Сделай сам

С бахчи несло жаром. Арбузы топорщились кочками, поблескивали лощеными боками и, казалось, постанывали от распирающей сладкой плоти. К сумеркам дед Тимофей уже был на месте, обходил периметр, опираясь на длинную кривую палку, пригодную и болотную жижу мерять, и ворон гонять, и зады помечать, что за чужим добром шастают. Сторож был не злой, но справедливый. Пацанятам сам ягодку выбирал послаще. А тех, кто с мешками караулил, надеясь на крупную добычу, нещадно гонял, мог и из маркера засадить. Стрелял он метко даже без оптики, гордился видавшим виды механическим пейнтбольным ружьем, висящим на вздернутом плече.

 

Дедом его кликали так давно, что с тех пор не раз переменилась власть и порядки в стране, река обмелела, а лесок на взгорье вдруг как-то разом увял и пошел под вырубку. Ходили слухи, что специально потравили. Но слухи дед не одобрял, полагаясь лишь на слух, зрение и здравый смысл. Местные считали его чудаком, фомой неверующим и вообще сторонились, до сих пор не признавая в пришлом мужике своего. Но служил он сторожем исправно, и вносил некоторое оживление в скучную деревенскую жизнь, по справедливости клеймя воришек из пейнтбольного ружья.

 

Почти двадцать лет назад на фоне общего кризиса в стране, когда одни забыли о мере, а другие потеряли ей счет, Тимофей в один день превратился из заведующего отделением гинекологии городской больницы в беженца. Он не пересекал границ и не выдвигал требований, он бежал в семью. Сначала он отчаялся, выскребая вместе с пациентами больничную кашу из алюминиевой миски, и тщетно добиваясь от управления элементарных лекарств. Потом взбунтовался. Но тут окончательно слетела с уверенных жизненных позиций жена. У Сияны началась жесточайшая аллергия на запах масляных красок. Художник с аллергией на краски, это как пациент с геморроем и циститом одновременно — смешно и нелепо — одно лечат холодом, второе теплом. Они схватили маленького Егорку и кинулись спасаться в деревню.

 

Тимофей отрастил бороду и уже в сорок смирился с прозвищем дед, которое тут же получил от местных детишек. Забросил диплом врача подальше, опасаясь районных больничек, где бинты стирали в тазу, как в партизанских отрядах. Устроился сначала пастухом и сторожем на доживающую свой век ферму. Сияна приноравливалась к деревенскому быту. Их основная философская доктрина выстраивалась постепенно, проходя испытания вместе с ними. Родились они в СССР, теперь же именовали страну СС. Две заглавные «с» точно и четко характеризовали государство, в котором теперь приходилось жить.

 

Под утро Тимофей затушил небольшой костерок на краю бахчи, осмотрелся и двинул к деревне. Он наверняка знал, что бабка уже встала, поставила хлеб в печь и цыплячит с курами, задавая корм под обязательное приговаривание и бормотание замысловатых мелодий.

 

Жену бабкой назвать было сложно, но так заведено в деревне — дед и бабка. Сияна младше мужа на десять лет, недавно отметила пятидесятилетие. Впрочем, все праздненство ограничилось пышным пирогом, крепчайшим домашним квасом и длинной, тихой беседой супругов. То, как они любили друг друга после посиделок скрывалось за плотными занавесками.

— Дед, да не верти ты меня, я же не леденец!

— Ничего, бабуля, крепись.

— Слишком быстро.

— Хорошо, милая, сбавим до 45 оборотов.

Посмеиваясь и дразнясь дедом и бабкой, словами, никак не умещающимися в их представлении о себе, они взбивали перину так регулярно, что напрочь выбили из нее весь пух. Перина кололась остовами перьев, гнала на сеновал, чтобы кололось по-честному, не исподтишка. Иногда сразу начинали в упрятанном в сарае стогу, но куры не разделяли их страсти, бешено колотились о перекладины, коза от возбуждения упиралась лбом в стенку и блеяла на одной ноте, вызывая подозрения соседей в нечистых делах, творящихся за забором.

 

Сияна держалась в деревне скромно, но когда дома скидывала косынку, упрямые волосы пружинками скакали по плечам, отливая медью, немного стершейся от времени, и оттого казались настоящим кладом, припрятанным от посторонних глаз. Цыганистые юбки и широченные рубахи с трудом скрывали сохранившуюся девичью стать от завистливого бабского шепота и прямых, как деревянная колода, комплиментов мужиков. Тимофей жену не просто любил — боготворил, она была его единственной родиной, в которую он свято верил.

 

Полицейский уазик вынырнул со стороны большой дороги навстречу Тимофею и заре, и, как-будто, крадучись, загасил фары. Сторож шагнул в сторону и застыл пнем у кустов. Машина проскочила мимо. Тимофей задумчиво посмотрел вслед и залег у обочины. Минут через пять появились три джипа, затонированные по самую крышу. Они пыльно, не таясь пронеслись мимо. Уже третий раз за лето, всегда в неурочное время, когда деревня спросонья еле шевелится, незнакомцы под присмотром властей объезжали их поля. Слухи об арендаторах, страшные версии о будущей федеральной трассе через деревню и даже невероятные предположения о продаже всей области китайцам постоянно сменяли друг друга. Но, как уже говорилось, дед слухам не верил, но верил своим глазам — не просто так гости зачастили.

 

Он глянул в прицел маркера на бахчу и выругался. Здоровенные мужики в аккуратных черных костюмах перекидывали друг другу по цепочке арбузы и загружали в машины. Тимофей побежал к лесочку на развилке дорог и занял более выгодную позицию. Полностью рассвело. Дед ждал. У гостей были хорошие аппетиты — три огромных пасти багажников, которые они, видимо, решили забить под завязку.

 

Первым, прямиком в деревню, проехал уазик полиции. Следом потянулись черные. Тимофей прицелился и окатил блестящие бока, скачущих на ухабах монстров. Борьба с грунтовой дорогой заглушила легкие шлепки по кузову, они катили, не подозревая о покрывшем их позоре. Со стороны деревни донеслись звуки гонга — сбор на ежегодную сходку.

 

Сияна никогда не спешила с вопросами. Тимофей переоделся. Джинсы и светлая рубашка разом омолодили его лет на десять; умылся, сел за стол, пряча довольную улыбку в бороду. Жена подала блинчики, стакан парного козьего молока и специально задев мужа, намеревалась сесть рядом. Он схватил, усадил на колени и смачно поцеловал. Между ними не были приняты дежурные супружеские поцелуи — это безразличное выплясывание губ для приветствия. Любое прикосновение вспыхивало жаром и тянуло глубже. Оторвавшись друг от друга, они одновременно захохотали и сцепились в объятии, успокаиваясь. Гонг зазвонил еще раз.

 

— Я сделал что мог, выполнил свою работу, а дальше пусть люди решают, верить этим черным или гнать в шею. Наговорят же сейчас, наобещают дармовщинки, — Тимофей хотел было прибавить словцо покрепче, но взглянув на жену, лишь усмехнулся.

— Сделай сам. СС. Все, что осталось от СССР.

— Все запланировано, построили вертикаль, где каждому отдана его вотчина, с которой необходимо собирать дань, иначе сдохнешь.

— Мы не такие? — Сияна забежала чуть вперед, заглядывая мужу в глаза.

— Мы пытаемся. Пошли быстрее.

— Это как пенка на молоке.

— Что, милая?

— Государство. Оно, как пенка на молоке. Тонкая, полупрозрачная и совсем отдельная субстанция. Народ отдельно, а пенка сверху…

 

На подходе к полу-развалившемуся дому культуры, гниющего со времен коллективизации, был слышен гул толпы, явно с недовольными нотками. На площади собралось все население деревни и яростно, но пока кулуарно обсуждало выстроенные неподалеку автомобили, разукрашенные разноцветными кляксами. Председатель совета, заведомо подмасленный щедрыми обещаниями, пытался представить людей в черных костюмах, ратующих за возрождение деревни. Такие же в черном, только более коренастые, с дебиловатыми лицами, кляня местную шпану, оттирали бока джипов от ярких разводов.

 

Авторитетный мужик по прозвищу Вялый заметил подошедшего Тимофея и радостно указал на него пальцем. Население заволновалось и надвинулось с вопросами. Гости раздраженно призвали к вниманию, постукивая по микрофону, угрожающе упомянули словечки: «инвестиции, миноритарии, акции». Люди не отреагировали, сгрудившись вокруг Тимофея.

 

Надо заметить, что деревня была мирная. Граждане в основном, особенно по утрам, не успев устать от местного пойла, которое гнали в каждом дворе, кто на сливе, кто на яблоках, а кто-то пытался и на арбузных корках, граждане эти имели свои традиции. А именно, на ежегодную сходку обязательно приходили либо с ведром перезревших помидоров, либо с оставшейся с зимы старой квашеной капустой, которую не жрали даже свиньи, некоторые осмеливались прихватить гнилую картошку, источая вокруг амбрэ похлеще капусты. Популярностью пользовались любые продукты питания, утратившие свежесть. Эти запасы являлись мерилом справедливости, и не было еще случая, чтобы сходка не закончилась плодоовощной бойней повздоривших соседей и, примкнувших к ним по обе стороны товарищей или отповедью очередному председателю.

 

Население волновалось и требовало ответа. Тимофей указал на багажники. Люди придвинулись к черным монстрам и почти вежливо попросили предъявить нутро. Гости возмутились и надменно поджали губы, их близнецы-охранники встали в боевую стойку, нахально осклабились. Председатель закричал что-то примиряющее и получил первым помидором прямо в рот. Сразу смолк, ретировался за угол храма культуры и просвещения, закрывшего свои двери двадцать лет назад. Хотя дверь унесли примерно в то же время, окна повыбились как-то сами собой, полы провалились, крыша планомерно съезжала набок и вызывала споры, и даже выдерживала пари о своей кончине у наиболее жадных до новостей поселян.

 

Кто-то отчаянный подскочил к крайней машине и дернул багажник. Оттуда нехотя сполз арбуз, разлетаясь по иссушенной, твердой земле сочными брызгами, за ним лавиной посыпались тяжелые, полосатые собратья. Люди окаменели на секунду, а потом разом, не нуждаясь в подбадривании, открыли прицельный огонь из заготовленного добра. Черные костюмы мгновенно покрылись разномастной гнилью и спешно ретировались внутрь автомобилей. Шквал нарастал. «Ату их, ату!» — задорно кричали бабы. «А вот, под хвост тебе, чтобы дрысталось нашими арбузятами смачнее! Гнать их, вшивых! Жулики!» — вопили мужики, метая снаряды. Черные, активно работая дворниками, размазывающими по стеклам различную требуху, пытались вырулить с площади. Толпа не отступала. Тогда пришельцы мощно ударили по клаксонам и одновременно по газам, люди отпрянули, машины вырвались с площади и понеслись из деревни. Когда и в каком направлении исчез полицейский уазик никто не заметил.

 

Толпа постепенно успокаивалась, наливаясь гордостью за победу, пока кто-то не выволок председателя, пытавшегося уйти огородами. Страсти вновь накалились, люди требовали ответа. Скукоженный, с окровавленным помидором ртом, маленький человечек, которого в обычной жизни все звали не иначе как Стручок, а при исполнении Александр Савельевич, предстал перед своим народом. Как на духу, признался в коварных планах инвесторов, метящих на общественные земли. В порыве раскаяния председатель вытащил пляшущими пальцами мятый конверт из кармана пиджака и предъявил не большую, но обаятельную пачку из пятитысячных купюр, тут же экспроприированных Вялым во всеобщее пользование.

 

Подробности потонули в праведном гневе, Стручок сжался до предела, на глазах превращаясь в рисовое зернышко, но тут вспомнили о герое. Поискали, покричали Тимофея и перешли к воспоминаниям боя, где каждый чувствовал себя победителем и отчетливо помнил кому и куда он особенно смачно засадил свой ядовитый снаряд. День выдался очень эмоциональным, поэтому тут же решили, что надолго расходиться не будут, а стащат на площадь столы, скамейки и как следует отметят великое событие избавления от инвесторов, оказавшихся мелким ворьем арбузов. Посовещались и отправили в соседнюю деревню гонца за вторым гармонистом. Отдельную бригаду снарядили в магазин за настоящим алкоголем и закуской, щедро снабдив их пятитысячными купюрами, и подробной инструкцией о качестве и ассортименте закупок.

 

Про зачинщика все забыли, Тимофей с женой погрузились в старенький жигуль, и отправились в Москву навестить сына. Егор жил один в небольшой двухкомнатной квартире, когда-то находящейся на отшибе, а за последние годы вдруг ставшей тихим центром. Учился сначала в финансовом, разочаровался и кардинально изменил вектор образования, поступив в полиграфический институт. Брынчал на гитаре в никому не известной рок-группе, регулярно собирающейся на репетиции и подрабатывал на дому, клепая похожие, как однояйцевые близнецы сайты для небольших компаний. Родителей обожал, подозревая идеи предков гениальными, но преждевременными.

 

Жигуленок притормозил у обочины за рядком грибников, торгующих на трассе. Сияна легко перескочила откос и поманила Тимофея в лес. Удовлетворение жизнью было настолько полным, что ни один человек не посмел бы нарушить рай, который эти двое создали для себя сами. К Егору они вошли загадочно перемигиваясь. Из широкого подола юбки Сияна аккуратно перевалила в раковину десяток крепеньких белых грибков.

 

— Какие достижения, Егор? — деловито поинтересовался отец.

— Мам, пап, я такое сейчас расскажу!

— Опять участвовал в митинге и оказал сопротивление полиции? — съехидничал Тимофей, но жена укоризненно дернула за рукав.

— Да, знаю я ваши идеи. На митинги больше не хожу, отстаиваю свое мнение другими способами. Тем более, закручивают по полной. Тут еще наша Ц отличилась, вы там в деревне новости хотя бы слышите? Это не ц, а настоящая ядовитая цэ-цэ, срослась с вашим СС и теперь двуглавая гидра…

— Мальчики!

— Да, мам, понял, не стоит сотрясать воздух. Так вот! Новость в том, что завтра наш первый концерт! Вы вовремя приехали.

Сияна всплеснула руками. Тимофей с любопытством посмотрел на сына.

— Мы никогда не пропускаем ничего важного, у матери ведь знаешь какая интуиция.

— Даже не верится, что будем играть на публику.

— Поздравляю!

— Отец, может бороду сбреешь к концерту?

— Ни за что! Сбрею, когда гидра подохнет. Подобные твари обычно загибаются сами: либо от тоски, либо от обжорства, но чаще от страха.

— Мальчики, как насчет супчика из беленьких?

— Я почищу! — Егор протиснулся между отцом и матерью к раковине.

— Хороша жизнь! — Тимофей обхватил одной рукой жену, второй сына.

 

На следующий день клуб, в котором выступала никому неизвестная, но широко любимая благодаря интернету группа, был полон. После концерта потный, немного смущенный Егор представил родителям Саню, барабанщицу группы. — Они у тебя настоящие хиппи! Папа на харлее приехал? — шепотом поинтересовалась девушка. — Родители, это моя девушка и мы решили пожениться… Что, так и будете таращиться и молчать? Обнимите нас!… Я понял, вы пока осознавайте и подумайте где свадьбу гулять будем. Мы за деревню. Да, Санек?

— Конечно! Воздух, раздолье, гармонь. А мы подыграем.

 

Тимофей и Сияна подъезжали к деревне, обсуждая предстоящую свадьбу. Необычное оживление на улице развеселило их предположением, что праздник затянулся.

 

— Наверное, уже третьего гармониста сменили, — смеялась жена.

— И побратались с соседней деревней, гуляют все!

 

На повороте к дому толпа была особенно кучной. Люди расступались, пропуская автомобиль. Они указывали друг другу на супругов и качали головами. Сразу за поворотом на дороге стоял Вялый, прижимая к груди их козу Тасю, она отчаянно брыкалась и издавала звуки, похожие на жалобное мяуканье крупной кошли, а не на блеяние козы. Дом исчез, испарился. Слабый дымок поднимался над остатками обгоревших бревен, вокруг сидели уставшие, закопченные люди, валялись брошенные ведра, перемазанные в золе куры деловито топтались во дворе. Вялый подошел, и словно извиняясь, протянул единственное оставшееся имущество, коза вырвалась и отбежала в сторону, дико озираясь.

 

— Они как-то вычислили. Отомстили, — пробурчал Вялый. Тимофей вышел из машины, не произнося ни слова.

— Вы можете у нас пожить. Валька не против, соседи же.

— Спасибо, — Тимофей ухватил козу и потянул к машине, в которой так и сидела жена.

— Спасибо всем, — обернулся он к людям. — Спасибо.

Сияна вышла, молча разомкнула пальцы мужа, перехватила веревку и потянула козу к соседу.

— Берите. Она сахар любит, вы много не давайте.

Она села обратно. Тимофей потоптался и пошел к машине. Вдруг резко обернулся.

— А гармонист еще здесь?

— Гармонист? — закрутил головой сосед и махнул куда-то в толпу.

— Проводите хоть с музыкой. Только повеселее, что-нибудь жизнеутверждающее.

 

Жигуленок медленно пробирался по улице. Люди нерешительно махали вслед. Гармонист наяривал «Эх, хорошо в стране родимой жить!»…