«Диана» и «Скорая»

«ДИАНА»
 

«…в соединении с сестрой, которая называется Диана, алхимик превращает сульфур арсеникум в белый сульфур. В алхимии это символизируется единорогом. Здесь кончается «опус в черном»».

Евгений Головин

 
1.
В одной старой книге написано, что Бог есть любовь.
Наверное, именно поэтому на земле так много страданий.

2.
Да, когда-то я слишком много размышлял о таких вещах — Любви, Боге, Жизни и Смерти, ну и прочей ерунде. Такие размышления, как известно, добром не заканчиваются.
Я помню, в то время было много теплого ветра, солнечных улиц и смутных надежд на лучшее. Потом солнечные улицы закончились, а остались только воспоминания и мучительное желание прыгнуть с крыши вниз головой. Ну, любовь, знаете? Меня угораздило влюбиться, но из этого не вышло ничего хорошего. Да и плохого тоже. Вообще ничего не вышло, и я предлагаю оставить подробности той истории в стороне.
Помню, проступающие из тумана друзья твердили, что «она тебе не нужна» и просто надо «жить дальше». Конечно же, гласы друзей оказались слишком тихими, как это обычно и бывает.
За очень короткий срок  мне удалось довольно успешно запустить все свои дела и оказаться отчисленным из института, где я в то время учился. Это обстоятельство, конечно же, принесло больше беспокойства моим родителям, а не мне. Я же был занят, я увлеченно созерцал пустоту, которая имеет обыкновение образовываться в том месте, где раньше были мечты, надежды, все то, что принято называть «будущим».
Оно всегда лучше, чем настоящее. О будущем можно мечтать, а в настоящем надо жить. Но я не мог ни того, ни другого.
До встречи с Дианой было еще много времени — целая вечность бесполезной ночи. 

3.
После отчисления из института я вернулся в свой родной город.
Нет смысла говорить, как этот город называется. Какая разница, таких городов сотни и тысячи, и все одинаковые. В подобных местах все друг друга знают, там скучные улицы и одинаковые дома, а наверху — серый потолок вечного неба.
Люди хорошо справляются с существованием в таких местах. Это вообще свойственно человеческому роду — выживать в нечеловеческих условиях. Когда на планете Земля кончится свободное место, люди заселят Марс, или Луну, или Венеру, или дно Марианской впадины, или саму преисподнюю, я уверен.
 
4.

Мне было непонятно, что делать со своей жизнью, к чему прислониться и чему верить. Я не понимал и не знал ничего. Сократ был бы мной доволен.
Я смотрел на знакомые с детства улицы, на грязные стены домов и на мертвое небо, я смотрел на проходивших мимо людей, и мне казалось, что это и есть ад — тот круг, описывать который Данте было слишком скучно. К тому же тут не было Вергилия, который мог бы провести экскурсию по этому аду, здесь вообще не было людей, только тени, бродившие по улицам, и не было звуков, и не было смысла.

Дни заканчивались, едва успев начаться. Сначала дни, потом месяцы. Декабрь, январь, февраль — они мелькали перед глазами, как деревья за окном бешено несущегося поезда. Сложно сказать, чем я занимался целыми днями. Думаю, можно сказать, что ничем. Чаще всего я просто лежал на диване, пытаясь что-то читать, но слова не хотели собираться в предложения.

Иногда я находил силы вытащить свой будущий труп на улицу, погреть его под весенним солнцем, и долгие, долгие прогулки приносили небольшое утешение. А дома я встречался с родителями. Они были сильно обеспокоены тем, что я ничем не занимался и, по-видимому, ничего не хотел.

— Я собираюсь с мыслями, — таков был мой стандартный ответ. Если бы это еще что-то значило.

Я не мог думать о каком-то «своем будущем», как советовали заботящиеся о моей судьбе люди. Мое существование сжалось до одного момента. Я просто дышал, переставлял ноги, ел и спал, и на большее меня не хватало. Да ничего и не было нужно.

В один апрельский день, когда ветер принес обещание скорого тепла и запах сырой травы, эта тупая, лишенная воздуха жизнь стала мне самому отвратительна. Я решил хоть чем-то заняться, чтобы заполнить бесконечные дни подобием смысла.

Мне удалось устроиться барменом в одно местное заведение. Нельзя сказать, что я всю жизнь мечтал о подобной работе, но там хотя бы не нужно было таскать тяжести, что уже было неплохо.

 

5.

Этот бар находился на окраине города. (Конечно же, если подумать, то в городе и не было ничего, кроме окраин).

Люди заходили в наше заведение очень редко, поддавшись только им известным душевным порывам, за исключением тройки завсегдатаев из соседних домов. Только по выходным и праздникам здесь было не протолкнуться, а в остальное время это заведение напоминало мою жизнь, такую же пустую.

И поскольку здесь все равно никого никогда не было, я целыми днями читал. Что еще мне было делать?

Сколько себя помню, меня всегда интересовала философия (и прочая ерунда, как говорил мой отец). Но только сейчас мне выпала возможность почти полностью погрузиться в этот мир. Я проводил время в обществе Шопенгаура, Бердяева, Кьеркегора и прочих сумасшедших, после знакомства с трудами которых жизнь начинает казаться еще более отвратительной, чем она есть.

Так проходили дни. Я читал, я наливал кому-то пиво, я молчал.

 

6.

Надо сказать, в городе у меня почти не осталось друзей. Точнее, не было вообще. Кто-то из них переехал в другие места планеты Земля, кто-то переехал совсем далеко. Отсутствие общения, впрочем, не было для меня проблемой. Какие могут быть проблемы у живого трупа, которым я тогда являлся?

Люди в таких городах обычно мало чем интересуются — они слишком заняты реальной жизнью.

И когда я говорю «мало чем», я имею в виду абсолютное отсутствие интереса хоть к чему бы то ни было, исключая действительно важные вещи вроде барахлящего карбюратора или свежих телевизионных скандалов.

Но в этом, затерянном на окраине вселенной месте я встретил человека, с которым мог говорить не только о сломанных карбюраторах и беременных поп-звездах. Я встретил человека, с которым вообще мог говорить.

Ее звали Диана.

 

***

У нее было не так много подруг и друзей. Точнее, почти не было, как и уменя. А те, что были, считали ее «ну, слегка странной». Ее родители тоже так думали. Да и я. Но для меня это не было проблемой.

Ей недавно исполнилось семнадцать. Она только что закончила школу и собиралась куда-то там поступать в следующем году.

— А почему не сразу? – спросил я как-то раз.

— Ну, не знаю… Чтобы было время подумать.

— О, подумать… В этом я специалист. Только это и делаю. Думаю. И знаешь, что я понял? Я понял, что думать вредно – от этого появляются мысли.

В тот момент нам показалось это шуткой.

 

7.

Мы познакомились в начале лета.

Я, как обычно, сидел в баре и пытался полностью сосредоточиться на очередной книге, чтобы забыть о сломанном кондиционере и прилипшей к телу одежде. Книга, впрочем, не слишком подняла мне настроение, потому что вместо жары я начал переживать из-за ничтожности человеческого бытия.

Я не заметил Диану, когда она вошла. Но зато она заметила меня.

— О, это же Кьеркегор! — сказала она в тот день. — Не думала, что кто-то в нашем городе его вообще читает.

Я поднял глаза.

Там, с другой стороны стойки стояла девушка и смотрела на меня.

Иногда видишь человека на улице или в метро, ловишь его взгляд и понимаешь, что вы с ним знакомы, вы с ним всегда были знакомы — может быть, не в этой жизни, но в прошлой, или каким-то еще странным образом, но знакомы. Ближе чем родственники, ближе, чем огонь и воздух. Хочется подойти и сказать: «Привет» — или ничего не говорить. Зачем? Вы и так знаете все друг про друга, хотя никогда не виделись раньше.

Это я и пережил, когда первый раз поймал взгляд Дианы, взгляд ее карих глаза. Все мне стало на мгновение понятно — дзен-буддисты называют это сатори. Через мгновение, конечно, я снова превратился в того же грешного идиота, которым был, но это мгновение было.

А она стояла там, в черных джинсах и черной футболке, на которой был изображен Тимоти Лири со взорванной головой.

Не знаю, назвали бы вы ее красивой, но я бы назвал. Черты лица, фигуры, волосы, спадающие до груди, руки, тонкие белые пальцы — все вместе образовывало удивительную гармонию, как на картинах тех японских художников, где изображена какая-нибудь изогнутая ветка на фоне заката.

Я сказал:

– Хм, не думал, что в нашем городе кто-то может без ошибок выговорить фамилию… Кье…  ну, вот его. Ну, ты только что сказала.

Она улыбнулась.

— Меня зовут Диана, кстати, — сказала она.

 

8.

С того дня Диана часто заходила в бар. Она любила садиться на стул с края барной стойки, на одно и то же место, никогда ничего не заказывала, кроме чая, и мы просто болтали и курили. Наверное, вредно так много курить, и я отправлюсь на встречу с Создателем лет на пятьдесят раньше, чем можно было протянуть, но это того стоило.

Бесконечные разговоры могли унести нас в самые странные философские дебри. Если бы кто-то посторонний случайно подслушал нашу болтовню, этот человек принял бы нас за парочку сумасшедших.

Может, так оно и было.

Думаю, получилась бы отличная книга, если бы я нашел в себе силы записать все то, о чем мы говорили. Вышло бы что-то в духе «Диалогов» Платона — конечно, учитывая, что вместо Платона и его мудрых собеседников на страницах были бы мы, двое блаженных провинциалов, строящие из себя великих философов. Хорошая бы получилась книга.

Об этом я как-то раз ей и сказал.

— Ну, так напиши ее, — ответила Диана. – А если не хочется именно о нас, тогда напиши о чем-нибудь другом.

— Честно говоря, я пытался писать. Много раз. Но редко когда мог продвинуться дальше первого предложения.

— Это проблема, да?

— Да. Второе предложение – это проблема. А за ним ведь должно идти третье… И так далее. Чтобы выполнить такой труд, нужно быть сумасшедшим.

— Ну так сойди с ума.

— Боюсь, что если сойду с ума, то уж точно не смогу ничего написать. Единственное, что я смогу — это бродить по городу и кричать о приближении конца света… Все это очень сложно. Мне, в конце концов, просто не о чем писать.

— Как там говорят? Пиши о том, что знаешь.

— О, у меня с этим проблемы. Я ведь ничего не знаю. Я почти как Сократ.

— А если подойти к делу более серьезно?

— Ну… Если уж действительно писать о том, что знаю — получается, мне придется написать что-то очень уж унылое. Что-то депрессивное и тоскливое. Проблема только одна – а зачем кому-то это читать? Жизнь и так тосклива, зачем еще писать такие же книги?

 

9.

Слово «любовь» произносят в наше время слишком часто — в популярных песенках, в телесериалах и телешоу, оно мигает тут и там в бесконечном потоке информационного мусора. Но уже никто не понимает, что это значит. Если вообще хоть кто-то когда-то понимал.

Диана.

Нет, я не был в нее влюблен. Наверное. Хватит с меня этого слова.

Диана просто была человеком, рядом с которым я мог успокоиться, мог улыбаться, мог думать и играть словами и мыслями. Мы просто говорили, без желания произвести какое-то впечатление, без флирта и каких-то скрытых целей. Это был спектакль, где мы были и актерами, и зрителями, и играли его для самих себя. Диана стала для меня лучшим другом или сестрой. Она вытащила меня из болота бессмысленной ночи, в которую превратилась моя жизнь, она спасала меня просто самим своим существованием. Да, может быть, это звучит наивно, но что поделать, наши разговоры были единственным, что вливало в мое мертвое тело и душу хоть что-то вроде жизни. Нечто лучшее, чем даже алкоголь.

Наши с ней жизни пересекались только в этом баре, а в остальное время, насколько я знал, она занималась тем же, чем и я — ничем. Может быть, наше общение было для нее таким же спасательным кругом, как и для меня.

Помню один сон, после которого я проснулся в крайне смешанных чувствах. Там была Диана. Мы шли в магазин за бутылкой вина, но на улице было слишком много людей. Она шла впереди, я за ней, но поток людей разделял нас, и в какой-то момент она исчезла среди всех этих бесполезных курток и капюшонов, среди всех этих серьезных людей, спешащих на работу.

Были и другие сны, сны с участием Дианы, такие, о которых никому нельзя рассказать.

Я не знал, что со всем этим делать, и решил просто не делать ничего. Что можно сделать с льдиной, которая уносит рыбаков в открытое море?

 

10.

Она пришла в бар вечером. Ее тряс озноб.

— Знаешь, я завидую людям прошлого, — говорила она, держа в руках зеленый чай. — Ну, например, людям средневековья. Да-да, там сжигали на кострах, но тогда все точно знали, кто они такие и где находятся… откуда пришли и куда идут. В то время как мы, люди вроде бы современные, уже не знаем, кто мы такие… И что будет потом, и зачем все это надо здесь. Понимаешь? Все как бы не определено, нет правил игры… — она помолчала мгновение. — Как хорошо было бы поверить в Бога. Почему у меня не получается?

Она подняла глаза на меня и улыбнулась. У нее не слишком хорошо получилось.

— Прости, — сказала Диана. — Я просто весь день об этом думаю… Наверное, совсем испортила тебе настроение.

— Да ничего, я привык, — ответил я.

Она усмехнулась.

А потом сказала, сказала очень тихо, глядя куда-то в стену:

— Знаешь, моих родителей сегодня не будет дома. Ты придешь?

Я ответил, что да.

 

11.

Утром она смотрела в окно и говорила, что времени очень мало и мне пора уходить, и что все было хорошо, но времени действительно очень мало, а потом она зайдет в бар, не звони пока, не надо.

Она не появлялась в баре неделю. Или две. Или год. Но календарь упрямо показывал неделю. Прекрасная неделя паранойи.

А когда она наконец-то пришла, было что-то не то. В ней, во мне, во всем мире. Как воздух перед грозой.

Диана просто зашла, просто села на свое любимое место, просто посмотрела мне в глаза и просто улыбнулась.

— Эмм… Привет, — вот все, что сказал я. – Ну, как дела?

— Просто прекрасно. Ты даже не представляешь.

Она улыбалась.

— Знаешь, я тебе не говорила, не знала, как ты к этому отнесешься, но вот я уже пару месяцев я хожу в «Новый свет». Слышал о них?

— «Новый свет»? Эта ведь какая-то секта?

– Нет-нет, это совсем никакая не секта. Это, знаешь, такое духовное общество. Там просто собираются очень хорошие люди, которые объединены одной целью — привнести чуть больше радости в свою жизнь. Ведь ты сам знаешь, ты сам мне сотни раз об этом говорил, о сером небе над головой и мертвых домах по двум сторонам дороги. Ты говорил о том, что в настоящем нет никакой радости, а будущее не обещает ничего, кроме смерти. Так вот, там, в «Новом свете», собираются люди, которые чувствуют мир точно так же, как мы. Там просто хорошие люди, такие же, как я. И как ты. Понимаешь? Да и вообще, всякие слова вроде «секты» — это просто идиотские ярлыки, которые навешивают профаны. Если не веришь, можешь придти на наше собрание и убедиться сам.

— На что? На собрание? На наше собрание? Как ты вообще там оказалась?

— Ну, у меня есть одна подруга… Точнее, подруга моей матери, и вот она туда ходит, и привела меня туда. Там хорошо, правда хорошо. Я очень хочу, чтобы ты там побывал. Пойдем вместе со мной!

— Пойти?

— Да, да! Пойдем!

— Эмм… Ну, пойдем. Э… Когда?

— В субботу. Я за тобой зайду. И это хорошо, что ты к нам придешь. А сейчас, прости, мне нужно бежать. Знаешь, дела, связанные с нашим обществом.

— Нет, погоди, мне кажется, нам надо поговорить о том, что было…

— Нет, не надо. Пока! Я забегу в субботу!

Она быстрым шагом направилась к двери, на мгновение улыбнувшись у выхода.

 

12.

Актовый зал. Над сценой висят разноцветные воздушные шарики, по периметру расставлены пластиковые стулья. Сквозь тусклые стекла видно соседний дом — черные квадраты окон.

Я не знал, что делаю здесь, но меня привела сюда Диана.

Зал медленно заполнялся людьми. Все были знакомы друг с другом, улыбались, здоровались. Я обратил внимание, что почти все заходящие были женщинами среднего возраста.

— Это и есть тот твой друг, о котором ты рассказывала? — внезапно услышал я голос и обернулся.

Сзади меня стояла женщина лет пятидесяти.

— Да, это он, — ответила Диана с улыбкой и повернулась ко мне. – Познакомься, это Тамара.

— Очень приятно, — ответил я.

Конечно же, я соврал.

Тамара не отводила от меня взгляд и молчала. Я уже хотел что-то предпринять – уйти, пошутить, но вдруг раздался хлопок двери. Некто вошел в зал, и я не мог разглядеть этого человека, потому что его сразу обступили со всех сторон.

Диана схватила меня за плечо.

— А это и сам Всемил!

— Кто?

— Я тебе о нем рассказывала. Он…

Но ее прервал громкий голос, раздавшийся из центра толпы:

— Ну, раз уж все собрались, давайте начинать!

Босой мужчина, одетый в белую рубашку и белые штаны, вбежал на сцену и схватился за микрофон. Всемил выглядел на тридцать лет; подтянутый, стройный, он был больше похож на молодого учителя физкультуры.

Всемил орал в микрофон, и его голос, многократно усиленный динамиками, неприятно бил по ушам, дребезжал в оконных стеклах.

— Итак, что мы говорим, когда собираемся?

— Намасте! – раздался радостный крик со всех сторон.

— В чем наше предназначение?

— Радость!

— Куда мы идем?

— К свету!

— Так почувствуем же благодать! – продолжал кричать в микрофон Всемил. – Во имя святой Марии! Во имя светлых сердец и энергий Божественного Света! Наша сила – в Новом Свете, который прольется в душу каждого, кто его туда пустит! Так воспользуемся же этим даром!

— Да!

Я смотрел вокруг себя и видел людей, обычных людей. Обычных женщин. Сломанных, когда-то отчаявшихся, одиноких. Они не нашли себе другого утешения, как только не в этих собраниях, в проповедях Всемила, в этих криках и «новых духовных друзьях». Может быть, все здесь присутствующие и правда искали чего-то вроде истины, смысла жизни или любви – чего-то, что хотим все мы и о чем невозможно говорить. Может быть, и находили.

Но я все еще не понимал, что здесь делаю, и что здесь делает Диана.

Я подошел, взял ее за руку и тихо предложил уйти. Она окинула меня недоуменным взглядом.

— Как уйти? Зачем?

— В смысле?

— Тут ведь хорошо! Послушай, что говорит Всемил…

Я сказал, что не слишком хорошо себя чувствую, надо подышать свежим воздухом, да, все действительно в порядке, не надо беспокоиться, я просто пойду подышать на улицу. Я отпустил руку Дианы и вышел из зала. Позади Всемил кричал что-то про новые горизонты.

 

***

С тех пор Диана больше не заходила в бар и не отвечала по телефону.

Я не переставал думать о ней. Но в какой-то момент мне стало все равно.

Почти.

 

13.

Последняя встреча с ней произошла в сентябре. Случайная встреча на улице — наверное, Всемил объяснил бы это кармой или чем-нибудь в таком духе (а все остальные тайные знания вы можете узнать из брошюры, которая стоит всего две тысячи рублей).

Сентябрьский вечер. Невероятно легко дышать, мир таит в себе какое-то волшебство, и очень похоже на сон, только после сна ты просыпаешься.

Закат сделал мир золотым. Я шел мимо золотых стен, золотых оград, золотых стволов деревьев.

Я увидел Диану издалека, и прежде всего заметил эту одежду – белую рубашку, белую юбку, белые кроссовки на ногах.

— Привет, — сказал я тихо, когда мы поравнялись.

Она вскинула удивленно голову и пару мгновений разглядывала меня, как будто не могла понять, кто я такой. Потом ее лицо приобрело непривычное мне, сосредоточенное выражение.

— Знаешь, давай сразу решим один вопрос, — сказала она. — Мы больше не должны видеться.

— Что? Почему?

— Тамара сказала, что ты негативный человек. А негативные люди распространяют вокруг себя черную ауру. С негативными людьми требуется ограничить любые контакты.

— Что? Черная аура? Диана, ты же…

Я перевел дыхание.

— О чем ты говоришь? Это самый дикий бред, который я когда-либо слышал!

— А что не бред?

— В каком смысле?

— Разве все те книги, которые ты так любишь, разве это не бред? Это все точно такие же сказки, если хочешь их так называть.

Она замолчала на мгновение, а потом добавила:

— Вообще все бред. Остальное — вопрос веры.

— Это полная бессмыслица.

— Смысл — это тоже вопрос веры. Смысл – это сказка, и вообще все — это просто сказки. И все они не имеют никакого значения. Весь вопрос только в том, какие сказки мы рассказываем сами себе и в какие верим. Ты вот веришь в сказку о том, какой ты несчастный.

— Но есть ведь… Реальность. Есть реальная жизнь. И она наполнена страданием. Все мироздание страдает. Любое живое существо страдает. Любой человек. И я в том числе.

— Если ты в это веришь, так оно и есть.

— В том, что ты говоришь, нет никакого смысла.

— А что, смысл есть в том, чтобы страдать? Все просто — ты очень любишь это делать. А из-за чего ты так страдаешь? Ты что, родился инвалидом? Или сиротой? Или похоронил всю свою семью, или с тобой произошло что-то еще ужасное? Все дело в том, что ты просто очень любишь жалеть себя. Ты в этом находишь свой кайф. Спасибо хоть за то, что не ноешь, а жалеешь себя молча. Или ты все-таки пишешь какие-то там свои рассказы? Наверное, вот они как раз и наполнены отборным нытьем.

— Это безумие, — сказал я. Не уверен, что сказал это Диане. Слова повисли в воздухе.

А она ответила:

— Ну да. Безумие. Может быть. А почему нет? Рассудок, сумасшествие — одно и то же. Мысли — это ложь, точно такая же ложь, как и вообще все. Можно просто сделать выбор в пользу той из лжей, которая принесет в жизнь что-то вроде смысла, радости, ну, чего угодно в таком роде. Помнишь, как мы познакомились? Помнишь твоего любимого Кьеркегора? Он называл это «прыжок веры».

— Диана, послушай, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ну, значит, тебе и не надо. А мне, знаешь, надо идти.

Диана пошла дальше по улице, а я медленно, будто во сне, повернулся и посмотрел ей вслед.

Я смотрел недолго.

 

 

«СКОРАЯ»

 

0.

Приехала скорая.

Это за мной. Скорее всего.

Не совсем уверен.

Помню, та полная женщина в кроваво-красном пальто говорила по телефону. Голос доносился из мутной воды: «Скорая? Это скорая? Тут человеку плохо! Что? Адрес?».

Да, наверное, это приехали за мной. Ведь это именно я сейчас лежу на тротуаре — после того, как упал и перестал дышать.

 

0.

Мир рассыпался на куски. А потом рассыпался еще раз, и еще, и еще, и продолжает делать это каждое мгновение, и это мгновение все никак не заканчивается. Все по частям: слух, зрение, мысли. Будто запутался в одеяле.

Не знаю, сколько прошло времени. Я больше не знаю, что такое время. Время – это события, а здесь событий нет. Только вечность – оказывается, она выглядит именно так.

Я смотрю на асфальт, который перед моими глазами. Что мне делать еще? Куски гравия, искры в них — красные, желтые, зеленые. Как много удивительных и прекрасных вещей можно увидеть, нужно только уметь смотреть. Я придумал отличный слоган для смерти: «если мир кажется вам серым и скучным, попробуйте лежать на асфальте и умирать». Ха-ха. Я бы засмеялся, но не знаю, как это сделать.

прямо передо мной — сияющее перышко, упавшее с крыла птицы

 

0.

А началось все с холода. Сначала похолодели пальцы на руках. Потом ноги.

Но только тогда я понял, что у меня очень большие проблемы, когда похолодела грудь — будто в сердце вкололи шприц с жидким азотом. В таком холоде невозможно дышать.

а на улице апрельское солнце.

это холодный, очень холодный апрель.

Впрочем, если подумать, то началось все не с холода, а с жары. Помню, я шел по улице и внезапно почувствовал себя сигаретой, которую Бог выкуривает за одну затяжку. Стало так жарко, что я скинул с себя всю одежду… Стоп, я действительно это сделал? Да, действительно, я скинул с себя всю одежду. Прямо на улице. Да, я снял с себя все, что можно было снять. Снял бы и кожу, но это довольно трудно, да и вряд ли бы помогло. Забавно – я ухожу из мира голым. Таким же, каким пришел.

Наверное, мне действительно надо было завязывать. Ведь такой исход почти гарантирован.

Ну что ж, исход в любом случае гарантирован.

 

0.

Скорая.

Звук сирены похож на гул самолета.

Странно, скорая приехала, а я еще не умер. Наверное.

С приездом скорой ко мне вернулось ощущение времени, и оно побежало слишком быстро, слишком быстро. Как вода на дне ванной, которую засасывает сливное отверстие — так и время начало засасываться. Куда? Не знаю. Может быть, во вселенскую канализацию. Может быть, ад – это просто такая вселенская канализация, куда смывается всякое дерьмо. Меня-то уж точно туда смоет.

 

0.

Дверь скорой открывается, оттуда выбегает девушка. Бог мой, я и не знал, что на скорых работают такие красивые… Как они там называются? Фельдшеры? Я начинаю забывать слова. Это плохо. Ведь слова, которые я сам себе говорю — это все, у меня есть. Это все, что Я есть.

Вот эта девушка в ярком, ярком синем комбинезоне. Или не комбинезоне? Как эта штука называется? Комбинезон? Форма? Халат? Нет, халат – что-то белое, я точно помню. Вот именно в белом халате из скорой выходит здоровенный мужчина. Я слышу голос: «Ну, понятно, еще один передоз».

Вот она, она склоняется надо мной, достает из… Чемоданчика?.. Аптечки?.. Так эта штука называется? Шприцы, иглы сверкают, отбрасывают солнечные зайчики

она что-то говорит, но ее голос звучит в небе, допустим, или в складке синего комбинезона, нет разницы, она что-то говорит, но ее голос есть просто часть сияния апрельского солнца, да я и сам есть просто его часть. Она так красива, что даже стало немного жалко умирать. Почему мы не повстречались раньше?

Я вижу ее большие карие глаза, умные, глубокие, в которых блестит апрельское солнце, я вижу прядь ее волос, которая падает по щеке и доходит до шеи, до такой нежной и длинной шеи, а волосы сияют, так падает свет, кажется, что это нимб, волосы горят, и ее глаза. как бы я хотел видеть тебя, видеть тебя каждый день, просыпаться рядом каждое утро, растить наших детей, просыпаться рядом каждое утро, воскресное солнечное утро, волосы рассыпаны по белой подушке, перо упало с крыла птицы

5 комментариев

  1. Текст «Скорая» мне понравился, «Диана» очень трудно читать до появления персонажа ВСЕМИЛ. Автору следует знать, что его читателя не оставляет мысль: а как бы оно все пошло, сложись сексуальная связь героев удачнее? В общем тут надо прийти и обо всем доложить автору! Надеюсь, он не школьник. Я оптимистично взволнован!

  2. мне понравилось. всё по делу, тема актуальная, написано цельно, сильно.
    унылость, Володя, это, как мне кажется, только внешняя оболочка. собственно, сам факт того, что герои вместе с автором задают некоторые вопросы, — уже есть знак мощного оптимизма.

Оставить комментарий