Проза Анатолия Кима, существующая, как и сам автор, на стыке двух культур, буддизма и христианства, всегда вызывала у меня самые возвышенные переживания. Киму каким-то образом удается писать вещи высокодуховные и пафосные (в хорошем смысле этого слова). Такие интонации и эмоции нынче не особенно востребованы, сегодня принято насмехаться и презирать, наверное, поэтому Ким столь незаслуженно непопулярен. «Чтобы возлюбить подобную живопись, — пишет он о творчестве одного из героев романа, Мити Акутина, — «необходимо быть смиренным и терпеливым, скромным и одновременно мощным — обладать даром простоты при сложнейшем и тонком душевном устройстве». То же самое можно сказать и о творчестве самого Кима (я, как заметил наблюдательный читатель, в этом месте скромно потупляю очи). Ну, а что же поделаешь, если и в «Божественной комедии» Данте большинству читателей больше нравится Ад чем Рай.
Роман-сказка «Белка» необычно написан. В некоторых рецензиях его называют авангардной формой полифонической прозы. Основной прием — повествование от разных лиц, переход «точки видения» без каких-либо структурных разделений: один абзац – от лица белки, другой — от Мити Акунина. Поток нескольких сознаний (в том числе автора), которые мысленно перекидывают повествование друг другу, как мяч. Это создает ощущение тотального проникновения во внутренний мир героев, населяющих роман. Сначала это слегка затрудняет чтение, но после того, как начинаешь разбираться, от какого лица идет рассказ в данный момент, появляется то наслаждение, которое возникает от понимания мотивации поступка, мысли, переживания персонажа, как своего. Объединенная субъективная реальность, внутренний ландшафт душ всех существ, и людей и животных, который перестает быть субъективным, оставаясь внутренним. У Пелевина в романе «Любовь к трем Цукербринам» есть история о верхних прыгунах, которые путешествуют по умам и восприятиям других существ, наслаждаясь необычными переживаниями. Пелевин о них только рассказал, а Анатолий Ким показал и даже дал почувствовать, как это, перескакивать из одного ума-восприятия в другой.
Роман «Белка» — это аллегория человеческой жестокости и глупости. Человечество состоит из оборотней и настоящих людей. Только оборотни – это не существа со сверхпособностями, а животные, которые переродились в человеческом теле, сохранив звериные повадки. Ими движет животный страх и неистребимый голод. «Боязнь пустоты во чреве — вот чему мы обязаны бешеной энергии и замечательной предприимчивости этих существ, внешне почти не отличимых от людей, и последние часто с охотою подчиняются первым, считая их в высшей степени серьезную желудочную озабоченность за проявление служебного рвения или административных талантов». Но среди этих недолюдей изредка встречаются люди истинные. «Словно зачарованные дети, — обращается к ним человек-белка, — бродите вы среди волчьих битв и обезьяньих войн этого коварного мира, задрав голову к небу и считая звездочки».
Четверо талантливых художников, трое из которых – люди, а один – белка несут через жизнь, которая по Киму – видоизменяющееся пространство, свой дар божественного со-творчества. Один из них обретает бессмертие ценой ранней гибели, и последующего «всемогущества и всепроникаемости». Получив после смерти способность перемещаться во времени и пространстве куда угодно, он занят тем, что рисует пальцем, где ему вздумается, свои гениальные живые картины, которые остаются навечно, как неотъемлемые части пространства.
Жизнь остальных художников сложилась как будто лучше – они прожили дольше, но каждый из них, приближаясь к смерти, может только позавидовать Мите, который обрел бессмертие и свободу непрерывного творчества.
Георгий женился на австралийской львице, богатой и могущественной. «За внешней хрупкостью и обличьем милой, веснушчатой большеротой девчушки из какой-нибудь среднероссийской провинции, за славянской ее нежной золотистостью таилась чудовищная мощь стальных мускулов, она была совершенством того мира, где великая охота на конкурентов составляет основу и смысл бытия». Но этот смысл не подходит Георгию, его дар исчезает в золотой клетке, которую построила для него львица.
Кеша Лупетин, третий художник, мечтал стать учителем рисования в своей деревне. И он возвращается после художественного училища домой, но в деревне уже некого учить. Здесь доживают свой век безумные старики, в том числе его мать, за которой он должен ухаживать до тех пор, пока сам не сойдет с ума и не начнет разговаривать с опухолью на ноге, как со своим ребенком, «разрешением бремени моей неудачной жизни», которое он зовет Буба. Лупетин видит свое падение и не хочет бороться с ним. Он растворяется в нем, как растворяется грязь в черноземе.
Ну а что же …ий – четвертый герой и рассказчик, человек-белка, чьего имени мы не знаем, потому что он, верный своей природе, боится называть себя, опасаясь мести оборотней. Несмотря на то, что … ий не просто оборотень, а тот самый прыгун, обладающий способностью перевоплощаться, и, как белка скачет по деревьям, так он скачет по человеческим умам, … ий всю жизнь завидует людям истинным, Акутину, Георигию, Лупетину. Отчаявшись и разочаровавшись в самом себе, он решает убить зверя в себе через убийство настоящей белки. «…я остался стоять над истерзанной белкой — и дрожащая, кисленькая, полуживая радость начала подниматься в моей душе: наконец-то… наконец я все же стал человеком».
Несмотря на такой финал (а другого, наверное, и не могло быть, потому что жизнь, это, в общем-то, умирание), роман каким-то чудесным образом оставляет светлое и жизнеутверждающее впечатление. «Оно заключается не в том, что каждый из нашего великого сонма длил бы свое унылое и бессмысленное существование без конца, а в том, что, благодаря перевоплощениям белки, безвестное маленькое «я» каждого из нас перешло в МЫ, соединившись в сей миг с великим множеством других «я», — и в каких бы разных веках и эпохах ни были рассеяны МЫ, миг нашего перехода в бессмертное состояние всегда будет длиться в настоящем времени».
