вы интересуетесь охотой, фройляйн? — скептически осведомился он.

— Первого зайца я застрелила в семь лет, а первую косулю в девять.

— Вот как! — принц повернул голову и впервые заглянул мне в лицо, правда, мельком. – А я в семь лет застрелил первую лису, а в девять лет – волка.

Королевский отпрыск явно оживился.

— Фройляйн, вы знаете, кто убил последних двух волков в Дании?

Я догадалась, но сделала круглые, глупые глаза.
— Нет!
Сын Юлианы Марии горделиво выпятил грудь и признался: — Я!
— Так как прошла охота?

374

— Так себе…- разочарованно признался царственный охотник. — Положили пятёрку матёрых оленей и десяток косуль. Разве это охота? В этом королевстве уже не может быть настоящей охоты. Мой незабвенный батюшка выбил всю дичь в наших лесах. А вот мой кузен, баварский герцог, до сих пор кладёт за один раз до 300 оленей, сотню косуль и пару сотен кабанов!

Я ужаснулась, но вида не подала.

Принц пришёл в более приятное расположение духа и удостоил меня интересом к моей особе.

— Я что-то вас не припомню, дорогуша! Вы что, только недавно приставлены к нашему королевскому двору?

— Я не имею чести состоять при дворе вашей матушки, ваше высочество.

— Почему? Вас что, моя матушка тоже выслала из Дании? Куда? В Исландию?

— Боже сохрани! Просто я совсем недавно приехала из Норвегии.

— Норвегия… Там, я слышал, сплошные горы и льды. И совсем негде сеять хлеб. Ужасная страна!

— Зато у нас много волков.

— Вот как! – Принц Датский и Норвежский возбужденно хохотнул. — Пора к вам наведаться.

Шаг королевского отпрыска в танце стал более энергичным и выразительным.

— Да, вы совсем не похожи на изнеженную столичную баронесску. Кто вас приучил к охоте, отец? Он, наверняка, знатный сеньор и имеет богатые охотничьи угодья?

— Мой отец, граф Вендель-Эгсберг, погиб во время экспедиции в Гренландию. А моя мать пропала без вести, ваше величество. Мне исполнилось только пять лет, когда это произошло. Я так

375

переживала потерю своих родителей, что долгое время не могла общаться с другими взрослыми и жила в лесу в кроличьей норе.

— Где вы жили?

— В норе, ваше высочество… Однажды под утро меня разбудил в ней настоящий лесной волк. Он не стал сжирать меня живьём, а только ткнулся мокрым носом в моё ухо.

У принца отвисла челюсть. В тусклых глазах засветился лихорадочный огонёк. Приступ нервного хихикания повторился с нарастающей силой, заставляя тощее тело содрогаться от непроизвольных судорог.

Полонез закончился, как и полагается, на том самом месте, где первая пара его начинала, то есть рядом с креслом королевы- матери.

Трон короля пустовал в виду тяжёлой болезни монарха.

Сын Юлианы Марии вцепился мне в предплечье костлявыми пальцами и потащил за собой.

— Мадам! — обратился он к матери и, захлёбываясь от восторга, доложил. — Она спала в кроличьей норе и её чуть не сожрал волк.

— О, вы сегодня так оживлены, ваше высочество! Вам совсем нескучно, — обрадовалась Юлиана Мария. — Графине удалось вас развлечь.

И королева одарила меня благосклонным взглядом.

— Мадам, я хочу в Норвегию, — заявил отпрыск королевы-матери тоном капризного ребёнка.

— Ваше высочество непременно поедет в Норвегию. Со временем… В Тронхейме находится великолепный Нидаросский храм, в котором венчались на трон древние норвежские короли.

Сказанное предназначалось лишь ушам взрослого ребёнка, но стоящие рядом придворные испугано переглянулись между собой.

376

Принц Фредерик оставил меня одну, вернее бросил стоять под перекрёстным обстрелом взглядов своих царедворцов. Он продолжал взахлёб, направо и налево, рассказывать о кроличьей норе. Придворные лицемерно вторили его восторгу и с завистью поглядывали в мою сторону.

Вокруг меня закружился небывалый хоровод. Десятки высокомерных особ забыли о своей спеси и бросились, перебивая друг друга, говорить мне комплименты и называть свои громкие имена. В глазах их плескалась иррациональная надежда на то, что я вдруг запомню их титулы и льстивые похвалы.

Толпу льстецов вокруг меня бесцеремонно растолкал в стороны принц Датский и Норвежский. Он подвёл ко мне, неожиданно ставшей почитаемой особой, нарядного и красивого как картинка молодого кавалера.

— Скажи ему, что ты и правда спала в норе, — потребовал он.

Кавалер, в отличие от грубоватого и бесцеремонного королевского отпрыска, первым делом вежливо поклонился и представился:

— Маркиз де ла Тарди… К вашим услугам, фройляйн!

Моё несчастное сердце ухнуло в пятки и ослабевшие внезапно коленки дрогнули. Получился непроизвольный, короткий и излишне надменный книксен.

Тёмные собольи брови маркиза поползли вверх, образуя трогательный домик.

Музыканты заиграли менуэт, и принц Фредерик уже по-свойски схватил меня за руку и вывел на середину бальной залы. Мы опять были первой парой и несколько тактов протанцевали в одиночестве. Зал в почтительной тишине наблюдал за ведущими танцорами. Мой кавалер танцевал с гордым, победным видом. Он теперь с удовольствием демонстрировал окружающим свою

377

партнёршу и, если мне не привиделось от гордости за себя, даже любовался ею.

По правилам менуэта, пары несколько раз меняются партнёрами во время танца. Следующим моим партнёром на несколько коротких тактов стал маркиз де ла Тарди.

Как будто и не было той страшной бури на мёртвом озере, и его треуголка не исчезала бесследно с линии горизонта…

— Вы прочитали моё письмо? — едва слышно, почти не шевеля губами, спросил маркиз.

— Нет, — беспечно ответила я, после чего последовала озадаченная пауза.

— Почему, Кристина?! — простонал мой партнёр. — Если записки профессора Браге у тебя, немедленно верни их. И главное! Не вздумай совать в них свой любопытный нос.

Маркиз больно сжал мою кисть и перешёл к другой партнёрше. Но не это ранило меня в самое сердце.

Кристиан, желая или не желая того, оскорбил меня своим безразличием. Его беспокоят лишь какие-то учёные записки! И это после того, как я воскресла из мёртвых на его глазах! Горячие слёзы обиды закапали на короткую оборку моего декольте. Подозрения, которые я так тщательно загоняла вглубь тоскующего сердца, оказались правдой. Теперь я точно знала: он меня разлюбил!

Лакеи разносили по бальному залу бокалы с шампанским. Гости понемногу расслаблялись и всё меньше придавали значение строгим условностям. Атмосфера бала становилась менее натянутой.

Я тоже подхватила хрустальный бокал и выпила его залпом, и сразу же поднесла к губам второй. Я перестала понимать, смеюсь я или рыдаю.

378

Мне учтиво поклонился офицер в форме королевского гвардейца.

— Ваше сиятельство, принц Датский и Норвежский имеет честь пригласить вас на свой Малый приём, — по-военному отчеканил он. — Будьте так любезны, следуйте за мной.

Почему бы и нет! Если его датское высочество вздумает ко мне сегодня приставать и распускать руки, я позволю ему это сделать. Будет замечательно, если это произойдёт на глазах грубияна- маркиза.

Шипящие пузырьки шампанского как мурашки бегали внутри и бодрили густеющую от тоски кровь. Незнакомый привлекательный кавалер ласково улыбался и тянул меня за собой в дальние комнаты дворца.

Публика, молодая и красивая, набилась в дальних комнатах и вела себя более непринуждённо, чем в бальной зале. Кавалеры откровенно флиртовали с глубоко декольтированными дамами. Те позволяли безнаказанно любоваться обнажившимися сосками и дарили в ответ загадочные улыбки. Гостиные наполняли нежная, негромкая музыка и игривый смех. Живые розы благоухали в богемских вазах. Яркий свет люстр заменил более приглушённый и интимный свет канделябров.

Моё тело словно наполнилось воздухом. Хотелось оттолкнуть- ся от паркета, подпрыгнуть и закружиться. Одна роскошно украшенная зала сменялась другой. В глазах мелькали блики золота и радужные переливы зеркал. Как весело! И как хочется покружиться. Новый кавалер, словно прочитав мои мысли, обвил дерзкой рукой мою талию. Мы оказались неприлично близко друг к другу и начали кружиться под музыку. Незнакомая мелодия

379

с плавным размеренным ритмом была полна чувственной гармонии.

— Что это? — восхищённо спросила я незнакомца.

— Это вальс, прекрасная графиня, — низким, грудным баритоном ответил мой партнёр.

— От него голова кружиться сильнее, чем от шампанского.
Я легкомысленно смеюсь и запрокидываю назад обессилевшую голову, оставляя беззащитной голую шею. В ответ глаза кавалера

хищно и похотливо вспыхивают.
Я ловлю на себе чей-то тяжёлый взгляд. Принц Датский и

Норвежский неподвижно, как статуя, стоит в глубине гостиной и не таясь разглядывает меня с ног до головы. Он не раздевает меня взглядом, а словно прицеливается из ружья, прикидывая, куда лучше направить пулю.

Мой кавалер кончиками пальцев проводит по моим обнаженным шейным позвонкам. Разгорячённая плоть тут же отзывается напряженным толчком. Пожалуй, второй бокал шампанского был лишним. Мне нужна передышка.

— Я хочу пить, — томно молю я и кротко опускаю ресницы.

Учащённое дыхание моего партнера мешает ему говорить твердо, голос теряет звонкость. Он подзывает лакея и сам берёт для меня хрустальный бокал. Чувственные пальцы с лёгким поглаживанием касаются хрусталя. Он не спускает с меня цепкого взгляда и протягивает лимонад. О-ля-ля! А как же принц Фредерик?

Хозяин вечеринки обменивается с соблазнителем удовлетворённым взглядом, отворачивается и степенным, медленным шагом направляется к выходу. Как это понимать?!

380

Развеселившиеся парочки затевают потешную потасовку и оттесняют моего соблазнителя в сторону. Он растерянно хлопает глазами и пытается прорваться ко мне. Но его опережают.

Высокий стройный кавалер в чёрной бархатной маске подхватывает меня в новом чувственном танце и кружит так сильно, что я перестаю понимать, где пол, а где потолок. Мне весело, я заливаюсь бездумным смехом.

И вдруг всё это заканчивается — я падаю на мягкое стёганое сидение в карете. Это нисколько не настораживает меня и не омрачает расходившегося беспричинного веселья.

— Маска, откройся, — игриво прошу я кавалера и протягиваю руки к его закрытому лицу.

Мой попутчик не намерен больше таиться и спокойно снимает маску. Передо мной возникает постное и обеспокоенное лицо барона фон Майера.

— Адольф?!

…Барон фон Майер озабоченно поправил задвинутые шторки. Ему хочется понадёжнее отгородиться от остального мира.

— Адольф, что это всё значит? Вы похитили меня? — по инерции игриво спросила я «дядюшку». – Вы должны охранять меня, а не похищать – ведь вы благородный волк! Именно так переводится ваше имя со старогерманского– «благородный волк»!

— Пора домой, милая фройляйн! — сварливо отмахивается от меня тётушкин сожитель.

Я не поверила своим ушам.

— Как домой! Я не хочу домой! Немедленно выпустите меня из кареты! Я желаю танцевать всю ночь напролёт.

Я попыталась открыть дверцу кареты, но ручка не поддавалась. Я зачем-то начала громко стучать в дверцу. Карета меланхолично

381

покачивалась на ходу. «Похититель» равнодушно прикрыл глаза и, зевая, произнёс скучным голосом:

— Бесполезно! Возница глухой.

Моё возмущение переросло в ярость. Я достаточно взрослая, чтобы самой решать, с кем и как проводить время. Я сняла с ноги туфлю, чтобы ударить ею по застеклённому окошку кареты. Но в этот момент мою голову пронзила острая боль, которая сменилась нестерпимым зудом. Я выронила грозно занесённую над головой туфлю и вцепилась пальцами в укушенное место.

— Погоди, не тронь! — предупредил меня внезапно проснувшийся барон.

В его руках оказалась костяная спица. С невероятным проворством мой попутчик наколол на спицу блоху и удовлетворенно продемонстрировал это злостное насекомое мне.

— Какая гадость…- скривилась я. — Боже мой, откуда она взялась?! Я же так тщательно расчесываю волосы перед сном.

— Поблагодари своих великосветских кавалеров, Кристина, — не без злорадства заметил Адольф. — Разве ты не надела блохоловку?

Я раздавлено откинулась на подушки.

— Не переживай, дорогая, я подарю тебе чудесную серебряную блохоловку. Она очень изящная и украшена резьбой из слоновой кости, – «дядюшка» мило осклабился. Потом он сменил благодушие на строгость и объявил:

— На сегодня танцев достаточно, любезная плясунья. Тебя с нетерпением ждёт твоя тётушка.

С самого утра в особняк баронессы Штраль несли огромные корзины цветов и ворохи приглашений на званые обеды и светские рауты. Мраморный столик в вестибюле был завален письмами от влюблённых кавалеров. Несколько экзальтированных юношей попытались прорваться в особняк через окна на первом

382

этаже. Швейцар сбился с ног. Лакеи роняли от усталости и злости швабры, которыми выпихивали юнцов из окон.

Удивительно! Великосветское общество, которое дружно игнорировало меня все прошедшие месяцы, неожиданно «прозрело».

Свалившаяся на голову как снежный ком популярность нисколько не радовала меня. Мне было страшно выходить из спальни. Как прекратить этот кошмар?

Надо отдать должное баронессе Штраль: она терпеливо и с достоинством всё это переносила несколько дней подряд. Но и её ангельскому терпению пришёл конец. Она явилась, чтобы выманить меня из «норы».

— Кристина, немедленно открой мне дверь! Я должна кое-что тебе показать, — тон у тётушки был ледяным.

Глаза смотрели холодно и отчужденно, словно у чужой.

Тётка с ядовитым сарказмом в сузившихся глазах помахала у меня перед носом газетой:

— Ты, оказывается, не только королева прошедшего бала, но и новая пассия принца Датского и Норвежского. Поздравляю!

— Умоляю, не кричи на меня! — взмолилась я.

Громкий, высокий голос баронессы усилил боль во всём теле. В последние дни я словно осталась без кожи. Обнажённые нервы беспомощно вибрировали от каждого неосторожного прикосновения.

— Что с тобой, Кристина? – опомнилась тётка, увидев моё искажённое судорогой лицо, и добавила уже более мягко. — Ты вся дрожишь. Твои губы посинели, моя милая.

Она сбросила с плеч шаль и поскорее накинула её на меня, плотно запахнув на груди.

383

— Успокойся! Через несколько дней всё утихнет. Твоя жизнь снова войдёт в привычное русло, — уговаривала меня Эмма, гладя мои трясущиеся плечи.

Через несколько дней к тёткиному особняку подъехала карета королевской фельдъегерской почты. Надменный посыльный в начищенных до зеркального блеска сапогах, сорвав с головы шапочку с фазаньим пером, торжественно объявил:

— Письмо для её сиятельства, графини Кристины Доротеи Вендель-Эксберг.

Это было приглашение на Королевскую охоту. Баронесса Штраль поджала губы и скрылась в своём уютном будуаре.

— Не обижайся на Эмму! Её можно понять. Она прекрасная наездница. Она научила тебя красиво держаться в седле. Наконец, она твоя родная тётя! Но тебя удостоили приглашением на Королевскую охоту, а её нет, — великодушно разъяснил поведение баронессы господин фон Майер.

— Пусть она поедет вместо меня. Я буду только рада.

— Это невозможно. Такое приглашение — большая честь, дорогая Кристина. Отказ от приглашения равносилен государственной измене. Графиня Вендель-Эксберг затмила всех красавиц нашего королевства.

— У меня нет даже лошади. О платье для верховой езды лучше просто промолчать…

— Нам поможет генерал Вилли. У него целый конезавод в Клампенборге. Для него это прекрасный случай похвастаться выращенными скакунами. А платье сошьёт господин Босс. После того, как ты так громко прославила его имя, он сделает для тебя наряд за одну ночь.

— Нам?!

384

— Дело в том, что ты не можешь присутствовать на королевском приёме без сопровождения супруга. Все делают вид, что понимают уважительность его отсутствия, которая якобы проистекает из множества неотложных дел в Норвегии. Но придворный этикет допускает, чтобы в отсутствие мужа даму сопровождал старший родственник мужского пола. Нужно лишь направить письмо с просьбой об этом господину канцлеру. Уверен, что он не откажет. Этим ты поможешь королевской семье решить щекотливый вопрос. Ну, что, дорогая племянница, согласны вы, чтобы старикашка-дядя подержал вам стремя?

Меня беспокоила не внезапно обрушившаяся забота названного дядюшки, а кое-что посерьёзнее.

— Я не хочу быть пассией принца Фредерика. Он мне противен. Адольф глумливо усмехнулся.
— Не волнуйся, милая! Его высочество и пальцем к тебе не

притронется. Видишь ли, дорогая Кристина, сына Юлианы Марии женщины как объект вожделения не интересуют. Ты, Кристина – первая дама, которая произвела на него известное впечатление. Это подтверждают подарки: роскошный букет и хлыст, инкрустированный слоновой костью и золотом. Мы все под большим впечатлением от его галантных жестов. И потом, глупо не воспользоваться выпавшим случаем и теми преимуществами и благами, которые последуют за увлечением сына королевы Юлианы Марии. Я уверен, моя милая девочка, что тебя ждёт большое будущее.

Названый дядюшка фамильярно завладел моей рукой и с чувством приложился к ней.

Я до сих пор неравнодушна к охоте. Я умею выслеживать дичь и обожаю её преследовать. Но, как видно, королевская охота это нечто большее, чем травля матёрого зверя.

385

Распоряжение королевы-матери явиться к ней незамедлительно застало меня врасплох. Все последние дни я находилась в сильном напряжении, дожидаясь личного приглашения от принца Фредерика. Его не последовало и вот странность — поприветствовав меня на входе в загородную резиденцию и проговорив скороговоркой «что ж, птичка в клетке!», его высочество нелюбезно повернулся ко мне спиной и исчез за дверью.

Следуя за секретарём королевской особы по анфиладе роскошных покоев, я терялась в догадках.

Офицеры охраны, стоящие на входе в кабинет Юлианы Марии, торжественно распахнули передо мной тяжёлую, перегруженную золочёной резьбой дверь.

Королева-мать занималась государственными делами чуть ли не круглые сутки. Королевская охота не могла изменить её обычного трудового распорядка служения на благо отечества. Такой выносливости и столь развитому чувству долга можно было только позавидовать. Никогда не испытывала особенного трепета перед старшими, но одно только слово «королева-мать» заставляло меня сильно робеть. В глубине души я питала по отношению к Юлиане Марии чувства, которые можно назвать обычной человеческой симпатией и глубоким уважением к умному и обаятельному человеку, а не верноподданнический страх. Я, как и наша государыня, никогда не любила сидеть без дела. Наверное, робость перед государыней — следствие моей провинциальности.

— Встаньте, дитя моё! — велела государыня, налюбовавшись моим глубоким реверансом. — Вы такая гибкая, порывистая… Хорошо танцуете… И, говорят, любите охоту?

— Люблю, ваше величество.

386

— А я вот, признаться, побаиваюсь лошадей. Все эти оглушающие звуки горна и лай сотен собак вызывают у меня одну лишь головную боль. Вы, милочка, обладаете многими редкими качествами. Вы смелы, рассудительны, умеете расположить к себе. Не заискиваете ни перед кем.

— О, ваше величество, я не достойна столь высокой похвалы.

Услышав такой лестный отзыв в собственный адрес, я смутилась и поклонилась еще ниже, чем прежде.

— Жаль, что не сложилась ваша семейная жизнь. У вас ведь есть дети?

— Да! — радостно откликнулась я, как всякая мать, у которой появился повод поговорить о самых дорогих для неё созданиях, и запнулась. Я чуть не выпалила гордо – трое, но вовремя опомнилась. – Двое — сын и дочь, ваше величество.

— Не волнуйтесь, графиня! Государственный совет позаботится о них. Стрелять в собственную жену на глазах у прислуги?! Ваш муж, господин Штолле, совсем потерял голову. Правы ваши друзья.

— Простите, Мадам?

— Да-да, вы не ослышались. Ваши друзья правы: он не достоин быть мужем такой незаурядной женщины, как вы: нашей прекрасной норвежской затворницы! По сему, вот вам свидетельство за подписью его преосвященства, господина архиепископа, о расторжении брака между вами и Эдгаром Штолле, норвежским бюргером. Его преосвященство глубоко проникся драматизмом ваше семейной истории. Надо признать, что ваши друзья обладают завидным даром слова и… влиянием, — королева понизила голос и загадочно улыбнулась.

— Что касается вашего бывшего мужа, господина Штолле, — продолжила монархиня, стерев с лица всякое напоминание об

387

улыбке, — то следует учитывать, что он верный и трудолюбивый подданный датской короны. Я знаю, норвежский народ очень чуток к понятию справедливости. Поэтому в качестве моральной компенсации господину Штолле передаётся во владение несколько земельных участков, прилегающих к торговому порту Тронхейма. Я уверена, вы не будете возражать против данного решения.

Я механически взяла свёрнутую в трубку бумагу, украшенную внушительной сургучной печатью, которая свисала на длинном золотом шнурке, и припала к протянутой для поцелуя монаршей руке.

Я получила развод без данного мной на это письменного прошения. Одно это может повергнуть в шок! За этот развод господин Штолле получил от датской короны щедрые отступные. Всё это звучит как злая шутка. Но возможно ли сомневаться в словах королевы Юлианы Марии?

— Я понимаю, вы крайне смущены новостями и испытываете сейчас смешанные чувства. Развод бросает тень на вашу репутацию, фройляйн Кристина. Но другого выхода мы не видели. Общественное мнение можно будет со временем успокоить, опубликовав в газетах ряд положительных для вашей репутации материалов. Поверьте на слово – газеты в наше время могут иногда больше, чем сами монархи.

Смешанные чувства? Да я просто задыхалась от ощущения зияющей пустоты под ногами. Как легко, оказывается, можно распоряжаться людскими судьбами, если у тебя на голове корона!

Королева-мать продолжила, подойдя к массивному столу с письменным прибором из малахита, заключенного в золотую оправу.

— Размеры вашего феода в Норвегии впечатляют. Не будь это дикие земли, поросшие непроходимыми лесами, и горы

388

неимоверной высоты, вы бы считались самой богатой сеньорой в Северо-Западной Европе, — королева склонилась над картой своего королевства. — Ваши арендаторы исправно платят налоги в королевскую казну, не то, что жители центральных и, особенно, северных губерний Норвегии. Это похвально, графиня. Я убеждена, что здесь присутствует ваша немалая заслуга. Недалеко от вашего феода находятся серебряные рудники, от которых датская казна получает значительные доходы, — королева, не закончив фразы, бросила на меня косой вопросительный взгляд.

— О, властители Норхольма никогда не искали повода присоединить эти земли, — поспешила я заверить государыню.

— Да, граф Вендель-Эксберг, ваш батюшка, говорил мне тоже самое, — удовлетворённо кивнула Юлиана Мария.

Королева-мать, наконец, оторвалась от карты, черты её сухощавого лица расслабились.

— Мы рады видеть вас при нашем дворе, графиня! – торжественным тоном объявила она. — Вы, безусловно, его украсите. Надеюсь, со временем вы, норвежская сеньора, станете преданным другом его высочества, принца Датского и Норвежского. Мне как матери будет спокойней покидать этот бренный мир, если я буду знать, что подле моего сына обретаются надёжные и мудрые советчики.

Что это: поручение присматривать за взрослым сыном или провокация? Помогай принцу Фредерику мудрым советом, угождай ему и получишь высокое положение при дворе, только не разевай рот на серебряные рудники. Намёк был слишком прямолинейным. А если я не хочу никаких монарших милостей? Моё мнение никого, по-видимому, не интересует. Значит, мой отказ в принципе не рассматривается и лишь сделает меня личным врагом королевы-матери?

389

Адольф фон Майер, мой названный родственник, вот кто получал истинное наслаждение от участия в королевской охоте! Он успел раскланяться со всеми присутствующими кавалерами и пообщаться с десятком важных вельмож. При этом ему не пришлось даже слезать с превосходного гнедого скакуна, подаренного великодушным генералом Вилли.

— Кристина, почему у тебя такое постное лицо? — удивился дядюшка. — Посмотри, какое блестящее общество собралось перед загородным дворцом. Сливки датского общества! Элита!

Знатные господа занимались тем же, чем барон фон Майер: в основном сплетничали. Дамы украдкой придирчиво разглядывали наряды друг друга. Никого не волновало, что сигнала к охоте так и не дают.

Принц Датский и Норвежский задерживался. Подданные терпеливо ждали, когда королевский отпрыск соизволит появиться.

Дядюшка Адольф успел дать мне самые точные и исчерпывающие инструкции о том, как следует вести себя благородной даме на Королевской охоте.

— Не вздумай нестись вперёд вместе с мужчинами. Место дам – позади охотничьего кортежа. Ваш удел, фройляйн, — украшать кавалькаду, а не травить кабана. Следуй неотступно за охотниками, но не обгоняй их. Можешь даже пару раз выстрелить, если тебе так хочется, когда кабана или оленя обложат егеря.

Наконец, раздался призывный глас горна. Присутствующие господа стали выстраиваться в колонну для начала охоты.

К голове кавалькады проехал принц Фредерик. Он неплохо держался в седле. Охотничий наряд делал его мужественнее и привлекательнее. Но не будущий подопечный привлёк моё внимание, а те, кто сопровождал его высочество и скакал рядом:

390

шведский посол и очаровательная миниатюрная дама с прелестными белокурыми локонами. Её маленькая ручка уверенно держала тяжёлый повод. Розовый ротик призывно открывался, когда амазонка бросала томный взгляд в сторону королевского отпрыска.

Принц проехал мимо дамы, которую в последние дни осыпал дорогими, истинно королевскими подарками, даже не удостоив её простым кивком головы.

Мне было наплевать на косые взгляды и кривые ухмылки, окружавших меня аристократок. Чтобы пресечь ядовитые комментарии, я обернулась к товаркам с ружьём в руках и угрожающе клацнула тугим затвором у них на глазах. Шёпоток тут же смолк.

Кавалькада охотников двинулась с места.

Я поискала глазами привлекательную троицу и увидела, как та красивой рысью вырвалась вперёд.

Что ж, моя личная охота началась! Правда, дичь вместо перьев одета в яркие шелка и бархат. Тем лучше! Я намеревалась неотступно следовать за ней, держа поблизости ружьё.

Что гнало меня по следу вперёд? Обида? Разочарование? Ревность? Месть?

Вы не поверите – жгучее любопытство!
Остальное вылезло наружу позже.
Я отказалась от иноходца, наивно полагая, что еду на

настоящую охоту, а не на увеселительную прогулку по лесу, в конце которой меня ждёт загнанная королевскими слугами для скорой и лёгкой расправы лесная дичь. И оказалась права!

Иноходцу было бы не под силу перемахивать поваленные стволы деревьев и мчаться по бездорожью.

391

Я уже давно оторвалась от других амазонок, которые живописной группой следовали размеренным галопом за всадниками в парадных красных мундирах. Свора гончих псов, словно единым, переливающимся в движении телом свернула вправо, а грациозная тройка скаковых лошадей – влево. Никто не посмел следовать за принцем и его гостями, кроме меня.

Они ехали, не оглядываясь и совершенно не заботясь о том, что егеря и знатные охотники остаются все дальше и дальше, в стороне.

Лес становился гуще, дорожка всё уже. К тому же она петляла, огибая глубокие ложбины, а иной раз и овраги. На одном из поворотов я потеряла троицу и некоторое время пыталась найти её следы. Меня не испугал безлюдный лес. Напротив! Я с наслаждением вдохнула запах сырой земли и прелых дубовых листьев. Меня обступала желанная тишина. Но мне не суждено было обрести покой в здешних дубравах.

Маленький павильон с высокими французскими окнами, нарядный, как резная шкатулка, красовался на опушке леса. Несколько лошадей под дорогими сёдлами и красными попонами были привязаны недалеко от парадного крыльца. В окнах, несмотря на дневное время, горел уютный жёлтый свет. Он так и манил к себе тёплыми переливами. Я не сомневалась в том, что преследуемые мной всадники остановились здесь, в заповедной части леса.

Высокие французские окна. Заглянуть в них можно только из седла. Именно поэтому я не стала спешиваться, а просто подъехала поближе к одному из них.

Я напрасно боялась, что меня заметят: те, кто находился внутри, были целиком поглощены друг другом.

392

Маркиз де ла Тарди полулежал в глубоком кресле. Одна его нога была разута и покоилась на бархатном пуфике. Около его кресла, опустившись на колени, пристроилась миниатюрная белокурая дама. Она была полностью обнажена. Белое женское тело, подсвеченное тёплым светом канделябров, было так прекрасно, что захватывало дух. Обольстительная сирена игриво стягивала с ноги маркиза шёлковый чулок.

У меня не было сомнений в том, что эта дама и есть та самая зеленоглазая пани, новая пассия шведского посла.

Кровь в жилах застыла и загустела, превратившись в ледяной свинец. Одно дело подозревать, другое — видеть собственными глазами убийственную для любящего сердца правду. Они любовники! Покой и бесстрастие в моей душе словно сдунуло зябким ветерком. От пронзившей грудь невыносимой боли невозможно было перевести дыхание. Как глупо, что глубину своего чувства мы начинаем измерять лишь степенью причинённого нам страдания.

За что, Кристиан?! Почему ты рвёшь в клочья сердце, которое так любит тебя?

С каждой секундой боль в груди лишь усиливалась и грозила лишить меня сознания. Но по какой-то неведомой мне причине я не в силах была оторвать глаз от зрелища, которое причиняло мне немыслимое страдание. Лошадь подо мной заскучала и переступила с ноги на ногу. Всё ещё зелёный куст сирени на фоне пожелтевшей бузины привлёк внимание животного, и оно потянулось к нему. Вместе с лошадью я переместилась к другому окну. Куртуазная картинка, сохраняющая все мельчайшие детали, теперь стояла у меня перед глазами, не рассееваясь. Я смотрела в другое окно и некоторое время не понимала, что там происходит.

393

Зрение бесстрастно и скрупулёзно фиксировало происходящее, а сознание на время потеряло способность понимать.

В павильоне были и другие гости. В их облике я отметила нечто странное. Когда мой взгляд окончательно сфокусировался на происходящем, я забыла про личную боль. Если я и хотела получить для растерзанного сердца самое сильное обезболивающее средство, то это зрелище было самым лучшим.

В комнате находилось ещё трое: двое мужчин и женщина. Нижняя часть тела у мужчин была обнажена. У одного из них чулки неопрятно спустились до щиколоток. Хотя он и стоял к окну спиной, было видно, что его член, длинный и вялый, безжизненно болтается между ног. Мужские руки ритмично, но бесстрастно сжимали, налитую женскую грудь. Бескровное лицо женщины запрокинулось в похотливом, но явно наигранном экстазе. Маленькая ручка стала подбадривать любовника, теребя его крайнюю плоть. Плоть не откликалась до тех пор, пока не появился третий участник. Он неделикатно раздвинул ягодицы мужчины со спущенными чулками и воткнул своё копьё в тощий, как у гончей, зад. Мужчина в чулках резко дёрнулся и повернул голову к любовнику. Лицо его исказила судорога, глаза сладострастно закатились, но узнать его я смогла. Это был принц Фердинанд.

Мой желудок скрутило сильным спазмом и меня вырвало. Рвота бурно излилась на газон под окном. От резкого движения всадника лошадь испугалась и скакнула вперёд. Я едва удержалась в седле. Потрясение было так велико, что моё тело задёргалось в непроизвольных конвульсиях, хотелось кричать во всё горло.

Нужно немедля унестись прочь от стен этого Содома – вот мысль, которая привела меня в чувство. Скорее смыть из памяти

394

нечистоты! Очистить душу от великого смрада! Бежать, сломя голову!

Не сознавая того, я нещадно хлестала несчастную лошадь по бокам хлыстом, подаренным принцем Фредериком. Вспомнив, в чьих руках тот побывал, я брезгливо швырнула подарок на землю. Ни один самец со всей его животной похотью не выглядит настолько непристойно, топча самку, как мужчина без штанов со спущенными чулками, будучи сам в роли самки.

Холодные, свежие порывы ветра хлестали по лицу и остужали голову. Я подсмотрела не свидание, а омерзительную содомскую оргию. Мужчина, которого я так любила, был её участником. Он оказался чудовищем, гнусным развратником! Как всё это совместить в одной несчастной женской голове? В голове робкой и скромной провинциалки?

Лошадь неслась сама по себе, разбирая дорогу по одной ей известной путеводной карте. Впереди замелькали красные мундиры и затявкали собаки. Раздались сигналы горна, означающие, что дичь обложена со всех сторон. Настал долгожданный момент травли и расправы. По воле случая я оказалась не просто в центре охоты, а на линии огня. Кто-то уже, не сдерживая нетерпения, неприцельно выстрелил. Я прекрасно понимала, что последует дальше. Вместо оленя участники королевской охоты положат недружными выстрелами безрассудную всадницу. Я даже не пыталась остановить лошадь. Моя жизнь сделалась для меня безразличной. И это был случай быстро покончить с ней.

Но нашлись те, кто оказался бдительным и заметил всадницу, попавшую под обстрел. По лесу понеслись истошные крики «стой!», «не стрелять!», «дама на линии огня». Многие охотники это услышали и содрогнулись. Но не все. Я успела разглядеть

395

чёрное, бездонное жерло боевого мушкета, направленного из-за ближайшего дерева прямо мне в грудь. Самого убийцу скрывал толстый ствол ясеня. Яркая вспышка вырвалась из ствола в тот момент, когда моё тело запрокинулось назад от удара о торчащую на моём пути густую ветку. Этого мгновения хватило на то, чтобы пуля лишь ужалила мой лоб, скользнув по касательной с правой стороны.

Я чувствовала, как лицо заливает кровью. Но кровь не бежала ручьём, а постепенно застывала: как видно рана оказалась неглубокой. Вдобавок к окровавленному лицу бархатное платье для верховой езды оказалось испачкано грязью и рвотой. Что и говорить — вид мой был ужасен.

Моё появление в особняке баронессы Штраль немедленно стало ей известно.

Увидев меня, тётка громко вскрикнула и с выражением беспредельного ужаса на лице вытянула вперёд руку, указывая на мой лоб. Она, задыхаясь, прохрипела:

— Там…там…

Я глянула в зеркало и с холодным любопытством посмотрела на своё перепачканное кровью лицо.

— Пуля прошла мимо.
С тётушкой творилось что-то неладное.
— У неё рана была там же, — сдавлено прохрипела она, хватая

ртом воздух как ставрида, выброшенная на берег. Баронесса Штраль с трудом доковыляла до кресла и, обессилев, рухнула в него.

— О ком это вы, тётушка?

— Твоя мать… Я швырнула ей в голову камень… Кровь залила ей всё лицо… Она упала будто мёртвая.

396

— Ах, вот почему мой дед отдал тебя в семью фермера! Маленькая неудавшаяся убийца…

Я грозно нависла над баронессой, намеренно давая ей возможность разглядеть окровавленный лоб получше.

— Ты всё больше становишься похожей на свою мать! У неё остался шрам в том же месте, где сейчас у тебя эта рана.

— Ну же, дорогая Эмма, не увиливай, — с сардонической лаской в голосе настаивала я. — Расскажи мне всё, что знаешь. Расскажи!!!

Последнее слово я не сказала, а словно разъярённый зверь, прорычала.

— Твоя мать сбежала с мужчиной, — трясясь всем телом, призналась баронесса. — Мой брат безумно ревновал её к своему товарищу по университету, которого сам же пригласил в гости в Норхольм. Он запирал на ночь дверь её спальни. А она выпрыгнула из окна и сбежала со своим любовником.

— Как звали однокурсника? — мой голос, наверное, звучал слишком зловеще. Тётка вся съёжилась и глубже забилась в угол кресла.

— Не надо! Не трогай меня! Я скажу, скажу… Его звали… Густав Браге. Твой отец выдумал историю с похищением, чтобы скрыть свой позор.

Я словно заново налетела с размаху на толстую ветку и поэтому резко отшатнулась от кресла, в которое вжалась всем телом родная сестра моего несчастного отца. Почувствовав мою слабость, тётка тут же оттолкнула меня, соскочила с кресла и отбежала на безопасное расстояние.

— Уезжай! Уезжай, немедленно. Мне ничего твоего не нужно, только уезжай!

Эмма бросилась к секретеру, дрожащими руками открыла один из ящичков и протянула запечатанное письмо.

397

— Вот, возьми! Это письмо к моему банкиру. Ты можешь уехать в Баден-Баден и купить особняк. Только больше не появляйся в этом доме.

Тётушка, наконец, позволила своим подспудным желаниям вырваться наружу. Какое, однако, редкое единодушие между родственницами! Я давно подумываю о том же. Уехать от тётки, сбежать от всего мира, но только не в светский праздный Баден- Баден, а в суровый Норхольм. Вот моё заветное желание, господа!

— Оставь мне Лизи и уезжай!

Из глаз тётки сочилась, словно сукровица из раны, немая мольба. Она даже бухнулась передо мной на колени.

— Не стоит так унижаться, дорогая баронесса! Обещаю тебе, Эмма, скоро я уеду, и ты больше никогда не услышишь обо мне.

Поняв, что это не пустые слова, данные в минуту раздражения, тётка смягчилась. Я по-прежнему была её единственной непутёвой племянницей, к которой нужно, разумеется, проявить снисхождение. Мы даже смогли тепло попрощаться друг с другом.

Ч.7 Эмиль

Когда чемоданы уже были крепко привязаны к дорожной карете, а я сидела внутри, у дверцы появилась запыхавшаяся горничная.

— Барыня, письма! Вы не взяли письма.
Девица сунула мне в руки целый свёрток, упакованный в

вощёную бумагу.
Действительно, я не посчитала нужным вскрывать новые

письма от маркиза де ла Тарди и оставила их, как и первое письмо, в ящике секретера. Для меня всё и так было ясно как божий день.

Записки профессора Браге тоже были упакованы в вощёную бумагу и отправлены банкиру Этьену Роштильду с посыльным.

398

Разумеется, я внимательно перечитала их перед тем как вернуть капитану Свендсену, вернее маркизу де ла Тарди. То, что я искала, охваченная одновременно и страхом, и жаждой правды, не нашлось. По-видимому, записи, касающиеся жены графа Вендель- Эксберга, были среди тех десяти страниц, которые оказались безжалостно вырванными из тетради. Не требовалось подробного анализа записок, чтобы более-менее точно восстановить их хронологию. Опять я попала в тупик. Тот единственный человек, который мог бы пролить свет на тайну моей матери, не вернулся из экспедиции. Можно было сколько угодно кусать губы от сожаления, ругать судьбу или просто браниться по-матросски. Человек, который украл у меня мою мать, был недосягаем для моего гнева. Он пропал без вести.

Над переживаниями маркиза и его «тайных братьев» я невесело посмеялась. Профессор в своих записках скрупулёзно расписал структуру масонской ложи, в которой сам занимал достаточно высокое положение мастера. Имена своих «тайных братьев» он зашифровал, но, я думаю, внимательный и заинтересованный читатель сумел бы их со временем раскрыть. Вот откуда такая суета со слежкой, двусмысленными намёками, письмами, угрозами. Ах, бедный господин маркиз! Сколько головной боли и, наверняка, бессонных ночей выпало на вашу долю из-за легкомысленной мадам Штолле! Все эти игры больших мальчиков в тайные общества происходят от праздности и безделия, царящих в кругах высшего общества. Стыдно, господа! В жизни и без того хватает ненадуманных проблем, для решения которых действительно стоит приложить силы и средства.

В моей голове в последнее время вызревал очередной план бегства. Ещё до Королевской охоты я вдруг неожиданно для себя осознала, что хочу вернуться назад, на плоскогорье, где живёт

399

загадочное племя. Я страстно хочу вернуться туда, откуда, рискуя жизнью, чудесным образом вырвалась. Человеческая душа – потёмки. Почему я этого не осознала раньше?

Как я смогу вернуться, мне было неведомо, но это нисколько не смущало меня и не охлаждало страстного намерения. Если раньше моя душа пребывала в смятении, то теперь там установилась долгожданная, умиротворяющая тишина, осенённая ясностью цели. Первое, что мне следует сделать, чтобы приблизиться к ней – поехать в Норхольм.

Уже шёл двадцатый день пути после моего отъезда из Копенгагена. Я намеренно выбрала самый долгий путь до Норхольма – по суше, а не по морю на быстроходном паруснике. Дорога – это особое, вневременное состояние души. Ты будто зависаешь между прошлым и будущим. Настоящее растягивается на все дни пути. Ты живёшь только им, потому что мало что меняется. Пока ты не приехал в пункт назначения, будущее не наступает. Задержавшись в настоящем, можно освободить себя от прошлого – забыть его. Можно предаваться мечтам о той новой жизни, которая ждёт тебя впереди. Я полюбила дорогу с того самого дня, как тётка забрала меня в десять лет из родного гнезда. Все длинные-предлинные дни пути я сладко мечтала о сказочном городе. Теперь я мечтаю о другом – поскорее забыть о нём.

От Христиании я проеду по плохой и трудной, но святой для паломников дороге, ведущей в Тронхейм, к Нидаросскому собору, где раньше покоились мощи Святого Олафа, до перекрёстка с узкой, малолюдной восточной дорогой. Здесь моя карета повернёт направо и поедет вдоль Тронхеймского фьорда. Если дороги не зальёт дождём, через пару недель я буду на месте.

400

Под мерное покачивание кареты я уснула, хотя на дворе был в разгаре ясный, не дождливый день. Мне приснился омерзительный сон.

Я была в том павильоне и той самой комнате с горящими среди белого дня свечами. Дама, которой принц Фредерик тискал грудь, повернулась ко мне и глумливо улыбнулась. Она протянула руку и коснулась моей обнажённой груди, глаза её зажглись неподдельной страстью. Она, не раскрывая уст, молила меня откликнуться на её страсть. В следующее мгновение сладострастница уже лежала раскинувшись на спине. Её мягкий белый живот слегка колыхался от непристойных движений. Мужчина, которого я принимала за принца, обернулся. Я наткнулась на торжествующую, порочную улыбку на дьявольски красивом лице. Это был юный Эмиль…

Я проснулась с бешено бьющимся сердцем. Болезненный спазм пронзил низ моего живота. Подмышки платья обильно пропитались потом. Краска жгучего стыда залила щёки. Я в панике оглянулась по сторонам, высунула голову в окно и даже велела остановить карету, уверенная, что сонмы призраков преследуют меня.

Выбравшись на свежий воздух, я несколько минут учащенно хватала ртом по-зимнему стылый воздух.

Над моей головой сорвался с кручи и камнем устремился вниз, в ущелье, горделивый ястреб. Он расправил крылья и величаво, не торопясь, поплыл над своими владениями. Я залюбовалась свободным, безмятежным парением хозяина окружающих каменных круч. Он был счастлив, пролетая над родными просторами. Настроение птицы передалось и мне. Да, это действительно счастье — вернуться домой!

401

Я стряхнула с себя постыдный сон, но чувство тревоги не проходило. Мне то и дело хотелось обернуться назад. Чувство преследования не исчезало, постепенно превращаясь в навязчивую идею. Я успокаивала себя тем, что скоро буду дома, за крепкими стенами Норхольма. Я пыталась смеяться над собой, говоря вслух — «кому ты нужна?». Участники Королевской охоты, наверняка, убеждены, что выскочка-графиня погибла от шальной пули. Никто из королевской семьи не посчитал нужным уточнить эту печальную новость, хотя баронесса Штраль была готова её подтвердить, не моргнув глазом.

Все эти месяцы я ни разу не вспомнила о юном Эмиле. Что с ним стало после экспедиции? К моему стыду, это волновало меня очень мало. Как странно, что он явился вдруг в сновидении, да ещё таком непристойном!

А вот о ком я думала неотступно во время долгой дороги домой – это саамка Рия. Именно она, странная, лесная жительница, могла мне помочь. Но придёт ли дикарка на мой требовательный зов? Живёт ли она по-прежнему в окрестностях Норхольма? Или уже давно вернулась к своим соплеменникам? Ведь с момента нашей последней встречи прошло почти два года.

Мой родной замок Норхольм смотрел на фьорд слепыми, безжизненными окнами. Кучер отпросился проведать родственников, которые пока ещё не покинули эти неприветливые, начинающие приходить в запустение, земли. Перед тем как уйти, он по моей просьбе затопил камины в нескольких комнатах, в том числе и на кухне, хотя затевать стряпню было некому. Добрый малый, оглядев покинутый всеми дом, великодушно обещал, что предупредит своих сестер, которые прежде служили в Норхольме. Девушки помогут мне разобрать багаж и наладить хозяйство.

402

Я с горечью приняла новость о том, что моя преданная Эрна недавно уехала в Христианию. Моя экономка, оказывается, была замужем и перед тем, как наняться ко мне, серьёзно поссорилась с молодым мужем, прогнав его за беспробудное пьянство. Но парень исправился, устроился на торговое судно матросом, подкопил деньжат и вернулся за женой. Мне никогда не приходило в голову, что моя 32-летняя экономка может скучать о своём бедовом муже, может тяготиться одиночеством и бездетностью. Она как-то обмолвилась, что мечтает о детях и хотела бы успеть родить хотя бы двоих. А как же Норхольм?

Раздетый, безголосый лес у подножья Норхольма застыл в ожидании пушистого белого покрывала, которое накроет и убаюкает его до весны. Я загребала ногами потемневшую позолоту опавших листьев, вычерчивая узоры рядом с печально скрипящим, деревянным колесом водяной мельницы. Время шло, но никто не появлялся вот уже седьмой день подряд.

На днях из деревни на предстоящую Большую путину из деревни уехали все мужчины от 13 до 60 лет. Мой кучер виновато прятал глаза и беспорядочно комкал свою шапку, когда отпрашивался в поездку на Север вместе с односельчанами.

— Ей-бо, ваше сиятельство, к Рождеству буду в Тронхейме! — клялся будущий рыбак. — Вы же на днях в город возвратитесь. Чего вам мёрзнуть одной в пустых стенах? А отвезти вас на пристань и багаж погрузить я племянника попрошу. Он малый рослый и крепкий, хоть и годков ему всего ничего – двенадцатый на днях пошёл.

У этого парня ещё остались какие-то крохи уважения к барыне, иначе поступал бы как его развязные сёстры – не забивал себе голову церемониями. Мои бывшие горничные, которые чуть

403

больше года назад радовались несказанной удаче служить в графском замке, теперь просто ставили меня перед фактом.

— Пастухи поговаривают – волки около Норхольма объявились. Так нам, госпожа графиня, надо засветло в деревню вернуться, — объявила мне самая старшая и бойкая, усаживаясь на козлы повозки, в которой устроились уже две другие сестры.

За пару часов она вместе с младшими успевала кое-как прочистить печь в моей спальне и затопить её. О готовке обедов, уборке и стирки белья речи даже не заводилось. А вот получать полную подённую оплату деревенские девахи не отказывались. Спасибо, что хоть по утрам привозили для меня хлеб и молоко. Поставить на место распустившуюся прислугу не хватало душевных сил. Весть об объявившихся волках грозила лишить меня последних жалких остатков самообладания. Если волки снова без опасений бродят по округе, значит, саамки Рии поблизости точно нет.

— Завтра последний за сезон торговый шлюп причалит к пристани, госпожа Кристина. Вам там непременно найдут свободную каюту, – уговаривал Ивер и с тревогой заглядывал в мои потухшие глаза.

— А? Да…конечно, — рассеянно обронила я в ответ. — Поезжай!

Слушая в который раз монотонный скрип мельничьего колеса, я приняла решение. Пока не поздно, нужно договариваться с хозяином последнего этой осенью судна, следующего в Тронхейм, о каюте. Парусник, наверняка, уже причалил и разгрузился. Мои сундуки так и стоят не распакованные в конюшне, остаётся только впрячь лошадей в карету и доехать до фьорда. Нужно дать знать племяннику Ивера.

Застывшую тишину надрезал резкий одиночный крик вороны. Я запрокинула голову, чтобы посмотреть на единственное живое

404

существо, разделившее со мной тревожное одиночество. Словно удостоверившись в том, что я её заметила, ворона, покачавшись ещё несколько секунд на голой ветке, перелетела на другое дерево. Там она сидела, не улетая и будто дожидаясь меня.

Саамка поджидала меня около холодного гранитного камня, похожая на застывшего идола. Глаза её неподвижно глядели перед собой. Руки безвольно повисли вдоль тела.

— Рия! Как я рада тебя видеть!
На моё появление лесная жительница отреагировала не сразу. Красивое лицо заметно осунулось, под глазами залегли тени от

бессонных ночей. Видно было, что руки, повисшие вдоль тела, ещё больше огрубели. От неё веяло усталостью и душевной надломленностью, возможно, связанной с тяготами лесной жизни. Раньше это была гордая, сильная женщина, которую мало волнует жизнь белых людей с их обыденной суетой. Сегодня предо мной стояла обессилевшая от погони лань.

Во внешнем облике аборигенки я уловила странность. Не было больше никакой экзотики! Душегрейку из волчьих шкур заменило простое тёмное платье жительницы норвежской глубинки. Распущенные волосы тщательно причёсаны и спрятаны под вдовий чепец. Вот так сюрприз! Я даже всплеснула руками от неожиданности.

Моё появление и приветствие хоть и не сразу, но всё-таки произвели пробуждающее действие. Рия словно зацепилась краем сознания за звуки моего голоса и, притягивая их один за другим, вытянула себя из забытья. Первая же её фраза меня огорошила.

— По твоим следам идёт злой человек. Тебе нужно сесть на парусник, который приплыл издалека, и уходить вместе с его хозяином за большое море, в сторону заката.

405

Я резко обернулась назад. После её слов притихший лес показался мне обманчиво немым. Вглядываясь в тонкие, как паутина молодые ветки, я пыталась поймать призрака.

— Ты говоришь о торговом судне, которое на днях причалило к пристани Норхольма?

— Нет, — «грезящая наяву» сейчас смотрела на меня пристально и осознано. Во взгляде её я вдруг уловила ту острую жалость, с которой обычно смотрят на погорельцев. – Это судно, о котором ты пока ещё ничего не знаешь.

Ко мне, к богатой и знатной барыне, нищая бродяжка испытывала то чувство, которое обычно я питаю к несчастным и обездоленным. Да, как она смеет!

— Сюда! — колдунья потянула меня за собой. Мы стали углубляться дальше в самую чащу.

— Я решила, что ты не придёшь, — ворчала я на ходу в спину саамки. Также на ходу, не оборачиваясь, дикарка отвечала:

— Не сердись на меня. Я была далеко…
— На Севере?
— Нет. Я ходила за перевал…там другая деревня и кирха. Я

хотела заказать панихиду за упокой души моего мужа, но пастор сказал, что за самоубийц в церкви молитвы не читают.

— Это так, Рия. Мне очень жаль!

— Разве это разумно – отказывать в упокоении пусть грешной, но христианской души? — в голосе саамки звучали боль и глубокая обида. – Нешто лучше, чтобы призрак шатался между живыми и мёртвыми и наводил ужас на фермеров? А если я уйду из этих краёв, кто будет держать призрака на привязи?

Что я могла ответить бедной невежественной вдове? Только одно:

406

— Ты можешь сама читать молитвы за упокой его души и просить Господа нашего, чтобы он простил ему страшный грех.

Лесная жительница резко обернулась и уставилась на меня широко распахнутыми глазами. В них вспыхнул огонёк надежды, высветивший мольбу об избавлении от долгих и тяжких душевных мук. Но огонёк, загоревшись, как, оказалось, поглотил её последние силы. У несчастной вдовы подкосились ноги, и она ослабевшими коленями упёрлась прямо в подстывшую от утреннего заморозка землю. У неё не осталось ни желания, ни сил идти дальше. Я предложила ей сесть и передохнуть.

— Рия, мне нужно тебя спросить… — воспользовалась я нашей остановкой. — Ты знаешь, где я пропадала целый год после того, как потеряла из виду капитана Свендсена?

Блуждающий взгляд моей товарки не сулил мне ничего хорошего. Но Рия удивила меня в который раз.
— Это место называется «Плато предков», — без сожаления и раздумий открыла она одну из тайн своего племени. — Тамошние женщины никогда не плачут, потому что их мужчины, самые доблестные в мире воины, не дают им для этого повода. Саамы не охотятся и не рыбачат в окрестностях этого плато.

— Почему?

— Чтобы не тревожить покой могучих воинов и их жён. Этот завет саамам внушают с детства.

— Я хочу попасть туда снова. Ты знаешь, как это можно сделать? Что для этого нужно?

Впервые с момента нашего знакомства саамка позволила себе снисходительно усмехнуться в ответ.

— У меня крепкая память – я смогу найти мёртвое озеро ещё раз. — Этого недостаточно, моя добрая госпожа. Предки должны позволить тебе пройти. Если они посчитают, что ты недостойна…

407

Позднее раскаяние засосало под ложечкой и отдалось слабой болью в лобной части головы. Вряд ли «предки» ещё раз впустят на плато человека, который вероломно бежал оттуда. Я предчувствовала, что возвращение будет нелёгким, но отступать я не намерена.

Рия, наконец, проявила подобие интереса и участия к моим новым переживаниям — она передёрнула плечами и обронила немного раздражённо:

— Ты можешь воспользоваться даром Богов, который висит у тебя на шее.

Вот оно! Я специально надела подвеску из слюды, надеясь, что туземка сможет о ней рассказать то скрытое и важное, что недосягаемо для глаз и ушей непосвящённых.

— Как же я могу воспользоваться этим даром?
Дикарка с благоговейным трепетом коснулась подвески самыми

кончиками пальцев. Глаза её ожили и загорелись внутренним светом. Она очень внимательно и с большим почтением разглядывала гладкий, двухцветный кусочек слюды. Песочно- бежевая часть смыкалась с тёмно-серой, прочерченной зеленоватыми прожилками. Удивительно гладкий, разноцветный, но всё же обычный речной камень – вот что могло прийти в голову постороннему наблюдателю.

— Светлая часть – это Солнце. Тёмная часть – Луна. Солнце – мужской знак, Луна – женский. Два противоположных, но связанных воедино начала. Найди своего Избранника. Светлая часть сосуда предназначена ему, тёмная тебе.

— Сосуда?!

— Да, сосуда, в котором скрыта живительная влага, нектар Богов. Этот нектар может быть выпит только одновременно двумя людьми: мужчиной и женщиной. Если пьёт один, то живительная

408

влага превращается для него в яд. Торопись, скоро полнолуние. Живительный дар должен быть выпит до ущерба полной луны. После полнолуния сила влаги начнёт быстро угасать.

Рия говорила так уверенно, словно кто-то уполномочил её для этого. Никогда ещё её прозрения не имели такой чёткой формы – формы послания.

— Рия, поможет ли это мне осуществить задуманное?

Это был ключевой для меня вопрос. Отсутствие Избранника и скорое наступление полнолуния пока не беспокоили меня.

Саамская провидица уставила на меня свои глубокие и чистые как арктическое море глаза.

— Разве ты не расслышала? Я уже всё тебе сказала. Дело за тобой.

Она вдруг начала медленно заваливаться на бок. Скоро я увидела перед собой обездвиженное женское тело и лицо с застывшей на нём маской крайнего недоумения.

Я сделала шаг в сторону потерявшей сознание женщины. Что-то похожее я уже однажды наблюдала в языческом капище. Я не успела до конца обдумать случившееся, потому что в следующий момент тонкая острая игла ужалила меня в шею. Я, как и в прошлый раз, легко и безболезненно отключилась.

Я очнулась от того, что в ухе у меня застрекотал кузнечик. Вот гуляка! Все сородичи уже впали в зимнюю спячку, а он никак не уймётся, бедняга! Я открыла глаза и увидела над собой сплетение голых веток. Это был знакомый мне старый ясень в окрестностях Норхольма, что само по себе уже радовало. Я повернула голову и увидела мужскую спину: рядом со мной на пеньке сидел молодой человек. Он обладал на редкость чутким слухом и поэтому, как только я шевельнулась, тут же повернулся ко мне. Он смотрел на меня задорно, продолжая беспечно лакомиться спелой брусникой,

409

которая росла прямо у него под ногами, похожая на брызги крови. В зелёных с карими крапинками глазах горел лукавый огонёк. Широкая соболья бровь приподнялась, подчеркивая необычный разрез глаз. Особенно хороша была волнистая, блестящая прядь чёрных волос, живописно падающая на свежее, розовощекое лицо. Пожалуй, у него было самое красивое и выразительное юношеское лицо, которое мне приходилось видеть в своей жизни.

— Эмиль?!

Появление одного из участников экспедиции профессора Браге в норхольмском лесу, безусловно, было полнейшей неожиданностью, но открытие, которое я сделала, едва придя в сознание, было ещё более неожиданным: мои руки и ноги оказались крепко связанными. В нескольких шагах от меня со связанными руками и ногами лежала саамка Рия. Разница была лишь в том, что мои руки были завязаны над головой, а её – за спиной.

— Что всё это значит?
Эмиль доел горсть брусники, сладко потянулся и немного

капризно произнёс:
— Ну, наконец-то! Я уже устал ждать.
Он смерил меня всё тем же задорным взглядом и продолжил:
— Отличная штука – эти туземные дротики! Мне

посчастливилось подобрать несколько штук, после того как мы задали жару этим грязным дикарям. Посмотри, Кристина!

Эмиль по-приятельски сунул мне под нос полую костяную иглу, покрытую тонкими бороздками.

— Нужно обладать незаурядной ловкостью, чтобы метнуть этот хитрый снаряд. Игла смазана соком травы, который парализует и усыпляет почти мгновенно. Но больше всего мне нравится то, что метнуть дротик можно совершенно незаметно.

410

— Зачем ты это сделал?- строго спросила я, наивно полагая, что имею дело с расшалившимся мальчишкой.

— Зачем я это сделал? Обожаю подсматривать и подслушивать. Это у меня получается совсем недурно. С годами я лишь отточил своё умение. Правда, в детстве мне доставалось от сводных братьев. Если они меня ловили за таким низким, как они утверждали, для дворянина делом, то нещадно колотили. Но это уже в прошлом. Скоро я смогу с ними расплатиться сполна. Записки профессора у меня. Извини, пришлось перерыть твой багаж, но результат стоил того. Мои прусские друзья будут в восторге, когда заглянут в списки засекреченных масонов самого высокого ранга.

Эмиль говорил прямолинейно, но тон был лицемерно благодушным. Он откровенничал не для того, чтобы искренне раскаяться в плохом поступке. Он нисколько не сожалел о содеянной низости: он откровенно бахвалился.

— О, я верю, что влиятельные берлинские друзья оценят мои усилия по заслугам – я получу титул. Да, да! Я стану равным среди равных, бароном Эмилем фон Эвертоном, — юный негодяй мечтательно прикрыл глаза, произнося нараспев своё новое имя. – Как гордо и благородно это звучит! Я уже нарисовал эскиз своего будущего герба. На рыцарском щите – единорог, роза и крест…

Вдруг он словно опомнился и немедля стряхнул с себя сладкие мечты.

— Зачем я тебя стреножил? — с лицемерным сожалением продолжал красавчик. – Потому что ты слишком бойкая, Кристина! Я не хочу, чтобы у нас с тобой были проблемы. Ведь мы с тобой – Избранники! Вернее, ты – Избранница, а я твой Избранник. Да-да! Ведь я оказался самым лучшим! Я оказался прозорливее и шустрее всех. Хи-хи… Я первым добрался до

411

записок и до тебя, моя красавица. Я избежал участи магистра оккультных наук Густава Браге, потому что не снимал твой оберег. А этот болван, этот жалкий старикашка, Густав, потерял его пока барахтался в озере. Вот и превратился в живую статую. Странно, что бравый капитан Свендсен избежал той же участи. Он ведь считает обереги глупым суеверием. Но тут, наверняка, не обошлось без твоей тайной помощи, Кристина. Конечно! Разве ты могла оставить без магической защиты мужчину, в которого влюблена как кошка.

— Погоди, погоди! Я не ослышалась, профессор Браге жив?! Эмиль расплылся в мстительной ухмылке.
— О нём можно сказать — он жив и одновременно не жив. Как

тебе больше нравиться? Ладно! Уговорила, так и быть расскажу тебе, любопытной состоятельной фермерше, что произошло на проклятом озере. Я и сам до сих пор не верю, что нам с капитаном так повезло, и мы выкрутились, в конце концов, из этой паршивой истории.

… Профессор Браге – упёртый болван! Мы едва дух перевели, добравшись вплавь до берега, потеряли всё оружие, провиант, двух матросов, а он знай себе долбит – вперёд, до капища осталось совсем немного!

Я думаю, что именно отсутствие компаса и солнца сбило нас с правильного пути. Мы тащились по тундре почти весь день, но никакого капища не нашли. Зато нас нагнали аборигены. Они вели нас, как пастушьи овчарки стадо баранов, не нападая, но подгоняя вперёд, пока мы не упёрлись в скалы. Бежать больше было некуда. И тут началось! Странный, протяжный крик…и небо, которое вдруг стало приобретать зловещий лиловый оттенок. О, Кристина, ты даже не представляешь насколько это жутко, когда небо теряет свой привычный цвет! Бесполезно было затыкать уши. Голос

412

звучал, не переставая, под самой крышкой черепа и от него цепенело тело. Руки и ноги перестали слушаться, они стали, словно чужыми… Ты чувствуешь, как постепенно превращаешься в груду мяса и костей, которые можно погрузить в мешок и выбросить в помойную яму. С нами так и поступили. Нас вышвырнули обратно на левый берег. А профессора мне нисколько не жаль. Он наобещал нам «золотые горы» – огненные небесные шары, эликсир вечной молодости. В результате, вместо причастия великих тайн природы – один пшик. Я ему благодарен лишь за то, что он посвятил меня в рыцари Золотой розы. А то эти вольные каменщики мне уже порядком надоели своими нудными философскими и религиозными изысканиями и разговорами о нравственном самоусовершенствовании. Профессор тоже любит пофилософствовать, но его забавно слушать – он лихо разделывается с попами и их проповедями о Страшном Суде и Спасении. Он скорее вольтерьянец, чем масон. Старикашка прав – трудно понять, как «справедливый и любящий» Бог может требовать этих же качеств от миллиарда людей, которых он разместил в слишком непохожие обстоятельства. Один живёт в роскоши; другой – на пинках и сухих корках. Один получает высокоморальное воспитание и живёт в атмосфере высоких идеалов, а другой помещён в нищенское и подлое окружение. У одних кровь благородная от рождения, а у другого – подлая лишь потому, что его мать – дочь лавочника. Справедливо ли требовать поровну от обоих? Не логичнее ли будет подумать, что мы неверно интерпретировали Библию?

Голос Эмиля с каждым сказанным словом терял елейный флёр и звучал в своём истинном тоне: тоне обозлённого юнца. У меня по спине побежали мурашки, когда он склонился надо мной и хищно осклабился.

413

— Чёртов капитан заставил тащить старикашку Браге в Норхольм. Это было нелегко, Кристина. Его уложили в ящик как полено. Юхан Свендсен думает, что он самый ловкий плут на свете, потому что смог спрятать профессора там, где никому в голову не придёт его искать. Но я-то догадался! — в голосе юнца звучало нескрываемое торжество. — Тебе я скажу, моя милая избранница. Профессора упрятали под видом святого в одном из храмов на Севере Италии. Видишь, какой я шустрый? Только я достоин священного дара Богов. Все эти кичливые братья масоны с их дутым могуществом… Я от души посмеюсь над ними.

— Эмиль, опомнись! Какой священный дар? Это всё сказки. Развяжи мои руки. Мне больно!

— Не-е-е-т, ваше фермерское сиятельство, лукавите! Я всё слышал…

Эмиль игриво погрозил мне пальцем. Потом резко сорвал с моей шеи кожаный шнурок с подвеской из слюды.

— Опля!

— Не смей больше обманывать меня! — Эмиль влепил мне увесистую пощёчину. Щёку словно обожгло. Я задохнулась, но не от боли, а от гнева:

— Как ты смеешь, мальчишка?!

В ответ последовал удар кулаком по скуле, от которого у меня помутилось в голове.

Эмиль одной рукой приподнял мою голову и приблизил к своему ощерившемуся лицу. Я почувствовала его шакалий запах.

— Не смотри на меня с такой ненавистью, дорогая, иначе я по- настоящему разозлюсь и сделаю тебе очень больно.

Негодяй убрал руку, и я ударилась затылком о землю.

414

— Благоразумие мне подсказывает: садись на коня и скачи, не оглядываясь, до Гётеборга. Ты уже победитель! Но уж очень хочется вернуть должок возлюбленному братцу.

Красавчик полоснул стилетом по верёвкам, которые стягивали мои лодыжки и заодно чиркнул острым лезвием по платью сверху вниз.

— Ну, что похотливая сучка, будешь так же сладко стонать, как тогда под елью? Твои громкие стоны до сих пор звучат у меня в ушах. Мне приходиться впиваться зубами в ладонь, чтобы не сойти с ума, когда я вспоминаю, как ты орала в его объятьях. Ты не графиня, а глупая, простодушная курица. Стоило профессору похвалить твой наряд и сомнительную просвещённость, как ты растаяла и позволила делать в своём поместье всё, что ему вздумается. Мы ведь прошерстили всю округу вокруг твоего замка! А ещё ты – обыкновенная шлюха! Ты брела потом по лесу одна в кое-как натянутом на грязное тело платье. Я следовал за тобой как тень. Мне ничего не стоило завалить тебя тогда же в кустах. Но твой дружок, несмотря на хромоту, мог догнать нас в любую минуту. Почему он тогда не разбил себе голову вместо колена?! Дьявол!

Насильник резким бесцеремонным движением обнажил нижнюю часть моего тела. Женская нагота заставила его задохнуться.

— Ты думаешь, я слабак? Я докажу тебе, чистенькая, благородная сучка, что это не так. А потом отпущу, чтобы ты, глупая курица, успела свалить из Норхольма. Желательно подальше – в Америку, иначе…- Эмиль осёкся, понимая, что может сболтнуть лишнее. — А, может, мы свалим вместе, если ты будешь ласкова со мной. Ведь Эмиль – добряк, в отличие от иных благородных кавалеров!

415

Длинные паучьи пальцы впились в мои предплечья. Острым коленом Эмиль без усилий раздвинул плотно сомкнутые обнаженные бёдра. Я попыталась сбросить его с себя, но в результате безуспешной схватки оказалась прижатой к земле с придавленным горлом.

Несколько мгновений Эмиль суетливо копался свободной рукой в своих панталонах, вытаскивая на свет алчущего бойца. Потом вдруг напрягся и издал тоненький, протяжный стон. Я ощутила между ног липкое и остро пахнущее семя: будто на меня пролили кружку с овсяным киселём. Мальчишка обмяк и распластался на мне, как вязаный коврик. Над моим ухом раздалось горькое, детское всхлипывание.

— Вот… так всегда… Будьте вы все, бабы, прокляты!

Худой кулак просвистел у меня рядом с ухом и врезался в землю. Но следующий удар пришёлся коленом между ног. Я взвыла от дикой боли.

— Не трогай её, — умоляющий голос Рии прозвучал твёрдо и бесстрашно. — Оставь её! Я знаю, как тебе помочь… Возьми меня… Я научу тебя останавливать семя, рвущееся наружу раньше срока.

Эмиль повернул голову в сторону второй пленницы.
— А, грязная ведьма! Очухалась…
Эмиль бросил меня в разложенном виде на земле и подошёл к

связанной туземке. Первое, что он сделал – это с оттяжкой пнул беззащитную жертву в живот.

— Я не прикончил тебя сразу лишь потому, что ты достойна костра.

Слова прозвучали презрительно и зловеще. В голосе юного негодяя было что-то такое, что подсказывало: его слова – не пустая угроза.

416

Насильник жестоко избивал туземку, желая хоть отчасти возместить горечь любовной неудачи. Очередной удар по рёбрам не получился, потому что ему на голову камнем с неба упала птица. Это был воронёнок. С громким карканьем он атаковал темя бессердечного злодея. Эмиль досадливо отмахнулся от птицы и вновь занёс тяжелый, кованый носок сапога для удара. Воронёнок с отчаянной храбростью налетал на него — то справа, то слева. Досада Эмиля переросла в ярость. Одной рукой отгоняя птицу, другой он потянулся к пистолету. Воронёнок, атакуя, каркал всё громче и отчаяннее. На его крик со всего леса стали слетаться другие вороны. Они пребывали и пребывали и вскоре образовали живое чёрное облако. Крылатое воинство неотступно следовало за врагом, реагируя на каждый его жест гортанными криками. Эмиль скрылся из виду, барахтаясь в угрожающе шевелящейся массе пернатых тел. Птицы стали атаковать, нанося чувствительные удары в голову и лицо. Эмиль взревел от ужаса и боли. Прикрываясь израненными руками, он спиной попятился от разъярённой стаи ворон. Пистолет выпал из его руки и ударился о землю. Неожиданный выстрел разорвал воздух на мелкие клочья и развеял облако из птиц как пыль.

Эмиль, истерзанный и окровавленный, ещё не веря в избавление от неожиданного нападения, испугано озирался по сторонам. Вдруг взгляд его остановился. То, что он увидел, заставило его лицо исказиться гримасой дикого ужаса. Он вскричал:

— Это ты!
Нелепо взмахнув несколько раз руками, словно потеряв

равновесие, юноша начал заваливаться назад и вдруг исчез из поля зрения. Он словно провалился сквозь землю.

417

Несмотря на связанные руки, мне удалось подняться на колени. Между деревьями я увидела силуэт всадника с ещё дымящимся пистолетом в руках.

Треуголка была сдвинута низко на глаза, широкий плащ хорошо маскировал фигуру. Но я узнала огромного вороного коня, который некоторое время назад кормился отборным овсом в конюшне Норхольма, пока его хозяин пешком пересекал Северную Норвегию.

— Капитан Свендсен, зачем вы стреляли в Эмиля?
Не поднимая головы, капитан сказал, словно отсекая досужие

домыслы:
— Я стрелял в воздух.
Он спешился и принялся что-то искать у себя под ногами.
— Здесь есть неширокая, но достаточно глубокая расселина, —

пояснил Свендсен. — Эмиль оступился и упал в неё. Возможно, он ещё жив…

Его тон и поведение не вызывали сомнений в том, что он серьёзно озабочен судьбой юнца и искренне желает ему помочь. Хотя Эмиль вёл себя безобразно, его падение беспокоило меня. Это всего лишь обозлённый на взрослых мальчишка и ему требуется помощь, убеждала я себя. Что могло его так испугать? Он как будто увидел привидение.

Капитан не терял времени даром: он нашёл верёвку и привязал один её конец к луке седла.

— Возьмите моего коня под уздцы и ведите его вперёд.

Я решительно замотала головой в знак отказа. Узел, стягивающий мои кисти, я развязала, пользуясь собственными зубами. Я почувствовала себя вновь свободной и бесстрашной, но не на столько, чтобы подойти к вороному дьяволу и взять его за повод. Могучий конь косил на меня выкатившийся из орбиты

418

тёмный глаз и бил копытом. Нрав у него был буйный, конюхам в Норхольме досталось от его копыт и зубов.

— Я не буду брать вашего дракона под уздцы: он покусает меня!

— От этого не умирают! — усмехнулся хозяин жеребца. — Берите узду и тяните его вперёд.

Тон капитана был возмутительно бескомпромиссным и властным.

Мои перчатки куда-то пропали. Злясь на капитана и на потерянные перчатки, я всё же схватилась голыми руками за уздечку. Конь сделал несколько шагов, но сильно напрягшаяся верёвка тянула животное назад.

— Ведите коня вперёд! — раздался разъярённый голос Свендсена откуда-то из-под земли.

— Ваш конь не желает идти вперёд.
— Тяните, чёрт вас подери!
Конь упирался, как мул, хрипел и испуганно скалил зубы.
— Если ты не пойдёшь вперёд, скотина, твой хозяин расшибётся

о камни! — заорала я коню прямо в чёрное, гордо торчащее ухо. Жеребец пронзительно и жалобно заржал в ответ и вскинулся на дыбы. От этого его мощное тело рванулось далеко вперёд, верёвка сильно натянулась и вдруг ослабла. Когда я оглянулась, позади меня на охапке осенней листвы лежало два бездыханных тела,

связанных вместе.
Я кинулась к ним, тряся каждого попеременно и умоляя с

отчаянием:
— Очнитесь! Пожалуйста, очнитесь!
У Эмиля от тряски голова болталась как-то неестественно,

словно кожаный мячик на верёвочке. Я бережно обхватила её ладонями. Ненависть и обида отступили, как только я увидела жестокосердного юношу совершенно беспомощным.

419

— Не трясите его! Он мёртв…
— Что?!
— Падая, он разбил голову о камни. Ему пришёл конец!
Я придерживала красивую голову Эмиля руками. Его

прекрасные длинные волосы разметались в беспорядке. Присмотревшись, я заметила, что черты его совершенного лица немного заострились, а зелёные кошачьи глаза неподвижно уставились в небо. Прежними оставались лишь густые, собольи брови, всё такие же гордые и прямые.

Пальцы мои пропитались влагой. Поднеся мокрую ладонь к глазам, я увидела на ней кровь. В своей жизни я ещё ни разу не держала мёртвого человека на коленях. Я дико закричала и поскорее сбросила окровавленную голову на землю.

Сухой, сдавленный смешок привёл меня в чувство.

— Странные вы существа, женщины! Когда вас насилуют, вы молчите. А когда вы прикасаетесь к мёртвому обидчику, визжите, словно полоумные.

Мне было стыдно за свою слабость. Красавчик Эмиль никого больше не заворожит своей белозубой, мальчишеской улыбкой и никого не обидит. Одна лишь смерть теперь будет любоваться им. Прах будет безжалостно пожирать его прекрасные глаза, лицо, гибкое юное тело. Его следует оплакивать горючими слезами, а не отталкивать, как мокрую жабу.

Пока я стенала и заламывала руки от нестерпимого чувства утраты, капитан Свендсен поднял мёртвого юношу и положил его поперёк седла. Странное дело, его конь стоял перед ним как вкопанный и ничего не пугался. Словно с пониманием дела, животное поворачивало голову и поглядывало на то, как его хозяин привязывает скорбную ношу к седлу.

420

На небольшом кладбище Норхольма в этот вечер появился холмик из булыжников и вместо креста – воткнутая лезвием в землю боевая шпага. Капитан Свендсен прикрепил к шпаге позднюю ноябрьскую розу кроваво-красного цвета. Он сорвал цветок с южной стороны крепостной стены. Это было единственное украшение на свежей могиле юного рыцаря Золотой розы.

На моё предложение отнести тело в часовню и позвать пастора суровый офицер ответил категорическим отказом. Можно было подумать, что он поскорее заметает следы преступления. Я сочла за лучшее придержать язык.

— Господи! Прими душу новопредставленного раба твоего, — прошептала я украдкой. Вот и вся поминальная молитва…

Маркиз удостоил меня коротким злым взглядом.

— Вы можете идти? – это была любезность, произнесённая сквозь зубы.

— Да, — ответила я, гордо поднимая голову и стараясь незаметно стянуть широкую прореху на платье.

Маркиз по привычке подставил свой согнутый локоть. Я также механически оперлась на кавалера. Я поймала его угрюмый взгляд, вскользь брошенный на разорванное в неприличном месте платье. Что может подумать мужчина, глядя на зияющую до пояса прореху на женской юбке?

— Он не взял меня, — зачем-то начала оправдываться я, пряча глаза от нестерпимого стыда. — Он только испортил мне платье.

— Не лгите! От вас разит мужским семенем.

Господин де ла Тарди демонстративно прикрыл нос белоснежным батистовым платком.

421

— Я говорю правду. У него получилось раньше, чем он вошёл в меня. Он слишком молод и горяч…был.

Слёзы душили меня. Хмурое, ненастное небо оплакивало несчастного юношу вместе со мной. С фьорда задул сырой пронизывающий ветер, поднявший вокруг свежего могильного холмика хоровод из опавших листьев.

— Вам стоит принять горячую ванну.

— Хотелось бы! Но в замке не осталось ни одного слуги. Некому протопить камин и нагреть воду.

— Положитесь на меня, графиня.

Принимать всерьёз слова избалованного вельможи, которого в одном из фешенебельных отелей Копенгагена окружают десятки слуг? Право, есть от чего посмеяться!

Я надеялась, что сестры моего возницы уже добрались до замка, но Норхольм встретил меня неприветливой пустотой.

От старых стен веяло могильным холодом. Они давно уже поглотили жалкие сгустки тепла, которые остались после протопленных на скорую руку каминов. И на этом спасибо! Хотя бы угли остались не сырыми. Нужно подбросить дров, но тело сковала усталость и безразличие, нездоровая дремота наплывала на глаза. Можно несколько минут поспать и в одежде, а потом заняться камином.

Постель, наощупь, была ледяной. Ни сухих еловых веток, ни болотного мха под рукой, который мог бы образовать на пути стужи маленькое, но надёжное препятствие. Придётся поделиться с периной теплом собственного тела.

Я положила под сырую подушку стилет, который подобрала на том месте, где лежала связанная Рия.

422

Саамка исчезла. На примятой сухой траве валялись остатки разрезанной верёвки. Ну, что же! Надеюсь, с моей товаркой не случилось ничего дурного. Такие исчезновения – её конёк!

Ледяная перина безжалостно высасывала тепло из смертельно уставшего тела и не сохраняла его. Заснуть было невозможно. А забыться в полудрёме не давали тревожные мысли.

«За тобой идёт опасный и злой человек». Рия не будет делать пустых предупреждений. Испорченный мальчишка, мечтающий доказать, что он тоже чего-то стоит? Или профессиональный соблазнитель высокопоставленных особ? Человек, использующий любовь как тайное оружие или тщеславный юноша? О ком же из них предупреждала саамка?

Почему так сильно испугался Эмиль, увидев маркиза? Что нужно этому высокопоставленному вельможе в норвежской глуши? Порочный и развратный молодчик. Его гнилая суть слишком явно обнаруживает себя на фоне первозданной чистоты диких гор и диссонирует с их величием и мощью. Мысль об этом человеке вызывает у меня одно лишь отвращение. Моя память воспроизводит с беспощадной точностью омерзительные, непристойные картины. Я вижу маркиза в центре оргии, упоённого содомским соитием. Мне хочется отмыть свою память от увиденной мерзости. Мне хочется выть в голос от обступивших меня смрадных видений. А этот брезгливый жест! Он прикрывает свой утонченный нюх, не желая чувствовать запах осуществившейся похоти. Лицемерный чистоплюй!

Да, саамка не ошиблась. Злой и опасный человек проник в мой дом. Но он и не подозревает, что я могу дать отпор, несмотря на то, что подавлена внезапной, загадочной смертью Эмиля.

Я открыла ящик комода и достала два кремниевых пистолета. На то, чтобы их почистить и зарядить, ушло некоторое время.

423

Когда я вышла на галерею, то услышала только завывание северного ветра в старых трубах своего замка. Бесшумной тенью я проскользнула вниз.

Через щели кухонных дверей пробивался тёплый воздух и запах чего-то очень ароматного и волнующего. Кажется, тонкий запах разогретого на огне вина… Я осторожно приоткрыла дверь. Я не рассчитывала появиться незамеченной. Это слишком наивно! Я полагалась на неожиданный напор и свою меткость. Тягаться с молодым, ловким мужчиной мне не по силам. Лишь подло пущенная в спину пара пуль способна остановить моего неприятеля. Но, к сожалению, даже вопрос собственной безопасности не может заставить меня выстрелить негодяю в спину. Мне придётся посмотреть ему в лицо.

Маркиз де ла Тарди сидел, беспечно развалившись, в высоком покойном кресле, придвинутом поближе к огромному старинному камину. В камине весело и жарко потрескивали дрова. В медном чайнике закипало красное вино, источающее волшебный запах душистых пряностей. Одну ногу господин де ла Тарди развязно вытянул на всю длину в сторону камина и опустил на низкую деревянную скамеечку. Из-за спинки кресла выглядывал обнажённый локоть. Рукав рубашки маркиз как деревенский парень на летнем празднике высоко завёрнул на предплечье. Расслабленная поза опасного гостя сбила меня с толку. Когда маркиз пружинисто поднялся на ноги и повернулся ко мне лицом, я невольно вскрикнула. Будто не замечая двух наведённых в грудь пистолетов, царедворец надменно бросил в мою сторону кожаную перчатку. Она звонко шлёпнулась мне под ноги. Я по инерции задержала на ней взгляд, но инстинктивно отступила назад, как будто я наткнулась на зарывшегося в траве дикого кабана. К моему изумлению, маркиз не воспользовался своим ловким

424

отвлекающим манёвром и не вырвал из моих рук пистолеты. По- видимому, ему просто нравилось ходить по смертельно опасной грани. Или, возможно, его это забавляло?

— У вас появились лакейские замашки, графиня! — словно пощёчину бросил обвинение мне в лицо лукавый вельможа. — Я нашёл вашу перчатку под окном павильона загородной королевской резиденции. Подглядывать за господами… Фи-и-и! Как это не к лицу даме, которая произвела фурор на Большом Королевском балу.

Обвинение было брошено оскорблённым тоном человека, хорошо разбирающегося в тонкостях благородного поведения. Он попал в яблочко. Я, безусловно, очень стыдилась своего неблаговидного поступка, и очень надеялась на то, что он останется никому неизвестным. Конечно, это была глупая надежда.

Вместо того, чтобы прогнать хитроумного негодяя, подкрепляя своё намерение грозным оружием, я опять принялась оправдываться перед ним:

— Это произошло случайно. Я не собиралась подглядывать…

Маркиз де ла Тарди тут же ухватился за мою промашку и продолжил свой величаво-обличительный напор.

— Вы умудрились пробудить интерес принца Фредерика. Его высочество пожелал, чтобы вы приняли участие в «королевском четверге». Да, интимные встречи подальше от глаз и ушей королевы-матери называются именно так. О, это давняя традиция! Такими «четвергами» увлекался еще незабвенный батюшка нашего принца. В отличие от отца, сын не интересуется прекрасным полом. Он предпочитает любовь мускулистых лакеев. Наш милый Фердинанд лишь любит наблюдать, как с дамой на его глазах развлекаются другие мужчины. Он любит, когда кавалеры берут

425

женщин жёстко, очень жёстко. Вот для какой роли он пригласил вас на Королевскую охоту. Не любоваться на вас в костюме амазонки, а смотреть, как один из его любимчиков будет у него на глазах вас насиловать. Мне пришлось вывернуться наизнанку и подставить вместо вас другую женщину. Ванда – очень дорогая и искусная куртизанка. Она хорошо знает вкусы пресыщенных царственных особ. Жёсткими ласками её не удивишь…

— Вы хотите сказать, что вынуждены были принять участие в этой омерзительной оргии? — перебила я разоблачителя, не веря собственным ушам.

С каждой фразой маркиз делал решительный и твёрдый шаг в мою сторону. Он приблизился ко мне почти вплотную. Наши взгляды скрестились как клинки тонких рапир.
— Чёрт меня побери! Я не ангел, сударыня, и испробовал немало замысловатых любовных утех. По большей части в связи с необходимостью исполнения особого рода служебных обязанностей. Но я не страстный любитель подобных пиршеств.

Я вынуждена была глядеть в глаза своего собеседника. Глаза, горящие прекрасным, ослепляющим гневом. Мне пришлось, защищаясь, опустить ресницы.

Нет, я тебе не верю! Ты — гнусный соблазнитель и развратник, пусть, и по долгу службы! Ты даже не считаешь нужным это скрывать. «Испробовал немало замысловатых любовных утех»… Признания маркиза откликались в моём сердце тупой, саднящей болью.

Господин де ла Тарди не давал мне продохнуть.

— Может быть, я не прав и нарушаю ваши честолюбивые планы, графиня? Благосклонность королевы-матери стоит дорого. Такая знатная и блистательная особа! Хоронить себя в медвежьей глуши, когда есть возможность так возвыситься при дворе. А?

426

Мне послышалось или в обличительном тоне промелькнули нотки ревности? Эта промашка выглядела так искренне! Но всё же я не могла окончательно поверить этому придворному лицемеру. Ложь у таких, как он — в крови.

— Я попрошу вас воздержаться от оскорблений в моём доме, господин маркиз. Все ваши слова – это лишь низкие домыслы! А впрочем… Думайте так, как вам подсказывает ваше развращённое сердце. Мне всё равно. Но если в вас осталась хоть капля чести, немедленно покиньте этот замок.

Рукой, сжимающей пистолет, я решительно указала на дверь.

Маркиз в ответ на мой демарш сменил тон. Ослепляющий гнев в глазах как-то сам по себе угас и уступил место глубокой печали.

— Если бы ты, Кристина, задержалась у окна…

Дальше не последовало никаких разъяснений. Незваный гость смиренно отступил и принялся натягивать дорожный кафтан. Пуговицы не попадали в петли, потому что пальцы маркиза дрожали. Они дрожали, словно у обиженного ребёнка! Моё оледеневшее сердце невольно дрогнуло.

Надежда на разъяснение ужасного недоразумения как светлый луч на мгновение осветила мрак в моей душе и лишила меня должного мужества. Мой голос зазвучал нетвёрдо, с предательским сомнением:

— Извольте объясниться, господин маркиз! Прежде, чем вы покинете этот дом…

Пистолеты я опустила. Пристрелить лицемера я всегда успею. Не знаю, сознательно или нет, но маркиз сделал вид, что не заметил этого. По крайней мере, вздоха облегчения я не услышала.

— Меньше всего на свете я желаю оскорбить вас, — убеждённо и горячо произнёс мой бывший любовник. Глаза наполнились

427

нежной тревогой, хотя ещё минуту назад томились смертельной грустью. — Вы очень устали и, наверняка, замёрзли, дорогая Кристина. Я приготовил для вас горячую ванну.

Только после этих слов я заметила, что посреди кухни стоит громоздкая медная ванна на гнутых львиных ножках, доверху наполненная горячей, окутанной клубами пара, водой. Внутренность ванны, как полагается, была покрыта льняной простынёй. Точно такая же простыня наполовину прикрывала ванну сверху — чтобы тепло не испарялось слишком быстро. Пар замысловато клубился и поднимался к каменным сводам кухни.

Это было моё последнее роскошное приобретение. Я так и не успела опробовать его до отъезда в экспедицию. Один из лакеев посетовал, впервые увидев ванну, что пока в неё натаскаешь горячую воду – спину сорвёшь. Бедняжка маркиз! Сколько же сил и старания нужно было приложить, чтобы порадовать хозяйку замка! Даже рукава рубашки закатал повыше от усердия!

И ему это — чертовски к лицу.

— Когда вы согреетесь и наберётесь сил, я всё вам расскажу, — вкрадчиво пообещал маркиз. — Нам нужно многое друг другу рассказать… А потом, если вы этого так горячо желаете, я уеду.

В кухни становилось всё жарче из-за полыхающего камина. Я расстегнула верхнюю пуговицу тёплого шлафрока, который надела, дабы избавиться от растерзанного платья. Маркиз немедленно отреагировал на моё движение – мускулы лица напряглись, как у пойнтера, почуявшего лису.

— Оставьте меня, маркиз. Если хотите, чтобы ваш труд не оказался напрасным – оставьте!

Словно приструненный юнец, легендарный покоритель женских сердец покрылся смущенным румянцем и промямлил:

— Как будет угодно, сударыня.

428

Но наивно было рассчитывать на то, что маркиз де ла Тарди покинет поле битвы побитым.

— Ваши заряженные пистолеты, мадам… Порох в них может намокнуть, если вы уляжетесь в ванну вместе с ними.

Кристиан де ла Тарди без тени торжества забрал из моих безвольно опущенных рук оружие мести. Покорно исчезая за дверью, он унёс пистолеты с собой, небрежно сунув их под мышку.

Блаженное тепло, наконец-то, проникло в скованное холодом и напряжением тело. Я погрузилась в горячую воду с головой, получая невероятное удовольствие. Вода волшебным образом смывала не только грязь и усталость, но и смрадные видения из памяти. Разве есть на свете большее блаженство?

Я честно себе призналась – да, есть! Блаженство прощения! Поверить человеку, искушённому в дворцовых интригах и тайной дипломатии? Да, это слишком трудно! Несмотря на эту искушённость, простить его, чтобы потом жарко обнять прощёного? Эта завораживающая перспектива сломит волю любой женщины, кроме норвежской провинциалки, мадам Штолле, ценящей, прежде всего, здравый смысл.

Да, я дам ему шанс оправдаться! Это не противоречит нормам здравого смысла. У каждого грешника должен быть шанс раскаяться. Но это будет один-единственный шанс.

Я вытерла разогретое докрасна тело простынёй, предусмотрительно и заранее согретой над камином не в меру предупредительным незваным гостем. Я надела прямо на голое тело тяжёлый, подбитый мехом куницы шлафрок, отбросив платье в сторону, и принялась ждать коварного искусителя, опустившись в глубокое кресло. Весомый груз сомнений продолжал терзать моё израненное сердце.

429

Шаги раздались не скоро. Маркиз заглянул в кухню, когда терпение моё уже было на исходе. Убедившись, что я уже не в ванне, он осторожно заметил:

— Кухня не лучшее место для объяснений, вы не находите, мадам?

— Что вы предлагаете? — прежним суровым тоном отреагировала я.

— Я предлагаю отправиться в вашу спальню, графиня.
Господин де ла Тарди произнёс это совершенно буднично,

словно предлагал нам с ним пройти в столовую отобедать.
— Я растопил там голландскую печь также жарко, как здесь

растопил камин. Другие комнаты протопить намного сложнее.
Это была абсолютная правда. Новая современная печь, которая быстро нагревалась и медленно остывала, обреталась лишь в одном месте замка — в моей спальне. До других комнат дело не дошло. Упрекать в куртуазном умысле знатного истопника не было ни малейшего повода. Но так неискусно избегать прямого

взгляда? И это всё, на что способен коварный соблазнитель?
На такое бесхитростное враньё?
Конечно, можно было бы настоять на своём и остаться на кухне

посреди кастрюль и сковородок – я была в полном праве. Но я, не удержалась, и от умиления расплылась в улыбке, которую господин де ла Тарди ни коим образом не смог бы увидеть, так как я сидела в кресле к нему спиной.

Я попыталась встать из кресла. Или горячая ванна слишком разморила меня, или я сделала слишком резкое движение, но тело перестало слушаться и беспомощно качнулось.

Маркиз не медля метнулся ко мне и галантно подставил предплечье.

— Обопритесь на меня, сударыня.

430

Глупо демонстрировать гордыню, когда пол уплывает из-под ног .

Кто я такая, чтобы судить этого мужчину?

Он дворянин и служит интересам своего короля. И согласно служебному долгу этот дворянин не только простаивает долгие часы в приёмных чужеземных королей и королев. Он вынужден месить щёгольскими сапогами грязь на охоте, а если царственной особе будет угодно – то и в спальных покоях.

Подстраиваться под вкусы царственных отпрысков, проявлять мудрую снисходительность, при этом стараясь, чтобы грязь не прилипла к сапогам и бессмертной душе.

Кто я такая, чтобы порицать искусного царедворца?

Трусиха, сбежавшая от одной только необходимости появляться при дворе!

Маркиз де ла Тарди взял меня под руку и повёл за собой. Через рукав рубашки, который он раскатал обратно, дабы выглядеть более прилично, в мою руку, укутанную слоем меха и сукна из плотного шёлка, непрерывно струился невидимый сладкий яд, который постепенно проникал сквозь ткань и кожу в мою кровь.

Неужели, Эмиль прав, и я сродни похотливой кошки, после мимолётной ласки трущейся о мужской сапог? Не благоразумная мадам Штолле, а кошка, пойманная врасплох жгучим позывом плоти?

Густав Браге просчитался. Его уловка со шпанскими мушками была напрасной. Мадам Штолле хватило чашки кофе с перцем чили, чтобы потерять голову и не замечать подозрительной суеты заезжих господ в её поместье.

Шлафрок пал без боя. Вернее сказать – я сама сбросила его с себя на пол. Теперь я стояла надменная и голая.

Маркиз ослеп и задохнулся одновременно.

431

— Вы дурно воспитаны, графиня! Вас так и не приучили носить корсет, — выдохнул несчастный.

Непослушными пальцами Кристиан принялся расстегивать свой атласный камзол. Тугие пуговицы поддавались с трудом. Без приглашения я взялась помогать. Бесполезно! Дело двигалось из рук вон плохо, потому что мои пальцы дрожали от нетерпения.

Я вспомнила про венецианский стилет под подушкой.

Тело Кристиана заметно напряглось, когда я приставила остриё стилета к его груди, но бурное дыхание не сбилось, и истома из глаз не испарилась, напротив, он в чувственном угаре закатил глаза.

Лезвие легко, как по маслу, скользнуло по гладкой ткани, распахивая крепкие грудные мышцы. Оставались ещё панталоны. Наполовину снятая рубашка обездвижила руки моего любовника. Я этим воспользовалась и резким движением стилета разрушила между нами последнюю преграду. Теперь ты мой!

— Извольте объясниться, господин маркиз! — прохрипела я осипшим от страсти голосом.

— К вашим услугам, сударыня…

Славная вещь – голландская печь! Она добросовестно держит тепло всю ночь напролёт. Хотя как тут разберёшь? Короткий день мелькает почти незаметно, и наступают уютные сумерки, которые так любят все влюбленные.

Мы сбились со счёта. Сколько промелькнуло дней? Может быть неделя? Мы не можем оторваться друг от друга, мы слишком долго были врозь и изголодались по взаимному узнаванию. Обычный голод не помеха. А вот жажда ненадолго нас разлучает.

Кристиан, подбросив ещё немного дров в печку, помчался в кладовую и принёс в корзинке несколько бутылок славного бордо.

432

Первые тосты были, разумеется, за вечную любовь. Но наступил момент, когда мой возлюбленный, наполнив бокал, скорбно объявил:

— А этот бокал я хочу осушить в память о незабвенном Эмиле Теодоре де ла Тарди. Вечный тебе покой, брат!

— Как?! Разве Эмиль из рода де ла Тарди? Кристиан с неподдельной печалью кивнул.
— Он мой сводный брат.
— Вы, наверное, не очень ладили? —

осторожно

поинтересовалась я.
— Знаешь, у меня глупое сердце. Оно слишком привязано к

близким. Я могу злиться на их промахи, ненавидеть недостатки, но не могу не заботиться об их судьбе. Эмиль был уязвимым человеком. Его мать — третья законная супруга графа де ла Тарди. Она дьявольски красива, но отец её — всего лишь обыкновенный торговец. Эмиль рано понял уязвимость своего происхождения, но скрывал это, замкнувшись в себе. Вместо весёлых игр со старшими братьями он предпочитал отсиживаться в одиночку в своей комнате. Когда мы играли в мяч или катались верхом, он тренькал на клавесине унылые пьесы или рисовал акварели. Он предпочитал подслушивать, как мы ругаемся или как затеваем очередную шалость, но не участвовать в ней. Мы с Филиппом как- то застукали его за этим занятием, решив, что он не только подслушивает, но и ябедничает. Конечно, мы его отлупили как доносчика. Мы дразнили его за слишком длинные волосы. А они всегда были предметом его гордости. Между нами была большая разница в возрасте, которая объективно разделяла нас помимо его низкого происхождения. Со временем этот разрыв стал только глубже, в том числе и по нашей с Филиппом вине. Вот почему он так ненавидел свою мать и был с ней непростительно груб. Если

433

бы не гнев отца, которого он побаивался, он не погнушался бы и рукоприкладством. Он вообще предпочитал драться с девчонками. Кузинам здорово от него доставалось. А ему попадало за это от нас. Филипп его презирал. Мне же всегда было жаль непутёвого мальчишку. Я решил научить его владеть шпагой и объяснил, что он сможет ловко драться с мужчинами и заслужить их уважение. Но из длинноволосого как девица сопляка вырос не благородный шевалье, а отчаянный забияка. В 15 лет он проткнул насквозь двадцатилетнего балбеса, который имел неосторожность пошутить по поводу его причёски. Отец отправил его служить во Францию в Шведский полк, чтобы замять неприятную историю. Но там обнаружилось ещё одно роковое пристрастие Эмиля – тяга к вину. За постоянные драки и попойки его обязали уйти из полка в отставку. Но он успел приглянуться одной зрелой австрийской аристократке, позже она пристроила его при венском дворе. В Вене он свёл дружбу с господином Моцартом, которого полюбил за недюжинный музыкальный дар и весёлый нрав. Но сей господин оказался неудержим в тяге к вину. Я позвал Эмиля в экспедицию, чтобы на время оторвать его от разгульной венской жизни. Получилось ещё хуже. После путешествия по Норвегии он обосновался при прусском дворе и связался с этими злобными гарпиями – прусскими розенкрейцерами.

— Эмилю недавно минуло 18 лет, — печально закончил Кристиан.

Никогда ещё мой любовник не был так откровенен со мной. Могу ли я узнать больше? Например, о его жене? Но вместо этого, я спросила:

— Это правда, что твой старший брат Филипп проник в гарем турецкого султана?

— Правда. Он поспорил со своими полковыми товарищами во время дружеской пирушки, будучи в приличном подпитии, а когда

434

протрезвел, не смог взять свои слова обратно, чтобы не прослыть трусом. Он не эротоман, как расписывает его недобрая молва. Он, прежде всего, отчаянный рубака и раб данного слова. Когда мне исполнилось 12 лет, отец впервые взял меня на войну. Я стал барабанщиком в его полку. Мы дрались с русскими отрядами, которые совершали разбойные набеги на восточном побережье Швеции. Во время боя на меня ринулся русский гренадёр. Он хотел проткнуть меня штыком, столкнуть с дороги и добраться до офицера. Он был полон лютой решимости. Лик его был ужасен и отважен одновременно. Зелёный мундир изодран и перепачкан кровью. Он показался мне кровожадным языческим богом. Русские в рукопашном бою особенно свирепы. От страха я не мог двинуться с места и обделался. Мой старший брат успел выстрелить разбойнику в спину. Даже мёртвый, он был по- прежнему страшен. Филипп заставил меня окунуть руки в зияющую, кровоточащую рану русского гренадёра. Я отказывался и в ужасе отталкивал брата, но тот настаивал, уверяя, что это древний ритуал. Так сила могучего, поверженного врага переходит к его победителю. Филипп помешан на историях о викингах.

— И что же, ритуал подействовал?

— Я не люблю войну, хотя и доблестно воевал несколько лет и вышел в отставку в звании капитана, — уклончиво ответил Кристиан. — Когда меня отправили учиться в университет, я был счастлив.

— А где же теперь твой старший брат?
— В тюрьме, как и полагается преступнику.
— Разве шведский король не желает выручить из плена своего

храброго офицера? Или его величество тоже считает Филиппа де ла Тарди преступником?

435

— Это не простая история, моя милая. На сегодняшний день Швеция и Турция союзники. Но Филипп де ла Тарди имел несчастье замахнуться на собственность турецкого султана. Это особенное имущество – наложницы. Их в гареме султана сотни, и они ценятся ниже султанских скакунов, но чуть больше дорогой посуды. Злосчастных рабынь уже давно зашили в мешки и сбросили в Босфор за то, что они посмели вкусить любовных утех не со своим хозяином. Казнить шведского офицера за урон, нанесённый посуде? Это как-то мелочно даже для восточного сатрапа. Отпустить с миром тоже нельзя. Обида султана уже само по себе тяжкое преступление! Должен состояться суд, чтобы европейское общество не сочло турецкого монарха дикарём. А пока султан решает, какое наказание соответствует тяжести нанесённой ему обиды, мой бедный брат сидит в сыром и вонючем каменном мешке, в одиночестве. Страдания его безмерны. Я должен вытащить Филиппа из этого проклятого зиндана.

— Неужели его нельзя выкупить из тюрьмы?

— Король обещал мне, что позаботиться о Филиппе. Думаю, что переговоры о выкупе идут. Я практически договорился с Этьеном Роштильдом о займе денег под заклад одного из поместий. Турецкий султан требует заоблачную по цене компенсацию. Когда то наш род был самым богатым в Швеции, но мой дед умудрился поссориться с королём и потерял почти всё. Я рассчитываю на щедрую благодарность короля Густава за одно щекотливое поручение государственной важности.

— Я не буду уточнять, что это за поручение. Иначе ты сочтёшь меня агентом королевы Юлианы Марии.

Кристиану понравилась моя шутка. Он отреагировал на неё долгим и горячим поцелуем. Маркиз де ла Тарди обожал целоваться и готов был это делать по любому поводу.

436

Нацеловавшись вдоволь, мой возлюбленный заявил, что не прочь съесть зажаренного быка.

— По дороге в Норхольм я присмотрел стадо оленей, отменно нагулявшее себе за лето бока. Я без проблем пристрелю одного телёнка.

Маркиз засобирался на охоту, но с сожалением обнаружил, что надрезанные панталоны сваливаются с его поджарой задницы. Растерянное лицо Кристиана меня развеселило. Я, глупо хихикая, удержала кавалера в кровати.

— Не стоит беспокоиться, господин маркиз. Охоту можно отложить. В замке Норхольм с незапамятных времён делается особый запас продуктов на случай длительной осады. Как насчёт копчёного оленьего окорока?

Мы вместе, полуодетые, совершили набег на кладовую. Холод щипал мне и Кристиану голые пятки. Единственным тёплым местом в замке оставалась только моя спальня. Нам пришлось бегом возвращаться обратно. Кристиан прихватил на бегу коробку свечей, заявив, что не успел ещё насмотреться на раздетую хозяйку прекрасного замка. Его намёк на нашу новую постельную баталию отозвался спазмом внизу моего живота. Но пересилив желание близости, я всё-таки набралась храбрости и спросила объевшегося олениной молодца:

— Это правда, что ты был женат?

— Долго же вы откладывали этот вопрос, сударыня. Какая выдержка! Я вами горжусь, — Кристиан игриво подмигнул мне, а потом надолго замолчал.

— Я был женат на своей кузине, — признался мой возлюбленный, наконец, откликнувшись откуда-то издалека, возможно, из своей прошлой жизни. — Эва родила ребёнка и умерла при родах. Ей на днях исполнилось 16 лет. Она была такая… хрупкая…

437

— Ты любил её? — сдержать дрожь в голосе было выше моих сил.

— Да. Я и сейчас продолжаю её любить, чтобы сохранить память о женщине, которая подарила мне дочь ценой своей жизни… С ранних лет мы играли вместе. Я, сидя на деревянной лошадке, защищал её замок, сложенный из диванных подушек. Мы бегали по парку и нередко писали и какали под одним кустиком. Когда отец сказал, что я должен жениться на Эве, потому что таково давнее соглашение между нашими семействами, я воспринял это как нечто само собой разумеющееся. В 20 лет я ещё не знал о том, что в мире есть тысячи других женщин, одна красивее другой. Не дуйся, Кристина! Я знаю, что женщины обожают слушать сладкие речи о том, что они самые красивые и желанные. Даже если они видят, как все благородные кавалеры Дании в восторге склоняют перед ними на балу поверженные головы, им этого мало. Даме непременно требуется, чтобы восторг, обязательно облекался в слова и повторялся изо дня в день. Я готов, дорогая, повторять изо дня в день – ты самая красивая и необыкновенная женщина на свете. Ты сразила меня наповал своим красным платьем. Ты сразила меня своей храбростью и образованностью. У меня есть странная слабость – мне нравятся умные женщины.

Я не удержалась и перебила своего трубадура:

— Это я-то умная женщина! Я глупая, наивная курица, по словам некоторых наших общих знакомых.
— Ты не просто умная женщина. Ты коварная сирена!.. Мне нравятся женщины, которые понимают меня без лишних слов, как моя незабвенная Эва.

Я прикусила губу и насупилась. Такой прямолинейной откровенности я не ожидала. Разве он не понимает, что даёт мне ещё больший повод для ревности?

438

Кристиан перекатился на меня, приподнялся на локтях и с методичностью землемера принялся губами обмерять моё тело, неумолимо подбираясь жаркими губами к курчавому зверьку. Каждый поцелуй лишал меня желания задавать новые вопросы. Несколько минут назад мой возлюбленный бросил в печь приличный запас дров.

От солёного окорока ужасно хотелось пить. Мой ненасытный любовник подустал и забылся мирным сном. А я, накинув шлафрок на голое тело, потащилась на кухню в поисках воды.

Зачерпнув ковшом воду почти у самого дна большого медного котла, в котором прежде кухарка методично поддерживала обязательный запас воды, я утолила жажду. И тут, наконец, вспомнила о несчастных, забытых животных, которым тоже нужна вода. Я надела на босу ногу деревянные сабо и помчалась в конюшню.

С трудом отыскав остаток свечей, я экономно зажгла лишь одну. Слабый, неверный свет осветил крохотную часть большого и тёмного помещения. Лошади мирно хрупали овсом, который переполнял ясли. Корыта с чистой водой для питья стояли в положенном месте. Кто-то заботливо ухаживал за лошадьми, пока хозяева занимались друг другом. Я подумала про возницу. Чтобы лучше ориентироваться в конюшне, я зажгла смоляной факел. Круг света стал значительно шире. Почему возница приходил сюда тайком и не позвал своих сестёр? Я с неудовольствием заметила, что мои дорожные чемоданы валяются на полу конюшни. И хуже того – они раскрыты, и все вещи в них перевёрнуты. Я недоумевала недолго, потому что вспомнила, как ёрничал незабвенный Эмиль, делая вид, что извиняется за беспорядок, причинённый моим платьям. Я вспомнила его гордый вид победителя. Выходит, он нашёл то, что искал. Неужели моя

439

нерадивая горничная так и не послала этот злосчастный дневник господину Роштильду?! Записки профессора Браге словно преследуют меня. Я загадочным образом никак не могу от них избавиться.

Мои предположения подтвердились, когда я подошла к рыжему английскому жеребцу Эмиля. Дорогое, отлично скроенное седло для его скакуна находилось рядом со стойлом. Оно покоилось на деревянной перегородке вместе с двумя седельными сумками. В одной из них я и обнаружила знакомый кожаный переплёт пухлой тетради.

Нужно переложить записки в седельную сумку Кристиана, предупредить его об этом и, наконец, забыть о тетради. Я успела лишь подумать о благом намерении.

За пределами круга света, отбрасываемого факелом, господствовала кромешная темнота. Но те, кто живёт на севере и не видит яркого солнечного света по полгода, умеют различать признаки жизни в непроницаемой тьме.

Я заметила краем глаза, как в тёмном углу шевельнулся сгусток мрака. Я подняла факел повыше и пожалела, что не прихватила с собой пистолет.

— Кто здесь?

От лежащей в углу конюшни охапки сена отделилась маленькая детская тень.

— Зара?! — изумленно воскликнула я, увидев дочь саамки. — Что ты здесь делаешь, детка?

За одежду ребёнка зацепились клочья соломы. Девочка, скорее всего мирно спала, пока я не разбудила её ярким светом. Она не испугалась и спокойно подошла ко мне. И даже сделала книксен!

— Что ты делаешь в конюшне моего замка?- повторно задала я вопрос.

Маленькая молчунья кивнула в сторону лошадей.

— Ты ухаживаешь за лошадьми? Какая ты молодец! Спасибо, моя маленькая помощница, — я была совершенно растрогана этим обстоятельством. — Пойдём со мной в дом. Пойдём-пойдём! Ты заслужила хорошую награду.

Она, по-прежнему, была очень маленького роста и напоминала ниссе в своей лохматой серой шубке. И по-прежнему отказывалась говорить, хотя глазёнки были не просто смышлёные, а по- взрослому серьёзные, зоркие. Девчушка будто присматривалась ко мне, оценивая каждое моё слово и движение.

Зара раздумывала некоторое время над моим предложением и, наконец, протянула мне свою грязноватую, узенькую ладошку, и мы пошли в господский дом.

— Как себя чувствует твоя мама? Всё хорошо?
Девчушка ответила коротким кивком.
— Она осталась в лесу?
Вместо слов опять движение головы, на этот раз отрицательное. — Где же сейчас твоя мама?

— У папы…

Почувствовав моё недоумение и растерянность, Зара соизволила объяснить:

— Она у папы на кладбище… Зажигает для него свечи, чтобы его несчастная, погубленная душа не металась над землёй и не пугала сельчан. Она туда каждый день ходит.

Девчонка деловито сунула за пазуху пакет с марципанами, которые я для неё достала из комода. Но у меня появилась ещё одна идея. Вместе мы зашли в детскую комнату, полную игрушек. К моему изумлению, маленькую дикарку привлёкла не красивая деревянная лошадка, а большая книжка-раскраска. Эту книжку Эрику подарил отец после очередной поездки в Голландию. У

440

441

раскраски была совсем тонкая, дешёвая обложка. На первой странице красовался так и не раскрашенный Святой Георгий, поражающий копьём дракона. Глаза дочери саамки вспыхнули немым восторгом. Девчонка приоткрыла от восхищения ротик.

— Правда, он очень красивый?
— Да, — уверенно ответила молчунья. — Он храбрый!
— Вот тебе цветные грифели. Ты сможешь разрисовать его плащ

в красный цвет. А волосы в медовый.
— Нет. У него не медовые, а тёмные кудри, — поправила меня

маленькая дикарка и, смутившись своей разговорчивости, отвернулась. Руки цепко держались за книжку, не выпуская её. Словно пытаясь загладить свою проделку, маленькая хитрюга поделилась со мной секретом:

— Ему хорошо там, с ангелами.
— Кому? Святому Георгию?
— Твоему малышу…
У меня перехватило дыхание, и слёзы от сильного волнения тут

же брызнули из глаз. Я кинулась к крохотной вещунье – мне хотелось больше узнать о своём маленьком умершем сыне. Но упрямая девчонка не желала открывать рот. Она лишь молча протянула мне слюдяную подвеску.

— Ты нашла мою подвеску? Спасибо, ты такая добрая девочка! Прости, что я пристаю к тебе с расспросами. Я так скучаю по своему малышу…

Зара подошла к окну детской и слегка отдёрнула штору. Яркий лунный свет упал на подоконник. Это полная луна выкатилась из- за горизонта и заняла почётное место в зените. Маленькая гостья со значением посмотрела на меня и перевела взгляд на подвеску.

442

— Сегодня полнолуние. Ты хочешь сказать, что мне нужно воспользоваться подвеской? Но я не представляю, как это сделать.

Я озадаченно повертела в руках идеально гладкий полупрозрачный камень. Зара показала мне свой большой палец. Вернее не палец, а подушечку пальца с закручивающимся клубком тонких линий. Ещё в детстве я была сильно озадачена своим открытием – рисунком на подушечках пальцев, который не повторялся. Я попросила няню показать свои подушечки пальцев. Оказалось, что у неё совсем другой рисунок линий. Осмыслить своё открытие в семь лет я не смогла. Меня отвлекли новые открытия и игры.

Зара провела большим пальцем по поверхности своей ладошки. Она решила опять играть в молчанку.

— Провести подушечкой пальца по поверхности подвески? — уточнила я. — Вот так?

Дочь саамской ведуньи кивнула. Может она затеяла очередную игру и мне следует ей просто подыграть? Я усмехнулась про себя и провела по скользкой поверхности камня подушечкой пальца. Магический свет не вспыхнул. Передо мной не объявилась волшебница фея в высоком и блестящем головном уборе. Но плоский монолитный камень дал трещину. Идеально прямую трещину, которая разделила подвеску на две равные половинки: более светлую и более тёмную.

Зара обрадовалась и показала мне жестами – крути! Я стала раскручивать две половинки вокруг невидимого винта и вскоре получила две разделённые части камня. По каким законам сделано это чудо?! Несомненно, это — настоящее рукотворное чудо! Мне абсолютно ясно: люди, которые могут такое сотворить, знают намного больше, чем все наши современные учёные вместе взятые.

— Где ты пропадала, чертовка? Я соскучился и замёрз без тебя. Иди скорее ко мне, — Кристиан высунул руку из-под пухового одеяла и ловким, быстрым движением притянул меня за полу шлафрока к себе. — Что это?

Не дождавшись ответа, он выхватил из моих рук бокал и тут же осушил его.

— Фи! Это же простая вода, — разочарованно констатировал мой любовник.

Я зачаровано наблюдала за тем, как вода, сдобренная «живительной влагой» исчезает в его горле. Мне не оставалось ничего иного, как последовать примеру моего Избранника. Обсуждать ситуацию и что-либо объяснять было уже поздно. Я выпила свою часть «живительной влаги» или «Дара Богов», как назвала содержимое сосуда саамка Рия.

— Ты закоченела… Ты скована и напряжена как юная барышня, — с сожалением и беспокойством отметил опытный любовник. — Напряги мышцы промежности, — затеял он новую волнующую игру, шальные глаза загорелись, как у прыщавого юнца. — Я буду заново лишать тебя невинности.

Ещё несколько минут назад я с удовольствием приняла бы его затею и стала бы потакать его разыгравшейся плотской фантазии.

— Кристина, что случилось? Я тебя целую, а ты мне не отвечаешь…

— Кристиан…
— Да, любовь моя?
— Зачем ты приехал в Норхольм? — для меня это был вопрос

скорее риторический.
А для господина де ла Тарди, оказывается, ключевой.

443

444

Кристиан перекатился на спину и, оставив игривый тон, произнёс одобрительно:

— Хороший вопрос! Этот вопрос гораздо лучше, чем «кого ты предпочитаешь: брюнеток или блондинок?».

— А кстати: кого?
— Зависит от настроения.
Я вяло шлёпнула ветреника по бедру.
Кристиан де ла Тарди встал с любовного ложа, чтобы найти и

надеть разорванные мною в чувственном угаре панталоны.
— Дай, пожалуйста, булавку, а то у меня штаны сваливаются.
— Зачем тебе штаны?
— Случай особый. Я бы даже сказал – особо торжественный.
— Ты, что, собираешься предложить мне руку и сердце?
— Какая же вы шустрая, фройляйн Кристина! Вы всё знаете

наперёд.
Он натянул сапоги и накинул на голый торс шёлковый камзол,

откашлялся и смущённо попросил:
— Кристина, дай мне свою левую руку.
Я послушалась и дала.
— Если ты согласна, прими от меня это кольцо – знак моей

любви.
Мой любимый мужчина достал из кармана чудесное кольцо с

синим сапфиром, окруженным венцом из сверкающих бриллиантов и надел его на средний палец моей левой руки.

Взволнованный жених ловил каждый взмах моих ресниц.

— Когда же тебе пришло это в голову?! — в полном недоумении спросила я.

— Когда ты торжественно вплыла в рыцарскую залу в своём помпезном бархатном платье с меховой опушкой.

445

— Ты же говорил, что влюбился, когда увидел меня в этом платье!

— Я влюбился в тебя позже, под ёлкой… Хотя ты и была похожа на мокрую курицу, — Кристиан ткнулся носом в мой висок. — От тебя, как и сейчас, чудесно пахло дождём… Вообще-то, я не собирался влюбляться в ближайшие годы. Но профессор нам все уши прожужжал про прекрасную хозяйку Норхольма. Он словно нарочно накручивал нас. Мы больше говорили о тебе, чем об экспедиции. А ты, коварная, первый вечер не спускала глаз с другого гостя. Он погиб?

— Да.

— Я так и подумал, что ты ослушалась моего приказа, а бедняга Бернар не смог тебя удержать, — с глубокой печалью произнёс Кристиан. — Он был верным и добрым товарищем. Мы собирались с ним покорить одну из неприступных горных вершин Норвегии, как делали это прежде – в Альпах.

Кристиан помрачнел.
— Будь проклята эта экспедиция!
— Будь проклят её зачинщик! Лучше бы ему сдохнуть!

Отлёживается себе тихонько в Северной Италии…
— Что ты сказала? — лицо Кристиана окаменело. — Этот

несносный болтун… Он рассказал тебе про Густава Браге?
— Успокойся! На тебе просто лица нет. Какое мне дело до господина Браге? Я не собираюсь искать его и сводить с ним

счёты, хотя он и разрушил брак моих родителей.
— Лучше бы тебе ничего не знать…
Голова бывшего капитана Свендсена понуро упала на грудь.

Кристиан несколько минут не произносил ни слова, затем встал и шаткой походкой направился к дверям.

— Куда ты?

— Извини… Мне нужно побыть одному.

От моего жениха сильно пахло вином, когда он вернулся в спальню. Он лежал теперь на боку, отвернувшись и забывшись неглубоким сном. Я не приставала к нему с расспросами. Я старалась дышать чуть слышно. Что-то незаметно изменилось. Может быть, состав воздуха? Игривая, радостная атмосфера улетучилась, сменившись напряженным молчанием, разделившим нас впервые после нескольких дней самых тесных объятий. Я почуяла беду, когда Кристиан ещё только покинул спальню. Он вернулся нескоро, мрачнее и угрюмее, чем прежде. Правда, мой названный жених пытался меня успокоить, пообещав всё объяснить после того, как немного отдохнёт. Глядя на его скорбно опущенные веки, я всё больше сомневалась в том, что ему под силу что-либо объяснить мне.

Господи! Что я сделала такого ужасного? Почему мужчина, который недавно, смущаясь от волнения, делал мне предложение, не желает со мной теперь разговаривать. Он так угрюм, словно решает непосильную задачу – сказать мне убийственную правду или нет.

Но говорить пришлось.

— Кристина, тебе нельзя возвращаться в Копенгаген. Тебе вообще лучше покинуть королевство Дания и как можно скорее.

— Почему?

— Ты попала, я уверен, что случайно, в самый центр опасного заговора. Опасного, так как очень серьёзные и влиятельные господа стоят во главе него. И ты очень разозлила их, потому что спутала им планы своим внезапным появлением под руку с сыном Юлианы Марии. Мне кажется, что ты не отдаешь себе отчёт в том, кто ты есть.

446

447

— Кто же? – я по инерции продолжала говорить игривым тоном.

-Ты одна из самых знатных и богатых женщин Норвегии. Ты политическая фигура, — маркизу де ла Тарди было не до шуток. — Если ты танцуешь на Большом Королевском балу с принцем королевской крови, которого безумная мать мечтает посадить на престол при живом, пусть и умалишенном короле, значит, не только ты, но и значительная часть Королевства Дания, называемая Норвегия, пусть и не поддерживает его притязаний, но благоволит ему. Это даёт Юлиане Марии своего рода охранную грамоту и право на политическую инициативу. Королева-мать демонстрирует удивительную снисходительность к молодой дебютантке. Она без сожаления выгоняет немецких и датских баронесс и графинь со своего бала, если те одеты в бальные платья, не соответствующие установленным ею канонам. Твое платье не просто элегантно и великолепно — оно не соответствует требованиям королевы-матери. Публика ожидает бури, но вместо скандала разыгрывается феерический бенефис норвежской аристократки. Ряды тех, кто не поддерживает пагубную политику королевы-матери в отношении датского престола и кто готов свергнуть её, удалив из Государственного совета, редеют. Датская знать ещё не забыла о печальной судьбе королевы Каролины Матильды и снесённой палачом голове канцлера Струэнзе, её любовника. Можно понять реакцию барона Розенкранца после Большого бала. Он отказывается голосовать против Юлианы Марии и её сына. Получается, если бы не демарш графини Вендель-Эксберг, королеву-мать лишили бы власти уже на ближайшем заседании Государственного совета. Молодые датские аристократы, ненавидящие королеву-тирана, в бешенстве. Не удивительно, что на Королевской охоте норвежскую выскочку пытаются убить, выдав это за несчастный случай. К счастью,

448

покушение не удаётся. Кристина, за несколько недель ты превратила датское королевство из тихого болота в Везувий. У тебя появились могущественные враги. Но ты стала любимицей датской прессы. Некий молодой адвокат норвежского происхождения на собственные средства заказал повторный тираж газеты, в которой помещен твой портрет в скандальном бальном платье. Он забрал его в Норвегию и развёз по всей стране. Теперь ты национальная героиня. Вся Норвегия обсуждает твоё платье, отмечая его смелость. Ни от кого не укрылось явное одобрение королевы. Норвежцы расценивают это как знак будущих преобразований и предоставления Норвегии больших свобод и прав. Лесопромышленники серьёзно поговаривают о скором открытии национального банка. Сыновья торговцев – об открытии национального университета… Появись ты сейчас в Христиании – тебе бы устроили овацию. Но вместо этого ты тайно, опрометью проезжаешь столицу и бежишь в своё поместье, в затрапезную глушь, чтобы как заяц спрятать голову в норе. Кристина, ты каждый раз сбиваешь меня с толку. Ты для меня настоящая загадка, которую я, возможно, буду разгадывать всю оставшуюся жизнь… Почему ты не остановилась в Христиании?! Норвежцы не дали бы в обиду свою героиню. Заговор всё равно осуществится. Те, кто даже невольно ему могут помешать, будут нейтрализованы.

— Что это значит – «нейтрализованы»? Какое жуткое, бездушное слово.

Кристиан смотрел на меня в недоумении, как врач, который смотрит на пациента только что по глупости выпившего яд вместо безобидной микстуры.

449

— Я думаю, всё дело в твоём воспитании. Из тебя сделали жалкую бесприданницу-приживалку, которая уверена, что её место в дальней девичьей комнате.

— Я увезу тебя в Швецию, — стряхнул он с себя уныние. — Мы поженимся. Король Густав защитит супругу маркиза де ла Тарди. Наёмным убийцам будет тебя не достать.

Увидев выражение моего лица, Кристиан спохватился.

— Ничего не бойся! Всё закончится благополучно, — успокаивал он меня, гладя по голове, словно неразумного ребёнка. — Юлиана Мария будет низвергнута. Она глубоко симпатична мне как человек, но такова её участь – участь проигравшего политика и тирана. Её жалкий потомок Фредерик никогда не получит трона. Юный кронпринц слишком слаб, чтобы противостоять мощи шведской армии. Норвегия вновь станет шведской провинцией. Король Густав вернёт семейству де ла Тарди обширные земли в Северной Норвегии. Они, кстати, любезная графиня, соседствуют на юге с вашим графством. Если наши династии и земли объединятся, мы сможем претендовать на королевский престол. Мой сын станет королём Норвегии.

Глаза маркиза де ла Тарди горели холодным огнём как у фанатика. Он вцепился стальными пальцами в мои предплечья.

— Отпусти! Мне больно, — взмолилась я.
Кристиан как будто бредил. На лбу его выступила испарина.
— Мне что-то нехорошо, — страдальчески сморщился он. — Я

словно наелся несвежей селёдки. Меня мутит.
Внутри меня всё сжалось. Вот оно! Неужели мои подозрения

оправдываются? Он мог схватить тогда мой бокал. Силы небесные! Мы оба выпили яд. Кристиан поспешил и перепутал бокалы. Теперь нам обоим грозит смертельная опасность.

450

— Я прилягу. В комнате что-то совсем холодно стало. Нужно подбросить в печь дров.

Но вместо того, чтобы заняться печкой, маркиз улёгся, натягивая себе на голову край толстой перины.

Ему было холодно в то время как печь опять раскалилась до красна!

Я бросилась к Кристиану и прижалась к нему всем телом, надеясь хоть немного согреть.

— Милый мой! Прости меня!
— В горле всё пересохло…
— Сейчас! — Я побежала на кухню за водой, стараясь не думать о

страшном открытии.
Но мысль о приближающейся смерти беспощадно билась в

голове.
Я не хочу его терять! Нужно найти противоядие. Нужно

спросить у Рии. Она может подсказать выход из этого рокового смертельного круга. Должен быть хоть какой-нибудь выход. Не может жизнь двух любящих людей закончиться так нелепо!

Я напою Кристиана водой и немедленно пойду искать саамку. Я знаю, где её искать – на кладбище! От последнего слова я невольно содрогнулась.

Я набрала воды в самый большой кувшин, какой нашёлся на кухне. Вода выплёскивалась на бегу, но я не обращала внимания на то, что одежда намокла на груди. Чтобы легче было бежать по лестнице, я сбросила обувь и зашлёпала по ледяным ступеням босыми ногами. Холода под ногами я не чувствовала.

Кристиан лежал на кровати, сбросив с себя одеяло. Я легонько коснулась его лба — он пылал от внутреннего жара. Грудь тяжело вздымалась.

451

Голова беспокойно заметалась по подушке. Я дрожащими руками приподняла её и приставила бокал с водой к сухим губам.

— Пожалуйста, пей! — умоляла я его, а сама глотала горькие слёзы. — Пожалуйста, не оставляй меня!

Кристиан открыл глаза и обвёл спальню блуждающим, ускользающим взором.

— Командор, — страшно прохрипел он, глядя в пустоту. — Она опасна! Она всё знает…Нужно нейтрализовать…

Мой возлюбленный бредил. Неведомый Командор, имеющий могучую власть над маркизом де ла Тарди, преследовал его и заставлял трепетать. Кристиан то требовательно и сердито звал Эмиля, а то вдруг призывал к себе Бернара и отдавал ему короткие команды. Он звал малышку Софи и нежно произносил имя «Эва».

Я так и не дождалась слова «Кристина».
Нужно нейтрализовать… Она опасна…
На королевской охоте этого не удалось сделать. Если юный

Эмиль сумел выследить брата, то профессиональный охотник не ошибётся и обязательно найдёт след. А может быть, ты сам, мой ненаглядный, указал ему дорогу? Это не ты ли ведёшь за собой наёмных убийц? Твой брат Эмиль, мой обидчик, пытался меня предупредить. Ты шептал мне страстно слова любви и ждал подельников, а он ударил меня коленом между ног, но прежде сказал горькую правду… Этот мир безумен!

Я произношу вслух страшные слова, но мне больше не страшно. Даже если тот опасный и злой человек, о котором меня предупреждала ведунья, это ты — мне теперь всё равно. Ты мой! Навечно!

Печь, в конце концов, остынет и холод сделает то, что не смог сделать яд. Я усну…

452

Мы будем лежать рядом. Мы будем вместе, и никто больше не сможет разлучить нас.

Ч.8. Волки.

У королевы-волчицы скоро начнётся течка. Молодые волки чуют приход поры любовных игр и заранее нервничают. Мелкие стычки между самцами учащаются. Нервозность в стае нарастает с каждым днём. Кто станет преемником погибшего вожака? Его место должен занять другой. Старшей волчице нужно сделать свой выбор. Но она медлит.

Рана в её сердце до сих пор кровоточит. Тоска по любимому зажимает сердце между рёбрами и заставляет рану сочиться и болеть. Она изливает тоску по ночам: запрокидывает морду и протяжно, жутко воет на бледный, бесстрастный диск луны. Ей кажется, что луна слышит её, но не отвечает, равнодушная и холодная, как её поверженный, окровавленный муж.

На небе стоит полная луна. Это хорошее время для охоты.

В логово вернулись двухлетки – Сивый и Шалун. Они коротко и возбуждённо тявкают, суетятся, наскакивают друг на друга, торопясь сообщить о будущей добыче. Лосиха и лосёнок. Два перехода от логова. Скорее вдогонку. Уйдут! Уйдут!

Старшая волчица томительно долго втягивает в себя морозный воздух. Клубок смешавшихся запахов распадается на части.

Чуть тошнотворный человеческий запах отчётливо различается среди других.

От двуногого существа не пахнет удушливым дымом, значит это не самец. Это хорошо. С таким противником будет легче справиться, к тому же двуногий перемещается сидя на лошади.

453

Если завалить лошадь, стая не будет голодать долгое время. И эта добыча ближе.

Прошлая охота была не слишком удачной. Молодняк от голода всё нетерпеливее и злее. Их труднее держать в узде. Того гляди, бросятся без команды и только спугнут добычу.

Лошадь загнать проще, чем сохатого. Она быстрее выдыхается. Нужно только гнать её, не спеша, подольше.

Волчица, наконец, принимает решение. Кроме двухлеток она протяжным воем призывает на охоту постаревшего, но опытного брата прежнего вожака. Две самки-однолетки остаются у логова. Давно пора прогнать из стаи этих мокрощёлок, да от горя даже рыкнуть на них не хватает душевных сил.

Королева волков оказывается права: от ворот замка рысью движется лошадь с всадницей. Если заставить её свернуть на боковую тропинку – она окажется в ловушке

Стая понимает друг друга с одного взгляда. Деверю и двухлеткам поручено отрезать путь лошади к пристани. Валить добычу будет она сама или вместе с кем-то из молодых: всё зависит от того, насколько обессиленной будет лошадь. «Ну, что ж! Дам шанс отличиться Сивому. С виду он хорош – высок в холке, широк в груди. Если он зарежет сегодня лошадь, быть ему принцем».

Нужно бежать по сопке наперерез всаднице и выскочить к лошади слева. Вторую группу волков будет до времени скрывать лес. Но придётся близко подойти к замку. Старшую волчицу это не пугает. Замок давно пуст. Некому грозить волкам. Теперь они могут без опаски хозяйничать в округе.

Пробегая мимо замка, стая волков притормаживает. Что это? На краю полуразрушенной стены в ярком свете полной луны виден звериный силуэт. Сторожевая собака? Такая огромная? Или волк-

454

одиночка? Пока чужих волчьих меток на пути не попадалось. Но пусть только чужак попробует нарушить границу её охотничьих угодий, узнает, что такое молодые крепкие зубы. Королева- волчица уверена в своих бойцах.

Один стремительный прыжок с насыпи и клыки точно вопьются в длинную, беззащитную шею жертвы. Следующим прыжком нужно выбить из седла всадницу. Это не трудно. Человеческие самки намного слабее самцов. Сегодня она чувствует особый кураж. После охоты будет свадьба. И кровь её уже быстрее бежит по жилам. Сегодня им обязательно повезёт.

До долгожданного прыжка остаётся несколько мгновений. Волки, втянув головы и приклеив к черепу уши, стремительными, широкими рывками приближаются к месту, где дорога вплотную прижимается к насыпи.

Всадница несколько раз огрызается огнём. Грохот и яркие вспышки огня накрывают узкую тропу. Волчица с тревогой вглядывается вдаль. Когда дым рассеивается, становиться понятно, что никто из стаи не пострадал.

Лошадь уже покрылась пеной. Долго она не протянет. Эта бешеная гонка отнимает у неё слишком много сил. Две дорожки вот–вот сойдутся в одной точке. Старшая волчица делает мощный рывок вперёд и отклоняется в сторону, уступая место Сивому. Молодой волк понимает её движение и готовится к молниеносному броску.

Королева волчица залюбовалась смертельной дугой молодецкого прыжка. Сивый уже ощерил острые белые клыки, занесённые над шеей жертвы. Но тут произошло неслыханное.

Чёрная тень метнулась наперерез будущему принцу и сбила его наземь. Лошадь от ужаса затормозила и, высоко вскинув передние ноги, бессмысленно полоснула ими воздух. Тут же, освободив

455

задние ноги, она с силой выбросила их назад. Под её копыта попал старший брат погибшего вожака. С раскроенным черепом он отлетел в канаву. Добыча ускользнула и скрылась в непроглядной мгле. Волчица взвыла от нестерпимого гнева. Ей хотелось теперь только одного — немедленно отомстить.

По дороге катался бешено рычащий клубок. Волчица сконцентрировала всю свою неутолённую ярость на левом боку огромного чёрного волка, который посмел помешать прыжку Сивого. Улучив момент, она вонзила орудие мести в плоть, отрывая от неё дымящийся кусок. Клубок распался. Сивый лежал на боку с разорванным горлом. Но и чужак получил своё – рваная рана истекала кровью и лишала его невиданной силы. В ночной темноте глаза пришлого волка полыхали неестественно ярким жёлтым огнём.

Волчица была полна решимости добить чужака. Ненависть налила её мышцы свежей энергией. Она готовилась к последнему броску и злобно скалила ровные, крепкие клыки. Чёрный волк был огромен и страшен. От его низкого, глухого рычания сердце пропускало удары. Но она не собиралась отступать.

Небо над горами оставалось чёрным, но в эту черноту уже капнули первые светлые капли, растворившиеся не до конца.

По телу чужака вдруг прошла сильная судорога. Настолько сильная, что он захлебнулся от собственного рыка и резко дёрнул головой. Потом пошла вторая… третья… Кости под чёрной мохнатой шкурой двигались и выпирали наружу в нелепом и диковинном танце. У волчицы шерсть на холке встала дыбом. Никогда в жизни она не испытывала такого поглощающего с головой ужаса. Ужаса, лишающего воли к жизни.

Чёрный волк стал прозрачным. Было отчётливо видно, как между рёбер бьётся его большое сердце, и лёгкие надуваются

456

воздухом. Смрадный, не волчий запах всё сильнее забивал волчице ноздри. У дороги лежал голый, окровавленный человек. Он тяжело дышал и зажимал пальцами кровавую рану на бедре. Противоестественную, страшную картину осветил короткий зимний рассвет, выбившийся из-за горных кряжей. В морозном воздухе раздался отчаянный, захлёбывающийся вопль одинокой волчицы. И опять всё стихло.

Ч. 9. Юхан Свендсен.

— Привет, Кристиан! Давненько не виделись, — стыдливо запахивая кусочки разорванной майки, ответила гостья.

Стыдливость ей к лицу. Хотя она считает её слабостью. Чтобы не казаться уязвимой, женщина пускает в ход свой бойкий язык.

— В провинциальном театре была распродажа старого реквизита? — насмешливо разглядывая наряд хозяина дома, спрашивает она.

— Тебе не понравился мой камзол? — Свендсен осмотрел своё отражение в зеркальной стене со всех сторон и с обстоятельностью обезьяны оправил кружевное жабо и манжеты. — Неужто совсем хлам?

Миллиардер продолжал беспечно кривляться перед зеркалом с обнажённой шпагой под мышкой. Остриё клинка чертило в воздухе замысловатые вензеля.

— Будь осторожен! У тебя под рукой не игрушка, а настоящая толедская сталь. Она не понимает шуток.

— Ага! Ты узнала, — обрадовался Свендсен как ребёнок. Ловким, незаметным движением он подкинул шпагу вверх. Клинок перевернулся в воздухе и вернулся в руку к хозяину уже в угрожающем положении.

— Это нечестно, Кристиан! Я пришла к тебе без оружия.

457

— И это правда. Сравняем наши шансы.
Свендсен перехватил эфес и метнул шпагу в деревянную

панель.
— Отпусти Максима, — потребовала гостья, не вдаваясь в лишние

объяснения.
— Я не удерживаю его, Кристина. У тебя странные фантазии, моя

милая. Мы с ним рубились в «Wold of Tanks», чтобы скоротать время до твоего приезда. Парень не может оторваться от компьютера. Ты, что не разрешаешь своему сыну играть в компьютерные игры?

— Господа, это ничего, что я наблюдаю вашу семейную сцену? — прозвучало натужно вежливое обращение за их спинами. — По- моему, я здесь третий лишний.

Аскольд оскорблено посмотрел на своего босса и девушку, жаркие поцелуи которой ещё не остыли у него на губах. Та качнулась было в его сторону, но, передумав, осталась на месте.

— Прости…- прошелестели припухшие, искусанные губы.

— Финита ля комедия, как говорят опытные в сердечных делах французы, — издевательски улыбаясь, объявил хозяин дома. — Аскольд, дружище, не валяй дурака! Эта дама слишком стара для тебя. На втором этаже развлекается игрой её двадцатилетний сын. Не сочти за труд: отвези парня домой.

Аскольд изменился в лице. Преображение босса из сдержанного, безупречно вежливого европейца в среднестатистического жителя Подмосковья с хамоватым рыльцем покоробило его. Глубокая рана кровоточила в груди, но грубая откровенность босса здесь была ни при чём.

Она всё это время держала его за болвана! Играла с ним, как с котёнком. Ему плевать на её возраст. Главное — она так и не раскрыла перед ним своё настоящее лицо. Всякий раз её называли

458

при нём другим именем. Она никогда не доверяла, не доверяет ему и сейчас, хотя находится явно в затруднительном положении.

— Аскольд, эта женщина – скорпион. Не по знаку зодиака, а по сути. Она из тех, кто после спаривания с самцом, наносит смертельный удар. Последняя её жертва – талантливый рок- музыкант, молодой муж, которого она отравила.

К своему немалому удивлению, Аскольд расслышал в жестокой насмешке нотки ревности. И этот туда же!

— Не смей! – это походило не на крик, а на предсмертный вопль. — Не смей касаться своим грязным языком его имени.

Свендсен с неестественно бурной радостью человека, совершившего важное открытие, воскликнул:

— Какой драматический накал чувств! Любовь-то, оказывается, не умерла – теплиться под спудом. Ты слышишь, Аскольд?

Аскольд не слушал, он наблюдал, как она трусливо прячет от него свои бесстыжие глаза. При этом обнажённая шея и нежный стриженый затылок красноречиво молят о защите. Аскольд задохнулся от желания немедля прикрыть её собой.

— Юхан, я надеюсь, ты будешь гостеприимен с дамой? — он не скрывал под налётом вежливости свою ярость и пацанью дерзость.

— Ты прав, мой мальчик. У нас с ней семейное дело. Близкие люди иногда ссорятся, и им приходится мучительно разбираться в своих запущенных отношениях. Поезжай! — подгонял помощника Свендсен.

Аскольд тянул время, давая возможность подруге повернуться и попросить его о помощи. Но женщина, которую миллиардер называл Кристина, упорно молчала.

Аскольду не оставалось ничего другого, как отступить без боя. Прозрачная кабина лифта унесла его наверх.

459

— Кристина, тебе не жаль парня? Ты совсем заморочила ему голову. Он готов кинуться на своего благодетеля с голыми руками, лишь бы угодить тебе.

Кристина не отвечала. Она не сводила глаз с экрана монитора. Некоторое время на нём была видна лишь лужайка перед домом и пустая асфальтовая дорога. Потом появился золотисто-оливковый BMW. Правое ветровое окно опустилось вниз и появилось беспечное юношеское лицо. Максим улыбнулся и прощально помахал рукой.

— Он очень похож на своего деда, Карла Вендель-Эксберга, не так ли?

— Что тебе нужно? — женщина больше не скрывала своей досады и враждебности.

— Правильно, Кристина! Перейдём к делу.

Свендсен молниеносным движением выхватил из-под стопки махровых полотенец пистолет с глушителем и выстрелил в свою гостью практически в упор. Пуля угодила в грудь, но кровь не полилась. Пистолет был травматическим. Тем не менее, сила динамического удара была слишком велика. Женщина задохнулась от чудовищной боли и согнулась пополам. Ноги её подкосились, и она рухнула на плиточный пол недалеко от бассейна.

Свендсен с холодным любопытством естествоиспытателя наблюдая за муками жертвы, посетовал:

— Ульф, голландская ты сволочь! Ты же уверял меня, чёртов ботаник, что этот хитроумный бронежилет из паутины не продаётся. Ты надул Юхана Свендсена и продал жилет смазливой барышне! Однако, шулер, твоё творение действительно превосходно.

460

Стрелок опустился на одно колено и деловито принялся разглядывать «бронежилет». Жертва корчилась от невыносимой боли. Наконец, стрелок с лицемерным сожалением отметил:

— Больно… очень больно! Я знаю. Потерпи! Я сделаю укольчик и станет намного легче. Ты будешь смирной как овечка, и мы улетим с тобой домой. Но есть небольшая формальность: для того, чтобы вы, госпожа Кристина, смогли вылететь за границу, я должен сделать вот это.

Свендсен вынул из кармана одноразовый шприц, снял с иголки защитный колпачок и, зажав вену на локтевом сгибе худенькой руки, уверенно ввёл иглу. Тело жертвы обмякло через пару минут. Он мог продолжать. Для следующей манипуляции ему требовался специальный медицинский пистолет. Пистолет находился в стерильном боксе, прикрытом махровым полотенцем. Как славно он придумал с бассейном! Беглянка не поняла, в чём заключается угроза.

Бассейн по совместительству выполнял функции микрооперационной. Здесь были ультрафиолетовые лампы, стерильные простыни и запас стерильных марлевых салфеток. Он не хотел, чтобы гостья подхватила инфекцию, и надел резиновые хирургические перчатки.

— Вот так! Теперь ты не будешь делать глупости и сможешь спокойно меня послушать. Я знаю, ты очень злишься на меня за то, что я сделал сейчас. Ещё больше ты будешь злиться, узнав, что это я купил Норхольм. Не злись! Я подарю его тебе. Позже, когда шум уляжется. Я не мог больше рисковать. Густав Браге попал в руки каких-то отморозков. Они отбили его у моих людей, оставив после себя трупы. Это очень плохая новость. Я обязательно найду тех, кто это сделал – и они ответят за свою глупость.

461

Свендсену захотелось курить, хотя он бросил курить уже лет десять назад. Нельзя сказать, что случившееся далось ему легко. Он знал, что эта женщина может быть опасна. Но определить, насколько она опасна, было очень сложно. О ней мало что знали даже те несколько зажившихся на этом свете стариканов, которые благодаря его, господина Свендсена, милости доживали свою никчёмную жизнь в привилегированных домах престарелых. Это была женщина-легенда. Многие десятилетия её вообще никто не мог обнаружить. Спрятаться в Советской России, за железным занавесом?! Незаурядный и смелый ход. А какая умелая маскировка! К несчастью для неё, железный занавес пал. Кто теперь сможет защитить её в этом открытом, глобальном мире, ставшем за пару десятилетий таким тесным и контролируемым? Только он.

Дрожь в руках немного улеглась после нескольких длинных затяжек. Сигареты он прятал от личного врача в аптечке, предназначенной для оказания первой помощи при бытовых травмах: среди пластырей и флаконов с перекисью водорода. Туда эскулап практически никогда не заглядывал – не было повода.

Свендсен позволил себе небольшую передышку. Он с облегчением опустился в винтажное пластиковое кресло (творение знаменитого датского дизайнера Арне Якобсена) и пристроил длинные худые ноги на низкий деревянный столик. Он не удержался от случая как следует рассмотреть свою добычу. Поначалу им двигало простое человеческое любопытство. Не каждый день тебе удаётся сталкиваться с легендарной личностью.

Лежащая у его ног женщина мало чем отличалась от обычной красивой бабы. Вот только слишком белая кожа вызывала недоумение. Золотистый загар ей бы не помешал. Свендсену понравились точёные плечи и аккуратные лопатки на худенькой

462

узкой спине. Из корсета аппетитно выглядывали налитые как у кормящей матери груди. Неправдоподобно тонкая талия, на первый взгляд, вызывала отторжение, словно мелкое уродство. В сочетании с округлыми бёдрами фигура походила на арабский медный сосуд с длинным тонким горлышком.

— Сосуд… женщина сосуд… — задумчиво произнёс он вслух, и сам себе подтвердил с усмешкой. — Сосуд с генетическим кодом вечной молодости! Не самая плохая идея для хранения тайного знания!

Его пленница чуть слышно застонала и шевельнулась. Стонала она сладко. Эти древние звуки, с незапамятных времён лишающие мужчин способности мыслить критически и последовательно, мыслить, сообразуясь с текущим моментом, сделали своё разоружающее дело. Ухо хозяина дома чутко уловило этот едва слышный стон. Не успев мысленно сгруппироваться, он ощутил в паху сильное напряжение. Горячая волна желания как цунами пронеслась по телу снизу вверх, заставив загореться кожу на груди и лице.

— Ни хрена себе! — выдохнул миллиардер.

Некоторое время он пытался бороться с эрекцией, призывая на помощь логику.

— Не сейчас, жеребёнок! — уговаривал мужчина свой взбунтовавшийся пенис. — Позже… Я отвезу её в Гамбург к Ричи. Ты же знаешь, проказник, что без Ричи у нас не получиться с тобой закончить дело победой.

Тело само по себе потянулось к объекту вожделения. Свендсен без усилия поднял с пола свой трофей и сел обратно в кресло. Женщина свернулась на его коленях уютным клубком, как кошка. Тугие маленькие ягодицы упирались в его напряженный до предела половой член. Он готов был стащить с неё зауженные,

463

подростковые джинсы с прорехами на коленях и уже начал лихорадочно расстёгивать ширинку на маскарадных панталонах, но в кармане зажужжал айфон.

— Господин Свендсен, говорит командир экипажа: ваш самолёт готов к вылету из аэропорта «Внуково».

— Отлично! Я буду через тридцать минут. Пусть стюардесса приготовит бокалы для шампанского. У нас сегодня праздник!

Морок ослаб. Свендсен отёр испарину на лбу и с силой выдохнул воздух.

— Пора переодеваться, крошка, — объявил он женщине, которая продолжала лежать в бесчувственном состоянии на его коленях. — Это хорошо, что ты подстригла волосы. Парик сядет на твою головку как влитой. Ты станешь похожа на мою секретаршу Ирму. Русские пограничники ничего не заподозрят. Настало время прощаться с этой гостеприимной страной.

Бесконечно длинные тоннели сменялись узкой полоской дороги, несущейся над пропастью. Безупречное качество дорожного покрытия делало движение автомобиля почти бесшумным.

Над дорогой опасно громоздились мощные скалы и горы, поросшие непроходимыми лесами. Белый Vоlvo походил на стюарда в белой форменной куртке, случайно перепутавшего двери.

За два часа пути на дороге не повстречалось ни одной встречной машины. Казалось, что часть страны совсем обезлюдела. Вековые ели с угрюмо опущенными мохнатыми ветками сменили собой широколистные клёны и ясени. Изменившийся пейзаж говорил о приближении северных широт. Даже небо стало не голубым, а студёно синим.

464

Сотовый телефон захлебнулся страстной мелодией танго «Слёзы любви». Свендсен свободной рукой пошарил по карманам пассажирки, которая в состоянии искусственного сна, лежала в соседнем кресле. Это звонил её телефон. Посмотрев на высветившийся номер, Свендсен выругался, но всё же решил ответить.

— Привет, Аскольд! – гаркнул он с наигранным энтузиазмом в трубку.

— Привет, Юхан! — дежурным тоном ответил его сотрудник.

В повисшей паузе были слышны приглушённые звуки поп- музыки, которые прорывались через дремучий лес электромагнитных волн.

— Как дела у Максима? — с искренней озабоченностью поинтересовался босс.

— Нормально. Вот только он очень беспокоится о своей маме. Где она?

— Передай Максиму, что у неё всё хорошо. Скоро они увидятся.

— С ней можно поговорить? Это ведь её номер, — не ослаблял напора добрый молодец.

— Дружище! — примирительно начал Свендсен. — Не о чем беспокоиться. Да, я виноват перед тобой. Мне следовало сразу всё тебе объяснить, мой мальчик. Я просто закрутился. Ты же знаешь – куча повседневных мелких дел, встреч. Рутина…

Трубка недоверчиво молчала.

— Это сугубо семейное дело… Очень деликатное. Кристина — моя бывшая жена.

— Которая по счёту? Пятая?

— Вот только хамить, сынок, не надо! Я этого не люблю, — голос Свендсена стал на несколько тонов жестче.

— Извини!

465

— Посмотрим, сколько у тебя будет жён, когда тебе стукнет 52.
— Одна.
— Это дело вкуса, сынок! Так вот. С Кристиной мы были

счастливы, но случилась большая беда. У нас родился сын, Эрик. Когда ему было 2,5 года он трагически погиб. Нелепая случайность… Ребёнок катился с горки и неудачно приземлился на голову. Произошёл перелом шейных позвонков. Никто ни в чём не был виноват. Но Кристина вбила себе в голову, что это её вина, ведь ребёнок гулял под её присмотром. Горе, которое на неё обрушилось, оказалось для неё непомерным. Началась сильная депрессия. Её пришлось серьёзно лечить. Не знаю пока, что произошло и что стало причиной ухудшения её состояния. Врачи говорят, что она посмотрела какой-то фильм, романтическую историю конца 18 века. Эта история произвела на неё слишком сильное впечатление. Бедняжка в результате окончательно повредилась умом. Она вбила себе в голову, что она знатная аристократка, что у неё есть старинный замок на севере Норвегии. Она заявила, что родилась в 1759 году в Норхольме. Не слабо, да? Тем не менее, врачи делают оптимистический прогноз — она может поправиться. Если её психика больше не будет подвергаться сильным стрессам. Но случилось непредвиденное – Кристина сбежала из клиники! Частные детективы долгое время искали её по всей Европе. Она как в воду канула! Никому в голову не пришло, что она может отправиться в Советскую Россию и осесть там, за «железным занавесом»!

Свендсен замолчал. Это была намеренная драматическая пауза. На другом конце телефона требовательно молчали.

— Аскольд, я очень благодарен тебе за участие в этом деликатном деле. Ей нужна квалифицированная врачебная помощь и … покой. Передай Максиму, что он обязательно увидит свою

466

маму здоровой и счастливой. Спасибо, что не оставляешь сироту. Прощай!

Свендсен не стал дожидаться ответа и выбросил телефон в пропасть из окна автомобиля, продолжающего мчаться на большой скорости. «Чёртов шустрый щенок!»- процедил он сквозь зубы.

Рядом с ним на переднем сидении спала молодая женщина. Он заботливо поправил сползший с её хрупких плеч пушистый плед и ненадолго задержал озабоченный взгляд. Смотреть на спящего человека всё равно, что подглядывать за ним в замочную скважину. Можно подглядеть что-нибудь эдакое, слишком интимное – или тонкую струйку слюны, текущую из уголка рта, или некрасиво раскрытый рот. У спящей рядом с водителем женщины было скорбное выражение лица. Из уголка левого глаза катилась одинокая, горькая слеза. С сухих губ сорвалось сокровенное — «Кристиан».

Дорога снова нырнула в тоннель. На выезде из него находился дорожный указатель с надписью «Частная психиатрическая клиника «Норхольм»».

— Ну вот, ваше сиятельство, мы почти приехали, — облегчённо вздохнув, сообщил своей спутнице господин Свендсен.

Теперь никто тебя у меня не отнимет!

467

Оставить комментарий Отменить ответ