Между Ханукой и Christmas ─ это время такое[1]
Я еду в Chinatown[2]. Делать там, прямо говоря, нечего – много мелочей, и ничего путного. Посмотришь в деревянные ящики с водой, на поверхность которой всплывают живые ещё, но скверно-дешёвые устрицы, на безразмерные толстовки с принтами для туристов. Пройдёшь кварталов десять до музея китайской истории, повернёшь за угол, где играют в футбол на мокром от снега газоне. Парни всегда собираются из разных национальных районов и не могут подобрать общий язык – гоняют мяч молча. А потом нужно развернуться и, подтверждая бесцельность прогулки, пройти мимо футбола, музея, прилавков; только, разве что, съесть пиццу за доллар и выпить кокосовую воду за два, а квотеры[3] бросить китайскому пенсионеру близ трёхэтажного дома, похожего на пагоду. Он сидит, обхватив руками меховые кроксы[4], внутри которых свободно совсем перемещаются его маленькие ступни.
Chinatown похож на аттракцион, допустим, из лунопарка на Coney Island[5]. Запылённый такой аттракцион. Эта машина уже не по разу обронила все свои призы. Давно никого не удивляет яблоко в карамели, набивной мяч, человечек в форме пожарника. Аттракцион дряхлеет и провожает пластиковым взглядом гуляющих – им уже лень останавливаться, платить, набрасывать кольца на скользкие башенки выдуманного города. Но кто же заявит, что внутри не кипит жизнь? Разумеется, эти призовые фигурки и их дом-автомат привыкли друг к другу за столько лет. И кажется неизбежным, единственным верным, что дряхлая эта коробка есть и будет здесь. Иначе с чего бы не заказать себе рекламу, да не иммигрировать в любую точку штата, или даже за его пределы.
Вот и Chinatown таков. Никаких уловок, нравится – гуляй.
Я не спешила. К досконально известному не спешишь, если то, конечно, не человек. А человек был здесь, рядом, на противоположной скамейке в трейне[6]. Мы встретились минутами раньше на DeKalb avenue. Я пересаживалась с B на Q, трейна долго не было, но появился пожилой афроамериканец с библией в правой руке, левую он поднял вверх и держал речь. Он рассказывал о нарушении всего земного, что произошло, в свою очередь, из-за нарушения гендерного. Он говорил, что на Земле пропала женщина, которая должна была быть опорой, заветом, горящим маяком Богу и человеку, а иначе распадаются звенья. Начинается хаос, который мы пока не видим, а потому не можем убежать. Впрочем, и так не смогли бы: уже некуда, хаос в наших рассудках, сердцах, ступнях, железных банковских ячейках, шерсти домашних животных, продуктах на магазинной полке, дырках от пирсинга, молитвенниках и газетах.
Он раскрывает библию (на обложке видна эмблема баптистской церкви) и зачитывает вслух отрывки о Ган-Эдене. Некоторые останавливают взгляд на мгновения. Девочка в колпаке Санты пьёт кока-колу из стакана 7-Eleven[7], другой рукой держит колено отца и внимательно смотрит на широкоплечего пастора.
Вряд ли он, конечно, пастор в прямом значении того слова – так, один из тех прихожан, которые готовы отдать, подарить людям или просто бросить в мусорный бак правильный и понятный свой облик, чтобы быть услышанными.
‒ Где Хава?! ‒ Громко и неожиданно-надрывно вскрикивает пастор.
Девочка вздрогнула.
У него огромная бритая голова с торчащими в сторону ушами, лицо, затронутое морщинами, есть и шрамы. Сложно сказать, сколько из имевшихся раньше волос были седыми. Руки накачаны, крепкий, наверное, и торс – не видно. Стильная ярко-жёлтая куртка “Аэропосталь” подбита временем: где застирана, где порвана.
В общем-то, он совсем обычный, никакой разницы.
Пытается обратиться.
Дочери Хавы проверяют дедлайны в смартфонах, звонят насчёт встреч, читают теилим[8], кто к этому привык. Они имеют право. Может быть, Пастор не слышал об иудейском Пардесе[9] и всё понимает буквально, может, он перфекционист и строил n-ную картину общества, а на реальность взглянул позже? Но он этим не удивляет, никто, по крайней мере, такого чувства не показывает.
Вот я бесцельно еду в Chinatown, а он осмысленно – в никуда. Ещё раз смотрю на всех носительниц осуждения Хава – у них дела. Сейчас во всех офисах дедлайны и отчёты, надо спешить. Хоть ты в транспорте, но всё равно листай бумаги, проверяй почту, звони, отчитывайся – даже рутину надо заслужить. Вот, правда, есть двое свободных мужчин, но они набивают баскетбольный мяч о бетонное дно сабвея[10] и не собираются ничего слушать о Ган-Эдене. Уже в вагоне пытаюсь и не могу найти в себе согласия с пастором. Только радость в себе нахожу “из-за нарушения гендерного”. Однако у него же должен быть хотя бы зритель, – достаю из рюкзака, он жёлтый, как сумка пастора, такой же местами застиранный и порванный, камеру, fuji film – дешёвку, или лампочку, как говорят снимающие. Направляю на мужчину, мигает зелёный свет.
‒ Женщины больше нет в живых, умер и Христос!
Ну и так далее по кругу.
Он говорит одно и то же, только накал возрастает: на желтоватых белках глаз выступают слёзы. Он ходит туда-обратно, периодически останавливаясь перед включённой камерой. На неё он говорит так же, осмысленно и сладострастно-надрывно, если эти два слова вообще могут стоять рядом, друг друга не отталкивая. Подходя совсем почти вплотную или выглядывая из дальней части вагона, он взаимодействует улыбкой с наведённой камерой; широкой и болезненной улыбкой.
Когда мы были над East River, пастор подошёл к одному из баскетболистов. Спортивный блондинистый парень положил на живот оранжевый мяч в полоску и растянулся на подогретой декабрьским солнцем скамейке трейна. Пастор подошёл вплотную и читал всё громче про искажение Адама, про изгнание с Земли, нынешнего нашего Ган-Эдена. Баскетболист лениво оттолкнул ногой пастора, а тот поднял с пола библию и снова подошёл, и ещё наклонился прямо лицом к лицу.
– Не нужна сраная проповедь, засунь в свою Хаву книжку. – Медленно и с приятной улыбкой сказал парень, а потом ударил несколько раз пастора по коленям и задел висок кислотно-зелёным найком. Мы вышли на Canal Street: и проповедник, и баскетболист, и я.
В Chinatown какой-то день мёртвых куриц: всюду лежат тушки, крылья, окорочка, желудки – не очень чистые, но на распродаже. Запах курицы мешается с клубникой . Вот она, в огромных ящиках и в пластиковых пакетиках, такую дают детям к ланчу. Ничего интересного и много-много куриц – на деревянных лотках, на фольге, в клетчатых сумках, на лёгкой наледи асфальта. Ни одного бродяги, они придут потом, подобрать что-то с тротуаров, когда завершится хаос купли-продажи. Говорить было не с кем и я спустилась вниз.
В трейн не сесть. Большая толпа и красная оградная лента.
Был суицид на рельсах.
– Это время такое. – Объясняет офицер-полицейский. – между Ханукой и Christmas. У всех, понимаете, спешка, итоги года, со всех требуют. Не остаётся времени смотреть друг другу в глаза и слушать. Говорят, из-за этого жизнь слабо ощущается, и её не сложно скинуть на рельсы, это всё от того, что выдыхаешься за год.
Офицер устало потирает лоб под козырьком фуражки, а говорит он с таким знанием дела, что все кивают и расходятся.
– Какой он всё-таки был?! – Спрашиваю сквозь всю толпу.
– Имя, вес, аллергия на клубнику – что тебя интересует? – Шутит китаец в соломенной шляпке.
– В чём он был?
– Жёлтая куртка, крутая, но заношенная, и библия лежала рядом.
– Я поняла, баптистская…
Бросаю камеру в такой же жёлтый, местами застиранный и где-то порванный рюкзак. Еду домой – пора ставить Ханукию[11].
[1] Ханука и Рождество празднуются в декабре, часто с разницей всего в несколько дней.
Ханука напоминает евреям о чуде. Второй Храм был захвачен греками на три года, Маккавеи восстали и вытеснили их, однако святыню требовалось очистить. В Храме же нашёлся лишь один кувшин не тронутого греками масла. Ритуальный светильник прогорел на этом масле все восемь дней, пока изготовлялось новое.
[2] Chinatown – район на юге Манхеттена, больше века заселён китайскими иммигрантами. Товары, архитектура, язык- китайские. А люди, люди, как везде- кого только и не встретишь на площадях и в закоулках.
[3] Квотеры – монеты номиналом в двадцать пять центов.
[4] Кроксы – лёгкие ботинки из полимерного материала, иногда прошиваются мехом на холодный сезон.
[5] Coney Island – район на юге Бруклина, проходит вдоль побережья Атлантики.
[6] Редко среди русских эмигрантов можно встретить того, кто вспомнит слово поезд.
[7] 7-Eleven – сеть магазинов магазин быстрых покупок: снэков, готовой еды и напитков. Название было дано по часам работы магазина: c 7 утра до 11 вечера.
[8] Теилим- сборник псалмов Давида. Часто можно встретить в руках пассажиров.
[9] Пардес- 4 уровня понимания. Изначально относится к Торе. Можно переносить и на другие предметы/явления.
[10] Сабвей-метро.
[11] Ханукия – восьмисвечник, зажигаемый в память о днях Ханукального чуда
