— Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жить! – закончила свою речь на высокой пафосной ноте классный преподаватель 4-го «А» класса Зинаида Григорьевна. Для пущей достоверности на третьем «жить» она подняла указательный палец вверх. Оглядела класс. Двадцать шесть пар глаз впились в этот палец. Этим пальцем классная миловала и судила, ласкала и карала. Для двадцати шести мальчишек и девчонок четвертого «А» он мог бы стать безусловным божеством, если бы не Ленин. Ленин по словам Зинаиды Григорьевны являл собою воплощение бога, в сравнении с которым не шли ни нынешние, ни предыдущие плеяды генеральных секретарей.
Зинаида Григорьевна уже хотела продолжить речь, сместив акцент с гениальной личности вождя на верность линии Партии во внешней и внутренней политике, и даже начала было опускать палец, как что-то внутри нее затрепетало. Такое случалось с ней всегда, когда она чувствовала, что не видит чьих-то, устремленных на ее палец глаз. Она с секунду поколебалась, вспоминая чей трепетный взор пропустила, но уже на исходе этой секунды взгляд ее уперся в сидящего на последней парте у окна Юру Стукина.
Палец вновь выпрямился, но уже принял положение горизонтали. Рука классной вытянулась в сторону окна. До того беззвучная, аудитория умерла вовсе.
С того момента, как Швабра (именно так класс окрестил Зинаиду за внешние проявления: худобу и высокий рост) стала читать политинформацию, Юра принялся активно зевать, еле терпел. Сказывался ранний подъем да погода: за окном стояла непроглядная ноябрьская хмарь, с дождями и полутуманами. Доучившись до четвертого класса Юра понял, что ненавидит в жизни три вещи: рано просыпаться, политинформацию и голос Швабры. Уже не раз этим голосом Юру изгоняли из класса, не раз он был бит длинной Швабриной указкой, твердых, как шутили старшеклассники, эбонитовых пород, и не раз уже его ухо испытало на себе стальной хват цепких пальцев Зинаиды Григорьевны. На исходе пятнадцатой минуты Швабриной речи Юра еле сдерживался, чтобы не свернуть себе зевотой челюсть, но тут он вспомнил, что вчера на перемене выиграл в споре у Сергея Шутова подшипник. Сергей, сын слесаря завода «Серп и Молот» принес в школу несколько железных кругляшей, чтобы выменять их на что-то полезное. У Юры ничего особенного, что устроило бы Сергея не было, и он предложил спор – на дальность харканья сквозь щель передних зубов.
Единожды повиснув на проводе слюдяной сосулей, Юрина слюна обеспечила хозяину победу и еще долго украшала собой электрический шнур.
Юра незаметно достал со дна портфеля подшипник. Вложил его между большим и средним пальцем, а указательным ударил по металлическому ободу – подшипник приятно закрутился в руке. Юра ударил еще раз – деталь завращалась быстрее. За этим занятием Юра планировал и закончить урок политинформации, как внезапно почувствовал образовавшийся вокруг него вакуум. Он резко поднял глаза и наткнулся на торчащий перед самым его носом указующий перст Швабры.
— Ну-ка, повтори, что я сказала? – шипела Зинаида Григорьевна.
Юра зажал в кулаке подшипник. Вскочил. Моментом оценил обстановку и стал оглядывать класс.
Он увидел, как лица друзей искажались в гримасах – каждый, как мог, пытался ему бессловесно подсказать ответ.
— Я все слышу! – проревела Зинаида. – Ну?!
От этого «ну», Юру заштормило. Он понял, что второго вызова отца в школу за декаду, да еще в канун великого праздника Октябрьской Революции его израненное ухо не переживет.
Ваня Трекин со второй парты оказался самым стойким, — после преподавательского окрика он не только не прекратил гримасничать, а наоборот, добавил к мимике и пантомиму: вылез из парты, встал и показал на портрет вождя, царствовавшего над школьной доской. Указав на Ильича, Ваня зачем-то пальцем выстрелил себе в грудь, зашатался, и прилег на парту.
— А-а! – в догадке протянул Юра.
— Щитаюдотрёх! – зашипела Зинаида Григорьевна, чуть не вонзая перст в лоб Стукину.
— Ле…Ле…Ле-нин жи-ил! – выдохнул Юра, и закрыл глаза.
Он скорее почувствовал чем увидел, что Швабрин палец прекратил движение и замер в миллиметре от его лба. Вновь открыл глаза и скосил их на Ваню. Теперь Трекин не только застрелился, но тут же и воскрес, сделав радостно-умильное лицо.
— Ле-ни-ни жив! – более уверенно произнес Юра, присовокупив утверждение кивком головы.
Палец не только отступил, но и вообще сник, опустившись до уровня Юриной парты.
— И?! – не унималась Зинаида.
Юра понял, что пока он игрался с подшипником, с вождем мирового пролетариата произошли совершенно невероятные события (он не только покончил с собой, но и остался жив), и вот теперь Юре предстояло придумать, что же еще такое могло с ним случиться, чего он до сих пор не знал. Перебирая в сознании все слышанные ими ранее сказки, он пытался вспомнить, какие удивительные вещи происходили с былинными героями, если после смерти они не только складно функционировали, но даже умудрялись жениться и оттяпать у тестя полцарства. Когда Швабрин палец вновь выпрямился и поплыл вверх, Юра вновь скосил глаза на Ваню. Тот бесновался. Он то ложился, то вставал, то делал непонятные пасы руками вокруг головы, но все тщетно – Юра не понимал.
— Ленин будет жить, идиот, – почти бесшумно, на выдохе произнесла классная, и более властно добавила. – Сейчас же дай!
Юра покорно протянул руку, и передал ей злополучный подшипник.
— Вот из-за таких как Стукин завтра может все сорваться, – подходя к доске, сообщала классу Зинаида Григорьевна. – Вы хоть понимаете в какой священный для нашей страны, для всей нашей истории день лучших из вас завтра будут принимать в пионэры, идиоты? Понимаете? Мне кажется нет. Стукин к доске. Всем встать.
Класс встал. Стукин подошел к доске.
— Зинаида Григорьевна, но завтра меня не будут принимать…
— Замолкни и читай ….
Юра кашлянул и начал:
«Торжественное обещание пионера Совесткого Союза.
Я, Юрий Стукин, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина…
…перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия всегда выполнять законы пионеров Советского Союза».
Юра опустил руку. Девушка-комсомолка с приколотым на белоснежную рубашку значком с ликом Вождя умелыми движениями повязала на шее Юры галстук. Опустила воротник на его рубахе. Отдала салют. Юра отсалютовал в ответ.
Этим утром Юра как обычно пришел в школу. Ожидалось, что уроки будут сокращены – полкласса едет в Музей им. Ленина вступать в пионеры. Не дав Юре опомниться в раздевалке к нему подлетела староста Чичмарева. В ультимативной форме послала Юру домой за белой рубашкой.
— Кубаева и Циплаков заболели. Говорят недобор. Швабра сказала, что ты клятву знаешь, значит будешь вместо кого-то из них вступать.
Юра несся домой не чуя под собой земли. Рубашка и галстук висели в шкафу наглаженные в ожидании этого дня неделю.
А новая, более сильная новость застала уже внутри музея.
— Друзья! Милые мои! – говорила Зинаида Григорьевна несвойственные ей слова изменившимся от волнения голосом. – Сегодня просто необыкновенный день…просто необыкновенный. Мне только что сообщили, что вас поведут к Ленину. Да, да. В Мавзолей. Мы увидим самого Ленина.
Юра, конечно, знал, что на Красной площади, возле Музея стоит усыпальница вождя. Вместе с семьей Юра не раз наблюдал по телевизору и Парад войск 9 мая и Парад в честь 7- го ноября и знал так же, что гранитное здание, служившее в эти дни постаментом для первых лиц государства, одновременно являлось местом захоронения Ленина. Ну, являлось и являлось. До этого дня Юра как-то особо не интересовался, зачем умершего человека не похоронили, как всех прочих людей, а оставили, да к тому же еще и выставили на всеобщее обозрение. Вернее, Юра не то чтобы не понимал, а скорее чувствовал, что только великим дарована честь стать экспонатом. Эта его догадка подтверждалась и телевизором, именно в нем показывали всех тех, чьи имена были на слуху, переходили из уст в уста, кому поклонялись до обожания. Опять же подсознательно Юра понимал, что истинно уважаемый человек, это тот, кого не похоронят, а позже положат в усыпальницу.
Но в отличие от Швабры, Юра от полученной новости в умиление и радость почему-то не впал, а наоборот, задумался и загрустил. Он представил себе лик Ильича. Не тот со значка, который теперь горел на груди — блистающий, с патиной золота в бороде вождя, а тот, что однажды видел по телеку. С экрана лицо Ленина несло белоснежную чистоту, но даже через стекло телевизора Юра чувствовал, как его словно обдало холодом, не тем, что теперь каждое утро ударяет в него, едва он открывает дверь подъезда, а другим холодом, природу которого он понять не мог.
Очередь, состоящая в основном из школьников двигалась к Мавзолею довольно быстро.
Вдоль нее стояли мужчины в безликих серых плащах и негромким голосом советовали внутри не смеяться, не останавливаться, проходить быстро.
Юра и не думал оставаться в Мавзолее надолго. В общем-то он не планировал даже посещать усыпальницу. После приема в пионеры он собирался вернуться домой и продолжить клеить Ил-2 (экспортную модель боевого самолета времен войны привез из Таллина отец). Юра давно и, казалось, навсегда увлекся моделированием, намереваясь именно сегодня пойти разыскать в их районе Дом пионеров, и вступить в секцию авиамоделирования.
Юра уже тщательно изучил архитектуру обеих башен Кремля, и собор на той стороне площади, успел пересчитать все ели вдоль кремлевской стены, и дважды увидел смену караула солдат у входа в Мавзолей. Это ему скоро наскучило и он вновь стал вспоминать детали самолета. Мечтать склеивать их мешала шедшая впереди Чичмарева. Своим ровно-гнусавым тоном она довольно громко шептала Ване Трекину как она боится мертвецов. Повторяла она свою боязнь с такой назойливостью, что даже сердобольному Ване надоело ее успокаивать. Тогда Чичмарева обратила свой взор к Юре.
— А как он встанет? – волновалась староста.
— Ты че, дура? – поинтересовался Юра.
— Не, правда. Он же живой. Живой, да?! Нам Швабра сегодня все уши прожужжала – живой Ленин. А вдруг встанет?
— Ну, ты ваще-е! – Юра повертел у виска пальцем.
— Вот ты не веришь. А такое бывает. Я слышала. Вот Гоголь…
-Кто?
— Гоголь, блин! Ты Вий смотрел?
— Ну?
— Помнишь, панночку хоронили. Он ее отпевает, а она – хрясь из гроба! и давай по церкви кружить.
— А при чем тут Гоголь?
— Так он – автор. Ну, книгу же он написал. А ты знаешь, что когда его самого похоронили, а потом гроб открыли, то он на боку лежал.
— И чо?
— Дурак?! Он же ворочался, вставал.
— Правда, что-ли?
Пережевывая услышанное, какое-то время шли молча. Юра сразу представил себе гроб, в который положили труп писателя Гоголя. Представил, что он ожил, что ему стало скучно — он покрутился, покрутился и пошел… Стоп! –подумал Юра.
— Стоп! – произнес Юра.
— Что?! – вскрикнула Чичмарева. – Домой?
— Да не. А у Гоголя твоего тоже такой Мавзолей был?
— Ты совсем что ль Стукин?! Он же нормальный человек. Писатель. Его как всех похоронили. В землю.
— То есть зарыли?
— Ну!
— Тогда как же он встать мог? – чуть не выкрикнул Юра.
— Дети, тише, – послышался властный окрик серого плаща.
— Ой, точно. – признала ошибку Чичмарева. – Но все равно, можно, когда войдем, я за тебя держаться буду?
— Можно, — небрежно согласился Юра.
Чичмарева тут же схватила Юру за рукав пальто.
— Кстати, меня Ирой зовут.
— ?? …вообще-то знаю.
Очередь достигла врат Мавзолея. Юриного слуха коснулась тихая мелодия, что шла из чрева усыпальницы. Тягостно-печальные звуки, источаемые Мавзолеем, усилили в Юриной душе странное сомнение, что передались ему через боязнь Чичмаревой. Наступая на первую ступень гранита ленинской усыпальницы, Юра уже не был столь уверен в том, что тот мир, ожидающий его за открытой дверью, не является таким же простым и ясным, как тот, который он покидает.
Юра сделал еще пару шагов и оказался в узком слабо освещенном вестибюле. Юра смотрел только вперед и видел лишь плечи и головы впереди идущих школьников. Юра почувствовал движение – шедшие впереди, стали стягивать с головы шапки. Юра последовал их примеру. Повернулся и увидел, что и Чичмарева сняла с головы мохнатый шлем-шапку.
Вестибюль закончился поворотом. Чичмарева свернула за угол первой и Юра ощутил, как ее рука клещами сжалась на его запястье. Юра вошел в траурный зал. Он не стал рассматривать ни трапециевидный саркофаг, ни бронзовые флаги у его подножья, ни торжественное убранство зала. Его взгляд как впился в лик вождя, так больше его не отпускал. Он увидел ярко освещенную восковую кожу, прозрачные до белизны веки, бледно-розовые щеки, узкий короткий, не похожий ни на одно изображение нос Ленина. Казалось, что протяни руку и – вот она! тонкая кожа восковой мумии.
«Невероятно, — подумал Юра, — какой же он маленький».
«Я не маленький, я великий», — услышал Юра голос и увидел, как у Ленина дернулась щека.
«Что это?» — Юра испуганно посмотрел на Чичмареву. Он увидел её, расширенные от ужаса глаза.
— Ты чо? – прошипела Чичмарева.
— Ты видела?
— Что?
— Он дернулся.
— Ой! Кто?
— Не разговаривать! – Юра услышал над своей головой негромкий, но властный окрик.
Юра вздрогнул, повернул голову к саркофагу и обомлел.
Ленин открыл глаза, взялся руками за поручни и начал приподыматься.
«Это не голос, это, Юра, я с тобой говорю, Владимир Ленин», — сказал Ленин.
В глазах у Юры потемнело. Юра замер, не понимая бежать ему или остаться. Страх множился тем, что он перестал ощущать руку Чичмаревой на своей. Он пошарил рукой вправо, влево, но не обнаружил ее рядом. Повернулся и замер. Траурный зал, только что наполненный школьниками, являл собой пустое помещение, где кроме него и Ленина никого не было.
— Да не трясись ты, как кадет перед расстрелом, — произнес Ленин, перебрасывая и вторую ногу через саркофаг. – Тебе что, Швабра не рассказывала, как я люблю детей?
Юра собирался было от страха опорожнить содержание своего мочевого пузыря, но услышав из уст вождя знакомое прозвище, раздумал.
«Просто я сплю», — решил Юра.
Кряхтя, Ильич спрыгнул с края саркофага на гранитный пол. Поправил пиджак, а на нем значок с надписью ЦИК СССР. Сделал к Юре шаг и протянул руку.
— Ну-с, милостивый государь, будем знакомы – Ленин!
— Юра, — ответил Юра, но руку протягивать побоялся, а только еще сильнее сжал в руках вязаную бабушкой шапку.
— Да не дрейфь так. Вот ткни меня.
Ленин распахнул полы пиджака подставляя для удара жилетку.
Юра нехотя поднял палец и несильно ткнул им в живот вождя. Юра почувствовал под пальцем твердую человеческую плоть.
— Ну?
— Странно, — произнес Юра. – Как живой!
— Ха-ха-ха, а ты забавный, батенька, забавный. А что, Юра, не прогуляться ли нам по городу?
— Да, мне это. Домой бы.
— Да ты не бойся так, не бойся. Твои тебя подождут. Я распоряжение дал. Пойдем. Я тебя мороженым угощу.
Ленин не стал подниматься по ступенькам, что вели вверх, а обошел саркофаг. Он подошел к глухой стене Мавзолея, что-то на ней нажал и Юра увидел, как часть стены отодвигается в сторону.
— Не стой там, пошли.
— Куда?
— Ка куда? Заре на встречу. К светлому будущему, — и Юра услышал тот самый Ленинский смех, что уже слышал по радио в одной театральной постановке про Революцию.
Продолжая смеяться, Ленин шагнул в проём. Юра зашагал следом.
— Ты шапку-то надень, прохладно тут, — посоветовал Ленин, когда они очутились в длинном и светлом коридоре.
— Так это что, училка права что ли?- осмелел Юра.
— В смысле?
— Да, это…ну, что вы умерли, воскресли, и теперь живее всех живых.
— А то! – уверенно произнес Ленин. – Жил, жив и буду жить. И кушать, и в туалет ходить, и сейчас даже мороженого схомячу. И тебя угощу.
— А это…ну, чего вы тогда лежите там?
— В смысле – чего на людях не появляюсь?
— Ага!
— Это не так просто. Представь, что на это народ скажет, партия? А скажут они: что же вы, дорогой товарищ Ульянов нас на полвека бросили? Отлеживаетесь, пока мы тут с буржуазией и мировой сволотой боремся?! Ну, да это ладно, это еще пол беды. Смотри, мне сейчас сто пять лет. Да, да, голубчик, не удивляйся. Сто пять! А представь, какой вой поднимется, если все захотят выглядеть так, как я. А всем-то нельзя, батенька.
— Почему?
— По кочану. Пришли уже.
Юра огляделся. Коридор, по которому они шли изменился. Вместо мрамора его стены украшали теперь стандартные квадраты белой больничной плитки. Длинный плафон люминесцентной лампы помаргивал, словно кто-то невидимый отбивал светом морзянку. У стены стоял аппарат для выдачи газированной воды по одной и три копейки, на котором светилась надпись «Мороженое».
«Странно. Мороженое», — подумал Юра.
— Ничего странного, — ответил Ленин, не раскрывая рта.
Ленин подошел к аппарату и ударил по нему ногой. Из отсека для выдачи воды вывалился брикет за 17 копеек.
— Техника! – воскликнул Ленин и протянул Юре мороженое.
— Спасибо. Что-то не хочется.
— Ну, как хочешь. А я съем, — и размазывая мороженым по усам и броде, Ленин принялся жадно поедать его. – А то лежишь тут лежишь, каждый пялится, как на Эхнатона. Мимо проходят, а у каждого свои мысли. У каждой твари, у последней кухарки свои мыслишки на счет меня, понимаешь ли. Ты что, думаешь я их мысли не считываю? Нет, дружок. Я мысли каждого прочесть могу. Один идет, думает, когда ж ты, блин, встанешь, в стране порядок наведешь? Второй, наоборот, мол, если б не стекло– взял бы огнемет да спалил к чертям за отцов и дедов своих. Кто-то с трепетом смотрит, как Ирка твоя.
— И никакая она не моя.
— Ой, задел как! – Ленин аж присвистнул. – Ну, извини. Да, пока не твоя.
Ленин лизнул мороженое.
— Четвертый черт знает о чем думает: «мрамора-то скока, бронзы! Денег вбухали, ой! а можно ж было три больницы отгрохать» Вот так-то, брат!
— А я о чем думал?
— О! Ты редкий экземпляр. Особенный. Я чего с тобой заговорил, а не с подругой твоей. Это ж не она, это ты тот единственный кто и впрямь поверил, что я живой.
— Ну, я это, – промямлил Юра. – Я не особо-то и поверил.
— Поверил-поверил. Я, батенька, это очень хорошо чувствую. Вот как сейчас…э-э-э, мне пора…
Ленин неожиданно отбросил мороженое и стал убегать. Юра не знал, что делать, то ли следовать за вождем, то ли идти по коридору дальше.
— Ты заходи, договорим, — убегая, на ходу бросил Ленин. – Ты, главное, учись, учись и учись.
Юра резко повернул голову. На него надвигалось что-то яркое и страшное. Это неведомое пахло нестерпимо и до боли остро.
— Вот так, вот так, — услышал Юра чей-то ватный голос и открыл глаза.
Он увидел над собой склоненные головы. Одна принадлежала Швабре, другая Чичмаревой, третья и четвертая были ему не знакомы. Обладатель пятой головы протягивал к его носу руку с ватой.
— Кажется очнулся, – сказала пятая.
— Боженьки, как же ты меня напугал, Стукин, – плакала голова Зинаиды Григорьевны.
— Ленин?! – подал голос Юра.
— Да бог с этим Лениным, главное, что ты живой. Ведь живой? – обратилась Зинаида Григорьевна к пятой голове.
— Обычный обморок. У нас тут такое часто бывает, – ответила пятая и добавила. – Если пришел в себя, то вставай. Не лежи.
Все головы кроме Чичмаревой враз отпрянули от лежащего возле кремлевской ели Стукина. Юра повернул голову к старосте.
— Ир, а он и правда живой. Мороженое любит. Детей.
Ира положила свою теплую ладонь Юре не щеку и нежно провела по ней.
— Живой-живой, родненький. Ты не умирай только.
.
С опозданием на конкурс «К 100-летию Октябрьской революции». Рассказ №11 «ЛЕНИН ЖИЛ! ЛЕНИН ЖИВ! ЛЕНИН БУДЕТ ЖИТЬ!», автор Побелкин
