Э К З А М Е Н
Сын стоял напротив меня возле дверей училища, и всем своим обликом излучал уверенность и спокойствие.
«Вот ведь, гад!», — думал я перед тем как дать единственно верное на тот момент подвернувшееся в голову напутствие:
– Ладно, порви их там!
И мы отпустили друг друга. Он пошёл сдавать свой первый в большой жизни экзамен. Я же задержался, и какое-то время смотрел ему в след. Даже кофр с инструментом, что висел за спиной сына большим черным картофельным мешком, олицетворял большую обеспокоенность за судьбу хозяина.
Я развернулся и, шагнув с Мерзляковского переулка на Большую Никитскую, тут же уперся в церковь, утопающую в океане окружавшей ее зелени. Белая, кургузая, словно придавленная временем и строителями, она потянула меня к себе. И неспроста.
Под расписными сводами немного полегчало – ушла жара. Взял свечу, и по наставлению церковного служителя, направился к иконе Федора Студита (как позже стало известно и храм назван в его честь). Зажег. Поставил. Перекрестился. Нет, сперва, конечно, оставил пожелание. Пожелал сыну яркой игры, успешной сдачи экзамена, солнечного музыкального будущего, высокой зарплаты, мирного неба, смерти Америке, и в конце не сдержался, попросил ему правильную жену. И вот как это всё про себя проговорил, и свечу в подсвечник воткнул, сразу отпустило.
Готовиться к экзамену стали заблаговременно: в приказном порядке заставил сына стереть с телефона мешающие репетициям игры, уговорил ложиться спать не позже часа ночи. На Озоне заказал черные концертные брюки. Мать нагладила про запас аж две белые рубашки. И тут выявилась проблема с кофром для инструмента – одна плечевая лямка отсутствовала.
Это моментально вызвало в домочадцах приступ легкой паники. Но я нашелся, влез на Авито и…о, чудо! Искомый предмет нашелся и недорого рядом с домом.
В подготовку к экзамену входило так же сопровождение чада на консультацию, разработка легкого маршрута до дверей училища, поиск и знание расписания экзаменов, подача документов, изучение меню столовой и количества конкурентов.
По специальности духовые музыкальные инструменты – «валторна» соперников у сына не было, ну, в самом деле, не считать же приезжую из южного города девочку, серьезным соперником?!
– Мужик, дай полста, — вывел меня из анабиоза воспоминаний предыдущих дней скрипучий голос существа с лицом до черноты утомленным солнцем и помятым жизнью. Наличностью я не пользовался давно, поэтому в отрицании её широко развел руками – а, нету! На лицо выявлялась галопирующая инфляция: два года назад, бродя по центру Москвы по каким-то своим надобностям, местные синяки останавливали меня, и просили не больше двадцатки. Теперь же цена на благотворительность подскочила. Это обстоятельство удручило тем больнее, чем больше я думал о своих доходах.
– Можешь переводом, — не унималось существо, вкладывая в мое сознание неумолимость прогресса, так обыденно соединившего вековое попрошайничество и банковские услуги. Пообещав сделать перевод в недалеком будущем, я прошмыгнул мимо субъекта, и шагнул с Тверского к Страстному бульвару.
Взглянул на часы. Экзамен назначен на 11:15. Странное время, отметил я, пытаясь найти в мировой литературе и истории референсы знаменательных событий, назначенных судьбой на данное время. На ум пришел лишь Маяковский со своим утренним самоубийством. Решил проверить. Загуглил. Нет, оказалось смерть случилась часом ранее. Отлегло.
Сын играл вторым. Перед ним сдавала экзамен на валторне только девочка из Брянска. Девочка из Брянска? При воспоминаниях о провинциальной абитуриентке слегка защемило сердце. Дежа вю.
По какой-то неизвестной мне причине мама решила, что после окончания школы мне надо идти в математики. Для этого она оплатила лекции у светила науки и не где-нибудь, а в МГУ. Проклиная злодейку судьбу я полгода хаживал на Моховую, и, борясь со сном, пытался понять профессора. Не сдалась мама и после того, как я практически полностью провалил школьный экзамен. После него, математичка остановила меня в коридоре, пристально уперлась в меня своим строгим взором, и членораздельно, так чтобы каждая произнесенная буква молнией прошила мой мозг и дошла до пяток, произнесла: «пожалуйста, выбери любой институт, кроме математического».
Но слово матери весило больше, поэтому меня ждал экзамен в у Универе.
Мне не повезло сразу. Рассадили абитуриентов так, что кроме доски с заданием я мог видеть не только спины впереди сидящих. И этим «не только» стали утонченные ступни в красных туфлях, тонкие икры, чарующий овал коленей, и волшебно-призывная линия бедра впереди сидящего прекрасного создания из какого-то южного города. Не нужно упоминать, что моментально все формулы в голове смешались, и еле сдерживая себя, я только и делал, что бросал взгляд на эту красотку. Помню в аудитории вдруг стало невыносимо жарко. Над первым заданием я мучился не меньше часа, и все это время чаровница лишь подливала масла в огонь: то элегантным отточенным движением перебрасывала одну ножку на другую, то, словно, в неге прогибала свой изумительный стан, то отработанным жестом запускала пятерную в копну рассыпанных по голым плечам кудрей, ещё шире разбросав солому сводящей меня с ума волос. Словно почувствовав мой неотрывный взгляд, прекрасное создание обернулось. Я едва успел спрятать взор в практически чистый лист. Боковым зрением я видел, как девушка встала и пошла вниз к столу экзаменатора. Положила свой ответ на стол и выпорхнула. Успокаиваясь как внутренне, так и внешне, я ещё с полчаса вареным овощем просидел среди немногочисленных остатков подобных мне умников, затем встал, и не прикасаясь к экзаменационный листу, вышел вон.
Дома маме врал, что вроде все написал неплохо, но сдающих было столько, что вряд ли у меня есть шанс.
Сейчас, вспоминая тот день, подумалось, а вдруг и на пути сына встретится такая Наяда из Брянска. Устоит или сдастся, как я?
Будильник поставил на восемь. Но проснулся в шесть тридцать – сон ушел, спать не хотелось совсем: воздух рвала духота, а тело нервы. Завтракали с сыном молча. А вот когда уже шли спустились в метро, я неустанно болтал. Сын же наоборот – был серьезен, слушал, молчал. Так я довел его до дверей «Мерзляковки», где и родилось гениальное в своей простоте единственно верное напутствие:
– Порви их там!
В центр хожу редко, но попав сюда, каждый раз отмечаю, каким прекрасным стал любимый город: открылись новые кафе, закрылись старые магазины, поменялся асфальт, лавки, появилась модная линейка бордюров и плитки. Европа!
Удивило с какой легкостью наши бомжи переняли опыт западных – спать под открытым небом на лавках, положив под голову лишь кепку или локоть, стало трендом и в наших пенатах. Вот и сейчас я вновь наблюдал такого синяка, нагло разбросавшего свое утомленное тело по всей плоскости лавки. Свою рваную обувь он пристроил на ажурный подлокотник. Я перевел взгляд с просящего каши штиблета московского клошара, на свои часы: одиннадцать двадцать! Можно начинать ругать. Как издревле известно, хула это одно из лучших средств для того, кто начинает большое дело. Но правильных слов не находилось. Тогда я вновь обратился к воспоминаниям.
Накануне жара била все рекорды. Кондей не спасал. Сын несколько раз пытался прикладываться к инструменту: выдавал с ошибками десяток убогих музыкальных фраз из Сен-Санса, возвращал валторну в ложе кофра, и со стоном падал на кровать под струю кондея.
— Если завтра на экзамене сыграешь так же, то твоя судьба – бомж! В лучшем случае курьер… на крайняк – менеджер! — гордо произносил я после каждой его неудачной попытки создать музыку. И так же царственно поправив на трусах ослабшую резинку, я удалялся на кухню, готовить отпрыску еду.
Сын позвонил в начале первого.
— Бать, я сдал. Экзамен смешной был. Почти ничего не спросили, — взахлеб стал рассказывать он последствия сдачи. И тут я понял, каких усилий сдерживать себя дался ему первый серьезный экзамен.
А впереди нас ждало еще письменное и устное сольфеджио.
