Возложил Ты на главы их венцы…,
Жизни они просили у Тебя, и Ты дал им.
Ибо дашь им благословение во век века…
Венчание. Прокимен, глас 8.
Широко и привольно раскинулись земли колхоза «Светлый путь» в Прикарпатье. Центральная усадьба хозяйства – в селе Калиновка.
Сколько их на Руси – Калиновок – и на Украине, и в России: на Дону, в Поволжье, в Подмосковье, под Курском, — и в Беларуси — не перечесть!
Название-то какое — лёгкое, светлое, радостное! И правда: калина растёт здесь повсюду. Как сочный цвет румянца – алые ягоды; как белоснежная фата невесты – калинов цвет.
Сразу думается, что живут в этом селе трудолюбивые, доброжелательные, счастливые, люди. Потому что есть у них час подумать не только о хлебе насущном, но и об украшении своих поместий, улиц, следовательно – о красоте и любви.
Калиновский сельский совет объединял в советские времена два небольших села. Одно расположилось повыше — на склонах живописных холмов. Здесь, между перелесками из дубов, ясеней и вездесущих клёнов просторно раскинулись колхозные поля, а в неудобьях, поближе к жилью – узкие полосы частных огородов, разделённые между собой лишь вешками.
Другое село, собственно Калиновка, обосновалось в обнимку с верхним, в долине неторопливой равнинной речушки – мужику по грудь перейти. Радуют глаз утопающие в зелени, нарядно оштукатуренные, белоснежные каменные дома. Тихая протока лишь во время паводка напоминает, что берёт своё начало в предгорьях Карпат, и подтопляет близлежащие огороды. Но сейчас, в жарком благодатном июле, перед самыми зажинками*, неторопливо сонно поблёскивает тёмной водой на радость голопузым ребятишкам, то и дело убегавшим со своих дворов купаться.
На вершине самого высокого холма – белокаменная двухъярусная церковь. Она словно парит над селом в выцветшем голубом июльском небе. Жарким золотом слепит глаза высокий православный крест. Сверкающий широкий купол напоминает шлем древнерусского воина. И вся церковь, с мощным средним строением и приземистыми толстостенными пристроями, похожа на крепость, в которой когда-то славяне сберегались в этих местах от набегов татар.
За храмом — голубая оградка и ряды аккуратных ухоженных могил — кладбище, или цвинтер, на местном, западном, западэнском* диалекте певучего украинского языка.
В этом, заимствовании, как и в некоторых других словах – многострадальная история жителей этих мест, бывших, по словам старожилов, всё время «под кем-то». После опустошительных татарских нашествий, они испытали на себе «милости» Польши, Австро-Венгрии, снова Польши, Советского Союза, немецкое, гитлеровское иго, пережили послевоенную ожесточённую партизанскую войну бандеровцев и советской власти. Наконец, советские через 15-20 лет после окончания Великой Отечественной войны одолели местных зелёных братьев* и закрепили на этой территории колхозный строй.
С раннего утра кипела работа на общественных полях пшеницы, кукурузы, бурака и картопли* .
Отработав в колхозе, селяне возвращались к своим огородам. Возделывали то же самое, что «на работе», в колхозе, и ещё – сады и овощи. Земля – плодородная, климат – мягкий, в меру – дождиков и жары. Ветку воткни в жирный чернозём – вырастет липа, или орех, каштан, не говоря уже о вишне, или калине, о которых украинцами столько песен сложено. Возможно, благодаря кудрявой калине, растущей возле каждого дома, село и получило своё звонкое название.
Артём Колбасов уже неделю гостил в Калиновке у своего армейского друга, с которым вместе тащили срочную* в Подмосковье, отбивались от дедов, бегали в самоволки, играли в духовом оркестре воинской части. За два нелёгких года службы саратовский парень крепко-накрепко сдружился со смуглым украинцем Игорем Ко’заком. Их даже прозвали в части – Не-разлей-вода.
Наполненная яркими, волнующими впечатлениями от совершенно непохожей на жизнь российской глубинки украинская неделя пролетела, как один миг. Перед самым отъездом Артёма ребят пригласили на свадьбу к однокласснику Игоря.
Церковь на вершине холма не смогла вместить всех родственников и друзей молодожёнов, пришедших на венчание. Внутрь вошли только молодые с дру’жками*, их родители, крёстные и несколько престарелых сельчан.
На церковном дворе — почти все мужчины и женщины — в белоснежные вышиванках*. Подружки невесты – в венках из ярких полевых цветов. Радостный народ стоял подле крыльца, под сенью душистых лип. После утреннего дождичка парило. Жаркий день разворачивался во всю силу. Запахи липы, горячей земли, ладана, которым молодой священник, прибывший из райцентра, щедро окуривал празднично одетых людей, и женского парфюма уплотнили и без того раскалённый воздух.
Колбасов чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Почти как в первый день по приезду, когда он вышел на Львовском железнодорожном вокзале и с головой окунулся в совершенно незнакомую ему жизнь. Уже неделю вокруг него не было ни одного русского.
Мало того, что о Западной Украине на родине Артёма ходили туманные слухи, как о бандеровском* крае, где до сих пор не любят русских и кое-кто ещё со времён войны держит в схронах* оружие. Хоть Колбасов и ехал с другом, которму верил, как себе, но ничего не мог поделать с собой. Словно попал он не в одну из республик СССР, а — за границу. На душе поначалу было неспокойно.
Главное: Колбасов совершенно не понимал украинской речи. То есть – совсем ничего. Он впервые в своей жизни оказался, словно глухим и немым.
Артёму иногда казалось, что некоторые слова он узнаёт, но они никак не связывались между собой в энергичном местном говоре. Благо выручал друг. И гостеприимные, добродушные родители Игоря, тщательно выговаривая каждое слово, тоже добросовестно общались с гостем по-русски.
Как это нередко бывало в жизни Колбасова, освоиться в незнакомом месте помогла музыка. При сельской школе был неплохой ансамбль. Трубач и баянист Колбасов быстро нашёл с калиновской музыкальной группой общий язык. Уже на третий день по приезду он растянул мехи баяна, а Игорь продул огромную блестящую тубу*, которая ждала его все два года армейской службы. Наши друзья воодушевлённо врезали вместе с калиновской «бандой» «На недельку, до второго, я уеду в Комарово». Потом – попробовали местный репертуар (никогда ещё не играл в таком стремительном темпе), за день разучили «Мочалкин блюз» и даже попробовали слабать «Гуд бай, Америка».
Но одно дело быть в кругу собратьев по скрипичному ключу, с другом и его родственниками, которые говорили-таки кое-что по-русски. Здесь же, на венчании, почти все были Артёму незнакомы. Разумеется, всё село знало, что у Козака гостит армейский друг. Сегодня пожилые люди поглядывали на россиянина*, как казалось Колбасову, странно. Девчонки кидали на Артёма быстрые взгляды и сразу же отводили глаза. Понятное дело – село. Здесь сразу будет заметен интерес к приезжему или его к кому-то. Ничего хорошего из этого и в России бы не вышло.
Вчера друзья были в гостях у жениха. Как водится, выпили за встречу с с ним и его родителями. Ещё не успев привыкнуть после армии к гражданской «норме» алкоголя, немного перебрали. А тут венчание в церкви затянулось.
Наконец, подуставшие от долгого обряда в душном храме молодожёны обошли вокруг аналоя и вышли вслед за священником на крыльцо. Свидетели держали над их головами царские венцы
-Пыва бы холодного, — протянул Игорь мечтательно.
Артём понимающе посмотрел на друга. Он думал о том же.
— Пошли домой, скоро всё закончится, — предложил Колбасов.
— Тут таке дило, — замялся КОзак, — пидэмо липше в лисок, посидымо. Ту недалэко.
Петя посмотрел на друга вопросительно.
— Розумиешь,- прошептал тот Колбасову на ухо, — к отцу родственники хотели писля венчания. Без выпивки не обойдэтся. Если мы ще й з нымы назюзюкаемся, на свадьбу не пидэм*,- друг постучал пальцем по звенящему горлу, — а я хочу тебе всё весилля’* показаты.
Через кладбищенскую калитку позади храма друзья вышли на просёлочную дорогу, огибавшую вершину холма рядом с кукурузным полем, и направились к небольшой рощице. Они широко шагали по укатанной просёлочной дороге, с удовольствием разминая затёкшие от долгого стояния ноги. По очереди попивали из полторашки, прихваченной КОзаком у кого-то из его бесчисленных родственников, минералку. Солнце уже палило вовсю. Жаркий воздух обжигал лицо.
На окраине поля через дорогу от кладбища Колбасов увидел два огромных ветвистых дерева. Мощные кроны их широко распростёрлись в стороны над могучими тёмными стволами с причудливо потрескавшейся корой.
— Это что – дуб или бук? – восхищённо спросил Колбасов.
— Який бук? Бук я тебе ще пока́жу, — рассмеялся Игорь, — це– ягода.
И в самом деле, Артём сам увидел, что на ветвях дерева полно тёмно-красных крупных ягод, многие размером с небольшой абрикос.
Палящее солнце всё никак не могло зайти за громадное молочно-белое облако. Но как только ребята вошли в тень пышной кроны, не сговариваясь, облегчённо вздохнули. Откуда ни возьмись, налетел свежий ветер. Однополчане даже поёжились от внезапно накрывшей их прохлады.
— По деревьям лазать умиешь? –спросил Игорь друга и, увидев утвердительный кивок , подначил, — давай лезь! Подсажу.
Дурачась, широкоплечие ребята вдвоём не смогли обхватить руками ствол гиганта.
Потом не без труда Артём с помощью друга подпрыгнул и вцепился в толстенный нижний сук, повис на нём, и едва не ободрав ладони, успел-таки обхватить ветку ногами и взобраться на нижний ярус ветвистого дерева.
И только тогда Колбасов понял, какая это громадина! Он находился в излучине ствола дерева, шириной не менее метра. В обе стороны и вверх устремлялись толстенные ветви. Жёсткие блестящие изумрудные листья шелестели вокруг Артёма, словно полуразвёрнутые паруса. Петя почувствовал себя на палубе старинного парусника. Удерживаясь рукой, неожиданно для себя он безо всякого страха встал на параллельную земле широкую уплощённую сверху ветку, будто юнга на рею огромной мачты. Ветер вытащил из брюк его задравшуюся на спине рубаху. Сорочка захлопала на ветру. Точно флаг.
— Як ты там? – раздался снизу приглушённый шумом листвы голос Игоря.
— ЗдОрово! Очень здорово! – закричал во всё горло Колбасов.
Он едва видел друга сквозь ветви. Новоиспечённый юнга задрал голову в синее высокое небо и заорал ещё громче
— Хо-ро-шо!!!! Как на корабле! На ма-а-а-чте! Отдать якоря!
Снизу раздался заливистый смех друга
— Лопай от пуза! И мени нарви!
Артём снял с себя рубаху, связал рукавами, положил в ложбинку палубы — ствола. Он с удовольствием, позабыв усталость, начал закидывать в рот огромные ягоды. Они были сочные, как вишня, сладкие, как черешня. Колбасов то и дело вытирал кулаком текущий по подбородку на грудь липкий сок. Такого лакомства он ещё не пробовал.
А чуть поодаль покачивалась на ветру крона ещё одного такого «парусника». Соседнее дерево, чуть меньших размеров, тоже было всё усыпано ягодой.
Перебив охотку и собрав в рубаху с ведро ягод, Колбасов осторожно, чтобы не помять, передал вниз узел с плодами. Потом повис на ветке, поболтался в упоении, чувствуя себя видавшим виды морским волком,* и спрыгнул на землю.
— Вот это да! Спасибо, друг! Таких приключений у меня никогда не было.
— Немае за що! То ли ще будэ*.
— Так что же это за ягоды? Черешня или вишня?
— Казав же: я-го-да. Така назва*, — по слогам произнёс Игорь задумчиво, — тут замисть цией курудзянки був з таких самых дерев цилый сад.
Козак развёл руки, словно пытаясь обнять огромное колышущееся на ветру поле высокой кукурузы.
— Все оце була ягода! Имья таке. В нас так клычут.
Артём понял, что друг чем-то взволнован. Потому что Игорь, как всегда в таких случаях, перешёл на украинский. На ридну мову*.
— Цей сад був тут ще за Польщи, паньский*. Працював садивнык. Потим советские поляков нагналы. Дале — вийна. Сад був сильно пошкоджен. А писля войны вернувся сын того садовника. Він воював у радянський армийи. Потим працював на якомусь оборонному заводи на Урали. Мав мЕдаль*. Писля победы вернувся цей…, став вырощувати сад. Нэ просто так, а якись вченый* був, селекционэр. Кажуть, шо именно вин таких ягид вывив*. До нёго менше* булы.
Игорь взвесил на руке узел с ягодой:
— Зря. Хрен сорочку вы…стираешь* теперь. Ну шо, пидэмо до дому?
Они снова вышли на дорогу. В этот момент палящее солнце наконец заслонила огромная клубящаяся, как сахарная вата, туча.
. «Как хорошо здесь люди живут! – по-доброму про себя позавидовал Колбасов, — природа – как в раю! Такое чудо – растёт себе возле дороги, и никто не рвёт».
— Я ще до армии сюда пацаном лазыв за ягодой, — вспомнил Игорь,- так озорство. Ты бачыв, в нас биля хаты своей ягоды полно. Сторожили, конечно, сад. Но не дюже строго. Якщо зловылы пацанив, садивнык видпускав. Хотя миг бы, конечно, в полыцию*, ну в ментовку сдать…
— Так куда сад делся-то? Довгоносик зъйв*? – с удовольствием ввернул Артём запомнившиеся ему украинские слова, вспомнив рассказанный другом анекдот.
Игорь посмотрел на него странно.
— Ту…тууу, — неожиданно раздался поблизости басовитый гудок поезда.
Друзья обернулись. На вершину соседнего крутоватого холма натужно пыхтя и заставляя вибрировать выгоревшее июльское небо, взбирался трудяга – старенький, окрашенный некогда в голубое, а теперь – обшарпанный, закопчёный – локомотив. Чёрный дым клочьями стелился вслед за ним, накрывая бесчисленные сцепленные тяжёлые полувагоны, выползавшие снизу, из поля спелой пшеницы. Железная дорога шла по краю почти отвесного склона, местами обнажившего свои жёлто-коричневые каменистые рёбра.
Холмистое Прикарпатье, щедро прикрытое плодородной почвой, перелесками, лесами и полями, то там, то здесь напоминало о своём непростом горном норове.
Ребята немного постояли, проводили взглядами тепловоз.
— Да что тут говорить, — махнул КОзак рукой, — ладно. Дило прошлое.
Он, словно что-то отпустил в себе, какую-то навязчивую мысль, и успокоился, расслабился.
-Ладно. История така. Срубилы йго*.
— Как срубили? Сад?!
— Звычайно*, зрубилы, — лицо КОзака стало скучным, и странно равнодушным, — Мий братуха двоюридный корчував Кировцем.
Колбасов приостановился. Он смотрел на друга широко раскрытыми глазами. Всю свою короткую жизнь до армии прожил он в засушливом степном краю. На его родине, чтобы вырастить не то что плодовое дерево — хилый низкорослый клён – нужно его изо дня в день лелеять, поливать. А сад фруктовый – это же сколько труда вложить надо! Чтобы не замёрзло в бесснежную лютую зиму на ураганном ветру, точно наждаком сдирающем кору со стволов, выстояло в непредсказуемый заморозок-бишкунак*, не сгорело на безжалостном летнем солнце, когда за день листья деревьев в иссушённой степи сворачиваются, едва не обугливаясь. Каждое плодовое дерево на родине Артёма – на вес золота! Он никак не мог поверить услышанному.
Игорь оглянулся.
— Ты чего? Рухом-рухом*! – поторопил он товарища.
— Та всё ж та антигорилочна, анти…алкогольна компания, будь она не ладна, — продолжил КОзак, как ни в чём не бывало, — з Москвы прийшла вказивка* пере…перепрофилюваты господарство* з… плодового на зерновое. Щоб з ягоды вино не гналы. А наше начальство з области, не довго думаючи, свий указ: «Зрубаты ягоду, тай посадыты кукурудзу.» З району тэхникой допомоглы. Дывись – ни пня не залышылося.
Игорь говорил теперь спокойно, как о чём-то обычном, будто о повседневной крестьянской работе. Делов-то: была ягода, стала – кукуруза. Земля, она всё вырастит.
— Глянь-ка: вугли* всэ везуть и везуть.
— С Донбасса? – машинально спросил Колбасов.
— Тюю, — присвистнул Игорь и покачал головой, — Шо в Укрйни ничого не мае, …кроме Донбассу? Це наш уголь, з-пид Львова. В нас всэ свое, — показал он на нескончаемую ленту полувагонов, которая никак не могла скрыться за вершиной холма.
— А что ж садовник? – вернул Артём друга к заинтересовавшей его истории.
— А ничого, — ответил КОзак, не оборачиваясь, — Кажуть*: прийхав вин з области , з семинару агрономив, саду вже нема. Вот два дерева и видстояв. Не дав зрубаты*.
— Вот это да! – никак не мог успокоиться Колбасов.
— Та ничого. Що, це останний сад в Украйны? Баловство. Дався тебе цей сад, — снова попытался сменить тему Игорь, — будешь граты з намы на веслилли* на баяни?
— Не знаю. Где мне за вами угнаться… То полька, то краковяк,– задумчиво ответил Колбасов, стараясь не отставать от друга, — а где же теперь тот садовник?..
Игорь ответил не сразу.
— Заладил, — наконец отозвался он, — садовник та садивнык, — Пора вже до дому. Ладно, пишлы, покажу.
Они развернулись , перешли дорожную колею, подошли к кладбищу и, обойдя снаружи по периметру забор из невысокого штакетника, свернули за угол. Здесь друзья сразу наткнулись на аккуратную ухоженную могилку, с выложенной вокруг узкой дорожкой желтовато-серого плитняка. Невысокий скромный прямоугольный железный памятник, свеже подкрашенный в васильково-синий цвет, с небольшим серебристым распятием и нечётким эмалевым фото словно врезался в тёмную зелень елового подлеска. Дата смерти – 1987 год.
— Почему не на кладбище, за оградой? – спросил Артём.
Товарищ молчал. Колбасов вдруг осознал, что задал глупый вопрос. Он понял, что случилось с садовником, и почему его похоронили за забором.
До церкви шли молча. Перед тем, как спуститься по крутоватой тропинке в нижнее село, Колбасов обернулся и посмотрел на вершину холма. Деревья, даже издалека огромные, словно подняли свои руки-ветви с пышными зелёными венками к необъятному синему небу над селом, над благодатной землёй. Над изумрудной зеленью палисадников, пастбищ и кукурузных полей, над золотыми пшеничными нивами.
Но не было в этом видении ни скорби, ни осуждения. Только светлая грусть. Только извечная преданность людям и готовность накормить их и защитить.
