«Ветер, меня не касаясь, пьет мои мысли сквозь мозг».
«Какой бред и ужас!» — спохватился Костя, болезненно и стыдливо зажмурив левый глаз.
Он надеялся, что никто не заметил его сконфуженного лица и бегло вытянутого рта — тот вдруг выписал длинную ослиную букву «О» – совершенную копию замученного велосипедного колеса: хромавшего, усталого, «восьмеркой».
Потом стал посматривать в стеклянную витрину, под углом бежавшую перед ним. В ней, казалось, струилось, скользя слезой по глазу, чье-то отражение: девушки, шедшей сзади справа и смотревшей ему в глаз.
«Нет, не смотрит. Ее вообще нет».
«Осенние мысли, как бред, вы прокисли».
И он снова, с жаром замотал головой: «Голова, не думай-не-думай-не думай, молчи-молчи-молчи!».
«Что делать, если мысли ползут сами по себе, как копна туч на огород…».
«Нет, хватит!» — приказал себе Костя почти вслух и, сжав кулак, утвердительно двинул им вперед.
«Город наполнен одинокими сотрудниками, переполнен одинокими беременными женщинами… как помочь старушкам, переходящим мостовую в неположенном месте… бессмысленно котята хотят кушать».
«Нет!» — Костя решительно свернул с тротуара в магазин.
Там, в драгоценно-бриллиантовом мире тугого, воплощенного света, продавались светильники и люстры.
Алмазные ровные цвета играли друг с другом в прятки, возникали сначала в одном месте, потом, мигнув, появлялись в другом, исчезая, двоясь или одновременно присутствуя в нескольких местах.
«Город полон ангелов и снов», — мягко убаюкивал справа желтоватый светильник.
Костя приблизился глазами к его ножке, рассматривая, как божьими коровками по ней ползла цепь декоративных пятен.
«Мы паломники песков. Дромадеры твоего покоя…», — говорили они издалека, уплывающими голосами; за ними тянулись, как паутинки, вибрируя, низкие басовые ноты, — «Возьми нас к себе. По твоей руке мы поползем в царство отдыха и …».
Продавщица, заметив Костин интерес, подплыла незаметно, крадучись, заворачивая звук шагов в пятки.
А он, обнаружив тень ее на светильнике и на одежде, тень, поднимавшуюся, как вода в прилив, — темной, глубокой, — вскочил, вырвав лицо из светильникова сна, выпрямил спину, не подумав, — и вот чуть не вплотную притерт к лицу продавщицы.
От неожиданности чужих глаз, носа и губ хотел вскрикнуть, но потом опомнился, сдержался и невпопад с дыханием — почему? — нашел неотложное дело: стал набирать в рот слежалый магазинный воздух.
В глазах продавщицы застыл ужас.
На секунду Костя заподозрил, что смотрит в зеркало — смешное: и засмеявшись, выпустил изо рта мешок воздуха, как воздушного змея, — в лицо ей. Медленные, невидимые потоки всколыхнули ее волосы, откинули их назад. И ему вспомнилось фото Мерилин, где ветер бороздит волосы блондинки и бежит дальше, дальше, за витрину.
Костя бросился бежать — медленно для себя и быстро для спавших пятен светильника — любуясь на Мерилин, оборачиваясь, озираясь, — как ветер: дальше, дальше за витрину…
«Я больше так не буду. У меня нет сил быть нормальным человеком. Я слишком осенний, а моя бортовая тень так далеко внизу».
Он смотрел высоко в небо, как будто был чьей-то тенью, а там наверху был сам Костя, металлически поблескивая самолетом.
«Я — «Буран», «Буран», Хьюстон, как слышите: у нас проблемы пробоина в голове запятая — держимся из последних сил — двоеточие — вышлите подкрепление будем в эфире заморим червячка точка — ».
Точка.
Немного воздушное, легкое, немного осеннее, очень параноидальное настроение
