Заключение было написано во время карантина, окончания которого дожидался, чтобы устроиться на завод и по чуть-чуть вечером набирать. Но вот сегодня трудоустроиться не удалось, теперь дожидаться вердикта в июне, и то не факт, что повезёт. И что-то стало как-то грустно, вернулся домой и начал набирать. Весь город уже обошёл и опять всё заново, ну ладно в 25, но в 40… На обучение, о котором мечтал вряд ли когда накоплю, интернет-проекты, которыми хочется заниматься, требуют вложений и времени. Так что в очередной раз я не знаю что делать. Лучше бы творчества не было в моей жизни, так было бы всем спокойнее, и мне в первую очередь
… Я люблю вечерние полиелейные службы, особенно в будни, когда не так много народа и нет толкучки. В эти минуты в Храме как-то по-особому благодатно, отчётливо слышно пение певчих, от подсвечника к подсвечнику шаркают старухи-помощницы, мирно мерцают огоньки лампад, да седой алтарник в длинном стихаре выскакивает из боковой дверцы иконостаса и хлопочет, подготавливая необходимое к утренней службе.
После увольнения на заводе, я какое-то время служил алтарником. То было самое необычное время в моей жизни, незаметно летящее, как дыхание, с чередой бесконечных служб, крестных ходов, поездками по святым местам. Довелось мне потрудиться во славу Божью и в Монастыре, совсем немного, я тогда, да и сейчас, так и не осознал до конца какая редкая и уникальная возможность дана была мне – проживать в братском корпусе с самыми настоящими монахами, трапезничать с ними и практически повторять их жизнь. Проживать кусочек чужой жизни удавалось, кстати, советским писателям, например, Марине Костенецкой, всех книг которой я так и не смог собрать.
А так-особо-то ничего не менялось в жизни – я бесконечно менял работы, путешествия по которым вдохновляли меня на творчество и продолжал получать вызовы из литературного института. Помнится, когда не смог поехать в самый первый раз, заскочил к одному знакомому старику из литературной студии. Тот вспоминал о своих упущенных возможностях: «Была в молодости возможность – не поехал, так и прогорбатился в колхозе. Ну писал в стол, думал, так под замком и останется, только вот под старость человек нашёлся, который стал со мной заниматься»
Не встретив творческих братьев по разуму в далёкой столице, я одно время активно принялся их разыскивать в родных краях и весях. Иногда удавалось, что нередко выглядело несколько странно. Так однажды один водопроводчик, после напряжённого трудового дня перевоплощающийся в эрзяноведа, вызвал меня к себе домой и долго рассказывал о каких-то исторических диковинках и собственных научных изысканиях. Другой, фельдшер скорой помощи, как-то догонял меня в белом халате, чтобы рассказать, как один именитый поэт взял для рецензии рукописи и выкинул их в урну.
У меня было какое-то странное желание тянуть их всех в интернет, а явление тогда это было достаточно незнакомое и непонятное. Потому большинство моих тогдашних знакомых не видели в нём пользы для собственного творчества и отчаянно сопротивлялись, получая от меня приглашения на литературные сайты. Не удалось мне порадовать одного приятеля стопкой посвящённых охотничьему хозяйству журналов, пылившихся без дела в сарае покойного деда. Для моего нового знакомого это было настоящим богатством, вот только бабушка наотрез отказалась расставаться с абсолютно ненужным ей добром даже за символическую оплату, дело в том, что кто-то назвал данную дедовскую коллекцию раритетом, и это необычное слово показалось ей синонимом богатства. Но даже спустя десятки лет, журналами больше никто не интересовался, так и опочили они на дне мусорного бака.
Но всё-таки больше всего мне вспомнилась трапеза в доме священника, куда был приглашён так же прибывший из Оптиной Пустыни никому не известный писатель, избравший путь монашества. Мы даже переписывались с ним одно время и мне даже льстило, что из знаменитейшей обители приходят мне советы относительно моего творчества. Только вот вся беда человеческая в том, что мы воспринимаем лишь то, что хотим услышать. Любая иная точка зрения, не лестная нам, вызывает отторжение.
В доме священника дети строили шалаши из подушек, а потом накидали их на пол и принялись скакать со стола. Для их духовного развития было решено лет до пяти полностью изолировать от интернета, телевизора и гаджетов. Потому они самостоятельно находили себе забавы. Матушка взялась хлопотать, накрывая на стол. Девочка тотчас бросила свои игры и побежала помогать на кухне. Монах, оправляя свою рыженькую бородёнку, истово помолился и перекрестил трапезу. «Лучше бы ты в духовное училище пошёл – только там полное социальное обеспечение. А Литературный твой? Ну закончишь? И куда потом? У меня друг-художник в деревню уехал жить, он говорит, что ничего кроме безденежья и нервотрёпки творчество ему не принесло». Впрочем, и сам монах был художником когда-то, а ещё и мастером спорта по греко-римской борьбе, но потом занялся алтарничеством, ну а дальше всё пошло-поехало по накатанной колее. Только вот творчество никак не отпускало его, в монастыре он взялся за написание житий неизвестных святых своей родины. Человек этот был уникален сам по себе, и я неоднократно рассказывал о его существовании литературном собратьям, иногда они заинтересовывались, хотели писать какие-то статьи о нём, добиваться издания его трудов, но, как известно, люди творчества зачатую забывчивы и импульсивны, а потому о этом знаменитом земляке у нас так никто ничего и не узнал, да и признаться, не так уж оно кому и было интересным. Спустя годы, отправляясь на пригородном автобусе после одной рабочей смены на другую, я повстречаю этого монаха, он, читая про себя молитву, не станет обращать внимания на окружающих, да и местечко ему найдётся у входа рядом с сидением кондуктора, украсившего автобусное оконце плакатом с блудницей. Таки он и запомнится, молчаливым, опустившим голову, дожидающимся прибытия в деревенский Храм. А я буду поглядывать на него и и вспоминать нашу встречу, на которой мне так хотелось когда-то услышать такие непривычные слова: «Ты сможешь» Ты справишься! У тебя всё получится!»
Много подобных людей я повстречал тогда. Эх, и интересны же они были! Каждая судьба достойна художественного произведения: мотались из монастыря в монастырь, служили во славу Божью, отстраивали и реставрировали обители, замаливая грехи отцов, прославившихся на комсомольских стройках.
Получаемую профессию на той встрече монах и священник так же не одобряют, считая её неправильной. Впрочем, с церковной суматохой мне и ходить-то некогда на всякие тестирования.
Понять суть своей будущей специальности мне, конечно, хотелось, а потому я частенько доставал преподавателя, выпрашивая литературу на дом, но не Вирджиния Сатир, ни сказки доктора Балу не произвели на меня должного впечатления, пока я не открыл томик Юрия Азарова. Эту книгу я брал у одной своей знакомой, с которой повстречался на богословских курсах. Моим приходам старушка радовалась, рассказывала, как в советское время интересно было получать заочное образование, позволяющее ей долгие годы работать по специальности, и иногда давала денег взаймы на так необходимый мне набор текста. Она очень гордилась успехами дочери, сделавшей сногсшибательную карьеру в Москве. Ещё в далёкие девяностые, когда в городе царили бардак и хаос, дочь с молчаливого согласия матери подалась в столичный ВУЗ. Теперь, спустя годы, мать, живущая на пособие по инвалидности, любила частенько рассказывать в больничных палатах, как её доченька во время обучения мыла полы в институте. «Вот только в Москве бываю редко» — обычно говаривала она, протягивая книжку Азарова – «Здоровье не позволяет. Да и тяжело мне там морально: здесь разговариваю – меня понимают, а там – нет, хотя повторяю слово в слово всё тоже самое». Даже сейчас я иногда встречаю эту женщину во время церковных служб – когда одиночество в пустой квартире становится ей невыносимым, она берёт ходунки на колёсиках и потихоньку шаркает в сторону Храма.
Меня она ещё помнит, а потому здоровается, интересуется моими успехами, о которых мне не хочется разговаривать. «Дочь к себе зовёт, у неё квартира сейчас в ипотеке, но мне сейчас покой нужен, а там трое детей, шумно» — шепчет она мне – «Да и здесь я с людьми могу поговорить. Вот, например, говорю москвичу, что мой племянник десять лет работал на хозяина, за что тот его оформил грузчиком. Вот ты меня понимаешь?» «Конечно, понимаю» — отвечаю я – «Ну значит специалист такой хороший, профессионал, хочет его у себя на производстве удержать, чтоб конкуренты не сманили» «Ну вот» — опирается она на ходунки – «А там смотрят на меня, как на ненормальную»
Кивнув ей на прощание я, перекрестившись, ухожу со своим верным другом Одиночеством, с которым мне очень хочется повечерять. Но за церковными воротами меня окликает старый приятель. Причём он один из немногих, с кем я годами поддерживаю хоть какие-то дружеские отношения. Давно уже стало нашей общей традицией провожать друг друга до дома. Иногда мы с ним подолгу посиживаем на лавочке у бывшего заводского цеха, переоборудованного в гигантский торговый центр, одна из стен которого украшена гигантским плакатом, на котором написано: «Мы гордимся своим городом». Сейчас мало кто помнит, но когда-то здесь на месте парковки был замечательный сквер, в котором во время обеденного перерыва любили, покуривая, коротать время рабочие. Я тоже там любил просиживать на лавочке, выгуливая бестолкового двортерьера Бобку, над ухоженными цветниками там кружили бабочки-крапивницы, о чём-то болтали работяги, облачённые в спецодежду, и мне нравилась тишина и покой этого одного из многочисленных городских оазисов. С тех давних пор у меня давно не было собаки, как-то я подумывал даже завести морскую свинку, но передумал. Когда-нибудь я точно в качестве причины выбраться из дома заведу собаку, а точнее щенка японского хина в качестве напоминания о отцовском подарке, непринятого мною в детстве. И назову непременно Тузиком, а может быть Бобиком в честь любимого пса деда, о котором до старости вспоминал мой дед, пусть и не биологический, но самый что ни на есть настоящий.
«Я вот лично с каждым словом его согласен! — восклицает мой товарищ, просматривая с телефона последние видеоролики Николая Бондаренко. А потом мы оба неожиданно замираем, услышав из какой-то припарковавшейся машинёшки-раздолбайки песни Вячеслава Антонова. «Как думаешь, из севера прибыл или Подмосковья?» — толкает меня локтем. «Вот уж не знаю, что я – Шерлок Холмс или Серёжа Глухарёв?» — отвечаю я, но, рассматривая мужика, добавляю – «Ну вот сам смотри, этот мужик сам затариваться не пошёл, а отправил жену и дочь. Значит возьмут немного, потому что ещё не раз заедут. Тогда ставлю на «север». Там вроде официально и отпуск дольше. Московские охранники обычно на неделю-другую приезжают и сразу набивают баулы: и себе, и домашним» «Кстати, на север сейчас через Самару не летают. Вроде запретили. Сначала крюк делают в Питер, а уж оттуда на работу»
Познакомились мы в больнице – он тогда получил серьёзную травму на заработках, отчего стал инвалидом, ну а у меня были свои проблемы. В местной больничке лежать было дороже нежели в областной, потому что все лекарства приходилось покупать. Но нам, молодым и зелёным, было весело и беззаботно, ведь в те далёкие времена больница напоминала некое реалити-шоу, там было интересно; койкоместа ещё не сокращали, инсультников по разбитым дорогам в область не трясли, из соседних районов области не приезжали, поскольку их стационары ещё не успели позакрывать. Вот только, скажи, вытрезвитель ликвидировали, и теперь всей подобранной алкашне и наркошам диагностировали отравление и пневмонию, их привозили, прокапывали, оттирали спиртовыми тампонами, а уже ночью начиналось представление: какие-то ненормальные старухи заходили в палаты и уверяли, что мы все едем на поезде, неизвестные чудаки скакали по коридорам в поисках невидимых клопов и тараканов, некоторые чудики закатывали дикие истерики, отчего из всего больные выскакивали из палат.
Кажется, именно в больнице я пристрастился к чтению американской прозы, изначально её классики, поскольку жизнь, описываемая в этих романах, очень уж напоминала родную провинцию. Дни проходили в болтовне, суматохе и хлопотах. А вот больничные вечера были незабываемы – инвалиды и медсёстры выбирались на балкон и до самых сумерек смотрели на небо. Через эти же балконы допризывники спускались вниз и убегали на дискотеку, иногда даже они умудрялись приводить друзей в курилки на больничных пролётах и подкатывать в пустых двухместных палатах к медичкам пошалавистей. А пенсионеры тем временем за столиком в коридоре играли в карты и разгадывали сканворды.
Обыкновенно больничная жизнь оживала и становилась яркой стоило только оказаться в палатах по направлению из военкомата молодёжи. Так один паренёк притащил магнитофон и теперь все присутствующие едва ли не наизусть знали репертуар Петлюры; весь больничный этаж забавлял этот вчерашний второгодник и птушник, которого лет с одиннадцати пацаны постарше таскали за собой на разборки, а с шестнадцати он уже с мужиками катался на заработки.
Такие не пропадают в жизни. В день своей выписки он подарил мне альбом Петлюры, но я подменил его на кассету с песнями Ежовой, чей хит «На больничной кровати» был столь же популярен в провинции, как сейчас «Ночной ларёк» Монеточки.
Мы частенько с приятелем вспоминаем те времена, и мой духовный наставник в несчитанный раз напоминает мне, что именно, благодаря его участию, я стал постепенно воцерковляться. Наверное, его речи были наиболее необычными, ведь каждого в палате прорывало на откровение: кто-то рассказывал, как с друзьями возил в лес пинать какого-то мужика, кто-то, как умудрился в рейсе стибрить камаз рыбы, кто-то подсказывал какую сумму нужно сунуть какому врачу. Но все замолкали и даже я откладывал томик Драйзера, стоило моему корешу рассказывать о жизни церкви – это было что-то такое новое и необычное. И эти новизна и необычность всё больше притягивала к себе, и хотелось всё больше и больше познавать этот мир, а ещё, признаюсь, пообщаться с батюшками на тему творчества. Я просто ещё не знал тогда, что в современном мире не обязательно искать каких-то великих старцев, а может быть вполне достаточным прочтение трудов нашего современника – протоиерея Андрея Ткачёва.
Уж больше пятнадцати лет прошло с тех пор, сколько работ я за это время сменил, сколько вызовов из литературного получил, а уж сколько рукописей растерял…
— Друг-то твой, — сообщает он, — недавно на концерт приглашал в духовно-просветительский центр. Верующий такой стал. Все батюшки его послушать собрались.
— Да я уж давно тебе говорю, что к вере людей поступки приводят, а не слова. Слова человеческие могут оттолкнуть, а поступки людские стать примером. Ему ох как не нравилось, когда я ходить в Церковь стал. А сейчас, видимо, время его пришло. Ну и он же так долго искал свою аудиторию, а сейчас он востребован, насколько слышал, на многие мероприятия его приглашают.
— Это ты прав. Ему даже чуть ли не через епархию помогли директором клуба устроиться – бизнес-то ведь его давно развалился. Вы не видитесь?
Я отрицательно качаю головой. Когда я стал алтарником, он однажды вызвал меня со службы. Почему-то назвал мою обувь ужасной, но я, до двадцати лет ходивший в дедовой шубе, просто не привык обращать на такие мелочи внимания. Он тогда уверял, что меня используют, не понимая, что реально могут возникнуть причины, по которым согласишься устроиться на работу практически бесплатно. И очень даже настаивал прекратить это бестолковое занятие. Дней через несколько он вновь появился в Храме и стал советовать поступать в семинарию. Потом как-то встретился на улице и стал предлагать после окончания института перебираться в любой областной центр и снимать полдома у какой-нибудь старухи. Признаюсь честно, подобное проявление заботы мне казалось странным. Мы с тех давних пор практически и не виделись, а лишь изредка встречались на улице. Он одёргивал меня и рассказывал о своих творческих задумках. Однажды он создавал даже кукую-то театральную постановку по произведениям Вампилова из снежного Иркутска, города, которым я когда-то грезил в детстве. Прошёл ещё год-другой, и клоун в очередной раз одёрнув меня на улице, сообщил, как получил в табло, предложив пацанам на улице послушать его песни. Я привычно останавливался, слушал и молчал – наверное, мне не хотелось признаться самому, что на его месте я не против был бы увидеть дядю Вову и рассказать ему о своих бесчисленных путешествиях по работам. Дядя Вова бы меня смог понять – ведь разговор бы наш был о понятных друг другу вещах.
Впрочем, за все незаметно прошедшие пятнадцать лет с клоуном нам удалось увидеться – он тогда разбирал сарай на дрова для отопления своего жилища. Мы тогда-то что-то долго болтали о педагогике, и я назвал три имени выдающихся педагогов нашего города – священника, режиссёра и бандита, воспитавших целую плеяду замечательных батюшек, артистов и предпринимателей, с чем клоун вынужден был согласиться. Последнее время он долго меня донимал предложениями продавать его песни в интернете. Как бывшему владельцу сайтов, интернет-магазинов и иных проектов, этот бинес-план казался даже смешным. Но я завёл страничку ему в социальных сетях, на которую он стал выкладывать своё творчество, пригласил кучу друзей и знакомых, в том числе и из литературного института и был несказанно счастлив.
— И чем ты теперь заниматься собираешься? Опять по хозяевам бегать? Сколько уж их у тебя было? Потом придёшь пенсию оформлять, а у тебя стажа нет. Где работал? На хозяина. Ну вот пусть хозяин тебе пенсию и платит.
— Вот честно, не знаю. Работал бы завод как раньше, вернулся бы не раздумывая.
— Да я помню, с завода всё тебе пайки таскали и кучу бумаги. У меня до сих пор блокнот хранится, что ты мне сделал. А больше-то к тебе ходить-то было некому.
— Это ты прав. Сам не думал, но со многими людьми из заводского прошлого, до сих пор отношения практически родственные. Чуть не каждую неделю созваниваемся. Я тут парня одного встретил. Немного на заводе общались. Всё хвалился, что ему в ПТУ пятёрки ставили за то, что уроки учит. Ну так вот, говорит, ни дня без соцпакета не проработал. Завод развалился, цех закрыли, но какой-то хитровыдуманный мастер своё производство открыл, всё легально и порядки как в советское прошлое. Вот самых лучших специалистов набрал, его в том числе. Довольный. В четыре часа – уж дома, телевизор с женой смотрит. Послушал, как я работаю и говорит: «Да плевал-то я по нескольким работам бегать». Счастливый.
Не понимал я – дурак был в молодости, что самое лучшее время у меня там было, золотая пора, как оказалось, самый главный мой университет. Вернуть бы то время –вернулся бы туда, повторяю я.
— Так уж нет его, — смеётся сидящий рядом.
— Да много уже чего нет. Школу вечернюю снесли. Техникум закрыли. Многого, что было в этом городе, не осталось. Может и меня тут не было никогда?
— А из техникума диплом остался?
— Куда он денется?
— Может по нему попробовать?
— А я, думаешь, помню что из того, что нам преподавали?
— У меня друг был, в ментовке работал. Участковым. Жалоба как-то по бытовухе от одной жёнушки поступила. Он прибыл, врезал её мужику по морде. Ну эта жалобщица в прокуратуру стуканула. Его и вышибли с работы. А тоже точно такой же диплом. Одни тройки там. И совсем случайно устроился на птицефабрику. Вообще, говорит, ничего не помнит, да и не учился там толком. Так его, представляешь, на машине возят и туда, и обратно. Выпишет корм цыплятам, и он даже не сидит, а лежит в кабинете! Вот это работу нашёл! Вот это профессия золотая!
Я молчу. Кажется, я уже слышал это где-то, когда-то очень и очень давно, только вот никогда не придавал этим словам должного значения. Эх, будь у меня такое рабочее место, вот бы я сейчас написывал что-то в духе «Кремль 2222», «Метро 2033» или «Сталкера», и в кабинете моём непременно была бы обитая дерматином дверь с металлическими клёпками…
— А сам-то ты в молодости кем хотел быть?
Мне стыдно говорить, что писателем, а потому я отвечаю:
— Учителем…
— Тоже нормально. У меня друг сына-балбеса чуть ли не пинками в ПТУ загонял. Потом матюгами заочно в институт. Теперь он в той же самой шараге преподаёт. Пара уроков в день – и свободен. Отличная работёнка. Такие говорит оболтусы учатся: полгруппы не ходит, полгруппы в телефонах сидят.
— Да вон чей они, — киваю я на толпу собирающихся у входа ТЦ тинейджеров, — сверкают голыми щиколотками и зимой, и летом.
Толпы подростков в торговых центрах – это просто какое-то сумасшествие нашего города. Они не знают, что их бабушки и дедушки когда-то строили заводы и фабрики – им это просто даже не интересно. Забавы ради они троллят охранников-пенсионеров, бывших слесарей, и сбрасывают видосики с ними в социальные сети. Они лазают по местным заброшкам, даже и не догадываясь, что когда-то там подростками их отцы получали трудовые разряды. Они немного другие, но они есть итог всего того эволюционного процесса, происходившего с нашим обществом в конце прошлого века.
— Ну если хочешь, конечно, я с мужиками в водокачке поговорю. Там есть варианты отличные.
По скользящему графику. Как раз для тебя – показания приборов записывать.
— Да я же бестолковый в этих железяках.
— Да чей научишься. Медведя вон на мотоцикле и то учат кататься. Ну сунешь рублей пятьсот за хлопоты, а потом пара месяцев обучения – и специальность. Считай, минималка в кармане. А в свободное время мужики лево находят где сшибить. Не все же на хозяина работают или по заработкам мотаются.
Вот оно как оказывается, как просто у людей: пара месяцев и специальность.
— Поговори, конечно. Только эту организацию вроде москвичи выкупили и доят весь город.
— А тебе вот не всё равно? Так-то кто на стройках, кто скотину разводит, а кто-то и приличные деньги умудряется сшибить при той же самой минималке. Вон один друг – от отца склады достались, так он не стал никакой бизнес продвигать, сдаёт их в аренду, копейка капает, а сам в кирзовых сапогах дежурить ходит.
— Ну да, встречал я таких.
— Так что ищи левый заработок, а я твоим основным займусь. Может и на компьютере что найдёшь? Ты же говорил, что через интернет какие-то заказы на рекламу брал.
— Да я, так по-честному, этот компьютер и видеть не хочу.
— Ну ты же сам говорил, что присылает там кто-то тебе какие-то задания.
— Там нюансов много. Чтобы своё что-то замутить, нужно время и деньги, из месяца в месяц пахать и пахать, вкладывать и вкладывать, но всё это время и жить на что-то надо. А с наших зарплат много не вложишь, вот ищешь бесконечно какой-то промежуточный вариант, чтоб туда минимум вложить, максимум вывести для своих тем. И чаще всего такие варианты оказываются ерундой или разводом. Думал о хорошем обучении, но там тоже мошенников много, вроде нашёл интересный вариант, но там даже со скидкой, такие суммы, что просто нереально накопить. А те задания, что присылают, пробовал, там тоже вложиться надо, а потом при выводе наличкой очень большая комиссия, и итоговая сумма выходит такая, что не вижу смысла продолжать.
— Ну хоть маленькие деньги, но ведь деньги.
— Да не только в этом дело. Ну вот смотри. Заказали, например, у меня объявления о продаже квартир.
— И что тут такого?
— А то, что этих квартир попросту не существует. Когда покупатель откликнется, с него возьмут предоплату. Потом продавец исчезает. Если начнут искать продавца, то выйдут на объявление, которое разместил я. Понимаешь?
— И оно вот тебе надо?
— Да вот и я к такому выводу пришёл.
— Не жили богато – и нечего начинать. Надо быть ближе к народу, как один человечек из Церкви говорил, и будешь сыт, обут и одет.
Я молчу. Так и не отправившись в литературный институт и не добившись ведения рубрики в местной газете, я всю эту бодягу с интернетом и затеял очень много лет назад, чтобы со временем тихо и спокойно наконец-то заняться творчеством. Вести свои виртуальные уже рубрики, получая рекламные отчисления. Вот для этого собственно когда-то по ночам между двух работ я и занялся рекламой – для осуществления своих планов мне не хватало денег и знаний. Вот только даже добившись должности менеджера, я не получил ни того, ни другого.
Отчего-то частенько мне вспоминались столики с квадратными полированными крышками в библиотеке профкома; иногда хотелось, как в детстве вновь усесться за них и что-то такое конспектировать, просто так, для души. А ещё втемяшился в голову Саратов, даже на заставке рабочего стола для визуализации был у меня знаменитый саратовский мост, по которому ещё Кваша ходил. Сначала съездить туда хотелось, потому что оттуда приезжал однажды какой-то гастролирующий лекарь. А потом выяснил о сдающейся в аренду комнате в здании бывшего саратовского санатория и так мечталось там побывать почаще, утрам бегать по делам, а вечерами наслаждаться чтением книг Робина Шармы, просмотров аниме или дорам и прослушиванием чего-то эдакого из инди-музыки. И каждый день, особенно начитавшись опусов молодых и предприимчивых болтунов в интернете, верилось, что настанет когда-то такое время, и я буду независимым и свободным, как сетевики, ушановцы и прочие жулики, и жить будет намного легче и спокойней, будет у меня свой кабинет, в котором не придётся слушать ничью болтовню, а станет необычайно уютно со старым другом Одиночеством, будет в кабинете несколько коллекций,, напоминающих о прошлом – фиалки, сборники классической музыки и серии бизнес-литературы, возможно, и местечко для клетки со свинкой там найдётся, но это уже будет совсем другая жизнь, идеальное сочетание покоя и воли, к которым так долго я стремился.
Какой-то подросток подошёл к лавочке и попросил прикурить. «Сынок, мы не курим и вам не советуем» — ответил ему мой друг. «А мы не только курим, и не только пьём» — мальчишка присел на корточки и принялся водить пальцем по экрану своего смартфона. Зазвучало «По синей грусти», отчего пацанята из его компании принялись хохотать и пританцовывать.
— Слушай, а может тебе к старому своему работодателю постучаться на счёт подработки?
— Да я вчера же у него был. Он прямо не сказал, но дал понять, что не нужен я сейчас там. Да и сын у него вырос, его натаскивает в помощники, — отвечаю я и вспоминаю, как вчера выпиливал лобзиком заготовки из фанеры и так до непривычного спокойно мне было от этой рутинной монотонной работы. А потом мы с моим бывшим работодателем отправились за материалом для работы. Проезжали мимо бывших складов элеватора, знакомых мне с детства, и я заметил, что крыши на этих сараях давно уже рухнули, но так это было привычно и даже умиляло. Проскочили мимо ПТУ, на газонах у которого мой дед когда-то пас коз. Мне вспомнилось, как присев на корточки, он частенько говаривал: «Кто бы знал, какой же это отдых». Вот бы, думалось мне, после работы так же выгнать коз и побродить тут вечерком, и что бы в подпасках были собственные дети, названные именами отца и деда, и чтоб росли они типичными птушниками, не заморачиваясь никакими институтами и творчеством. Правда, всё равно, с рождения прививал бы им если не любовь, то хотя бы уважение к классической музыки, советскому кинематографу и русской поэзии. Пожалуй, не будь в моей жизни творчества, так бы всё и было сейчас…
По пути он рассказывал мне о своих достижениях в спорте, пояснял какие-то приёмы, а я привычно слушал и молчал. Обещал позвонить, если потребуется моя помощь, но я же прекрасно понимал, что не позвонит больше никогда.
А потом притормозил на окраине, и мы долго-долго шагали мимо длинных штабелей бараков по протоптанной тропочке вверх. Он что-то пояснял по дороге, уверяя, что где-то там недалеко на горе в лесочке есть идеальное место для пробежек. Я слегка отставал, чуток задыхался, но продолжал шагать за своим поводырём.
Вот так и в жизни обычно происходит: иногда сам не понимаешь куда идёшь, спотыкаешься, сворачиваешь со своего пути, выходишь на чужую тропку, потом обратно возвращаешься и продолжаешь свой путь, иногда даже не понимая куда он собственно приведёт. Но упрямо идёшь и идёшь, просто от того, что так, наверное, надо и так всё должно быть…
