Трудно мне далась эта часть, не раз к ней возвращался, но всё написанное мне самому не нравились, да и вытаскивать из себя всё это, если честно, было морально тяжело, но вот, сдвинулось и что-то начинает получаться
— Так и осталась без школьного образования – диалог продолжается, тишина вновь вздрагивает, редкими звуками взмывает под потолок и замирает, — но точно так же все разряды и прибавки заработала! Ну, зато вон доченька и техникум окончила, и даже в институт ходит.
— Она работает?
— Нет, зачем, пусть учится.
— Получается?
— Ну раз деньги платим – так должны хорошие отметки ставить.
— Дык заочно же.
— Ну и что? – доносится в ответ и, из занавешенного тёмного угла, появляется громоздкая фигура. Я обращаю внимание на еле уловимое позвякивание – это дребезжат металлические кольца-прищепки, которыми обыкновенно крепят занавески на гардинах. Этот тёмный угол служит чаще всего столовой, иногда спальней, периодически гардеробной, – Там писать много заставляют. Вот уходит утром в библиотеку и пишет там что-то. И вот знаете, как писать умеет? Она же левша, как левая рука устанет, начинает писать правой. И тоже хорошо получается.
— А потом? – дверь открыта настежь, и в пустоте заводских коридоров этот вопрос подхватывает эхо.
— Потом… денежку заплатим, и на хорошую работу возьмут. Пусть пока молодая по барам ходит, а то так жизнь пройдёт, и вспомнить будет нечего. А твой сын? – я наблюдаю, как бесконечно до раздражения мигает лампа дневного света, её не мешало бы заменить, но лампы для отдела тоже, наверняка, не выписаны.
— Да вот по-честному… говорить не хочется… про сынынку-то этого, — выдох, каблуки стучат о кафель, скрип раскаченного стула – На выпускном всей школой искали, напился где-то и буянил. Потом собрался на трёхмесячные курсы. Сварщиком. Ну ладно. Бабушка ему оплатила. И после курсов в деревню вернулся и пьёт там. Мы из деревень в город рвались – они наоборот из города в деревню. Не понимаю я молодёжь сейчас.
— И я не понимаю… — длинные костяшки пальцев слесаря тянутся к каретке стула, и вот пальцы, выглядывающие из засученных рукавов синего халата, теребят, постукивая, по каретке – Мой-то сыночек. Говорит, мне такая жизнь нравится. Сюда он придёт – здесь надо приходить вовремя. Работает на хозяина, живёт с нами, но денег домой не приносит, мы, получается, кормим. То на концерты тратит, то ещё на какие развлечения. С женою внука родили, — ударение падает на о, и делает этот звук слегка округлым, — но не живут. А по выходным её к нам в баню привозит. Ну вы в разводе! Что в игрушки-то играете? Я не понимаю, — грозится пальцем, — баба это всё избаловывала – он виновата.
— А я на собрании вчера в школе ругалась. Ну это дело что ль? Второгодничество отменили, из класса в класс переводят, тройки ставят. А они вместо школы на трассе грязь собирают, — ногти с редкими следами лака царапают по листу грязного оргстекла на столе, — Одна в семнадцать на дорогу вышла, мать у неё… ну помните, химсклады, когда горели, кладовщица Клавка там была. Она ж болела потом долго, а как сократили, лечиться не на что стало, так и угасла, как свеча.
— Мужик сейчас ездит на заработки, — скрипнула дверь жестяного шкапчика, — в других городах, говорит, такого и нет, чтоб посреди города все предприятия стояли. За несколько километров от города автобусами людей возят, а у нас тут – шаг прошёл и частный порядок. И?
— Ну схоронили Клавку. Мужик спился.
— Да ты что?! – в очередной раз вопрос раздаётся эхом в пустом коридоре – Мужик такой хороший, положительный. Чистый всегда ходил, ну может просто Клавка следила. Сверловщик был в цехе.
— Да он целыми днями там сидел и сверлил, а по выходным на дачу ездил. Всё на книжку откладывал с каждой получки, говорил, что купит «Волгу» и будет на ней на дачу ездить.
А как вклады сгорели, так и запил. Сядет на лавочку у общежития и орёт: «У меня Елькин «Волгу» угнал» Он поди и не заметил, что дочь на трассу бегать стала – там общежитие же рядышком. Да и эту соплюху-сестру стала с собой таскать, и вот с шестого класса там воспитывается. Какой-то даже увозил её с собой, долго не было, потом назад привёз. Ждала всё его, а потом обратно на дорогу вернулась. И подружек с собой потащила. Вчера вот одну подружку с разбитой мордой у подъезда выгрузили – натворили там что-то.
— А родители её? –очередной вопрос, летящий в пустоту коридора — Подружки-то?
— Да тоже с нашего завода. Папка после сокращения на заработки подался. И пропал. И в розыски подавали. А у него уж там семья другая. Эх, жизнь наша…
— А это не его жена, что с высшим образованием у нас уборщицей работала?
— Она… — и замирает на мгновение тишина.
— Умные чаще спиваются, — это летит камень в мой огород, — Один раз кроссворд при нас вот до самого последнего слова разгадала. Отправила на выигрыш. И ничего ей не прислали. И с высшим образованием московским работала у нас потому что пьяница!
— Да её как сокращали, она такую истерику в отделе кадров устроила: и орала, и рыдала, и в ноги кидалась. Только не увольняйте, на любую работу согласна. Ну сунули уж уборщицей. Тут и запила. А ещё она что-то злится: идёт с ведром, а её всё окликают: «Эй, уборщица с высшим образованием»
— Эх вы, дураки, это надо вот столько лет проработать на одном заводе и никакого блата, и связей у человек: могла и квартиру добиться и на работе хорошей. Да у меня вон у племянников дети учатся в институте в вечерней школе, — институт в вечерней школе – более дурацкого словосочетания и придумать, казалось бы, невозможно, да и расскажи кому лет несколько назад, что в здании вечерней школы откроется филиал областного института, не поверили. Сейчас же практически в каждом учебном заведении – да и не только учебном — выпускалось столько специалистов, сколько не было и в советское время. Вот только в советщину предприятий было больше, а институтов меньше, отчего шанс найти работу по специальности был у каждого желающего. Теперь же, во времена, когда заводов становилось всё меньше и меньше, специалистов наоборот выпускалось год за годом всё больше и больше. Странный возникал парадокс: люди метались в институты, потому что возникали проблемы с работой, но всё меньше находилось предприятий, которые способны были этой работой их обеспечить, – так с ними все бандиты за ручку здороваются. Вот так что надо – раз, обратился, и всё решат, любые вопросы и любые проблемы. Они и институт сами оплачивают, им учителя за это отметки хорошие ставят, — это опять камешек в мой огород, — ходят в будни на уроки, а по выходным с товаром ездят. Но, правда, у нас вся родня сложилась – по газэлю им купила к поступлению.
— А к нам в цех тоже с высшим образованием одного прислали, — мелькают седые брови дядя Вовы, — Шляпой его прозвали. С первого дня всех рассмешил: вышли с мужиками покурить на крылечко, а он на вытяжку показывает и спрашивает: «А это что у вас за скворечник?» Мы аж за животы схватились. «Эх, ты, Шляпа, с высшим образованием, заушно поди там обучался– за уши тебя тащили» И радиолюбитель был, на конкурсы ездил. У начальства, когда отпрашивался, ой, да там над ним весь цех смеялся! Уволили как-то, а потом вернулся и обратно в наш же цех попал. Все такие закричали: «О, Шляпа, за уши тянули в институте, ну что, конкурс выиграл радиолюбительский» Он смотрит на нас, а глазки у него бегают туда-сюда, как у Черномырдина. Вроде и не женатый остался – ну бабам тоже нормальные мужики нужны.
— Да и начальниками, которыми над нами ставили, — зачем-то покручивая обручальное кольцо на пальце, моя сердобольная заступница начинает рассматривать свои заляпанные типографской краской ногти, — приедут, вроде умные, грамотные, интеллигентные, и годов примерно одних, да только у нас уж у всех ребятишки, дома, огороды, а для большинства из них всё это в новинку. Теории нахватались, а того что касаемо жизни, им самим у нас учиться надо…
— Высшую образованию надо получать, когда сам в люди вышел или есть кому вывести, — я смотрю на огромный кулак Розки, он опускается на стол, и мелкие крупицы пыли отскакивают от оргстекла, которым накрыт письменный стол; под оргстеклом – распечатки сонников, гороскопов и список с заводскими номерами телефонов, — Вот у меня племянники: были грузчики, устроились к хозяину товар развозить по городам. Но сами они не глупые – выведали что и к чему. Потом сами купили машины и стали возить. Дело пошло – магазины открыли, считай, раз начальниками стали, нужен стал диплом. Съездили, деньги заплатили – им там профессора сами всё что нужно написали и оценки выставили. Вся деревня смеялась: сами учителя пишут и оценки ставят. Сейчас время такое: только деньги главное – они всегда и всё решают.
Я смотрю на плошки с цветами – ими заставлен весь подоконник. Цветоводство тут развито не случайно: озеленение на подобных вредных участках строго обязательно. Особенно мне нравятся смотреть на фиалки – глядя на них, отчего-то вспоминаются миры фэнтези, о которых узнал из книг, взятых на квартире случайных знакомых. Однажды это вдохновило меня сочинять «Когда зацветут фиалки» — какую-то трогательную ересь о эльфах и попаданцах. Как обычно, творчество отвлекает меня от происходящего вокруг, а что-то непонятное заставляет повторять мысленно: «Это не моё, это всё не моё…»
— Ну ты что загрустил, — подходит дядя Вова. От него пахнет бальзамом «звёздочка», который, по-моему, уже не продаётся в аптеке, где он только его раскопал. В его молодости мужики научили его прежде чем идти на проходную, протирать этой мазью зубы, чтобы не чувствовалось запаха перегара – О, бурлаки на Волге, — смотрит он в окно, указывая на катящих тележку грузчиков: говорят, на бензин для кары денег нет, да и зачем он нужен, если темпы производства снизились, а прицеп с нагруженным добром могут, как муравьи, грузчики облепить и толкать с утра до ночи от цеха к цеху. Иногда грузчики остаются внеурочно и помогают нам с дядей Вовой вкатить пятисоткилограммовый рулон бумаги в наш кабинет — это не их прямая обязанность, но им жалко нас. Когда они лишатся работы, начнут бродить по городу, проверяя урны и собирая милостыню, — Вот так выглядит современная демократия! Пришло время потреблятства, — декламирует дядя Вова, — дождались светлого будущего: с крыши завода воду вёдрами черпают, прицеп вручную толкают и отапливают только сторону директора!
Что-то внутри меня судорожно продолжает тюкать: «Это не моё, это всё не моё, это всё точно не моё» На мгновение для меня всё вдруг затихает – я погружён в свои мысли и не хочу ничего слышать. Но тут доносится длинный и протяжный скрип двери. Здесь к каждому дверному косяку по старинке прибивают резинку или пружинку, и иногда они натягиваются, как струны, а потом с грохотом, похожим на выстрелы в боевиках, захлопывают двери.
Я оглядываюсь: на пороге появляется начальница со словами: «Хоть все и ругают советское время за лагеря, но в большинстве все работали, все были обеспечены и не было сегодняшнего бардака!» Я дожидаюсь, когда дядя Вова сожмёт кулаки и повторит свою любимую фразу: «Я всегда перевожу на хлеб: вот сколько буханок я могу купить раньше на свою зарплату и сколько сейчас»
У порога, рядом с ширмой, скрывающей импровизированную столовую, установлено зеркало. Около этого зеркала цокот каблучков стихает – наша начальница начинает кружиться, одёргивать подол длинной чёрной юбки и поправлять причёску, напоминающей мне какой-то замок или муравейник. Всё это время лампа наверху так и продолжает мигать. Начальница замирает и смотрит вверх, а мне так и хочется зарисовать её миниатюрную фигурку в заводском полумраке.
«Вов!» — в тишине её голосу вторит коридорное эхо – «Сегодня уж ладно, а вот в понедельник с утра, чтобы выкрутил лампу, а я постараюсь новую выбить»
И опять тишина, изредка вздрагивающая цокотом шагов в коридоре и расплёскиванием мелких лужиц. Бабы начинают точить лясы, перебирая случившееся на Дубровке и в нашем городе.
— Такого и не было. Как кабак частники открыли на бывшей проходной и понеслось. Подмешивают что ли чего? Или не видят, что малолеткам наливают? То одних кокнули, то других. Люди под пенсию с севера на Родину перебрались, квартиру купили, отметили. И два квартала до магазина не дошли – их кокнули.
— А парнишка. Каким-то малолеткам курить не дал. Они его с моста швырнули. Вернулись в этот кабак, отметили и вернулись ножами пырять. И как ведь выжил, бедненький. И наш ведь, заводской. Он с проходной – они с кабака, дверь в дверь. Поймали их, допрашивать начали. У них ответ: «Мы видиков насмотрелись» Что ж путного кино-то перестали показывать, патриотичного чего-то, о простых людях, чтоб пример какой-то подать? Я вот не понимаю эту современную жизнь.
— Мы потому что работали. Мы уставали. Это вот только думают, что электрики ничего не делали, — глухо слышится недовольное бормотание дяди Вовы – А вспомните, сколько цехов строили новых! Улицы целые сносили в центре города! А как только новая стройка, нас, электриков, гоняли на траншеи под кабель. Инструмент – иной раз кувалда. А ещё стабильно было и понятно.
— Это да. Что касается стабильности. Как цыгане не катались по всей стране. А если комсомол и отправлял на какие стройки, то в кабинетах рыдали в три ручья от испуга. Потому что в двадцать у людей семьи были, ребятишки, всё уже нажито. Жалко бросать. Это сестра вон. У меня как узнала, что жених спать к кому-то ходит, так рванула аж вон в Азию. А теперь прислала подарочек: «Дочка пусть у вас в техникуме поучится» Выучилась красавица! Год поучилась, а на второй родила. От кого – не говорит. Ну у них там рожают рано. Теперь вот внучку нянчим. Сейчас вот в садик. На меня свою шапку одевает, взрослых по именам зовёт, а бабушку старую учит программу «Окна» смотреть, аж до истерики, если переключаешь.
— Муж хоть терпит?
— А я его вижу? Месяцами в Москве на заработках. Я жду, а он там… баб может каких раздевает. Ну вот на следующую зиму должен дома жить – уже узнавал, пятый цех будут под торговый центр перестраивать, договорился на счёт себя и своей бригады.
Мне надоедает всё это слушать и я, накинув рабочую фуфайку и купленную на заработанное от сбора рябины новую норковую шапку, почти такую же, что носили пацаны в техникуме, выбегаю в прохладный коридор, спускаюсь по лестнице вниз и выскакиваю на улицу. Вьюжит. Ветер развевает полы рабочего халата. Мне нравится, когда меня отправляют на склад получать спирт. Булькающая жидкость в алюминиевых флягах меня мало волнует – мне просто нравится бродить по заводской территории, она кажется серой и мрачной с её цехами, складами и хозблоками. Ржавчина и грязь. Разруха порой такая, что можно использовать в качестве декораций к фильмам про апокалипсис.
Мимо меня громыхают грузчики, они уже успели отогнать прицеп к цеху, нагрузить коробками и теперь толкают эту махину на склад.
— К друзьям? – окликают меня они. Я киваю, до их вопроса я ещё не знал куда пойду. Как-то, ещё летом, на проходной я повстречал дворовых приятелей, которые возвращались из буфета. Они грызли только что приобретённое мороженное, а я прятал в сумке стибренные самодельные блокнотики и очень боялся запалиться.
Знакомы мы были давно, но друзьями нас назвать было сложно, так, скорее всего, приятели по лавочке. Ведь вечерние посиделки на лавочке – это самое основное развлечение молодёжи из глубинки. Иногда и я протирал штаны и, вслушиваясь в тишину, запоминал отзвуки летящих в небо голосов, фраз и реплик. Разговоры все пустые, из разряда ни о чём. Но как всё оживлялось, стоило только вернуться на родину дембелям, студентам и гастарбайтерам. Дембеля балакали, как и какой касторки им выписывали деды, как летали от её применения под потолок казармы и как у кого чуть не отбили почки. Студенты излагали, как в общаге перваки катаются в тазиках по лестнице в коридоре, какой конопляный угар стоит в комнатах и как удаётся трахнуть аспиранток. Но многим интересней было слушать россказни приезжающих с заработков из Москвы, которая в провинции всегда виделась отдельным государством. И вновь, как выстрелы, летят в небо фразы «А представляете, там из крана такая вода течёт, что её даже пить можно, вообще без ржавчины», «А городов там сколько в этой Москве», «А площадки детские, вот точно такие же как у нас в парке, но в каждом дворе и бесплатные», «А во дворах у них фонтаны, но намного круче чем у нас на площади», «А самогон там такой чистый». А потом вновь замирает тишина и, мечтая попасть в сей столичный рай, пускают в небо сигаретный дым. Так и сидят до темноты, наблюдая как малышня, развлеекаясь, толкает по тротуару соседский мотоцикл. А затем все, сплёвывая, рассуждают о чистоте московских улиц, и лишь маленькими звёздочками летят в ночь обслюнявленные окурки. Домой никто не спешит – многих там просто никто не ждёт, ведь родители у многих на заработках, а потому после посиделок все ходят друг к другу в гости до утра смотреть видики; в особом почёте киношки с Джимом Керри, «Американский пирог» и какая-то дрянь про Красную Шапочку.
