Йоффе

Конкурс «Исповедь» №2.  По просьбе автора снимается с конкурса. Как следствие, авторство Tatty раскрываю.
И.Б.

Да, у меня есть бабки. И что? И все. Я одинок. Работа, работа, работа. Переговоры, сделки — Москва – Мюнхен — Париж. Париж –Мюнхен — Москва. М-и-и-у-н-н-н…хен. Спина затекла. Со мной переводчик. Бывший кэгэбист, — «Можно просто Валя». Ему под шестьдесят, закончил школу военных переводчиков. Ни поговорить, ни помолчать с ним: читает всю дорогу английские романы. Пень.
Я еврей. Наполовину. Я всегда этим гордился. Никто меня не обижал, никогда. Друзей раньше много было. Тусовались, у меня хата свободная летом была. Как меня первый раз вырвало — так больше и не пью. В рот не беру.  После армии закончил МАРХИ. И пошло. Карате, у-шу, русский кулачный бой, — все любил, все пробовал. На шпагат? Пжалста! На прямой — да запросто. Класс! Так мочились, треск стоял. Чтоб пятки не разбить тренировались в ботинках, а кто в сапогах. На руках, ногах — щитки. Есть что вспомнить. Трансцендентальная Йога, Буддизм, оккультизм, тантрический секс Аверьянова какого-то, прости Господи, Кастанеда, — какой там план! Торчали все от этих экспериментов — дым стоял над головой. Казалось, вот-вот пойму все — как жить, как самым крутым быть, — не в смысле рожи всем бить, а в смысле «я выше этого». Потом посыпались баксы. Просто поперло бабло.  Мы с братом на уши поставили многих. Он меня, можно сказать, и поднял. Обедали в Пекине, ужинали в «Метле». Слава Богу, что здоровьем я слаб, а то не знаю, где б я был в тот год накопления первичного капитала.
Только стали меня черти донимать. То чудится, что в затылок кто-то дышит, то покажется что-то страшное, прямо из пространства, из воздуха ужас лезет, просто физически. Шерсть дыбом, по всему телу мурахи бегут. А в моей комнате на потолке потолок потемнел сам собой, как бы закоптился. Перетрухнул я, стал таблетки успокоительные жрать пачками, к врачу не пошел.
Потом, как бы,  понял все. Прочитал Евангелие, все четыре. Потом апокрифы. Поучения святых отцов. Вот, помню, очень Блюм мне пошел хорошо, Игнатий Брянчанинов тоже. Крестился. Черти оставили, слава Богу. Каждое воскресенье — в церковь, это святое. Если не на переговорах, конечно. Над нищими уссываюсь. Наглые такие, дашь ему, а он снова вперед забегает, думает, я не запомнил его. Цирк! Мой батюшка, который меня исповедует, говорит, что милостынька должна попотеть, попоте-е-еть в кулачке! А я согласен. Это ж мафия! В МК писали.
Я ведь венчался, да. Сына родили. Посты соблюдаем с Аллочкой. Все четыре. Да я никогда мяса не ел, с тех пор, как начал гербалайф жрать. Фу. В качалку хожу, в » Пенту».  Все у нас есть.
Шофер, няня, хозяйка по дому, повара. Родители пристроены. Чего еще? Книжку бы хорошую, — некогда читать, да и не цепляет. Не весело мне.
Ну почему! Почему, когда меня спросят, а был ли ты счастлив, Евгений Давидович, вспоминается не Париж этот, не свадьба, на которой меня раздуло от аллергии, кстати. Сопли капали на фрак. Фу. А как, например, я залез на дерево, — было мне лет десять, — повис на руках, а ноги-то и соскользни со ствола. И так, и боком пытаюсь, — никак не могу ими зацепиться, чтоб руки-то перехватить поудобнее. И тут я заорал от страха, высота — будь здоров. А внизу ребята бегают, испугались. Вадик носком ботинка показывает — сюда, сюда прыгай! А я и посмотреть вниз не могу, боюсь. Я устал висеть, не выдержал, и  упал. Да так удачно, как будто сам прыгнул. Ни царапины. Только подошвы отбил,  потом неделю ныли. Но из-под яблони домой ушел героем. Все меня зауважали. Говорили: вон Женька пошел, которому не слабо с третьего этажа сигануть. Это ж слава была. Отец перепугался за меня тогда, не ругал. Взял с меня обещание больше не прыгать.
Отец у меня классный был, добрый.
Чертил я курсовую. Давно заполночь перевалило, птички зачирикали за окном. Шик-карно отчертил. Осталось довести только, да обозначения проставить. Отлично! Тут черт меня под локоть и толкни. Пролил тушь. Всю банку. Прям на ватман, на чертеж. А завтра сдавать. Разбудил я отца, сам весь в соплях. Пять часов он спасал меня, бритвой, не дыша, срезал кляксу. Я думал — ну, все. Срезал. Просто ювелирно! На другой день пришел из института, он смотрит на меня, глаза круглые, а я  ему: — Четыре-е-е! Мы как обнимемся! Вспоминаю — прям до слез.
Вот, говорят, евреи не служат в армии, все косят поголовно. Я служил. В Йошкар-Оле. Тоже, кстати, на Й. Совпадение? Ну-ну. Весело было. Молодые все. План чуть все мозги не выдул. Вот где я  впервые увидел педерастов. Тяжелый секс. Ух, мы с Серегой и пиздили их, — ногами. Мужчины!
У нас в части с медперсоналом туго было,  мне приходилось фельдшеру помогать, ну за медсестру. Раз привели одного. Он как раздвинул — мать честная! Не очко, а вилок цветной капусты. Фу! Вот тогда я педиков жалеть стал. Как за любовь страдают! Куда там Родине служить, такой геморроище, он и ходить-то не может, лежит, бедолага, на очке лед подтаивает. Стонет. Фельдшер: «Это ж самострел! Трибунал тебе, гаду, а не свечку с облепихой, поцифист! От слова поц. Поцкудник!»
Этот фельдшер интересный тип был. Фанатик. Научил меня многому. Обожал о медицине поговорить, книжки разные мне давал. С картинками жуткими. Под план — на-а-р-р-мально. «Патологические изменения внутриутробного развития плода», например, или там рожистые воспаления всякие. Интересно. Я хотел было стать медиком, но понял, что не смогу. Одно дело картинки, а в жизни — нет. Страшно и противно. Дембельнулся — на гражданке пригодилась «школа жизни». Фармацевтика, например.  Я и сейчас отлично этот рынок понимаю. Ну и дерьмо в Россию везут! Антибиотики эти.  Так, я о чем? Казалось бы какая гадость вся эта молодость, а вспомнится что-нибудь — хмыкнешь с удовольствием. Весело было.
Жизнь, я считаю, у меня удалась. Почка китайская прижилась. Инересно, кто был этот парень, ну, приговоренный к вышке? Даже помолиться за него как положено не могу, врачебная этика. Бог знает его имя.
Все у меня в порядке, вроде. А как думать начну, рассуждать… Тянет меня за душу одна непонятка. Сомнения мучат. А время идет. Кто объяснит мне, как это: «враги человека — домашние его»? Взять меня, к примеру. Мои домашние кто они? Аллочка с Эдькой что ли мне враги? Или шофер, или няня?  Да я ж без них, как без рук. И им хорошо. Может, перевод неверный? Или вот, в другом месте. «Легче верблюду пройти сквозь  в игольные уши, чем богатому войти в царствие небесное.» Что это? Я что, не плачу налоги? И что считать богатством? По сравнению с Берёзой — так это не деньги. А по Божьим меркам все мы равны, все мы человеки. Быть ближним. Кому? В какой степени? С какой стати? Ближние это, что ли, домашние? Нет, они ж враги спасения. Так подумаешь, крыша едет. Я в грехах каюсь, на храм даю, у взявшего не то чтоб требую назад.
Ну что! Что! Что вы так смотрите на меня!?