Мой первый пост в интернет-дневнике

Но когда я обернулся, Олеся уже исчезла. Пожав плечами, я продолжил двигаться. Один и тот же трек повторяли уже в третий раз. Я пытался танцевать, но было слишком тесно, прямо перед глазами маячила чья-то потная лысина. Я вернулся к столику с мыслью, что давно пора ещё выпить. Настя сидела в той же позе, что и полчаса назад, когда отказалась идти со мной, и по-прежнему отстранённо глядела в стол. Было в этом что-то позёрское.

На нашем столике в гордом одиночестве высился графин с водкой. Подавали-то ледяную, но теперь она была отвратительно тёплой. Морщась, я выпил рюмку. У меня больше не было денег, впрочем, графин казался каким-то бездонным: мы сидели тут уже несколько часов (правда, вспомнить, когда пришли, я не мог), а водка всё не кончалась.

-Настён, пойдём потанцуем, — позвал я, подсаживаясь поближе, беря её за пальчики. Она подняла глаза и улыбнулась.

-Нет, не хочу.

-Устала? Ну, тогда поехали домой? – ещё минуту назад заявил бы, что ни за что не уйду; с танцами так всегда –  начну, потом меня не остановишь. Но стоит ей один раз так взглянуть – и я моментально делаюсь не просто ручным, а просто-таки карманным – кладёшь в кармашек и везёшь домой.

-Давай, — ответила она

-У тебя глаза закрываются. Может, такси вызовем?

-А машину здесь что ли бросим?

-Ну, я завтра просплюсь и съезжу заберу.

Она не согласилась. Я быстренько выпил ещё рюмку и выкурил сигарету. Сказал, выходя из-за столика:

-Как странно, всю ночь думал: пью и пью, и не кончается, а сейчас буквально одну рюмочку последнюю – и всё, на донышке даже не осталось.

Настя кивнула и взяла меня под руку. На ней был деловой костюм с белой блузкой, но даже в нём она выглядела ослепительно. Я думал, проходя через грохочущий клубный зал, что не могло быть мужчины, который бы не обернулся вслед нашей парочке. Впрочем, я прекрасно знаю, что замечают только её, но в эту минуту это было к лучшему: я был очень плох. Очутившись в машине, я моментально уснул.

Утром голова была немного тяжёлой. Заглянув последовательно в соседнюю комнату и на кухню, я определил, что Насти нет дома. Её уходам-исчезновениям я давно не удивлялся: в течение рабочей недели она составляла подборку интересных мероприятий, на которые хотела бы попасть, и по выходным, если было настроение, шла по списку. Если мы не договаривались заранее, она меня не будила. Настя может спать по четыре часа в сутки, а то и меньше, и при этом превосходно себя чувствовать. Ей, созданию неземному, может быть, вообще не нужен сон, а спит она только из вежливости?..

Квартиру пронзил огромный, ослепительно яркий солнечный луч. Густой тёплый сок разлился по стеклянным поверхностям и ковру, его ласковые пальцы гладили недавно поклеенные обои, трепали мои всклоченные волосы. Казалось, что солнце нарочно поравнялось с окном и застыло, прошивая нашу мрачную квартирку насквозь. «Солнечная ванная, хе. Настюшке бы понравилось», — подумал я, но когда вылез из душа, обнаружил, что погода развернулась на сто восемьдесят градусов, и за окном зарядил плотный унылый дождь.

На кухню заступил сырой сумрак, но я не стал включать свет или компьютер – приятная, тёплая меланхолия легко склонила меня к молчанию. Накинув халат, я заварил чай и сел за стол. В неподвижности, скреплённой звуком бесконечно рвущихся ниточек августовского дождя, я провёл минут тридцать или сорок, и впервые встрепенулся только когда раздался телефонный звонок.

…Понедельник начался таким же солнечным восходом, а на пути между метро и офисом меня застиг нежданный дождь. Я очень удивился, что опоздал: вчера я так ничем и не занялся, бесполезно провалявшись в полудрёме почти сутки. После звонка, на который я не ответил, течение времени стало совершенно нечем измерять, я упустил его из виду, а когда очнулся – бодрым и полным сил – была уже глухая дождливая ночь. Единственным, что я за помнил из этих слипшихся часов, были пронёсшиеся перед глазами всевозможные Настенькины лица: любви, страсти, задумчивости, гнева… А ещё самое любимое лицо – то, которое она носит, когда думает, что я сплю и не подсматриваю за её дыханием, или когда не догадывается, что я наблюдаю за её приготовлениями перед зеркалом сквозь узкую дверную щель – лицо углублённого в себя, бесконечно одинокого и бесконечно любимого существа, в котором я мог бы раствориться без остатка, но который никогда не примет меня исчезнувшим. Примерно также, много лет назад, я ходил в церковь к своему богу и ждал, что вот-вот он поглотит меня, опустив с неба огромный золотой луч; потом бог умер, так и не приняв меня, но я ещё долго искал способ погибнуть, растаяв вслед за ним… В общем, весь сон мой ушёл на то, чтобы неторопливо перебирать сотни сохранённых в сознании вспышек-Настенек, будто мотая фотографии на экране с тачпадом, увеличивая некоторые, другие листая подряд, третьи удаляя навсегда.

Вообще же странным было не только, почему я так долго проспал, и не то, что за сутки ни разу не почувствовал голода, и даже не то, что Настя не вернулась, не позвонила, не написала смс – странно по-настоящему, что ни одна из минувших полуобморочных, полых секунд не казалась странной…

А следующим сюрпризом был этот поздний приход на работу. Все уже были в офисе, даже те, кто, как мне казалось, уехал в отпуск или в командировку. Выходило, что я бессовестно опоздал.

Впрочем, начальник ничего не высказал. Он был одет ровно так же, как в пятницу, и даже выражение его лица не поменялось ни на микрон: Андрей Андреевич был истощён вялотекущей болезнью и истериками жены. С улицы (а мы сидим на первом этаже) тянуло перебродившей сыростью.

Моя подруга Катя, благодаря которой я сюда устроился, напряжённо смотрела в айпад и не услышала или сделала вид, что не слышит приветствия. У неё было такое выражение лица, будто она решала проблему борьбы с мировым голодом или наркомафией. Скорее же всего на экране был открыт очередной бульварный романчик не первой свежести… Игорь заполнял недельный отчёт – видимо, так и не успел закончить в пятницу. Костя пил кофе (сколько его помню – он только и делает, что пьёт кофе или энергетики), изредка смахивая пылинки с костюма, – разве сегодня ему снова в суд? Вроде бы на понедельник судов не назначено – значит, опять свиданка.

-Привет. У меня для тебя неприятное поручение, — надо мной навис начальник. – Надо просмотреть почту нашего бывшего сотрудника…

-Кого?

-Михалёва, новенького.

-Ээ, — я напрягся, судорожно размышляя, почему мне ничего не говорит фамилия. – А что с ним?

-Как что, он же умер.

Я уставился на Андрея Андреевича. У нас не было никакого новенького. Я сам был условно «новеньким» — меня наняли последним, месяцев восемь назад, и я бы заметил, если бы в компании, где работало всего полторы дюжины человек, кто-то появился бы, а потом исчез. Но почему-то мне стало жутковато выспрашивать подробности.

-Так вот, надо просмотреть его почту, поискать там что-нибудь по делам Кравцовой и Неймара. И вообще поглядеть, вдруг что-то было, какие-то текущие проекты… отписать, в конце концов всем, чтобы обращались ко мне. Короче, закончить «земные дела». Вот. Запиши его пароль…

Когда Андрей Андреевич ушёл, я поднялся и пару минут ходил из стороны в сторону: иногда это помогает мне вспомнить что-то, выскочившее головы. Коллеги угрюмо следили за моими манёврами, но ничего не говорили. Похоже, настроение у всех было дурное. Особенно печальной была Катя, в руках она держала погасший планшет, мне на мгновение почудилось, что две увесистые сверкающие слезы стекают по идеально гладкому экрану.

-Что, Кать, очередную любовницу барона задушили? – спросил я, криво усмехнувшись.

-Да нет, он сам … сам умер, никто не помогал.

-Э, кто, барон что ли?

-Да какой, блин, барон!.. – патетически отозвалась девушка и отвернулась.

Пароль у загадочного Михалёва оказался очень простым: «радость». Я, однако, умудрился дважды ввести его с ошибкой. Затем вошёл в браузер и открыл почту, она загрузилась автоматически. Непрочитанными числились почти две тысячи писем. Я добросовестно отмотал в самое начало и попытался вспомнить, чем сам был занят в то время и почему не помню Михалёва – ни мёртвого, ни живого. Впрочем, дата двенадцатое февраля ни о чём не говорила. «Что могло быть в этот день?» — подумал я. – «Это прямо накануне дня всех влюблённых, значит, должен был что-нибудь подарить Насте, так?». Но сколько бы усилий я ни прикладывал, сколько бы ни морщился, разглядывая непрекращающийся дождь или бродящих по кабинету коллег (почему сегодня все бродят и никто не работает?!), в голове ничего не всплывало.

Потом я попытался обратиться к существовавшему в моей голове ещё с детства схематическому рисунку недели, месяца, года. Неделю сознание скопировало с первого школьного дневника, поэтому в ней было шесть полновесных дней, а воскресенье болталось бесцветным аппендиксом где-то за границей листа; месяц походил на лесенку из четырёх-пяти неделек-ступенек; наконец, годы шли волнистыми линиями и походили на сросшиеся одна поверх другой латинские “S”, нанизывали месяцы, и складывались в длинную нить десятилетий и веков, которые были светлы или темны – в зависимости от того, как у меня обстояли дела с историей каждого периода.

Но попытка всё это увидеть поставила меня в тупик: воображение ничего не показывало. «Ладно, надо нарисовать», — упрямо пробормотал я и положил перед собой лист бумаги. Впрочем, дальше дело не продвинулось. «Так, ну ничего, иногда нужно время, чтобы сосредоточиться…». Я на автомате пролистал еще пару страниц писем. Почти всё пространство ящика занимали информационные рассылки с юридических форумов, реклама купонов, акций в Москве, сообщения о том, что кто-то зафолловил пользователя в твиттере или удалил из друзей в жж. «Горячее обёртывание волос шёлком», «С друзьями в пивной ресторан!», «Горящий тур на Шри-Ланку за полцены!», «Вечеринка в “Ролл-Холле”»… Вдруг меня что-то ужалило, и я принялся с тревогой, перерастающей в нервную дрожь, удалять эти бесполезные, жизнерадостные сообщения с пёстрыми фотографиями и заманчивыми скидками. Потом также резко остановился и понял, что если сию же секунду не нарисую –  неделю в виде условной страницы дневника, лесенку-месяц, петлю-год… – то свихнусь от ужаса. Однако единственным, что вылезло из-под моей руки, стала жирная гелевая точка и подпись под ней – «Сейчас».

В течение дня на улице так и не посветлело. Вечером, когда уже пора было уходить домой, с переговоров приехал Андрей Андреевич и сказал:

-Пора спланировать рабочие места, а то уже неделю сидим непойми как. Все, конечно, были согласны, поскольку переехали в новый офис уже больше недели, а мебель была расставлена, как бог на душу положил.

Все молча покивали.

-Растащите всё по углам, освободите пространство и прикиньте. Возьмите бумагу и сделайте мне макет: как кто хочет сидеть и всё такое. Через час приду – покажете.

Я не сомневался, что кто-нибудь ответит, мол, этим следует заняться в рабочее время, например, завтра с утра, однако коллеги угрюмо промолчали. И хотя я планировал срочно сбежать, едва наступит семь, в одиночку возразить не решился. В течение часа Катя старательно рисовала план-схему. Коллеги обступили её со всех сторон и давали подсказки. Я практически не участвовал, но вышло вроде бы неплохо. Десять столов встали двумя ровными рядами, и между ними образовывался вполне приличный проход, нашлось место и для принтера со сканером, и даже для холодильника…

-Я не это имел в виду, — мрачно сказал Андрей Андреевич после долгого молчания. Вернулся он только через полтора часа, но все терпеливо его дожидались, никто не ушёл. Я сидел как на иголках. Андрей Андреевич даже не спросил про своё поручение, хотя на разбор почтового ящика я потратил весь день.

-Я имел в виду, — с трудом скрывая раздражение, сказал начальник, — что вам надо взять бумагу и выложить на полу как бы макеты столов, стульев и всего остального и прикинуть в реальном объёме, хватает ли вам места.

Воцарилось молчание, причём поначалу я подумал, что это угрюмое, протестующее молчание, а затем с изумлением и некоторой долей ужаса догадался, что как раз наоборот! – оно было «понимающим», даже «одобрительным»! И тут я не выдержал:

-Блин, это же полный бред!

-В смысле? – Катя резко обернулась. – Почему бред? Мы сейчас всё переложим. Мы так и в прошлом офисе делали. Действительно, с этого и следовало начать. А ты, Кирилл, разве не помнишь?

Я попытался вспомнить. «Прошлый офис» был, «прошлый год» — тоже; а ещё прошлые лица коллег и само по себе прошлое, где я ещё не познакомился с Настей, где ещё не купил машину или даже этот вот пиджак – всё было. Но дотянуться до какого-либо воспоминания и увидеть его я не мог.

-Знаете, я плохо себя чувствую. Лучше я пойду, — услышал я собственный помертвевший голос. Никто не бросился меня останавливать, никто даже не спросил, в чём дело. Только Катя заметила:

-Вот так всегда, сбегаешь и бросаешь дело на полпути!

Я и не думал отвечать, но игла догадки вонзилась мне между лопаток, и слова вырвались сами собой:

-Катя, да это же ты меня бросила!..

До матери я добрался уже затемно, и здесь, наконец, немного успокоился, пришёл в себя. Всё-таки шелест материнского халата, запах её кожи, волос, прикосновения рук – это что-то неотъемлемое, составляющее самое сокровенное, твёрдое моё нутро… Я решился рассказать ей про точку, которой кончилась попытка изобразить время, но мама только покивала и ничего не подсказала. Впрочем, само её присутствие действовало умиротворяющее.

-А ты что делала сегодня? – спросил я, пока мы пили чай.

-А я молилась весь день, Кирюш.

-Чего это, в понедельник?

-Не знаю, просто настроение такое было. Старенькая, наверное, смерти боюсь, — она улыбнулась.

Допив чай, я подумал, что идти домой уже поздно и лучше остаться здесь.

Оказавшись в своей бывшей комнате, я включил телевизор и сел на диван. Стоило остаться одному, как та же дремотная апатия, что и вчера, расправила плечи и вышла из тени одной из занавесок. Это был женский силуэт, с фигурой точь-в-точь как у Насти, поэтому я не возражал, когда она обняла меня, провела тёмно-серой ладонью над глазами, затем положила руку на грудь, отчего дыхание сделалось спокойным и глубоким. Она шепнула, что на работу завтра лучше не приходить, надо сказаться больным и потратить день на поиски Насти – и кстати, добавила она, это непорядок, что я ни капельки о ней не беспокоюсь. После долгого раздумья я собрался ответить, что на самом деле подсознательно уже смирился, что больше её не увижу, но громкий автомобильный гудок на улице заставил встрепенуться и открыть глаза…

Наконец-то, впервые за долгое время, меня охватил прилив сил и впервые – прилив воспоминаний. Почудилось, будто несколько капель кипятка коснулись моего лица. Вскочив, я бросился в коридор.

Только сейчас, когда я делаю эту дневниковую запись, чтобы наверняка ничего не забыть, я припоминаю, что меня совсем не удивила повсеместная тьма (хотя я засыпал при включенном свете), что кто-то вынес из комнаты телевизор, что, наконец, на полу в коридоре вместо линолеума оказался паркет. Зато я впервые отметил, что мама поменяла дверь в свою комнату – вместо старой фанерной теперь стоял солидный дубовый массив. Я заглянул в её комнату и увидел, что при свете единственной свечи мама читает молитву и упоминает моё имя. Она повторяла одни и те же слова: «Упокой, Господи, душу раба твоего… даруй ему вечную…».

-Мама, да что с тобой! – воскликнул я, чётко видя картинки прошлого, которые так упорно ускользали прежде: двенадцатое февраля, молодой перспективный сотрудник Михалёв знакомится с коллегами, зима-весна-лето… клуб, случайная знакомая Олеся, острая, режущая боль около сердца, и золотой луч, в который я не решаюсь нырнуть…

Когда я проснулся, первой мыслью было (и я до сих пор считаю, что это крайне остроумное решение в подобной ситуации): не показать виду, будто что-то не так. Ну, заснул на рабочем месте, с кем не бывает? Я тихонько потёр щёку и, не поворачивая головы, сконцентрировался на мониторе. В апреле умершему сотруднику Михалёву пришло множество автоматических поздравлений с днём рождения. Роботы с сайтов, где он указал дату рождения, прислали хотя бы по строчке, а некоторые удосужились даже прикрепить открытку.

-Надо же, — вслух сказал я, — у него день рождения в один со мной день!..

Я зря беспокоился: на это восклицание никто не среагировал. Оглядевшись, я понял, что в офисе никого не осталось. Над головой монотонно жужжала лампа дневного света, источавшая пронзительный белый свет. За окном было сумеречно, но ещё не темно. Я почувствовал резь в глазах, когда снова уставился в монитор.

Теперь я кликал подряд по письмам-рассылкам и удалял их без разбора. Этот символический жест казался куда важнее задания Андрея Андреевича: следовало сжечь все воспоминания цифровой цивилизации о работнике-Михалёве, ссыпать их прах в бездонную «корзину»! А ещё лучше потом – удалить и сам почтовый ящик!… Вот только эта вторая мысль принесла с собой животный, панический ужас, словно над головой у меня распахнулась пасть доисторического монстра …

В течение нескольких минут я планомерно избавлялся от писем и замер впервые, только когда наткнулся на послание от живого человека. Писала некая девушка под ником Tasha09: «Кира, Привеееет! Очень скучаю по твоим стихам!! Почему ты больше не появляешься на форуме? Уже месяца два от тебя ничего не было. (((( кстати, мы организуем новый конкурс! Присоединяйся, участвуй;))) сам знаешь, сейчас майские – сезон шашлыков ))… потом будет сезон отпусков, у нас каждый талант на счету! короче, заходи и пиши, ладно? И проверяй личку! ))». Поразмыслив, я удалил письмо, не отвечая. Именно в эту секунду мне почудилось, что время на мгновение сошло с мёртвой точки и что я слышу его медленный скрип и улавливаю движение. Впрочем, чёрное пятно на листе по-прежнему было неподвижно. Закончив разбирать почту, я захватил лист с собой и побрёл по улице, чувствуя себя выжатым, как лимон.

Видимо, был очень поздний час, потому что ни машин, ни пешеходов мне не встречалось. Где-то за железнодорожной станцией выла собака, мне стало не по себе, и я переулками вышел к Ленинградскому шоссе. Поток транспорта, хоть и слабый, двигался в оба направления, и я с облегчением выдохнул.

Потом я заметил, что на обочине стоит наша белая БМВ-«единичка». «Ну и денёк… — с некоторым отчаянием подумал я, вновь ничему не удивляясь. – Какой же сегодня вообще день? Может, у меня просто провалы в памяти, и я забыл, как утром добирался? Но тогда что было вчера? А было ли вчера…». Я решил замолчать и не раздумывать, потому что точка вдруг стала расползаться и затягивать в себя всё вокруг: небо, асфальт, шум трассы… Лишь усевшись в салоне и надёжно захлопнув дверь, я временно от неё укрылся.

Настя забыла свой планшет в бардачке. Чтобы отвлечься, я включил его и зашёл в интернет. Здесь я убедился, что на дворе по-прежнему август, что только-только наступил вторник, значит, счёт дням я ещё не утратил. Поздней ночью с субботы на воскресенье я познакомился в клубе с какой-то Олесей, это я помнил точно, а потом она бесследно исчезла, и я выпил ещё водки, а потом мы с Настей поехали домой. А что происходило до этого?..

В интернет-дневнике Насти я с удивлением обнаружил массу странных грустных картинок: плачущие девушки, ангелы с чёрными крыльями, одинокие вянущие розы, обрамлённые примитивными печальными стихами… Лишь промотав страничку до середины, я наткнулся первый пост с текстом. По мере чтения я почему-то испытал прилив энергии, хотя писала моя Настенька какую-то тоскливую бессмыслицу: «Сегодня опять была на Камергерском и чуть не зашла по привычке в “наше” кафе… Не хочется писать лишних слов о том, что я почувствовала, тем более, я и так уже надоела всем тут со своим скулежом… Короче, я решила, что надо уехать, хотя бы на полгодика, а лучше наподольше. Продам нашу ласточку … и ещё что-нибудь продам, и поеду. Куда посоветуете? Мы всегда хотели поездить по Азии, а Кирилл ещё хотел побывать в Южной Америке, в Аргентину его почему-то тянуло, хотя что там делать-то? В общем, подумаю». Я с возмущением написал анонимный комментарий: «Пишешь так, как будто меня похоронила! А про Аргентину – я тебе показывал, какое там плато, оно уже несколько тысяч лет не меняется, экосистема, как во времена динозавров! И оттуда вид, как будто стоишь на краю света! Вот почему мы обязаны там побывать!! Но, если хочешь, начнём с Азии, не проблема J К.» — конец постарался закруглить как можно дружелюбнее.

Положив планшет на пассажирское сидение, я заметил прилепленную к его обратной стороне бумажку с запиской. «Настюша», — подумал я, узнавая самый любимый почерк, мысленно протянул к ней руку, но зачерпнул лишь несколько капель холодной жидкой пустоты, послание же гласило: «Не забудь про повестку. Она у тебя либо в кармане куртки, либо в кошельке!».

В кошельке действительно обнаружилась повестка в Гагаринский районный суд. В ней было указано весьма необычное время: шесть утра. В шестьсот одиннадцатом кабинете меня хотел видеть судья, фамилию которого я разобрать не сумел. Время, подумал я, — очевидная ошибка – наверное, хотели написать 16-00, но потеряли единичку. Впрочем, если теперь поехать домой, то скоро же опять вставать, да и Настю зачем будить? Поэтому я принял решение прокатиться по ночной Москве, а в ожидании суда подремать в машине…

Но, как ни странно, дверь в здание была открыта нараспашку.

-Куда вам? – спросил охранник, флегматично ведя по одежде металлоискателем.

-Э, в шестьсот одиннадцатый. Слушайте, а действительно, судья в такую рань уже рассматривает?

-Да он и раньше, бывает, рассматривает. Если приходят, конечно.

-Ничего себе. Хорошо, а какой это этаж?

-Ну, какой-какой, шестой, конечно.

-У вас ведь всю жизнь пять этажей было, — сказал я. Почему-то это воспоминание далось безо всяких усилий.

-А теперь из чердака сделали шестой. Идите, не стойте на проходе.

Поднявшись, я долго бродил по слабо освещенным коридорам, разыскивая кабинет. Было уже почти полпятого, когда я замер у окна, но не было и намёка на рассвет. Задрав голову, я увидел, что совсем близко, чуть не задевая крыши, над городом ползёт хмурая туча. Из её брюха изредка вырывались и тревожно кричали птицы, а потом ныряли обратно, видимо, надеясь пробить путь к солнечному свету.

Шестьсот одиннадцатый отыскался в тупике самого длинного коридора. Оказывается, сюда уже выстроилась немаленькая очередь. Люди сидели не неудобных скамьях, большинство дремало, кто-то расхаживал из угла в угол, другие уткнулись в телефоны, компьютеры, ридеры…

-Тут все по повесткам что ли? – громко спросил я. Какая-то девушка оторвала глаза от книжки и молча кивнула.

-И что, заседания уже идут?

-Вроде нет. Туда никто пока не заходит.

-Рано?

-Да нет, просто не хотят.

-А чего так? – сказал я.

-Ну, никто не знает, что за судья, да и что за дело. Пока никого не приглашали, зачем самим идти? Может, оно и так уляжется? Я, по крайней мере, так рассуждаю. А вы что, прямо сейчас пойдёте?

-Да, скоро пойду, у меня вроде на шесть…

Девушка говорила совершенно спокойно, даже безмятежно, но мечущийся взгляд выдавал тревогу. Присмотревшись, я понял, что окружающие на самом деле старательно маскируют напряжение, и в действительности только делают вид, что спят или читают. Не знаю почему, но я вспомнил, как два дня назад мысленно перебирал картинки с Настиным лицом, и подумал, что в такой час и в таком месте подобное занятие должно отвлекать лучше всего. Я сел на краешек скамейки и стал мысленно разглядывать свою возлюбленную. Время стояло неподвижно, никто не зашёл и не вышел из шестьсот одиннадцатого кабинета.

Потом я поднялся, постоял перед дверью, вслушался в мерный скрип половиц пола за нею и клацание клавиатуры и ужаснулся.

-Значит, говорите, не страшно, если не зайдёшь? – с надеждой проговорил я, оборачиваясь к очереди.

-Ну, пришлют ещё одну повестку, а так-то всё. Дело-то, говорят, у нас плёвое, — мне отвечал солидный пожилой мужчина.

-А … ну, я подумаю, у меня ж в любом случае ещё пара часов.

Никто не отозвался. Я решил вернуться и посмотреть, не рассвело ли. Мама и Настя не отвечали на звонки. Темно – наверное, они крепко спят. Я вышел из здания.

Город был сонным и мрачным. Впрочем, пешеходов было довольно много, но бродили они как бы без цели. Я слышал, что многие звонят на работу и говорят, что не придут; потом эти люди не возвращались домой, а останавливались, задрав головы и разглядывая птиц, сотканных из смога, врывающихся в тучу, затем с воплями возвращающихся к земле. Когда у людей затекали шеи, они несколько минут расхаживали из стороны в сторону, а потом, заняв другое место, словно от этого что-либо менялось, вновь глядели вверх. Я тоже позвонил на работу, но никто не поднял трубку.

Сев в машину, я включил планшет, чтобы поискать в интернете какие-нибудь комментарии по поводу творящейся аномалии. Меня не отпускала сонливость и апатия, все движения давались через силу и даже любопытство я испытывал ненастоящее, а какое-то вымученное. Лучше всего, пожалуй, подремать, ожидая, что всё наладится само собой, без моего участия. Сон – лучшее в мире лекарство.

Но, видимо, в этот самый момент кто-то из самых близких – мама или Настя, или, может, мои друзья на работе – опять начали вспоминать обо мне. Я догадался о наличии взаимосвязи между их воспоминаниями и приливами бодрости, которые меня посещали. Как классно жить, зная, что о тебе кто-то думает, пишет!… Слово «жить» больно укололо ещё одной смутной догадкой, но я легко отогнал её, ведь смерть – слишком банальное объяснение феномену отсутствия жизни.

Пользуясь недолгим периодом бодрости, я пытался вспомнить, что это за неуловимая, но такая узнаваемая тоска, которая прострачивает всю жизнь, заставляя усомниться в её реальности, даже если ты уверен, что всё ясно и расписано наперёд. Воспоминание точно существует – там, за густой чёрной тучей; оно таится во вполне измеримой близи, но, сколько я ни тянул руку, подол ответа ускользал, и я почувствовал себя проклятым, оставленным, глубоко несчастным.

Тем временем бродившие по улице люди с тревогой спрашивали друг у друга, в чём же дело и когда ждать солнца. Мне посетила новая идея: чтобы избавиться от нарастающего ужаса, следует упорядочить мысли и изложить их письменно. Это не только помогает сосредоточиться, но и создаёт хоть какую-то иллюзию движения времени. Я отправился к метро «Октябрьская», чтобы купить кофе, и по пути решил, что лучше всего создать в интернете журнал и посредством него поделиться своей историей с как можно большим числом людей.

Сейчас я почти закончил эту первую запись, и понимаю, что идея была удачной. Пока я писал, время скрипнуло за чёрной нитью горизонта, шевельнулось на мимолётный миг. Чья-то невесомая слеза, пролитая по мне, помогла смыть один из множества позабытых грехов. Впрочем, что толку, если ни слёзы, ни молитвы никогда не исправляют свершившегося?

Уловив ещё один шорох времени, я догадался, что Настя стёрла анонимный комментарий к записи в её журнале и снова подумала обо мне. Разве это не странно?.. Но мы ничему не удивляемся. Сейчас я встану и вольюсь в человеческий поток.

Растерянные пешеходы все как один задирают головы, или смотрят на восток и стоически, без истерики, дожидаются, когда же начнёт проступать восход.