ЛЕТО С НАМИ

Все ленились вставать рано, кроме бабушки. Вера выбралась из мягкой, холмистой кровати, преодолев сестру, и на цыпочках по ледяному деревянному полу проскользнула до самых сенец, к крыльцу. Там, окунув ноги в прохладные калоши, остановилась. Лучи пробивались неровно через надколотые окошки, падали на несколько пар сандалий. В уголках рам, в паутине томились мухи, в одном треугольнике паутины замерла бабочка-шоколадница. В углу спали в коробке игрушки: четыре  пластиковых разноцветных солдата разных войн, Ванька-гармонист с покрашенными в сапоги ногами, пара московских замызганных кукол, несколько выцветших кубиков. Отодвинув деревянную задвижку, Вера шагнула в холодный воздух.

По тропинке направо, направо, мимо кучи белого песка, прямо — луг. Все блестело от росы, редкие жёлтые и белые цветы поднимались к солнцу. Голубые и синие цветы особенно радовали Веру. Колокольчики, уж конечно, у дома не растут. Растут мясистые в ворсинках и ярко-синие на жёстких масляных стеблях, которые и вырвать-то невозможно. Над ними то взлетит редкая голубянка, то капустница порхнет. Вдалеке петух прокричал. Рядом зачирикали-заголосили птицы.

Пиу-чу, пчи-пчи…

В маленьком запущенном саду следовало проведать единственную вишню. Детей в доме было летом минимум пять, поэтому вишня проверялась дважды в день, и все покрасневшие ягоды делились. Дозревать ягоды, конечно не успевали. Лишь раз, когда старая соседка с другого конца деревни (дети считали её ведьмой) принесла обливную миску черных сочных ягод, когда на пальцах от них остались кровавые следы, лишь тогда  вся орава узнала какими бывают зрелые вишни.

Так и есть! Высоко краснеет всего одна, можно наклонить ветку и съесть, пока все спят. Но будешь стыдно пахнуть этой вишней весь день. В саду был ещё зелёный терн и три яблони. Яблоки на первой были огромными, но рыхлыми и горькими. Все её достоинство было в крепких ветках, на которых все дети дома просиживали, будто птицы, до самого обеда, рассказывая друг другу истории, сочиняя истории и кидаясь невкусными яблоками. На второй яблоне яблоки были гладкими и сочными, но ещё горше. Была и секретная яблоня на краю сада, о которой знала только Вера. Там полупрозрачный белый налив рос всего на одной ветке, спрятанной в крапиве. Она плодоносила раз в два года, но потом и вовсе перестала.

Над травой в росе уже зависали синие тонкие стрекозы, в дровах шмыгнул облезлый соседский кот.  Курица повела, поквохивая, пушистых юных цыплят. Опять вскрикнул петух. Сегодня надо придумать новое место для пряток. Налево от сада уходила дорожка, по бокам от которой было два крапивных схрона. Справа крапива была светлая, мягкая, прореженная репейником. А слева настоящий крапивный лес. Тонкие жгучие стебли, копошащиеся двухвостки. Вера раздвигала лопухами стебли и входила на метр — два в чащу, не вытаптывая прохода. Сначала её там никто не искал, шутка ли! Но потом крапиву немного примяли и нашли Веру дважды. Такое место больше не годилось.

Вера пошла обследовать место возле ульев. Туда дети почти не совались. Пчёл осталось очень мало, они собирались на полочке живого улья, блестели на солнце, деловито гудели. Вера решила, что раз туда никто не пойдет, то за ульями ей придётся просидеть час или больше, пока «вода» не сдастся. А уж за это время какая-то гуделка непременно ужалит и ох как больно! С другой стороны дома хранили сено под навесом, но там была куча всяких букашек, иногда сновали мыши. Сено ужасно кололось. Только стога на выгоне, просушенные  на солнце, огромные стога с лазами и горками для катания, со стрекочущими кузнечиками, такие стога были хороши для веселья. Но не для пряток. Стога было три и кругом поля. А уж три стога обойти проще некуда!

В картошке прятаться не разрешалось. В картошке можно было только собирать колорадов. Дети выстраивались в линейки, и каждый со своей ржавой банкой от кильки шёл по своему ряду навстречу палящему солнцу.

— Кур-кур-кур! —  бабушка рассыпала пшено для кур и цыплят. Те хлопотали вокруг, кудахтали, наскакивали друг на друга, толкались. Вера подтянула шорты повыше и вышла из укрытия:

— Баб, а баб, пышки готовые?

— Верка, чего не спишь? В печке они ещё. На-ка, вот и корми тогда! Только не высыпай сразу так все! И тем вон кинь! Пойду как раз пышки гляну.

Вера деловито заголосила: — Кур-кур-кур! Цып-цып-цып!

Дело ясное: прятаться негде. Значит надо всех убедить пойти на речку. Речка недалёко, заросшая всякими кустами, деревьями. Когда к ней идёшь, вдруг ноги начинают утопать в осоке с лужицами. Всю дорогу вокруг прыгают серые лягушата. Речка Веру немного пугает, потому что там утонуло много людей. Особенно страшно про двух сестёр, как одна тонула, а другая спасала и обе они пошли ко дну. А ещё на речке ходит деревенский дурачок — огромный детина, похожий на куклу-гармониста. Откуда-то детям известно, что он ещё и «это самое» с собаками. А иной раз как заорёт дурниной! На речке растут кувшинки, много всякой мелкой стрекочущей  мошкары. Там всегда быть можно только на одном месте, дальше заросли, болотца, ведьмы, леший. Там и купание, и стирка. Бани-то в хозяйстве нет. Плавать в речке холодно и страшновато. Ил расступается, и проваливаешься, множество растений путаются в ногах, вяжут. Так и кажется, что водяной утащит на дно, потянув за нити черных водорослей. Сама по себе речка узкая метра в три. Однажды на другом берегу в зарослях замельтешил котенок. Кричал голодно, звал. Наверное, не смогли его утопить и выбросили через реку. Он жалостно мяукал, подбегал к краю берега, трогал лапой, смотрел на воду и отходил. Вера с Надей решили вызволить котёнка с того берега. Надя поплыла по-собачьи, но сразу вернулась обратно:

— Ноги, ноги путает! Тянет меня!

Вера с мостков уже ей тянула руку:

— Давай же! В воду не полезу, обе потонем, как те сёстры!

С речки бежали тогда как угорелые, в страхе. Стали спокойнее, как только кончились болотца, и тропинка стала твёрдой. Вера со знанием сказала:

— Здесь у них власти нет, это уже не речка. Можно тихо идти. А бабушке не скажем.

— Не скажем, не скажем!

От этих воспоминаний на речку идти перехотелось.

В карты играть уже стало совсем скучно: потерялась треть колоды и нарисованные карты портили всю интригу. В соседский малинник лезть нельзя. Уже вчера Клава их отхлестала крапивой, а после, вечером, принесла банку молока и миску малины с просьбой, чтобы только не вытоптали снова!

Вера зашла в cенцы и прислушалась. Сверху прыгнул кот, громыхнув бидоном. Вера прошла вглубь. Вышла бабушка и в темноту пригрозила:

— Уж ты, нахлебник, шёл бы за мышом! Прогоню со двора!

Дверь захлопнулась, и Вера подобралась к огромной сетке с сахаром. Куски были большие, плотные, отколоть от них было очень сложно. Да дети и не трудились, просто облизывали их прямо в сенцах, и клали обратно.

Бабушка напекла плотных любимых пышек, и, в качестве исключения, дала одну Вере до каши, при этом приложив палец к губам. Вера быстро-быстро закивала и выбежала на улицу. Качели крепились к старинному оскорю прямо на канат. Дощечка то и дело переворачивалась, да и раскачаться самостоятельно почти не было возможности. Дерево уютно скрипело и одобрительно шумело верхними листьями.

Вера пристроилась на скамейку у мазанки и смотрела, как муравьи прокладывают дорожки поперёк брёвен, как мухи по одной садятся на лавку. За забором звякнул велосипед. Велосипед в этой части деревни был только у старого полицая и соседского Степки. Стёпке в сторону леса ехать незачем, значит это старый полицай. Прозвище своё получил он потому, что в войну был старостой при немцах в деревне. Война уже 40 лет  как кончилась, но на дряхлого деда смотрели все равно косо.

В деревне все про всех известно, спрятаться негде. Внукам полицая было запрещено общаться с Верой и детьми из этого дома. Потому что из этого дома был их отец, с которым мать была в разводе. Детей она не подпускала ни к нему, ни к его родственникам. Но одним летом, не смотря на запреты, все дети украдкой подружились, так как были примерно одного возраста. Сначала все прятались, потом стали открыто звать внуков полицая в дом со звездой, а после уже и наоборот. Итого детей набралось семь: с семи лет и до двенадцати. «Новые» дети обучили остальных строительству шалашей и изготовлению луков.

Также наладились походы на пруд, который находился в семи километрах. Такой поход занимал весь день. Все обгорали на солнце, стирали ноги от ходьбы и иссекали колкой травой на скошенных полях, через которые срезали дорогу. Само купание занимало меньше времени, чем дорога. Также «новые» дети познакомили с другой частью дальних родственников. А там две странные близняшки лет шести, приходившиеся Вере троюродными сестрами, обучили молитве на сон. И вот перед сном Вера и Надя, встав на коленки перед угловыми иконами с подзором, хором сказали:

— Ангел мой, ляг со мной

А ты, Сатана, отойди от меня

От окон, от дверей, от кровати моей

 

Чуть замешкавшись, они принялись креститься, когда из окна раздался грозный голос:

— Сейчас отойду!

Девчонки взвизгнули, запрыгнули на кровать. А вместе с ними их братья также отодвинулись подальше от окна. Вере показалось, что сердце сейчас так и выпрыгнет. Они так и сидели, вжавшись в велюровую картинку с оленями на стене, когда скрипнула входная дверь в передней комнате, послышался шепот, а потом и хохот их старшего двоюродного брата, который рассказывал бабушке о своей проделке. Алексей уже был совсем жених, поэтому с детьми мог только шутить. У этого поколения свои развлечения в деревне – пятачок, перекресток с розеткой и лавочкой, где проходит дискотека, свидания, футбол. Больше всего конечно танцы и романы, гуляют всю ночь до утра, потом спят до обеда, футбол и снова «в ночное».

Где-то в другое лето, ночью, когда укладывались ко сну в комнатушке взрослые и дети, особенно долго шептались и хихикали. На полу, на матрасах в этот раз досталось спать двум мамам, и двум младшим детям — Сережке и Валерке, которым было по семь. Валерка что-то рассказывал про видеофильмы, и все ненароком прислушались. Мечтательно он произнес:

— Хочу любовь и голую женщину!

Казалось, что в комнате захохотали даже иконы и три богатыря на тканой картине.

Вера вспомнила, что после завтрака еще дележка конфет. По приезду делили шоколадные, сейчас уже кончились даже ириски, остались только «клубника со сливками». Кончились и карандаши, куда они только деваются? Все карандаши расходуются в дождь, чаще Верой. В дождь все сидят дома целыми днями. Стирать негде, а любой ребенок в дождь сразу становится куском грязи. Телевизор включают редко и по программе, книжек мало, в слова играть неинтересно, ясно, кто выигрывает всегда. Расползаются каждый по своим углам, иной раз по двое. Кто в карты, кто за книжку, кто за рисование.

Иногда можно влезть на печку, но на ней скоро спариваешься. Сегодня, если бабушка и мама натаскают воды, будет еще вечернее купание. Тогда надо бы проскочить первой. Первой очень горячая вода, но зато и самая чистая. Вечером еще надо смотреть Кашпировского и Чумака. Вере больше нравится Кашпировский, а Наде — Чумак. И уж конечно, будут заряжать воду и «крэмы».

После завтрака Вера делала «секретики». Лучшие были из синих цветочков под стеклышками, но с фантиками тоже были красивенькие.  Потом делала принцесс из треугольных венчиков цветов, которые росли по всей деревне. После все вместе лазили по черемухам, бегали по выгону за бабочками, играли в войнушку и в зарницу, довили тритонов в болотце. Завтра идти за вишнями в заброшенное далекое село, а там дозреет и «ягода» — полевая клубника, потом близка и кукуруза.

Это было то лето, в которое мы въехали на желтом Запорожце с разбитым лобовым стеклом, заляпанные грязью с ног до головы, от того, что толкали машину по жидкой грязи. Лето, в котором в Москвиче на пруд поехало 14 человек. Лето, в котором Вера чуть не утонула в пруду. Лето, в котором, Надю укусила оса под глазом, и лицо Нади стало больше в два раза.

А может, это все было в разное время. Но определенно с нами.

Почти у каждого дома была своя простая пыльная собака, обученная лаять на чужих. Собаки иногда терялись, ведь, в самом деле, какие чужие в деревне? Большинство приходились друг другу родственниками, да и ходили друг к другу одни и те же. Пока простые пыльные собаки, сбитые с толку, не начинали вилять хвостом почти любому гостю.

Бывали пасмурные ветреные дни, когда в футболке было холодно, а куртку испачкаешь и негде стирать. Тогда доставались телогрейки, и дети, что те Филиппки, сидели по завалинкам, качелям, такие же пасмурные и ленивые.

Изредка заходила почтальонша с мятой платяной сумкой. Письма перечитывались жадно, чаще вслух, в ответ писалось страниц шесть. Бабушка грамоты не знала, поэтому надиктовывала  короткие ответы для невесток монотонным голосом:

— Так я не болею, немножко прихватывает ревматизма. Жуков очень много на поле. Дети все румяные, озорничают. Вчера заходила  Катя-Терабайка. А яблок в этом году мало и корову мы не брали. Как ваше здоровье? На этом и все. Целую… и припиши там это, как вы: жду ответа, как соловей лета.

Длинные письма Вера писала своим подружкам, раскиданным по другим деревням и друзьям по пионерским лагерям. Полагалось писать так, к примеру: Крыловой Марии Федоровне (для Токаревой Ольги). Иногда присылали весточку, что пошёл виноград или кизил. Это всегда было так удивительно: в Москве виноград появлялся в сентябре-октябре, а кизила знать не знали.

Кажется, в тот же год у Нади появился целый косметический набор «Пупа». В нем было несколько палеток румян, теней и помад. Лучшие цвета уже остались только следами по краям ванночек. Но все ещё можно было накрашивать друг друга, запарившись в темной мазанке на крючок. Иногда забегали мыши, ползали двухвостки.

После дождя у края сада был замечен огромный зелёный кузнечик. Все ходили смотреть и со знанием говорили: не, это не саранча, саранча темная и с саблей. Кто-то вспомнил, что в какой-то стране, в каком-то году было нашествие саранчи. Саранча поела все, и наступил голод. С тех пор все всматривались, нет ли уже нашествия, не пора ли еду спрятать. Может надо в подпол? Раньше же прятали туда колоски и разное, во время голода. Хотя дедушка был идейный коммунист и председатель колхоза, но кормить детей было нужно.  И бабушка прятала от продразверстки и от дедушки.

Дедушка умер от старого ранения. Осколок дошел до его легких, и он умер, так говорили. Приехало много родственников, все спали, как попало. Похоронный день был суматошным, и от детей отмахивались, пока Вера не зашла в пустую переднюю и не стала будить пожелтевшего каменного дедушку, который уснул зачем-то голым прямо на лавке.

— Вера! Ты что? Прекрати! Или отсюда! Дедушка умер.

Потом несли гроб по деревне. И Верин грудной ещё брат кричал надрывно. И бабы заголосили. А бабушка, всегда такая выдержанная, исполнилась глубочайшего горя, её плач был особенно пронзителен.

Дети по очереди подбегали к родителям и спрашивали, что такое умер, когда он снова сможет нам делать свистки? Раньше никто не учил детей насчёт смерти. И, узнав, что свистков не будет и дедушки тоже никогда не будет, плакали растерянно и горько. Потому что ведь получается, что так когда-то и бабушки, папы, мамы не будет? Наверное, не будет брата, сестры. А потом и тебя не будет? Это было невыносимо печально.

После хозяйство все сильнее приходило в упадок. Бабушка не справлялась со скотиной, дом проседал, огород наполовину отдали соседке.  Конечно, при том был запущенный сад, покосившийся забор. В чулане, в память о деде, остались мотоциклы, которые уже никто не смог починить. Телега гнила сбоку от дома, потому что лошади не было. Вокруг нее кружились бабочки и мухи, вился вьюн.

Но казалось, что всегда будет наступать лето, будут приезжать дети, и бабушка будет выходить на крыльцо, покачиваясь, будет прижимать каждого и приговаривать:

Вы ж мои золотые, как подросли!

И будут опять спать в комнате с печкой человек восемь на кроватях, на полу. До полночи будут шептаться и смеяться. А утром взрослые будут вставать по делам, а дети только, когда их измучают щекоткой и жужжанием мухи. А после будет каша — чуть пригорелая пшенка в чугунке, пышки, шалаши, жидкий мед со свежими огурцами, может еще ежик придет вечером.

Зачерпывая алюминиевой кружкой сладкой колодезной воды из ведра, мы будем детьми.   И мы будем двигаться по спирали: станем вновь не освоившимися пятилетками, своими в доску-десятилетками, теряющими интерес пятнадцатилетками… И снова вернемся ко времени, когда любишь еще молоко из-под коровы, паучков и каждую ромашку в букашках на выгоне. Так и будем ходить по кругу, чтобы навсегда лето осталось с нами.

 

2 комментария

  1. А мне понравилось, здорово! Только создалось впечатление, что на всех у нас была одна бабушка, одна речка, один пруд, купание в котором занимает меньше времени, чем преодоление пути до него… Одна деревня на всех с пыльными собаками и непременным дурачком, и даже утонувшие сёстры. У нас была эта деревня, а у наших детей, внуков будет только Москва, заграница, или стремление в оные. Умерла деревня, и мир обеднел. Спасибо.

  2. Cпасибо за спасибо)
    Как раз хотелось сохранить это для себя, детей. Когда они вырастут еще больше, может быть им будет интересно, что мы делали без планшетов и сматрфонов летом.
    А может в том или ином виде что-то такое вернется.

Оставить комментарий