СМЕРТЬ ПАТРИАРХА

рассказ

Патриарх проснулся рано, разбудил, как обычно, исподний иподиакон Федор. Сегодня служба в ГСМ, Главном Соборе Москвы, недавно отстроенном на Лубянке. В противовес его Патриаршьему главному Храму, построенному в Кремле… А теперь этот выскочка, этот пацан из Перми, этот Сепаратор (так они звали между собой в Чистом переулке молодого епископа Анатолия Локтева), просочился наверх, дышит в затылок, бьет копытом. Ну да ничего, мы еще посмотрим, кто кого. Патриарх открыл глаза и увидел лицо исподнего, вздрогнул от неожиданности.
-Владыка, пора принимать ванну, — Федор стоял все это время у широкой двуспальной патриаршей постели с резной спинкой из черного кенийского дуба, держал в руках мягчайший махровый белоснежный халат.

Накинув халат, Патриах направился в ванную, пристроенную к спальне. Там его уже ждала травная ванна нужной температуры, на пять градусов выше температуры тела.
Лежа в ванной, он размышлял о недавнем промахе с Президентом на Соловках, о красной коробочке, которую тот не выпускал из рук, о всей этой интернетной трескотне, которая поднялась после. Что все это значило? Почему Президент оттолкнул его руку, а второй раз даже зашипел: «Не трожь!» Почему не притронулся ни к одному из сотни виртуозных блюд, что приготовили патриаршьи повара, не пригубил хотя бы из вежливости вина из его крымских виноделен. Да, он понимает, что безопасность превыше всего, но ведь для этого существует специальный апробатор в свите Президента, и раньше после апробатора Президент всегда пригублял вина, одобрительно пробовал закуски, восхищался искусством его, Патриарха, поваров. А теперь что-то пошло не так. И слухи, слухи про этого выскочку Сепаратора. Когда он успел попасть в резерв выдвижения? Как сам-то он, в борьбе с питерской коалицией, проморгал крысеныша. Конечно, это произошло еще при Володьке, а до того его пригрел Варсонофий на своем канале. Как же он проморгал? Неужели всё? Но ведь последние десять лет Церковь под его руководством расцвела: он добился церковной цензуры, тут он снова поморщился: где добился? На телевидении, в журналах, печати, кино? Но оставалась поганая вездесущая безграничная мировая Сеть. Воистину, на каждый роток не накинешь платок. Хотя и здесь есть кое-какие подвижки: опыт северокорейских коллег обнадеживает.
Зазвучала нежная мелодия из оперы «Смута». Федор предупредительно подал полотенце:
-Ваше Святейшество, время.
-Сейчас, сейчас, Федя, ну-ка, подсоби, — Федор и без напоминаний уже приготовился помочь Патриарху подняться, чтобы окутать его в махровый халат-полотенце.
-Ох, грехи наши тяжкие, — вздохнул Святейший, грузно вылезая их зеленоватой воды, пахнущей разнотравьем: крапивой, чабрецом, ромашкой, мелиссой, зверобоем, эвкалиптом, дамасской розой и многим еще чем эфирно-бодрящим. Встал артритными ступнями на мягкий коврик, ощутил, как нежная махра мгновенно впитывает влагу с его тела. Поддерживаемый Федором, вышел из ванной. Здесь уже было убрано, постель застелена, на кровати аккуратной стопкой лежало батистовое белье, на плечиках висел шелковый домашний подрясник. Облачившись в домашнее, Патриарх в сопровождении все того же верного Федора направился в столовую.
-Не надо, — с раздражением остановил привычное движение Федора поддержать Патриарха, — я еще в состоянии сам ходить. Не торопись.
-Что вы, что вы, Ваше Святейшество, я хотел помочь, — испуганно заморгал своими светлыми длинными ресницами (ах, хороши ресницы) иподиакон.
-Смиряйся молча.
-Молчу, молчу.
-Молча, я сказал!
-Молчу же.
-Я-сказал-молча… — Медленно с металлом в голосе произнес Патриарх. Неужели нет элементарного понятия о смирении даже у этого преданного Федьки. А что уж говорить о молодежи, они идут по головам, смыкают ряды, влезают без масла в администрацию.
Федор понял, замолчал, но без обиды, понимает, как надо. В общем-то он хороший исподний, все равно надо бы ему помочь по службе, уже не мальчик, сколько можно в служках ходить.
-Федор, тебе бы в иеромонахи надо или жениться, приход получить. Не надумал еще?
-Владыка, вы недовольны мной? — повисла тягостная пауза. Неужто и правда так предан, что до старости хочет в слугах ходить. Хотя не все к власти способны, а быть хоть многодетным попом в приходе, а уж тем более настоятелем монастыря или епископом это непростое бремя. Надо уметь крутиться.
-Ну, в другой раз поговорим. Доволен, доволен. В трапезной, небось, Афанасий заждался, язык проглотил, смотря на стол, верно? — и Патриарх засмеялся неожиданно высоким, фальцетным смехом. Федор поклонился, затем вместе двинулись в сторону трапезной, Федор открывал двери, семеня по натертому дубовому, все из того же черного дуба, паркету. «Хорош! Жаль. Всё». — печально подумалось Патриарху.

В столовой уже ждал викарий Афанасий Беляев. Его задача была информировать об утренних новостях, свежих сплетнях и просто поговорить. Патриарх не любил завтракать в одиночестве. Но почему-то сегодня ему хотелось побыть одному, наедине со своими тревожными мыслями. Видя готовность Афанасия с папкой в руке начать отчет, Патриарх поднял руку, Афанасий осекся, его опухшее лицо с маленькими умными, но злыми глазками, выражало одновременно недоумение и готовность продолжить, как только разрешат. «Суетлив и тёмен», — подумал Патриарх, а вслух сказал:
-Садись, Афанасий, покушай на дорожку. Не надо сегодня докладов, если ничего экстраординарного.
-Ваше Святейшество, слушаюсь, но я хотел про новости в Думе, — и стоял, выпятив живот в сером деловом подряснике, ожидая, пока Патриарх сядет в огромное резное из того же черного кенийского дуба кресло, на мягкое, обитое буйволиной кожей седалище (подарок Экваториального Патриарха).
-Не надо, Афоня, про политику. Мне сегодня Литургию совершать.
-Понял, Ваше Святейшество, — с готовностью ответил викарий и поспешно сел за стол.
На столе был стандартный набор яств: белужья икра, французские горячие багеты, сливочное масло из Коломенского подворья, буженина «По-Архиерейски», фуагра, разные сыры — от мягких до твердых сортов, но без плесени, не понимал Патриах, как можно осквернять храмину телесную какими-то микробами, геркулесовая каша, полба, разные свежевыжатые соки, молочно-кислые осетинские продукты вроде катыка, болгарский йогурт, из горячего: пышный омлет (Патриарх обожал омлеты), рубленые котлетки из индюшки.
Здесь, уже кроме Федора, прислуживали еще двое — иподиаконы-трапезарники, одинаковые, как две капли воды, они были близнецами, которых десять лет назад привел из детского дома отец Кирилл, окормлявший сирот. Тогда они были необыкновенно красивы — с гибкими, тонкими, как у змеи, телами, длинными темными волосами и синими, как сапфиры, глазами. Сейчас разъелись, а прекрасные волосы их стали заметно редеть. Красота спасет мир? Ох, вряд ли. Красота вызывает либо зависть либо соблазн, и уж точно не приносит спасения ее носителю. Выгоду если только, и то если еще и ум есть.
Задумчиво пил Патриарх катык, пригубил апельсиновый сок, почувствовав губами мякоть, поднес ко рту одну ложку нежнейшей овсянки, политой медом из Пюхтецкой пасеки, отломил от хрустящего багета, который тут же покрылся маслом, будто сам собой, это услужливый близнец Леонид, или Симен, вынырнул с серебряным ножом и мазнул булку. Ну, хорошо. А теперь кофейку дай-ка, мне, шустрик, — Патриарх ласково потрепал по щеке близнеца. — Сеня?
-Лёня, Владыка, — суховато, но вежливо ответил трапезарник, наливая черный кофе из длинноносого кофейничка с затейливыми восточными узорами (подарок Коптского патриарха). Лицо у него ничего не выражало, как и положено вышколенному официанту. При этом никакого заискивания, никакого холуйства, потому что профи. Их пацанятами еще отдали сразу матушке Таисье в Ниццу, там она их многому научила, не только готовить и обслуживать за столом, но и как держать дистанцию с хозяевами, в России это особенно мизерабль е анимпосибль, говорила мать Таисья, в миру Ивонн Лотрек-Кутузофф.
-Как там, Федор, со временем? — спросил Патриарх.
-Водитель уже ждет.
-Ехать сколько? — Патриарх почувствовал привычную тяжесть в животе.
-Ехать ровно 10 минут, дороги уже зачищены.
-Что за армейский жаргон, все не отвыкнешь, — Патриарх поморщился, почувствовав болезненные спазмы в области желудка.
-Ваше Святейшество, как обычно, «коктейль Гребенникова»? — предложил Федор. Патриарх кивнул и направился в ближайшую уборную.

Огромный бронированный ЗИС-110 ручной работы, подаренный Президентом к именинам (долго пришлось переучивать администрацию, что дни рожденья это не праздник для клириков), вез Патриарха на торжественную литургию на Лубянку, в Главный Собор Москвы. Собор этот, в отличие от Храма Святого Владимира в Кремле, был выстроен заново, на месте памятника Дзержинскому и поглотил заодно Соловецкий камень, который давно всех раздражал. Противоречие было снято, сбылось пророчество Исайи: и лев возляжет рядом с ягненком. В соборе в одном ряду расположились Царская семья, бутовские новомученики, а так же икона Матронушки, с которой беседует Сталин в солдатской шинели, Сталин, правда, пока без нимба, но это вопрос времени, у другого алтаря висели вместе Иван Грозный, игумен Корнилий и митрополит Филипп. Полная, как говорится, симфония. Соловецкий камень стоял в огромном притворе, святыней он не считался, а просто выкинуть его было бы политически неграмотно, и теперь либералы не только заткнулись, но и свои бесовские акции вынуждены проводить под сенью храма, только у дверей, в притворе, как оглашенные в древние времена, так им было указано их место, и они это место признали.

ЗИС бесшумно летел по московским улицам. В герметичном удобном салоне патриарх не слышал возмущенные сигналы тысяч машин, пропускавших патриарший кортеж в сопровождении ГИБДД.

Наконец подъехали к Собору, к самой красной ковровой дорожке. Сначала вышли казаки-охранники из патриаршьего ФСО, открыли дверцы, один тактично вдавил крест на куколе внутрь, пока Патриарх выходил из просторного салона, с гордо поднятой головой, с достоинством опираясь на двурогий посох. Этот новый обычай — не вылезать из салона автомобиля, сгибаясь в три погибели, а выходить, не наклоняя головы, как из самолета, придумал Валериан, советник по церковному пиару, а заодно главный редактор журнала «Великий кормчий». Негоже Патриарху корону церковную ломать перед толпой и светской властью.
По обе стороны дорожки выстроились в два ряда, согласно иерархии все сослужащие сегодня Патриарху, сначала митрополиты, потом архиепископы, затем епископы, и далее мелочевка — избранные белые настоятели, игумены и игуменьи ставропигиальных московских и подмосковных монастырей. Настоятель Главного Собора, он же недавно рукоположенный епископ Анатолий Локтев, не выскочил вперед, как обычно это делали другие настоятели, а стоял по чину, в ряду епископата, и отнюдь не первый, а среди молодняка. «Смирение паче гордости», подумал Патриарх, глянул тяжело в ту сторону и поймал открытый простецкий взгляд вновь испеченного настоятеля. «Тьфу на тебя», — мрачно подумал Патриарх и медленно зашагал сквозь строй склонивших головы митрополитов. Среди старейших стоял его давний приятель еще со временем экуменизма, сотрудник по внешним сношениям митрополит Расторгуевский Юлиан, заметно одряхлевший, несмотря на регулярные сеансы омолаживающих кровяных ванн и инъекции стволовыми клетками. Среди молодых митрополитов стоял его любимец Никандр, которого Патриарх открыто прочил в свои преемники. Поравнялся с Никандром, тот чуть склонил голову, черные бархатные глаза смотрят исподлобья, с чуть заметной улыбкой. Патриарх сделал тайный приветственный жест и мягко посмотрел в эти черные глаза. Он был всегда спокоен за Никандра. Имидж ему прокачивают уже давно: сразу после семинарии поехал настоятелем еще в советский Лейпциг, потом от греха подальше перевели в Лондон, где много русских эмигрантов. За долгие годы за границей красивый породистый Никандр с аккуратной западной бородкой и короткой стрижкой в гражданском пиджаке с белым воротничком стал больше похож на протестантского пастора, чем на православного батюшку. Патриарх глянул в глаза Никандра, почувствовал слезную муть, сдвинул брови, сжал покрепче посох, не мог не любоваться своим преемником. Даже в статусе митрополита не перестает следить за собой: умерен в еде, ходит в спортзал, имеет коричневый пояс по тэквандо, стрижется у дорогого стилиста. Все это было неплохо, но недостаточно. Как оказалось. Теперь надо было прокачать интеллектуальный имидж. В журналах церковных и светских стали появляться интервью с молодым прогрессивным архиепископом Никандром, выдержки из его диссертации о блаженном Августине, в видеоблогах в Ютубе он сражался в диспутах с учеными. Вскоре многотомные научные труды уже митрополита Никандра Малофеева заняли видные полки книжных лавок при всех приходах.
На канале «Благо» стала регулярно выходить программа «Врата истины», в которой его красивое благообразное лицо и хорошо поставленный голос сразу подняли рейтинг этого еще вчера заштатного канала. И вот тут-то все и случилось. Патриарх дошел до ряда епископов, вон он стоит, хитрый вражина, со своим деревенским пробором, русой косицей, хитрыми серыми глазками. Еще будучи настоятелем заштатного монастыря выпустил книжонку. Да только выпустил он эту свою книжонку не в церковном издательстве, а в светском, да еще самом популярном, да еще не постеснялся послать книжонку во все известные книжные премии. Исторический роман, из серии ЖЗЛ. Про последнего царя. А потом его возьми и экранизируй один жидовин режиссер, вот и попал Локоток сразу в дамки. Обогнал этот рыжий черт его, Патриарха, ставленника, его красавца и умницу — доктора богословия Никандра Малофеева. Патриарх остановился напротив настоятеля Главного Собора Москвы. Молодой епископ стоял, чуть склонившись, перед Патриархом и, улыбаясь, говорил стандартную приветственную речь, пересыпая льстивыми оборотами, что, дескать, его, патриаршьими молитвами был воздвигнут этот великий собор в таком значимом месте Москвы, что сам он, Анатолий, смиренный послушник его, Патриарха, нижайше просит чести сослужить ему, Патриарху священную Литургию. Патриарх, ударив легонько посохом, по ковровой дорожке и едва слышно произнеся: «с Божьей помощью», двинулся вверх по ступеням в огромный притвор собора, где уже толпился за заграждениями народ. Взгляд Патриарха скользнул по морю женских платочков и касынок, по раскрасневшимся от духоты лицам, смешавшимся в единое месиво, остановился на секунду и медленно осенил с трех сторон людей, тут же море людей благодарно колыхнулось и он услышал сдавленные молящие крики: «Святейший, благословите!» И туда, дальше понеслась волна, зашелестела: «Святейший! Святейший приехал!»
Патриарх вошел в храм, все по той же зелено-красной ковровой дорожке, двинулся прямо к амвону, где должна была начаться специальная служба, предваряющая Литургию, — Встреча Патриарха. Народ, так и стоял по обе стороны дорожки, сдерживаемый заграждениями и крепкими казаками. Патриарх все так же медленно шествовал до амвона, осеняя крестным знаменем толпу, в ответ получая тысячеустый приятный шепот: «Святейшшшшший!»
С двурогим посохом в деснице, он вдруг почувствовал себя Моисеем, ведущим народ через Красное море. По мере его продвижения вперед ковровую дорожку за его спиной давно заполнили многочисленные митрополиты, епископы и прочие священнослужители, а за самыми последними уже вливался и напирал народ, как то самое море. Впереди же, пока путь был открыт, на амвоне сиял гигантского размера патриарший белоснежный трон (вырезанный из кости мамонта народным скульптором России Георгием Ломидзе), на который Патриах должен был воссесть.
Встреча Патриарха шла, как обычно, долго. Это древний ритуал представлял собой последовательную имитацию туалетных приготовлений, как если бы он был невестой на выданье, а подруженьки эту невесту прибирали к свадьбе. Так и здесь: сначала следовало разоблачение до риз (снимается мантия), затем символическое расчесывание, омовение: для этого молодой иподиакон подходит с полотенцем и блюдом с водой, затем старшие митрополиты одевают в торжественные одежды (саккос) и в довершение надевается митра. Митру обычно надевал старейший митрополит. И вот тут Патриарх заметил, как стал дряхл Юлиан, и не только дряхл, а как предательски дрожала его рука. Это был Паркинсон, как пить дать. Митра чуть было не выпала из Юлиановых трясущихся пухлых рук, но ее уже подхватили другие руки, но не те, и здесь рыжий дьявол подсуетился, схватил митру своими цепкими жилистыми лапами. А так все прошло незаметно, Встреча Патриарха закончилась. Теперь начиналась проскомидия в алтаре. Патриарху сослужили четыре старейших митрополита, включая злополучного Юлиана, но тот после промашки с митрой еще больше затрясся, слезы катились по его лицу.
-Сядь, Юлиан, — мягко сказал Патриарх, — отдохни пока. Вместо тебя мне сослужит… — Взгляд его устремился к Никандру, но тут прямо перед ним вырос Гришка, который в этот момент подхватил падавшую из рук Юлиана просфору для проскомидии.
-Настоятель сослужит вместо владыки Юлиана, — закончил говорить Патриарх против своей воли, и заметил, как Никандр посерел лицом.

Литургия подходила к своему завершению, но людей, желающих причаститься, собралось так много, что этот процесс мог растянуться на несколько часов. Обычно к этому моменту длительное стояние изнуряло и патриарха, и старых митрополитов. Поэтому спасением были недавно изобретенные в Сколково долгостои. Именно сейчас Патриарх и сослужащие митрополиты, расставив пошире ноги, встали точно над специальными люками. Люки бесшумно раскрылись и из-под пола стала выдвигаться телескопическая трубка, увенчанная специальным седлом и скрытая от прихожан широкими рясами и тяжелыми парчовыми саккосами. Через несколько секунд Патриарх с наслаждением почувствовал, как в его пах медленно стала врастать мягкая опора. Размеры долгостоев были скрупулезно рассчитаны сколковскими инженерами исходя из роста того или иного пользователя, с тем чтобы ступни оставались твердо стоящими на земле. Раньше, до изобретения долгостоев, приходилось прибегать к разным ухищрениям — выходить незаметно из саккоса и садиться на скамеечку, или оставлять вместо себя двойника-андроида — этим увлекался экзарх всея Японии. А вот на Афоне фанатичное священноначалие считало любую модернизацию дьявольским изобретением, и приходилось довольствоваться средневековыми стоячими деревянными креслами с подлокотниками, поэтому в 67-м и 78-м годах во время 8-часовой Всенощной (устав Афонского монастыря не менялся с 13 века) два митрополита из СССР и Сербии упали в обморок.
Внезапно Патриарх почувствовал что-то неладное — труба продолжала медленно выдвигаться, а ступни его начали отрываться от земли. Он пытался цепляться за мраморный пол мысками, но долгостой все поднимался и поднимался, вот он уже почувствовал, что не опирается о посох, но держит его наперевес, как автомат, труба продолжала двигаться, он балансировал на седле и не смел посмотреть вниз. Патриарх боялся высоты. Вот уже он поравнялся с купольной росписью — на него грозно смотрели пророки, апостолы, архангелы, особенно Архангел Михаил с огненным мечом. Патриарху мучительно захотелось посмотреть вниз, он чуть склонил голову и увидел сквозь дым ладана только золоченые кругляши, он догадался, что это вид сверху вросших в свои соразмерные долгостои сослужащих клириков, еще он увидел море цветных точек — это женские платки, и только одна точка телесного цвета двигалась — это лысый дьякон Диомид подходил к алтарю, держа на отлете свой орарь, и возглашал: «Миру Господу помолимся!»
Казалось, никто не замечал, как высоко вознесся Патриарх. К его удивлению, парчовый его саккос тоже вытянулся вместе с долгостоем, поэтому Патриарх даже с некоторым облегчением отметил про себя, что хотя бы никто не видит его болтающихся ног под куполом собора. Вдруг он почувствовал, как митра стала заваливаться с его склоненной головы, она все сползала и сползала, а он не мог пошевелиться, и, как канатоходец, удерживал баланс посохом. Слышимость под куполом была отличная, он даже слышал тихие переговоры священников и мирян между собой, но расслышать мог только отдельные слова и фразы, абсолютно бессмысленные: «Николаю Угоднику», «Она мне сделала на вино», «Казанской Божией Матери», «передайте, матушка», «зайди в личный кабинет», «Спиридону», «Семьсот тысяч двести семьдесят», «Он сказал, что я его не удовлетворяю», «…мороженое не ела, рыбу не ела, а морепродукты не считаются…», «я взнос уплатила…», «всю переднюю часть…», в конце концов он устал прислушиваться и все голоса слились в единый гул.
Наконец, хор грянул «Иже Херувимы», затем раздался возглас дьякона: «Премудрость». Начинался Великий вход. Но Великий вход должен возглавлять он, Патриарх, он силился из-под купола рассмотреть, кто же вместо него возглавляет Великий вход, кто совершает в алтаре главное Таинство — претворяет Хлеб в Тело, а вино — в Кровь. И почему это делает не он, не Патриарх! Вдруг он почувствовал, как телескопическая труба начала медленно съезжать вниз , он стал уменьшаться вместе с саккосом в размерах, но почему-то он так стремительно уменьшался и приземлялся не на свое место, где он стоял до этого, а на огромное священное блюдо в Алтаре — дискос, и оно было пустым и огромным, а у дискоса стоял ненавистный епископ Анатолий с ритуальными предметами для разрезания священного хлеба: копием и лжицей и плотоядно смотрел на Патриарха. Все остальные сослужащие стояли тут же, как будто так и надо, в ожидании приготовления, но только не хлеба, а его, Патриарха плоти. И на голове Анатолия была надета его, Патриарха, митра. В эту же секунду он инстинктивно схватился за голову и… проснулся. Тут же он почувствовал, как чьи-то руки водрузили митру обратно ему на голову. Оказывается, стоя на долгостое (нормального размера), он на мгновение отключился и задремал, голова его склонилась и митра чуть не упала. На этот раз митру удержал Никандр. Темные бархатные глаза глядели строго, но доброжелательно, почти как на лике подкупольного пророка Исайи из сна.

-Владыка, вы встали не над своим люком, — прошептал в ухо Патриарху Никандр. — Слава Богу, внизу загорелась красная лампочка и сотрудник заметил ошибку.
-Великий вход когда? — спросил Патриарх.
-Сейчас как раз, вы вовремя очнулись, Владыка, — Патриарх с удовлетворением почувствовал, что твердо стоит на ногах.
-Приснится же такое, — вдруг сказал он доверчиво Никандру и коснулся его руки. Никандр мягко отвел руку Патриарха и тихо произнес, подавая копие и лжицу:
-Вы просто устали, Владыка. Сейчас время Великой молитвы. Пойдемте.
Дьякон как раз возглашал: «Великаго Господина и Отца нашего (имя), Святейшего Патриарха Московскаго и всея Руси, и Господина нашего Преосвященнейшаго…»

Патриарх, едва пошатываясь, вошел в Алтарь, подошел к антиминсу, на котором стоял дискос (блюдо) с «агнцем» — большой просфорой для Евхаристии, он стал читать Тайную молитву, в глазах все плыло, голос не слушался его, он все еще словно был во власти страшного сна.
Хор из Большого слаженно затянул: «Тебе Господи», затем раздался бас дьякона: «Вонмем!». Теперь была очередь Патриарха, творящего Жертвоприношение, приглашающего собравшихся к приобщению Святых Таин, но вместо длинного красивого в тон дьякону и хору «Святая Святым», из его горла раздался хрип.
-Включай фанеру, — прохрипел Патриах ближайшему молодому иподиакону Славику, — номер три!
Но Славик был так же, как Патриарх, в этом храме впервые и не знал, где кнопка, он беспомощно метнулся к одной стене, к другой, виновато пожал плечами. В Соборе повисла гробовая тишина, люди ждали возгласа Патриарха, крестясь и сколнив головы. И тут раздался довольно-таки приятный баритон настоятеля епископа Анатолия: «Святая Святым». Он стоял все на том же месте в кругу священноначалия, напротив Патриарха, с трудом державшего Потир (Чашу), и смотрел на него смеющимися глазами, а в руках у него была красная коробочка Президента.
«Так вот кто стоит над моим люком!», — осенило Патриарха. — Ах ты, рыжая лиса.

-Един Свят, един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца. Аминь! — громко и торжественно завершил чин Евхаристии хор.

Патриарх собственноручно причастил только нескольких ставропигиальных игумений и монахинь, традиционно занимавших козырные места у амвона («в фанзоне», как шутили молодые священники), затем передал Чашу ближайшему митрополиту, имени которого он не помнил, и удалился в закрытую алтарную часть, плюхнулся на пуфик, там к нему подбежали два новеньких иподиакона и помогли разоблачиться от тяжелых парчовых доспехов. Патриарх рассеянно благословлял молоденьких иподиаконов, затем открылась тайная дверь для выхода из Алтаря (запасный выход) и на пороге появился его водитель Николай в сером пиджаке. Рядом стоял постельничий Федор, в глазах его была тревога и преданность. «Преданность свою в жопу засунь», — с горечью подумал Патриарх.
Водитель и Федор помогли патриарху встать, надеть шелковый подрясник и проводили до машины, казак из охраны опять нажал крест на куколе, который вдавился на время, но патриарх забыл об этом новшестве и инстинктивно пригнулся, как будто он садился не в в специально сконструированный высокий патриархомобиль, а в советскую Волгу. Рядом сел молчаливый Федор, он ждал, что сказать водителю: куда ехать.
Патриарху хотелось как можно быстрее убраться из этого места, вдруг в салоне раздался звонок на его золотой и бриллиантовый сотовый, вставленный в специальный держатель, на экране высветился портрет Никандра.
-Нажми, — вяло приказал Федору Патриарх, тот нажал на кнопку «ответить».
Никандр сообщил упавшим голосом:
-Владыка, коробочка у него!
Патриах побагровел:
-Видел, не слепой.
Затем он махнул рукой на экран сотового и Федор нажал кнопку «отбой».

-Ехай в Лужники.

-Владыка… почему сейчас, вы же устали…

Водитель не трогался с места.

-Николай, ты оглох? — Патриарх говорил в микрофон встроенный в пуленепробиваемое стекло, отделяющее просторный, обитый буйволиной кожей. Тут Патриарху вспомнилась любимая Волга из 80-х, приятно пахнущая бензином и дерматином, уютно и мягко подпрыгивающая на неровностях советских, особенно сельских дорог, вызывая иногда забытую эрекцию. Эта же тяжелая машина с рамой из 50-х никогда не подрыгивала, да и возраст брал свое.
-Ваше Святейшество, Батюшка вы мой! — вскричал, нарушив субординацию, Федор и припал к пухлой руке Патриарха. — Нельзя вам сейчас, да и коробка-то у него.
-Ну и что, вот и увидит, что я еще способен даже без коробки, и вернет коробочку, как миленький. — Патриах вдруг стал спокоен, гнев его прошел, сердце перестало стучать, как карданный вал, краска с лица ушла, — дай-ка водички, Федя, — ласково попросил Патриарх и похлопал его по руке, но свою руку мягко убрал. Теперь он знал, что делать. – Поехали!

Бронированный ЗИС-110 медленно тронулся. За ЗИСом тут же двинулся кортеж черных мерседесов из ФСО, впереди замаячили еще какие-то темные машины помельче (МВД) и несколько голубых машин ГИБДД, с проблесковыми маячками, чтобы расчищать дорогу.
Сначала ЗИС свернул в Большой Кисельный, затем в Малый Молочный и по Милютинскому вырулил на Мясницкую, все переулки и дворы были забиты зачищенными машинами, их просто убирали как хлам эвакуаторами и сваливали в кучи. Иногда к возмущенным водителям выходил человек в штатском, требовал у владельца утрамбованной машины права, ID-удостверение, и все это сжигал на глазах у испуганного водителя, а если тот продолжал качать права, его забирали в дежуривший неподалеку автозак, затем фэсэошник быстро садился в свой черный брабус и присоединялся к кортежу.
Так Патриарх довольно быстро доехал до Лужников. Ворота открылись, большая часть кортежа осталась снаружи, внутрь въехали патриарший ЗИС и один черный мерседес, принадлежащий личной казацкой патриашьей гвардии.
ЗИС и Мерседес двигались по аккуратным дорожкам, посыпанным красной каменной крошкой (яшма), проезжая мимо теннисных кортов, футбольного поля, крытых стадионов, наконец доехали до ворот внутренних Лужников, ворота бесшумно открылись и тут же закрылись. Машины подъехали к большому стадиону, сделанному по чертежам римского Колизея, только в меньшем масштабе. Патриарх гордился своим Колизеем, потому что он его восстановил из того же мрамора, который добывали в заброшенных каменоломнях Древнего Рима, применялись те же технологии и исключительно ручной труд (работали заключенные и бесплатные доброхоты). Колизей выглядел как новенький, как при каком-нибудь императоре Веспасиане. А не руины, как у этих идиотов итальяшек. Народный архитектор Автандил Ломидзе (брат народного художника Георгия Ломидзе) неоднократно предлагал восстановить итальянцам древний Колизей, но они упорно отказывались.
Патриарх вышел из патриархомобиля, на этот раз с высоко поднятой головой и расправив плечи, направился в сопровождении Федора и двух казаков с шашками наголо в раздевальню, выглядящую как миниатюрный дворец (там было все, что нужно: несколько видов бань, бассейны, трапезная, опочивальня, гостевая, комната отдыха). Патриарх разоблачился с помощью Федора до нага, принял холодный душ, облачился в махровый халат, сел в кресло, тут же на скромном столике из карельской березы 18 века появилась сигара и маленькая гильотинка. Патриарх с удовольствием отрубил сигаре головку, Федор поднес огонь, высеченный из старинного огнива, Патриарх задымил, без затяжки, и, едва пригубив, бросил почти целую сигару в сигарницу. Федор забрал окурок в людскую докуривать. На столе появился любимый Патриархом кофе под названием «Черный бивень», производили его особым образом из кала слона, которого кормили исключительно зернами кофе. Мясо, правда, такого слона было невкусным. Когда он был в Кении, пробовал. Затем патриарх направился в турецкий хамам, где его же казаки-гвардейцы в одних трусах с лампасами и в сапогах на голых ногах, делали ему массаж и бичевание мягчайшей выделки нагайками, они долго с ним занимались, и Федору не дозволялось в это время находиться даже в предбаннике, чтобы не слышать странные звуки, которые издавал Патриарх.

После хамама Патриарху принесли красный напиток, на сленге его называли «Красной ртутью». Никто не знал его содержимого, но секрет выносливости немолодого, 104-летнего Патриарха был именно в нем. И только после всех этих процедур он в специальном легчайшем спортивном коротком подряснике, украшенном патриаршьим вензелем, символикой Церкви и с недавнего времени трехглавым орлом, выходил на стадион.
Сейчас он подошел к бело-сине-красной линии старта, приготовился. Казак-стартёр, подняв руку со стартовым колоколом, смотрел на секундомер. Наконец, раздался звук стартового колокола, и Патриарх побежал по белой дорожке. Бегал Париарх уже тридцать лет, столько, сколько занимал Патриарший престол, и каждый год он должен был прибавлять по кругу. Значит, сегодня ему надо пробежать без остановки тридцать кругов, «сто годов — сто рублёв», почему-то вспомнилась дурацкая пословица про денежное довольствие солдата. Но каждый раз в руках он должен был держать предмет, которого последний раз касался во время беседы с Патриархом действующий Президент, за тридцать лет это были самые разные предметы: мыло, газета, расческа, кирпич, фотография президента, скачущего на коне, лопата, кольцо, сотовый телефон, вилка, клавиша от рояля, сигара, фужер, золотой костыль РЖД, галстук, денежная купюра, перо страуса, кусок пюпитра для выступлений (не тащить же весь пюпитр), разрезанная ленточка с торжественного открытия, локон мальчика, строительная каска, шерсть тигра, микрофон и многое другое (за тридцать лет всего не упомнишь, хотя все объекты тщательно хранились в спецхранилище)… Эти предметы всегда доставляли патриарху, и он из года в год нарезал с ними круги в своем Колизее. Но на этот раз последнее, что было у президента в руках, когда они обмолвились парой слов в машине, была красная коробочка. И ее президент потом передал своему охраннику, а тот сидел в президентской машине и так с ней и уехал, а теперь она оказалась у этого прыща, у этого выскочки с косицей, у этого гондона с балкона.
На запястье у Патриарха был надет кругомер, он взглянул и отметил, что сделал только три круга, впереди еще 27. Рядом с ним бежали и Федор, и казаки, и два иподиакона, он ждал, что Никандр все-таки доставит коробку хоть на последнем круге, был у него уже похожий случай с рыбой, щукой, на совместной рыбалке под Хатынью, потом хоть и хребет, но доставили. А сейчас, коробка эта… обыкновенная, картонная, обитая красным атласом, упаковка, что-то там ценное в коробке, это понятно, может, часы золотые или кубок или хрен знает что, но подарок обычно достают из коробки, ставят на видное место, а не хранят вечно в упаковке. Так он размышлял, пока бежал, замечая боковым зрением белые халаты врачей. На 17-м круге у него пошла из носа кровь (на ходу врач прикладывал к переносице лед), на 23-м — закружилась голова, врач (уже подъезжая на самокате, сделал укол), на 27-м закололо в левом боку, нестерпимо. Не добежав до финиша, Патриарх упал, у нему бежали с носилками, что-то кричали, вызывали по рации вертолет, но он слышал только голос Федора: «Несу, Владыка, несу коробочку! Подождите, Ваше Святейшество! Куда же вы, Батюшка»… Он чувствовал, что его поднимают в вертолет, но глаза его, хоть и были открыты, уже ничего не видели, руки были убраны под одеяло и крепко зафиксированы, он был словно спеленут, и не мог достать руку, поэтому Федор успел только положить красную коробочку ему на грудь. Но тут винт вертолет медленно стал вращаться и коробочка упала на землю, Патриарх хотел что-то сказать, но рот его не слушался, он даже не смог его открыть и что-то промычал. На коробочку наступили несколько раз, вдавили красный атлас в яшмовый песок, вертолет взмывал вверх, направляясь в Кремлевскую клинику.
Утром дворники-гастарбайтеры, убирая стадион Колизея, переговаривались на своем неведомом языке, один из них поднял черными руками остатки атласной обивки, положил в карман оранжевого комбинезона, материал красивый, дочке подарит, в косички заплести, будет самая красивая в детском саду, будет довольна. Остатки картонки были выброшены в небольшой мусорный переносной контейнер и затем сожжены в подвале Лужников.

лето 2018- лето 2019