Классицизм
Она на секунду замерла, глаза ее расширились, и она спустила курок. Он почувствовал пронзительный удар, пошатнулся, но устоял, схватив себя за грудь левой рукой, по которой заструились бордовые ручейки. От выстрела в окнах вздрогнули стекла, вспышка на мгновение осветила потайные углы темной комнаты, камин с двумя статуэтками черных кошек, которых там раньше будто и не было, роскошную, позолоченную мебель в стиле барокко и две копии Рафаэля на дальней стене: «Сикстинская мадонна» и «Преображение».
Она ничего не сказала, опустила револьвер, повернулась и изящной, кошачьей походкой пошла прочь, скользя мимо пышных кресел словно тень. Он отнял от груди руку, взглянул на удаляющийся женский силуэт, с легким кряхтением приоткрыл рот и стал заваливаться назад. Желтые полуночные фонари с любопытством разглядывали через окна, как он упал на диван, запрокинув голову, и золотистая парча дивана стала покрываться масляным слоем крови. Через три минуты он уже был мертв.
Романтизм
Выстрел окутал комнату громом и размыл твое лицо, но в памяти моей оно будет жить вечно и неизменно, ты будешь стареть и хорошеть – дурнеть ты не можешь – но этот твой портрет останется во мне навсегда. Твои алые губы, бездонные, поглощающие глаза, изысканная грация в каждой манере и порхающая, легкомысленная походка.
У тебя теперь начнется новая жизнь, легкая и обеспеченная, а я хоть и умираю, но буду любить тебя вечно. Когда-нибудь мы обязательно встретимся, не можем не встретиться, а теперь иди, беги, звук выстрела слышала вся округа, а я тут как-нибудь тебя прикрою в дырявой своей жилетке, отвлеку их своей смертью. Сделаем вид, будто не знаем друг друга.
И у меня теперь тоже начнется новая жизнь, смерть еще не конец, не предел, я чувствую, мне предстоит еще много свершений, в раю или в аду, не имеет значения. Я убил себя тем, что узнал тебя. Я чувствую, что виноват сам, ты же, мое дитя, не могла меня убить. Отпускаю тебя с Богом.
Импрессионизм
Стройный лиловый дымок неторопливо поднимался из дула револьвера к белёсому потолку, извиваясь возле ее ухмыляющегося вишневого рта, вспышка выстрела все еще угасала зеленым фантомом на моей сетчатке. Звук выстрела заполнил темную комнату с отсветами уличных фонарей на дальней стене поверх дешевых копий Моне и Ренуара. В ее черных, сверкающих глазах читались насмешка и умиление – она знала этот конец с самого начала. Вся комната плавала в пестром, розово-сиреневом мареве. Первая капля сквозь прижатую к груди ладонь упала и в оглушительной тишине разбилась о мой начищенный ботинок. Она опустила револьвер и ресницы, все-таки ей было жаль меня.
Позади нее стояло сливочное кресло в стиле барокко, отделанное золотом и мерцавшее на изгибах желтыми искрами, создавая как бы огненное сияние вокруг ее пленительного стана, обтянутого черными кружевами платья, а я только что встал с такого же дивана и слышал как позади расправляются с легким шелестом складки атласной парчи… может быть присядем и обсудим все еще раз, моя любовь?
Натурализм
Запах пороха в смеси с ее духами ударил ему в нос, и он больше не мог дышать, ему было нечем делать это. Дым от револьвера поднимался к потолку, красный ноготь соскользнул с крючка, и она опустила руку. В матовой дымке комнаты и под тенью длинных ресниц ее глаза казались бесконечными. И когда она ехидно улыбнулась влажными губами, вокруг этих не отпускающих глаз собрались игривые морщинки. Она повернулась и пошла.
Густая, липкая кровь стекала по его руке и падала вниз, смешиваясь с пылью на его черных ботинках. Пуля, задев по касательной сердце, прошила насквозь легкое, и сейчас каждое движение грудных мышц доставляло ему нестерпимую, жгучую боль. Как всегда элегантный, ее силуэт таял в неверной тьме меж двух вычурных, позолоченных кресел. В глазах его помутилось, и он упал назад, на диван. В золотистом свете уличных фонарей атласная парча дивана начала покрываться темным, маслянистым слоем вязкой крови, вскоре частые капли посыпались на мраморный пол. Через два часа под брюками на ногах трупа появились сине-фиолетовые пятна.
Символизм
Сизый дымок тягостно воскресал из адского дула вороного револьвера. Дьявольская улыбка искривила ее огненные, мерцавшие в полутьме губы. Внутри у меня, под кровеносным моим сердцем, напоследок вспыхнуло пламя жизни, сжигая все мое существо изнутри, чтобы вскоре утихнуть навеки. В свете уличных фонарей, вползавшем через незашторенные окна, ее рубиновые серьги блеснули для меня в последний раз. Я отнял от груди машинальную руку, бордово-черная в темноте жижа утекала меж моих пальцев, унося с собой меня и мечтая стать притоком Леты. Я чувствовал ее водопад на своем начищенном, траурном ботинке и смотрел на «Маки» Моне и «Женщину в черном» Ренуара, выступавшие из стены в лимонадной прогалине, прорубленной в сером тумане комнаты бесстыжим окном… Боже, как же хочется пить!
Она опустила руку с пистолетом, игриво повела бровью, повернулась и пошла прочь. О чем я думал, как позволил заманить себя в эту вычурную, роскошную, позолоченную могилу? Ее обтянутые платьем бедра играли, переливаясь из страсти в сумасшествие – из сумасшествия в страсть – из страсти в сумасшествие… звенящие шаги волной расходились по мраморному полу гроба. Это удаляется жизнь или приближается смерть?
Экспрессионизм
Потолок медленно опускался, придавливая дым револьвера и все, что было в комнате, к полу. Мускулистый гром выстрела сдавил мозолистыми ладонями мои уши, и в этой тишине ее губы пульсировали насмешливо-едкой улыбкой, которая растворяла и разъедала меня, уничтожая, превращая в ничто. Я уже не чувствовал груди – она сгорела, испарилась, и ноги больше не сообщались с головой, они, кажется, танцевали, и шея моталась в воздухе, как обрывок веревки улетающего в небо змея. Револьвер – это ширма, он тут ни при чем, она пронзила меня не пулей, а своим черным, прямым и ясным, как стрела, взглядом, ведьма.
Я судорожно глотал ртом воздух, прикрывая этим мое желание поцеловать ее. Она опустила револьвер и глаза, повернулась и пошла к двери. Это была иллюзия, даже ее бедра не могли вернуть меня к жизни. Горло, раскаленное адским пламенем, неистовствовавшим на месте моей недавней груди, пересохло и превратилось в колючую пустыню, ни одного звука не могло в нем больше родиться. В призрачной, блистающей невесомости комнаты я умирал и все еще хотел ее… я умирал от того, что хотел ее. Ведьма.
Реализм
И грянул выстрел. Она посмотрела на меня с насмешкой, мы всё понимали без слов. Я открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но не мог. Она опустила револьвер и пошла прочь. Она была красива, изящна, и мне было не скучно умирать, глядя, как она уходит. Люблю смотреть, как ходят красивые женщины, это делает меня бодрым, живым и талантливым, даже когда я при смерти. Надеюсь, там, куда я попаду, ходит много красивых женщин, будь то рай или ад, мне все равно.
У меня закружилась голова, перед глазами все поплыло, и я упал на диван, ударился шеей, но боль от падения не заглушила боль и адское жжение в груди. Похоже, его не сможет заглушить ничто, кроме смерти. Я дышал как собака, зрение вновь прояснилось, большие часы с кукушкой над камином показывали без пяти двенадцать. Мне вдруг так захотелось увидеть и услышать кукушку, пусть даже механическую. Не уходи, моя любовь, давай послушаем ее вместе – на прощание… Кукушку я так и не услышал.
Модернизм
конец самое лучшее начало дымок скажи своему револьверу чтобы не курил говорят это вредно твои маковые губы как я грезил о них когда первый раз тебя увидел на том аукционе в башне а потом мы лежали на пляже дома в ванной где мы только не лежали с тобой Пенелопа ом мани падме хум зачем я это сказал теперь я не смогу родиться в шести юдолях сансары комната переворачивается потолок теперь вместо тебя и вместо дальней стены а я лежу на мягком дорогом диване и я мертв пока мы говорили я хотел в туалет интересно меня найдут только в луже крови или она будет перемешана с мочой надеюсь по мне будут поминки а помнишь тебе понравилась моя детская фотография и я подарил ее тебе это было за ланчем в концертном зале впереди нас сидели смуглые сицилийцы в черных пиджаках а позади какая-то шумливая толстая американская харя вообще я всегда мечтал умереть падая со скалы как в кино но так тоже не плохо ведь это ты убила меня да говорил мне папа остерегайся женщин особенно горничных кровь я слышу как она капает интересно у меня сейчас есть ноги или их отсутствие объективная реальность данная мне в ощущениях ах как же все горит ну зачем же ты нажала зачем какая ты неопытная зачем нам это преждевременное пулеизвержение никакого удовольствия
Постмодернизм
Вот, кажется, я и умер… еще не совсем, но уже почти. Сегодня суббота? Хороший день, чтобы умереть. Почему-то всегда думал, что умру в субботу… или это мне сейчас просто так кажется? Как же ты обворожительна! О, ты просто прелестна, твое тело, твой аромат. Нужно запомнить тебя: неизвестно как там у них на том свете с порнухой и красивыми женщинами. Уже уходишь? Ну что ж, иди. Жаль, я не могу попрощаться. И зачем ты меня вообще убила, дура? Ну скажи хоть что-нибудь или так и уйдешь молча?! Вот, теперь потолок вместо тебя – намного лучше.
А есть ли вообще смерть? Сейчас узнаем, думаю, через пару минут. И мне же сейчас, возможно, предстоит встреча с Богом. Как я выгляжу? Как я выгляжу, Пени? Тебя уже нет… «Как няшка», – с обычной своей вульгарностью сказала бы ты. Ну и ладно, я знаю наперед все твои слова, и жесты, и мысли – ты мне не нужна… ты и так моя и всегда будешь моей. Ведьма. Чтоб ты провалилась… в ад… Увидимся там… моя любовь.
