Я потерял счет бессонным ночам. Они, кажется, стали нормой. Прежде, чем лечь в постель, я выполнял изнуряющие упражнения, запивал снотворное ромашковым чаем … и ничего. Даже легкая дремота не шла ко мне и это, несмотря на то, что каждый день я работал как вол.
Со временем у меня вошли в привычку ночные прогулки. Весной они особенно приятны. Воздух, свежий, пропахший листвой, еще немного морозный. Я узнал, как это – проводить последнюю звезду и встретить рассвет. Наверное, тогда, впервые в жизни, я отвлекся от городской суеты, чтобы наслаждаться чем-то простым, постоянным и прекрасным. Хроническое недосыпание сделало меня истинным романтиком. Я даже думал, не начать ли писать портреты ночного неба или стихи о нем, например? К сожалению, природа не дала мне таланта ни к тому, ни к другому.
Чаще всего ночи я проводил на Патриарших. Если бы вы видели, как месяц отражается на гладкой поверхности воды именно там, вы бы поняли, почему я выбрал это место. Все приобретало мистически-зеленоватый оттенок в темноте. Просиживая там штаны ночи напролет я грезил о нимфах и фавнах, что устраивают тут пиры во время полнолуний – пьют вино, танцуют вокруг костра и купаются нагишом. Я, конечно, понимаю, что фавны и нимфы не стали бы выбирать для своих гульбищ центр города, но во мне почему-то росла мечта, что встречу их как-нибудь, присоединюсь и выучу все гимны, посвященные Дионису.
Глупости, знаю. Но для моего, воспаленного отсутствием сна, рассудка это было чем-то утешительным и приятным.
«Вот встречу нимфочку, — думал я, — с браслетами из листьев, что вьются по ее рукам от запястий до локтей, с ожерельем цветочным, которое будет сверкать в ночи прекраснее жемчужин. А волосы будут отливать всеми цветами осени…»
Настолько ясно я представлял эту девушку, каждую черточку ее гибкого тела знал, каждую родинку, будто перед собой видел ее глаза, которые точно повторяли этот мистически-зеленый цвет ночной природы, что на других, реальных, женщин смотреть перестал.
Бывало, сижу на работе в офисе или в метро еду, а думаю лишь об одном, как ночью приду в свое заветное место и, может быть, а вдруг!, встречу ее. Вся остальная, дневная, жизнь превратилась в чистый механизм, будто бы шестеренки вечного двигателя запустили, а кнопки для остановки нет.
Поэтому дни я, в своей новой поэтичной манере, называл «время терпкого ожидания».
Самое странное, что когда я встретил ее, я не чувствовал трепета, восторга или испуга. Знал, что так должно быть и испытывал только спокойствие. Той ночью, только войдя в аллею парка, я увидел ее на другой стороне. В белом платье, которое, как и луна, отражалось серебристым светом поверх пруда. Пока я, не торопясь шел к ней, думал лишь об одном – до чего же она гармонично, до чего правильно смотрится в, ставшей для меня привычной, картине.
Будто бы она с самой первой моей ночи стояла вот так, прислонившись к дереву, не замечая мира вокруг. Будто бы разговоры, о которых я только мечтал, давно случились. Будто бы любовь, которую мы познали вместе, обрела силу и о ней не нужно говорить.
На ней не было браслетов или ожерелий, да и не должно было быть! Это я, глупец, выдумал, что нужно украшать от природы красивое. Когда я подошел к ней, она не испугалась, моя нимфа, не скрылась, не убежала. Просто взглянула и одним своим взглядом сказала: «Я знаю, я понимаю».
Для меня это значило больше, чем все наши фантазийные разговоры. Передо мной ведь была моя фантастическая любовь, которая позже стала моей реальной возлюбленной и любовницей.
Наша первая встреча так и прошла в молчаливом понимании невысказанных, да и не нуждающихся в этом, слов.
Заговорили мы только несколько ночей спустя. Она, колдунья, все обо мне знала. Я прежде думал, что «понимать с полуслова» — глупый фразеологизм, а теперь между нами именно это и случалось. Наши беседы были легкими, и мы часто смеялись. Так моя тяжкая бессонница превратилась в блаженную радость.
Раньше свои дни я называл механическими. После встречи с ней они стали пустыми, ненужными. Я молил всех богов, выдуманных людьми, чтобы они погрузили Землю в бесконечную ночь. Этого не случилось и дни превратились в мучительную необходимость.
Всему приходит конец, неважно, хорошее это или плохое. Мне пришлось понять это и принять с горечью.
Так однажды, немного утомленные, мы нежились у кромки воды. Мои пальцы путались в ее волосах, и она прижималась ко мне, немного дрожа от ночной прохлады.
-Знаешь, — глядя на звезды, сказал я, — ты – прекраснее любой мечты или фантазии.
Она звонко рассмеялась и небрежно спросила:
-А вдруг я и есть фантазия? Вдруг ты вот сейчас здесь один сидишь и говоришь с пустотой, а твое сознание отвечает. А вот этим вот диалогом оно до тебя достучаться пытается? Сообщить о твоем безумии, так сказать.
До утра мы не сказали друг другу ни слова. А утром также, молча, разошлись.
Те несколько дней и ночей, которые я провел, не выходя из квартиры, были разгоряченным апогеем моего сумасшествия. По нескольку часов я мог смотреть в одну точку, не двигаясь и, может быть, не моргая А затем внезапно подняться и импульсивно, порывисто метаться по комнате, разрушая, разбивая все вокруг.
То, что она сказала… А ведь правда. Сколько ночей я не спал? Календарь показал, что достаточно для того, чтобы возникли галлюцинации. Почему мне странным не показалось, что я встретил эту выдуманную «нимфочку»? Почему я решил, что жизнь так щедра на подарки и прямо-таки бросает к моим ногам девушку моей мечты?
Вскоре я нашел в себе силы, смог принять верное решение. Вещи в чемодан собрал, скорую вызвал, стал ждать. Был уверен, что при свете дня она не явится, что увезут меня доктора, свяжут по рукам и ногам и, пока не пройдет все это, пока не излечусь, не отпустят.
Наконец в дверь постучали. Странно: робко.
Что они звонка не разглядели?! На пороге стояла не бригада врачей, она… В простых джинсах, балетках, футболке и с сумочкой через плечо. В общем, обычная современная девушка. Волосы собраны в хвост, я разглядел не прокрашенные корни. Не нимфа и не колдунья. Да и стан у нее не такой уж и гибкий. Я бы ее даже костлявой назвал. Только глаза, фантом моих воспоминаний, были такими же – глубоко зелеными.
Она, кажется, долго плакала. От этого ее лицо некрасиво опухло. Ее поза не была утонченной, какой я привык ее видеть, спина сгорблена, руки вяло болтались вдоль тела. Ничего сверхъестественно-прекрасного я в ней не обнаружил. Видимо, я долго смотрел на нее я разочарованием. Не спросив разрешения, она вошла. Увидев следы, моих разрушений , она будто бы воспряла духом, вальяжно осмотрелась. Мне было противно даже подозревать в ней подобные чувства, но мое страдание и измученный вид ей явно доставили удовлетворение.
Хриплым, грубоватым голосом она начала говорить:
-Я существую. Вот она я. Реальная… А тут курить можно? – не дождавшись разрешения, она достала из сумочки тонкую сигаретку, после первой ее затяжки в комнате запахло чем-то терпко-клубничным с примесью табака, — Я тебя в окно каждую ночь видела. Бродил себе, неприкаянный – она рассмеялась, не тем звонким смехом, а каким-то диким, немного животным, — А однажды решила познакомиться. Ты, вроде, парень безобидный. Как была в сорочке, так и вышла. Ты хоть и молчал все время, но так смотрел на меня, будто бы я – богиня. Когда подругам рассказала, они со смеху катались. Не верили, что я с тобой просто сижу и на звезды пялюсь, я же говорливая – огого! Не верили они, что любовь у нас такая, говорили, что с маньяком якшаюсь, до добра, мол, не доведет. А я же знала, ты хоть и молчал, но смотрел ласково. Один раз со мной ты заговорил. Ну, пошутила я не удачно про эту фантазию чертову. С кем не бывает? Думала, ты обиделся, а потом доперло – ты ж, наверное, поверил, вон какой болезненный. Существую я, веришь?
-Верю… — ответил я.
От приехавшей скорой я избавился с легкостью. Два санитара и медсестра отнеслись ко мне с большим пониманием, чем «нимфочка».
Ее, после долгих пространных объяснений, за порог пришлось, чуть ли выталкивать, пока она на меня кричала совершенно земным, совершенно русским матом.
Оставшись один, я плюхнулся в постель и уснул, наверное, на несколько суток. Крепко и без сновидений.
