На конкурс: Рассказ «Кошатница»

Софья Петровна выходила утром, часов в девять, с пакетиками «Китикет» из подъезда и вываливала коричневые комки в миски, стоящие в той части крыльца, где за темной дверью прятался мусоропровод. Пять штук разнокалиберных пластиковых тарелок. Какие-то Софья Петровна купила сама, другие принесли сочувствующие соседи. Шестую миску, старую фарфоровую салатницу с отбитой ручкой, Софья Петровна наполняла свежей водой, которую выносила в стеклянной бутылке из-под «Кока-колы». Коты и кошки сбегались отовсюду и, нетерпеливо подметая хвостами асфальт, ждали своей очереди, чтобы подойти к еде. Рыжие и серые, полосатые и облезлые, они мурчали и шипели друг на друга, но не дрались, Софья Петровна следила за тем, чтобы соблюдалась гуманная очередь и порядок. Сначала она кормила котят, потом слабых и больных, затем кошек и только в конце — матерых котов.

— Васька, куда лезешь? Жди своей очереди, бесстыдник. Сначала Мурка, потом ты.

— А ну отойди, кому говорю. Лезет он. Пусть сперва Кузя, с лапкой у него видишь что?— разговаривала она с котами, то и дело докладывая в миски «Китикет».

В обед Софья Петровна выходила с сухим кормом, а на ужин выносила молоко или кефир — рацион у бездомных кошек был разнообразный.

Сама Софья Петровна ела мало, обходилась почти без мяса, которое не могла жевать. Крупа да картошка, по праздникам винегрет и макароны с сыром. На себя Софья Петровна тратила мало. Маленькая, сухощавая, она уже много лет носила одну и ту же бледно-голубую беретку, под которую заправляла истонченные временем седые косы. Учительская темная юбка до середины икры, водолазка, пиджак, а в холодную погоду неопределенного цвета куртка. В этой же одежде десять лет назад Софья Петровна ходила в школу, где преподавала математику.

Математическую точность Софья Петровна ценила до сих пор. Она рассчитала, что в день на пропитание кошек тратит двести пятьдесят рублей. В месяц выходило семь с половиной тысяч. Если составить пропорцию, получалось тридцать два процента от пенсии. После выплаты коммуналки на себя оставалось четыреста пятьдесят рублей в день. Ей хватало. Удавалось даже скопить: на ботинки осенние, если старые промокать станут, или на проезд. Правда, Софья Петровна никуда уже не ездила, не с кем стало. Подруги умерли, а дочь в 2018 эмигрировала в Германию. Тогда, только собираясь переезжать, Лида успокаивала мать:

— Мне до тебя три часа на самолете. В любой момент сяду и прилечу. Билеты стоят пять тысяч. Мам, ну правда, мир давно перестал быть большим. Сегодня здесь, завтра там. Все доступно. Жить в Тюрингии все равно что в Тульской области или в Смоленске.

Софья Петровна плакала, почему — не могла понять. Не то что бы она не верила дочери, верила, но материнское сердце болело. Прошло шесть лет, и стало понятно, почему. Сперва пандемия, потом война. Софья Петровна не видела дочь четыре года, не видела внука, которого Лида недавно родила. Летом Лида хотела привезти Алешу, но дорога через Турцию выходила такой дорогой и сложной, что они с мужем отложили приезд.

Пиликнул мобильный телефон. Пришло сообщение. Софья Петровна взяла с тумбочки очки. Оповещение от Сбербанка.

“MIR-1512 16:30 Перевод 20000р от Андрей Ц.”

“Что еще за Андрей Ц.”, — заволновалась Софья Петровна. По телевизору много рассказывали о мошенничествах. Стариков обманывали чаще всего.

Телефон в руках завибрировал. По ватсапу звонила дочь. Софья Петровна прицелилась и ткнула в зеленую кнопку «Ответить». На экране появилась Лида. Узкое лицо ее в последнее время истончилось, от носа вниз пролегли вертикальные линии. Лида теперь носила строгие маленькие очки в тонкой оправе, коротко стриглась и улыбалась как-то не искренне, по-немецки.

— Мам, я тебе там денег отправила через друга. Пришли?

— Пришли, доченька, пришли. Только зачем? Мне хватает. Я сама тебе могу перевести.

— Ой, мам, ладно тебе, а то я не знаю, как у вас пенсионерам живется.

— У кого это у вас? — обиделась Софья Петровна, и тут же ущипнула себя за ногу, наказывая за раздраженье.  

— В России.

Софья Петровна хотела ответить, что вообще-то Лида сама из России, но не стала, не стоило туда клонить разговор.   

— Мам, ну как ты? Как здоровье, — спросила Лида.  

— Хорошо, доченька, не жалуюсь.

— Я тебе зачем деньги-то перевела? Чтобы ты в платной клинике прошла чекап.

— Что?

— Сдала анализы и обследовалась.

— Диспансеризацию летом проходила. В порядке я. Давление скачет, так таблетки пью.

—Я не верю бесплатной медицине в России.

— Почему?

— Государству не выгодно лечить стариков.

— Опять ты начинаешь, государство, государство.

— Да, лучше не будем эту тему поднимать.

Обе некоторое время молчат.

— Значит в клинику, которую я тебе выслала, не пойдешь?

— Может, схожу, — Софья Петровна замолчала, подумала и так глубоко вздохнула, будто хотела закричать, но не решилась, а наоборот тихо и жалко спросила:

— Мне бы хоть разок на Алешу взглянуть, — глаза у нее защипало, но она мотнула головой, чтобы удержать слезы.

— Что за ерунда? Какой разок? Ты умирать собралась?

— Возраст же.

— Даже слышать не хочу.

— Может на новый год?

— Давай где-нибудь в Турции тогда. Или в Черногории.

— У меня заграничного паспорта нет.

— Так сделай, — злилась Лида. — Сама же говорила, что в Москве все работает хорошо: и транспорт, и паспортные столы.

— Куда мне? —раздражалась в ответ Софья Петровна. — Старая я уже. У меня в мокрую погоду все болит, а ты хочешь, чтобы на самолете?

— Мам, в Россию я не поеду.

— Ты будто боишься, — Софья Петровна хотела спросить, но получилось как бы обвинила.

— Да, боюсь! — голос Лиды взлетел. — Россия сейчас — жуткое государство, оккупант!

— Что ты говоришь? — перебила Софья Петровна, закрывая сухой ладонью рот, но тут же руку убирая.  

— Которое воюет с соседями… — Лида не слушала.  

— Это твоя родина…

— Люди для власти — расходный материал!

— Неправда…

— За коменты сажают, за ценники.

— Кого сажают? Куда…

— На войну как пушечное мясо шлют…  

— Это тебе интернет мозг заморочил? 

— Нет, мамочка. Это ты как зомби от своего телевизора. Родина — смородина! — Лида передразнила мать, и Софья Петровна невольно улыбнулась: в детстве дочь, когда сердилась, корчила именно эту «козью морду».

— Тебе смешно?! Все, давай. Не могу больше с тобой говорить.

Лида отключила связь.

После разговоров с дочерью Софья Петровна долго сидела неподвижно. Глядя остекленевшими глазами в пространство она мысленно продолжала беседовать с дочкой.

«Лидушка, зачем ты говоришь, что я зомби от телевизора? Что я, сама не могу понять. Я же вижу, какая ситуация. Украина восемь лет Донецк бомбила. А почему? Потому что начальство западное хотело, чтобы вступили в войну. А у России выбора не было. Америка же миллиарды вкладывает, чтобы русских с украинцами рассорить. Иначе как можно, что вот мы, друг другу родственники, в каждой семье то брат, то сват, и вдруг воюем?» Лида ей отвечала, правда, не словами, а как-то иначе. Софья Петровна чувствовала это как чуждую волю, похожую на ветер, дующий вспять. Именно этот ветер в их общем с дочерью внутреннем пространстве более всего Софью Петровну пугал: он был холодный и отрешенный, и выдувал из Софьи Петровны силы.

Посидев, она легла в кровать, чтобы продолжать думать. Ей хотелось удержать внутри себя Лиду той, которая она была: понятной и близкой. Софья Петровна пыталась вспомнить что-то из прошлого, но не могла, только какие-то общие вещи: ездили на Азовское море, катались на велосипедах по Битце, пекли шарлотку или песочное печенье. Воскресить прошлое в деталях не получалось, что-то будто отгораживало ее. И Софья Петровна стала корить себя, что не ценила этих моментов раньше, зачем-то злилась на детские Лидины вопросы, не находила времени играть в лото или ходить в школу на детские концерты. Времени действительно всегда не хватало, ведь Софья Петровна делала, что могла, чтобы вырастить дочь одной. Сейчас бы она села напротив Лиды и слушала ее, слушала, пусть даже та говорит плохое про Россию, про власть — что угодно, Софья Петровна просто любовалась бы ее похудевшим лицом или лицом внука, которого она, может, и не увидит никогда кроме как в экранчике телефона.

Думая об этом, Софья Петровна заплакала, и плакала до тех пор, пока на нее не наваливались слабость и безразличие. Она лежала весь день и ночь, и следующий день, забыв поесть и впадая в сонное, омертвелое состояние.  Она могла бы так умереть, если бы не кошки, оставленные без корма.

Концерт, который они устроили под окном Софьи Петровны, был настойчив. Некоторые коты, разбегаясь с газона, допрыгивали до окна на первом этаже, цеплялись когтями за стальной подоконник и орали прямо в стекло. И Софья Петровна услышала, вставала, растерла ноги, руки, размяла спину наклонами. Потом, ругая себя за дурость, оделась и пошла.

— Ешьте, ешьте, мои хорошие, — говорила она, выкладывая корм. — И простите меня, дуру старую, что забыла.

По тротуару от третьего подъезда шла Варя, недоразвитая тридцатипятилетняя девочка. Синяя болоньевая куртка, шапка с помпоном, завязанный сзади на узел шарф — его повязывала Варе мама. Сутулая, полная, коротконогая, в детских сапожках и с дебильной свирепостью на лице, она, желая с кем-то поговорить, приставала к прохожим: «Куда ты идешь? Зачем? Там метро?». «У тебя шапка хорошая. Я ее отниму и в тюрьму сяду». Прохожие Варю пугались и шарахали от нее на проезжую часть двора.

Наконец, Варя пришла к десятому подъезду и увидела, как Софья Петровна раскладывает кошкам еду.

— А что ты делаешь?

— Котиков кормлю, — ласково сказала Софья Петровна.

— Так не пойдет. На улице зараза.

— Они есть хотят. Смотри, вот это Мурка, вот Васька, а это — Кузя, хулиган.

— Хулиган малолетний. Я не могу уехать. Мама сказала. Как мне уехать?

— Куда ты хочешь уехать?

— На дорогу. Машины едут. Кого они возят?

— Они возят людей. По делам. Кому куда надо, туда и везут, — терпеливо объясняла Софья Петровна, хотя Варя ее не понимала.

— Скажи еще что-нибудь, — просила она.— У тебя голос хороший.

— Ты умеешь читать?

— Нет. Не помню.

— А считать?

— Один, два, три, пятнадцать.

— Ты перескочила.

— Не могу никак.

— Ладно. А что можешь? Какой сегодня день недели?

— Не знаю. Желтый день.

— Правильно. Потому что осень. А завтра какой день?

— Не знаю. Какой?

— Понедельник.

Так они сидели на лавке и говорили о разном и бессмысленном, вокруг грелись на  солнце кошки и коты, а Софья Петровна думала, может она действительно зомбирована или сошла с ума, раз ее собеседники — умственно отсталая женщина и бездомные звери.

С того дня Варя, выйдя на прогулку, шла к десятому подъезду и вместе с котами ждала Софью Петровну, чтобы говорить с ней словами, которые обычно кружились в ее голове случайным ворохом, но рядом с Софьей Петровной будто оседали. И Софья Петровна, даже если на улице было холодно или накрапывал дождь, увидев Варю в окно, выходила.