Полуночный Леший: Война При ХилТопе (глава 1-5)

ПРЕДИСЛОВИЕ
Война При ХилТопе, цикла романов о Полуночном Лешем является прямым продолжением Выходца из Леса, повествующей о судьбе Алекса в самом начале его пути. Читать Войну При ХилТопе, без прочтения предыдущей части слегка сложно, но возможно. Это произведение — фантастика. Все действия происходят в Краю — мире, где есть две самые главные страны, делящие континент — Валентия на западе и ХилТоп на востоке. Их разделяет Безымянный Лес — мистическое место, что не может сокрушить ни одна из сторон, что соприкасается с ним границами и потому, его игнорируют. В этом мире есть как люди, так и нелюди (эльфы, тифлинги и некоторые другие вымышленные расы, но они в меньшинстве). Главный персонаж — Алекс Мохечхок, является единичным представителем своей расы в этом мире. В связи с непонятными для него обстоятельствами, лишь изредка его людской облик меняется на истинный. В его прошлом, что скрыто от него пеленой амнезии определённо что-то было, что показывает свои корни со временем. В Ником из Ниоткуда, Алекс, под влиянием маски Лесного Буйства и руководством группировки Потерянный День, стал одним из страшнейших нелюдей запада. После событий этого, он вновь остался один, наедине с беспощадными последствиями своих действий.

Глава 1 «Нет солнца над головой»

— Суд обнаружил, что вы причастны более чем к шестнадцати тысячам преступлений по всему континенту. Приоритетно, это личные убийства или приказы, о незаконных казнях. Это более чем шесть тысяч дел. Так же, у вас есть подозрение на хищение краденного, в военных целях, имущества. Более чем три тысячи дел. Терроризм, более чем две тысячи дел. Всё остальное имеет в себе рэкет, продажа оружия и краденых драгоценностей в том числе и другая контрабанда. В вашем личном отношении, некоторые обнаружили ещё случаи каннибализма. Не думаю, что данный вам адвокат может даже попытаться вас оправдать. Знаете, будь моя воля, я бы в вашем случае вернул смертную казнь. К сожалению законы Валентии отказались от таких милосердных, в вашем отношении, мер и худшее, что смог приготовить для вас суд: пожизненное заключение в северной тюрьме-каторге под названием «Чёрное Солнце». Там вы пробудете остаток жизни, а после смерти от естественных факторов, ваше тело будет утилизировано путём кремации на месте. Если у вас есть знакомые или родственники, связываться с вами они права не имеют ни при каких обстоятельствах.

Я ничего не говорил. Да и нечего.

Моя двухметровая фигура с отбритыми волосами, сидела, сгорбившись на скамье подсудимых. Забавно, что меня можно было засадить по этой же статье за то, что я сделал, а не за весь этот огромный список, что на меня повесили. Потерянного Дня больше нет и никого из бывших членов, кроме меня у них нет.

— Приговор приводиться в исполнение и обсуждению более не подлежит.

Стук молотка. Я молчу. Мой адвокат молчит. Толпа свидетелей орёт. Орёт так сильно, что мне кажется как бы этот зал не взорвался. Меня отперли из клетки и вывели под руки.

— Этот засранец не за что зарубил моего брата! Повесьте его!

— Смерть убийце!

— Тишина в зале суда! — объявил судья, но его голос потонул в десятках других. Полиция пыталась установить порядок.

— На костёр его! Он оставил меня без мужа! У меня двое детей ещё, как мне их кормить!?

Это всё — всего лишь моя работа. Я просто делал то, что мне скажут. Но разве это имеет значение? Раздался выстрел. Пуля ударила мне под ноги. Ещё выстрел ушёл ещё куда-то. Выстрел другого калибра, кажется, остановил того, кто решил воспроизвести народную волю.

— Всем разойтись! Суд окончен!

Даже с закованными руками я убиваю людей… Нет-нет, мне это не нравится. Я в ужасе из-за того, какого монстра смог Старатов из меня создать. Хотя тут ещё не понятно, кто именно был причастен… Это мог быть и старик в инвалидной коляске, создавший синдикат. Или мрачный наёмник по имени Призрак (или вернее сказать — без имени совсем). Или быть может, убийцу во мне воспитало Лесное Буйство — костяная маска, что сама призвала меня к себе и никак не хотела отлипать.

А может убийцу из себя, сделал я сам. Бессмысленно винить кого-то в том, кем ты стал. Это не они несут за это ответственность — а ты. Если бы я сопротивлялся маске лучше и не слушал предложения Потерянного Дня, то руки мои были бы чисты.
С другой стороны, когда я очнулся, ничего не помня, у меня просто не было другого выбора. Всех нелюдей сгоняют в лагеря на севере, где те, как в рабстве и тяжело работают за гроши, либо же просто живут за гроши. Нелюдь не может жить честно в южной части Валентии: либо ты побираешься и тебя ссылают, либо ты живёшь убийством и грабежом и полиция боится к тебе притронуться из-за твоих покровителей.
Все три года своей жизни что я помню, жил именно по второму принципу.

Меня вели по коридору не давая куда-либо сойти или даже дёрнуться без предупреждения. На ногах кандалы, на руках цепи с свинцовыми рукавицами. На глазах тряпка. На лице намордник, как для собаки.
В коридоре тоже толпа. Все свидетели, что обязаны были присутствовать на суде, если потребуется в это самое здание суда так и не вмещались. Огромная толпа окружила всё здание центрального суда. Одни, уже предвидя приговор, скандируя мне смерть. Другие же здесь должны находиться просто по закону, который наверное после этого случая немного пересмотрят.

Я постарался отключить мозг. Меня и так доведут. А боль от взглядов, утыканных в меня, я всё же стерплю.

— Да не плетись ты!

Меня неприятно ткнули дубинкой меж лопаток, подталкивая. Я многое отдам, чтоб прямо сейчас провалиться сквозь землю. Может умереть. Исчезнуть и забыть обо всём этом.
Меня вывели на улицу, где целая толпа скандировала «Собаке — собачья смерть!». Собаке… Я не собака, ягнята. Я волк. Большой, страшный и которого взяла только стихия, а не ловчие. Очень неприятно, когда твою судьбу решают те, кто тебя не побеждал, а просто пришёл на готовенькое.

— Не сопротивляйся!

Один из охранников, словно не с того, ни с сего, ударил меня електрошоком между лопаток на потеху толпе. Я задёргался в судорогах и меня втолкнули в тёмный автозак.

— Ударьте его ещё раз шокером. Для профилактики.

Это сказал кто-то молодой, сидящий уже там.

— Нет, стой! — вскрикнул я, но меня ударили электрошокером в грудь и я снова задёргался. После, когда я отходил от шока, меня усадили на скамью и закрепили рукавицы над моей головой, чтоб я никуда от лавки не дёрнулся.

— Снимите с него повязку.

— Это перечит правилам безопасности.

— Да ну? Неужели вы думаете, что после разряда он куда-то денется? — усмехнулся он.

— Не будьте опрометчивы, агент.

— Снимайте повязку.

Мне развязали глаза и я, проморгался от омерзительного солевого раствора, что по слухам должен был пресекать мою телепортацию. Передо мной, на противоположной лавке сидел парень лет 20ти. Гладко выбритый с короткими чёрными волосами и белоснежной улыбкой правительственного воротничка.

— Алекс Мохечхок, а я всё думал, умру ли я, когда вас увижу. Я ваш агент. Агент Джеймс. Я слежу и привожу в исполнение все задумки совета ВГО в вашем отношении. Просто хочу предупредить что любой шум с вашей стороны. Любые ненужные слова и глупые вопросы мешают нашей работе. Если вы мешаете нашей работе, ваша судьба становиться хуже. Это ведь ясно? — Я молча кивнул, оскалив острые зубы сквозь маску и смотря на него. — …У вас и правда крайне страшный взгляд. Что-ж, вяжите ему обратно повязку. Я увидел всё что хотел.

И мне снова завязали глаза отвратительной солёной тряпкой от которой снова всё начало чесаться и словно бы гореть. Так пришлось провести наверное несколько часов, прежде чем автозак остановился. После, мы двинулись снова и прошло ещё часа два, пусть и с одной незначительной остановкой где-то в лесу, прежде чем мы наконец приехали на место.

В отличии от предыдущей остановки мне не стали развязывать глаза. Просто вывели на улицу и как следует обработали меня, связанного, дубинками. Я уткнулся носом в траву всего на секунду и почувствовал во мне силу, пока мне наминали бока, плечи и порой били на голове.
Когда сознание почти затухло, мне расцепили руки.

— Вот он, твой шанс. Они сзади тебя. Впусти меня в свой разум и никогда больше не познай цепей. Дай мне стать твоим лицом. Попроси меня об этом.

Нет. Принять в себя Лесное Буйство, это значит нацепить на свою личность неснимаемые оковы. Я отказываюсь быть рабом собственного разума… Цена за избавление здесь куда дешевле чем расплата.

— …Плохой выбор, Мохечхок.

Меня поместили на холодную медицинскую каталку и я понял, что больше не нахожусь на свежем воздухе. Сознание потемнело и очнулся я только на этой, почти ржавой, гремящей штуке. Вокруг был сухой, стерильный воздух с примесями всяких лекарственных препаратов.

— к… Куда вы меня притащили? — спросил я, вымотано, выдохнув.

— Молчать. — пригрозил мне охранник, что катил меня. Меня прямо на ходу . Соляной раствор затекал за веки, в глаза, вызывая боль и дикое раздражение. Стояло ощущение, словно глаза запеклись от жара, пока всё остальное оставалось хладным, как воздух вокруг.

Меня притащили куда-то и снова избили дубинками до полусмерти, пока сознание не затухло. Когда я пришёл в себя, понял, что полностью гол. Совершенно. Я растянут в виде буквы «Х». Руки в цепях и рукавицах. Ноги в цепях. На шее ошейник, что жжётся, словно там маленькие чёрточки из раскалённого железа.
С меня, так же, сняли намордник… Старатов был прав. Я сейчас как собачонка. Двинуться не могу, могу только зло клацать зубами. Хоть это оставили… Могу просто безвольно повиснуть на цепях и это вся моя воля.
Зато «крест» мне оказался не мал. Всё ещё ужасно, но могло быть хуже. Во всяком случае я стою на ступнях, а не на коленях. И наконец у меня на глазах не было этой ужасной тряпки.

В комнату вошёл «правительственный воротничок» и какая-то девушка лет уже тридцати на вид. У неё был докторский халат, огненно-рыжие волосы, собранные в шишку на затылке. У неё были бегающие изумрудные глаза, скрытые за прямоугольными очками и бежевая кожа. Под халатом у неё была чёрная рубашка с галстуком и брюки с туфлями.

— Доктор Хатсон, ваша большая лабораторная крыса. Сильная, выносливая и судя по отчёту, что был предоставлен нам анонимными лицами, устойчивый к ядам и токсинам, нелюдь. Каждый месяц мы отправляем вам ингредиенты, каждый месяц вы отправляете нам отчёты. Пока Мохечхок страдает за свои преступления, вы не только утоляйте свои статистические наклонности, но ещё и работайте на провительство, приводя в исполнение приговор. К слову, остальные ваши обязанности. — Агент сунул в руки рыжей папку с документами и отдав честь, поспешил радостно выдвориться из комнаты, где кроме «меня» стояли ещё некоторые столешницы и медицинские шкафы.

Хатсон открыла дело и посмотрев на меня, сказала:

— Что-ж, полагаю мы здесь вместе спрятаны. Я Ники. А вы Алекс, теперь мой подопытный. Уверена, эта вечность пролетит незаметно для нас двоих.

— Как скажете «док».

— Обязана сообщить: мне позволили делать с вами всё в рамках проекта. Я прямо сейчас могу застрелить вас или ударить несколько раз ножом. Единственное, что меня от этого удерживает — после этого я просто продолжу отсиживать свои девяносто лет заключения. Каждые двадцать четыре часа, которые я провожу с вами в моём сроке засчитываются в десятикратном размере. Если вы попытаетесь отсюда сбежать, а я вас остановлю, меня сразу отпустят. Не думаю что вы выдержите целый барабан разрывных патрон, верно?

Она достала из кармана револьвер и небрежным движением крутанула в нём барабан.

— Напрасно хвастаетесь силами, док… — сказал я, покачав головой. — Лучше дайте мне воды и тогда уверен, мы подружимся.

— Я подумаю. — улыбнулась она тонкими, ненакрашенными губами.

***

Мои дни пошли. Всё происходило по расписанию и стало пыткой с первого дня. Один раз в день в мою комнату приходила Хатсон. Сначала она ставила мне питательную капельницу, что не утоляла зуда в зубах и во рту всё ещё было сухо, зато организм получал все нужные питательные вещества.
Даже если бы я опустил руки и захотел просто отключиться от этого мира — может объявить голодовку или какой-то другой вид протеста, ничто бы не изменилось. Если бы я пытался сопротивляться и как-то вырвать своё изнемождённое тело из металлических цепей без телекинеза, ничего бы не вышло. Меня бы ударила током, система защиты и после, пришла бы Хатсон и ввела дозу яда. Это ловушка. Это всё большая, бесконечная ловушка. Когда я открываю глаза, ничего не меняется, кроме расположения некоторых приборов. Это единственное моё развлечение — думать как и что делала Хатсон в этой комнате, пока я был в отключке.
Но дозировку яда я никогда не пропускал — ей доставляло удовольствие, чтоб я это прочувствовал полностью в сознании. Меня часто било из стороны в сторону и дёргало. От самых смертельных и мгновенных ядов я всего лишь блевал и плевался собственной взбитой слюной. Может дёргался в конвульсиях из-за чего меня било током и становилось ещё хуже.

Порой становилось совсем худо. Пара минут агонии, заменяли мне целую бесконечность, а когда всё кончалось, я мог слышать только бешенный стук собственного сердца и тяжёлую отдышку. Обливаясь потом, я извергал из себя остатки воды организма и физраствора и молил в этот момент только об одном.

Об избавлении.

Я был удивлён, что ещё не умер. Если я способен выжить после стольких ударов тока, блюя себе под ноги солевым раствором, вместо еды и воды и моё сердце ещё не разорвалось — то что вообще способно убить меня? Что способно добить меня окончательно? Что наконец избавит меня от этих мучений?

Этот вопрос приходит раз за разом, когда ток уже перестаёт меня колотить. Когда я стою, оглохший и ослепший от боли и напряжения. Уж не хочу говорить в каком уровне чистоты — всё равно в обязанности доктора идёт поддерживание меня в чистоте.

Я вижу как она меняется. Сначала всё было очень официально. Я знал точно через сколько она придёт. Она обращалась вежливо, соблюдая все традиции и формы. Приходила всегда бодрая, прилизанная, вовремя. Сейчас же, когда я потерял даже приблизительный счёт времени (а это было одним из немногих развлечений), постоянно видел её несколько другой. Небрежно затянутые волосы, распахнутый докторский халат, который натягивался по привычке. Частенько она приходила очень сонная. Настолько, что я сам научился просыпаться по её будильнику, который стоял где-то далеко, судя по звукам, что еле-еле доносились и леденили мне душу, знамением скорой пытки.

С другой стороны, кроме пыток у нас с Хатсон были и другие занятия. Например, есть такая игра «облей лешего из ледяного шланга» (хотя мне кажется на меня можно было бы немного тёплой воды потратить. Не обеднели бы.) или «потри лешего жёстким ежом на палке». Можно ещё в это время пригрозить не отключать систему защиты и ударить лешего током, пока он весь в воде.

И вот сейчас она входит в эту комнату. На ногах мягкие белые тапочки в руках кружка кофе. Чёрного, как сама смерть.

— Доброе утро-день-вечер, мой дорогой. Как спалось? — Я уставший и я ничего не чувствую кроме лёгкого покалывания в шее. От вчерашней пытки я уже более-менее отошёл и сейчас должно быть время новой. — Что такое, язык проглотили?

Хатсон улыбается, отпивая от кружки. Сколько я уже здесь? Отличный вопрос. Она смотрит, зная, что я потерял счёт дням и схожу от этого с ума. Мне порой кажется, что она знает всё обо мне… Знает что я чувствую. Что в другой комнате у неё есть машина, читающие мои болезненные мысли. Что позволяет ей играть на струнах моего рассудка — души у меня уже не осталось, во всяком случае я перестал чувствовать, что она у меня хоть когда-то была. Перестал чувствовать себя живым — только существующим.

— …всё в порядке. Буду признателен, если вы просто дадите мне воды и уйдёте.

— Хм, что-ж… — она взяла шланг с водой и включила воду. Близко подходить ко мне конечно же боялась: может я с цепей сорвусь. Холодная, прочная струя ударила мне в грудь и прошлась по всему, кроме лица. Я понимал что она хочет сделать. Даже ожидал этого. И теперь, трясясь и треся цепями, я смотрел на неё, скаля зубы с опухшими дёснами. — Вижу, вы очень злы. Что-ж, тогда я дам вам обсохнуть. Приду через полчаса, мы проведём курс нашего «лечения».

Она отложила зелёный шланг в сторону и покачав головой, отправилась обратно к себе, оставив мне немного времени на передышку. Ещё один элемент страдания — что тебе просто не о чём думать в это время. Здесь ты перестаёшь получать информацию из внешнего мира и единственное, что тебе остаётся: фантазировать её.
По правде говоря я представлял себе другие миры чтоб хоть как-то отвлечься от настоящего, где я, как животное, закован в цепи и стою без одежды. Бессильный и сломленный. Я представляю бесконечные просторы, где нет людей. Где от них осталось лишь единственное, в чём они были хорошо — их архитектура и книжные знания. Я мечтал бы оказаться в этом месте и мысленно, жил в нём. Представлял себе каждодневную рутину.
Заготовку дров на зиму, под жарким, пекущим солнцем. Постройка забора. Шершавые брёвна и доски, которые от летнего солнца становятся очень и очень тёплыми.

Земля. Земля это вовсе отдельный разговор. Мягкая, зелёная, радующая глаз, трава. Это ощущение, когда ты снимаешь ботинки, что для тебя как оковы и голыми ступнями пробегаешь по земле. Чувство, словно ты роднишься с землёй: пускаешь невидимые корни своими ногами. Садишься где-нибудь отдохнуть и чувствуешь, что ты — дома. Что ты пришёл. Что больше ничто тебя не беспокоит и что теперь ты получишь заслуженный отдых.

— Так, время вышло.

Есть слова, что заставляют твоё сердце покрываться коркой чужеродного льда в один момент. Эти слова оставляют противное чувство внутреннего ужаса от происходящего.

Хатсон постучала пальцем по большому стеклянному шприцу и проверила его работу. Она уже набрала внутрь бесцветной, мутной жидкости. Небрежно поправила волосы и очки, подошла ко мне, удерживая в своей небольшой бледной руке инъектор угрожающего вида.
Готовиться к этому бесполезно. Ты не сможешь сопротивляться — будет больней. Ты не сможешь это просто игнорировать, сколько раз бы на тебе это не испытывали — твой организм просто бунтует и перестаёт слушаться. Ты дёргаешься, испытывая боль, не в силах остановиться.
Она взяла ватку и смочив её, как следует натёрла мою вену. Неприятное чувство. Я сам не могу коснуться части своего же тела. Ничем и никакой. У неё холодные, сухие руки, смачивающие мою кожу на вене.

Я задержал дыхание и закрыв глаза, прочувствовал как мою вену протыкает игла шприца и начинает немедленно накачивать жидкостью, что вместе с кровью толкается дальше. Она сильно жжётся и моя голова начинает кружиться. К горлу подступает ком. Создаётся впечатление, что звуки доходят до меня с задержкой. В глазах мутнеет, а в горле появляется неприятный привкус гнилого, сухого и тёртого имбиря, которым очень тщательно покрыли всё внутреннее пространство и от которого хочется немедленно избавится. Смерть. Смерть прошу, приди сейчас. Отстань от меня наконец.

— Это так называемая «сыворотка правды» доктора Вальтерштейна. Ниямийского гражданина, давно покойного. Она стала одним из неприятнейших и недейственных ядов. В малых дозах, многие люди перемешивали её компоненты с героином. Это произвело на свед наркотик под названием «кольцо пяти звёзд». Забавное название, не правда ли? Если честно я не знаю какой горе поэт это придумал.

Её голос расплывался в голове. Мои глаза обессиленно опускались и я пытался их чрезмерно усиленно поднять, словно от этого что-то зависело. Вместо этого я чувствовал, как они закатываются. Это ведь всё не то, что я пытаюсь сделать!
Почему я не могу сейчас просто «уснуть»? Перестать уже чувствовать всё это. Просто отправить своё сознание по течению. Смериться со скверной в своём организме. Принять её как должное.

Хоть как-то избавиться от страданий.

Меня вырвало и я повис на цепях, не в силах держаться. Вырвало ещё раз и глотку мою обожгло желудочной массой.

— Эх, каждый раз смотрю на вас и сожалею. Мне определённо нужен помощник, чтоб за вами подтирать. Тогда я точно от работы буду получать лишь удовольствие.

***

Астрид. Милая Астрид… У меня много времени, чтоб вспомнить все наши с тобой моменты. Возможно Призрак был прав по поводу тебя. Быть может, ты и не стоила всего этого… Возможно всё, что я чувствовал к тебе, лишь излишек отсутствия опыта.
Ты сама спровоцировала синдикат. Ты, не сказав ничего мне, собрала деньги, что тебе не принадлежали. Не Старатов поднял восстание — ты сама его спровоцировала…
Но знаешь, я не держу на тебя зла. Да, ты совершила ошибку — но бремя разума в том, что ошибки совершаются. Ты хотела счастья, потому не подумала. Просто план провалился и всё тут.
Даже не смотря на то, что из-за этого мне пришлось самому расхлёбывать всю кашу. Что весь синдикат умер. Что на моих руках оказалось ещё больше крови… Я не держу на тебя зла.

Мы все делаем ошибки. Мы все должны за них нести наказание. Было бы кощунством, когда после твоей смерти в истерике, я бы ещё сказал, что ты была плохим человеком. Нет. Человеком ты была одним из лучших на моей памяти. Просто сейчас я в этой ситуации из-за того, что ты не дала мне раскроить себе же голову о прутья. Ты, в моей голове, умоляла чтоб я остановился. И я послушал. Я отпустил тебя и больше стараюсь не вспоминать. Хочу просто жить дальше — как ты и сказала мне.

Вместе с тобой я вспоминаю всех людей и нелюдей, что встретил до того, как попал в этот комплекс, ставший мне тюрьмой. Я вспоминаю Уила. Наверное, даже чаще, чем других. Думаю о том, как он там, за этими стенами? Жив ли?
Как поживает его сестра — Молли? Здравствует ли в своём баре с названием, что я уже позабыл?

Где есть Призрак? Человек, с таким множеством имён, что ему роднее стало нарицательное прозвище. Куда ты исчез, когда ушёл из синдиката? Каковы стали твои пути? Что за цель ведёт тебя теперь? Уж если деньги — то почему ты не остался в Синдикате? Ушёл ли ты на покой в свои сорок или сколько тебе уже, человек без имени и лица? Где ты теперь Джек, Сэм, Билл, Джон? Где ты, Смит, Гринн, Джонсон и Браун?… Думаю, теперь уже я никогда этого не узнаю.

Кого же я ещё помню? Я судорожно пытаюсь выловит хоть ещё один образ. Ещё одно лицо знакомого человека или нелюдя… И ничего. В голову приходят только обломки зеркала в которое смотрели тысячи лиц и никого более более-менее цельного? В своих рукавицах я сжимаю пальцы, через нос вдыхая стылый воздух подземного комплекса. Я чувствую как вся эта порода сверху давит на меня. Как земля сотрясается за этими стенами. Легко. Почти незримо и нечувствительно подвергается изменениями… Конечно быть может я это придумал. В последнее время не могу быть ни в чём до конца уверен.

Порой мне приходят в голову мысли о том, насколько я никчёмен. Насколько я был жалок, даже в образе Полуночного. Существа, что посеял хаус и страх по всему континенту. Что стал символом «нелюдской угрозы». Из-за которого умерли тысячи и миллионы оказались запуганы… Как всё же ментально я был слаб. Мной вертели, а я, видно и рад был этому. Не мог сам остановиться и послушать себя. Конечно же легче было слушать других. Мне показывали на жертву пальцем, а я, «лучший работник с основания», рубил их головы с отличительным усердием не задавая вопросов. Оружие. Я был не умнее топора, которым ломал черепа. Моё тело — лишь оружие, что нужно взять в руки и тогда оно станет опасным. Автомат не может стрелять сам по себе. Автоматы так не работают. Я сам по другому не работаю. Я не стреляю, если кто-то не возьмёт меня в руки и не укажет что делать.

Впервые это была маска Буйства. Она использовала мой разум и тело, ведь сама не способна на действия. После, когда я попал в синдикат, то был Старатов. Он направил силу меня и Лесного Буйства в нужное по его мнению, русло и превратил кровавый поток в денежную реку… И вот, когда Астрид умерла и я остался один, вне синдиката, Лесное Буйство использовало мою ярость, чтоб снова лить бессмысленную кровь. Старатов был прав всё это время — я мог просто забыть и жить дальше. Но автомат не может перестать стрелять против своей воли. Он не может заклинить по желанию… Но говорить, что меня использовали и это не я убил старика в инвалидном кресле, попивающего брильянтовую Ниямийскую выпивку — глупо. Я убил его. Я хотел убить его. Хотел и сделал. Будь это только желание Маски, никто бы не ушёл живым… Но остатки синдиката, Уил и ВГО, что пришли на дым к пожару, всё ещё дышат. И это подтверждения того, что в эту ночь именно я стоял у руля. Я преодолел только тех, кто стоял у меня на пути и никого больше.

Сделал ли я правильный выбор? Где я совершил ошибку, что привела меня сюда? Когда я пошёл убирать с истории Старатова? Когда не передумал, хотя Нум дал мне этот шанс? Когда связался с Астрид? Может ещё раньше — когда взял маску? …Чего сокрушаться теперь. Здесь в цепях я больше не могу совершать ошибок. Можно сказать, общество наказало меня и уберегла от ещё больших проступков.
Смешно об этом думать. Ещё смешней мне будет через пару лет в этих неменяющихся стенах, когда шарики за ролики зайдут совсем далеко и я не смогу даже отстраниться от всей этой суеты. Когда мне будет легче полюбить боль, чем сопротивляться ей. Когда организм с радостью впустит в себя скверну яда и будет видеть священный смысл в каждой секунде боли. Когда я перестану называть себя собой — быть может тогда меня настигнет освобождение… Но пока я слышу этот голос, что ввергает меня во внутренний ужас:

— Доброе утро-день-вечер мой дорогой. Как вы сегодня?

Глава 2 «Потерянный во времени»

Почему вы оставили меня? Все те, кто называли себя, моими друзьями? Где вы теперь? Куда ты делась — маска, мечтающая всю жизнь разумную отправить в озеро, полное крови? Где ты теперь?… Не то, чтобы я очень хотел слышать твой голос конечно, даже спустя столько времени.
Где ты — Нум? Где ты, большая, гордая сова? Почему ты называла меня своим другом, а теперь бросила на произвол времени? Неужели нет ничего, что помогло бы тебе меня освободить? Неужели ты поставил на мне камень памяти, большой соватый? Иль совсем меня забыл? Почему я нахожусь здесь столько, что мне начинает казаться, как вся моя жизнь за этими стенами становиться настолько ничтожной, что начинаю её и вовсе забывать? Ещё немного и кажется жизнь в этом подземелье станет самой большей частью моей общей жизни.

И ты, пернатый, не представляешь насколько это ужасно. Прожить жизнь, где большая часть — одна и та же комната. Где ничего не меняется. Где каждый день по расписанию тебе дают боль в чистом её виде, а ты молишь, чтоб сдохнуть от неё поскорей в один день. И они думают об этом, пытаясь рассчитать верный тип этой боли. Чтоб убить тебя.

Весь мир уже считает меня мёртвым. Иногда меня тешила мысль, что если я такой злой-злой и ужасный злодей, устрашивший весь мир своими клыками, то они возрадуются, когда я умру. Что в этот момент все будут счастливы… Но я ошибался. Это была забавная мысль, но я ошибался. Они всё ещё хотят меня убить, но если достигнут своей цели вместо праздника будет лишь незаинтересованное покачивание головой и слова, навроде «что-ж, рано или поздно это должно было произойти. Ты свободна Хатсон. Одной нашей проблемой меньше.»

Но пока что рыжеволосая доктор держит мои волосы рукой, а электронной машинкой для бритья убирает с лица месячную щетину. Да. Я начинаю отсчитывать месяцы по периодам стрижки. Если у меня отросла полная борода, которую стоило бы расчёсывать хотя бы рукой — значит месяц уже кончается… Так я уже насчитал где-то девяносто три стрижки и до сих пор, кажется, не сбился со счёту, хотя готов поклясться, что где-то мог и ошибиться.

— …Порой удивляюсь как ваш организм ещё не стал отращивать волосы на спине. Вы и так весь мохнатый, даже не смотря на такие изнурительные условия. Действительно, развиваться больше некуда, хоть лишай не отращиваете… Хотя, в этом месяце я всё ещё не смотрела у тебя за ушами. — сказала она более тихо, сойдя с «вы» до «ты».

Хатсон здесь заключённый чуть меньше чем я. Она очень и очень давно не видела солнца. Она болезненно-белая. Мы оба такие. Только я сижу на витаминах систематически (они мне положены), а Хатсон порой забывает вовремя уснуть, чтоб проснуться по расписанию и не упасть спать вновь.
Как человека я её не люблю — может даже ненавижу всем сердцем и душой… И искренне не понимаю. С одной стороны, мы полны обоюдной злобы.

А с другой, у меня нет права на подстриженную бороду. А она сейчас сбривает мои космы машинкой и неумело, но как может, ровняет волосы, чтоб они не налезали на глаза. И я не помню, чтоб это входило в её обязанности.

— Сегодня будем читать? Мне новую стопку привезли сегодня утром, может там есть что-то хорошее.

И это. И это тоже. Она травит меня ядом с большим удовольствием. Она наслаждается моей болью. Всё хорошее, казалось бы, она делает только из-за указов… С другой стороны, мы уже, наверное года два, вместе читаем книги. Во всяком случае она читает, а я слушаю, если яд на меня воздействовал не так страшно. Иногда такое бывает, когда присылают слабый образец от которого я не теряю сознания на долгое время.
В основном она читала мне детективы, а сама брала излюбленную бульварную романтику и часто начинала её со мной обсуждать. Она вся похожа и единственное что мне оставалось, молчать, кивать головой и говорить «ах что он за урод, так с ней поступить?». Нам двоим для понимания друг-друга этого было вполне достаточно.

И ведь это общение, достойное как минимум хороших знакомых. Но я не могу сказать что наши отношения положительны — каждый день, я словно попадаю в параллельную реальность, где Хатсон, вместо того, чтоб пытать меня вне программы, наоборот старается облегчить моё существование в этой ситуации, а я, насмотревшись на первую, отношусь к ней так же.

— Ваша доза витамин на сегодня. — сказала она, достав одноразовый инъектор и впрыснув его содержимое мне под кожу в течении пары секунд. Кормить меня всё же опасно: острые, твёрдые и нечувствительные зубы спокойно дробят кости, чтоб унять зуд. Уже молчу о том, что я могу заживо без проблем поедать людей, отрывая от них части. Только самый храбрый и глупый положит голову в пасть к голодному, злому льву. Только самый храбрый и глупый встанет прямо перед полуночным лешим настолько близко, чтоб заглянуть ему глубоко-глубоко в глаза, даже если он в цепях. Забавно конечно, что в отличии от ядов, инъектор витаминок небольшой, пластмассовый. Работает быстро, безболезненно, быстро. А шприц, что Хатсон использует для пытки медленный. Тяжёлый. Из стекла и железа. С такой длинной иглой и двумя кольцами для напора пальцев.
От него на руках, бёдрах и шее страшный кровавые подтёки. В некоторые места из-за него нельзя проводить инъекции — кожа и вены вспухшие. Вся кровь там свернулась, отчаянно сопротивляясь инъекции и пытаясь от неё защититься. Теперь, чтоб не протыкать иглой мясо и ещё больше уродоваться, Хатсон стала использовать скальпель и совершать мне кровопускание и только после, проводить инъекцию. Такие маленькие ранки лешенский организм быстро затягивал и уже на следующий день я был готов к новой маленькой ранке для инъекции.

Меня начало покидать зрение.

Это произошло внезапно, без предпосылок. Просто в один день я разомкнул глаза и понял, что совсем ничего не вижу, а размеренными движениями руки с салфеткой, Хатсон вытирает с моих щёк слизь и непонимающе бормочет.

Иногда лешим надо впадать в спячку. Забраться в укромное местечко и отключиться на на неделю. Стать просто живыми развалинами и дать своему организму время на обновление. Страж не должен становиться с возрастом слабее — только сильнее. Иначе это не страж. Это обыватель. Лешие всегда были стражами.

Эта мысль поселилась в голове, словно её туда впихнул кто-то извне. Я и сам заметил, что стал впадать в сон почти моментально. Только-только оправился от яду и сразу провалился в сон. Если меня и будили, всё ещё я чувствовал себя убито и сонно. Невидящие глаза просто не открывались. Я мог только вяло шевелить ртом и молить отстать от меня и дать отдохнуть ещё немного.
Впрочем, кажется, Хатсон поняла меня. Быть может мне просто кажется, что она некоторые дни даёт мне передохнуть, пока я в состоянии восстановления, а возможно я просто перестал чувствовать вкалываемые яды. Зато я просыпаюсь и чувствую у себя новые ранки на руках и как уменьшаются во мне силы… Она сливает с меня кровь? Неужели она сливает с меня кровь? Зачем? Если меня надо убить, есть и другие способы, почему именно слив крови?
Но пока я не получал ответа на этот вопрос. Я продолжал невидяще сидеть и смеяться над своей судьбой. Оказывается есть ситуация ещё более беспомощная, чем «сидеть и смотреть на одну и ту же комнату». Можно просто сидеть в одной и той же комнате и даже не смотреть. Как забавны мои мысли — а жизни меня здесь никто не лишит раньше времени? Уж если так, я хотел бы побыстрее уже избавиться от ежедневных страданий.

Но вот, спустя какое-то время я смог разлепить глаза. Сначала я сам себе не поверил — снова видеть свет, после недель тьмы, пускай даже такой размытый и нечёткий. Зрение и правда покинуло меня, сначала с концами, оставив только темноту, а теперь я хоть мог различать свет. Мои глаза снова формировались и начали распознавать сначала свет. В этот день я стал спать меньше и опыты продолжились с прежней регулярностью.

— У вас… Серьёзные изменения, я так посмотрю.

Чтоб разглядеть моё новое «лицо», Хатсон пришлось вооружиться карманным фонариком. Впрочем, разглядывала она его долго, неприятно слепя фонариком, с большим интересом, а я не понимал что не так. Зеркало она так и не дала. Что такого интересного стало во мне — осталось только гадать. Когда зрение вернулось мне в полной мере, ежедневный осмотр глаз окончился.

— …Что там?

— Ни-че-го такого… Хотя, это очень интересно. — улыбнулась Хатсон, когда я её спрашивал по поводу глаз. — Но я вам не расскажу.

— И почему же?

— Не хочу и не расскажу.

Тебе принципиально надо дать мне столько боли и неприязни к тебе, как к человеку, верно? Но вот, ты набрала в пузырёк должную дозу. Его ты введёшь мне через капельницу, что подключена к моему носу и выходит насквозь, потому что прошлую, оральную, я перекусил в ту же секунду как она была вставлена… Если бы знал к каким ощущением приведёт ввод яда через нос, потерпел бы.
Ты подходишь ближе, снимаешь пакет для раствора и переподключаешь его на носовой канал. Очень неприятно дёргается трубка в носу, вызывая болезненные ощущения. Теперь я чувствую как яд, под напором, начинает литься. Его немного, он попадает в меня буквально парой тройкой капель напрямую. Я чувствую как он проходит по трубке внутрь и в миг меня начинает тошнить. Организм начинает неприязненно реагировать на яд… Я начинаю слышать как стучат мои виски.
В голове начинает мутнеть свинцовое облако. Тяжёлое, поглощающее все мои мысли. Хатсон что-то говорит, но я даже представить не могу что это. Слышу всё очень-очень глухо и через секунды сразу же забываю.

Меня тошнит. Я не могу держать это в себе, потому вода и обжигающая глотку, желоч, выходят сразу же, порывами. Организм думает что отравлен чем-то, потому так происходит.

Но вот, мне уже становится лучше. Жутко болит живот и всё рядом с ним, но сознание уже выбралось из тяжёлого тумана и я вновь стал всё видеть и слышать явно. Хатсон настраивала струю шланга, чтоб ополоснуть меня и внимательно смотрела то на меня, то в один из верхних углов, на статичную камеру. Забавно, но этот квадратик глянцево-чёрного стекла (или что это вообще такое?), встроенный в белый прямоугольник, единственная ниточка, соединяющая мир вне этих стен со мной.
Одним движением Хатсон поворачивает кран и мне в лицо бьёт тугая струя холодной воды и проходит сверху донизу. Я держусь, стараясь не дёргаться, чтоб не задействовать механизм по самозащите. По правде говоря у меня давно уже не хватает сил чтоб как следует потянуть на себя цепь до упора. У меня вообще редко находятся силы держать голову прямо. Все мышцы обмякли. Стыдно признаваться — сначала появился живот, а после, всё как-то чрезмерно втянулось внутрь, выставляя вперёд рёбра с почти треугольным строением. У людей они другие. Живот вообще болезненное место леших — об этом мне напоминает старый, сквозной шрам в виде рези в центре пресса (уже давно отсутствующего конечно же), что остался видно от прошлой жизни, потому что он был со мной всегда и иногда, я вижу сны, где получаю его.

Он всегда один и тот же, этот сон. Выходит мне редко, но не меньше двух раз точно был. Всё одинаково из раза в раз:

Я большой и сильный. Вокруг меня — лес. Огромный, необъятный, дикий. Не подчинённый никому, кроме солнца, земли и зелёной Всематери. И я ему подобен — с ним я чувствую родство во всём, пускай за спиной таскаю тяжесть, не сравнимую и с десятком мешков картошки.
Я стою меж деревьев, раскинув длинные руки, на толстые ветви. Со злой улыбкой, ожидаю.

Человек сказал мне, что за мной придёт другой человек. Не такой, как остальные, что приходили до него  — я отчётливо помню эти свои мысли. Они очень навязчиво кружатся в голове, на которую прикреплён олений череп, скрывающий серьёзную челюсть, полную острых-острых и очень твёрдых зубов, до этого ни раз перекусывающих железные каркасы экзоскелетов. — Человек, ходящий без шагов и смотрящий без глаз, сказал что поможет. Он не такие как остальные, он всегда появляется тогда, когда не ждёшь. Его голос нельзя скрыть и говорит он лишь правду, что постоянно находит подтверждение в реальности. Он знает, что за мной придёт «носитель крепости». Самовлюблённый идиот, что в эпоху огня и шума, выбрал холод и звон стали.

И я чувствую как его тяжёлая поступь ударяет по земле. Человек не может нести такое бремя лат без помощи. Я слышу как под бронёй его скрипят приводы. Как пар вырывается с его спины. Я вижу, как он проходит мимо меня. Сверкающий на солнце, рыцарь. В правой руке его, меч. Длинный, толстый, слепящий лучами солнца и невероятно острый. Я буквально чувствую шуршание, что издаёт его клинок, разрезая воздух. Его движения ног тяжеленные, словно тот поднимает все эти нагромождения из железа самостоятельно и переставляет тоже сам. Но шаг уверенный. Крепость знает кого ищет. Пиканье на его руке становится чаще, как только расстояние между нами сокращается. Толстым пальцем в слоях стали он нажимает на наруч и пиканье прекращается.
Дурак переводит на меня взгляд, что даётся ему с поворотом всего корпуса. Чёрные глянцевые стёкла закрывают его глаза. Я чувствую его тяжёлый выдох.

— А вот и ты.

Его голос отдаётся с шипением. Громкий-громкий звук, спокойно слышимый и в двадцати метрах. Они сделали эту вещь специально, чтоб я услышал. Они сделали ему штуку, чтоб его было слышно. В другой руке у него щит. Огромный, закрывающий половину его тела, вместе с бронёй. В самом центре его — ярко-красный диск и цепь покругу, объятая огнём.

Я опускаю с ветвей руки и развожу их в стороны, улыбаясь ему под черепом. Он словно брат, которого я увидел… Я знаю, что могу сбежать ещё раз. Но я не сбегу. Я никогда больше не сбегу… И голова в этом шлеме, насажанная на ветвь, станет этому подтверждением. За пепел, что осел в лесу Андониана, средь стволов чёрных в густом тумане.

— А вот и я. Ты пришёл один… До тебя приходили по десятку.

— Меня отправили с тобой сойтись и выйти победителем.

— Ты можешь уйти и жить. Или я пересчитаю твои кости и заточу их под зубочистки. А твоё мясо станет мне обедом.

— Животное. Я уйду только с твоей головой на мече. Мне есть за что тебя прирезать, Пришествие.

И дальше тьма. Я чувствую скрежет под когтями. Рёв, что я произношу, мне душу ледянит. Его золотые волосы запятнаны в крови. Я вижу зубы его, выглядывающие сквозь щёку. Он смотрит прямо мне в глаза. А я смотрю в его.
Дыхание перехватило.
Я смотрю на рукоять, что представлена между лоскутов содранной шкуры.

Шкуры той, чей зов я слышать стал так громко. Вокруг всё посинело и стало тёмным. Я чувствую Его касанье на плечах.

— Алекс-Алекс-Алекс. Ну как тебе моя страховка? Впервые ты меня послал к чёрту, а сейчас, ты уже готов терять сознание. Дружище, эта бумаженцая твой последний шанс.

Но я не могу его видеть. Образ слишком расплывчатый, словно я не могу никак его вспомнить… Как это произошло? Почему во мне меча остриё? Когда это случилось, где сделал я ошибку?

— Мои… Мои пальцы.. Я… У меня сердце х-… П-почему всё… такое?

— Ужас сковал? Пальцев не чувствуешь? Через секунду ты потеряешь сознание. Он проколол тебе оба сердца. Я отведу удар, только согласись. Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Всё как и договаривались… Если нет, хорошо, ты умрёшь прямо сейчас. Имя Вильгельма Карле останется в истории как избавителя от антихриста, если знаешь кто это.

— …я?..

— Даже хуже. Для них, ты во много раз хуже. А если согласишься, я дам тебе шанс вернуться. Отомстить. Ты ведь для этого взял себе эту фамилию. Для мести. Я дам её тебе, нужно лишь твоё согласие.

Но меня вывела из полу-сна холодная вода. Струя ударила мне в лицо, я дёрнулся, в первые секунды захлёбываясь от воды.

— Доброе утро-день-вечер, милый! — с радостью сказала она. — Вы что-то бормотали? Когда вошли сюда, вы говорили снова про людоедство. Я немножко послушала, а потом вы кажется сами стали просыпаться, но я чуточку решила ускорить процесс. Конечно же вы не против.

Я фыркнул, высмаркивая воду из носа и откашлялся. Вода попала внутрь лёгких на секунду, раздражая стенки. Она убрала шланг и поправив галстук на чёрной рубашке, подошла чтоб посмотреть в глаза. Я выкашлялся прямо перед ней и со злобой посмотрев, плюнул ей прямо в щёку. Она отвернулась, сняв очки и стерев плевок с щеки, достала тряпочку, шепча проклятья в мою сторону. За столько лет, на удивление это первый. Я не верблюд, обычно вода мне дорога. Хотя, мне понравилось. Наконец я дал отпор, поразительно!

— Ну как вам? Думали я не дотянусь до вас без рук. Сюрпри-из! — сказал я, полный неистовой радости. Она посмотрела на меня и невольно засмеялась, даже не надев очков. Её раскатистый смех эхом оттавался от стерильных стен. Она шлепком поставила очки на стол, опираясь и продолжала нервно смеяться, словно на моём лице развернулась целая плеяда клоунов или подобных смехотворцев, которые вытворяли что-то поистине гениальное. Оскал пропал с моего лица. Я пришёл в полное замешательство.
Неужели плевок в лицо провоцирует такой смех? Почему она смеётся? Какого лешего она смеётся?! Она не должна смеяться, разве нет?
Доктор же более менее взяла себя в руки, озарившись широкой улыбкой и не надевая очков, достала из стола набор инструментов. Развернула их и выудила хирургический скальпель. После, она включила в раковине воду, посмеиваясь и начала обмывать инструмент. — …Какого чёрта вы смеётесь?…

Она замолчала, выключив воду и с улыбкой посмотрев мне прямо в глаза, стряхнула с лезвия остатки воды.

— Вспомнила кое-что. Вы мне так удобно напомнили то, что я хотела сделать. Знаете ли, я вот буквально пару ночей назад лежала и подумала: мне нужно больше вашей крови. Она растворитель любых ядов. Очень живая, в ней множество веществ, что даже не известны науке. Они обеспечивают вам поистине большую выживаемость… Так что я решила немножко с ней поэкспериментировать~

Хатсон взяла меня за подбородок волевым движением руки, крепко прижав и показав зубы в улыбке, резанула мне щёку. Я сразу почувствовал металлически медный вкус и острую, обжигающую боль, заставившуюся дёрнуться и попытаться защитить себя, укусив её за руку, но она её вовремя отдёрнула. Я заорал и посыпал в её сторону мукой из проклятий. Она снова отошла к столу, но лишь для того чтоб взять пистолет инъектор на случай, если меня потребуется вырубить, а не убить.
Я и моргнуть не успел как в грудь оказалась воткнута игла.

— …От…вали от меня… б… больная су…

Язык стал заплетаться, сознание снова сереть. Кровь словно стала жиже и начала стекать быстрее, вызывая онеменение, поверх боли, которая уже затихала от сильного снотворного. Последнее что я услышал, были причитания Хатсон о том, как я попортил кровь, а чувствовал лишь то, как она сливает излияния моей разодранной щеки в пузырьки. Больная сволочь… Прошу. Отпусти меня. Убей меня наконец, не дай мне на это смотреть. Сведи меня с ума — я больше не хочу понимать что ты делаешь со мной. Я хочу перестать чувствовать это отвращение к собственной беспомощности.

***

— У тебя уставший вид.

Я обессиленно прохожу внутрь шатра и сажусь напротив большого лешего с черепом в виде вороней головы. В шатре темно и сухо. Посреди него мерцает крохотное пламя.

— …Я… Сделал это, шаман Оул Дей.

— Да, я вижу. Прежде чем прийти сюда, ты бы омыл руки… Сильно переволновался, не так ли? Расскажи как всё было.

— Когда я подходил к входу на меня набросилось много существ. Это были волки и остальные животные, которых мне пришлось убить. Дошло даже до такого существа… Что ломает деревья своими лапами и может сбить хвостом. Большая тварь. Рогатая, куда не ступает, всюду появляется туман.

— Демон прямой полосы, да. Сердца Леса иногда подчиняют таких.

— С ним вышло неприятно, но я пропорол ему горло когтями и он замертво упал. Внутри мне было не пройти, потому пришлось расчищать себе проход. Я ранил много нервных корней и… Конструкция началась ломаться. А когда я нашёл сердце, кинул в него копьё и оно сдулось. Я побежал обратно.

— Оно не говорило с тобой?

— А… Нет. — я покачал головой. — А они разговаривают?

— Странно… Обычно они просят уйти ещё до того, как призовут охрану. Странно что ты его совсем-совсем не слышал.

Я кивнул головой. В душе копошился червь лжи, которого жрал червь сомнения. Но я не мог сказать всю правду — иначе бы оказался изгнан. Иначе бы провалил инициацию. Оул Дей поднялся и под его рукой мгновенной вырос деревянный шест, который он мне поставил на плечо и посмотрел в глаза. Я не решался поднять головы. Спустя время я сказал:

— …Всё так было.

— Посмотри мне в глаза, Эрд Нейл. — Я, скрипя сердцем и сердечком, поднял голову и взглядом встретился с двумя тёмно-синими фонариками-глаз, что смотрели из непроглядной тьмы черепа. Есть слухи о леших, что способны взглядом читать мысли. Теперь их наверное нет — мы одни из последних, после погромов. — Если ты скажешь что соврал и не справился, я не осужу тебя. Ты вернулся живым. Твои руки в крови. Нет ничего постыдного в том, что не убить само сердце.

— …Но на обряде инициации, вы дали мне задание убить его.

— И что ты сделал?

— Убил…

— Врёшь! Последний шанс Эрд Нейл.

— …Хорошо. Вы правы, я вру. — кивнул я и склонил голову. — Если бы я его убил, остался бы похоронен под землёй.

— Всё что тебе требовалось, это сказать сразу. А ты начал мне врать. Ты же понимаешь что даже старые лешие с трудом могут победить лесное сердце? В этом и есть смысл этого испытания для тебя. Ты был лучшим из сородичей и должен был либо убить, либо превозмочь. Но первое почти невозможно, а на второе у тебя должно было хватить духу. Быть хитрее… Тем более, если бы Сердце умерло, я бы почувствовал его блуждающий дух, а так, только то, как оно резко исчезло из этого мира. Жизнь так не уходит… Так сбегает сердце в другой мир.

— Обряд инициации сложен для моего понимания, Оул Дейл.

— Не только для него. Но ты справился. Сердце нас более не побеспокоит, а у Империи меньше причин прочёсывать лес. Осталось с местными наладить соглашение и мы сможем обустроиться здесь до возрождения всей расы. Дова Фен уведёт нас в земли светлые без людей… Но это будет не скоро. Нам ещё нужно найти способ прорваться через блокаду. И ты понадобишься нам.

***

— Мохечхок, проснитесь.

Меня окатили водой из шланга. Я проморгался и подумал что либо умер, либо сейчас умру из-за чего непонимающе посмотрел сначала на фигуру мужчины в чёрном костюме ВГО. Его лицо казалось смутно знакомым, но… Человек? Из ВГО? Здесь? Зачем?! Ради чего? Я нелепо похлопал глазами, через силу закрыв приоткрытый в непонимании рот. У него были чёрные волосы, выбритое заострённое лицо, спокойные глаза, смотрящие прямо на меня.

— Я агент ВГО Уиллис, я представлен к вашему делу. Родина в вас нуждается, Мохечхок. Вы можете получить свободу и чистоту своего имени перед народом. А можете гнить тут дальше.

— Ч… Что? — растерянно спросил я, смотря на него, потом посмотрел на себя и снова посмотрел на него. По комнате раздался мой нервный, слабый смех. — С-… Серьёзно? Что в-вам нужно от меня?

— Валентия и республика ХилТоп на пороге войны. Военная программа «Глаз» занимается подготовкой отрядов по опыту противника состоящей из таких как вы: нелюдей. И раз их немного, в состав мы отнесли лучших своего дела. Трудно представить лучшего убийцу, чем вы, Полуночный. Список ваших дел может занять не одну записную книжку и мы думаем что вы нам пригодитесь. Конечно, чтоб свести к минимуму шансы бунта мы примем меры. На вас будет надета герметичное удерживающее устройство Люкрисковского военного исследовательского центра номер 5 в народе названным «панцирем висельника». Для вас специально рассчитанная модель. Из-за отчётов доктора Хатсона мы расчиталли летальную для вас дозу токсинов из смеси изделия 93 и 32. Вам они более знакомы как «Герцог» и «Поцелуй Шаго». В случае побега или других действий вредительского характера стороне Валентии в вас будет впрыснута доза в 140 раз превышающая смертельную дозу для человека. Как минимум, это введёт вас в состоянии комы. После чего вас заберут и вернут сюда уже до конца вашей жизни. Вы не сможете снять устройство с начала этапа реабилитации и до конца получения амнистиации. Во время службы вы будете находиться в одном из отрядов названных «Глаз» под ложным именем и фамилией. После конца службы вам отдадут ваши вещи, чей список вам предоставят по соглашению. Так же, мы снабдим вас жильём в Антауне и средствами к существованию. Это всё вы тоже увидите в условиях контракта.

— Это конечно классно… Но вы видите в какой я форме? — я слабо потряс выступающими рёбрами и сдувшимися руками. — Зачем я вам такой?

— Сразу после заключения соглашения вы будете отправлены на реабилитационный курс в течении трёх месяцев. Так же это будет курс подготовки с вашими «собратьями» по оружию. В отличии от вас, некоторые из них не имеют никакой тактической подготовки. Некоторые из них уже имели подготовку в ОПГ. Ваш ответ?

Здесь можно было сглупить. Сказать «нет»… Но какой в этом смысл?

— …Какой вам от меня толк? Я мертвец. Уверен, что без цепей даже стоять не смогу. За мной слишком много крови.. Меня не отмыть, агент. За-ачем я вам?

— У вас множество способностей. Вы один из самых страшных нелюдей нашего времени. Вы ещё можете им быть. Соглашайтесь. В конце-концов это ваш последний шанс увидеть солнце. Если не сможете, мы подарим вам быструю смерть. — Я коротко киваю. Выбора всё равно нет. Мне нужно жить. Агент кивнул и показал Хатсон на меня рукой. Она подошла ко мне и повернувшись, спросила:

— А что будет со мной? Вы отпустите меня?

Нет. Я не могу её отпустить. Не сейчас. Если она сбежит, я никогда не смогу посмотреть на то, как месть моя ей свершиться. За всё зло, за весь яд, которым ты меня напитала. Сейчас они будут меня отвязывать, когда вырубят. А значит уже отрубили электричество. Должны были. Или хотя бы сбавить. Хоть что-то. Я не могу её теперь отпустить.

— Доктор Ники Хатсон. Введите пациенту снотворное. О вас мы поговорим позже.

Она закрыла меня своим телом от безымянного агента, повторив вопрос:

— Что со мной? Вы меня отпускаете?

Я смогу схватить её. Если не руками, то зубами. Даже если меня ударит током. Даже если я не дотянусь до неё быстрей, её зажарит током. Жизнь отдать, а её убить… Не должна быть. Нельзя жить.
Я дёрнулся к ней, схватив рукавицами её за плечи. Она вскрикнула, воткнув мне в бок шприц. В комнату вломились двое в броне и с оружием. Хатсон визжала от ужаса, пытаясь вырваться из цепких рук, но я через усилие вытащил цепь и обмотал ей шею. Вот оно.

Меня било током и дёргало, но я крепко-крепко вцепился в неё. Агент отступил, смотря на меня в растерянности. В меня уткнулись два автоматных ствола. Я прижал Хатсон.

— Отключите электричество! — закричала Хатсон. Я почувствовал как моя хватка стала ослабляться, а взор мутнеть. Я широко открыл рот, показывая зубы и вцепился в Хатсон в шею, почувствовав наконец настоящую человеческую кровь. В глазах начинало мутнеть. Я верю что исполнил свою цель.

Глава 3 «Александр Ливандов»

— Это теперь ваше новое имя.

Пока что ноги меня не держали. Меня катали на кресле с чёрными очками, чтоб не ослеп. Агент, чьё имя я не запомнил и который вызволил меня из Змеи-1, сейчас дал мне полистать мой контракт. Я уже подписал его, просмотрев всё. Мне обещали вернуть мою одежду — включая мой плащ, изъяв его из какого-то музея. В случае неповиновения или дезертирства все личные вещи предавались незамедлительному уничтожению… Но ведь у меня восстанавливается плащ. От него можно отрезать кусок, но уже через пару дней восстанавливался (или просто кто-то незаметно его очень хорошо штопал), как сам затягивался. Что произойдёт с ним, если его полностью сжечь, я не проверял и не очень-то хотел.

А мне было очень плохо без плаща. Одна мысль о его возвращении уже отдавала в голове блаженством и эйфорией, после которых наступал неприятный зуд и бесконечная усталость, вперемешку с раздражением. Мой плащ дарил мне тепло в холод и прохладу в жару. Он даровал мне успокоение и безмятежность. Холод разума в самой кровавой стычке. С ним я мог выстоять против множества ранений.

Без него я чувствую себя незащищённым Уязвимым. Чувствую, как мне любой может причинить вред… Хотя, по факту, это просто кусок самовосстанавливающейся кожи.

Очень родной тебе кожи, Эрд Нейл… Ты обязан забрать меня.

Меня поместили на механическое кресло, где я сразу почувствовал, как что-то плотно прилегает к моей спине. Зафиксировали руки и ноги. На всякий случай нацепили свинцовые рукавицы и стерильную (слава тебе, Всемать Природа) повязку на глаза. На удивление процесс прошёл практически безболезненно. Быть может из-за снотворного, так как и времени это заняло вроде немного, а может из-за самой специфики операции. По окончании я встал и почувствовал, как в спину плотно вкручен подвижный панцирь из пластин.

Только сейчас я более-менее смог чётко осознать, что нахожусь в стерильном комплексе где-то на юго-востоке. Здесь довольно тепло и солнечно. Кажется, это явно того стоило.

Первые две недели мне пришлось научиться заново ходить и брать вещи руками. Получалось ужасно, но со временем я стал вспоминать, как это делать. Даже смог поднять в воздух пыль одним движением пальцев, пока никто не видит. Если дать больше усилий я смогу пустить такую же антигравитацию, только теперь оно будет поднимать мебель или что-то такое. Но на это пока не хватало мужества.

Здесь только у людей была гражданская одежда или медицинские халаты. У всех нелюдей одинаковый набор: два комплекта белого нижнего. Комплект из зелёной майки, чёрных шорт (не понимаю, что хорошего в том, чтоб ходить на публике в трусах) и кроссовок. Так же махровый белый халат для водных процедур и ещё несколько элементов одежды под все предприятия комплекса.
Что самое забавное — у меня в жизни не было столько разной одежды. Все мои вещи сводились к одному свитеру, одним штанам, одним ботинкам, до тех пор, пока не порвутся при обращении, а на это уходило недели две. Чтоб подавлять это самое обращение мне вместо яда в спину пластина что-то постоянно вводила. Я знаю, что они разработали или нашли вещество, которое подавляет во мне лешенское начало, предотвращая обращение. Хатсон колола мне это вещество после витаминов. Так же, вместе с ними мне прописали вещество под названием «Шиволтин». Оно дурманит разум и размазывает память, зато я чувствую себя более-менее неплохо: до этого были всплески агрессии.

Что ещё помню — первые дни и даже недели я не мог есть. Вообще. Нормальная еда выходила обратно сразу же после поглощения или вообще не проглатывалась. Мне приходилось заново учить свой организм есть и пить самостоятельно, пока наконец это не началось получаться с помощью терапий, суть которых я, правда, плохо представляю.

Сюда, в это безымянное для меня предприятие, свезли множество нелюдей. Почти два десятка. Почти все молодые мужчины и женщины. Серые ожумы, чашуйчатые драконойды, рогатые сицилиски, космические аморы, огненные люди-дымки и прочие безымянные и не названные. Это был большой комплекс, рассчитанный явно на большее количество посетителей. Белые дома из теплоотражающего материала. Вид на бескрайний Великий океан с которого доносится будоражащий бриз и в который ступать нам нельзя — иначе расценят как попытку побега и инъекционируют и наступит для тебя великий и так же бескрайне-долгий сон. Все водные упражнения происходят в бассейнах. Так же здесь прекрасные, красивые и элегантные рестораны-кафетерии, в которых нас правда учат армейскому порядку, но кормят вполне неплохо. Каждую секунду можно попросить себе воды, и никто не откажет. У каждого есть свой номер: трёхкомнатный, шикарный номер с собственным душем, видом на небольшой дворик с травой, где можно было бы устроится на шезлонге и подремать в тишине, если не порядок. Личная кухня и мини-холодильник, правда в нём всегда пусто и не ясно что в нём хранить. Ничего с собой нам не дают. Большие, мягкие кровати. Если проспишь звонок подъёма, выволокут два парня в армейской форме. Получишь выговор. Само место и порядок, который в него привнесла военная структура очень рознится. Видишь лёгкий, милый курорт из разряда «5 звёзд», а получаешь такой странный гибрид с армейскими порядками для 20 с чем-то нелюдей.

Первое моё чёткое воспоминание:
Я устало сажусь на шезлонг, развернув зонт. Сам мокрый после водных упражнений, измотанный и уставший, в сухом махровом халате со стаканом холодной воды. Делаю хороший освежающий глоток, чувствуя, как болит спина с панцирем.

— Извините, молодой не человек… — услышал я раздваивающийся голос. На соседнем шезлонге отдыхал амора с длинными тёмно-синими прямыми волосами. У него были молочно-белые глаза с характерной для амор чёрной склерой. — Не могли бы вы убрать зонт? Всё же, я был здесь до вас.

Я устало поставил стакан и сел на край, скрипя зубами и затёкшими позвонками, повернувшись в его сторону. Вообще, я решил, что если сейчас буду пытаться лежать и лениться, сворачивая зонт прямо с лежака, ничего хорошего не выйдет. А вот если пройтись, я хотя бы затёкшие части чуть разомну. Увидев, как моя двухметровая фигура развернулась к нему лицом, амора примирительно поднял руки, спокойно улыбнувшись и не менее спокойно, даже с читающейся улыбкой в голосе, сказал:

— С другой стороны, можно вполне и с зонтом, ничего страшного.

…С одной стороны ему, как разумному существу, лучше так. С другой, у меня чертовски болят глаза на солнце даже в очках и лишь этот самый зонт спасает. Но мне так же доктор посоветовал больше вырабатывать витамина «Д» и прочих, что даёт солнечный свет. Дилемма конечно. Как ни сделай, с какой-нибудь стороны будет плохо.

Но лень взяла своё. Я лёг обратно, устало выдохнув, и попытался взять обратно стакан в руку, но по неуклюжести опрокинул его на кафель. Он не разбился, но осталась лишь половина воды, когда я его всё же подхватил. Я разочаровано выругался и, выпив остатки, поставил стакан, чтоб не мешался. После чего лёг вновь.

— Да-а, неприятно вышло, — через некоторое время подметил амора. Я согласно и устало кивнул. Наверное, в какой-нибудь другой ситуации я бы погнал его в шею, но мне он показался не таким уж и надоедливым. Может во мне сейчас говорила измождённость и вселенская слабость, отдающая стуком в сердце. — Кстати, а как вас зовут?

— Алекс. — спокойно ответил я и повернулся к нему. — А с какой целью интересуешься?

— А как же, знакомлюсь. А ещё мне кажется я вас помню. Раньше мы негде не встречались?

— …Нет? Тебя я кажется не знаю, — недоуменно ответил я, внимательно осмотрев его лицо.

— Уже на «ты»? — усмехнулся амора и после протянул мне руку. — Что-ж, может имя Эхо Кусто Лье Бьяно вам что-то напомнит? — Я пожал его руку, пожав плечами. Нет, его имя мне ничего не говорило. Амора внимательно посмотрел на меня и щёлкнул пальцами, словно вспомнил. Я устроился поудобнее, не сводя с него взгляда. — Ах, какой же я забывчивый. Вы же телохранитель Астрид Риф. Вы считались мёртвым после переворота.

Теперь я смотрел на него совершенно другим взглядом. Если он знает про синдикат, то откуда? И что теперь от него ещё следует ждать?

— Я не очень тебя помню.

— Я всего лишь психолог для оперативников. Меня нанимала Астрид, и я пережил смерть Металла, так же как Хэрмеша.

— Хэрмеша?

— Кому-то надо было управлять синдикатом после смерти Металла. К сожалению, нас накрыли объединенные силы ВГО и теперь я тут. Ожидаю распределения, как и ты… По правде говоря, я уже второй раз считал тебя мёртвым.

— Как-то неуважительно обращаешься к старшим чинам, — улыбнулся я, запахнувшись поплотнее.

— Мы все сейчас в единой лодке. Тем более, вас разжаловали до врага синдиката, потому, следуя уставу, я вообще должен был бы тебя убить, — Эхо рассмеялся, а я лишь усмехнулся. Даже если бы хотел, Кусто Лье Бьяно не смог и пальцем меня тронуть, даже несмотря на то, что я ослаблен, а на мне панцирь, что ждёт секунды, чтоб выжечь мою нервную систему. — Но разумеется не буду. Кстати, а как ты перенёс все эти потери? И где был? Мне как бывшему подчинённому как минимум интересно.

— Слушай, а может не сейчас? — спросил я, устало на него покосившись. — Я понимаю, интерес интересом, да только не повод это для разговора. Что было, то уже прошло… Не к чему это ворошить.

— И всё же, как психологу…

— Никак я это не перенёс. Меня держали в заточении и пытали все года, что я себя помню. Я просто стараюсь не думать о том, что за это отдал и что сделал.

— Звучит так, словно тебе обязательна серьёзная терапия. Человеческая психика не…

— Так я и не человек, — улыбнулся я во все зубы и посмотрел на него. Душу захлестнул поток смеха, который лишь сдавленно прорвался сквозь зубы мои. Амора поначалу чуть отпрянул, но после посмотрел на меня другими глазами. Более внимательными и изучающими.

— Вам прописали препараты?

— Ты про шиволтин?

— Угу… Что-ож. Вот оно как… — протянул он, ища что-то руками у себя, но видно поняв, что в халате, а не в своей привычной одежде, опустил их к себе на колени. — Видишь ли, шиволтин — это наркотик. Он вызывает привыкание. То, что тебе выписали именно его с одной стороны хорошо, ведь он справляется с плохими воспоминаниями, ухудшая память и его правда используют в случае посттравматического синдрома, но обыкновенная реабилитация куда лучше. Я бы провёл собственное расследование по поводу вашего состояния. Думаю, смогу выпросить вам пару бланков, надеюсь вы их заполните и дадите мне знать.

— Как скажете док, — пожал я плечами. — А сейчас, если не сложно, оставьте меня в покое. До следующей подготовки осталось не так уж много времени.

— Ещё целых сорок минут, — возразил амора, посмотрев на часы.

— Именно, — кивнул я.

Я откинул голову и закрыл глаза, слушая как эхо чьего-то сержантского говора доносится с площадки. Как плещется вода бассейна. Как с океана несётся ласкающий бриз, разгоняющий солнечный напёк. Как во рту холодно, спокойно и живо от воды: наверное, я все эти года в Змее-1 желал лишь стакана хорошей воды. Сейчас это единственное от чего я получаю неподдельное удовольствие… Даже не от еды, ведь её я всё ещё переношу не очень-то хорошо. Последнее что мне остаётся — это успокоится и постараться уснуть.

***

— Проклятие, если будешь так бегать тебя все бабки обгонять будут, дай им по трости! Быстрее! — Когда я пробегал мимо, уже запыхавшийся и уставший, меня окатили из ненавистного шланга этой противной, ледяной водой. Мужик в армейской форме с седыми волосами, которого все звали майором, увидев, что я остановился, схватившись за колотящееся сердце, окатил меня водой ещё раз, но теперь целясь в голову. Я пытался что-то сказать, но чуть не захлебнулся и закрылся рукой. — Что такое, тростиночка? Ветром начинает сносить? Сердечко отказывает? Сколько тебе лет? Семьдесят? Ноги уже бежать не могут? А вот собаки спрашивать не будут, можешь ты бежать или нет, они будут тебя жрать! Вставай Ливандов, тебе ещё два круга!

Я через силу встал с колена, ничего не говоря и побежал дальше, борясь с болезненным стуком, с сухим кашлем от запыхавшихся лёгких. Одежда прилипала к коже из-за воды, что так же ручьями стекала с меня. Мышцы на ногах болели настолько, что передвигать их по-другому чем через силу было нельзя.
Мимо меня спокойным грациозным шагом пробежала девушка-сицилиск в армейском топе и шортах. Ростом под метра два с прямыми чёрными рогами. Кожа её была натуральным белым цветом. Сама худая, подтянутая, походка грациозная. Груди, как и у всех сицилисков, нет совсем. Уверен, именно таких публикуют обычно на обложках спортивных журналов. На щеках у неё были зелёные треугольники и на руках ещё некоторые вытатуированные зелёным и чёрным, символы, которые я и разглядеть на бегу не мог. Зато неодобрение вызвала у меня татуировка на спине в виде бабочки, окружённой сицилисковым хвостом. К слову, её хвост, похожий больше на подвижный кнут, не мешаясь обвил тело хозяйки, режущей частью наружу. Она чуть сбавила темп, пробегая мимо меня и со смешком спросила:

— Что здоровяк, выдохся?

— Не дождёшься, — выдохнул я, скрипя зубами и сбив ещё сильней дыхание, перестав дышать по темпу. По виду моему можно было сказать, что уже через пару секунд она этого дождётся.

— А как душ? — улыбнулась она совсем ненапряжно, при этом двигаясь с моей скоростью.

— Самое то в жаркий день, — процедил я. Хотел конечно ответить какой-нибудь колкостью, но в голове зияло лишь «чёрт возьми, я сейчас упаду и больше не встану!», да и сил в себе я не находил, чтоб ответить хоть что-то. Ещё шаг другой, и я понял, как сицилиск лишь ненапряжно идёт рядом, когда я с трудом передвигаю ноги.

— ЧТО ВЫ ВСТАЛИ ТАМ?! — донеслось к нам с другой стороны стадиона.

— У любителя душа сердце кажется вот-вот остановится! — крикнула сицилиск и с усилием похлопала меня по плечу из-за чего я, уже остановившийся и не в силах продолжать, чуть не упал.

— А ТЫ ЧТО, СОЧУВСТВУЮЩАЯ?! — донеслось оттуда. — А НУ БЕЖАТЬ!

— Ладно шкаф, удачи тебе не упасть! — усмехнулась сицилиск и припустила вперёд, быстро удалившись. Не успел я найти в себе силы удержаться на ногах, как рядом оказался майор.

— Сердце отказывает? — спросил он, шурша блокнотом над ухом. В висках стучало. Слюна сбилась в горячую пену, а остатки стали вязкими. Глотка и вовсе терзалась иссушением.

— …Стучит сильно.

— Что-ж, это значит живёшь доходяга. Кто ты?

— Александр Ливандов.

— Это что за обращение? — я сначала не понял, но как дошло, я сразу исправился.

— Александр Ливандов, сэр.

— Угу… — он полистал блокнотом. — Мне казалось Ливандо-ВА, что ж… Так, этого знаю, этого… Ты у нас с реабилитационного?

— Да, Сэр. — кивнув я, откашляв слюну, больше похожую на слизь. Ещё и солнце это.

— Мда, что-ж, занятие для тебя окончено, вижу, что больше не может. Иди в медпункт. Сразу сказал бы, что с реабилитационки, чёрт возьми.

— Я хотел, но не мог.

— Хотел он… А что за обращение? Я что, такая же рогатая чернь как тебе подобные?

— Никак нет, сэр. — кивнул я. — Виноват, сэр.

— Хорошо. Всё, иди уже.

***

— …Доброе утро-день-вечер мой дорогой~

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Этого не может быть. Нет. Я не могу быть снова тут. Неужели мне это всё приснилось? Нет! НЕТ! ВЕРНИТЕ МЕНЯ К СОЛНЦУ! НЕТ-НЕТ-НЕТ!

— Как спалось?

Я открываю глаза и с ужасом смотрю на то, как руки мои прикованы. Как на пальцы уродливых ног моих, капает с щеки кровь. У меня очень болит сердце — оно не отошло от прошлого яда окончательно. Доза была слишком сильной, она, наверное, спровоцировала галлюцинации. Стойте, я не могу тут быть. Это мне сниться, это мне обязательно сниться. Мне нужно лишь проснуться. Я видел солнце. Я позабыл как оно выглядит — но снова видел. Я не мог его выдумать, так ведь? Это всё просто сон… Наверное, это просто сон.

Но она подходит ко мне. Я вижу её глаза, как она наполняет шприц свой едкой дрянью. Она снова будет меня травить.

— ОТОЙДИТЕ ОТ МЕНЯ! ОТОЙДИТЕ ОТ МЕНЯ, Я УБЬЮ ВАС!

Я кричу, пытаясь её напугать. Я дёргаюсь в цепях и меня бьёт током. Совсем не больно. Остаться тут куда больней. Снова принять это, куда больней. Доктор смеётся. Прошу, хоть что-то, верни меня обратно. Я сделаю всё что угодно, чтоб снова увидеть солнце. Я готов даже работать на правительство! Я готов даже стать верным псом. Только не снова в эту беспомощность. Нет-нет-нет-нет-нет, прошу, нет. Пожалуйста, я не хочу снова в эту боль, пожалуйста! НЕТ!

— Так-так-так… — с улыбкой говорит она при каждом «так», постукивая ногтем по стеклу шприца. После, она подходит ближе. Нет. Даже если я каким-то чудом схвачу её зубами, меня просто убьют. Это не поможет. Мне ничто не поможет… Я останусь тут, чуда нет… О Мать… О милая, милая Мать… Я… Я в огромной петле. Я останусь в ней даже если умру, не так ли? — У вас снова психоз. Ничего страшного. Это всего лишь укол. Неужели страшный Полуночный боится уколов? — Она засмеялась и подошла ближе, взяв за шею. Я уже обессилел. Я не мог даже глаза оторвать от неё. В моих силах нет ничего. — Ничего-ничего мой милый, вы почувствуете лишь маленький укольчик, как если бы вас укусил комарик. Ничего страшного, обещаю вам~

***

Я сжимаю себе лицо и волосы. Не поняв, как, свалился с кровати, больно ударившись, но вцепившись себе руками в лицо. В комнату стучат. Да-да-да, я, наверное, орал… Почему они её не откроют?
Я подползаю, всё ещё сжавшись и смотрю из-за кровати на дверь. Я подпер её стулом. Да, точно.

— ОТКРОЙТЕ! — доносится с той стороны. Стучат в дверь кулаком. Я слышу голос «ломай». Будет плохо если сломают.

— Стойте!.. Я сейчас открою!

Молчание. Я встаю и отодвинув стул, открываю дверь. В дверях стоят человек десять в армейской форме с винтовками наголо. Когда я появился, весь круг отпрянул назад и в меня уткнулась пара винтовок. После опустилась. Я сам отпрянул назад, приподняв руки. Кто-то сказал «позови майора». Кто-то ушёл.

— В центр комнаты, руки за голову, на колени.

Я спокойно отошёл назад и встав на колени, заложил руки. Закрыл глаза. Очень устал… И самое главное был счастлив. Как только шок отошёл, я подумал «о Мать, я самый счастливый человек на свете».

— Ты кричал? — Я пожал плечами. Вопрос ко мне и кричал, наверное, я. Но я не знаю. Я и знать не хочу. Меня тряхнули на плечо. Я открыл глаза и встретился глазами с майором. — Ты кричал, рогатый?

— Я просто проснулся, а вы в дверь барабаните. Даже с кровати упал.

Но я помню другое. Да, когда я пришёл в себя, я кричал.

— …Завтра к психологу сразу же, понял? — Я кивнул. — Больше не ори… Если сможешь конечно. Вице-сержант Крафтченко, на дозор в эту комнату. Остальные по местам…

***

— Стой-стой-стой. Ты же понимаешь, что это… Брехня? В бумагах написано, что ты задержанный, Александр Ливандов? Ты бывший синдикатовец, был задержан при штурме базировки Потерянного Дня и завербован. Я не понимаю твоего сна с… Хотя, постой.

Мужчина с короткой каштановой причёской в белом халате стал перелистывать досье. Потом показал палец и кивнув, стал просматривать вторую часть папки. Молчание и тишина, прерываемая лишь шелестом бумаги. Я закрываю глаза, откинувшись на стену. Я уже знаю, что он скажет. Иногда я говорю это себе сам.

— …Вы негодны. У вас посттравматическое стрессовое расстройство, он же ПТСР. Вас пытали девять лет, это не может пройти бесследно. Вы чувствуете себя плохо в стенах или на открытом пространстве?

— С деревьями проще, — тихо отвечаю я. Мне вообще плохо с ними всеми. Я хочу в лес. Хочу накинуть на плечи плащ и упасть на траву. Стать травой. Лежать в траве. Но я не могу и понимаю это. Пока что не могу. — Но нет, я вроде такого не чувствую.

— Медикаменты? Как вы относитесь к этому?

— …Оно ведь мне надо. И оно не вызывает боли. Так что, наверное, нормально, — пожал я плечами.

— Я дам вам сейчас бланк теста, заполните пожалуйста. Но я не допущу вас до службы, вам нужна психологическая реабилитация. Вы кричали этой ночью. Это опасно для вас и остального личного состава, проходящего службу с вами. Я свяжусь с ВГО, что прислали вас для отправления обратно. Мне очень жаль, что всё вышло именно так.

— Ничего страшного. Могло быть хуже, верно?

Но ответа я не получил.

***

Оно разливается по моему телу.
Вечная, тёплая усталость. Настолько сильная, что я даже не могу закрыть глаза.
Шиволтин парализовал всё, введя в дрёму, но не сон. Я лежу на медицинской койке. Слышу, как в другой комнате со скрипом кресле садиться доктор, о чём-то говоря с медсестрой. Не вслушиваюсь.
Сердце мерно стучит, отдаваясь в висках. Тук… Тук… Тук. Спокойствие. Все проблемы, все переживания словно куда-то ушли. Я настолько спокоен и в спокойствии счастлив, что просто не могу о чём-либо беспокоится.

Но вот мой взор туманится. Приходит ощущения погружения в тепло — гелеобразное и вязкое, полное блаженства.

— …Ты зависим уже от этого. Не дай тебе шиволтина, ты схватишься за голову от ломки. — прошептал мне голос на ухо. Я не мог даже ничего подумать ему в ответ из-за спутанности в своей голове. — Ты сломаешься как маленькая тростинка под давлением пальца. Раскрошишься, как соломка. Как тонкая ветка сломаешься под весом собственного греха.

Последнее слова протянул с убаюкивающим шипением. Оно ходит вокруг. Оно берёт меня за плечи, даже когда лишь стена позади. Грань между пространством и ощущением размывается. Меня накатывает болезненный, горячий сон. Сон где трудно дышать от огня, что воздух в лёгких запекает. Я чувствую, как собственные рёбра начинают давить. Рядом кто-то ходит. Не так, как Он. По-другому. Более ощутимо физически и более незримо. Это лишь неразборчивое пятно за пеленой, чей голос гулко, но неразборчиво отдаётся в голове. Огонь в лёгких разгорается — дышать больше нечем. Я засыпаю, словно задушенный. Готовлюсь отойти в вечный-вечный сон…

***

Они снова стоят вокруг. Я в медицинской палате — я только очнулся от шиволтина. Мои мозги похоже на ледник из горячего льда. Такого пекущего и такого твёрдого, где я чувствую ручейки чего-то холодного, формирующего сетку на голове. Словно лёд оттаивает и дарит вечной тьме, свет, произошедший из неё.

— Мы уведомлены обо всей ситуации. Силами нашего общего знакомого, был составлен подробный психологический портрет и законы поведения. Мне казалось вы подробно изучили вторую часть досье. Вы продолжаете его подготовку и лечение. Когда программа «Глаз» будет готова к исполнению, вы получите распоряжения. Лечение Ливандова будет произведено по мере прохождения его службы. — Я встал на ноги, что меня не держали и оперевшись о стену, сделал несколько неуверенных шагов, приходя в себя. После наконец вышел в коридор, уже более-менее стоя на ногах. Руки безвольно опускались, сил не было совсем, даже несмотря на то, что сна не осталось ни в одном глазу. В коридоре сидел психолог и мой лечащий врач. — Опер-Полковник Буклейн уведомлён об этом. После объявления состава отрядов, он и Бертранд Алеманд будут следить за ним и проводить медикаментозную поддержку.

Я вышел, шатаясь и крепко вцепившись в косяк, рукой, смотря на двух агентов в чёрных пиджаках. Они тоже на меня обратили внимания:

— А вот и он. Одевайся.

Глава 4 «Два по десять ненавистных»

Построение на плацу в шеренгу. Какие-то важные дядьки в важной зелёной форме, плотно увешанные орденами. Опер-полковник «Майор» Буклейн и опер-полковник Ричарт Хайтс с листами и целым пакетом нашивок.
Рядом со мной стоит высокий чернокожий парень с крыльями за спиной. Полностью бритый со спокойным мерным взглядом. Интересно, а как ему было в людском мире со своими двумя метрами с чем-то?
Я самый первый в шеренге. Самый высокий. Самый подготовленный. Самый точный в стрельбе, уже определённый в снайперы. Прирученный Полуночный… Как же жалок я, по сравнению с тем статусом, которым меня нарекают. Все на меня косятся. Нелюдимый, мрачный, чем-то напоминающий труп. Эта аура смерти словно смердит повсюду вокруг меня, пугая людей одним своим присутствием… А быть может, я просто себя накручиваю. Быть может, это происки нестабильной психики моей.

— Кого назовут, подходите за получением распределительной нашивки. — продекламировал человек из «белых воротничков» ВГО, стоя перед нами с планшетом в руках. — Алекс Мерк!

Из строя вышел мужчина, немногим ниже меня. Широкий в плечах, сам по себе крупный. Он походил на кристалл, вытесанный в грубой форме человеческой статуи. Если хорошо приглядеться, можно даже было увидеть то, что находилось за ним. На солнце, вместе с зелёной формой, он отливал сине-зелёным цветом, похожим скорее на что-то морское.

— Добро пожаловать в Глаз-1, — кивнул ему Буклейн, передавая нашивку. Короткая команда и человек-кристалл отправляется обратно в строй.

— Александр Ливандов!

Я опешил от того, что меня вызвали так скоро, но через силу вышел из строя и направился к старшим чинам. Мне в руки попал патч в виде очертаний глаза, словно покрытого зелёной сеткой. В зрачке была слабо-различимая белая единичка.

— Добро пожаловать в Глаз-1, — сказал мне Буклейн. — Возвращайся в строй.

Что ж, это было довольно просто. Патч сразу отправился на руку на место опознавательного знака.

— Барбаре Алеманд! — девушка-ожума. Серокожий гуманоид. Рот похож по структуре на змеиный. На коже разные стяжки, словно то зашитые раны. Волосы серо-белые. Невысокая, сдержанная и не показывающая никакого волнения… Интересно, из всех этих ребят только я не сумел сдержать лицо?

— Глаз-1.

— Бертранд Алеманд, — ещё ожума, только мужчина. Судя по фамилии, родственник предыдущей и потому чем-то на неё похож. Нет, я не говорю, что все ожумы для меня на одно лицо, но родство читалось сразу. Волосы белые, чуть более густые и куда короче.

— Глаз-1, добро пожаловать.

— Драха Мербенс — из строя рядом со мной вышел высокий «ангел».

— Глаз-2.

— Кария Мохечхок, — только назвали фамилию, меня как прошибло. Мохечхок? В каком смысле «Мохечхок»? Но из строя вышла не самая высокая девушка-стейчи. Раньше, таких как она я не видел, но слышал. Тоже гуманойд, но руки более тонкие, их целых четыре штуки, и они все когтисты. В том числе и ноги. Главная её «проблема», это некая маска из серого, словно каменного материала, закрывающая всё, кроме рта и подбородка. Лицо этой маски больше напоминало голема, зато из-под неё выбивались довольно красивые густые тёмно-русые волосы.

— Добро пожаловать в Глаз-2, Каменный Демон.

Что-то много чести ей, разве нет? Ей и фамилию мою дали и даже титулом назвали. А чего меня тогда не обозвать «Полуночным»? Конечно мне оно не сильно нравится, но всё ещё. Так или иначе, с «Каменным Демоном» пересечься я не должен был. Другой отряд, другая дислокация.

— Картафак Зойлос.

Имя и фамилии неприглядны, да и сам он выглядит как человек, разве что с выкрашенными в оранжевый волосами, что поднимаются наверх на манер огня. Кожа бежевая, но кисти, даже отсюда вижу, чёрные, как в угле вымазаны, и на них вспыхивают от волнения вены.

— Глаз-1, — и этот огонёк получил нашивку моего отряда.

— Лена Буклейн.

Буклейн? Неужели тут есть кто-то из родственников майора? А может просто фамилии схожи?.. Так или иначе, не моё конечно это дело, кто в семье опер-полковника с кем спал и почему эльфийка с бледной кожей и чёрными волосами носит его фамилию.

— Глаз-1, — я бы удивился ещё больше, если б её отдали вторым. Тут и глазом уже не успел моргнуть, как поймал себя на мысли, что я словно по приказу смотрю за всей этой процессией с интересом. С другой стороны, хочется знать, кто с тобой будет рука об руку, верно?

— Люция Смит.

Из строя пружинистой походкой «вылетела» та самая сицилиск, что в моей памяти получила свою строчкуй негативного отзыва. Армейская форма ей, наверное, шла. Она делала из неё прилежную, аристократичную, но энергичную особу с блеском в глазах и воронно-мятной шевелюрой. Никто охотнее неё так не выступал. Хвост её очень плавно, порой приобретая резкие движения, следовал за ней.

— Глаз-1, — сказал Буклейн. Люция приняла в руки нашивку и поклонившись всем по очереди, резко приобняла генерала за плечо, встретив стволы винтовок. У всех, как по приказу, сжались кости на спине, предупреждая об инъекции. Если она продолжит, то, скорее всего, умрём мы все.

— Постойте-постойте, я просто хотела сказать, что рада быть частью вашей прекрасной государственной программы. Ваша вступительная речь, ваши боевые похвалы — они пробудили во мне дух небывалого патриотизма! За Валентию, за свободу и человечество!

Она всплеснула руками, отпустив опешившего от такой наглости (а может и ещё из-за чего-то), генерала с орденами и спокойно отошла от него, артистично налепив на руку, патч. Но это для всех — я же видел, как он оказался более выпуклым, нежели у всех остальных. Она что-то спрятала под ним. Что-то маленькое. Что-то похожее на ключ. После, она вернулась в строй, сопровождаемая стволами винтовок, но не подавая совершенно никакого виду… Хотя, может, я это выдумываю? Ничего, мы это ещё проверим.

Глаз-2, Мари Вомс — тифлинг. Мортимер Кейн — высокий эльф с лицом, выражающим призрение ко всему, что ниже его по статусу. Что, пытаясь парадировать харизму Люции, поклонился людям в орденах. Туда же во второй отряд.

— Ник Пауль.

Из строя вышел самый обычный человек. Самый? Нет, с ним было что-то не то. Может что-нибудь у него под одеждой, может быть что-то ещё. Но выглядел он как самый обычный рядовой — молодой, ещё даже усы не растут. Шатен с смиренным взглядом. Я бы не обратил на него никакого внимания, кроме того, что он, это натурально человек, если бы его не назначили в наш отряд. Ньях Вунь Лунь — имя зверолюда-гиены с дальнего ХилТопа прозвучало как минимум необычно. Он же явно из коренной части той страны, против которой мы идём воевать — что за рычаг давления можно было придумать для него? Так или иначе, оказался он вне моего отряда, а значит этого я никогда не узнаю.

— Радовид Асетенский.

Высокий драконойд. Драконойды — почти люди, разве что у них на шее и руках есть чешуя. Так же ноги, как лапы дракона и в ботинки не помещались, потому тех и не носил. Есть ящероподобный чешуйчатый хвост. Глаза жёлтые с вертикальным зрачком. У него была короткая причёска с выбритыми висками на его алой шевелюре…

— Глаз-1.

Он вернулся, попытавшись «круто» прихлопнуть патч на руку, словно лихой вояка.

— Роберт Орло.

Тифлинг. Тёмно-фиолетовый тифлинг с вороными волосами. Невысокий, не примечательный ничем, кроме того, что тифлинг. Рога уходят назад. Хвост спокойно следует за хозяином, особенно не мешаясь. Походка уверенная.

— Глаз 1.

И он был последним из моего отряда. Разного рода нелюди вроде Ровеля Кука, Фоль Де Сайне, Фрика Хавьена и уже знакомого мне амору Эхо Кусто Лье Бьяно отправили во второй отряд. Был ли я расстроен тем, что амору, который знал меня и который не вызывал у меня раздражения в другом отряде? Наверное, нет. В собственных эмоциях порой бывает трудно разобраться.
За то время, пока мы были тут, я всех участников как первого отряда, так и второго уже видел. Старался держаться нелюдимым и холодным, в стороне. Я вполне счастлив, занимаясь своими делами один. Конечно, это невозможно – условия, в которых я нахожусь, даже близко не предполагают какую-либо самостоятельную деятельность. Всегда есть высшие чины, которые лучше тебя знают, что же тебе нужно.
Но всё ещё. Быть одним, это не значит находится вне людей или людского общества. Быть одним можно даже в огромной, плывущей толпе. Такой фокус восприятия. Просто не видь их, не воспринимай. Забывай каждое их движение и сосредоточься только на себе. Эгоизм ли это? Возможно.

***

Это были долгие месяцы, что я провёл максимально однообразно. Встал с колен на ноги. Лучший стрелок отряда. Самый выносливый, почти самый сильный и почти самый ловкий. Если не впереди, то первому дышит прямо в затылок. Убийца, а не леший. Страшный волк, жаль только в правительственном ошейнике. Снайпер будущей разведгруппы. За эти девять лет я стал мякишем — овощем с еле-еле работающими мозгами, но теперь я чувствую, как из инвалида вновь становлюсь тем, кем когда-то являлся. Может даже стал ещё лучше, ведь теперь обладаю опытом. Очень ценным опытом. В Змее-1 было много времени осмыслить все старые уроки и извлечь из них всё, что только можно и теперь мне наконец выпал шанс воплотить в жизнь, чему меня учил Призрак. Все старые тренировки и секреты.
Конечно, у всех была определённая специализация. Кто-то разбирался в медицине и умел шить и резать. Кто-то знал, как сделать взрывчатку. Кто-то умел ломать самые разные замки – собственно, это была Люция — начиная от обычных, железных и заканчивая сложными, нематериальными, программными. Кто-то мог настроить связь или что-то починить. Единственный я был сосредоточен только на прикрытии и силе… Не делает ли меня это наоборот самым бесполезным?

Но постой. «Бесполезным»? Когда я вообще должен был приносить для них пользу? Когда я смерился с собственным заключением? Что за синдром сопереживания собственным тюремщикам?

Номер один… Наверное, им будет не так уж приятно, когда вдруг верный автомат выплюнет патрон при чистке… Надо лишь подобрать верный момент. Ударю в самое сердце, когда оно окажется открыто, а пока буду сидеть у ног, высовывать язык и бегать на четвереньках за палкой, если мне прикажут. Хочу видеть их лица, когда «верный пёс», вместо того, чтоб преданно броситься под ноги и ласкаться, вцепится прямо в шею.

Лес забаррикадировался, словно предчувствуя неладное. Подобрал разросшиеся корни, оброс деревьями, как стеной. Стал высоким-высоким, словно деревья начинают вырастать на деревьях, как на земле. Нум, бедный Нум… Мы с тобой единственные в этой лодке, да никто из нас не способен заткнуть протекающие дырки. Ты — потому что боишься. А я потому, что мои руки пока связаны… Ты должен быть другим, гордый соватый. Я чувствую, что ты даже замечать не должен их, но всё же опасаешься. Боишься ли ты прошлого или лишь дрожишь перед возможным будущим? А может, в действиях твоих единоверная мудрость? Ты знаешь, соватый — я этого не пойму, потому что глупец. Тебе оно всяко видней, с твоего большого древа опыта… Опыта… А что ты вообще знаешь о людях, большой соватый?

***

— Ты научишься уважению.

Боль в груди. Я дёргаюсь и сдавленно рычу. Что, маленький человек, заковал лешего в цепи и думаешь, стал больше? Нет, ты всё ещё слаб, потому что твоя природа такова. А меня слабым лишь делают обстоятельства в виде цепей. Он вновь меня ткнул своей чёрной палкой, кусающейся током. Больно? Конечно. Но мне не столько больно от этой палки, сколько по-детски обидно. Я, возможно, последний леший, и вместо достойной казни вынужден смотреть на этого ряженого клоуна с палкой, пока скован цепями. И самое главное они не хотят меня убивать — нет! Их извращённому разуму мало. Им нужно больше страданий — они хотят меня рядить в такие же клоунские костюмы, заставлять глупо кланяться и носить подушки, пока остальные будут смотреть на это и хохотать.
Глупый леший.
Глупый-глупый леший… Лучше бы ты не сбежал вновь. Жалкий трус, которого теперь бьют током. Позорище предков. Таким должен быть ПОСЛЕДНИЙ леший? Жалким и глупым трусом? Они погибли как герои, несмотря на то, что большинство из них сожжены во сне, в собственных домах. Они сражались до последнего, зная, что даже если отобьются, то всё равно проиграют. А ты? А что ты? Сбежал с опаленной спиной, сверкая пятками.
Нет тех слов, которыми тебя можно справедливо бранить. Нет той боли, что ты достоин за это вытерпеть. Они все мертвы — из-за тебя. А ты жив. Они мертвы, ты жив. Теперь смотри же на апогей своих действий, глупый леший. Неотёсанная племенная деревенщина. Ты выбрался из одной клетки, а теперь тебя поймали и затащили в другую, не успела кровь мести рассосаться на языке. Сбежишь ли отсюда? Нет-нет, отсюда ты точно никуда не денешься. Никуда больше. Они затащат тебя обратно… Но значит ли это, что больше терять мне нечего, кроме собственной жизни, что мне не мила?

…Опасно держать отчаявшихся подле себя – этому, должно быть, никто вас не учил. Ничего страшного, как говорили мудрые — жизнь, лучший учитель. Сколько я, сильный и страшный, буду в цепях, просто потому, что их много?

***

— И так бойцы. Каждый из вас, представляет из себя целый взвод специально обученных людей. Фишка в том, что ваши черепушки не уместят знания десяти человек. Потому наша задача в поле, как и задача любой разведгруппы, наблюдать и докладывать. По возможности нас определят в помощь любой другой группе. Многие из вас легендарны в своём мастерстве пускать про себя разные слухи, потому, на деле мы можем оказаться вполне полезны.

Жаркое-жаркое солнце и причудливые, но такие зелёные деревья с не едиными кронами и стволами с торчащими сухими прядями нитей, из которых вполне можно вить верёвки. Частые дожди в весенний период и просто убийственное, высушивающее солнце летом. Жара в полдень достигает градусов сорока в тени. Бетон накаляется почище любой сковороды, а под моими чёрными волосами появляются ручьи пота, сходящие вниз. Ненавижу жару. Лучше замёрзнуть насмерть, чем так потеть… Почему мы не воюем со Скедлингом? Неужели меня нельзя было отправить в эти морозные земли? Да хоть клоуном-шутником, лишь бы не сюда.
Так или иначе я стою сейчас под этим солнцем, чувствуя, как моя кожа готовится стать желеобразной и начать спадать каплями на бетон.

— Алекс Мерк, в связи с вашей прошлой работой, вы являетесь руководящим механиком Глаза-1. Вам в помощь назначаю Роберта Орло. После развода в мастерскую. Получите снаряжение и всё остальное что нужно будет, — Люк, что уже обзавёлся чёрным беретом, перелистнул лист книжки и продолжил. — Александр Ливандов, вы обеспечиваете огневую поддержку и являетесь костяком исполнителей нашей главной задачи, а именно разведки. Вам в помощь наводчик, Ник Пауль. Будете работать в паре. После развода вас ждут в арсенале, — я переглянулся с невысоким человеком, что казался мне совершенно обычным. Тот посмотрел на меня с опаской и встретившись взглядом, поспешил сделать вид, что ничего не было. — Радовид Асетенский, назначаю вас главным экспертом пиротехнической части. Работаешь в паре с Куркусом Зойлосом.

— Что? С ним? Да он же… — поспешил возмутить Радовид, даже выступив из строя. но был прерван майорской командой.

— МОЛЧАТЬ! Какая стерва дала тебе шанс открыть свой поганый род, ящерица?!

— Но я… — растерялся драконойд, которому сбрили виски, оставив полосу волос и щетину.

— МОЛЧАТЬ! Будешь вякать, когда спросят и ТОЛЬКО когда спросят! Вы гребаные нелюди, а многие из вас рецидивисты и преступники. Никто не ждёт дня, когда вы вернётесь обратно в Валентию и если будете вот так вякать, никогда его и не увидите! Там вам не здесь, и здесь никто не будет с вами сюсюкаться! Есть ещё вопросы?! -Радовид встал обратно в строй. Майор окинул всех злым взглядом и, сразу успокоившись, продолжил. — После развода тоже в мастерскую. Лена заведующая отделом связи, Люция ей помогает. — он посмотрел на эльфийку. — Ты ей спуску не давай.

У Люции было совершенно спокойное и даже незаинтересованное лицо, заметив мой внимательный взгляд, она очень даже выразительно ответила на него вопросительным. Лицо у неё довольно живое и хорошо выражает любые эмоции, даже с минимальными движениями. Она, не повышая голоса, спросила, окинув меня взглядом с пят до головы:

— Что смотришь?

— Ничего, — ответил я спокойно и повернулся обратно, встретившись взглядом с Буклейном, что посмотрел сначала на меня исподлобья, но потом, перелистнув страницу, продолжил. Кажется, он говорил куда этим ребятам отправляться, но я прослушал.

— Бертанд Алеманд, заведующий мед отделом. Барбере ему помогает. Надеюсь, вы хотя бы в половину хороши так, как о вас говорят. После развода в санитарный пункт, там всё расскажут и всё получите. Развод окончен, по местам назначения. Через час чтоб были на обеде. Лен, за этим проследишь — ты мой новый заместитель.

Эльфийка стеснённо пожала плечами, и мы разошлись.

— Теперь работаем вместе, ха? — попытался меня дружески ткнуть в плечо Ник, ещё выражая полу-весёлый тон.

— Что ты тут делаешь? — спросил я, совершенно игнорируя его неловкую попытку завязать разговор, и внимательно посмотрев на него. Человек человеком, нет никаких вообще признаков, что он ненормальный. Волосы коричневые, зубы нормальные, глаза карие. На голову меня ниже. Ничего выдающегося.

— А… Ну… — он растерялся. — Служу? Теперь…

— Нет-нет, что ТЫ делаешь ТУТ? Это не людской отряд.

— Я такой же нелюдь, как и ты, мой зубастый друг. Только ты похож на нелюдя всегда, а я на луну как волк вою.

— Ты имеешь ввиду, что являешься оборотнем?

— Не совсем. Ликантропом. Я превращаюсь не по желанию, а только с восходом полной луны.

— И какой твой смысл нахождения в отряде нелюдей, если ты нелюдь раз в лунный цикл?

— А такой, что я имею хороший слух, хороший глаз, хороший нюх, хорошие ноги… — и он начал перечислять все остальные свои чувства и качества с приставкой «хороший». Как-то обрывать его акт само-вознесения я не спешил. Пусть выговорится — я терпел лет девять, полные пыток, почему я не могу потерпеть минут десять самолюбования? Вскоре, когда весь список «хорошести» не подошёл и к середине, мы оказались на пороге укрытия из земли, дерева и жести.
Похожий больше на землянку, арсенал имел выкрашенную в зелёный и завешанную маскировочной сетью крышу. То, что это именно арсенал, а не любое другое место узнали по вколоченной доске-табличке, что прямым текстом говорила, что же это за место.
Чтоб войти и не стукнуться своей черепушкой о потолок, мне пришлось даже слегка пригнуться. Внутри пахло металлом, оружейным маслом, жжёнными спичками, клеем и ещё неким наборов запахов, которые я затруднялся описать или даже различить.
Всюду стояли зелёные ящики с пометками «ВВГ», порядковыми номерами, которые наверняка обозначали сам тип груза, серийный номер или номер части, куда оно должно быть доставлено. На досках под моими ногами было достаточно разного мелкого строй-мусора — начиная от деревянной стружки и заканчивая частями того материала, которым набивают некоторые ящики, чтоб не повредить содержимое при перевозке, похожим на сено. Относительно тусклое освещение одинокой лампочкой накаливания создавало меж ящиков длинные тени, полноценно освещая лишь стол, за которым сидел и копался в ноутбуке скучающий человек лет тридцати с погонами прапорщика. Когда мы вошли, он уже смотрел на нас.

— Что нужно?

— Мы из Глаза-1, — сказал Ник быстрей меня. — Нам сказали сюда притащиться, снаряжение получить.

— Нелюди? — спросил он мрачно, не меняя выражения лица.

— Ну, типо того, — пожал плечами Ник.

— Ваша сумка там, синяя. Что-то ещё пропадёт, я разбираться не стану. Скажу вашему Коменданту и глазом не моргну.

Пока Ник узнавал там что-то и, кажется, начинал спорить, я молча подошёл за сумкой-баулом на которую нам указали и удостоверился, что это и есть она. С ней так же шли подвязанные оружейные кейсы. Сама эта бандурина, должно быть, весила килограмм тридцать… Кирпичей что ли внутрь наложили? Даже четыре винтовки не должны столько весить, а нас тут всего двое. Когда выходил, Ника уже успели послать и «на» и «в» несколько неприятных мест, после чего тот наконец ушёл.

— Не понимаю, чего он так… Я всего лишь хотел сказать, что я такой же как он.

— Постарайся никогда такого больше не говорить Валентийцу, — заметил я спокойно.

-Так, а что у нас там? — спросил он, кивнув на сумку.

— Наше снаряжение.

— Это я и так знаю. Давай посмотрим, что именно.

Я хотел бы сначала сказать «нет, давай не сейчас» или что-то такое, но после мысленно махнул рукой и, посмотрев по сторонам, для обнаружения укромного места, сказал:

— А давай, в самом деле, чего ждать…

Мы отошли в сторону с дороги и подальше от плаца поставили сумку на старую лавку, что сюда кто-то притащил. Стали открывать. В первом кейсе оказалась разобранная и аккуратно сложенная по отделениям винтовка с оптическом прицелом, неизвестного мне строения. В отделении рядом находилась вся техническая документация, которую распечатывать пока не спешил — на ней первыми буквами значилось «схема СВР-17». В другом кейсе, такого же размера находилась разобранная автоматическая винтовка, с уже другим обозначением на документе «схема АШВ-О-13».

— Та-ак, это кажется мне, а это тебе… — сказал рассуждающе Ник, закрывая кейсы. Снайперская винтовка конечно же уйдёт мне — Призрак учил меня обращаться в первую очередь с ней, так как снайпер должен сделать всего один точный выстрел и не более… А во вторую очередь я сам учился использовать топоры для рубки ещё живого мяса, что хочет моей смерти. И лишь в третью и последнюю, Призрак показал мне как обращаться со всеми остальными орудиями смерти. Внутри сумки находился так же боекомплект, два полуавтоматических пистолета в ещё более маленьком кейсе, сложенный и запакованный в вакуумный пакет, маскировочный халат (даже два). Бинокли, рации, маленькие рюкзаки, индивидуальные комплекты первой помощи и ещё остального понемногу. Плюс, два комплекта пустых бронежилетов. Плиты видно к нему должны идти отдельно.

— Что вы тут делаете?

Голос раздался насколько внезапно, что что-то внутри меня ёкнуло. Не подавая виду, я повернулся и встретился с взглядом… Радовида. Он держал расслабленно руки в карманах и пожёвывал какую-то соломинку. И игниса, что тащил рядом зелёный баул, надрывая свои силы.

— Встречный вопрос к вам.

— Это самая короткая дорога из мастерской. А от оружейной, выходит, вы сделали крюк. Идём, скоро обед. — прошёл он мимо, поманив рукой. Зойлос, постанывая, пошёл за ним. Я взял его сумку за ручку и стащил с его спины. Её точно должны были нести как минимум двое.

— Смотри, спину сорвёшь.

— С-с…спасибо, — простонал он. Волосы у игнисов горят только при сильных эмоциях и потому он совсем перестал быть похожим на что-то огненной природы. Разве что его руки были всё ещё словно покрыты копотью. Для меня же баул не представлял особых проблем — за это время телекинез стал ко мне возвращаться и потому к физической силе прибавлялась ещё и нематериальная.

— А что, Радик решил сфилонить? — спросил Ник, смотря Радовиду в затылок.

— Угу… В-вроде того…

— Не сфилонить, а сэкономить силы, — сказал ящер, повернувшись.

— Скинув работу на своего товарища? Хороша ты, змеюка… — покачал он головой, не отрывая взгляду. — Да он же тебя на голову ниже. Ты вон, балбесина, какой большой по сравнению с ним. И ещё свалил. Да я бы так никогда не сделал, потому что не такая гнида.

Радик, казалось, стал краснее, чем был до этого. Кулак его сжался, уперевшись в ладонь когтями. Острые зубы показались из приподнятых губ. Дальше всё произошло быстро. Ник заблокировал его удар и ударил ящера по лицу. Я поставил баул на землю, готовый влезть. Оборотень уже получил пару раз и пару раз дал ящеру по носу. От ещё одного удара Ник увернулся и на расстоянии сказал:

— Мы с тобой в одном котле варимся, ящерица. И ты, и я, и он. А тебя хлебом не корми, дай глотку кому вскрыть. Думаешь, что ты Зойлоса со свету сживёшь, тебе спасибо скажут? Вот тут ты прав и окажешься, но недолго. «Спасибо, мил нелюдь, теперь меньше вас и перебить вас легче». Вот что скажут. — сплюнул в сторону мой напарник, отойдя.

— Умник блять… — Рад вытер разбитую губу, не найдя слов лучше. На том и разошлись.

***

День двенадцатый в ХилТопе. Конец первого месяца осени.
Решил отсчитывать время, чтоб теряться не так сильно. Двенадцатый день… Мы сидим в ожидании приказов, которых пока что не поступает. Всё ещё продолжаем тренировки, но теперь враг где-то близко. Вдалеке где-то гремят арт-удары. По морю, в обход леса перенаправляют технику… О мой милый друг, ты стоек как крепость на холме. Твои деревья сомкнулись стеною и страх ждёт того, кто решит прорубиться сквозь неё. Но сможешь ли ты устоять? Сможешь ли быть сильней всех этих маленьких, но таких изобретательных людей? Выдержишь ли ты пламя гнева их, если они обрушат его на тебя?
Но нам двоим остаётся лишь молиться, чтоб ничто не встало против тебя. Ты — единственное по-настоящему спокойное место. Ни злая Валентия, ни бедствующий ХилТоп не сравнятся с тобой. Сказочная заморская Ниямия не стоит даже части тебя, ни даже холодный Скедлинг… Я хочу сбежать в тебя подальше от всех этих глаз. Сбросить эти ядовитые оковы и ни о чём не думать…

Но пока мне остаётся смотреть на занавешенное окно и слушать как кто-то сопит на соседней койке. Они думают, нам не нужно разделение, и потому весь отряд спит в одной казарме… Будь я девушкой, как бы я себя тут чувствовал? Наверняка как минимум некомфортно, хотя, смотря на Люцию, такого и не предположишь. Расписание у нас не самое сложное, но конечно же можно было бы комфортней.
Подъём — ни свет ни заря — пять часов. Утренняя подготовка двадцать минут — оделись, выбежали на улицу на утренний душ и после сразу на завтрак. После него по постам.
Пока все помогают в нормальном деле я и Ник несём дозор и ходим в патрули. Иногда, конечно, мне случалось быть замещающим оружейника, и я с радостью изучал строение и устройство всех этих новых приблуд.
В лагере к нам относились не слишком-то и доброжелательно. Приёмы пищи преимущественно были отдельно. Если кто на нас и смотрел, то с неприязнью. Если кто нам и помогал, то по принуждению. Вот так мы и разделились на «мы» и «они». Наш отряд и вся остальная валентийская армия… Я уже стал ассоциировать себя вместе с отрядом, хотя ещё некоторое время назад думал, что один и только один.

День. Палящее солнце прожигает сквозь бандану, повязанную на голове. Волосы за столько времени снова отросли и на сей раз меня никто брить не лез — сказали бриться самому. И даже сейчас, смотря в казённое прямоугольное зеркало, я лезвием выданного ножа сбриваю с себя лишние волосы на челюсти.

— Эй, Ливандов.

Я повернулся с ножом у собственного горла и раздетый до пояса, чтоб ничего не заляпать пеной, и посмотрел на стоящего в проходе — уже полностью наряженного и побритого Ника, что тоже решил не укорачивать себе волосы на голове больше чем нужно.

— Чего тебе? — не очень вежливо спросил я, машинально и аккуратно продолжил я себя брить, повернувшись обратно.

— У нас построение с вещами на плацу, — как бы невзначай сказал он, почесав в затылке.

— Когда? — спросил я, отведя нож и очень внимательно воткнув в него спицу своего взгляда.

— Да вот, минуту уже как идёт, мне сказали тебя найти…

Я вскочил, подхватив куртку и сунув нож в ножны, вместе с пеной, рукой стёр с лица пену и смыв её в тазу, выбежал, одеваясь. Я и так опоздал конечно, но опаздывать ещё? Мне оно надо?
На плацу я встретил несколько недовольные взгляды и смешки — к счастью бороду я укоротил до короткой щетины, но полностью от неё избавиться не удалось. Полуденное солнце нещадно опаливало голову. За эти дни я уже успел обгореть и настрадаться и даже облезть… Таким образом из бледнокожего я стал краснокожим.

— И та-ак бойцы… — сказал полковник Буклейн, которого здесь помимо «папы майора», называли ещё и Комендантом. — Поступило распоряжение сверху. Радуйтесь, больше вы на государственные харчи не сидите. Мы отправляемся через два часа вместе с колонной 43 пехотного и вторым танковым корпусом на юг, где разместимся в точке 17Ш на 29Д и будем готовиться к осмотру и диверсии на ДенТропскую железную дорогу. Пока будут эвакуировать местных, её не рискнут подрывать, так что счёт у нас на дни. А теперь цоп-цобе! Пшли собрать вещи, у вас час на сборы!

Разбежались. Перечить Коменданту себе дороже. Куда выгоднее идти с ним гладко — оно всегда шло без принуждения, ничего очень тяжёлого или неприятного он не приказывал.

Никакой вольности. Никакой свободы, о которой мечтает всё моё нутро… Ничего-ничего, дело уже за малым, осталось только довести его до конца. Свобода придёт ко мне — я уже чувствую её теплое сияние у себя на пальцах. Нужно быть достаточно терпеливым, когда солнце этой свободы само выйдет на меня и сменит это пекущее адское проявление, что сейчас заставляет лоб покрываться испариной.

***

Я, держась за борт грузовика, слегка дремал, слушая разговоры и рёв мотора. В нос неприятно бил сильный запах бензина и дыма, перебивая всё остальные. Сильно трясло, из-за чего можно было откусить себе язык, стоит только зазеваться… Мы переезжаем ближе к точке, где и будет наше первое задание. Уже отсюда я слышу очень взволнованный, можно даже сказать, нервный голос Зойлоса. Ленивым взглядом могу заметить, как трясутся его руки… Бедный игнис.
Радовид шутит. Говорит, что не страшно. Ставит ставки, кто первый помрёт, а к нему подключаются особо ушлые.
Кто-то даже ставит на меня. Притворяюсь что сплю. Пускай себе играют в ведунов и ведуний, а я лучше сам побеспокоюсь о себе. С другой стороны, здесь как на задании, только задание длится всегда и не всегда понятно кто на кого охотится. Пуля может прилететь с любой стороны и в любое время — и никакой телекинез не спасёт, если я не смогу отреагировать. Постоянные, статичные поля не вариант — на такое не хватит ни сил, ни умения.
Но не пахнет смертью в воздухе. Не чую. Только усталость, скованность и неприятно затекающие плечи — устающую спину. Жару.
Тропики редкие. Чем дальше от Леса, тем деревьев меньше, конечно же… И тем хуже я себя чувствую, смотря на серые от пыли листья и траву, близ дорог. Закрываюсь арафаткой, чтоб совсем не задохнуться в пути.
За дорогой проплывают полуразрушенные деревни из глины, с обвалившейся крышей. Многие покинули западную часть ХилТопа, как только Валентия перенесла сюда боевые действия, а те, кто не решился бросить то немногое, что имели, теперь были согнаны силой, чтоб на военную колонну никто не покусился.

Но мы едем не час и даже не два. Не делаем остановок и тянемся большой колонной. Начинаю засыпать… Начинаю засыпать…

Глава 5 «Искусство хождения в тень»

— Эй.

Я открыл глаза. Холодок от шиволтина ещё не прошёл, и всё вокруг было таким… Вязким. Но я увидел зелёные глаза Люции. Она сидела, а меж её пальцев плавно перетекал небольшой ключ.

— …Ч… Что тебе… нужно?.. — спросил я, пытаясь понять, что произошло и где я нахожусь. В темноте пустой казармы было трудно что-либо понять. Меня оставили «под кайфом» спать сразу после терапии.

— Ты хочешь уйти? — спросила она, неотрывно смотря на меня. — Мы сейчас рядом с ДенТропом. Одном из самых крупных городов ХилТопа. Он имеет стратегически важное значение из-за того, что так же является самым промышленным… А для нашего отряда, он имеет значение спасительное.

— …Что… Ты хочешь… Этим… сказать? — с трудом выдавил я из себя, отделяя каждое слово.

— У Алекса здесь есть знакомый механик. Очень хороший. А у меня есть ключ, снимающий первый слой пластин. Я просто хочу знать, будешь ли ты мешать, если мы захотим уйти и предлагаю тебе пойти с нами же.

— …Когда?

Я приподнялся, с трудом перевалившись на локоть, и почувствовал, как резко всё тело покрылось всполохами белого шума, как в телевизоре, от чего я обессиленно и болезненно упал обратно.

— До того, как наши войдут в город мы должны найти просвет, сами войти. Я сниму первую часть, а знакомый механик на каждом дезактивирует подачу яда. Потому что, если снять первую пластину, тебя сразу убьёт вторая, только если у тебя нет нужного кода.

— А то, что у нас на большой земле?.. Тебя это не волнует?

— Наши родные не у Валентии, а у ВГО. Они работают на тех, кто больше платит, если ты не знал. У нас везде коррупция. И веришь или нет, я могу заплатить больше, чем может позволить себе государственный бюджет одному человеку. Но это даже не самое главное.

— …А что же?..

— Я хочу, чтоб ты не надеялся на это. Если я скажу остальным, будет подозрительно, но я не хочу, чтоб Ты шёл.

— Погоди, я нихрена не понимаю…

— Алекс, Радик, Ник, Алеманды и Роберт собираются свалить. И предложат тебе тоже, за место меня. Я им отдам ключ, который достала — он снимет первый слой. Но знаешь, наше руководство имеет некоторые планы на ДенТроп и нам нельзя там появляться. Не потому, что так сказали, а потому, что нельзя.

— …Ты объяснишь хоть что-то?

— Его сожгут. Вместе со всеми, кто там есть. Из города уже нет выхода. Те, кто уходят на восток пешком или на машинах — единственные с возможностью спастись. Раньше все войны велись за ресурсы. Валентия же хочет землю. Пустую землю. И она хочет показать, что настроена решительно. Сейчас даже Буклейн не знает того, что будет.

— А откуда тебе знать?.. — спросил я, устало.

— Я много знаю, Полуночный Леший, — улыбнулась она, сидя на противоположной кровати и уперев свой острый подбородок в ладонь. — И знаю куда больше, чем правду о смерти Старатова и о твоём романе с главой наемничьего синдиката. А раз мне удалось как-то раскопать такое из газет и старых контрактов, то что я могу сделать с радиоприёмником? У меня хорошая память.

— Хватит красоваться. Давай к сути. Мне предложат дезертировать, но соглашаться я не должен, так?

— Совершенно верно. И если хочешь поиграть в героя, уговори их остаться и тогда возможно мы все будем жить. И поверь, если ты их оставишь тут силой, было бы ещё лучше. Ты же ещё хочешь встретиться с той большой совой?

Я вскинул руку, чтоб схватить её, но она, легко и смеясь, перекатилась с кровати и, мягко поклонившись, вышла из казармы, помахав мне рукой. Я было кинулся за ней, но белый шум во всех мышцах словно срезал меня, и я упал на пол, больно ударившись бровью о кровать и свалившись на пол после.
Тупая боль и не менее тупая обида. Так это всё глупо. И упал глупо.

Меня нашёл Бертанд, когда я пытался встать на ноги, опираясь на кровать. Он помог мне сесть.

— Тебе запрещено вставать, когда приход ещё не отошёл. Просто спи, чего непонятного? — недовольно сказал он.

— Не мог.

— Слушай, я хотел с тобой поговорить ещё по поводу…

— Дезертирства? — прервал его я. — Да, я примерно понимаю, что ты хочешь мне сказать.

— Так ты…

— Слушай. Нельзя вам идти в ДенТроп, — сказал я. — Понимаешь?

— Потому что вас убьют? Так пойдём вместе, вместе и сбежим. И не убьют тогда, раз ты с нами будешь.

— Вас что, вообще ничто там не держит на большой земле? Никто из родных, которым пригрозили смертью?

— Их не посмеют убить за наше дезертирство. Это противозаконно.

— Хорошо… ДенТроп собираются в ближайшее время сжечь. Со всеми, кто будет в городе. Если ты пойдёшь против армии, окажешься в страшном котле, из которого нет выхода. Даже если вас не расстреляют раньше.

— …Откуда тебе знать?

— Я просто знаю и поверь, это важно. Никому нельзя идти и надеяться на вариант с ключом Люции.

— …С ключом Люции? С каким? — не понял он. Я замолчал, пытаясь что-то вычитать на его лице.

— Не ходи в ДенТроп. И пусть никто не будет ходить.

— Это ты под приходом видел, да?

— Не ходи, ты меня слышишь, рожа ожумная? — спросил я, схватив его за воротник и с усилием притянув к себе, понимая, что на нормальный диалог мой мозг сейчас не способен. Бертранд сразу изменился в лице — на нём появился проблеск ужаса, когда я схватил его.

— Эй, пусти! Совсем рехнулся?!

Он упёрся мне рукой в шею, пытаясь оттолкнуть, но я смог встать и даже поднять его таким образом. Бертанд, в попытке спасти себе жизнь, ударил меня в торс ногой, но я стойко это перенёс.

— Не ходи и другим скажи, чтоб не ходили. ЭТО ВАЖНО. ПОПОМНИ МОИ СЛОВА, ЛЕС ВАС ПОБЕРИ!

— Что тут происходит?! — в казарму ворвался постовой с винтовкой в руках и распахнутым настежь кителем. Шлем, не застёгнутый и висящий на его голове, говорил о том, что постовой надел его в спешке. Я отпустил ожуму, что сразу стукнулся пятками о доски, но не поспешил бежать. Видно влетание в казарму человека с оружием произвело на него примерно такой же эффект.

— Разговариваем, товарищ старшина, — отозвался Бертанд, потерев шею. Я не стал удивляться тому, что ожума, ещё секунду назад готовившийся пойти на всё, чтоб вырваться от меня, теперь стоит наоборот рядом и готовится оправдывать. Между Глазом-1 и людьми за эти дни выстроились довольно отчуждённые отношения. Ни мы, ни они не хотели контактировать. Командиры оставляли нас на долю одного Буклейна, а солдаты, при появлении, старались не смотреть. В народе ходили поверья, что рогатые тифлинги и сицилиски — потомки самих демонов из мест, проклинаемых всеми священниками, и одно их присутствие рядом несёт смерть и проклятия. Конечно, до открытых конфликтов дела не доходили — не было никаких стычек, никаких потасовок, даже словесных перепалок не наблюдалось. Мы просто не говорили, не смотрели друг другу в глаза и все проблемы оставались только внутри нашего отряда — никто из чинов, кроме Буклейна, даже о них не знал.

Старшина смерил нас двоих взглядом. Судя по слегка ошалевшему взору, в его голове сейчас происходили бурные мыслительные процессы, в следствии которых он предпочёл вернуться обратно туда, откуда пришёл. Ожума смерил меня тяжёлым взглядом и пошёл к двери, не поворачиваясь спиной.

— …Я тебя понял, — сказал он, подходя к двери, но, когда я сделал шаг, ожума сразу чуть ускорился. — Никто из нас не пойдёт в ДенТроп. Обещаю.

Я обессиленно сел на кровать, провожая его взглядом. Мне всё ещё нужно прийти в себя после наркотика.

***

Хруст костей под наточенным лезвием.
Крики. Они до сих пор слышны, эхом отдаваясь в подсознании.

Мы топили их в собственной крови.
Я топил их, а мне нашёптывали на ухо, что это — правильно.
По-настоящему правильное решение.

Большой и страшный полуночный, пугал не столько силой, сколько тем, что был абсолютно непонятен. Валентия видала наёмников и профессиональнее меня, но человек, идущий на ближний контакт, да ещё и напролом в век промышленного военного пороха? Это обескураживало. Вселяло страх в сердца тех, кто обо мне слышал.

«Он убил отряд вооружённых людей топором. Одним топором.»

«Его не останавливают пули. Его ничто не останавливает.»

«Если он такое делает с оружием нашего рассвета, что сделает он с оружием нашего заката?»

Даже когда я оказался в цепях, они всё ещё меня боялись. Они боялись меня казнить, и вовсе не закон сохранил мне жизнь.

— Вокруг тебя аура. Аура, которую МЫ с тобой создали. Аура, которую нужно просто распространить дальше… Чтоб люди вжимали голову в плечи и оглядывались по сторонам, лишь при одном нашем упоминании.

***

— Какого хрена?!

Толчок в грудь, больше похожий на удар. Камнем оно всегда неприятно.
Отношения в Глазе-1 очень напряжённые.
Наше объединение между собой, перед лицом «общего врага», почти единственное, что нас удерживает от открытых конфликтов.

Радик напряжённо смотрел то на меня, то на Алекса Мерка, сидя на стуле и заряжая автоматную обойму своими драконьими пальцами. Назревал конфликт, за которым сейчас наблюдала большая часть отряда. Роберт стоял рядом, опираясь на стенку и нервно мотал фиолетовым хвостом. Никто не собирался лезть между мужиком из натурального камня, что и без ножа резать может и лешего, что ни для кого не секрет, убивает людей, как щелкунчик щёлкает орехи. Всё внимание сейчас приковано к нам двум.

— Предатель! — проскрежетал Мерк, смотря на меня. — Мы спастись хотим, а ты как краб на дне ведра. Сам выбираться не хочешь и нам не даёшь. Уже всех нас сдал, с потрохами?

— Никого я не сдавал. Нельзя вам в город — помрёте. А нас в довесок за ваше дезертирство перебьют.

— Нихрена подобного! У нас есть грёбанный ключ, у нас есть грёбанный механик. Мы снимем пластины и уйдём. А потом пойдём на все четыре по своим делам. Лично меня моя мастерская уже давно заждалась.

— Глу-упо… — с кошачьей расслабленной улыбкой и интонацией сказала Люция, в секунду появившись рядом. — Я очень сомневаюсь, что тебя так просто обратно пустят в «Алмазный ключ».

— Заткнись, рогатая сука! — шикнул он на неё.

— Нет-нет, подумай головой, а не как обычно, своим каменным задом, — быстро сказала она, совсем не теряя ласкового холода в голосе, даже не смотря на остроту слов.

— Вы оба заодно. Знаю я вас, козломордых шкур. Всегда рядом ходите, всегда воду мутите, — сказал он, уже переключившись на неё. — Светишь ключом, сама не используешь, нам не даёшь, зато крутишь как вздумается. «То сделай, то принеси, так скажи». Да я тебя сейчас!

Алекс было кинулся на неё, но Люция подвинула ногой к нему стул, а сама в сторону шмыгнула, как просто шаг сделала. Всё произошло довольно быстро. Запнувшийся о стул Алекс с грохотом упал, а осколки его стеклянной бороды посыпались на пол. С места подорвался Ник, попытавшись влезть между Люцией, сложившей за спиной руки, и Алекса, уже поднимавшегося грозным медведем с шерстью из стекла.

— Стойте! Остановитесь оба! — вскричал он, расставив руки перед Алексом, но тот его смёл с пути, словно тот тростинкой был, и хотел кинуться на Люцию.

— Отдай сюда ключ, предательница! Душегубка!

Она легко ускользнула от тяжёлого кулака и ускользнула бы от ещё одного своими силами, если бы я не схватил Алекса телекинетическими оковами и не опрокинув на спину, прокатил по казарме, оставив его кристальной спиной на досках отметины вместе с лоскутами формы.

На меня кинулся тифлинг Роберт, схватив стул. Я в последний момент хотел увернутся, но стул больно ударил по рукам, и когда я переключился на Роберта, в меня уже влетел сам Алекс.
Такой тупой и гудящей боли у меня давно не было. Одного удара по руке было достаточно, чтоб заставить её кровоточить, а бок — болезненно ныть.

— ДА ЧТО Ж ВЫ, НЕЛЮДИ! — закричал Ник, пытаясь криком воззвать к нашему благоразумию.

— Для того, кого сейчас разорвёт на множество маленьких осколочков, ты очень горячий, — с остротой заметила Люция.
В тот момент я уже лежал на земле, блокируя возможный удар того, кто стоял надо мной. На моё удивление, Мерк очень быстро остыл. Поразительно быстро для человека или для хоть кого-то, в чьём теле могла бы течь кровь. Он повернулся, посмотрев на неё… И только когда стучащие виски утихли, я вместе с остальными замер.

Самолётов звуки. Далёких, гудящих самолётов.

— …Что это? — спросил Мерк, опустив руки и подняв голову. Я мог бы прямо сейчас смять его каменную голову в сборище осколков, но этот далёкий вой моторов, словно вот-вот закричит тысячью голосов.
Первые далёкие хлопки разрывов.

Мерк растерян. Роберт так и застыл, держа стул. Ник потирает щёку, но также внимательно смотрит. Зойлос забился на своей койке… Нет, стойте, его нет.
Огонёк первым выбежал из казармы.
Остальные не стали сильно ждать — они побежали вслед за ним. Буквально через пару секунд только Люция подошла спокойным шагом, встав надо мной.

— Ты молодец. Сегодня это могло быть последним, что они услышали. И последним, что услышали бы мы. Пойдём, посмотрим, что там над ДенТропом сейчас летит.

Даже не дав руки, она сунула руки в карманы расстегнутого кителя и отправилась за остальными.
Я поднялся, опираясь на стул, брошенный Робертом. Очень болело ребро. Удар Алекса — как кувалдой со всей силы, только ещё грубее. Драка с Мерком на кулаках похожа больше на поножовщину или на борьбу с ежом. Бить кулаками его — как колотить стену из пятиметрового слоя грубого бронированного стекла. Глупо, больно и бесполезно.

А ещё это ощущение, когда для всех ты предатель, даже если оказался прав и спас их. Ничего кроме этой тупой боли и стекающей крови. Нет, это царапина, это заживёт. Всего лишь ушиб — он хотел преподать мне урок, а не убить… Что ж, дай мне немного времени, я бы ему сам урок преподал… Ещё какой…
И всё же кровь на руке чуть ниже плеча неприятно нагревает китель. Я снял его и посмотрел на большой синяк, где части кожи были просто смещены ударом. Это будет болеть. На боку всё оказалось лучше — с небольшим лишь посинением. Оно к лучшему. Хорошо, что по лицу не заехал, иначе не собрать моих драгоценных зубов и пить мне только каши в виде растворенном.

Люция вновь появилась в проходе, смотря на меня:

— Ну ты идёшь или как? — через минуту мы уже выбрались на улицу. Она меня непритязательно отряхнула рукой.

— Спасибо, что вернулась.

— Вообще, я за сумочкой возвращалась, — улыбнулась она.

— …сумочкой? — непонимающе спросил я, когда она меня отпустила и чуть ускорила шаг, обернувшись через плечо. Сумочки никакой у Люции конечно не было. Она рассмеялась, помахав рукой в воздухе, словно разгоняя запах и отправилась скорее к холму.

Ещё не успев поняться на холм, мы увидели, как к нам на встречу уже шли другие солдаты. Из самых разных отделений, почти все стянулись посмотреть на огромный бушующий огненный смерч, поселившийся на месте города и пожирающий как людей, так и дома. Офицерскому составу приходилось прикладывать все силы к тому, чтоб разогнать остальных по баракам. В том числе и наш отряд: среди всех очень ярко выделялась крупная фигура Мерка, заворожённо и с ужасом смотрящая на горящий город. Он оттолкнул одного, кто попытался схватить его за плечо, но после пришёл в себя.
Я с Люцией не стал подниматься на холм. Она остановила меня одним лёгким движением и сказала:

— Пойдём. Нечего сейчас глазеть. Завтра всё сам увидишь: гореть ДенТроп ещё будет о-очень долго, а люди об этом говорить ещё дольше, — она хитро улыбнулась и лёгким шагом отправилась обратно к бараку, не оборачиваясь.

***

— Но почему?

— Да потому Валентия уже с ХилТопом дерётся не первый век и не первый раз. Война уже не за ресурсы… — сказал Радовид, раскуривая сигарету. Грузовик тряхнуло, и каска на его голове забавно подпрыгнула, чуть съехав на глаза и сразу была поправлена когтистой лапой. — На уничтожение. ХилТоп этого не понимает, а наши уже всё решили.

— Как всегда… — кивнул Алекс, смотря в пол. Я одарил его мрачным взглядом. Словно почувствовав его, он поднял голову и посмотрел на меня. Протянул разжатую руку, как для рукопожатия. — Ты меня извини, ступил не по-детски. Дебилом был, признаю.

Я пожал ему руку с выражением тяжёлой закипи на сердце. Настроение всё ещё было никакое, а смотреть ему в глаза настроения вообще не было.

— Да и ты меня, я тоже неправильно всё объяснил.

— Ну вот и решили. Мы же в одной лодке. Нечего нам собачиться. А всё же, откуда ты узнал?

— Не я, Люция рассказала, — пожал я плечами. Алекс понимающе кивнул. — А она, кажется, на радио подслушала.

— А она скользкая штучка, — сказал Радик, кинув окурок за бортик грузовика и после, усевшись поудобнее, дополнил. — …и горячая.

— Даже не думай об этом, — оборвал его Алекс. – Люция — сицилиск.

— И что? Так это же хорошо. Больше шансов что мне перепадёт. И вообще, не завидуй. Я хорош в общении с девками, а на тебя, статую каменную, никто и не посмотрит.

— Попридержи язык, — сказал он холодно.

— Хорошо-хорошо, может и посмотрят… Но всё ещё. Признавайтесь, кто ещё на рогатую глаз положил?

Я посмотрел на Радика, помрачнев. Конечно, с Люцией я не хотел иметь ничего общего. Она постоянно темнит и даже когда улыбается, создаётся ощущение, что из-за пояса достаёт нож, чтоб тебе в следующую секунду его вогнать под рёбра. И ещё это ощущение, словно где-то её видел, но не помню точно где. Никогда раньше такого не было, а теперь вот появилось. А мне не нравится, когда появляется в моей голове что-то такое, чего я не понимаю. Я люблю понимать себя, а не теряться в догадках, где мне наврал собственный разум.

— Ла-адно, я понял, это не к вам, старичьё… — он отсел к другой группе, куда сразу влился. Не нравился мне Радик. Беспечный, глупый. Глупый настолько, что даже смелый. При желании Мерк мог бы даже мне разможить череп — получить в жбан от такого бугая никому не хочется.

— Дурак парень. Зато я знаю, что ты сам с рогатой трёшься, — сказал Алекс, посмотрев на меня. — Бросай это. Ты спас меня, сказав не лезть, и я делаю так же. Сицилиски они всегда такие, даже нелюди их не любят. Они всегда сами по себе.

— За совет спасибо, но я сам как-нибудь решу, — кивнул я и затянулся сигаретой, поставив в разговоре точку.

***

Запах медицинского спирта смешивается со спёртым воздухом подвала. Я снова тут. Снова скован цепями. Весь сырой, обессиленный. Всё тело вновь стонет от боли, а голову и вовсе не хочется поднимать.

— Доброе утро-день-вечер, — с улыбкой произносит она, входя. — Как вы сегодня? Как всегда, «отвали, док»? — Я ничего не ответил. Не хотел говорить с ней. Хатсон лёгкой походкой подошла к одной коробке, стоящей на стуле и, распаковав её, достала какие-то два баллона с трубкой и креплением для рта. — Ладно-ладно, не говорите, вам сегодня говорить не стоит. Знаете, что делать будем?

— …что это за штука? — спросил я напряжённо.

— Нравится? — с улыбкой спросила она, ставя их рядом. В баллонах определённо что-то плескалось. — Очень весёлая штука, как меня уверяли. Не мой профиль конечно, но пользоваться просто. Соляной раствор. Будем сегодня вам чистить желудок~

Почти пропев это, она подсоединила трубку к баллонам и бесстрашно подошла ко мне, держа в руках железную скобу для рта. Я оскалил зубы, дав понять, что не боюсь. Что если сунет свои руки, вцеплюсь и высунуть она сможет их только тогда, когда я выплюну её тонкие пальцы.
Но всё произошло не по сценарию. Она ловко вставила мне эту скобу, как ребёнку и зажала на затылке. Я не мог теперь сомкнуть зубов из-за так легко вставшей скобы. Она неприятно жглась и имела сильный кислый привкус. Я попытался её скинуть, смять или избавиться от неё любым другим образом, но никакие мои потуги ни к чему не приводили.

Напевая себе что-то под нос и не обращая на меня внимания, Хатсон зафиксировала на скобе трубку, сунув её между зубов и начала проталкивать её внутрь. Я пытался хотя бы отвернуться, но цепи на ошейнике не давали. Я же не могу просто сам себе сломать шею, не так ли?
Во всяком случае моих сил на это не хватает — я уже пытался и не раз. Трубка стала неприятно царапать язык и горло. Я мычал, ворочал языком, пытаясь её достать, но делал только хуже. Хатсон, показывая зубы в улыбке, смотрела мне в гортань и с помощью автоматического насоса стала подавать содержимое баллонов. Я почувствовал солёный водяной раствор, очень неприятный на вкус. Жидкость словно всасывалась мне в язык, ополаскивая ещё весь рот. Мне даже было необязательно это глотать — она поила меня этим отвратительным раствором из воды и соли. Оно болью отдавалось изнутри. Меня вырвало ещё до того, как она достала трубку и даже это произошло потому, что больше в меня не влезло. Солёная, словно липкая вода ещё одним небольшим потоком вышла от рвотного позыва, оставив ужасный привкус и ощущение спёкшести во рту после себя. Ещё это наполнение внутри от которого хотелось скрутиться в две погибели и просто блевать. Долго и как можно больше. Самое ужасное было в том, что это не представлялось возможным. Мой организм хотел этого, но не мог, а если что-то такое случалось, то лучше от этого, вопреки ожиданиям, не становилось.

— Как ощущения? Человеку для поддержания жизнедеятельности организма следует пить два литра воды в день, так что ж, я вас ввоволю напоила.

Но от этой воды становилось только хуже. Пить хотелось ужасно и одновременно понимал, что в меня просто больше не влезет. Хотелось помереть, но не чувствовать подобного ни секундой больше. Но она меня оставит наедине с моими ощущениями ещё на пару часов, прежде чем прийти и спросить то «что же я чувствую».

***

Я улёгся поудобнее, уперев щёку в приклад.
Внизу аккуратной вереницей двигался отряд, смотря по сторонам. Все, кто хотели жить и не хотели сопротивляться должны были поднять руки и выйти к Валентийским войскам ещё до того, как те вошли в город… Таких почти не оказалось. После того, как Валентия сожгла ДенТроп вместе с горожанами, только самые отчаянные и раздавленные этим событием решили встать на колени.

Ублюдки. Те, кто сейчас сидят в совете, почёсывая свои, раздувшиеся от яств и денег, пуза и огромные, свисающие щёки. Которые едят смерть, пока все здесь перебиваются хлебом и водой. Скольких оголодавших в изодранных одеждах я видел в прицел или оставшихся в покинутых деревнях? Десяток? Несколько десятков?
А эти людские морды ещё хотят их накормить собственной смертью, словно всего, через что они прошли, мало. Всех, кто остался здесь и способен держать оружие, ждёт смерть… Но ведь они остались здесь не для того, чтоб просто взять и умереть. Так же, как и мы не остались здесь, чтоб дать умереть самим.

— Слушай, а ты ХилТопский знаешь? — спросил меня Ник, листая журнал, сидя у стены. Я же лежал перед небольшим проёмом, через который с лёгкостью проходила винтовка. Моя задача была просматривать целый квартал и, в случае появления какой-либо дряни с автоматом в руках и в песочном камуфляже на теле, снять её.

— Да.

— Что, правда? — повернулся он ко мне.

— Да. Замолчи.

— А сможешь прочитать, что тут написано? — спросил он, показав мне журнал местного производства. Здесь были самые разные объявления — от продажи гаражей, до номеров борделей. Журнал даже по виду был старым, довольно пыльным, и вчитываться я не стал.

— Написано Нику отвалить и перестать мешать мне выполнять свою работу, — со знающим видом сказал я и после, вернул свой глаз в прицел, слегка улыбнувшись.

— Ну и как хочешь… Так читать правда умеешь?

— Да что за глупые вопросы? — спросил снова я, но теперь с раздражением. — Да, умею. Для меня вообще все ваши языки — как один.

— Это как так?

— А вот так. Всё вижу и всё слышу на своём родном. И говорю с вами так же. Я не знаю, как это работает, хорошо?

Так или иначе это работало отменно. Все говорят, что языки — это сложно, а у меня ощущение, словно других языков просто нет… Интересно, с чем именно это связанно? Но моё дело прямо сейчас никуда не делось. Стоило мне зазеваться, как раздалась автоматная очередь, оглушившая меня, как удар молнией. Я прижался щекой к прицелу, но ополченца уже застрелили. Его тело перевалилось через низкую ограду и свалилось вниз. На противоположной улице поднимали раненного бойца.

— Приём, у нас раненный, нужен транспорт в третий сектор, — раздалось из рации. — Снайпер, ты вообще работаешь?

— Чёрт возьми, Ник… — процедил я, не открывая глаз, словно теперь от этого что-то зависело. Свободной рукой взял рацию. — Мой промах. Я его не заметил, — ответил я.

— У нас тут человек сейчас сдохнет, животное… Жди весточку от Коменданта!

Я зло повесил рацию обратно и продолжил наблюдение. Все жители, достигшие призывного возраста и имеющие оружие, либо же неопознанные объекты в руках, расценивались как угроза. И всё же, только при прямой угрозе я могу стрелять. Если ошибусь и выстрелю в «невинного» — меня сожрут с дерьмом. Великое лицемерие — убивать ради запугивания, а потом говорить о правильности действий подчинённого.
Но этому есть глупое, но всё же объяснение — у каждой армии своя политика. Предыдущая, южная, была направлена больше на карательную стезю, когда все остальные действуют в связи со своим Валентийским «законом».
Но я солдат. Солдаты не обсуждают решения командования. Солдаты просто делают свою работу и не задают вопросов. Они могут сидеть неделями на позициях, изнывая от нервозности и вечного ожидания первой пули.

— …Но ты солдат только одной стороны, Полуночный. И она не выступает под флагом белого льва~