Через три дня молчания он позвонил мне.
Я прыгнула к телефону, схватила трубку.
— Ну, вот и я,- сказал он.- как мне кажется, жив.
— Где ты был все это время?- спросила я плохо справляясь с нервным смешком.
— Я мстил. У тебя есть синий лён?
— Ты имеешь в виду ткань, да? Была…я покупала, да я же говорила, что…
— Я позвоню тебе, недели хватит, чтобы сшить мне рубаху.
Он положил трубку.
Я сидела около получаса на подоконнике и смотрела на падающий снег. Он завихрялся и кружился от тепла, выходящего из форточек ниже этажами. Из тех же форточек пахло жизнью, куриным мясом и жареной картошкой.
Я закурила, затянулась неловко и зачем то, непонятно зачем, выдохнула в стекло, дым ударившись о прозрачную поверхность окна вернулся и я закашлялась.
Я не умела курить, но так я казалась себе трагичнее и взрослее.
В телефоне у меня было много номеров моих бывших и я вы брала первого по алфавиту. — — — — Привет, милашка…- сказал мне Вау.
— Можешь приехать!? — спросила я разнеженным голосом.- сейчас. Срочно надо.
— Амм… Да?! А ты примешь меня? Могу быть минут через сорок, только уровень ,,Мортала,, добью…
— Ну , давай… Лисичкин. Я жду не более сорока минут. Привези мне себя.
— Ты серьезно, что ли? Лечу!
Я положила телефон и пошла в душ.
Если я скажу ему, что все знаю, игра потеряет смысл.
Синий лен у меня , конечно, есть. И шить я умею, он знает, занималась реконструкцией во дворце пионеров, ездила на фестивали. Потом забросила, как закончила институт. Пошла работать в газету корректором…
Синий лен это знак мстителя, посвящение себя совершённой кровной мести.
И кому же он мстил? В моём мире все быстро изменилось вместе с появлением в ней Альви. Будто я ждала только его и когда он пришел, спала серая пелена будней. От одного воспоминания о нем сердце стучал громче стиральной машинке в режиме отжима.
Я , глупая, не умела обманываться, а значит, не умела быть счастливой тем, что держала в руках.
Вау приехал как и обещал. Я пошла открывать шаркая тапками по шелудивому паркету.
В двадцать шесть уже надо иметь совесть, и жизненную позицию. Моя жизненная позиция это боль моей любви. Но я люблю даже её боль.
— Ну и сучка же ты, вот я матери расскажу!- крикнула мне в лицо соседка, тетька Тонька, как всегда, пьяная,- мужиков таскаешь!
— Не ваше дело , не завидуйте! — сказала я гневно и пихнула ее вместе с дверью.
— Дай пятихатку!
— Схренали?
— Матери расскажу!
— Она тут не живёт! Уже, проспалась…
— Ааа… Ну, ладно тогда.
Я посмотрела в глазок, как соседка закрыла дверь и ждала в коридоре, когда придет Вау.
Он не нравился мне никогда. Только родинка над губой. А поцелуйчики с которыми лез…всегда холодными губами, похожими на мертвые цветы.
Но сегодня я не могла быть одна. Поэтому или Вау или кто то другой не могин не прийти.
Вау притащился с розой, свежей и пахнущей морозом.
Робко вошёл, прижав руки к телу и встал в углу.
— Привет , Лисичкин,- недовольно буркунула я, поправив волосы.
— Привет…- выдохнул Вау.- Ты такая …такая розовая сегодня…
— Покрасилась. А что? Мне не идёт? — простонала я и ушла на кухню ставить чайник.
— Очень идёт! Стильно, модно, молодежно!
— Ты намекаешь, что я старая для розового?
Вау, отряхивая вымытые руки вошёл на кухню.
— Ты зачем мне чертей по углам рассаживаешь? Вытрись.
И я бросила в него полотенцем.
— Я забыл, что ты теперь язычница.- с лёгкой издёвкой усмехнулся Вау.
— Теперь и всегда. Называй меня Гульдорм…
— Не буду, я не запомню, поэтому ты Сонька.
Я дёрнула плечом и с ожесточение бросила чай в заварник.
— Да и вороны с тобой, Лисичкин.
Вау, расставив длинные ноги и подперев щеку блаженно улыбался, помешивая чай в тонкостенной звонкой чашечке.
— А чего, вообще, звала?
— Так. Тоскливо.
— Мамки не хватает?
Я встала и отвернулась к окну. Вау выключил свет и подошёл ко мне, распространяя запах цедры и гвоздики, дорогого парфюма.
Пока он дышал мне в волосы, пытаясь обнять за талию, целовал за ухом, дрожащими ладошками гладил мою шею, я, уперев лоб в стекло старалась не расплакаться.
Наконец, я поняла, что нет, сегодня я не смогу.
— Печеньки хочешь?
— Потом!
Вау уже стащил с себя рубашку и сидел на табуретке в джинсах и белых носках. Это было так противно, что я отвернулась обратно.
От Вау пахло чистотой и свежим воздухом, но я уже передумала.
— Попьешь свой чай, а я выпью свой кофе и иди…- всхлипнула я.
— В смысле как …иди?
— Так.
— Милашка…но метро закрылось.
— А мне фиолетово.
— Милашка, ну, ты что, ты чего…
И Вау схватил меня, как куклу, за талию, и его большие пальцы соприкоснулись.
— Боже мой, да наконец то…ты же моя…ну когда ты это поймёшь, моя и все!
— Хватит, Лисичкин.
Но он все равно отнес меня в спальню, положил на кровать и стал копошиться, раздеваясь.
— Милашка, ну чего ты, не в духе? Голова болит? Спи! Я сейчас… Черт! Я сейчас, милашка моя, любимая…
Все это дерьмово пахло беспробудной пошлостью.
Щелчки, копошение, свет через шторы, тяжёлое тело, холодные руки Вау.
Синий лен это знак Одина. Я почти понимаю, что он хочет. Он хочет следовать богам и я хочу. Но вот как быть в Вальхалле нам обоим? Я же не могу быть с ним, ведь он воин, а я всего лишь женщина…Я человек, а он не совсем. И теперь разница между нами ещё больше.
Он обещал привезти мне оберег и вырезать имя Хельги со своей руки.
Наверное, он мстит ей, а ей есть за что мстить.
— Она да первая его предала!
Вау перестал целовать пальцы на моих ногах.
— Мне холодно, дай мне одеяло.
Я быстро закуталась в кокон одеяла и отвернулась к стенке.
— Кто предала?- спросил Вау с небольшой хрипотцой.
— Она…Хельга…- ответила я и заплакала.
Если б не это предательство, Альви бы никогда не стал моим.
— О чем ты говоришь…- спросил Вау ласково.
Я села на кровати в одеяле.
— Ты лучше уходи, Лисичкин. Прости меня. Я люблю одного человека. Но он не может быть со мной. Он не человек.
— А кто он? Я его знаю?
— Нет.
— Ты не ела грибы?
— Нет.
— а дурь не курила?
— Нет.
— А меня зачем позвала, только честно.
— Чтобы…чтобы …ну, он…
— Почему он не здесь?
— Потому что у него нет синей рубахи.
— Что?
— Он язычник
— Так, понятно.
Вау встал и начал одеваться. Он медленно накидывал рубаху, задумчиво застегивал пуговки. Его голова в красивых черных завитках блестящих волос, тонкий благородный профиль, отчётливо выделялись на фоне белой стены.
— Я так давно люблю тебя… Так ждал, что и в тебе проснется сердце..
— У меня нет сердца. Я же говорила…
— Есть…есть! Иначе ты бы не вела себя так сейчас…сейчас ты поймёшь, что оно есть у тебя. А он играет, играет, потому что ты разрешила ему это.
— Да нет, я…
— Пусть оно болит, твое сердце. Так, как мое, когда он обманет тебя.
— Он меня не обманет! — засмеялась я, — мы с ним одной крови!
— Мы живём в двадцать первом веке и это называется ,,эскапизм,, то, что ты мне сейчас говоришь .
— Нет, это называется истина.- ответила я.
Вау нехорошо улыбнулся.
— Истина? Изменять любимому? Ты же его любишь, не так ли?
Я посмотрела на Вау. Его лицо, красивое и гневное, было жалким.
— Люблю, но тебе не понять.
Вау лег поперек моего одеяла, головой к окну. За стеной запела пьяная соседка. Редкие машины освещали светом фар, будто подвижные стены.
Сейчас я могла бы не тратить время на Вау, а сшила бы Альви рубаху. Тогда бы он приехал ко мне, наверное, завтра. Может быть, он остался бы жить со мной, если бы я уговорила его.
— Ты могла бы быть моей, я вдвое больше тебя, и здесь, сейчас, я тебя не трону против твоей воли.
— Ты же не знаешь, что такое гейс?
— Не знаю и знать не хочу.
— Это запрет, который даёт другой человек и снять его тоже может тот, другой. Или, когда тот, другой, умрет.
— Ты играешь в плохие игры,- сказал Вау и вышел из комнаты.
Через минуту я услышала, как хлопнула дверь. Где то за окнами заиграла музыка из проезжающей машины. Я словно стряхнула сон и включила свет.
С тех пор как я стала жить одна, а мать переехала у новому мужу мне было страшно оставаться одной. Раньше меня всегда ждал ужин и неторопливый, зудящий монолог под этот ужин. Я приходила с работы и мне уже было почти не грустно.
— Теперь ты можешь устраивать свою жизнь, как хочешь, я и Федор Дмитрич распишемся и я перееду к нему.- примерно год назад сказала мне мать за одним из таких ужинов.
Я ничего не ответила. Но она, вроде бы, была рада и я тоже сделала вид, что мне радостно.
Я, наверное, очень плохой человек, раз больше думала о себе, чем о ней. Мне самой надо было давно съехать,а не быть послушной и не жить с ней и не ждать , пока она не выйдет замуж сама.
Вот уже год она жила на севере Москвы и мы встречались считанные разы.
— Как ты?- спрашивала я.
Она смотрела на меня усталым взглядом, который стоячая вода возраста лишила и красоты и смысла.
Мне становилось стыдно, что я заставила ее уйти и нарушить ее привычное бытие. Любила ли она Федора Дмитрича, я не спрашивала, боясь услышать, что нет…
Работа в газете, ненормированный график без отпусков с тяжёлым пробуждением, танцы в клубе по пятницам, караоке по субботам, случайные знакомства, подружки, кафе и одинокий дом, в котором я слишком быстро устала быть одна
Внезапная поездка к подруге и знакомство с Альви. Он был другой.
Он жил один, на даче у родителей. Квартиру, оставленную ему бабкой он проиграл в игровые автоматы.
Он это сделал, чтобы ничего не стесняло его.
Я приезжала к нему лишь раз на три дня.
Он забрал меня на работу на своем мотоцикле, вез по ледяной дороге со скоростью света, как мне казалось.
В его норе- жилище мы пили вино и он зажигал камин, чтобы я согрелась.
Я ложилась под медвежью шкуру и засыпала, а он рассказывал мне странные вещи, сам огромный и лохматый, как медведь, жарил в камине курицу и кидал в угли картошку.
Я думала, что такой жизни нет.
— Иди ко мне, женщина,- говорил он бархатным голосом и я потянувшись, перекатывалась к нему в руки, вдыхая дым его самокруток.
— Теперь ты знаешь, что нам не быть вместе? Моя бывшая, Хельга, она дала мне гейс быть последней женщиной в моей жизни.
— Ну, попроси ее освободить тебя…- вздрагивая, шептала я ему в бороду.
— Смешная ты, хоть и ведьма, а не понимаешь…
— Я не ведьма…
— Ведьма, ведьма…иначе бы не околдовала меня.
Каждую ночь он уходил в лес, без огня.
— Поехали в Москву…будем жить вместе…- говорила я.
— Там нет леса, я там погибну…- отвечал он.
За ночь своих воспоминаний я сшила ему рубаху.
…
Альви позвонил через неделю.
— Собственно, я вот о чем…- сказал он быстро,- Я приеду, да?
Я дрожа, еле держала трубку.
— Приезжай… Тем более, что рубаха твоя готова…
— Хорошо, а то я уже заскучал без нее!
Об Альви я ничего не знала, но знала, что в моей душе больше нет места ни для чего другого.
Я пошла встречать его к метро. Он был без мотоцикла.
Я вдохнула его запах и Москва пошатнулась и поросла хвоей и полынью.
Мы дошли до дома, поднялись на пятый этаж, и закрыли дверь.
— Ты одна живёшь? — спросил Альви, стаскивая с себя кожаную куртку.
— Да, мать вышла замуж и уехала.
— Как оригинально.
Мы сидели в темноте на кухне и Альви, закатив правый рукав и уперев локоть в стол, курил одну сигарету за одной.
— Я не спросил, курить то можно?
— Дда… Можно…
— Ты красивая, ведьма, у тебя безоблачные глаза, я сразу заметил. Такое бывает либо у очень глупых, либо у слишком мудрых женщин.
— Ни первое, ни второе. Ты, наверное, слишком много…о себе думаешь?
— Ну вот , да…- улыбнулся Альви, блеснув клыками.- много…я же один. О ком мне ещё думать?
— Ты даже не сказал свое имя.
— Меня зовут Альви. А имя мое тебе знать не надо. Тебя так много, а меня так мало, ведьма…
Он протянул руку к моему лицу и погладил меня по щеке одним пальцем. У меня по спине побежали мурашки.
— Твое сердце вернёт мне весну…- сказал Альви.
— А, знаю…Пикник.
— Да…моя любимая песня. А твоя какая?
— Атлантида, Наутилуса.
— Хорошая песня. У тебя есть водка?
Я опустила голову и улыбнулась в кулачок.
— Есть…а зачем?
— Мне надо рану обработать.
Я подняла голову на Альви. В темноте он смотрел на меня внимательно и вызывающе.
— А что у тебя за рана?
— Ничего страшного. Вот тут на руке, была татуха, ты помнишь… Вот теперь ее нет.
Я ушла за водкой в комнату. Нашла стопки в баре и бутылку ,,Ночного Десанта,,
Когда я вернулась на кухню, Альви налил мне полную чашку чаю и включил свет. Только тогда я увидела, что он очень бледен и черные глаза его лихорадочно блестят.
Я принесла так же перекись водорода и зелёнку. Да, татуировки не было. На ее месте была широкая рана, неловко зашитая черной ниткой.
— И зачем это надо? — спросила я обеспокоенно.- Кому мешала твоя татуха?
— Мне мешала… Дверь закрыта, дом сожжён.
— В каком смысле?- испугалась я.
— Ну, я про то, что Хельгу я забыл.
— Ааа, значит у меня есть шанс? А она тебе гейс сняла?
Альви глянул на меня без тени радости.
— Да…сняла.
— Она тебя любила?
— Когда то.
— И разлюбила?
— Она изменила мне с моим лучшим другом.
— Дело житейское. Наверное, ты что то не так сделал…
— Да нет…она полностью меня не понимала.
— Полностью? Как это?
— Как нибудь…я расскажу тебе.
Пока мы заматывали бинтом рану, я заметила выше, на руке Альви четыре тонких продольных полосы, словно от ногтей или когтей кого- то большого.
— А это что?- кивнула я на следы
— А…это так, фигня. Сходил в астрал. Там драку разнимал…и получил.
— В куда сходил…
— Я разве тебе не говорил? Ну, ладно…тащи мою синюю рубаху, мерять буду.
Я вскочила и побежала в спальню, где на стуле висела синяя рубаха.
Альви стащил с себя футболку, обнажив забитые драконами и топорами плечи, надел рубаху. Она была ему впору.
— Я же говорил, ты ведьма! Она мне как раз.
— Вот и славно.
— Пей чай и пойдем…
— Куда пойдем? — дрогнула я.
— Покажу тебе астральные планы. Свой слой.
— А у меня получится?
— Без проблем, ведьма…
Я отхлебнула чаю, показавшимся мне горьким. Альви развернул шоколадную конфету и протянул мне на ладони. Конфеты он принес с собой, целую коробку, но мы пока до них не дошли.
В конфете тоже было что то необычное, мятное и горькое.
Альви не дал мне доесть мою конфету, как пушинку поднял со стула и понес в спальню.
В голове моей зашумело, словно кто то запустил метропоезд совсем рядом.
Я тряхнула головой, волосы мои рассыпались из жгута, собранного на макушке шпилькой.
Откуда то донеслась тихая музыка с ритмичными ударами, вяжущая слух, словно это телефон звонил где — то забытый под какими то вещами. Она не утихала, а ходила бесконечными витками.
Альви донес меня до кровати, осторожно положил и метропоезд загудел ещё ближе.
Альви склонился надо мною и разодрал в клочья мою одежду, мою пижаму, которая не хотела рваться, и Альви смеялся, сверкая зубами, помогал ими.
Вдруг я почувствовала укус за шею, потом за плечо и за ключицу. Я хотела открыть рот и сказать, что то громкое, но только ахнула от внезапной потери воздуха.
В глазах моих побежала комната, темные прыгающие тени, Альви в синей рубахе и белое постельное белье, ставшее снегом и обжигающе меня холодом.
Я чувствовала холод стопами и вздрагивала, когда через мое прозрачное тело проскакивали черные сгустки неизвестной мне материи, будто бы в меня бросались огромными холодными пиявками.
Это было так страшно, что я не могла дышать какое то нескончаемое время, пока не почувствовала тепло, неожиданно появившееся изнутри. После этого снова зашумел метропоезд и я увидела белое пространство.
— Сонька…милашка…Татьяна Петровна, идите, она очнулась!
Незнакомый молодой человек с красивыми черными волосами и белой кожей, с маленькой родинкой над верхней губой и в белой одежде с ног до головы, держал мою руку, в которой торчали каттетер капельницы.
Я тогда не знала, что это такое, но вспомнила через пару дней. Вспомнила и маму.
— Доча, — плакала она, — ты все ,,синий лен, синий лен,, что это за чертов синий лен… Вот слава богу, тетка Тонька дома была и не пьяная, она сразу в милицию и позвонила… Хорошо, что дверь то нараспашку… Чего ты напилась то, чего наелась?
Доктора говорят какая то таблетка была и алкоголь… Господи, Соня, ну как ты не думаешь о нас, а?
Я слушала, вспоминая урывками, кусками, проваливаясь постоянно в синеву и холод, выныривала обратно в больничной палате, ходя взглядом по трещинев потолке, и снова тонула в глухоте и страхе, где не было больше ничего настоящего, ни огня, лижущего шипящую куриную кожу в камине, ни медвежьей шкуры на полу, где так недолго я была вне времени и вне себя.
А он ушел навсегда, мой Альви. Он взял только рубаху.
Я его вспомнила через несколько месяцев, когда мне позвонила Наташка, подруга с работы, познакомившая нас.
— Ты ещё хорошо отделалась, Сонь! — сказала она мне.- Вот Ольгу, с которой он до тебя встречался, он обещал бензином облить и сжечь.
— Ну, не сжёг же…
— Да ему все лишь бы трепаться… А он уехал же…в Швецию уехал. Денег у родителей взял и уехал. Только меня просили не говорить тебе, но мне кажется, это важно.
— Не важно. Просто интересно.
С Наташкой я вскоре перестала общаться, а уж теперь, когда вышла замуж за Вау, круг моих интересов совсем изменился.
Только увидев в толпе или в метро мужчину в синем, мне становилось страшно. Страшно, что это не он.
