«Ништяк, — думаю я и ощущаю сухой, спертый запах кипятка. — Как в старые добрые времена. А помнишь, кто придумал говорить «ништяк»? Леха-Пятачок. Все детство он был маленьким, худым, каким-то недокормленным, с тонким пищащим голосочком, в плюшевых шортиках, глазками хлоп-хлоп, нос как выгнутый до отказа большой палец — курносый курок — точно: Пятачок.
Это я ему придумал».
«Ништяк», — говорит Пятачок и затягивается «Бондом».
Первый раз, когда переплывали Дон, было страшно.
А потом — ниче так. Переплавляли на другой берег сигареты и курили там.
В прибрежных зарослях мягкие, словно пакетики с молоком, лягушки, переминаясь с одной водяной ветки на другую, медленно, как рыбаки в сапогах, раскорячась, уходили под воду.
На перекат выкладывали спасенное с «нашей стороны» имущество: нераспакованные пачки в тонкой, как слизь, пленке, смятый коробок спичек, подхвативший с боку на угол мокрую заразу и высовывавший квадратного сеченья палочки с поплывшей, похожей на горчицу, серой. Клетчатая рубашка, в которую был завернут «боеприпас», тоже намокла и, тяжелая, казалась еще гуще-красной, чем обычно.
Присаживались греться от проточной воды течения на середине — на гладких, с мягкими выщербинами камнях, на которые марлевыми сетками присохла тина. Потом Чистик первым вставал, жирненький, гладкий, — как холодец, — поэтому быстро и подхватывал тепло, исходившее от стоячего воздуха, запутавшегося в остроконечной, торчком шершаво шевелившиейся осоке.
Пятачок тоскливо смотрел на меня своим облезлым носиком, на котором молоденькая шкурка, как на картошке, облупилась, и под ней розовела, словно мозоль, толстая основная кожа.
Чистик уже забрал «патроны с порохом» и я, выжимая потеплевшую воду из обнажившейся нитками рубашки, хлюпал по илистому прибрежью за ним. Пятачок отставал где-то сзади, копошась и вскрикивая от острых, твердых черенков обломанного камыша. Потом бежал за нами, пока мы не скрылись среди ив, по чьим длинным, сухим, с налетом, листьям стекали белые, пенистые, как харча, плевки «ивовых слез».
«Почему кипяток — крутой… — думаю я и осторожно, чтобы не свариться самому, переливаю его из ведра в таз. Пар, оттолкнувшись от поверхности воды, облепляет меня тугой, надсадной сухостью, от которой, кажется, съеживаются легкие. — Почему — «круто сваренный чай»? Вот яйца — понятно, были сырыми, а стали твердыми, скрутившись, пока варились. Вода тоже, значит, пока варится, закипает, — крутится, от этого и становится «крутым кипятком».
— Ты че — крутой, да? Крутой? — толкает меня Фима больно в грудь костяшками кулака.
— Крутой, да? — я пошатываюсь от толчков его руки.
Он бьет пока одной. Словно она у него связана со словом «крутой».
Пока он толкает только ей — говорит только «крутой, да?».
Потом вдруг бьет сильнее, уже другой, и я срываюсь от внезапной боли этого не попавшего в ритм толчка и бью, бью, бью Фиму по голове, завернутую в плотную, остроконечную, как буденновка, шапочку. Фима меньше меня, головка его кланяется от ударов то в одну, то в другую сторону, мне уже его жалко, но я бью, задавливая совесть, уже без интереса, пока под крик одноклассников бежит сквозь толпу школьный директор и, покрасневший, разнимает нас.
Потом вторая попытка. Уже зимой. Урок физкультуры на свежем воздухе.
Фима стоит в стороне и ухмыляется. Теперь уже высокий, скуластый, худой Толик, друг Фимы. Вокруг нас толпа, отходить некуда. Я надеваю большие, рыболовные отцовские варежки, мягкие внутри, как вата, и брезентовые, как наждак, снаружи. Толик только смеется. И я бью ему прямо в глаза, как боксер, нокаутирую эти нахальные, не ожидавшие скулы, потому что в моих кулаках теперь твердые, густоплотные, как свинец, руки моего отца.
Ничего страшного. Никакой трагедии. Всего лишь третий класс. Толик полмесяца прячет опухшие глаза.
Окунаю, наклонившись, голову в таз. Горячий, чувственный ток проходит по корням волос, расслабляет. Кровь приливает к голове, согреваясь и играя, словно аквариумная рыбка в солнечных лучах. Память разгоняется, как субатомные частицы в ускорителе. Становится жарко, пот росинками вылупляется на лице и смывается плоскими и закрученными струями, стекающими с волос.
Было жарко, когда однажды Рома разбил мне губу и оставил сильный синяк на щеке.
Он был сосед, и мы дружили. По-дружески так подрались.
Навсегда. Чем старше, тем серьезнее.
Жили рядом. В доме, где не было горячей воды. «Титаны» пока еще не ставили.
Воду грели в ведрах и больших баках на газовой плите.
«В одну и ту же реку нельзя войти дважды, а в одну и ту же воду — можно. Вода всегда одна и та же. И кипяток пахнет так же, как двадцать лет назад, и тот же жар охватывает голову, и поза согнутого перед водой тела точно такая же: символ преклонения перед ней, знак приношения собственной головы — ради желания очиститься, обновиться, пустить струение волос по ее распускающим вширь невидимым течениям… Отбери у городского человека горячую воду, — на неделю, как обещают, — и нет его, городского человека: есть древний грек, бродящий, завернутый в хитон, как пораненная ладонь — в отрывок бинта; и кровоточит он собственной голизной, страхом своей обнаженности перед Бытием и перед Ничто, как Пятачок своими голыми пятками — перед острой травой и подводными камнями…»
И Гераклит присаживается на большой валун возле реки, придерживая одной рукой хитон, чтобы сохранить себя как часть цивилизации, а другой, — почерпывая поток, подносит ладонь ко рту и, вытягивая шею, глотает выскальзывающую по ободу руки струйку. Потом смотрит, потирая влажными пальцами лоб, на другой берег, где, словно в тумане, проходят Пятачок и Чистик, повзрослевшие: один стал боксером, другой — «краповым беретом», Фима — математик и программист, Толик — продавец овощей с лотка, Рома, сгинувший от алкоголизма. И неважно, что они его не видят, что он недостижимо далеко от них: путь вверх и путь вниз равны друг другу, а, значит, нет его, этого пути, движение — видимость, все равно друг другу, как вода не знает различия между собой.
как
словно
будто
похожий
точно
много — как веснушек у рыжего — этих вспенивающих мозг автора какбыпохожестей
они нередко приблизительны и натянуты
обнаруживают легко возбудимого автора который на что ни взглянет во всём что-то да находит и нас убеждает что стопудово так — а нам (если уж Бог не дал) нужно тихо сидеть слушать и смотреть куда палец показывает
рассыпанные лингво-изобретения делают речь претенциозной (см прозу есенина)
есть пары «стой там иди сюда» (их достаточно чтобы поперхнуться)
рыболовные варежки например
само слово мягкое вязаное совсем не для воды и промокаемое на глазах и от того непригодное для рыбалки — сами же сказали что снаружи брезент (но конечно не брезент как наждак — перебор)
может рукавицы? те по звуку допустимо гидрофобны
(ср тёпленькое «ешк» и клеёнчатое «виц»)
как пример
а так если сканировать то наберётся выкрутасов
а вообще в моем ощущении вы ксавье весь на физиологии — у вас много везде горла (не здесь в других текстах) волос кожи — это нужно прикрывать я думаю
может вы болели в детстве
я сама склонна (потому и вижу видимо) но это там где туман туман умрём в объятьях
или когда хочется раздеться
а мужскому голосу эта повадка не очень к лицу — выдаёт болевой порог
в целом — чувствуется порыв «поведать»
про хорошо ли плохо ли — это я не понимаю
Ирина, спасибо за ваш комментарий)
честно, я ему очень рад, вы очень точно указываете на характерные ошибки.
по поводу физиологии — да. но текст, как стиль, уходит корнями в физиологию. кажется, Барт об этом писал. а, с другой стороны, восприятие не может быть чисто формальным и объективным: все, что наблюдается через человеческие глаза, приобретает признаки антропоморфизма.
пузатая ваза и сухарик листа — это ведь тоже антропоморфное восприятие и тоже, значит, физиология))
конечно, если подобной, чужой «физиологии» много, — то это плохо, особенно, если она совсем чужая. может, наверно, и тошнить…
«рыболовные варежки»… вот было бы написано «рыболовные рукавицы» — так они бы проскакали по языку во время чтения мелкой редуцированной атрикуляцией — и не сделали образа, а подставили бы какую-нибудь шаблонную картинку: так, мимолетно, чтобы просто заполнить движение текста. а варежки — сразу теплые; отцовские — значит, большие, детская рука утопает в их внутреннем ватном пространстве, нагревается теплом, как будто увеличивается от тепла, а это дает бОльшую психологическую уверенность — еще и оттого, что как бы увеличенная от тепла ладонь — это отцовская ладонь.
опять физиология? да. «внутренняя», «физиологичная», живая.
самодеятельная, самодельная, «кривая» прямая речь.
противоречивый — не синоним оригинального не шаблонного
противоречивый — это негармоничный
варежки всегда промокают и они беззащитны перед водой — а вы ставите «рыболовный» рядом — тотчас сообщая тем самым о противоположном свойстве
они проницаемы и гидрофильны по умолчанию — если их не покрыть
а уж покрытые — это не варежки — а рукавицы
образ варежек русский язык со своим фонетическим укладом вывел в область вербального сотворив из соответствующих звуков
а вы хотите переиначить потому что вам от детских ощущений /с о б с т в е н н ы х/ варежек тепло
ну и до кучи
спёртый запах (м/б лишь воздух)
мягкие как пакетики с молоком лягушки — здесь не попали в размер — на ощупь они может и могут такими быть (но внутри все же хрящики и скелет так что с натяжкой) — а вот размером с молочный пакет лягушки только в тропиках живут
и вы не можете обозначив одно свойство проигнорировать другое
едва вы это себе позволяете как возникает противоречие и расфокусировка
что такое мягкие выщербины на камнях?
щербатым что-то делается от удара
от воды — вымоины
мягкие выщербины на твёрдых камнях?…
шершаво шевелившейся осоке…
шершаво — это руке
а шевелящейся — это глазу
а вместе — сиамский близнец получается
и т д и т п
тщательнЕе надо быть (с) ))
возможно, с варежками-рукавицами вы правы) конечно, ИЦ непронИЦаемо, но, выигрывая в фонетике, рукавицы прогрывают визуально. хотя «рыболовные варежки» — конечно, оксюморон.
у кипяченой воды особый, сухой «запах»: как бы прозрачный и поэтому его нельзя описать «обонятельно». я попробовал «схватить» его не через обоняние, а через осязание. по сути, запаха никакого нет, рецепторы пытаются его понять и, ошибаясь, идентифицируют через другое доступное чувство (как бы вынужденная синэстезия)))). а кипяченый воздух очень сухой, душный, терпкий и бьет в нос. но, по ощущениям, конечно, кипяченый воздух более благородный, чем спертый.
конечно, это не в прямом значении употреблено, а через опосредованные ассоциации.
зато, когда пишем «запах спертый», сразу чувствуется, что воздуха для дыхания не хватает, обоняние ищет и не может найти то, что ему нужно, и подключается другое чувство. между этим поиском доли секунды, их как раз я и попытался каким-то образом передать. видимо, не очень удачно.
мягкие как пакетики с молоком лягушки — знаете, у лягушек очень мягкие животики)) он как бы резиновый)) и проминается при соприкосновении со стеблями) мягкий — это характеристика качества, а не формы и размера: я сравнивал именно как раз с качеством. но, видимо, визуальный образ пакета оказался более сильным, чем характеристика по качеству, и поэтому оттянул на себя внимание.
по поводу камней вы правы, т.к. я не уточнил, что на Дону встречаются меловые камни. они очень легко повреждаются, достаточно уронить один на другой, как он может расколоться. поэтому они практически всегда в к-л следах от ударов, выщербинах, которые мягко потом заглаживает вода со временем.
конечно, надо упомянуть, что камень меловой, иначе, действительно, непонятно.
шершаво шевелившейся осоке… — а для меня это звуковой образ. если послушать, как трутся листья осоки между собой, то сразу станет понятно: это шуршащий, иногда не приятный такой звук, тонкий (в смысле высокочастотный) и назойливый, хотя и не грубый. от него где-то внутри неуютно.
вот словосочетание «шершаво шевелившейся» — как раз воспроизводит такое же неприятное внутреннее ощущение — для меня, по крайней мере)))
а вы думаете, что попытка прощупать ощущения на уровне исходных тонких атомов — это признак «низкого болевого порога»? ну не всегда же махать мечами, возить навоз и грохать по наковальне))
а лучшие кулинары, ткачи, художники и мн.др. — все же мужчины)
времени нет просто у меня сейчас для продолжения — но вы услышьте себя)
/б ы т ь/ синестетиком и /к а з а т ь с я/ им — разные вещи!
если прозрачный — то через зрение наверное — не так ли?!
и не запах нужно кавычить — а сухой
потому как идущий от кипятка пар предполагает влажность — но сушит обжигает горло и в чем-то может оказывать удушливое воздействие
а что такое кипяченый воздух? это в переводе на русский — имеющий запах кипяченой или кипящей воды?
а что значит терпкий в этом длинном ряду эпитетов? просто слово звучит красивенько — да?
— это об чём вы имеете ввиду речь?!
я-то об нашем об русском всё толкую
что шершавый это не шуршащий
что сочетания звуков и сами слова имеют окраску вкус запах и по ним можно водить рукой и колоться и обжигаться — мне это доподлинно известно — но нельзя полагать что связав в пучок левкои и телефонный кабель получишь дивную икебану
хотя нет — на оливковом васаби как раз и выйдет)
набоков был синестетиком по рождению — но он был еще и ас по части сервировки фразы — колдун и алхимик — поэтому у него не было в тексте ничего приблизительного
знал в каком соседстве расставлять слова
соседство губит
или возносит
ВОТ ПРАВИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ — ту не читайте т к цитаты ваши исчезли когда я их взяла в особые скобки
времени нет просто у меня сейчас для продолжения — но вы услышьте себя)
/б ы т ь/ синестетиком и /к а з а т ь с я/ им — разные вещи!
ВЫ ПИШЕТЕ:
как бы прозрачный и поэтому его нельзя описать «обонятельно». я попробовал «схватить» его не через обоняние, а через осязание.
если прозрачный — то через зрение наверное — не так ли?!
и не запах нужно кавычить — а сухой
потому как идущий от кипятка пар предполагает влажность — но сушит обжигает горло и в чем-то может оказывать удушливое воздействие
а что такое кипяченый воздух? это в переводе на русский — имеющий запах кипяченой или кипящей воды?
а что значит терпкий в этом длинном ряду эпитетов? просто слово звучит красивенько — да?
ВЫ ПИШЕТЕ:
конечно, кипяченый воздух более благородный, чем спертый
— это об чём вы имеете ввиду речь?!
я-то об нашем об русском всё толкую
что шершавый это не шуршащий
что сочетания звуков и сами слова имеют окраску вкус запах и по ним можно водить рукой и колоться и обжигаться — мне это доподлинно известно — но нельзя полагать что связав в пучок левкои и телефонный кабель получишь дивную икебану
хотя нет — на оливковом васаби как раз и выйдет)
набоков был синестетиком по рождению — но он был еще и ас по части сервировки фразы — колдун и алхимик — поэтому у него не было в тексте ничего приблизительного
знал в каком соседстве расставлять слова
соседство губит
или возносит