Мчатся, облаком одеты;
Видят вечные луга,
Элизей и томной Леты
Усыплённые брега.
Там бессмертье, там забвенье,
Там утехам нет конца.
А. С. Пушкин «Плещут волны Флегетона…»
Из-под снега полезла вся лесная неопрятность – прошлогодние листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки.
Е. Г. Водолазкин «Лавр»
Часть первая
О нет, мы не осмелимся предположить, что царица и в самом деле последовала за ним. Но все-таки с определенного момента историю эту следовало бы называть историей Орфея и Персефоны.
Г. Э. Носсак «Орфей и…»
I
Это было наше первое лето в деревне. Мы поселились у одной из самых могущественных олимпийских богинь – Деметры, научившей первых людей сеять и собирать урожай. Она жила на земле среди своих смертных почитателей, с тех пор как рассталась с единственной дочерью – Персефоной. И вот, после долгой разлуки мать и ребенок наконец воссоединились.
Встреча получилась не из приятных. Обе сильно изменились за прошедшие годы, смотрели друг на друга, словно не узнавая, с подозрением, укором: почему, дескать, не уберегла. Но кого и отчего? Вроде время идет своим чередом: повзрослевшая дочь вышла замуж, обзавелась детьми. Брак удачный и по любви, и особенно по расчету. Муж Аид – из числа главных божеств, родной брат самого Зевса и богат настолько, насколько золотом богата земля. От завеянных песком и пеплом сокровищ древних заброшенных гробниц до оброненной зевакой монеты – все под его рукой. Но, несмотря на имя и состояние, теща его не любила.
Причиной неприязни было похищение невесты – явление в то время обыденное. Но для Деметры кража дочери стала нестерпимым оскорблением. Она-то рассчитывала на красивое свадебное торжество с почестями и цветами, на котором мать заняла бы достойное место. Судьба же распорядилась иначе. Внезапно исчезнувшая, как сквозь землю провалившаяся (что, впрочем, так и было) юная румяная Персефона возвратилась к истосковавшейся матери бледной и хмурой царицей Подземного мира. Румянец спал, лицо превратилось в невыразительную маску, женственную фигуру окутали тяжелые черные и темно-синие одежды, преобразив девичью талию в колонну. Прежняя веселая и взбалмошная Персефона в короткой тунике, часто гулявшая по весенним лугам в окружении нимф или играющая в прятки с крестьянскими девчонками, навсегда пропала. Так после продолжительных поисков, требований справедливости и суда, увенчавшемся отчасти успехом, Деметра получила обратно лишь тень. Но и она вынуждена была отныне проводить не менее полугода в царстве Аида.
Между похищением Персефоны и первым ее посещением родного мира прошли целые десятилетия неурожая и голода, когда Деметра, забыв о своем долге перед людьми, бродила по свету, расспрашивая о дочери.
Мир, кажется, перевернулся вверх дном: земля уподобилась царству мертвых, а в Подземном мире впервые возникла жизнь.
За время, проведенное под землей, у Персефоны родились три дочери: Сцилла, Ехидна и Горгона. Маленькие богини были под стать тому месту, где появились на свет. Хотя света как раз они никакого не увидели. Персефона ужаснулась при первом взгляде на новорожденную Сциллу: безобразное существо, напоминавшее клубок сплетенных змей, совсем не походило на свою прекрасную мать. Зато Аид, напротив, нашел малышку очень симпатичной:
— У нее твои глаза, — умилялся отец. Но несчастная царица видела лишь сотни горящих глаз на извивающихся головах дочери.
— Сколько шей и голов у этого чудовища?! – ужаснулась молодая мать. Аид насчитал тогда около десяти, но по мере взросления Сциллы, их количество увеличивалось. Деметра познакомилась с внучкой, когда у нее уже выросло более тридцати голов.
Средняя и младшая дочери испугали Персефону не меньше. Драконоподобная Ехидна и покрытая чешуей Горгона наводили страх даже на мертвых.
После каждых родов царица впадала в глубокую тоску, вспоминая мать и счастливое детство. Сравнивая потерянную жизнь с нынешней, Персефона не могла сдержать слез. Ее дочери вызывали в ней отвращение и желание отмахнуться от них как от всякого ползучего гада. В детстве богиня не выносила вида лягушек и змей, мечтая, чтобы они навсегда исчезли. А теперь она сама плодит подобных существ и живет в сырой земле.
Только при взгляде на Горгону царица еще сдерживала себя. Младшая дочь более всех ее детей походила на земное создание, человека. Мешали только зеленая кожа, желтые глаза с вытянутыми зрачками и живые локоны, шевелящиеся, словно змеиные хвосты.
— Мои дети – чудовища, — часто вздыхала мать, — годные только на геройские трофеи. Когда-нибудь их всех перебьют Зевсовы отпрыски-полукровки.
Но в глубине души Персефона еще надеялась родить здорового и красивого ребенка, которому можно будет передать семейное мастерство – уход за урожаем и которого было бы не стыдно представить его величественной бабушке и другим олимпийцам.
На поверхности царскую семью приняли с достойными почестями. Оракул правильно истолковала видение, посланное ей Деметрой, и передала новость людям. По случаю прибытия правителей Подземного мира жрецы устроили празднество, на котором участниками мистерий разыгрывались сцены, связанные с мифами о богинях плодородия. Важное место среди них занял эпизод похищения Персефоны. Царственное семейство присутствовало на празднике незримо, и Деметра при каждом появлении человека в образе Аида раздраженно хмыкала, поглядывая на нежеланного зятя. Правитель Подземного мира в ответ пожимал плечами и отворачивался от ряженых, делая вид, что и его разворачивающееся зрелище мало увлекает.
Девочки тоже рвались потанцевать, побегать вместе с украшенными в венки участниками представления, но Персефона и Аид удерживали их, боясь, что дочерей могут обнаружить. Только изредка до собравшейся толпы долетал жуткий лай и рычание. Это Сцилла никак не могла взобраться на материнские колени.
— Ее пора отучать от детских привычек, — объясняла Персефона, скрывая за строгим воспитанием неприязнь к ребенку. – Она распугает весь народ.
— Просто переутомилась за день. Путь на поверхность отнимает много сил даже у меня, — заступился Аид.
— Сцилле не нравится огонь, — перебила взрослых средняя дочь Ехидна. – Глаза болят, если долго смотреть, — девочка и сама щурилась, глядя на праздничные факелы.
— К солнцу привыкнуть будет еще труднее, — вздохнула царица.
— Ничего страшного, все привыкают, — Деметра утешительно посмотрела на дочь с внучкой. – А сколько Сцилле лет? Я думала, она старшая. Сцилла еще не научилась разговаривать?
— Она и не научиться… — снова Ехидна.
— Хватит! – перебила Персефона. – Сцилла вряд ли когда-нибудь заговорит. Посмотри на нее, мама. Она совершенно отличается от нас! Сцилла способна только лаять.
Ехидна и Горгона замерли и опустили глаза, предчувствуя очередную родительскую ссору. Только старшая Сцилла продолжала юлить и возиться в ногах матери, как развеселившийся пес, пытаясь вскарабкаться повыше. Казалось, она и не догадывалась, о чем беседует семья. Продолжая метаться, старшая дочь производила впечатление жалкое и одновременно устрашающее. Даже ее кровным сестрам было не ясно, обладает ли Сцилла разумом или в ней заложены лишь животные инстинкты.
— Довольно! – прервал обсуждение Аид. Он взял старшую дочь на руки и принялся гладить и щекотать маленькое чудовище. Сцилле, по-видимому, нравилось подобное обращение. Она радостно забрыкалась, десятки змей, составляющие ее тело, завозились быстрее, оплетая отцовские руки. – Мы уже обсуждали это с Персефоной, матушка. — От такого обращения Деметра поежилась, как от холода. – Мы считаем, что главное – здоровье. А большего для счастливой жизни и не требуется. – Лицо Персефоны на мгновение потемнело от этих слов.
Наблюдая за танцующими в темноте людьми, богиня представляла, что она еще не покинула границ Подземного царства, и это не живые люди перед ней, а тени, на мгновение выхваченные всполохами факелов. В неровном свете лица празднующих казались бледными, больными. Их вид отталкивал Персефону. Будь она прежней, то непременно разделила бы общее веселье, однако сегодня между людьми и богиней пролегла незримая граница. Их радости мимолетны, и вскоре они вновь встретятся под землей. Мрачные мысли одолевали Персефону. Она и себя начала ощущать смертной. Время не старит богов, но виновница торжества явственно ощущала, что детство и юность навсегда упущены.
Сидя на царском троне, богиня часто глядела на свое отражение в темном Ахероне. Оно как будто выныривало из глубины реки. Спокойные черные воды Ахерона обрамляли ее лицо, словно обсидиановое зеркало. Созерцая собственное отражение, Персефона не узнавала себя. Новое лицо было неотличимо от родного, но выглядело хрупким, увядшим. Вот-вот по гладкой коже поползут морщины, как трещины, а потом отвратительная маска рассыплется и уйдет под воду.
Но трещины не появлялись, и маска не исчезала. Тогда богиня снова и снова вспоминала о том, что старость не наступит, и ей предстоит еще целую вечность провести на ледяном каменном троне, из-за сидения на котором затекали ноги и простужалась спина.
На следующее утро после праздника Персефона поднялась рано и отправилась прогуляться по знакомым местам. Богиня боялась, что они изменились до неузнаваемости, и она почувствует себя чужеземкой в родном краю. Но опасения не подтвердились. Те же рощи, сады, скромные хижины. Персефона пошла по знакомой дороге, где-то неподалеку жила ее смертная подруга. В Подземном мире богиня не встречала ее тени, а значит, она еще жива. Наверное, уже успела найти мужа и родить много детей. Персефона представляла себе статную женщину, вроде своей матери, с охапкой колосьев, а вокруг носится стайка ребятишек. Мать-земля и мать-женщина в расцвете жизненных сил. Деметра умилилась бы, глядя на такую сцену. А Персефона, скорее всего, позавидовала бы. Гуляя, она не хотела возвращаться домой. Вот бы навсегда затеряться среди простых людей. Ведь некоторые из них совершенно неотличимы от богов, и кое-кто из смертных даже удостаивался чести подняться на Олимп. Размышлениям о побеге помешала внезапная встреча.
Из-за молодых ветвей оливы за Персефоной наблюдал каменный идол.
«Его раньше не было. Неужели в нашем краю объявилось новое божество?» — подумала богиня.
Она остановилась, разглядывая незнакомое создание. Искаженное гневом или страхом лицо, разинутая пасть с острыми клыками, сгорбленная болезнью или старостью спина. Плачевный и одновременно пугающий вид. Возможно, одно из низших божеств, ворующее овец по ночам. Интересно, почему Деметра допускает до себя таких соседей? Персефона двинулась дальше, загадочная статуя, сложенная наспех и из дешевого камня, кажется, отвернулась тоже.
А вот и дом подруги! Забыв о неприятной встрече, богиня влетает во двор. Вокруг кипит жизнь, носятся дети, помогая кормить скот. Гостья ищет взглядом счастливую хозяйку, которая с минуты на минуту выйдет из дома, чтобы поприветствовать ее. Но подруга все не показывается. Персефона ищет ее, пытаясь заговорить с кем-нибудь, но богиню не слышат. Видно, новое поколение не знает о Персефоне. После продолжительных поисков она находит в дальнем углу дома старуху, мимо которой уже несколько раз проходила, не замечая ее. Старуха сидела, уткнувший носом в колени и бессмысленно перебирая воздух скрученными пальцами, словно нить. Богиня позвала, и старуха подняла голову. Персефона узнала старую подругу, которая, не потеряв способности общаться с богиней, уже толком не могла разобрать ни божественной, ни человеческой речи. Прожив жизнь, она стала наивнее и беспомощнее ребенка. Обескураженная видом подруги, Персефона предпочла поскорее оставить дом.
Направившись той же дорогой обратно, богиня снова наткнулась на уродливое сооружение. Хранитель дороги как будто сочувственно кивал ей, говоря: а я предупреждал – не ходи. Да, родные пенаты не изменились, отовсюду веяло воспоминаниями, зато настроение стало иным. Новые силы появились в мире или старые переделили власть.
Дома Персефону ждали Аид и дети. Деметре нужно было идти, но она задержалась, чтобы понянчиться с внучками. Бабушку их внешность не отпугнула, как того опасалась мать. Деметра еще застала битву с титанами и навидалась кошмаров пострашнее собственных внучек. Притом она и не ожидала увидеть розово-улыбчивых нимф и наяд, на которых в вопросах красоты и моды равнялась в подростковом возрасте ее дочь. Эти легковесные существа то и дело становились жертвами чьей-нибудь похоти. И у них не было силы или магии в дополнение к их неземному очарованию, чтобы отбиться от преследователя. Все, что они могли, это обратиться в цветок или кустарник, который также можно сорвать или сломать. Как, например, юный Аполлон ощипал свою возлюбленную Дафну, чтобы сплести себе венок в память о ней из ее же листьев. Жуткое было зрелище. Одна лишь красота без брони – это скорее изъян, проклятье, чем везение. Персефона этого не осознавала. Она с детства училась у матери божественному ремеслу плодородия, и сама природа защищала ее.
Столь могущественную преграду могло снести лишь божество первого порядка, входящее в пантеон, пусть и не живущее на Олимпе. Теперь и Персефоне путь туда закрыт. Разве только изредка будут приглашать по особо важным случаям. Не то чтобы пресловутый Олимп был столь привлекательным местом. Бесконечный пир может быстро утомить трезвенника или труженика, к рядам которых относила себя Деметра. И она сама, налюбовавшись на Зевесовы чертоги, выбрала своим окружением людей. Но за ее дочь решение принял случай, в глазах Персефоны наверняка несчастный. И назначил ей даже не землю, полную своего непередаваемого очарования, не зря же самые могущественные боги искали любви у местных красавиц, а мрачное жилище Аида, которое никто и никогда не находил привлекательным.
Ходили, правда, слухи, что Элизиум, область Подземного царства, где обитают тени добродетельных людей, очень похож на землю в летнее время года. Но никто не торопился убедиться в этом лично прежде положенного срока. Деметра тоже ни разу не навестила дочь под землей. Даже любовь к ребенку не могла изгнать из нее врожденного ужаса перед царством мертвых. Единственное, что сумела заставить себя могущественная Деметра – это встретить свою дочь и ее семью у самого входа в подземелье. Но дальше ни шагу. И даже о впечатлениях Персефоны от ее нового дома мать не торопилась расспрашивать.
А возвращаясь к мыслям о внучках, Деметра уже была рада тому, что они просто есть. До вестей о рождении Сциллы она была уверена, что зять бесплоден, как и все другие божества, связанные с убийством или смертью. И насколько знала Деметра, между насильственной замужеством ее дочери и появлением Сциллы прошел не один десяток лет. Так что ее подозрения, возможно, и не безосновательны.
Размышляя над этим вопросом, Деметра качала на коленях Ехидну и Горгону, а Сцилле то и дело бросала палку, которою внучка ловила и приносила обратно.
— Славные девочки, — потрепала она по волосам Горгону. – Есть чем гордиться, — посмотрела богиня в сторону Аида.
Зять сидел под навесом в тени, медленно помахивая травинкой вокруг лица и с подозрением косясь на солнце, будто оно разыскивало улизнувшего из подземелья бога. Здесь на поверхности он не производил впечатления могущественного владыки, каким его принято описывать в мифах, подрастеряв силы при свете дня и на свежем воздухе. Теперь Аид более походил на огромный айсберг, по волшебству перенесшийся в летнюю деревню, и постепенно теряющий холод и тающий.
— Да, — кивнул царь теще. Он следил, как его дочери резвятся на солнце, и радовался, что они унаследовали от матери устойчивость к земному свету. Жаль, только он не мог ее перенять.
— Ты не хочешь со мной разговаривать? – продолжала Деметра. Она-то уж точно не хотела, не забыв насилие над Персефоной. Не дай Зевс свершиться браку, они и вовсе стали бы врагами. Но дело сделано, отныне они – родственники. А усвоенное Деметрой воспитание не разрешало ей презирать родню. Так что сейчас богиня мечтала уже о том, как бы забыть о произошедшем.
— Ты пыталась расстроить наш брак, — напомнил Аид. – И к осени, когда нам пора будет возвращаться, начнешь уговаривать Персефону еще погостить.
— Но она – мой единственный ребенок, ты не забыл?! – наступала теща. – Притом, если бы не твоя выходка, Персефона могла бы постоянно жить со мной на земле, и ее дети тоже.
Собеседник промолчал и оглянулся на дорогу, то ли, чтобы скрыть сердитое выражение лица, то ли, чтобы перевести дух. Пекло, по его мнению, нещадно. Зеленая живая трава, чириканье птиц, жужжание насекомых и голоса крестьян – все настораживало Аида, будоражило ум. После темного и тихого подземелья он ощущал себя посреди идиллической поляны как в центре боевых действий. Неуютно, чуждо, дико и хочется поскорее спуститься домой, забиться под землю. Деметра наблюдала за его беспокойством с некоторым удовольствием. Она принимала его недуг как часть наказания, расплаты за его дурной поступок. Пускай помучается в ожидании Персефоны, тогда узнает, что чувствовала она, бедная мать.
— Ну, не глупи, — пожурила зятя Деметра. – Раз уж свадьба состоялась и родились дети, то мы обязаны помириться. Хотя бы ради наших славных девочек. – Ее слова Аида не расположили, а в некоторой степени сделали только хуже. Но мудрая богиня сразу поняла, почему.
«Нетрудно догадаться, что Персефоне ее с Аидом общие дети не нравятся, — решила Деметра. – Готова поспорить, они не редко ссорились из-за этого. И до сих пор, наверно, продолжают».
— Персефона – молодая мать, — начала она уже вслух. – Многие матери, и не только богини, переживают после первых родов сильную тоску. На них ложится колоссальная ответственность, и они боятся не справиться. А еще грустят о беззаботном детстве, когда…
— Она и после Горгоны месяц проплакала! – оборвал Аид. – А Горгона у нас третья. Не думаю, что и после четвертой дочери положение изменится.
— Персефону пугает внешность девочек, — пустилась в рассуждения богиня. – Поверхностный взгляд свойственен молодежи. А я, будет тебе известно, вполне довольна их обликом. Уверена, они вырастут не слабее титанов. Их уж точно никто не посмеет обидеть или похитить… — вот так, вроде желая подружиться, Деметра снова и снова возвращалась к больной теме. Мысль о свершившемся недалеко от этого луга похищении затягивала, будто водоворот, все попытки новоиспеченных родственников говорить о чем-то другом.
Аид замялся, видно было, что его гложет невысказанная мысль. Деметра невольно затаила дыхание, ожидая, что сейчас произойдет перелом, похититель, возможно, попросит прощения, и семья примирится.
— Все не совсем так… — только и выдавил зять.
Но в следующий миг оба заметили приближающуюся Персефону. Дети, тут же соскочив с коленей бабушки, бросились навстречу. И Персефона, вынужденно замедлив шаг, взяла на руки Горгону, а старшие сестры хватали мать за подол. Аид и Деметра одновременно выдохнули. Больше не было надобности продолжать неприятный диалог. К нему, правда, все равно предстоит вернуться. Но потом. А теперь можно беседовать с Персефоной, которая, как проводник, будет при необходимости передавать мысль от одного к другому, снижая напряжение между ними одним своим присутствием.
Богиня подошла к матери и мужу. У нее был встревоженный вид. После недолгих расспросов Персефона рассказала о жуткой статуе, которая смутила ее, а потом о подруге.
— А что ты хотела, Прося? – всплеснула руками мать. – Прошло не меньше полувека с тех пор, как ты вышла замуж.
— Время слишком быстро летит, — протянула богиня, передавая Горгону мужу.
— Как и прежде, — успокаивала Деметра. – Только вспомни, сколько у тебя было этих земных подружек. Всех лиц не вспомнить. Я тебе еще тогда советовала искать подруг только среди нимф и дриад. Они живут не меньше нас, хоть они и слабее. – Персефону ранило, что мать говорит о ее подругах как о домашних любимцах. – К тому же еще повидаешься с ними на том свете, — заключила Деметра.
— Не получится, — поспорил Аид. – Умершие после того, как выпьют воды из реки Лето, забывают земную жизнь. И уже не узнают даже своих отражений. И беседовать с ними бесполезно, все равно что с младенцем.
— А что за дух поселился здесь? – напомнила Персефона о страшном идоле. – Я никого не почувствовала.
— А, — замялась мать, — это изображение… оно напоминает людям о тебе.
— Обо мне?! Но этот уродец не похож на меня! У меня с рождения культ в твоем храме! И статуя там же.
— Это твой новый облик. Так как ты теперь представительница Подземного мира, то и отношение к тебе людей соответствующее. Царство мертвых наводит ужас, а следовательно, и у тебя должен быть грозный вид.
— Люди боятся меня?!
— Да, но зато еще больше уважают, — пыталась приободрить ее Деметра. – Да и есть ли значение, что они думают. Людей пугает любой случайный шум и шорох. Они такие хрупкие и недолговечные, — богиня долго еще рассуждала о людских недостатках прежде, чем заключить: – Главное, твоя семья тебя очень любит и ценит.
Персефона обвела унылом взглядом свою семью: при неверном закатном свете старшая дочь Сцилла превратилась в копошащийся и рычащий клубок, отдельных змеиных шей и голов уже не различить; Ехидна и Горгона сверкали желтыми глазами; Аид сливался с надвигающейся тенью. Вечер словно медленно снимал чары с ее семьи, расколдовывал любящее семейство в обитателей ночных кошмаров. Персефона оглядела и себя. Бледные, лунные ладони предстали перед глазами. День на юге быстро сдается ночи, будто кто-то гасит светильник. Линии луга, рощи, земли, неба стерлись, глаза видели все хуже. Слепота уже коснулась Деметры, она потерла веки, зевнула и направилась в дом.
— А вы можете переночевать в моем храме, — прибавила она, затворяя дверь. – Хорошей ночи.
Семейство двинулось к храму Деметры и ее дочери Персефоны. О ночлеге Аид с женой договорились, еще собирая вещи перед путешествием. Жить с тещей круглосуточно бог отказался наотрез. Персефона думала, что это обидит мать, но она согласилась без возражений и даже передала через оракула служителям храма, чтобы все подготовили к приему гостей. В своей взаимной неприязни Аид и Деметра понимали друг друга гораздо лучше, чем Персефона – их.
Храм снаружи ничуть не изменился. Те же тонкие легкие, как будто парящие, колонны и невесомая крыша. Внутри чисто, тепло, сухо и пахнет цветами. Во главе постройки, разумеется, величественная статуя Деметры.
— Пальцы, стопы, голова – все на месте! – вздохнул Аид.
— Искусство и красота во всей целостности, — добавила Персефона.
Оба не знали, но уже предчувствовали, что с новым витком времени и эта небесная статуя ляжет в землю.
Осмотрев покои матери, царица захотела посетить собственный храм. Он представлял собой небольшую пристройку к основному массиву здания и жил как бы под его крылом. И вот как раз храм дочери значительно изменился. Стоявшее в нем изваяние Персефоны переодели в тусклые одежды. Сняли прежние украшения с колонн. Зал храма казался от этого бесконечным, словно лишенным границ. Колонны утопали в темноте, и не было больше золотого блеска, вместо него по углам помещения дымились четыре скромных светильника. Храм Персефоны напоминал ограбленную сокровищницу: все подарки и безделушки, накопленные богиней за годы детства и юности, бесследно исчезли. Что ж, это тоже следовало списать на переезд.
Наконец легли спать. Девочек уложили в пристройке, родители расположились в ногах мраморной Деметры. И жена, и муж смотрели наверх, на каменные пальцы и неподвижные складки туники и размышляли: Персефона о том, что мать больше не в силах ее защитить, и ее материнские чувства застыли как это изваяние; Аид – о том, что, будь в статуе хоть частица его тещи, она непременно раздавила бы его. Вот-вот, казалось, двинется правая нога и наступит. Пути к примирению не видно. И муж, и мать Персефоны сильные и властолюбивые божества, и чтобы узнать, кто же все-таки главнее, потребовалась бы еще одна Титаномахия – колоссальное сражение. Но после такой войны мало что останется делить.
Существовал и более волнительный вопрос: кого считает главным сама Персефона? Вот, если бы она выбрала, тогда, вероятно, можно было заключить негласное соглашение. Но Персефона – яблоко раздора – не замечала противостояния в семье или только делала вид.
— А ты не рассказывала матери?.. – нарушил молчание Аид.
— О чем? Я многим с ней делюсь.
Наступила тишина. Царь мертвых уже набрал воздуха, чтобы заговорить, но слова липли к языку. Присутствие при разговоре Деметры, даже ее образа, мешало ему сконцентрироваться. Любое смелое слово остужал стыд.
— Я придумал красивое имя – Омела, — вместо этого сказал Аид.
— Для кого? – вяло поинтересовалась Персефона, глаза у нее смыкались.
— Для девочки, прекрасное имя! – протараторил Аид громче, чем следовало, и смолк, боясь разбудить детей.
В мыслях он ругал себя и, вообще, был собой не доволен. Еще недавно царь видел себя одним из самых могущественных существ космоса. Титул властелина Подземного мира подтверждал его правоту. Только гнетущее одиночество, однообразие и беспробудная обломовщина, когда Аид не знал, чем заняться, помимо того, чем вынужден был заниматься ежедневно, вытолкнули его наверх. А дальше встреча с хвастливой Деметрой, на каждом празднестве и пире похваляющейся своей необыкновенной, прекрасной и послушной дочерью. Дочь и в правду поражала ум и воображение, но оказалась совсем не послушной. Надеясь после свадьбы ощутить себя еще более сильным и богатым, вместо этого бог впервые почувствовал человеческую уязвимость.
С появлением жены, а потом и Сциллы, Ехидны и Горгоны, он внутренне каждый раз дробился, делясь своей жизнью и кровью. А следом пришел и страх за детей, тревога за их будущее. Вместо одного единого могущественного тела, Аид ощущал свое бытие сразу в нескольких более слабых и неумелых существах. Его дух рос вместе с семьей, но одновременно будто истончался.
Он вполне осознал эту перемену вскоре после рождения Сциллы. Ее плаксивый лай во сне представлялся отцу криком боли. Внезапно царь явственно представил, как некий герой, полукровка, разит насмерть его драгоценное дитя. Это был первый кошмарный сон Аида, до женитьбы он спал всегда мирно. Вскочив в ледяном поту, царь мертвых бросился укачивать расплакавшегося младенца.
— У нас нет наследников, — вернула его к реальности жена. Она говорила тихо-тихо, как будто шептала спросонок.
— У нас трое детей! – возмутился Аид. Его громкий шепот ползал по пустому храму как выводок змей или мышей-воровок.
— Они не мальчики и даже не девочки, они – чудовища, — начала старую песню Персефона. – У них, может быть, даже нет сознания, души.
— Ехидна и Горгона отлично мыслят для своих лет.
— А Сцилла? Эта жуткая змеевидная собака? Умнее ли она обыкновенной дворняжки? И почему из моего живота рождаются такие создания?! – Персефона в задумчивости провела рукой от груди до бедер. Ей стала жаль собственной красоты, которая никак не могла воплотиться в ее детях. – Я мечтаю о симпатичном и добром мальчике. Он принес бы мне настоящую радость. – Аида, как правило, выводили из себя все эти грезы о прекрасных румяных наследниках. Сам-то он ясно понимал, что может плодить только мифических чудовищ – другого не дано. И подобные мечты жены воспринимал почти как мечты об измене. – Может, здесь, на поверхности у меня родится здоровый нормальный ребенок? – развивала свою мысль богиня, глядя на пальцы каменной матери.
Аид затосковал. Он ждал Омелу, уже представлял, какой она появится на свет. Наверное, великаншей с чешуйчатой кожей. Видел, как будет качать ее, совсем еще крохотную, на руках. Мысль об этой четвертой, пока не рожденной дочери томила Аида как творческий замысел – художника. И он хотел приступить к его воплощению немедленно. Но слова о «нормальных детях» остужали бога. После них Аид ощущал себя ослабшим, как после длительной болезни, и ни на что не способным. Тело и мысли его обращались в туман и тесто, и он уже мысленно призывал на себя гнев каменной Деметры.
«Вот бы сейчас вбежали дети», — размышлял он. В такие минуты ему было неприятно находиться наедине с женой. Но девочки как назло спали глубоким сном.
Ночь была на середине, когда Персефона внезапно проснулась, будто от раскатов грома. Но странные звуки в ее голове тут же превратились в зловещий старческий голос. Он что-то шептал богине на ухо. Персефона резко обернулась: никого чужого. Рядом спит муж, уткнувшись лицом в подушку, словно прячась. Богиня уже было успокоилась, но голос раздался снова. Наконец стали различимы слова. В них содержалось проклятье, перечисляемые беды и кары, посылаемые на обидчика. Каждую фразу незнакомка, а это был женский голос, завершала именем Персефоны. Она призывала подземную богиню на помощь против своих обидчиков. Персефона была поражена и напугана. Раньше к ней за местью не обращались, а только просили о хорошем урожае. И все люди поэтому казались юной богине хорошими и трудолюбивыми. После замужества, видно, ей придется увидеть их с другой, тайной стороны. Старуха заклинала Персефону, не давая ей уснуть, наказать вороватую невестку или еще кого – богиня старалась пропускать скрипучие фразы мимо ушей. В любом случае она не станет помогать, действовать против людей, забыв добрые детские воспоминания. Вместо этого Персефона закуталась в покрывало с головой и прижала к ушам подушку. Голос как будто стал тише. Но умолк лишь с рассветом.
