Я тут свидетель и я повелитель. Я творю и растворяюсь. Внимайте!
Стены здесь словно потеют ржавчиной, а потолок истекает слезами. Это даже не полноценная комната, а всего лишь мансарда в старом доме, которую нарекли рестораном. Запах сырости здесь сливается с запахом сигаретного дыма в терпком поцелуе. Комната пока еще пустая, я вхожу и выбираю место, едва заметное – столик на одного в углу, где потолок, повторяя наклон крыши, становится низким и неудобно покатым для человека, что стоит. На столе для меня уже предусмотрены блокнот, ручка и настольная лампа (иначе фантазия эта не увенчается успехом). Нахожу выключатель – щелкаю. Лампа отзывается тусклым светом.
Пора добавить сюжета! Начинаю писать. Писанина моя мгновенно отражается в помещении – тут оказываются посетители и продолжают разговоры, что и не начинали вовсе. Бармен угрюмо выпивает и говорит с официанткой, которой откровенно плевать и на бармена и на посетителей. Напишу для них еды и алкоголя, дабы не серчали и не мешали.
Двери распахиваются, и из абсолютной тьмы появляется он. Тут я вспоминаю, что о лестничных площадках я не писала. Да и черт с ними. Он же вошел. Проходит прямо ко мне. Сейчас он выглядит как тень. Будто бы дым одели в костюм. Ему это явно не по душе, но свой вопрос он задает учтиво:
«Каким я буду? Красивым, надеюсь?»
Я серьезно киваю и отвечаю:
-Как Аполлон.
Теперь передо мной стоит ожившая античная статуя(понимаю, что чувствовал небезызвестный Пигмалион): золотые кудри едва достают до плеч, игриво спадают на глаза и красиво переливаются при этом освещении, да и при любом, наверное; глаза темнеют на бледном лице. Лицо во всех отношениях красивое, идеальное! А нос, что немного горбинкой, только подтверждение этому.
Он довольно улыбается. Теперь, когда он не бестелесен, ему приходится сильно наклониться, чтобы не задеть головой потолка. Он опирается на мой столик обеими руками, тот в ответ недовольно скрипит.
Улыбка не сходит с его лица, будто пришита туда.
-Долго мне ждать? – в голосе его не слышно раздражения.
В ответ я только пожимаю плечами
-Но ты все правильно делаешь. Ей-богу! – теперь он сладко, но не очень естественно хохочет – Она всегда опаздывает. Даже на свет появилась позже.
Мне с ним более говорить не хочется и он, подчиняясь этим буквам, садится за свободный столик на четверых.
Мне кажется, пришла пора явиться его даме.
Она уже в зале. Не хочу описывать ее внешность. Судите по впечатлению присутствующих. Что обратили на нее свои взгляды. Каждый, независимо от пола и возраста, увидав ее, захотел подняться, а затем пасть на колени. В ней одновременно сочетались образы матери и любовницы. И каждому было совестно от охватившей их страсти, но никто и не пытался бороться.
Люди уже начали ползти к ней, тянули руки и плакали, как малые дети, когда я поняла, что это нужно прекратить, иначе повествование будет нелепым.
На слове «прекратить» все замерли, словно ледовые изваяния. На их лицах отпечаталось страдание и раболепие.
Теперь я пишу, что она незаметна. Изваяния оживают, недоуменно переглядываются и неловко смеются, а ее, стоящую в центре этого безумия, больше никто не видит. Разве что, юноша, похожий на Аполлона, бармен, продолжающий пить и, навеки равнодушная ко всему, официантка, которые и не думали поддаваться возникшей вакханалии.
Девушка подходит к аполлоноликому юноше и целует его. Несколько минут они не отрываются друг от друга. Теперь ее поцелуи алеют не только на его лице, но и на шее, ключицах, ладонях и запястьях. Он улыбается, как самый счастливый из детей. От такой улыбки сердце готово излиться нежностью, бешено колотясь по ребрам.
Теперь ее черед говорить со мной, нехотя она покидает объятия любимого и направляется ко мне. Ее слова не звучат грубо, скорее – снисходительно:
-Знаешь, Господь сотворил его более красивым.
-Господь… – эхом отзываюсь я.
-Именно. Единственное, чем Всевышний его обделил – ребро.
-Разве можно сказать, что он обделил его? Ведь взамен он получил тебя.
-Я дурной монетой за это отплатила – она мрачно улыбается.
Утешать мне ее что ли?
-Послушай, — говорю – если бы не ты и вся эта история с грехопадением, человечество состояло бы из вас двоих.
-Знаю. Это один из главных поводов моего сожаления – это, скорее, ирония, ну, или мне так думать приятнее.
Она боязливо смотрит на бармена и, когда их взгляды сталкиваются, вздрагивает. Снова обращается ко мне: «Прошу тебя! Я не хочу опять…»
Ее общество мне также надоело — склонив голову, она возвращается к возлюбленному. За их столиком уже сидит последний персонаж этой повести. Нет нужды его представлять – просто взгляните на любое распятие. Правда, одежды на нем больше. Да и выглядит он более здоровым и менее страдающим.
Бармен, увидав нового гостя, радостно подходит к троице:
-Чего желаете? Выпить?
-Крови святой не найдется? – смеется Христос.
Бармен садится на свободный стул. Официантка, будто вспомнив о своих обязанностях, приносит графин с вином и четыре бокала. То ли из-за рассеянности, то ли намеренно, она проливает немного вина на белую рубашку Иисуса, сквозь зубы извиняется и с агрессивным бесстрастием уходит, оставив напиток на столе. Пытаясь оттереть следы вина салфеткой, Христос спрашивает:
-Неужели Магда до сих пор сердится? Столько лет ведь прошло.
Бармен усмехается:
-Столько лет прошло, а ты так и не понял, что женщины прощать не умеют. Она о тебе плакала, а ты покинул ее.
Иисус удаляется в туалетную комнату, дабы избавиться от пятна.
Оставшиеся трое погружаются в неловкость.
Девушка заговорила первой:
-Ты низверг нас! – она будто выплевывает эти слова в лицо бармена.
-Ева, душенька – голос его становится похожим на бархатное шипение змеи — не я вас низверг, а Господь.
-Он бы этого делать не стал, если бы не ты! – ее речь становится все более пылкой.
-А, по-моему, ты никогда не была против. Даже малышка Магдалена – Искуситель движением головы указал на официантку — никогда не проявляла такую доступность.
Адам поднимается и уходит прочь.
-Я, что, ляпнул лишнего? – с наигранным сожалением интересуется Люцифер.
Христос возвращается и, пока они с Дьяволом ведут почти светские разговоры, Ева осушает один бокал за другим.
-Мне дурно – говорит она и, в последний раз взглянув на меня с мольбой, отправляется в дамскую комнату. Через несколько мгновений вслед за ней идет Искуситель.
Иисус лениво потягивается и ухмыляется. Он не смотрит на меня, когда говорит, но я знаю, что обращается он ко мне:
-Ты знаешь, что делать дальше.
Я неуверенно киваю. -Мои чувства ты описать не сумеешь, – он, будто чувствует эту неуверенность – Также, как не умеешь описывать свои.
Теперь я действительно знаю, что делать дальше.
Зал пустеет – ни посетителей, ни официантки. Вскоре, появляются Ева и Люцифер. Она еле стоит на ногах, ее платье разорвано по бедрам. Услужливо подбегаю к этой парочке, говорю, что позабочусь о ней. Мне тяжело вести ее к выходу. Но я упрямо справляюсь с этой задачей. Перед тем, как закрыть дверь я в последний раз оглядываю зал – свет горит только возле барной стойки и отражается в настенном зеркале, игриво переливаясь на бутылках, за ней сидят двое, им есть, о чем поговорить. Конечно же, в моем кармане был ключ, я запираю дверь на один из самых прочных замков в мире. Им есть, о чем поговорить, и они будут говорить вечно. Я так хочу.
Через несколько минут я сажаю Еву в такси. И в последний раз смотрю на окна своей выдумки. И только теперь замечаю вывеску — «Эдем».
