Летать

Очнулся я от ноющей боли в лапах и крыльях. Вспомнилась беспечная прогулка по новой траве в согревающих лучах, как потом что-то тяжелое придавило сзади, как братья взмыли в небо шумно и вязко. Кот яростно рычал, рвал и подминал под себя, впивался когтями и, наконец, отшвырнул, утолив свой интерес охотника. Лететь я не мог, ползти я мог только медленно, а солнце стало печь совсем отчаянно. Дотянув до куста, я запыхался, сник и мне стало спокойно и всё ровно, главное — скорее бы уйти в темноту, провалиться, потечь, слиться с тишиной и не бороться никогда больше ни с чем. А вот не вышло, очнулся.

Поблизости стояли птенцы людей, ворковали что-то. Некоторые будто оранжевые, другие-голубоватые, один с золотым свечением. Оранжевый подошел резво, пнул лапой, отпрял. Остальные заговорили, тогда Золотой раскинул крылья, преградил всем путь. Сделал сам несколько мягких шагов по траве, опустился и розоватыми своими маленькими крыльями потянулся ко мне. От него таким теплом повеяло маминым что ли, запахло печеньем. Он коснулся моей головы нежно, поповорачивал свою как иные мои братья, махнул остальным птенцам и заворковал громко. Все они подошли, зашумели. Золотой скинул часть оперения передо мной, ласково крыльями подвинул меня на белую поверхность, поднял и понес. Мне бы испугаться, но не было на это сил. Птенцы бежали рядом, пищали, заглядывали… После стая отстала, а Золотой все нес меня бережно, посматривая тревожно. Прошли мы через холодный и темный дом, замкнутые пространства и очутились в светлом хорошем месте, где уж он пристроил меня на земле и оставил. Тут я провалился в теплое перемирие с жизнью, забылся сном. Когда я проснулся, он сидел напротив, как настоящий голубь, смотрел внимательно. Ко мне уже была придвинута крышечка воды, в крыле протянул он мне семечки. И вспомнил я это крыло! Оно ведь всегда зимой в окошко просовывалось со спасательными крошками и крупой. Поначалу мы боялись, но голод примирил нас с опасностью. Слетались на окно к этому крылу и самые смелые клевали. Было только скользко, потому мы срывались с окна, царапая подоконник. После птенец все наладил: сделал как-то, чтобы мы не скользили. Всю зиму мы собирались у него, стоило ему только открыть окно. А потом забыли кормильца.

Золотой коснулся легко чем-то прохладным моей лапы. Я одернул её, горит. Он покачал головой, проговорил что-то на своём тихо и тут я пожалел, что ничего не понимаю. А потом опять уснул. Шли дни, и я свыкся со своей долей. Золотой носил разную еду, следил, что мне больше нравится, улыбался, убирал за мной, протирал ранки и лопотал по-своему. Гнездо он мне устроил в более холодном открытом месте, рядом с первой комнатой. Я было стал забывать про голубятню, про товарищей и про полёты. Летал я только во сне. Крыльями шевелить боялся, какое уж, пока Золотой, привычно лепеча, не выволок меня на улицу. Снова стайка птенцов человеческих обступила нас. Они шумели, размахивали крыльями. Гулял я, сначала сидя на нем, потом с осторожностью прохаживался по прохладной земле. На одной из прогулок Золотой раскинул свои нелепые крылья и сказал что-то, покачиваясь. Я спросил: летать? А он мне: летать! Как у него получилось? Я до сих пор ничего из его слов не понимал. Он заскользил по земле, побежал. Неужели взлетит? Золотой остановился и посмотрел на меня. Сказал опять, указывая на мои крылья: летать! Я тоже чуть разбежался, взмахнул крыльями, и они как-то подломились, в общем, не вышло ничего. Но Золотой был упрям. Каждую прогулку он рассказывал мне что-то, показывал, расправлял свои крылья, бегал вокруг, иногда даже осторожно подкидывал меня вверх. Крылья болели все меньше, и я стал подниматься в небо. Всегда оборачивался и кричал ему: Давай, лети тоже, сюда! Но Золотой только беспомощно хлопал неумелыми крыльями и светился с земли, радостно кружа по полянке. Хотя кто скажет мне, что он не летал? Летал, только по земле. Братья мои смотрели на все это с крыш и удивлялись. Некоторые даже покачивали головами над нашей затеей. Слышал я и их смешки: смотри-ка наш совсем стал цирковым, развлекает этого человека! Даже сизые подтрунивали, хотя мы-то их и за голубей не считали никогда.

Стало совсем тепло, и наших прогулок я ждал нетерпеливо. Никто мне не мог запретить и из дома улетать, но все-таки пока я этого не делал. Хотя на улице я уже кружился высоко-высоко, но всегда садился к своему другу на плечо. Однажды Золотой сказал: Тебе нужно к своим, домой. Я все понял, все его слова и стал все чаще покидать его, а возвращался все реже. Я должен был быть с теми, кто в небе и я был.

Однажды я вспомнил, что не навещал друга уже давно, а у меня ведь столько всего нового приключилось! Я парил между домами и не мог понять, где он. Все дома были похожие. А тысячи окон смотрели на меня выжидающе. Я приближался то к одному, то к другому, но нигде не было свечения. Я молил, чтобы он подал мне какой-то знак, но знака не было. Я метался среди этих камней испуганный, и Золотой увидел меня, махнул мне. Будто солнечный зайчик блеснул, и я ринулся к нему. Я сел напротив, а он смотрел на меня, сверкая каплями радости. Я видел, как он вспыхнул глазами, пошевелил крыльями, поморщился от солнца и сказал:
— Жаль я не могу полетать с тобой в небе. Мне будет тебя не хватать.
— Я могу остаться.
— Нет, ты должен лететь, дружок. Ты должен Летать!

И я летаю.

2 комментария

  1. Хоть и дал сам себе слово ничего из своего не выкладывать, но не могу отказаться от прочтения новых публикаций. Сказать могу только одно: ОЧЕНЬ доброе светлое и даже солнечное произведениеце

Оставить комментарий