Камень преткновения (псевдобуддийский апокриф)

Давно, один буддийский учитель, еще до того, как он стал великим, решил покинуть сансару и раствориться, словно вечерний косой взгляд заходящего солнца на дне детского глаза, — в тихом и безответном ничто.

Приняв это решение, он тут же осмотрел землю под собой и вокруг своей тени.
Рядом была только вытоптанная в степном былье дорога, колышущиеся стебельки трав и камни.
Один из камней был крупнее остальных, и будущий бодхисатва поднял его из пыльной замшелости дороги.
Он решил, что если всё в мире ра ́вно друг другу и цепь перерождений уравнивает между собой мертвую материю и живую, то нет никакой разницы между предметами мира, среди которых он может выбрать любой, чтобы сосредоточить на нём своё внимание.

Был яркий полдень, переполненный зноем и сонным безразличием мира самого к себе.
Тени облаков перетекали с возвышенностей в низины — так же, как жизнь царей перетекала в жизнь насекомых.
Стрекот кузнечиков и шершавые вибрации стрекоз напоминали шум повозок и городского перекликивания тысяч человеческих голосов.

Путник сел в тени дерева и поднял камень к лицу.
На него взглянул морщинистый, пористый, изборожденный, безбрежный, овражистый, обезображенный, сжатый, туго скомканный, спеленутый пространством и временем, формой и тяготением, словно подобие всего вселенского порядка, продолговатый кусок горной породы.
Человек медленно крутил его перед глазами, и ладони также медленно ощупывали нагретую солнцем, пыльную тяжесть твердого вещества. Дыхание, исходящее из теплого рта, касалось гранитных пор, словно ветер медленно сметал с базальтового плато шелковую пряжу тяжелого праха.

Так стал будущий бодхисатва отшельником сансары  и так отдал полностью свою сосредоточенность камню.

Проходили годы, как дожди сквозь леса, — и так же проходило дыхание отшельника мимо морщин камня.
Шли дни и ночи, шел снег, словно сны через память, — и так же волосы отшельника цеплялись за шероховатости камня.

И вот минуло безликое количество лет, за течением которых мысли бодхисатвы перестали блуждать вне этого мертвого предмета медитативного сосредоточения, и свет глаз отшельника касался теперь только каменной головешки.

Но однажды утром бодхисатва проснулся, прислонившись лбом к холодному куску горной породы и оперев его на колени — как будто тот оказался как бы в центре человеческой фигуры, на уровне груди. Мысли человека прекратили двигаться, словно их никогда и не было, а взгляд упирался в поставленный перед лицом твердый неживой овал.
Он отстранил этот мертвый предмет от лица, и увидел, что перед ним отполированный до блеска матовый валун, тяжесть которого стала также незаметна, как тяжесть рук и остального тела. В тугом неотзывчивом отражении были видны глаза и волосы смотрящего, а все неровности, резкие извилины, трещины, волнистые изгибы каменной породы давно стерлись — словно перед ним было большое неровное бело-голубоватое яйцо.

Теперь бодхисатва внутренне отпрянул от этого каменного яйца с чувством отвращения, потому что, желая отвергнуться от мира и приняв в созерцание мертвый и измученный предмет, он сотворил из него нечто подобное живому или искусственному. Словно этот камень, отполированный, как мраморный столб, стал его же собственным плодом и одновременно издевкой над его же стремлением к уходу и угасанию. Словно, отторгаясь от жизни, он сам породил живое.

Тогда бодхисатва встал и выпустил камень из рук.
Тот скатился по ноге в траву и заглох в гулкой неизвестности пригорка.
Теперь великий буддийский учитель понял, что пытаясь прильнуть к чему-то мертвому, наделяешь его своим дыханием и делаешь живым; что, наблюдая тишину и неживое, всегда наделяешь его своим живым восприятием, пониманием и существованием.
И понял он, что вне живого нет жизни, и изнутри живого нельзя постичь неживое.

Вот так великий буддийский учитель и стал великим буддийским учителем:)

Оставить комментарий