КРТД №10 Помойка

«Ангедония — диагноз отсутствия радости…», — слышалось в Колькиных наушниках. Сам-то он любил музыку побыстрее и погромче, ту, что мать звала «собачьим воем». Но  олдовые панки сказали Кольке , что Янка — это круто,  а разве  ж можно слушать  отстойную музыку, сидя в помойке?  Олды и так говорят, что помойка сейчас — уже не та, что раньше. Сейчас, мол,  все мусор в  пакетах выкидывают, а раньше с ведром на помойку ходили, и они, олдовые панки,   еще застали настоящую помойку,  со склизлыми картофельными очистками, размокшими прилипающими газетами,   вонищей  протухшей рыбы, заплесневевшим киселем,  долго ношенными ботинками,  и еще много чем.   Тогда от панков даже бомжи шарахались, ведь   они-то   воняют только собственным  немытым телом. Сейчас, конечно,  в помойке вони меньше, да  народ пошел вреднюще-вонючий, им уж и «здрасте», высунувшись из помойки, не скажи, как развоняются …

Время тянулось не бодрее, чем песня.  Еще только девять вечера! А сидеть до утра. Не, Колька не спорит, раз для посвящения в настоящие панки нужно переночевать в помойке, он переночует. Тогда еще  останется только или крысу съесть,  или  выпить литр водки.  Для себя он уже решил, что будет пить. Крыса, конечно, тварь противная, но ведь живая. Не то чтоб  ее сильно жалко, но все-таки…
В кармане задрожжал мобильник.
— Да мам, не бойся ты… Сказал же, едем на дачу к Сережке… Ну не веришь, позвони ему сама… Да не приду я пьяным, не приду… Так ты б еще вспомнила, что я детсаду сделал.  Мам,  я ж не маленький , пятнадцать уже. Пока, звони.
Мать только и делает, что о них с сестрой думает. О себе бы подумала для разнообразия, что ли. Уже второй  муж, а счастья что-то не видать. Ну, первый-то ладно :  она замуж вышла, едва школу закончив.  У Кольки, наверное, самая молодая мать в классе. Вон Серегина сестра ее всего-то  на восемь лет младше. Ну так то сестра, а то мать…
Колькин отец — ровесник матери, они в одном классе учились. Отчим зовет его молокососом, да и сам  Колька  отца всерьез не воспринимает. Вот отчим — это да,   спорить с ним — что харкать  против ветра. Если отец и слова лишнего не скажет, то отчим  чуть что —  сразу за ремень, он так в Афгане молодых солдат учил. Хорошо хоть, сестру  с матерью не бьет, и за то спасибо.

— Славик, поди со щенком погуляй,- мама до сих пор звала его всякими  ласковыми именами, над которыми  не только весь  их двор, но  уже и вся школа потешалась. Ведь как не рассказать в школе, что пятнадцатилетнюю дылду, метр восемьдесят ростом, дома зовут котиком и лапочкой. « Котик сухопутный трехтонный», —  написали ему как-то на куртке в раздевалке. «Лапочка ты наша, изрядно  переросшая», -издевались девчонки.
Теперь вот этот щенок. Ну неужели нельзя было купить щенка овчарки, или какого-нибудь спаниеля, на худой конец? Ну почему, почему именно болонка, будь она трижды неладна?!  И характер скверный, лается хуже бабушки.  За те три дня, что  щенок у них,  его еще и назвать никак не успели, а неприятностей уже выше крыши: луж сделал штук двадцать, ботинок  погрыз, стащил тетрадь по геометрии…
-Гулять,- сказал Славик щенку. — А то совсем поздно будет.

Колька уже     прослушал все записи Янки,  запустил их снова, и сейчас, от нечего делать, отбивал ногой по контейнеру  ритм  очередной песни.    Плевать, что многие и  музыкантом-то   его не считали. Он все равно играл в панк-группе.    И, как у истинного, плюющего на все и всех,  панка, на  футболке у него  так и было написано: «Я не музыкант, я барабанщик».
«Второй упал, четвертый сел, восьмого … И-и-и-и-и-и-и», — вдруг послышался откуда-то собачий визг.
Колька выглянул из контейнера. Какой-то долговязый подонок лупил поводком маленького белого щенка.
-Ты чё творишь, лось педальный? А нука-ка отпусти!- Колька  выпрыгнул из помойки, на ходу срывая с шеи цепь.
— Он лужу сделал,- оправдывался долговязый.
— Ща ты у меня сам уссышься по самые уши.
Колька схватил за шиворот горе-собачника и лупанул его цепью.Тот взвизнул даже громче собаки. Оттащив на всякий случай хозяина от щенка, Колька продолжил.

Это только говорят, что цепи у панков бутафорские.  При каждом новом  ударе боль была  все такая же  оглушающе-резкая. Воротник оторвался еще после пары или тройки ударов. А этот ирокезный все бил и бил. Славик только голову руками прикрывал.   Собачий поводок, все еще намотанный на руку, хоть как-то смягчал удары. А что Славик мог сделать? Это ж безумие — лезть на панка, с поводком против  цепи, они и так-то   все отмороженные.

Долговязый  упал  сначала на колени, а потом и на асфальт, скрючившись в позе эмбриона.
—  Колян,  ты за что  его так отмудохал? — к ним подошли Сережка с Мишкой.
—   Собаку бил. Обоссалась она, видите ли.
—   Так у такого хозяина… Этот  макак-злопук    и сам-то  не лучше. Ты на  штаны его глянь.
— Да это ж Славка! Зря мы его Мухосранским зовем, надо Мухоссанским.
— А что, эта белоснежка черножопая и правда Мухосранский?
— В  школьном журнале Мухранским записан, а так — да кто ж их там разберет, черновсяких?
— Серый, давай его  сфоткаем в обоссанных штанах  и «В контакте» повесим!
— Его и самого повесить надо за такое  скотское обращение с собакой!
Сережка вытащил мобильник и стал фотографировать. Из-за темноты фотки получались так себе, но на некоторых все-таки было  довольно чётко видны злополучное пятно на джинсах и лужа рядом. Неподалеку, тоже рядом с мокрым пятном, только поменьше, сидел пушистый белый щенок.
— А со щенком-то что делать будем, не этому ж, — Колька пнул  гриндерсом под зад всё ещё лежащего на асфальте Славика.- Оставлять. Я б  его себе забрал, но   сегодня в помойке ночую.
— Давай я его до утра домой возьму. А утром зайдешь и  заберешь.  Чем его кормить-то надо? Слышь, тюлень обдристанный, тебя спрашивают, чем собаку кормите?
Чего молчишь-то, ждешь анальной стимуляции? Так я мигом.
Сережка тоже пнул Славика, на этот раз  довольно сильно.
— М- м-м-молоком. — Славику пришлось выплюнуть что-то изо рта, не то кровь, не то слюну.
— Понятно. Кстати: собака у тебя убежала, когда ты её поводком бил.  И искать ты её не будешь. Расскажешь по-другому или пожалуешься кому — тебе просто не жить, бить каждый день будем, причём не так, как Колька, а серьёзно.   Загнешься ты в таком режиме быстро.  И ещё: заведешь себе хоть собаку, хоть кота, хоть таракана — пеняй на себя. Ты  хорошо  меня понял, олень комнатный?
— Понял.
— Ну то-то. Миха, пойдем  в магазин зайдем, молока дома, кажется, нет.
Он погладил щенка, ласково взъерошив ему шерсть на макушке, в ответ  услышал тонко-звонкое: «Гав!».
— Смотрите, у него ирокез!
Шерсть на  собачьей макушке и впрямь разлохматилась и  торчала вверх.
-Раз с ирокезом, то точно наш. Пошли.
Серый  взял щенка на руки. Тот  был пухово-мягкий и теплый. Псиной не то не пах, не то на улице этого просто не чувствовалось. Он доверчиво лизнул Серёжку в нос.
-Колян, надо чего будет, звони. Псину  я покормлю.
Они пошли в сторону магазина.

Отряхиваться Колька  не стал, все равно в помойке ночевать, да и какой уважающий себя панк будет о чистоте заботиться?  Он подобрал с земли наушники, повесил на шею цепь и вновь включил музыку. «Здесь не стихает война, не наступает весна, не продолжается детство».

Славик все ещё лежал на асфальте. Дела до него никому не было.