«Мунира»

«Мунира»
Яблоки легко режутся. С каждой новой долькой, становится выше горка на большой тарелке. Некоторые упали на клеенчатую скатерть с гранатами, накрывающую дубовый кухонный стол, стоящий на массивных ножках. «Грушовка» в этом году особенно сладкая. Ее всегда много в Казани и ее окрестностях. Тесто уже готово, получится отличный пирог, который так любит мой семилетний внук Адель. А вот и он, тут как тут, прибежал на кухню.
— Дау-ани (1), смотри, что у меня есть!
Протерев руки, я, поправляя очки, аккуратно беру бело-коричневую фотографию. С нее на меня глядят четыре пары детских глаз.
– Ты где это взял, улым(2) ? – я еле сдерживаю подступившие слезы.
–В книжках нашел, а что? Ты плачешь?
– Нет, нет…
Смахиваю пробившуюся слезу со щеки.
– А кто это?
– Это я и мои братья.
– Здорово! А, они мои дедушки?
Он залезает ко мне на колени.
– Нет, это мои братья: Мухамат, Сафа и Нуретдин.
Адель внимательно смотрит на фото.
– Дау-ани, ты такая маленькая, а сколько тебе тут лет?
На обратной стороне карточки поблекший штамп:
« Фотограф А.Соловьев, Большая проломная 15, Казань».
Чуть ниже написан год, одна тысяча девятьсот двадцать шестой.
– Здесь мне уже десять.
– А почему вы одни, где ваши мама и папа?
– Мама умерла намного раньше, а папа…
– Дау-ани, ну, ты чего?
Адель в нетерпении трясет меня за руку. Не дождавшись ответа, он спрыгивает с колен, убегая в коридор.
Я снова вглядываюсь в детские лица. Они внимательно смотрят на меня. У каждого взрослый взгляд. Я в платке, сделанном из маминого покрывала. Сафа в пиджаке учителя. Были непростые времена. Это единственная фотография, где я вместе с братьями. Как хорошо, что она нашлась.
Разглаживаю сломанный уголок карточки. Как давно это было. И словно хороводом, в сознании понеслись картинки воспоминаний. Вот рождение старшей дочери. А, вот мы с мужем, одетым по той моде в китель, гуляем по красивой набережной. Медсестрой в госпитале еле тащу тяжелые носилки с, кричащим от боли, раненным. Нуреддин в новой солдатской шинели, стоит у теплушки навсегда уходящего на фронт состава. Детство. Я помогаю маме с веретеном. С Мухаматом, мы гоняем курочек по двору. Летним вечером бежим с папой от колодца домой. Он держит меня за руку и, смеясь, тянет вперед, чтобы я бежала быстрее. Именно в тот вечер, когда мы уехали. В тот день, когда все изменилось…

Утро. Скрипит колесо телеги. Ровная дорога идет вдоль поля, размытая осенним дождем колея немного раскачивает нас из стороны в сторону. Мне хорошо, я удобно лежу и слушаю, как ровно топает лошадь. У нее сильные ноги. Яркое утреннее солнце постепенно согрело схватившееся ночным заморозком покрывало. Я проснулась, от того, что замерзла. А братья еще спят, прижавшись, друг к другу. Нуретдин, Мухамат и Сафа. Рядом, свесив ноги, сидит папа. Атием… Это он укрыл меня. Наверное, он вообще не спал. Я вглядываюсь в его озабоченное лицо, он смотрит вдаль и глаза его словно из матового стекла. Я не скажу ему, что уже не сплю. Может быть, сейчас он думает о чем–то и нельзя его отвлекать. Когда он дома молится, он всегда перед этим целует меня в лоб и просит просто смотреть, но не разговаривать с ним, пока он не закончит. Это для него всегда очень важно. Атием (3) всегда объяснял, что он так говорит с Всевышним. Это было странно, потому, что в комнате кроме него, больше никого не было. Но Ата говорил, что Всевышний везде, вокруг нас и увидеть его нельзя, но он все замечает и слышит. Он, наверное, очень добрый и теперь заботится о Ани (4). Она ведь где-то там…, рядом с ним. Ата в тот день, когда мама ушла, сказал, что ей теперь будет всегда хорошо. И чтобы маме было еще лучше, я должна быть послушной.
Я всегда делаю то, что Атием просит. Я думаю, что у нас в деревне все так поступают. Он уважаемый человек. Многие приходят к нему за советом или просто поговорить. Еще Ата учит читать и писать всех детей в деревне. Всех, кто хочет учиться.
«Хыырт,хырт», – тяжелое колесо разломило тонкий утренний лед, с чавканьем проваливаясь в грязь. Телегу сильно качнуло, но братья не проснулись. Вчера был очень трудный день. Устали, наверное. Особенно старший брат Сафа. Он долго нес меня на руках, пока мы ночью шли в соседнюю деревню, где живет наш дядя Ибрагим. Сейчас дядя с нами и держит в руках вожжи.
Мне было страшно, когда Ата вечером вернулся домой, велел быстро собраться и одеться в зимние вещи. Он странно сказал, что скоро зима, поэтому мы должны заранее тепло одеться и скорее уходить к Ибрагим-абы (5). Он нас уже ждет. После, Ата достал хлеб из сундука, схватил какие-то вещи и сложил все это на сяке (6). Собрав скатерть, он завязал ее уголки, как мешок. Мы послушно достали шапки, тулупы и оделись. Я, надев мамин платок и ичиги, стояла в углу, обняв ее любимое покрывало, пока Ата суетливо ходил по дому и мы не вышли в темноту. Раньше я никогда не гуляла, так поздно. Но на прогулку мы не пошли, а сразу свернув за дом, побежали прямо через брошенное высушенное засухой поле. Прошлым летом совсем не было дождей (7). Ата попросил молчать и не отставать. Мне было интересно, во что же мы играем. Даже если это секрет, я надеялась, что все равно узнаю про это позже от среднего брата Мухамата. Он мне всегда все рассказывал. Позади, бежал Сафа, и поэтому я не боялась. Бежать было тяжело, ноги болтались в больших ичигах (8), которые цеплялись за сухую траву. Я быстро устала. Ата повернулся и сказал, что на холме мы отдохнем, а пока терпите.
Я обернулась уже на горке. Запыхавшись, мы уселись прямо на землю. Перед нами была наша деревня Асянь.
Яркая луна. Хорошо видно минарет мечети, который выше всех домов. Он очень красивый, в его маленьком верхнем окошке мерцает свет. Вдруг, из крыши вырывается яркое пламя, освящая все вокруг. Минарет стал похож на яркую лучину. Я смотрю на Ата, он смотрит в сторону, но заметно, что он плачет. Где-то рядом с мечетью наш дом. Вытянув руку, я пальцем считаю крыши. Раз, два, три… Странно, он тоже горит!
Я хотела спросить у Ата, почему все так, но не успела. Он резко встал и, взяв мою ладонь, сказал, что надо идти. Я долго почти бежала за ним, а когда устала, Сафа поднял меня на руки. Он нес меня до самого дома.
Ибрагим-абы был тоже сильно напуган. Тихо разговаривая с Ата, он постоянно вскакивал с лавки и смотрел в окно. Тусклый огонек лучины почти не освещал комнату. Мы лежали вчетвером, на широком сяке. Спать мне совсем не хотелось, и я тихонько смотрела на дядю. Мухамат стонал во сне, он так и не рассказал мне, зачем мы пришли сюда и почему горел наш дом. Я слышала, как Ата несколько раз сказал, что нам нужно успеть утром уехать в город, или … Он что-то сказал дяде на ухо. Ибрагим-абы кивнул и обнял Ата, хлопая его ладонью по спине.
После того, как Анием ушла я старалась быть хорошей, как меня просили. Я подолгу училась и могу читать и писать. Мне нравиться писать. Буквы получаются очень красивые. Некоторые из них с точками, другие волнистые. А когда Ата читал, получалась песня. Алиф, ля, мим – это первые буквы, которые я выучила. Атием рассказывал, что в городе образованные русские люди пишут по-другому. В другую сторону. Я лежала, думая о том, что скоро это узнаю сама, потому что мы теперь поедем туда. Скорей бы наступило утро. Атием недавно был в городе и знает, куда мы пойдем. Он еще сказал дяде, что сейчас самое главное, спасти нас. Странно, от чего спасти?
День. Снова открываю глаза, я все еще еду в телеге, и смотрю на папу. Я точно знаю, что он спасет, хотя и не понимаю от чего. Пока… Я совсем не помню, как мы уезжали. Наверное, это он принес меня сюда рано утром. Ехать нам еще долго. Но пока светло, солнышко греет мамино покрывало и впереди весь день. Ата скоро разбудит братьев, и мы слезем на землю. Пойдем немного пешком, чтобы лошадь отдохнула и после снова повезла нас.
Вечер. Лошадь мотает большой головой. Ибрагим-абы приготовил ей мешок с перемолотой травой и прощается с нами. Он говорит, что, с ним мы уже проехали через городскую окраину, и здесь он оставляет нас. Мы все по очереди обнимаем его. Дольше всех он прощается с папой.
Ата подзывает нас к себе. Мы все садимся на корточки, он обеими руками обнимает нас за шеи. Он говорит, что сейчас мы должны запомнить что-то очень важное. Теперь у нас, у каждого будет другое второе имя, оно будет звучать как его первое. Вафа, так зовут папу, значит мы Вафины, и что родители наши — крестьяне. Мы должны это запомнить на всю жизнь. Я хочу сказать ему, что это обман. Он же сам учил… Но Ати прижимает свой указательный палец к моим губам. Он говорит, что просто так надо и все. И добавляет, что это наша игра. Игра, пока его не будет с нами.
Мы идем мимо высоких домов около речки вдоль железной ограды с каменными столбиками, каждый из них украшен маленькими шарами. Я снова, хлопая ичигами, бегу за Нуретдином, обняв свернутое покрывало. Впереди Ата, он несет завязанный им еще дома мешок. Улицы здесь не такие темные как в деревне. На высоких, как деревья, бревнах тускло горят стеклянные бутылки, они освещают нам путь. У нас дома тоже есть похожая с водой. Ветер раскачивает их, и свет лучами расплывается в глазах, от чего мне становиться грустно. Я снова вспоминаю Ани. Она, наверное, тоже бы поехала с нами и сейчас шла бы рядом со мной.
Атием сказал, что осталось еще немного.
– Куда мы идем? – спрашиваю я Мухамата.
Он пожимает плечами. Но мне спокойно, я знаю, что мои братья никогда не бросят меня.
На улице кроме нас никого нет. На каменных заборах приклеено много разных бумажек, они шелестят на ветру. Интересно узнать, что на них написано. Вдруг Ата останавливается у железного крыльца с резной крышей и предает мешок Нуретдину. На деревянной двери висит большой лист бумаги. Что-то написано крупными буквами, есть цифры: один, девять, два, два. Ата стучит в дверь. Внутри со звоном что-то упало, и загрохотали засовы. Тяжелая дверь приоткрылась, и он по-русски говорит что-то в темноту. Атием просит нас подождать и исчезает внутри. Я прижалась к Сафе и он крепко держит меня за руку. Дверь снова открылась и Ата зовет нас зайти. Мы гуськом поднимаемся по ступенькам и заходим в дом. Здесь очень тепло. Просторная прихожая с гладкими полами из твердого камня и красивый свет на потолке. Наверное, в городе везде так. Перед нами стоит высокая женщина в платке. Она закрывает за нами дверь на тяжелый засов и длинный крючок, который идет от стены и руками показывает идти за ней. Ата кивает головой, и мы проходим по длинному коридору к комнате с открытой дверью. Ата сказал, что если мы подождем здесь на лавке, то нас накормят. Это хорошо, мы очень давно не ели. Я сажусь первая ближе к двери. Наконец-то можно отпустить тяжелое покрывало. Оно согрело меня на улице, но его было так трудно нести. Папа выглянул из комнаты и зовет меня. Я спрыгиваю с лавки и бегу к нему. В комнате опять та самая женщина. Она сидит за большим столом без платка, одетая как солдат и строго глядит на нас. Женщина что-то говорит мне по-русски, но я не понимаю и смотрю на Ата. Он пытается сказать за меня, но она останавливает его и спрашивает снова:
– Син … кем… кызым, исем ? (Ты… кто… девочка, имя?)
Неправильно она говорит, но мне понятно и я отвечаю:
– Мунира, Атинен исем Вафа. (Мунира, папино имя-Вафа)
– Нища ящ синга, кызым? (Сколько лет тебе, девочка?)
– Олты, — я показываю ей шесть пальцев.
Женщина поворачивается к Ата и что говорит ему, а он мотает головой. Они начинают говорить друг с другом громче и громче. Они спорят и ругаются. Замолчали. Атием снимает шапку, и двумя руками прижимая ее груди, умоляюще смотрит на строгую солдатку. Поглядев на меня, женщина вздыхает и машет рукой. Ата просит меня выйти.
Братья спрашивают меня, что-там было, но я не успеваю ответить. Женщина уже вышла в коридор и снова зовет нас с собой. Мы вместе заходим в другую комнату. Это большой зал. Сафа сказал мне, что он такой же, как в мечети. Здесь просторно. На стене висит большая картинка с каким-то дядей в белом халате и белой шапке. Он держит большую ложку и улыбается. Наверное, сейчас мы будем есть. Женщина приносит чайник, четыре железных кружки и ложки. Она раскладывает все это на широком столе. Посмотрев на нас, она вздыхает, и коротко сказав что-то Ата, оставляет нас.
Мы снова, как всегда, все вместе. Только вместо сяке здесь высокий стол и короткие лавки со спинками. Нет с нами только Ани. А Ата разлил нам по кружкам горячую воду. Развернув мешок, он достает подсохший хлеб, отламывая каждому по куску. Если бросить хлеб в кипяток, будет вкусная похлебка. Я довольная смотрю на Мухамата, он тоже улыбается мне. Как горячо! Сейчас немного остынет и …
Мы сложили вместе кружки и ложки на столе. Оставшийся хлеб Ати снова завернул и отдал Сафе. Он что-то тихо и долго говорит ему, Сафа слушает и все время кивает. После, Ата обнимает, целует каждого из нас и говорит, что он должен идти. Сейчас трудное время, и нам придется пока пожить здесь.
А как же он?
Он сказал, что когда-нибудь он вернется к нам.
Уходя, он снова подошел ко мне, присел и, погладив меня по голове, сказал, что надо быть терпеливой, чтобы не случилось, и слушаться братьев, особенно Сафу. И если мы будем вместе, то все будет хорошо, потому что семья — это главное. Я не спрашиваю его, куда он уходит, зная, что он всегда все делает правильно. Значит так надо.
Ата выходит из комнаты, я вижу через открытую дверь, как он быстро идет по коридору, прижав ладонь к лицу. Его уже ждет та женщина, и они исчезают за углом. В, тишине громко хлопнула дверь, звякнул крючок.
Братья снова уселись на скамейку. Сафа подошел ко мне. Он очень близко прижался губами к моему уху и горячо прошептал:
– Ты помнишь, что тебе говорил Ата?
– Да, – тоже шепотом отвечаю я.
– Никогда, никому не говори про него и кто ты.
– Хорошо, – говорю я, и спрашиваю, – а мы когда-нибудь вернемся домой, в деревню?
– Никогда! – сказал Сафа.
– Но почему? – я вскрикнула, не удержавшись, и первый раз за день залилась слезами.
Сафа еще сильней прижал меня к себе:
– Потому сестра, что ты дочь муллы…

Адель трясет меня за руку. Я и не заметила, когда он вернулся
– Дау ани, ты так и не сказала, куда делся твой папа.
– Когда-то он спас нас и ушел.
– Куда?
– Не знаю, Адель. Мы его больше не видели.
– А зачем спас?
Я нежно обняла внука.
– Ради тебя улым.
1 Дау-ани — бабушка (дословно: большая мама) татарский яз.
2 Улым — обращение: сынок
3 Атием, Ата –отец , папа
4 Ани – мать , мама.
5 Абы — дядя (обращение к мужчине старшему по возрасту, чаще в сочетании с собственным именем).
6 Сяке — топчан, использовавшийся в татарских деревнях, в качестве общей кровати и обеденного стола.
7 В 1921г.в Поволжье была сильная засуха. Отсутствие урожая спровоцировало голод, вплоть до 1922г.
8 Ичиги — вид лёгкой обуви, имеющей форму сапог. Ичиги были широко распространены у татар. Элемент женского татарского костюма.