На конкурс: Рассказ без названия

Автор — Павел Адрианов

Помню, конфеты «Коровка» в советское время не продавали в супермаркетах килограммами, а это было изысканное лакомство, упакованное в неказистые коробки скучного белого цвета. В этих коробках, по форме напоминающие школьные пеналы, удобно было хранить карандаши и фломастеры. Вкус же самих тогдашних конфет напоминал чем-то варёный сахар, который наколот в пиалушку, стоящую на скользкой «клеянке», которой принято у всех накрывать обеденный стол.

Привычку пить чай из пиал, вприкуску с восточным щербетом, а за неимением которого — варёным сахаром, бабушка привезла из средней азии так же, как и умение стряпать круглые пышные лепёшки, которые сейчас слегка засохли и возвышаются стопочкой в блюде около пиалы с колотым самодельным сахаром — «шарбетом».

Пришла весна, и сквозь крошечное окошко кухонной пристройки просачиваются радующие глаз солнечные лучи. Они сползают по столу, стекая на пол парой светлых дорожек, в которых весело крутятся пылинки. Тихо и спокойно так, что неразличимо тикание настенных часов и приглушённое тырлыкание радио. Лишь едва заметные тени сползли вниз по стене по ветви комнатной лианы, небрежно заброшенной на пластмассовый корпус приёмника, уцепившись за тяжеленный маятник, мирно покоящийся на цепи старых ходиков.

Я, сидящий на порожке, наблюдаю как эти самые лучи рисуют узоры на моих тёплых полосатых узбекских штанах. У ног ластится кот Пух, старый и беззубый. По дикой традиции престарелых животных принято вывозить в лес, но человек, которого я зову дедом, протестует против этого, за что я его и уважаю. Дед любит читать про охоту, и в спальне на его книжной полке хранятся альманахи «Охотничьи Просторы», редкие раритетные издания в твёрдой обложке, а ещё помимо изобилия книг, изданных непременно в редакции «Каракалпакстан», полюбившийся мне томик Пришвина с не раз перечитанными мною «Незабудками».

Я так сильно полюбил прозу о животных, что прочитал практически все книги, что можно было найти в местных библиотеках. Правда, я становлюсь старше, отчего мне перестали выдавать литературу, считающуюся детской. Но я не отчаялся и записал в одну из библиотек несуществующего брата. Потому ещё продолжаю наслаждаться чтением, а книги писателей-натуралистов таскаю деду. Но он их не читает, а складирует стопочкой в уголок у батареи.

Я чешу котом за ухом, отчего он довольно жмурится. Когда-то он был пушистый, но сейчас весь какой-то неопрятный, некоторые клочья шерсти стали у него коричневатого оттенка от старости. Заслышав шорох за печуркой, он отскакивает. А на меня смотрят глаза-пуговки. Это из-за печки выбирается щенулька Пулька на своих крошечных лапках. Видимо, он чувствует себя не уютно, а потому забирается обратно в тепло, теребя постеленные её тряпки. Её подарили хозяева козла, огулявшего нашу престарелую бодучую Цыганку.

На днях она объягнилась; один козелок не выжил, и дед отнёс его на помойку. Но двух смешных чёрно-белых козочек с гладкой на ощупь шёрсткой сейчас вытаскивают из фанерного ящика, покрытого мешковиной. Бабка нагибается, ставит им на пол жестяную миску с только что приготовленным месивом. Пулька опять выскакивает, пытается лизнуть тапку бабки, но та, недовольная, шлёпает её так, что обиженная ошарашенная кутька отскакивает.

Когда-то бабка и дед жили в селе, ныне затопленном при строительстве ГЭС. Поговаривают, дед тогда держал во дворе целую стаю охотничьих собак, за что бабка материала его Троекуровым. Да и сейчас, вот только дай деду волю, так дворняг во дворе было бы бесчисленное количество. Вот только они куда-то пропадают или же вдруг околевают, но я ещё не догадываюсь, что происходит это не без участия бабушки.

Козлята на тоненьких ножках-палочках пытаются разбрестись по кухне. Один доковылял аж до умывальника. И даже боднул скамью около него. На скамье стоят вёдра с водой, и еле слышно их жестяное звяканье и всплеск внутри. А вот другой надудонил в мой ботинок. Бабанька выплёскивает содержимое и протягивает обувь мне обратно, мол, у вас квартира, высушишь.

Её любимая привычка или развлечение — учить меня жизни, тем более сейчас мне самая пора уж выбирать рабочую специальность. Ну не до последнего же класса меня тянуть? Институты — это же не для нас, пролетариев. И вот, как и обычно, из вечера в вечер, я сижу на порожке и выслушиваю, какие же в переводе с матерного ненормальные «все эти учоны», что вот совсем ничего не понимают и не умеют жить, как все нормальные люди. Но зато какие замечательные люди — пастухи и штукатуры и сколько бабла они заколачивают.

Что-то внутри меня не соглашается с услышанным, бунтует и протестует. Наверняка, и рассказы свои о животных я пишу пачками, чтоб убедить хоть дедуленьку в обратном. Я прижимаюсь спиной к дубовой двери, она слегка прохладна, оттого что в сенях дует. И мне бы встать и уйти, прекратив слушать весь этот бред. Но я же отчего-то остаюсь в привычном мирке этого барака, по которому всегда буду скучать. Но иногда будет казаться, что я просидел на этом порожке всю свою жизнь, а мне бы всего-то оставалось — встать и выйти.