ПОТУСТОРОННИЙ

1.

Дочь умерла во вторник. Похороны пришлись на пятницу, и пришлось отпроситься с работы. В четверг я одолжил у Сергеева чёрный костюм, а рубашка, тоже чёрная, была на мне своя. Я стоял в головах могилы, почти на краю, и смотрел, как комья падают на крышку гроба. Потом были поминки, и я посадил Сергееву пятно на рукав. Я ушел рано. Надо было возвращать Сергееву костюм. Он ему нужен вечером на свадебном банкете, где он поет, как крылья эту свадьбу в даль несли. Сергеев пятна не заметил. Потом я ужинал в «Граблях» с Ольгой, которой ничего не сказал, чтобы не портить вечер. Потом повёл ее в гостиницу «Подушка». Потом вернулся домой и лёг спать.

В субботу я купил 4 жёлтых цветка и отправился на кладбище. Так делают все. Над могилой дочери уже рыдала моя бывшая супруга, а чуть поодаль стоял ее нынешний Тигран. Я решил переждать, свернул в боковую аллею и присел за массивным памятником. Я не заметил, как она появилась. Траурная дама. Нога в узкой лодочке и чёрном капроне. Чёрный плащ. Чёрные очки. Чёрная шляпка с вуалеткой. «Я, кажется, занял вашу могилу», — ляпнул я. «Моя – рядом», — без улыбки ответила она и указала на ухоженный газон у моих ног. Тогда я встал, сломал стебель одного цветка, а 3 оставшихся преподнёс ей. Она сняла очки и приняла букет, глядя мне прямо в глаза. Я взял ее за руку. Потом под руку. «Пойдём», — сказала она. «Я живу по ту сторону МКАД», — предупредил я. Мы ушли с кладбища. Белье на ней, конечно же, тоже оказалось чёрным.

Она оказалась жгучей брюнеткой, но ложной, искусственной блондинкой. Она – богатая бездетная вдова с безукоризненной фигурой и с квартирой на Пречистенке. Наверное, есть и дача, и дом где-нибудь в Адлере. Но мне это неинтересно. Мы встречаемся в основном днем, как правило, неподалеку от тренажерных залов, фитнесс-клубов и плавательных бассейнов. Она появляется всегда в спортивном и чёрном, и всегда неожиданно. Как из-под земли. Первые минут 10 она оживлённо произносит малопонятные слова «стрейтчинг», «стриппластика», «фитбол», «аэробика», «аквааэробика» — потом замолкает, замыкается, берет под руку, тянет в гостиницу.

После этих гостиниц я чувствую себя пустым и бессильным. Она как бы высасывает меня. Она неистова и неутомима. И ещё она любит боль. После нее я сплю как убитый, а проснувшись, жду ее звонка. Однажды она исчезла на неделю, и я впал в уныние. Я похудел на 4 килограмма. Такого со мной никогда не было. Даже приблизительно. И я хочу от этого избавиться, но не могу.

Я так и не узнал её имени. В первые встречи было не до того, а потом уже и страшно, и не надо. Но фиксируя ее номер в телефонной книжке, я назвал её Лилит – именем демона, наделенного испепеляющей неутолимой страстью.

2.

С 18.00 до 24.00 я работаю живой музыкой в маленьком кафе на Грачевке. Ещё меня там называют человек-оркестр. Играю на синтезаторе, бью ногой в барабан, дужу на губной гармошке, пою. Там приличные чаевые и плотный ужин от хозяина. Когда просят задержаться, всегда отказываюсь. Говорю: «Я живу по ту сторону МКАД». И тогда они смотрят косо. Но мне безразлично.

Я действительно живу по ту сторону МКАД, в дачной местности сразу за Мытищами, в 8-ми минутах ходьбы от платформы «Строитель». Снимаю мансарду у выживающей из ума старухи. Ко мне никогда никто не приходит. Деньги я всегда вношу день в день. Я чистоплотен и молчалив. Как всякого более-менее чуткого музыканта, звуки меня травмируют. Кроме разве звуков железной дороги. Под них лучше спится. Осенью я снимаю её урожай, зимой чищу на участке снег, и она вот уже который год не поднимает мне плату. Старуха не лезет с разговорами, но кажется, подглядывает за мной. Ну и пусть. Мне все равно.

Как-то мы завтракали в кафе «Пушкин». Там очень дорого и готовят какой-то особенный неповторимый кофе, но по-моему – так ничего особенного. Платила, естественно, она. На рукаве у официанта я заметил своё пятно. Сергеев – молодец.

На днях я ездил к тётке. Кроме нее у меня нет никакой родни. Тётка – уже совсем зрелый овощ, но клянется, что завещает мне буквально всё. И я езжу. Я рассказал ей о дочери. Лейкемия. Мануальная терапия. Тётку возбуждают медицинские термины. Но тётку ещё надо и мыть. Я вымыл.

На 40 дней мне снова пришлось одалживать у Сергеева костюм. Пятно было на месте. Когда я хотел вернуть – на двери висела официальная печать. Я набрал его номер. «Сергеев умер», — сказал усталый казенный голос. Я вернулся домой и повесил костюм в шкаф. Я не знаю, отчего умер Сергеев. Я даже не знаю, кто такой этот Сергеев. Лет 20 назад мы жили в одной комнате в общежитии Гнесинки, на 1905-го года. А потом он по мелочам задолжал мне около штуки баксов. Так что костюм точно вечно мой.

Я потом нашел тот памятник. Там был изображен во весь рост бесцветный пожилой человек с крепко сжатым правым кулаком. Который ничего не упустит. И даты жизни. Я заглянул в его мёртвые глаза без зрачков… Но это неважно.

3.

Он подсел ко мне, когда я допел битловскую «Норвежскую мебель,» и дал 300 евро как бы на чай. Он был худой очкарик с грустным висячим носом. Он был похож на пожилого учителя чистописания. «Это много, — сказал я. – Вы обсчитались». «Это только начало, — сказал он. – Есть разговор». Я хотел возразить, что никакого разговора нет, но понял, что он будет. Я кивнул. «Но я живу по ту сторону МКАД», — сказал я. «Ничего, отвезем в лучшем виде», — сказал он.

«Ты должен её убить, — сказал он уже в другом, круглосуточном, соседнем кафе с неживой оптимистической музыкой кантри. «Кого?» – спросил я. «Лилит»», — ответил он. «Так вы и про это знаете?» — «Мы знаем всё», — сказал он. И я ему поверил. «А состояние объяснил он, — уйдет по боковой ветке. По серой. Тимирязевская – Отрадное – Алтуфьевская, далее везде. Уйдёт к кому надо. А тебе – законные 10%. А 10% — это ой мама, ой люли. Ой мама, не горюй!». «То есть как это – убить?» — спросил я. «Да проинструктируем в деталях, не боись», — ответил он. И дал мне шприц. И ампулы. И ещё – плотно набитый конверт. А там, сказал, – Канары и Мальдивы. И я взял.

4.

Я всё просчитал. В той гостинице не было видеокамер. И вдобавок я как бы забыл паспорт. Так что регистрироваться пришлось ей. Мы приехали туда в полночь. А она всегда напивалась где-то в районе месячных, где-то в районе полнолуния. Неинтеллигентно напивалась. То есть теряла над собой контроль. Превращалась в животное. Тут я ей и вколол. И это было несложно. Это быстро. А потом я вылез в окно, спрыгнул со 2-го этажа и ушел. Три раза поменял, как учили, такси, доехал к себе на «Строитель», по ту сторону МКАД. И лег спать.

И вот лежу сплю и думаю, а когда же я заступил и переступил на ту окончательную сторону? Или когда одалживал костюм? Или когда сажал пятно? Или – ломая стебель? Скорее – стебель. А потом и ещё думаю: «Так они же теперь меня тоже убьют. Зачем я им нужен свидетелем там проходить? Да и не такой уж я и свидетель. Чистый однозначный наёмный убийца. И понял я, что надо бежать. Но и они тоже поняли. Они ведь знали всё. И свернули мне во тьме кромешной шею, и подложили меня неотпетого под ревущую электричку. А похоронили меня все ж в Сергеевском костюме в Сергиевом Посаде. С пятном. Но мне это уже неинтересно.