Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно…
Н.А. Островский
Все в огне гореть будете в неугасимом!
А.Н. Островский
Маленький Даня не слишком боялся смерти. Точнее он попросту не совсем в неё верил.
— Умирают старенькие, — учила его бабушка. – А маленьким зачем умирать?
— А вот ты, баба, старенькая. Ты тоже умрёшь?
— Умру когда-нибудь, сына. Все умирают. Даже Бог – и тот умирал. Только он потом воскрес. Ты запомни.
— Не хочу-у, — кривил ротик Даня. – Не на-адо, баба. Не умира-ай!
— Ну хорошо, сына, не умру. Я не умру.
— А ты же говорила, что все?
— А я Бога попрошу, и он за меня чужую бабушку возьмёт.
— Серёжкину, да? – успокаивался Даня. – Пусть Серёжкина бабушка умирает. А ты – не надо.
— Ага, я так и скажу. Забери, скажу, Господи, бабушку Серёжи, а бабушка Данилы пусть ещё поживёт.
— А Бог точно-точно сделает?
— Обязательно сделает. Если хорошо попросить. Он всё может, он самый добрый. Ты запомни.
И чего тут, спрашивается, думать о смерти? Ведь старым маленький Даня станет ещё так не скоро. Время ползёт ужасно медленно – как стрелки часов. Вот смотришь на них, смотришь, а они всё не шевелятся. Одна только, если есть, но тоже не шибко. А ещё говорят «время бежит». Да не бежит оно, а сидит сиднем. И только изредка, когда на него никто не смотрит, делает маленький шажок вперёд и снова садится, будто наказанное.
Вот встали, оделись, позавтракали. Бабушка сказала: «Через час гулять идём», — и уселась перед телевизором. А за этот час успеешь и в окно поглядеть на машины, и по ковру поползать, так чтоб руки только на красные цветы ставить, а ноги только на жёлтые, и все пузырьки у мамы на трюмо перенюхать, и неправильного Даню в зеркале попугать, и задышать пол зеркала так, чтоб он пропал совсем, а потом на этом задышенном самого себя же и нарисовать, и снова в окно попялиться, лбом стекло поддерживая. И это оказывается только полчаса прошло. «Форменное издевательство!» — как папа говорит.
Ну потом погулять сходишь, домой вернёшься, пообедаешь и спать ложишься – «растущему организму сон требуется». Это значит два часа потолок рассматривать. А на него и минуты много – чего там смотреть-то, белый он – и точка. А после дневного сна ещё ждать, когда родители с работы придут – сначала мама и, немного погодя, папа. Тут хоть чуть повеселей станет, хотя и не каждый день. А до Нового года с ёлкой и подарками вечность целая. И со Дня рождения без ёлки, но с подарками, уже лет сто как прошло. Какая уж тут старость? До школы-то не доживёшь – помрёшь со скуки. А там уж, когда Даня стареньким станет, учёные стопудово лекарство придумают, так что ни стареть, ни умирать не надо. Или Бога попросить можно, как бабушка учила. Пускай вон Серёжка за него помирает – не жалко.
Да и станет ли Даня старым? Как-то не очень верится. Это что же, значит можно включать телевизор одному – без никого? И с планшетом играть? И конфет есть сколько влезет? И из книжек красивые картинки вырезать – никто и слова не скажет? А в лифт заходить без взрослых? И в дверной глазок смотреть без табуретки? Да можно вообще не глядеть – взрослые никогда не смотрят в глазок, потому что они сильные. И Даня тоже очень-очень хочет быть сильным, как мама и бабушка. Нет, всё-таки смерть – это что-то для других, но уж никак не для Дани.
Одно только страшит маленького Даню. Что посреди всего этого бессмертия вдруг возьмёт, да и приключится какое-нибудь нелепое несчастье, и подло оборвёт его такую интересную жизнь. А что такого может статься? На улицу он без взрослых носа не суёт. Вот если только что-то, от чего и взрослые не спасут. Несчастный случай, скажем, как по телевизору. Но на самолётах Дане не летает. На поезде он всего однажды ездил. И на корабле ни разу не катался, только на лодочках в парке.
Ещё война может быть. Ужасно страшно её в кино показывают. И бабушка Дани часто вздыхает: «Только бы войны не было». А другие бабушки во дворе ей вторят: «Да, не приведи Господь». Но сосед Виктор Васильевич Даню приободряет: «Не ссать, Даня! У нас ракеты. Только залупнутся и писдос америкосам! У нас весь мир под лавкой». И бабушка то же: «В Библии сказано: мы русские люди. Господь Бог с Россией». «Ну и хорошо», — думает себе Даня.
Совсем другое дело – конец света. Тут уж Бог всех призовёт и сразу, а там неважно уже русский ты или не русский. Там каждый сам от себя будет, так что на духовности не выехать. И не так страшен страшный суд этот, что уж там Даня нагрешить успел за свои-то годы, повестка – вот что пугает. Больно уж умирать не хочется. Потому что больно это. А боли Даня боится даже больше, чем врачей зубных. И что в мучениях умирать придётся, об этом Даня знает. Серёжкина бабушка много раз о конце света рассказывала – в подробностях и со смаком. Страсть как любит она это дело. Лет ей под девяносто. Да и не бабушка она Серёжке, а прабабушка. Умная она и строгая, что твой Бог. Денно и нощно Писание мурыжит:
— Сказано в Писании: был конец света водой, теперь будет конец огнём. Всех Господь огнём пожгёт за грехи наши.
— А детей-то он пожалеет? – надеется Даня.
— Как же, раззявился. Станет Боженька разбирать малых да старых. Все грешны, все в огонь.
— А потом как?
— А потом призовёт тебя Господь, раба своего, посмотрит на жизнь твою грешную – весь ты перед ним нагой будешь. Вот скажет он: «Со мной ты был, али не со мной? Ну-ка поглядим». И коли ты в него веровал, возьмёт Боженька тебя за руку, и прямо в Царствие Небесное полетите. А коли грешил и в Бога не веровал, то скажет Боженька: «Ну мне такой не нужон, забирайте его к себе», — чертям скажет. А черти только того и ждут. Враз налетят, схватят за руки за ноги и утащат в преисподнюю.
Даня уже и не дышит совсем:
— А там чего будет?
— Че-го-о. Знамо чего. Посадят тебя черти на сковородку и зажарят. Так и будешь живьём жариться. Жариться и криком кричать: «Прости меня, Боженька!». Да поздно будет.
— Не хочу я жариться, — куксится Даня.
— Эвон как! Да кто ж тебя спрашивать-то будет, хочешь ты аль не хочешь! Грешил – так Бог от тебя и отвернётся.
— Не буду я грешить.
— Ня-бу-у-ду. Все грешат, милый мой. Кажный грешен пред Господом. Не грешен един только Бог.
— Я прощения поп-попрошу-у-у, — уже рыдает Даня.
— А-а, вот это дело другое. Кажный божий день прощения у Господа просить надо. Так и повторяй: «Грешен, Господи. Прости меня». И молись. Молись и веруй. И Святое Писание читай – в нём всё сказано. Вот тогда и приголубит тебя Боженька по головке.
Это Даню успокаивает малость. Выходит, можно с Богом договориться. Потому изредка, когда не видит никто Даню, заходит он в бабушкину комнату, встаёт носом в дальний угол, как наказанный, принимает смирный вид, и быстро-быстро губами перебирать начинает, крестясь одновременно, точь-в-точь как бабушка делает. Он, правда, не знает, что при этом шептать нужно, но шевелит губами, кажется, очень умело. Шевелит и смотрит на угол. Там над головой как раз полка висит. А на полке иконка картонная в пластмассовой рамке, чугунная статуэтка Дон Кихота и иллюстрированный каталог-определитель «Птицы Подмосковья». Красивая такая книжка – с картинками, про птичек. Больно забавно птички эти клювы разевают. Будто прям сейчас как раз червячка слопают.
Ещё вот Писание, говорят, читать нужно. А Писанием этим одним, кажется, убить можно – такая толстенная книжка. Тут же, кстати, она и лежит – на тумбочке у кровати. А внутри – ну хоть бы одна картинка. Читать-то Даня уже худо-бедно умеет, а только всё равно ничего не понять. Одно утешает, бабушка пообещала специальную Библию купить – для детей. Вот тогда и почитаем.
В общем, от преисподней с чертями Даня, вроде, убережён. А вот от конца света никакой защиты ему нет. Одна надежда, что не будет его. А если будет, это значит сгорят все – и он, и бабушка, и мама с папой, и Серёжкина семья с ними вместе. Горячо это, больно и оттого страшно. А как это жутко больно, когда горячо, Дане ещё как известно. До самой смерти не забудет он, как однажды сосиской обжёгся. Она поперёк сковородки лежала зажаренная с вонзённой посередине вилкой – мама куда-то отошла. Даня думал, что сосиска уже остывшая, схватился за вилку и с разбегу откусил чуть не половину. А она только с плиты. И ка-ак брызнется соком во рту. Даня пулей сосиску выплюнул, заорал благим матом на весь дом и той же пулей к раковине кинулся, позабыв что строго-настрого запрещено воду сырую из-под крана пить. Целую неделю потом есть не мог. Весь язык шершавый стал, как бумага туалетная. И нёбо над ним сморщилось, будто небо в дождик.
Поэтому конец света Даня для простоты именно так себе и воображает – через сосиски. Будто начинают сыпаться с неба горячие-прегорячие сосиски. Весь воздух сосисочный дождь заполняет. Падают эти сосиски Дане за шиворот, и в карманы набиваются, и в рот лезут, и в нос, и в уши. И вот уже ни деревьев, ни домов, а одно только море из горячих сосисок. Барахтается Даня в этом море – уже весь как туалетная бумага, а сверху ему на голову всё валит и валит. Жуть как неприятно. До того доходит, что Даня и во сне уже эти проклятые сосиски видит. Летят они в Даню с неба и всё норовят в рот к нему влезть. Стискивает он зубы, отворачивается, как партизан в плену, а они уже и сзади его поджимают, со всех сторон окружили и концами всё ко рту даниному приноравливаются. А вместо земли одна огромная раскалённая сковородка – как в преисподней. Сосиски на неё шмякаются, и вместо того, чтобы остывать, только ещё больше нагреваются. А как нагреются, так сразу вверх подпрыгивают и опять в рот к Дане влезть норовят. Он от них отмахивается, как может, да они руки жгут. А по земле много-много маленьких сковородок разбросано. Даня к ним кидается, хочет схватить по одной в каждую руку, чтоб от сосисок отбиваться сподручней. Но они все, как назло, тоже раскалённые от земли-сковороды. И ручки у них не пластиковые, а железные, так что без прихватки не взяться. И вот мчится Даня куда-то за прихватками, ищет-ищет, да так нигде отыскать и не может. С тем и просыпается.
Так и живёт маленький Даня один на один со своими сосисками. И не расскажешь-то о них никому — стыдно. И всё-то он надеется, что конца света не будет. Хочется же иногда взять ножницы, да и повырезать всех красивых птичек из книжки, и наклеить потом куда-нибудь – в альбом, может. А такое только взрослым делать можно. Но взрослым Даня станет, только если конца света не будет. Да вроде бы и не обещается он, слава Богу. Живём пока.
Все Данины надежды разом рухнули на поминках. Отмечали десять лет какому-то дедушке, которого Даня и знать не мог. Гости собрались у Дани дома – и близкие родственники, и дальние, и такие, которых Даня только раз в году на поминках видит. И соседка – бабушка Серёжкина — тут же. Взрослые за праздничным разборным столом грустят и хохочут. А Даня сидит на самом углу и играет в воробушка.
Правила такие: Даня высовывает язык и кончиком подбирает со скатерти хлебные крошки, двигая головой, подобно клюющей птице. Эту игру он придумал после того, как однажды за столом бабушка сказала ему:
— Не кроши хлеб, сына. Ты знаешь, что хлеб – это божий дар?
— Не-а, — честно признался Даня.
— Так вот запомни. Мне тут женщины рассказали, где-то там в святых книгах сказано, если человек за всю свою жизнь выбросит хлеба больше, чем он – этот человек – весит сам, то вот после смерти Бог его отправит в ад. И уже, написано, никак мол этот грех не замолишь.
С того дня Даня старательно подъедал за собой все хлебные крошки. Как птичка Подмосковья.
И вот склёвывает Даня свой хлеб и мысленно приговаривает: «Чик-чирик, чик-чирик». Это он воробушком себя представляет. А сам краем уха к разговорам взрослым прислушивается. И слышит он, как тётя Лена берёт слово:
— Ох, товарищи, а вы знаете, что по телевизору сказали? Жить-то нам всем два года осталось. Конец света, говорят, скоро будет.
Дальше Даня ещё какие-то разговоры слышит, но уже смутно. Мутит его немного. И язык вдруг таким сухим сделался, что те крошки, которые ещё на столе, больше к нему не прилипают, а те, что уже во рту – дальше в горло не идут. Говорят что-то взрослые про календарь, про племя Майя, про планету Нибиру и ещё про какую-то ипотеку. Оказывается, многие уже знают. Оказывается, и писали уже, и говорили, и все ждут. А вот теперь и он – Даня – ждать конца со всеми должен.
Вечером, когда гости разъехались, Даня подошёл к бабушке, взобрался на табуретку, став с бабушкой одного роста, обнял её и прошептал в самое ухо:
— Баба, а правда, что конец света будет?
— Не знаю, сына. Говорят – будет. И учёные предсказывают. И по Библии, говорят, так выходит.
— А ты сама в Библии так прочитала?
— Нет, сына, я Библию не очень хорошо знаю. А потом там же всё зашифровано. Учёные это всё разбирают и говорят нам. А сами-то мы что там поймём.
— Что же делать теперь, баба?
— На Бога уповать. Бог не захочет – никакого конца света не допустит. Бог даст — переживём.
В ту ночь Даня особенно долго искал прихватки. И каждый раз они вроде бы маячили где-то совсем рядом, но как только он прибегал в это «совсем рядом», оно тут же превращалось в «здесь», а «совсем рядом» вместе с прихватками отодвигалось куда-то в сторону и опять дразнилось совсем рядом.
В следующие несколько дней Даня много думал и твёрдо решил, что если уж смерть и неизбежна, то пусть хотя бы она будет не столь мучительной. Из всех известных ему способов покончить с жизнью, самым быстрым и безболезненным Даня признал: застрелиться. Как в кино.
Он даже на всякий случай уточнил у папы:
— Пап, а это больно, когда из пистолета убивают?
— Это смотря куда попадёт – охотно пояснил тот. – Если в голову или в сердце, то смерть практически мгновенная. Даже испугаться не успеешь. А вот если пуля угодит в печень или в живот, тут можно долго промучиться.
Ну Даня не такой дурак, чтобы в печень стреляться.
— А пистолет где достать можно?
— В этой стране нигде. В этой стране оружие только ментам и бандитам иметь разрешается. Пистолеты в Штатах свободно продаются. Только их к нам не ввезёшь – на границе отберут.
— Отберут и ментам с бандитами дадут? — догадался Даня.
— Во-во, совершенно верно, сынуля.
Знакомых ментов или бандитов у Дани нет. И как познакомиться с ними он тоже не знает. Но вот какая мысль приходит ему на ум. Папа-то ошибся! Оружие не только ментам и бандитам дают, а ещё и солдатам. А сосед их Витёк, ну то есть Виктор Васильевич, как раз служил. И даже ногу до самого колена на войне потерял. То ли в Афгане, то ли в Чечне, Даня точно не знает, да и сосед почему-то всегда по-разному говорит. А вдруг у него с войны пистолет остался?
На одной из прогулок, улучив момент, когда все лишние уши были заняты друг другом, Даня приблизился к сидящему у подъезда соседу и тихо спросил:
— Виктор Васильевич, скажите пожалуйста, а у вас пистолет есть?
— У российского офицера всегда есть оружие, понял, шкет — не без гордости заметил сосед.
— А вы можете мне его дать? Мне на чуть-чуть только, я вам сразу отдам.
— Это ещё зачем?
— Ну мне очень надо.
— Чё, песочницу с пацанами делишь? Ну мелочь пошла. А нормально, как пацан, разобраться? Никак?
Даня понял, что придётся раскрыть свою тайну. Он опасливо покосился на лишние уши и почти зарылся носом в соседскую щетину:
— Не, я никого убивать не буду. Вы не думайте. Я сам застрелиться хочу.
— Чё, батя с матей достали? – участливо поинтересовался сосед.
— Да нет, они у меня хорошие. Просто конец света будет скоро, а мне ужас как не хочется. В огне гореть – очень больно. А застрелиться – это быстро и совсем не больно.
Виктор Васильевич, сощурившись, долго смотрел на Даню.
— Гм, ты вот что… Я свой ствол… подарил… Пацану одному хорошему – вот как ты. Да ты погоди, стой, — он приобнял Даню за голову, заметив, как тот уже собирается разреветься. – Не суетись под клиентом. Видишь, — он похлопал себя по деревянному протезу. – У меня там внутри отрава запрятана. Цианистый калий – слышал? Я когда в разведку ходил, нам эту хрень с собой давали. Чтоб если поймают, яд сожрать и сразу сдохнуть. Чтоб врагу не расколоться. За Россию умереть, понял?
— А это не больно?
— Да не ссы. Мигом наповал. Раз – и всё.
— А вы мне этого яду дадите? – приободрился Даня.
— Да не вопрос. Для хорошего пацана – не жалко. Ты, когда вся эта хрень будет, метнись ко мне. Я тебе сразу обеспечу, только ногу сниму.
После этого разговора Даня наконец-то смог немного успокоиться и даже снова стал радоваться жизни. Теперь, встречая соседа, он весело поглядывал на его деревянную ногу, а тот заговорщицки подмигивал Дане. Очень быстро Даня почти совсем перестал думать о конце света и даже на сосиски смотрел без прежнего содрогания.
Спокойная жизнь продолжалась всего месяца три, пока Виктор Васильевич не скончался совершенно внезапно, после того как досадно обознался, приняв метиловый спирт за этиловый. Во время похорон, ещё в морге, Даня с удивлением вглядывался в некогда красное, как сосиска, лицо соседа, которое теперь было непривычно серым, как сосиска другого сорта. Даня ясно представил себе, как он после смерти тоже поменяет цвет с белого на какой-нибудь, допустим, зелёный. И так обидно ему сделалось от этой мысли, что он всплакнул вместе со всеми.
Но вдвое обидней была потеря вожделенной деревянной ноги. Даня всё тёрся около гроба, пытаясь понять, там ли сейчас лежит нога, или врачи из скорой помощи забрали её себе. За усеянным цветами покрывалом ничего не удавалось разобрать. Даня попытался было подойти к гробу, чтобы нащупать ногу, но его оттеснили, а бабушка, подхватив Даню за руку, увела его в сторону. В церкви и на кладбище Дане так и не удалось приблизиться к ногам соседа. Он с досадой смотрел, как зарывают в землю его последнюю надежду и на поминках был самым печальным и задумчивым среди всех гостей.
Заметив перемену Дани после похорон, бабушка решила, что это встреча со смертью так тяжело впечатлила маленького внука, и исполнила, наконец, своё давнее обещание, подарив Дане детскую Библию с картинками. Теперь они почти каждый день вместе читали рассказы о древних временах и Даня, как самый настоящий взрослый, приобщался не только к молитвам, но и к Священному Писанию. Правда он, хотя и старался честно, никак не мог уяснить, чем же эти истории так отличаются ото всех тех сказок, которые ему читали прежде. Такие же интересные они вроде и такие же невсамделишные. А уж история про всемирный потоп – ну это уж вообще, это просто ещё одна канистра масла на сковородку какая-то.
А самое противное – нет в той Библии никаких ответов. Ну ни единого. Страшно бывает, грустно тоже, но нет там ни Дани, ни страхов его, ни грусти. Всё старики да юноши какие-то. Один Исаак — мальчик, как Даня, похожи они чем-то, но уж папа Дани точно не Авраам. И как конец света пережить – вовсе непонятно. От потопа можно ковчег построить – дело ясное. А от огня куда спрячешься? В холодильник разве что. И всех дел остаётся, что молиться, Библию читать, да в Бога веровать, как бабушка Серёжкина учила. Сиди и жди, пока Бог заметит. А там уж как выйдет – может и помилует Бог, а может быть и нет.
Не сказать, что Даня всё время о смерти думает. Нет, когда в игрушки играет, конечно, не думает. И кода кота во дворе на задних лапах ходить учит, тоже не думает. И когда книжечки какие-то в столе у родителей фломастерами разрисовывает – уж вовсе не думает. И в углу когда стоит, наказанный – обидно ему и страшно, но уж что-что, а конец света тут совсем не при делах. И всё-таки бывают минуты в жизни, когда сердечко маленького Дани нет-нет, да и прихватит какая-то противная смертная тоска. Прихватит, подержит немного в зубах, да и отпустит до поры. А время, оно хоть и сидит на месте, но всё-таки ещё как-то при этом бежать умудряется, и до конца света всё меньше и меньше его остаётся.
И вот сидит как-то Даня дома один. Родители на работе, а бабушка в поликлинику отошла. Даня ведь уже большой совсем – его иногда одного оставляют. Ненадолго, правда. Тут звонок в дверь. Даня радостно к двери кидается, но сразу вспоминает, что у бабушки ключ есть. А потому, как учили его, берёт из кухни табуретку, к двери подставляет и осторожно в глазок заглядывает. А там мужик какой-то незнакомый.
— Кто там? – спрашивает Даня, как учили.
— Я по-соседству. Сверху сосед ваш. Соцопрос провожу. Здравствуйте, — отвечает голос приветливо.
Даня немного подумал и приоткрыл дверь, заложив её цепочкой на всякий случай. В щель сразу всунулась лысоватая голова с очками:
— Кто-нибудь взрослый есть?
— Нет, а вам чего?
— Я соцопрос провожу по сигаретам. Я у вас тут живу теперь – квартиру снимаю. Там алкаш у вас жил, а теперь мне сдали. Я из социологической службы. Делаю опросы по разным товарам. Сегодня сигареты опрашиваю. Так что будем знакомы. Меня зовут дядя Миша. А тебя как зовут? Папа твой курит?
— Меня зовут Данила, — говорит Даня. – А папа мой не курит. И я пока тоже не курю.
Голова весело расхихикалась:
— Вот это правильно. Я сам не курю. И зачем она вообще нужна эта зараза. Верно? Знаешь что, а давай мы сделаем так, как будто я тебя опросил. Так… напишем, что тебе восемнадцать полных лет… Значит выкуриваешь ты по пол пачки в день… Ну это я всё сам заполню… Менять марку ты в ближайшее время не собираешься… Та-ак… С каким словосочетанием ассоциируется у вас выкуренная сигарета: утренний бриз, жаркий поцелуй, бодрящий аромат, пьянящая свобода… Ну это ерунда всё. А, вот, самое главное. Ты мне продиктуй своё полное имя, или папы – неважно. И телефон ваш домашний. И если вам потом позвонят и спросят, пусть кто-то из взрослых скажет, лучше всего, сам папа, что да – такой здесь проживает. Что я приходил к вам и опрос длился полчаса. Не надо говорить, что я тут живу – просто дядя приходил. А, и ещё, пусть скажут обязательно, что я показывал цветные карточки.
— Но это же нечестно, — возражает Даня. – Нехорошо говорить неправду, — как учили, возражает.
— Да разве ж это неправда? Просто маленькая хитрость. Просто чтобы помочь человеку – по-соседски. Сегодня ты мне поможешь, а завтра я тебе помогу. Ты не смотри – я многое могу. Кто мне помогал – я того не забуду. Вот хочешь – в гости ко мне заходи. Чайку выпьем. Только сладкое чего-нибудь захвати к чаю и милости просим, как говорится. Я сладкое сильно люблю, — и дядя Миша хитро захихикал.
— Спасибо большое, я обязательно приду.
Сладкое Даня и сам любит, а потому дядя Миша сразу ему понравился. Тем более, что помочь кому-то – это всегда приятно. А тут даже и делать ничего не надо, и уже помог – вот это совсем здорово. Так что Даня и имя своё взрослое новому знакомому продиктовал, и телефон – он это всё уже знает и даже наизусть помнит. А тут и бабушка подошла как раз. И тоже с новым соседом познакомилась:
— А, так вы из квартиры Виктор Василича, упокойника? Ну милости просим – у нас тут соседи хорошие. Все дружно живём.
Сосед прощается, бабушка в квартиру заходит, дверь запирает, а в Даню уже новая идея забирается. А вдруг деревянную ногу соседскую не похоронили всё-таки вместе с хозяином? И врачи её себе не забрали. А что если она до сих пор дома у Виктора Васильевича лежит где-нибудь? Значит обязательно нужно в ту квартиру попасть, тем более, и дядя Миша приглашает.
Через два дня Даня, с разрешения бабушки, отсыпал в пакетик конфет с печеньями и отправился в гости к дяде Мише. И пока сосед на кухне ставил чайник, Даня украдкой всё там осмотрел.
В комнате, кроме кровати, стула и тумбочки были только ободранные стены и батареи с набитыми в них окурками. Ни под кроватью, ни даже под ванной ноги не было. Оставалось ещё заглянуть поглубже в кладовку у входной двери, но тут из кухни вышел дядя Миша и позвал Даню к столу.
— Вот спасибо за конфеты. Я их не покупаю. За опросы мало платят. Бегаешь-бегаешь за копейки. Ещё эти гады дерут за квартиру, — начал дядя Миша своей обычной скороговоркой, отправляя конфету в рот. – Алкаш этот и так всё пропил, так они ещё что осталось — всё забрали, представляешь. Хоть бы ремонт какой сделали. А то даже окурки не вымели. А с меня дерут как за еврохату, представляешь. Тут щели в рамах с палец. Зимой дуть будет. А я тепло люблю. Говорю, ну сбавьте хоть пять тысяч. Ни в какую. Нет. Гады, алкаши, атеисты. Одно радует – зарплата в конверте, понял. Официально я безработный. И жена моя бывшая – стерва, истеричка, мусульманка проклятая – не может с меня алименты потребовать, понял, — и дядя Миша довольно захихикал и съел конфету. – Чтобы всю её родню татарскую кормить. А эти дети всё равно как бы и не мои. Они же не христиане. Не крещёные. Я их не признаю за своих. И Господь их не признаёт.
— Дядя Миша, а вы тоже верите в Бога?
— А как же! Конечно верю. Это другому кому если, а мне-то не верить нельзя, — и дядя Миша таинственно захихикал и съел конфету. — А ты веришь, я надеюсь?
— Приходится, — признался Даня. – Если в него не верить, он в ад забирает. А ещё конец света будет скоро. Я всё надеюсь, может он меня пожалеет.
— А кто тебе рассказал про Бога? – дядя Миша положил в рот развёрнутую конфету и внимательно посмотрел на Даню сквозь круглые очки.
— Бабушка сказала. Она мне ещё Библию детскую купила.
— Хорошая у тебя бабушка. И ты читаешь?
— Она мне читает. Но я и сам могу тоже.
— А Бога ты любишь?
— Ну-у не знаю. Он же самый главный… Люблю.
— А ты знаешь, что я и есть тот самый Бог?
Даня чуть было печенье в чае не утопил:
— Вы-и?
— Я. Я сын Божий. Про Иисуса Христа знаешь? Вот это я и есть. Тогда было моё первое пришествие. А теперь я во второй раз явился на Землю, понял, — и дядя Миша радостно захихикал и съел конфету. – Ты крестик носишь? Нет? А у бабушки есть наверняка. Вот там я как раз на этом кресте распят. Видел?
— А он же там с бородой и волосы длинные? — Даня всё-таки утопил печенинку в чашке.
— Потому что я тогда пришёл на землю в таком человеческом виде. Как простой смертный, понял. А теперь я в другом теле, потому что происходит моё второе пришествие в России. Читал Достоевского? Там в «Бесах» Шатов говорит Ставрогину: «Я верую в Россию, я верую в её православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России…» Достоевский меня предсказал за сто с лишним лет, понял. И Рерих обо мне говорил, и Кастанеда, и святой старец Григорий Распутин. Меня ждут две тысячи лет. Я один раз пришёл, мне не поверили, распяли меня на кресте, плевали мне в лицо, насмехались, глумились. Гвоздями меня к кресту прибили…
— Как гвоздями? Прям как деревяшку? – Даня ни жив, ни мёртв сидит. Печенинка у него набухла и в пол чашки раздалась.
— А ты как думал, — дядя Миша с гордостью посмотрел на Даню и съел конфету. — Прямо взяли за руки, за ноги, положили на крест и забили гвозди в меня, в живого. Вот как хочешь, так и виси. Так нужно было. Я должен был пострадать, чтоб вознестись на небо. Поэтому я всё терпел.
— А кто вас так?
— Известно кто – жиды. Они меня всегда ненавидели. Потому что я им как кость в горле. Они Россию и русский народ всегда извести хотели, понял. А я встану на защиту России. Потому что Бог – отец мой — Россию выбрал. Они это знают. За это жиды на меня и ополчились. Сначала они меня предали, а потом распяли на кресте. Но им потом хорошо за меня отомстили. Им всё воздалось. Их Гитлер потом крепко прижал. Он, конечно, зря очень на Россию напал – это у него одна ошибка. Но в остальном он всё правильно сделал, что жидов и коммунистов уничтожал. Вот они безбожники проклятые за всё ответили, — и дядя Миша добродушно захихикал, но конфету не съел – кончились конфеты. Он вообще был ужасно смешливым, этот дядя Миша.
— А мне бабушка говорила, что она была коммунисткой, — Даня вот-вот разревётся.
— Это плохо. Но, я вижу, она раскаялась у тебя и ко мне обратилась. За это я её помилую.
— Помилуйте её пожалуйста! – вскричал Даня. – И ещё… Отмените, пожалуйста, конец света. Ну чего вам стоит.
— Нет, ты что! Конец света отменять нельзя никак. Когда будет конец света, я предстану в своём истинном виде. Божественном, понял. И вознесусь на небо к отцу настоящему. Как же я отменю. Я уже на своё законное место хочу. Я устал здесь. Мне тут холодно, голодно, я тут страдаю, как в прошлый раз. А вокруг одни атеисты и содомиты. И все против меня. Нет, я должен всю эту тварь покарать. Серу на них обрушить, как в Содоме и Гоморре. Как Господь содомитов проклятых наказал, понял, — и дядя Миша счастливо захихикал, вспоминая, как Господь содомитов наказал. – Но ты не бойся. Я покараю не всех. Кто мне помогал – того я не трону. Вот ты мне уже два раза доброе дело сделал. С опросом помог и конфет принёс. Так что ты уже можешь быть спокоен, ты уже со мной. Под моей защитой, понял. Вот смотри, моё имя Михаил. Это означает «кто как Бог», значит «равный Богу». Это вот, кстати, ещё одно доказательство моей божественной сущности. Это в честь архангела Михаила – победителя Сатаны. То есть я как бы тоже воин и должен, значит, Сатану одолеть. Так что Сатана меня боится, понял, — и дядя Миша победоносно захихикал. — А твоё имя Даниил. Это значит «судья мой Бог». То есть ты, значит, со мной и во всём мне всегда послушен. Это в честь пророка Даниила, который предсказал мой первый приход в этот мир. То есть ты как бы будешь моим пророком, понял.
— А бабушку и папу с мамой можно взять?
— Конечно. Они все тоже под моей защитой теперь. Главное, чтоб среди них не было коммунистов, атеистов, жидов и содомитов.
— У нас таких нет, — замотал головой Даня, хотя про себя и не очень уверен был.
— Вот это хорошо. Люблю я таких людей.
— Дядя Миша, а как вы узнали, что вы Бог?
— Очень просто. Мне в молодости было явление архангела Гавриила. Вот он мне и передал весть от отца моего небесного, понял.
Возвратившись домой, Даня первым делом спросил у бабушки:
— Баба, а ты сейчас не коммунистка?
— Нет, сына, теперь уже нет. Это раньше мы все были.
— Ты и в Бога не верила?
— Мы не знали ничего, сына. Хотя многие и тогда верили, и крестик тайком носили — руководители наши. А нам же не говорили ничего.
— Ты, баба, смотри, — строго сказал Даня, — не будь больше коммунисткой.
Счастливое знакомство с дядей Мишей встряхнуло жизнь маленького Дани, как градусник после подмышки. Новое ощущение причастности к великой тайне заполняло его целиком, распирало изнутри и, казалось даже, приподнимало иногда над землёй. Словно на ангельских крыльях Даня, при каждом шаге, как бы вспархивал над миром и оттуда с возвышения поглядывал на прочих людей.
Вот они смотрят сейчас на Даню и даже вообразить себе не могут как всё оно на самом деле. А если бы они только знали. Жаль, конечно, что никто не знает. Но зато знает Даня. А потом и они всё равно все поймут, когда начнётся конец света. Даня вместе с бабушкой, папой и мамой будет стоять рядом с Богом под огромным невидимым зонтиком. Так что ни одна сосиска не свалится им на голову. А все вокруг будут смотреть и страшно завидовать. И даже Серёжка со своей бабушкой станут завидовать. А можно попросить дядю Мишу и за Серёжку тоже. Только надо ещё узнать сначала, а вдруг он жид или там содомит какой-нибудь.
Но испытать Серёжку Даня уже не успел. Того взяли поиграть на железную дорогу старшие ребята. Они любили цепляться за медленно катящиеся товарные вагоны и подолгу виснуть на них. Как-то получилось, что Серёжка не удержался, и его утянуло под поезд. Когда закрытый гроб привезли и поставили у подъезда, чтобы больная ногами бабушка могла попрощаться с правнуком, Даня стоял рядом в толпе соседей и гадал, изменил ли Серёжка свой цвет после смерти. Все расступились, едва из дома вывели под руки Серёжкину бабушку. Когда её осторожно подвели к гробу, она медленно легла на него грудью, прижавшись щекой и ладонями. Она не кричала, не молилась, не плакала, и никого не поучала, поминая строгого Бога, просто тихо полулежала, прикрыв глаза. Даня впервые видел её такой.
Когда всё кончилось, Даня подошёл к стоявшему тут же дяде Мише и спросил, щурясь вслед отъезжающему катафалку:
— Дядя Миша, а за что вы убили Серёжу?
— А это не я. Я пока в своём земном теле, я никого покарать не могу. Это, скорее всего, ему наказание за грехи прошлой жизни. Ничего никогда не бывает просто так. На всё воля высших сил. Он, наверное, в прошлой жизни был безбожником-сатанистом, или ещё каким-нибудь негодяем. Мне теперь даже кажется, что я его раньше видел. Точно! Это он в меня гвозди вбивал в моё первое пришествие. Стало быть, Господь его за это и покарал.
Смерть Серёжки не произвела какого-то сильного впечатления на Даню. В последнее время мысли о боли и смерти совершенно перестали занимать его. Дружба с дядей Мишей наполняла жизнь Дани новым особым смыслом. Чувство защищённости, куда более глубокое, чем прежде – под сенью домашнего очага, отныне сопутствовало Дане неизменно. Имея такого друга, как дядя Миша, можно было вовсе не молиться и не читать Библию, а конец света становился увлекательным и даже ожидаемым волшебным приключением. Нужно было только время от времени приносить дяде Мише чего-то сладкое к чаю, а иногда и сам чай. Да ещё порой утаскивать из холодильника что-нибудь вкусное – кусок колбасы, к примеру, или сыра. Всё-таки невежливо приходить в гости к человеку без подарка, тем более к такому, как дядя Миша.
В один из таких длинных дней безмятежного детства дядя Миша появился на пороге Даниной квартиры в необычайном волнении. В руках он сжимал свёрнутый продуктовый пакет:
— А-а, ты один дома, – растерянно то ли спросил, то ли заметил он.
— Да, бабушка в поликлинике. Добрый день. Заходите, – радостно отозвался Даня.
— Нет, знаешь… Давай-ка лучше мы с тобой погуляем. Идёт?
— Конечно. Я сейчас.
Они вышли из дома и пошагали вдоль длинного ряда разрисованных гаражей. На улице было пасмурно с самого утра. Дядя Миша поминутно вынимал из пиджачка платок и тёр без того сухую залысину. Потом он снимал очки и тем же платком тщательно протирал стёкла. Свой пакет при этом он осторожно прятал под мышку. Кроме того, он ещё иногда вытирал уголки губ, но уже пальцами, которые как раз-то и были влажными.
— Скоро дождь будет, — дядя Миша взглянул на небо. – Ну ничего, мы быстро. Мне было явление. Сегодня ночью. Второй раз в жизни, представляешь.
— К вам приходил архангел Гавриил? – пришёл в восторг Даня.
— Нет-нет, не архангел. Бери выше. Сегодня я имел беседу с отцом моим небесным. То есть я его не видел, только слышал божественный глас.
— А что он вам сказал?
— А-а, он мне сказал, что должен испытать меня перед тем, как я на небо отправлюсь, на свой законный престол, понял.
— А как испытать?
— Как Авраама. Помнишь? Аврааму явился Господь и сказал принести в жертву сына своего Исаака. Вот и мне отец сказал, что я должен принести в жертву тебя – моего духовного сына. Принести тебя в жертву ему. Чтоб доказать свою любовь к отцу, понял.
— А это как?
— А это значит, что я должен сейчас тебя убить. Не по-настоящему. Ты не бойся. Нет. Как в Библии, помнишь? Авраам занёс руку с ножом над сыном своим Исааком и тут явился ангел господень и отвёл его руку. Это же испытание духовное. Испытание веры, понял. Мой отец и меня, и тебя испытывает. Вот ты мне много добра сделал. Бог увидел, как ты мне предан. Дай-ка я, думает, мальчика Данилу в последний раз испытаю. То есть я сейчас сделаю вид, как будто собираюсь тебя убить. Занесу руку с ножом. И как только начну опускать – тут явится к нам ангел. И всё, скажет, стоп, прошли вы испытание. Вот ты главное не бойся.
А Даня вовсе и не боится. Он, когда дядя Миша рядом, ничего не боится:
— Ну давайте попробуем. А как?
— А вот прямо здесь можно. Смотри.
За гаражами начинался пустырь, отделённый жидким рядом тополей от железнодорожной насыпи. Даня и дядя Миша подошли к узкому бетонному блоку, невесть сколько валявшемуся здесь посреди битых кирпичей, стекла и щебня.
Дядя Миша беспокойно осмотрелся:
— Давай вот прямо сюда ложись спиной. Пока нет никого.
Даня лёг на шершавый холодный бетон. Над ним нависло мрачное грязное небо, низко-низко, как нёбо над языком.
Дядя Миша подобрал половинку кирпича и подложил Дане под шею:
— Вот так давай, чтоб горло вперёд. Неудобно? Потерпи маленько.
Он развернул пакет и вытащил широкий кухонный нож.
— А Бог увидит нас с неба? Тут такие тучи, — забеспокоился Даня.
— Это ты даже не переживай. Бог тебя везде видит, даже под одеялом.
Дядя Миша встал над Даней и высоко занёс руку с ножом:
— Ну, ты готов?
— Ага, готов.
— Сейчас маленько примеряюсь, — и дядя Миша несколько раз медленно опустил нож почти на самое Данино горло. – Не боишься?
— Нет, дядя Миш. Я больше Бога не боюсь.
— Ты закрой глаза. Давай на счёт три. И раз!.. И два!.. И три!..
Пока дядя Миша считал, Даня чувствовал неприятное покалывание шеи от кирпича и думал, как бы поскорее успеть до дождика и не вымокнуть. Потом он почувствовал лёгкое движение воздуха от руки дядя Миши и подумал, что ему всё-таки очень сильно повезло в жизни. Потом он ощутил холод стали на коже и подумал, что как раз в этот самый момент архангел Гавриил уже склонился над ними и крепко держит дядя Мишу за руку. Потом он ещё что-то почувствовал и подумал, но не успел разобрать что именно, поскольку сразу после этого он уже совсем ничего не чувствовал и ни о чём не думал.
Хлынул дождь. Сильный, уверенный, холодный, он разом придавил к земле всю грязь и жару города. Быстрые потоки, ловко подхватив останки грязи и жары, понесли их прочь, подальше от радости и жизни. По дороге дождь без устали продолжал лупить по мутным потокам. Тугие струи били в асфальт, рассыпаясь на тысячи мелких брызг. Вода шипела и пузырилась. Так что вся земля сделалась похожей на большую сковородку с кипящим маслом.
Потом дождь закончился, и небо сразу приподнялось на прежнюю высоту. В воздухе разлился свет, а поверх запоздалых тучек перекинулась бледная радуга. Где-то под самой радугой, выше всех, вновь кружили утончённые стрижи. И куда-то летел по своим делам обыкновенный сизый голубь, держа в клюве маленькую зелёную веточку.
***
Михаил (ивр. מִיכָאֵל, Михаэль) — имя еврейского происхождения, широко распространённое у христианских народов, евреев и мусульман. Происходит от слов ивр. מי כמו אלוהים (ми кмо элохим, сокращённо «ми-ка-эль») — буквально — «Кто как Бог?» или «Кто подобен Богу?» в значении — «никто не равен Богу». Хотя часто значение имени Михаил толкуется в не вопросительной форме: «Кто как Бог», или «Тот, Кто как Бог».
Википедия
