Вздох облегчения, затёртые клетчатые тапочки скинуты. Дверь — щёлк. Дома. В комнате справа от двери окно и стол, напротив двери шкаф, слева кушетка. Пространство наполнено желтым почти горячим воздухом. Окно — щёлк. Глубокий вдох, полилась прохлада из окна. Между голубой шторой в красных цветках и ажурным тюлем льётся поток света, в нем играет пыль. Еще пыль лежит тонким слоем на лакированном письменном столе, а в самом его углу, слева в тени — стопочка свежих писем. Загорелый палец, с грязным обкусанным ногтем легко скользит по столу, оставляет тёмный след. После все пальцы этой руки топ — топ — топ к письмам. Остались следочки. Пальчики собрались было цапнуть… Скрипнула дверь.
— Иди быстро мой посуду!
— Угу.
Дверь — щёлк. Тишина. Все замерло. Пальчики — цап!
— Раз, два, три…. Тринаааадцать. Тринадцать! Тринадцать писем.
Загорелая рука потянулась к перекошенному верхнему ящичку стола. Он неуютно засипел, оставляя неприятное ощущение во рту, поддался и почти выпал наружу. Огрызки карандашей, обломки линеек, фантики, точилка, скрепки… Пальчики пошевелили массу, ловко выцепили шариковую ручку и приподняли. От нее потянулась вязкая черно-синяя кислая на запах паста.
— Фууу.
Ручку переложили в левую кисть, пальцы правой потянулись ко второму ящику, но он не двигался, верхний перекошенный ему мешал. Коленка с кровавой корочкой поверх зелёнки упёрлась и чуть подняла верхний ящик. Оп, хоп!
— О! В ручке ручка и в ручке ручка!
Загорелые пальцы выдвинули второй ящик с начатыми тетрадями, новыми конвертами, старыми письмами. Одна тетрадка оказалась на столе, ее прихватили левым царапанным локтем, правой рукой отрывая кусок листа в клетку с красными полями. Испорченная ручка завёрнута, в первый ящик на место вязкой лужицы положен еще кусочек бумажки. Тааак. Конвертика осталось только 3, а писем пришло 13. Значит надо прочитать их, написать ответ на 3, потом добежать до почтового ящика, в Союзпечать за конвертами… Так… Самый нижний ящик без ручки, двумя руками схватив его за бока, поддев, отодвинули. В глубине, в майонезной банке лежали грязные монетки. Они брякнули о стол. Пальцы быстренько их подвигали, разделив на 5, 10 и 1 копейку. Итого: 2 по 5, 2 по 10 и 1 копейка, всего 31, это на 6 конвертов некрасивых или 3 красивых. Скрипнула дверь.
— Я, кажется, ясно сказал, чтобы ты шла мыть посуду! В чем дело?
— Да, я, я щас.
Дверь — щёлк. Монетки переместились на подоконник вместе с потёкшей ручкой. Надо убрать на столе. Если выйдешь из комнаты, заставят мыть посуду, значит — нельзя. Загорелые пальчики оттянули футболку и протащили ее неуклюже по столу. Приходилось налегать локтями, чтобы подальше доехать. Уф! Рука схватила первое письмо. Эти огромные круглые буквы Люды ни с чем не спутаешь! Письмо толстое, ещё бы: внутри не меньше 6 листов рассказов про деревенских наших. Сзади на конверте вечное «Жди ответа, как соловей лета». Письмом провели возле носа, оно пахло мятой бумагой.
— Полежи пока в сторонке — ладонью его отправили как по льду вправо. Оно остановилось, и пальчики жадно кинулись за вторым. Конверт был очень новый, плотный. Тыльная сторона ладони провела по торцу: Фотография! Ну, конечно, это письмо от Лёшки из Ставрополя, на обороте из образцов написания индекса закрашено «ПИШИ». Щелбанчик ему, оно подталкивает первое немного и останавливается. Кто же еще? Третье письмо пальцы сдвинули к адресату, будто карту из колоды. Оп! Упало впереди стопки. Хвать! По всем сторонам конверта прерывисто красно-синее, это конверт «Авиа», это за 10 копеек! И новенькая жесткая бумага, пахнет краской. Красивый димкин почерк, Рязань. Сзади на обороте вензелёчки, рисунки, половинка гербария непонятного цветка и желтый след канцелярского клея. Отложили в сторонку. Скрипнула дверь.
— Я сколько буду повторять про посуду!
— Но пап, тут письма
— Какие письма еще?
— Мне письма, я их ждала 2 месяца, пока была в лагере
— Я сказал немедленно мыть посуду!
— Но я, я только, я…
— Ах, письма?! Я тебе покажу письма!
Отец шагнул к столу, подвинул к себе стопку писем, взял отдельно лежащие три и сказал, сквозь зубы:
— Посуду мыть, я сказал!
— Но папа, но я…
— Я сказал посуду мыть! Нет, да? Вот так, да? Ну-ка посмотрим, что я сделаю!
Его лицо стало страшным, каким-то злодейским. Те письма, что были в руках, он рванул пополам. Они лишь надорвались, а он разозлился еще больше.
— Папа, нет! Я иду, я, я иду, Папа, нет!
— А уже не надо никуда идти!
Его лицо исказилось пугающей гримасой. Он яростно рвал, кромсал, хватал со стола, рвал мельче, особенно стараясь над толстыми или жесткими конвертами. Вот упало « …ак солове…», рядом «…ИШИ». Письма измельчались до отдельных слов, букв, становились ворохом спутанных звуков.
— Папа, нет! Отдай! Но там же, я же не знаю чьи они еще! Я же… У меня же нет адресов! Я же… ПААПА!!!!
Девочка качалась на стуле, заливаясь обжигающими слезами, выла, но не смела ничего предпринять.
— Отдай, ну отдай, ну папа…. Паааажалуйста. Ну, папа…
Отец выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Девочка сгребла обрывки к себе, обняла их:
— Йяа вас сейчас склею, я вот сейчас вас сложу всех, всех вас сейчас сделаю целыми. Ыыы…
Пальцы побледнели, судорожно перебирая кусочки, пытаясь совместить хоть что-то как мозаику.
— Иыиы…
Сверху скатилась горячая капля прямо на фрагмент адреса, он расплылся…
— Ыа-ыа… Гдеее тут у нас клей? Гдеее…
Дверь громко стукнулась о стену.
— Ах ты, маленькая дрянь! Думаешь собрать это снова?!
Отец начал вырывать у дочери останки писем и кидать в ведро, которое принес с собой. Тут уж девочка схватилась за его руки и хрипло просила, сбиваясь на рёв:
— Не нааааада! Не наааадааа! Не наааада! Папа!
***
На полу лежало несколько забытых бумажек, девочка пересела на кушетку и качалась взад-вперед, сложив руки в замок на коленях. Губы были плотно сжаты, глаза уперты в сердцевину грубого цветка на занавеске. Скрипнула дверь. Бумажки на полу чуть двинулись от сквозняка.
Как встревоженный зверек девочка кинула взгляд в сторону дверного проёма.
— Успокоилась?! Иди, мой посуду.
— Никуда я не пойду, и ты мне больше ничего не сможешь сделать.
О чём рассказ? О детской обиде, той что не забывается. Вот реально, у меня аж внутри что-то такое колыхнулось, словно стрессовая ситуация, произошедшая с девочкой, ощущается внутри меня. Вот честно. А начал читать как-то абсолютно безучастно
И ещё, отмечу. Удивительным образом перекликивается с прозой Юлии Ламеш. не заметить этого просто невозможно: родственые отголоски проскальзывают. Ну книжка «Убить эмо» думаю, что знакома?
И нет той пошлости, что присуща любителю аналогичных сюжетов -Владимиру Козлову
Спасибо. Книга мне не знакома, да мне как-то подобные темы не попадались, я их не притягиваю, видимо в библиотеку.
http://vk.cc/3ifVGo — не удалось написать в личку
спасибо, гляну.
Получилось, на мой взгляд.
Рассказ, конечно, воздействует сильно, как удар под дых, чувствительно и грубо. Кого не трогает, когда сильный несправедливо обижает и унижает слабого, а тем более, когда это делает отец по отношению к своему ребенку. Но…
Не слишком ли злобный папа? Судя по тому, как быстро он разозлился, и из-за какого пустяка, и как долго находился в этом состоянии (порвать на клочки 13 писем!), можно сказать, что у него не в порядке с головой. А значит девочка должна была уже сталкиваться с подобным явлением, бояться отца и не думать, что если не выйти из комнаты, то посуду можно не мыть.
И зачем писем 13? Хватило бы и одного. Эффект был бы тот же, а может и больше. А современному человеку вообще сложно понять, как можно получить по почте 13 писем, сейчас же не переписывается никто.
В общем, папа здесь — тупо, злодей, читатель его не понимает. И автор его не понимает. Или не хочет понять, а только заставить нас почувствовать возмущенное негодование, проспекулировать на нем.
Название «Пишите письма» как-то выглядит немного кощунственно. Это жаргонный фразеологизм, означающий прощание. Почему он здесь использован?
По тексту:
— много уменьшительно-ласкательных: стопочка, конвертик, пальчик, ящички. это как-то излишне слащавенько. )
-«Пальчики пошевелили массу, ловко выцепили шариковую ручку и приподняли. От нее потянулась вязкая черно-синяя кислая на запах масса.» — две массы в разных значениях
-«Загорелые пальчики оттянули футболку и протащили ее неуклюже по столу. Приходилось налегать локтями, чтобы подальше доехать. » — я не поняла
— «Его лицо стало страшным, каким-то злодейским». — каким-то злодейским. — лишнее
— «Его лицо исказилось пугающей гримасой» — что-то в это фразе не то. Наверное, лишняя просто она. Уже же было об этом на строчку выше, и мы помним, что его лицо стало страшным.
Но мне понравился прием, когда действия девочки описываются как бы отдельно, через части ее тела, отдельные движения. В этом что-то есть.
Только я не поняла, зачем здесь этот прием. Возможно, автор пытался через него показать точку видения ребенка (все-то мы об этой точке:).
Мария, отвечу по-порядку. Хотя у меня уже возникают сомнения: если поясняешь что хотел сказать, значит ведь сказал как-то не так? Но все-таки.
Мне сложно судить слишком ли злобный отец, об этом я не думала. Здесь речь о столкновении миров (я так писала)- детского хрупкого и нежного, взрослого- грубого.
В том-то и дело, что ребенок находится в своем мире, где для него не существует ничего кроме этого интереса и нежности к письмам. Ребенок даже не торопится их читать, происходит что-то вроде ритуала. Отца же (родителя) злит неповиновение, именно то, что он никак не может справиться с детским миром, подчинить, поэтому он и грубо доказывает свою силу. Он не просто хочет воздействовать, он хочет именно показать свое могущество. Сколько он их порвал, это уже неважно, главное он порвал все, и, возможно, от всех адресатов вместе с адресами. Автор его понимает как раз. Он не злодей, он просто родитель, разозлившийся и слабый в этот момент, что понимает даже ребенок в конце. Название мне нравится. Оно и о том, что пишите все равно, их ждут и о том, что мы прощаемся со страхом по отношению к родителям… в данном случае явно. Уменьшительно-ласкательные сделала намеренно. Хотелось такой теплый мультяшный мирок показать.
Насчет массы супер, упустила!
Насчет футболки по столу, представь как вытереть стол, не снимая футболки. Но может это не так явно.
И эти две фразы… да, наверное надо подумать над ними.
Насчет частей тела. Вот мы обсуждали про точку, тут она настолько в ребенке, что ребенок не видит себя со стороны, он видит только обстановку и отдельные свои части, т.е. мы смотрим его глазами прямо.
И по поводу получения писем- я думала да, что конверты и переписка живыми письмами у многих в прошлом или они вообще об этом не знают… но так же не писать теперь только про айпады, верно?
как-то так наверное)
И да, разозлился он может вообще не из-за этого, просто копилось-копилось, вот и взорвался. Не знаю, я видела много, как родители отнимают у детей игрушки, запрещают им что-то… и когда не могут их заставить что-то сделать, приходят в неистовство, а там уж кто во что горазд. Никто не говорит, что это нормально. Но они же люди, со своими истериками
Как родитель вполне понимаю. Разъяснения для меня лишние, всё совершенно ясно и точно так и есть.
Собственно, конец читался с первых слов. Не в упрёк. Зарисовка, будто картинка — герои застыли кого где захватило. Отец рвёт письма, дочь рыдает, иван грозный убивает своего сына… Кульминация.
По редактуре Маша, скорее всего, права, читать было трудно. Текст какой-то невнятный в противоположность очень ясному содержанию.
Тяжела и неказиста жизнь начинающего).
Вот даже и не знаю… получается, что ясность сюжета- тоже своего рода недостаток значит.
ну почему недостаток? уже и слова написать нельзя.
Наоборот- нужно написать), мне же полезно)