Фет, Борик, Жижа, Миша.
— Нет, ну как такое может быть, я не понимаю. Фетис, тебе двадцать один год. Какой-то этот, блин, консенсус.
— Нонсенс.
— Чо? Консенсус, говорю, не знаешь, что ли? Консенсус — это когда что-нибудь невероятное.
— Да знаю, знаю. Отстань.
— А куннилингус знаешь? — сказал Борик и засмеялся, засмеялся и Жижа, даже таксист засмеялся, тряся длинной головой на длинной шее. Довольный шуткой Борик двумя пухлыми пальцами положил на высунутый язык большой золотистый чипс и захрустел.
— Нет, ну даже у Борика секс был!
— Угу, — Борик кивнул и сквозь чипсы: — достоверно.
— Да у тебя с косой Ленкой был, мне даже взглянуть страшно на нее.
— Это она с открытыми глазами косая, а с закрытыми нормальная, не косая. Ишь, какой нежный.
— Ладно, ладно, — Жижа повернулся с переднего сиденья, — сейчас все будет. Выберешь самую зашибенную телку, мне говорили, девочки тут — огонь.
— Что они долго так, что они там делают!
— А что думаешь, — встрял вдруг таксист, — дел у них нету, только тебя ждут сидят, тем более днем? У всех свои дела — так-то, — поддержав разговор, таксист его закончил. Все молчали, Борик хрустел чипсами, Жижа ерзал на сиденье, Фет думал: «Что я делаю, чем я занимаюсь тут вообще, на этом пустыре, за этими гаражами? Мне еще пересечение фигур чертить к понедельнику. Какая же там грязь на улице, еще даже снег по углам лежит, и сейчас они выйдут месить это все. Нет, на самом деле, как же они выйдут, в туфлях что ли?»
В туфлях вышли самые намазанные. Другие в уггах или в ботильонах, таких аккуратных ботиночках, которые весьма нравились Фету на женской ножке своей «неочевидной незаурядностью». Человек десять или одиннадцать. Глаз Фета сквозь тонированное стекло сразу приметил нескольких: некоторые вызвали у него интерес, другие — трепет и даже страх. Особенно вон та, в розовых лосинах.
— Ну, иди — смотри, — сказал Жижа.
Фет вышел. Он старался двигаться плавно и раскованно, изнутри же по его телу рассыпалась дрожь, стремившаяся к судороге. Он уже чувствовал, что если попытается что-то сказать, то зубы его застучат, да и в голосе он не был уверен. Пройдя вдоль шеренги девушек, как бы глядя и не глядя на них, Фет развернулся и увидел в другом конце шеренги сутенера, вышедшего вслед за девушками. На секунду Фет остолбенел от неожиданности. Лысоватый южанин смотрел на него неодобрительно, быть может, даже угадывая шестым чувством торгаша бессмысленность всего осмотра. Фет опомнился и снова зашагал, словно прогуливаясь вдоль соседского забора, за которым возможно появление вожделенной соседки. На середине он — не в силах продолжать, на трясущихся ногах — повернул к машине. Сутенер что-то сказал ему, Фет невнятно хмыкнул в ответ.
— Блин, я не могу так, я не знаю… — говорил он громким, трясущимся шепотом в машине. — У меня не получается! Я так не умею. Я нормальный человек, что это вообще происходит! Да и как вообще можно вот так выбирать, они же люди? Это же как в магазине, получается. Нее, я так не могу.
— Ну давай я схожу, выберу, — сказал Жижа. — Покажи пальцем, какая понравилась.
— Пальцем показать?! А срок годности посмотришь на обороте? Никакая мне не понравилась. Поехали отсюда.
— Хрен тебя поймешь. Ладно, поехали, — Жижа что-то показал в окно сутенеру, машина заурчала и закачалась на кочках.
— А может, тебе по фотографиям выбрать? — сказал вдруг таксист. — По фотографиям-то оно попроще. У меня тут по работе девочки есть знакомые, одна там вообще такая есть — Синди Кроуфорд в молодости. Сейчас покажу фотку, у меня в планшете есть. Меня Мишей звать.
Погладив экран, таксист вызвал на весь экран планшета под лобовым стеклом фото девушки: лицо и плечи — если в общем — собирательный образ телезвезды. Все уставились, Жижа присвистнул.
— Давай их, наверно, высадим, я один поеду, — сказал он и загоготал, изображая смех, он всегда смеялся, изображая смех. Фет неохотно, внутренне кривясь и проклиная Жижу за всё — за всё это, согласился ехать. Девушка действительно была похожа на Синди Кроуфорд в молодости.
Павлуша и проститутки
Револьверная дверь гостиницы зарядилась людьми и стала выстреливать их одного за другим в Павлушу, стоявшего за стойкой по всем правилам и с иголочки одетого в форменную одежду. Первой шла женщина лет сорока, крепкого сложения, в черных брюках и странном клетчатом жакете с огромными отворотами и короткими рукавами. Из рукавов неожиданным образом торчали две разных руки: правая — обычная, женская; левая — мускулистая, со вздутыми венами, мужская. На голове женщина с достоинством несла что-то вроде гнезда из медной проволоки; меж отворотов жакета выглядывала грудь — в тесноте, но не в обиде; маленькие черные глаза смотрели в режиме медузы Горгоны.
Следом дверь выпустила Синди Кроуфорд в коротком фиолетовом пальто и желтом шарфе. Идеальные пропорции лица и тела, русые вьющиеся волосы, кокетливые глаза и милая издевательская полуулыбка. Правда, кроме кокетства в глазах были видны усталость и серость — не серость цвета, а серость безысходности, как это бывает у наркоманов. И именно из-за этой безысходности красота ее так плохо поддавалась какому-либо описанию или пониманию. Казалось, будто говоришь о чем-то, не имеющем отношения к этому миру.
Рядом с ней, уравновешивая пространство, шла девушка или женщина лет двадцати или сорока. Крепкая, невысокого роста, с очень широкими бедрами и походкой гусыни. Непритязательная одежда скрывала непритязательное тело, а стрижка каре — кривое лицо: правая часть располагалась ниже левой, тонкий рот шел по лицу наискосок, словно не рот, а шрам, широкий грушевидный нос изгибался в левую сторону и, казалось, что-то с этой стороны нюхал. Нервные глаза избегали других глаз и никогда в них не смотрели.
Позади, чуть справа, шел молодой человек, лет, может быть, двадцати, ровесник Павлуши. Настолько он был грациозен, что, казалось, двигался, не касаясь земли. В джинсах, рубашке и вязаной жилетке, худощавый, с ясными сияющими чертами лица, на котором так хорошо разместились губы. Волосы в творческом, мальчишеском беспорядке; скользящий взгляд бледных глаз.
Последним, контрольным, выстрелом оказалась девушка во всем черном: в ботинках на платформе и огромных каблуках, в кожаных обтягивающих брюках, в расстегнутой кожаной курточке. Сквозь тонкую белую майку под курткой была видна преувеличенно-сферическая ненастоящая грудь. Между красными сосисками губ торчала палочка чупа-чупса, и девушка на ходу перекладывала ее из одного угла рта в другой.
Павлуша с трудом проглотил слюну.
Станислав Владиславович, Арчибальд.
— Серьезнее губки, Станислав Владиславович.
— Я делаю.
— Надо не так сдвинуть, чтобы рот в сфинктер превратился, а так, чтобы губы тонкие стали, сверху вниз надо сжать.
— А если я так делаю, у меня нижняя губа дрожать начинает.
— Ну, понимаете, лицо должно быть мужественное у вас. Для этого нужны тонкие сжатые губы.
— Ну а говорить-то я как буду с такими губами!
— Надо тренироваться. Давайте, я смотрю, а вы говорите: «Дорогие друзья, рад приветствовать…»
— Дрррогие дрррузья… рррад пррриветствовать… говорю же, губа дрожит, не получается у меня так! — Станислав Владиславович закричал и замахал руками. — Ладно, ладно, Юля, хватит на сегодня. Как-нибудь там прочитаю. Это же ветераны, им главное подарки подарить — и все довольны. Иди, отдыхай… то есть работай.
Юля вышла из кабинета. Арчибальд с дивана проводил поворотом головы ее стройную фигуру, стреноженную деловым костюмом. Станислав Владиславович со скучающим видом что-то смотрел в телефоне, потом отбросил его на стол и развалился в кресле:
— Ох, как же невыносимо ждать!
— Этот никогда не торопится.
— Да знаю я, знаю. Наверное, их сейчас уже кто-нибудь укладывает или пересчитывает. Девять миллионов — это сколько будет сумок?
— Две.
— Нет, все-таки все эти счета, оффшоры и прочая лабуда — это все ненадежно. Наличные! Про наличные никто ничего не знает. Главное — ничего такого не покупать. Слушай, Арчи, налей мне того, медового. Понимаешь: трать, арендуй, швыряй из окна — никто ничего не скажет. Главное, чтобы на тебе ничего не было, чтобы гол как сокол — вот в чем штука. Только хранить надо в надежном месте, чтоб никто и не подумал про него. Но про это я тебе ничего не буду рассказывать.
Станислав Владиславович одним махом осушил широкий стакан.
— А дай-ка мне сюда всю бутылку.
— Может, не стоит в министерство деньги привозить? На виду у всех, — Арчибальд медвежьей рукой поставил на стол бутылку виски и медвежьей походкой, пришлепывая ногами, вернулся на диван.
— Наоборот, Арчи, наоборот! Тут мы в самой полной безопасности. Это же наше министерство, мы тут, понимаешь, как бы это сказать, в своем праве, что ли. То есть в метафизическом таком праве, понимаешь. Вот если из космоса на нас посмотреть, то получится, что мы даже и не воруем. Там, в космосе, там все относительно. Оттуда если смотреть, то вообще покажется, что это у нас воруют, а не мы. Вот какая штука! Это все физика, вещи серьезные. И Где же нам еще встречаться, скажи мне? На пустыре, что ли, на каком? Вот там-то нам как раз и нельзя, потому что там мы как будто скрываемся. А нам незачем скрываться. Нет, тут самое место. И что деньги? Мы и девочек сюда вызывали в прошлый раз, ничего же, прокатило.
— Потом с ФСБ пришлось объясняться.
— Объяснились же. А деньги — это вообще ерунда. Даже не думай. Да и не знает никто.
— По-моему, уже начинают шептаться.
— Вот сволочи!
— В следующий раз лучше в другое место отвезти.
— Ладно, видно будет. Ну где же они есть? — Станислав Владиславович докончил бутылку. — А может, опять девочек позовем, а? Скрасим, так сказать, ожидание.
— Нет, сюда больше нельзя.
— Ну прям никак?
— Вообще никак. Заметут.
— Ну заметут — потом отметут. Ерунда какая. Свои же люди, господи. В крайнем случае, Этот поможет. Я вот даже вообще не волнуюсь. Мы же с ним учились вместе, золотой человек.
— Если огласка пойдет, то даже Этот может не спасти. Лучше не рисковать. Тем более люди сейчас разные, сложнее стало со всем этим.
— Нет, ну ты на Этого не наговаривай. Вот было такое, чтобы он не выручил? Не было. Всегда что-нибудь подкинет, хоть кризис, хоть не кризис. Одно, так сказать, общее дело делаем. Апчхи. А-а-а-пчхи.
— Будь здоров.
— Вот! Нет, ну где же они есть? Где они там едут, должны ведь уже ехать.
Станислав Владиславович с трудом встал со своего черного лежбища за письменным столом и, пошатываясь, подошел к окну кабинета. Попытался упереться щупленькими ручками в подоконник, но левая рука соскользнула, и он ударился лбом в стекло.
— О-о-о, как же хорошо, — Станислав Владиславович стал кататься лбом, и даже всей своей фигурой хорька, по стеклу, постанывая и кряхтя. Нагрев стекло и охладив лоб, он вернулся в кресло.
— У нас там, кажется, джин оставался? Посмотри, пожалуйста, Арчибальд, будь другом.
Арчибальд следил за своим начальником-подопечным с тревогой. Порывшись в баре, он выудил оттуда полбутылки джина. В этот момент открылась дверь и в кабинет вошли двое смугло-бородатой наружности, у каждого в руке была кожаная мужская сумка.
— О, ребята, давно вас ждем. Давайте с нами выпьем.
— Некогда, Станислав, — сказал один из них, приветственно обнимаясь с Арчибальдом. — Много дел сегодня.
Оставив сумки, они вышли.
— Ну что, Арчи, давай обмоем? Ну что ты смотришь так? По стаканчику?
— По одному — и все.
— Ну конечно!
От джина Станислава Владиславовича развезло совершенно. Он постоянно съезжал с кресла, медленно и длинно моргал, как бы засыпая и просыпаясь, потом вдруг вскакивал, подтягивался в кресле, командовал, шумел, и потом снова начинал съезжать. Язык его работал как кнут в руках эпилептика.
— Порверь, Арчлибальд, все ли там в пооорядке?
— Все как договаривались.
— Все по чесноку — отлииично. Всё — теперь хочу к нашим пдружкам. Поехали, Арч! — размахом руки он показал, как и куда ехать. — Хочу к Изичке, очень хочу. Вот прям чуйвствую, что уже не могу теперьть. Бери сумки и едем скорее.
В машине:
— Нет, а вот скажи, Арчибальд, мужественное у меня лицо или нет? Вот скажи ты.
— Мужественное.
— А вот так? — Станислав Владиславович сжал губы сфинктером.
— Очень мужественное.
Миша, Фет, Жижа, Борик
Такси остановилось на полупустой парковке перед гостиницей.
— Ну что, приехали, — сказал Миша. — На третьем этаже, из лифта направо. У них там пол-этажа. Сейчас я позвоню, что ВИП-клиенты приехали, — продолговатое таксистское лицо растянулось сорокалетними складками. Он стал звонить и разговаривать с какой-то Кларочкой. Женя повернулся назад с переднего сиденья:
— Ну что, сейчас заценим Синди Кроуфорд.
— Я один пойду.
— Ты чо, Фет? Друганов кинуть хочешь?
— Что вы со мной, как с маленьким, что ли, пойдете?
— Просто пойдем, за компанию. Посмотреть, типа.
— Как группа поддержки, — сказал Борик.
— Нет, или я один пойду, или вообще не пойду. Как дурачка какого-то приведете меня. Я так не пойду.
— Опять начинается, — Жижа задрал глаза к потолку.
— Ничего не начинается! Если надо вам, идите сами потом, когда хотите.
— Да хрен с ним, пойдем, пожрем лучше, — сказал Борик. — Вон, Бургер на той стороне.
— Ну все, договорился, — сказал Миша.
— Ладно, Фет, удачи. Давай, не подкачай там, — сказал Жижа.
Четыре человека вышли из машины, двое направились в гостиницу, двое на другую сторону дороги в бургерную.
Станислав Владиславович, Арчибальд, Евгения Юрьевна.
Черный длинный мерседес остановился на красный сигнал светофора перед пешеходным переходом. По переходу шла, припадая на левую ногу, Евгения Юрьевна семидесяти двух лет.
В мерседесе:
— Хромает, — сказал Арчибальд.
— Да, хромает, — согласился Станислав Владиславович.
— Может денег дать ей?
— Каких денег? Нет никаких денег, нету.
— Ну немножко. Чтобы не хромала так.
— Добрая душа, ты, Арчибальд. Нет у государства денег, понимаешь? У нас есть, а у государства нет. А помогать пенсионерам должно государство, а не мы. Нет, ну очень жалобно, конечно, хромает, — Станислав Владиславович открыл окно. — Эй, бабка! Подойди сюда. Слышишь, тебе говорю. Иди-иди, не бойся. Мы из правительства. То есть вам, да, вам говорю, бабушка.
Евгения Юрьевна опасливо и в недоумении подковыляла к открытом окну машины.
— Вас как зовут?
— Евгения Юрьевна.
— Да, правильно, Евгюревна. У меня так и записано. Ну что, Арчибальд, сколько там у нас Евгении Юрьевне полагается?
Арчибальд достал из кошелька бумажку в пять тысяч и протянул с водительского места Евгении Юрьевне.
— Вот вам, значит, правительственная помощь, — комментировал Станислав Владиславович немного протрезвевший. — Берите-берите, это вам. Хотели домой к вам заехать, но вот удачно как по дороге встретили. Мы из городского комитета по социальной политике. Думаем о пенсионерах, постоянно думаем. Сейчас поедем дальше помогать людям. Всего вам хорошего.
Клара, Изергиль, Алиса, Маргоша, Веля.
— Я бы поехала в Аргентину. На какое-нибудь ранчо или как там это у них называется — на ферму. Чтобы коровки ходили, лошадки, а на горизонте Анды. И воздух чистый-чистый, — Клара мечтательно откинулась на спинку кресла за письменным столом.
— А я бы на острова куда-нибудь, чтобы кругом океан. Тихий или этот, другой — громкий, — Алиса закатилась, надутые искусственные губы с полоской искусственных белоснежных зубов заняли нижнюю половину ее лица. — И чтобы негр, баскетболист какой-нибудь накачанный возле меня — с огромным болтом своим. А ты, Изергиль, куда бы поехала, будь у тебя куча денег?
Сидевшая на диване женщина или девушка неопределенного возраста, с кривым лицом, на котором правая половина расположена ниже левой, вскинула на Алису два больших глаза один за другим и нервно проговорила, пришепетывая скошенным ртом.
— В деревню, в лес поехальа бы. В деревенский лес или в лесную деревню — поехальа бы.
— И что бы ты там делала?
— Жильа бы.
Изергиль отрывистым движением опустила голову и вернулась к своему вязанию. Она вязала тремя разноцветными нитками не то маленький свитер, не то большую шапку.
— А ты, Веля, куда рванешь? — Клара закурила, Веля стоял перед «доской почета», рассматривая фото Маргоши, Алисы и Вари.
— Если бы можно было, поехал в Бутан, государство-углеводород.
— А что, нельзя?
— Вроде бы нельзя, жить не пускают, только туризм.
— Когда денег полно, везде пускают, — Клара выпустила дым, держа сигарету в худой правой руке. — Нет, а я бы все-таки в Аргентину махнула.
— И сколько тебе надо денег, чтобы ты все бросила и уехала? — спросила Маргоша.
— Ой, не знаю. Пары чемоданов хватило бы, наверное, — Клара рассмеялась басовитым, с хрипотцой, голосом.
— Кстати, а сколько денег в чемодане? — Алиса стала искать в телефоне.
— Да уж мне бы хватило, даже на пару жизней.
— Пишут, что четыре миллиона евро влезть может.
— А в два чемодана — восемь. Да, пары чемоданов хватило бы. Но можно и троечку, — Клара снова рассмеялась, выпуская дым красным ртом. — И возможно, мы эти миллионы с вами еще заработаем. Все благодаря мне, Изергиль и Стасику-Владику! Какое место у нас с вами тут, а? Центр столицы, скоро такие клиенты повалят! Эх, сбросить бы мне годков десять…
— Слушай, Изергиль, а что ты с ним там делаешь, что он такой умиротворенный всегда от тебя выходит? Приезжает взвинченный, на нервах, а уходит, как будто от психотерапевта? — спросил Веля своим нежным голосом.
— Сосать, просить сосать. Вот. Я сосу. Долго сосу. И смотреть на него, гльавное, смотреть, гльаза не закрывать, — Изергиль обвела всех взглядом больших голубых глаз, двигая мясистыми губами скошенного рта.
— А рассказывает что-нибудь?
— Неть, ничего не рассказываеть. Одинь раз. Когда мы к нему приезжали, показываль цельую сумку деньгов. А больше ничего не рассказываеть.
— Ладно, хватит разглагольствовать, — сказала Клара, размяв сигарету в пепельнице, — идите, обживайте комнаты. Пол-этажа у нас с вами в распоряжении — восемь комнат. Можно еще пару девочек взять, и парнишу одного, — мускулистое, мужское лицо Клары было сосредоточено. — Так, значит, у меня триста первая комната. Алиса, у тебя триста третья. У Изергиль триста вторая. Веля, у тебя триста четвертая.
— Почему меня в самый угол, что со мной не так?
— Кто-то должен быть в углу — такова жизнь. Так, напротив, в триста пятой у нас пока будет типа кладовая, а у тебя, Маргоша, будет триста шестая, напротив Изергиль. И еще две свободные. Все поняли? Давайте, Стасик-Владик обещал друганов своих подбить, должны быть клиенты сегодня.
— Да нам-то что обживать? — сказала Алиса. — Это вы с Изергиль тут жить собираетесь. А мы зачем сюда приперлись в четыре часа, я вообще не понимаю.
— Клиентскую базу нам надо наработать. Когда будут клиенты серьезные, постоянные, тогда договаривайтесь и приходите, когда хотите. А поначалу придется немного тут посидеть. Говорю же, чиновники из правительства могут приехать сегодня. Понимаешь, из правительства!
— Депутаны, что ли, — Алиса залилась хохотом.
— Депутаты, не депутаты, а знакомства полезные никогда не помешают. Переманить их, конечно, сложно будет, у них там своя тусовка, вип. Но это ничего, самое сложное — начать, а мы уже начали. И главное, что протекция есть.
У Клары зазвонил телефон, она взяла трубку:
— Привет, Мишаня. Клиента привез?! ВИП! Да, все свободны. Заводи, заводи его к нам.
Клара пригладила медные волосы, опустошила пепельницу куда-то под стол, поправила клетчатый жакет:
— Так, разошлись быстро, быстро по комнатам — как я вам сказала.
Фет Клара Миша
Проходя по блистающему позолоченными углами вестибюлю, Фет думал, что этот придурковатый парень за стойкой все про него знает. Нет, знать он, конечно, ничего не может. Но он может догадываться или придумывать что-то свое — придурковатое и фантастическое — что еще хуже. Вот уставился! Интересно, у него у самого секс когда-нибудь был? Может быть, он вообще мне завидует? Вот и пусть завидует.
Лифт поднял Фета на третий этаж и он вышел оттуда с высоко поднятой головой и гордой осанокой. «Все нормально, — говорил он себе. — Это обычная вещь. Многие так делают, ничего такого уж особенного». Миша оставил Фета одного и зашел в триста первую комнату, дверь в которую была открыта. Из комнаты слышались тсыки, пшики и шушуко-шепотная ругань. Через минуту появился Миша и позвал ожидальца.
Пройдя узкий коридор, Фет оказался в просторном гостиничном номере. У левой стены стоял перекачанный стероидный диван. Над диваном висела полка с расставленной на ней коллекцией отрывных календарей: несколько десятков, а может и больше сотни, — обложкой к наблюдателю. Прямо перед Фетом за письменным столом сидела странного вида рыжеволосая женщина в жакете с короткими рукавами. Она сложила свои накачанную и ненакачанную руки в замок и с дружелюбием учительницы улыбалась вошедшему. Фету казалось, что он попал в параллельную Вселенную.
— Миш, подожди меня в номере напротив, у нас тут немного интимный разговор, — сказала Клара, и Миша вышел, ободряюще хлопнув Фета по плечу и показывая всем видом, как радеет за товарища. — Ну здравствуй, меня зовут Клара, а тебя?
— Меня Фет, то есть Фетис.
— Рада знакомству, Фетис, — Клара встала и вышла из-за стола. «Я тоже», — хотел ответить Фет, но слова застряли между горлом и языком.
— Мы недавно здесь разместились, еще не совсем обустроились, — Клара ласково взяла Фета под локоть мускулистой рукой. — Но ты не волнуйся, все будет по высшему разряду. Мы вообще, знаешь, работаем в основном с высокопоставленными клиентами.
— А Вы, левша, да? — ляпнул вдруг Фет.
— Нет, я не левша, я амбидекстр. Знаешь, что такое амбидекстр?
— Ну что-то слышал, не помню.
— Амбидекстр — это человек, у которого одинаково развиты обе руки.
— Но у Вас левая сильнее развита, — сказал Фет и глупо засмеялся.
— Хочешь узнать, почему?
— Ну, если не секрет…
— Нет, конечно не секрет. Я в юности увлеклась армрестлингом. Знаешь такой вид спорта?
— Когда на руках борются, знаю конечно.
— Отлично, молодец. Занималась я профессионально, работала обеими руками, и они у меня были тогда одинаковые. И однажды отобралась я на международные соревнования. Хорошо шла по турнирной сетке, и вот в полуфинале сошлась с одной чешкой, звали ее Зденка. Не баба, а танк. Зацепились с ней, вроде держу ее — кое-как, но держу — и тут она делает рывок и у меня рука пополам, вот здесь, где бицепс. С тех пор правой рукой не могу работать. Да и вообще из спорта пришлось уйти. А левую сейчас тренирую для себя.
— Плохая, то есть печальная история.
— Ну что было, то прошло. Давай покажу тебе девочек. Миша сказал, ты по фото хочешь выбрать?
— Да, лучше по фото.
— Ну вот, смотри, — Клара сдвинула занавеску с доски напротив дивана, где примагниченные разноцветными фишками висели фотографии трех девушек. — Выбор у нас пока небольшой, только начинаем работать. Зато девочки все свеженькие, незаезженные, так сказать.
— А вот эту можно? — Фет указывал на Синди Кроуфорд.
— Это у нас Маргоша. А денежек хватит у тебя?
— А что, дорого? Сколько стоит?
— Пятьдесят за один раз.
— Столько нет.
— Маргоша у нас строптивая, я тебе не посоветую. Лучше обрати внимание на Алису, — Клара указала на девушку с пухлым силиконовым ртом. — Для нее нет никаких запретов, согласна абсолютно на все. И по деньгам нормально. Понимаешь, Алиса, она идейная, можно сказать, за идею работает, а не за деньги. Сделает все на высшем уровне.
— А вот эта?
— Это Варя, Варвара. Тоже хорошая девочка, но ее сейчас нету.
— Да и не хочу я как-то с таким именем, это имя для жены нормально, а для проститутки как-то не подходит. Скажите ей, пусть псевдоним возьмет. Ну, давайте тогда Алису.
— Да, Алиса, я тебе говорю, лучший вариант.
— Только можно еще, чтобы она не видела, как я раздеваюсь. У людей все так непродуманно, какая-то одежда, возиться с ней. И чтобы она тоже не раздевалась, понимаете, чтобы она в темноте зашла и все, уже готовая. И чтобы дальше там как-то само собой все получилось.
— Все именно так и будет. Я ей сейчас скажу, а ты пока проходи во вторую комнату. Через минуту Алиса к тебе зайдет, будь готов! — Клара игриво подмигнула Фету.
Станислав Владиславович, Арчибальд, Павлуша.
Дверь снова закрутилась и в вестибюле гостиницы появился сначала Станислав Владиславович, а следом за ним Арчибальд с двумя сумками в руках.
— Привет, Павлуша! Как дела? Сделал сегодня доброе дело? Мы вот с Арчибальдом сделали, поэтому идем отдыхать! А ты работай, работай! Как хорошо ты тут стоишь — просто загляденье! — кричал на радостях Станислав Владиславович, счастливый как дитя. Арчибальд деликатно, но настойчиво подталкивал его сумками в лифт.
Павлуша так и не нашелся что бы такого ответить: «Опять ничего не сказал, — думал он. — И с проститутками стоял как истукан, хоть бы «здравствуйте» сказал. И сейчас стоял как дурак, глазами хлопал. А те двое, вообще, зашли — даже не поздоровались, посмотрели только и дальше пошли. У этого, помоложе, еще взгляд такой презрительный, мол, стоишь тут вот, постаиваешь. Надо было, конечно, поздороваться первым со всеми. Ну ладно, в следующий раз. С жильцами вот как-то проще, они к тебе идут, а эти все мимо».
Борик, Жижа
Жижа быстро съел свой бургер и теперь посматривал, как Борик только доедает первый из двух своих.
— Почему тут не дают зубочистки? — с набитым ртом говорил он при этом. — Мне вот без зубочистки никак. У меня наверху, справа вот тут, — языком изнутри Борик создал чуть правее от носа холм на своем лице, — у меня такая щель там между зубов, что всегда в ней что-то застревает, и потом ни языком, ни пальцем никак не вытащить, только зубочисткой. Особенная такая у нее форма, наверное, описывается каким-нибудь сложным уравнением, надо у Фета спросить, каким уравнением описывается дырка у меня между зубов, — Борик захохотал, казалось, будто смеется переполненная хлебница.
— Сидим тут как дураки, у моря погоды ждем. Пойдем, что ли, посмотрим, что там к чему.
— А что там смотреть?
— На телок посмотрим хоть, на Синди Кроуфорд. Может, Фет еще кого-то взял там, а она свободная. А может вообще никого не взял, домой свалил уже, а мы — жди тут сиди, до ночи просидим. Пошли.
— Я не доел еще, — Борик взмолился.
— Возьми с собой, по дороге доешь.
Все
Фет, провожаемый Кларой, собирался выходить из комнаты, когда на пороге показались Станислав Владиславович и Арчибальд. Они ввалились в узкий коридор, где было не разойтись, так что Фет и Клара попятились.
— Привет, Кларочка! — горланил Станислав Владиславович.
— Добрый день, Станислав Владиславович! — кричала Клара, выглядывая из-за Фета.
— Ну как тут дела у вас?
— Понемногу осваиваемся, обживаемся.
— Вот и мы с Арчи решили заехать к вам.
Пока они перекрикивались через Фета, раздался удар, и Арчибальд, стоявший за спиной Станислава Владиславовича, с глухим грохотом сложился на пол. Станислав Владиславович повернулся и увидел, что такой большой раньше Арчибальд, стал теперь такой маленький. Сама эта возможность, это умение Арчибальда поразили Станислава Владиславовича невыразимо. Большие удивленные глаза его поднялись от пола, и прямо между ними пришелся второй удар топора. От удара Станислав Владиславович сел на пол, но не упал, потому что топор застрял у него в голове, и Павлуша пытался его вытащить, раскачивая Станислава Владиславовича вперед-назад в разливающейся луже Арчибальдовой крови.
От этого зрелища жизненные силы как-то разом покинули Фета, и он стал заваливаться назад. Клара подхватила его подмышки и в таком положении наблюдала, как Павлуша наконец с помощью ноги вытащил топор. Станислав Владиславович — освобожденный — присоединился на полу к Арчибальду.
— Привет, проститутки! — закричал Павлуша, задыхаясь и хрипя, глядя куда-то вперед. Потом размахнулся и опустил топор не глядя — что-то хрустко булькнуло.
— Добрый день, Станислав Арчибальдович! — проклокотал Павлуша и ударил топором еще раз. Струя крови брызнула Кларе на лицо и ее странный клетчатый жилет, но ни один мускул на ее мускулистом лице не дрогнул.
— Приветствую! Здравствуйте! Доброго дня! — хрипел изо всех сил Павлуша и опускал топор удар за ударом, но с каждым разом все слабее и слабее.
Вдруг, обессиленный, он повернулся и поволок топор за собой по ковру. Выйдя из номера в коридор, Павлуша встретился взглядом с толстяком, жующим бургер, и его соплевидным попутчиком. Увидев Павлушу, толстяк перестал жевать. Двери лифта, на котором они приехали, закрылись. Из номера слева вышел таксист и посмотрел на Павлушу, как на нечто невиданное. Сзади оглушительно захлопнулся замок двери. Павлуша обернулся. Из дальнего конца коридора на него недоуменно смотрели Синди Кроуфорд, кривая полуженщина, порнозвезда, готовая при случае изнасиловать танк, и кто-то еще. Под ногами что-то упало на пол с металлическим отзвуком. Павлуша посмотрел и подумал: «Откуда в гостинице взялся этот большой красный топор?»
??
Я не знаю, замечаешь, что ты с собой делаешь, как ты травишь себя? Как яд проникает тебе под кожу. Под твою кожу, в твою кровь, в твою голову, в твои собственные чувства.
Я вижу, как ты вставляешь свой писательский член во всё, что видишь, зарабатывая тем самым писательскую импотенцию. Импотенцию слова, импотенцию чувства, импотенцию красоты
В какой то момент мир разлетелся на суб, на сук, на туб, на ня, на я, на бля.
Разлетелся в бессодержательное месиво.
То, что ты пишешь, должно быть наполнено болью, страданием, злостью и застывающей любовью, и другими твоими умирающими красотами. Если ты этого не видишь, то это вижу я. Где я не маленькая буква алфавита, а заглавная. Тебя раскалывает.
В твоих текстах отчаяние творца, встретившего безраличие физической холодной субьективной реальности, субьективного заглавного мнения на обьективные цености человека. Простыми словами — Тебя пытаются убить.
Вначале проститутки, потом суки, потом бляди, потом твари и снова суки и снова потом… Кто потом?
Есть некая абстракция для которой не нашли еще слова. Слово, которое тебе обьяснило бы, что с тобой делают. Раскол, убийство, геноцид, холокост я — эти слова громкие, а то слово должно быть очень тихим, эфемерным как запах, но имеющим цель и последствия замены тебя на себя. И ты уже не знаешь так ты пах. А это уже изменилось снова, и оно уже не причём.
Мой тебе совет — остановись пока не поздно. Тебя никто не остановит. Всему «Мы» на тебя насрать. А «я»
будешь встречать лишь маленкое, пока не встретишь своё собственое Я большое.
Ты есть — Я тебя вижу. У тебя есть голос — Я его слышу. У тебя красивый голос. У тебя есть чувства — Я их чувствую. Они живые.
Мой тебе совет: Остановись! Прочитатай, что написал. Задай вопрос: Так я хотел писать? Такое хочу оставить?
Да! Я этого хотел ! — тогда ты достиг цели, но поздравлять я тебя не буду, здесь мы с тобой расходимся и больше не сходимся.
Нет! Что — то пошло не так. Тогда вернись на две клетки назад и пропусти ход.
И подумай : как я хочу писать?
Идея рассказа, которая идет от начала к концу, — потеря невинности. Главный герой хочет потерять невинность с проституткой — после конечной сцены он, наверно, станет импотентом.
А не знаю, как ты потерял писательскую невинность, но видно — это было отвратительно и противно, так как то, что ты сейчас пишешь в избытке это содержит. Твой раскол происходил раз за разом и начинается после «Лунного ландыша».
Фет, Борик, Жижа, Миша.
По этой сцене и самим диалогам определяется одно из качеств писателя, а именно : не фальшивить. В театре и в кино это было бы «не переигрывать». Такие диалоги легко пишутся. Они, как правило, бегут впереди самого рассказа. В связи с этим, важно придерживать их, а иначе — дорога к правде закрыта. Это пагубно на тебя повлияет, если ты будешь писать о чем-то серьезном. Там такой залихватский способ не пройдет. Там нужна четкая осознанная конструкторская база.
Я бы посоветовал наделять лишь одного персонажа таким звучанием, а других оставлял бы в покое. То, что фальшиво, как правило , хватает все, что плохо лежит, пользуется плагиатом, питается кино и любым творческим контентом со стороны.
По структуре рассказ — гег, стеб, придуривание, шутка, выходка, комедия, издевка.
Так как я рассматриваю всё в сумме, не только этот рассказ, то вижу, что в будущем тебя будет нести все дальше к озлоблености и отвращению, если ты продолжишь идти этой дорогой. В каждой шутке есть доля правды! В каждой правде есть повод для смеха. И в каждом человеке есть свой предел.
На это ты можешь отвечать, а можешь не отвечать — тебе решать. Все, что я буду читать дальше,- неоформленное.
Здесь мысли, вопросы. Для того, чтобы дать тебе чистое послание, нужно прочесть все, что ты написал.
По герою.
Кто главный герой — Фет? Почему убийство происходит на его глазах? Какую цель ты преследовал ?
Он у тебя не действует. Его несёт от сцены к сцене.
Его страхи проявляются под конец, говорят «я хочу, чтобы это быстро закончилось . Пусть будет темно. Пусть мы будем голые сразу».
По сценам.
Сцена в кафе ничего не несет. Ты её используешь, чтобы читатель услышал про дырку в зубе и расслабился, рассмеялся, для того, чтобы спрятать концовку.
Друзья, которые в последней сцене тоже не добавляют новой информации. Ты их не используешь. Во всем рассказе у тебя набор статистов, которые, проговорив текст роли, не оставляют после себя ничего. Каждую сцену можно читать по отдельности. Они не взаимодействуют между собой.
По кульминации.
Неожиданности у тебя нет. Происходит что-то неясное, которое отбрасывает к названию рассказа «Одержимость» и даёт ответ. Это бы хорошо сработало, если бы ты больше дал голоса Павлуше. Кто-то убивает, и он одержим. Слабо. Хорошая идея убита.
По ощущениям.
рассказ напоминает Гая Ричи, Квентина Тарантино, Роберта Родригеса, фильмы про ограбления, 9 роту, и тд. Где ощущения — это либо структура, либо голоса, либо атмосфера, либо расстановка акцентов , либо что-то ещё.
По задачам.
Какая у тебя была задача?
За сколько слов ты отвечаешь? Все случайно, или ты знаешь, почему написал так? Почему проститутки у тебя такие? Отслеживаешь ли ты причинно — следственные связи в рассказе? Видишь ли ты его сплетения? Тем ли героям даёшь голоса? Не теряешь ли ты главную нить, идею? Согласовывается ли все с первозданным замыслом?
По глубине.
В рассказе все поверхностно для тебя, или так же глубоко как в предыдущих, в твоих больших рассказах?
По грубости.
По тому как я вижу, ты начинаешь подгонять свой размер члена под читательскую вагину. Тебе либо узко, либо очень свободно. Тем самым акты творчества превращаются в симуляцию семяизвержения. От этого акта рождаются неправильные дети и они дают неправильный мед.
По психологии автора.
Ты на перегибе. Злоупотребляешь отвращением. Теряешь чистоту себя.
Под конец.
Береги себя, не бойся себя, слушай себя. Находи себя. Ты достоин большего, чем я тебе сказал. Ты достоин большего, чем тебе говорили. Это первый ответ вселенной тебе.
Я могу так говорить потому, что существую Я, а если существую Я, то тогда для меня есть ТЫ.