Босиком по ледяной воде

1.

Я вышел из вагона метро и остановился. Напротив, на скамейке сидела девушка с фаянсовой (не знаю почему я так решил) тарелкой в руках. На тарелке лежали котлета и макароны, макароны девушка накручивала на обычную вилку. Я испытал какую-то ноющую тоску и одновременно тревогу. Глаза девушки были похожи на чёрные стеклянные бусины, такие же недвижимые. Ещё у неё был грустный рот и неопрятные блёклые тёмные кудри по плечам. Кудри торчали над седым мехом капюшона. Шею стягивал клетчатый шарф, завязанный на модный манер.
Я подождал пока стихнет грохот поезда и тронул её плечо:

— У вас все в порядке?
— А?- она встрепенулась.

Набежало новое лязганье, я наклонился что-то сказать, но вместо этого указал в сторону выхода. Нос защекотало от горячего запаха лаванды. Девушка поставила тарелку на скамью и поднялась.

— А тарелка?
— Я сыта, — ответила она равнодушно.

Я протянул руку. На эскалаторе я понял, что вообще-то не знаю, что сказать. К удаче, спутница заговорила сама:
— Надо на воздух, на улицу. Как вас зовут?
— Меня? Николай, Коля.
— Можно звать вас Ник?
— Да, пожалуйста. А вас как мне звать?
— Снеголь.
— Простите?
— Зовите меня Снеголь, Снеголя мне не нравится.
— А может Снег? Снег и Ник?
— Ну ладно.

Мы прошли на улицу, где Снег закрыла глаза и втянула ноздрями воздух. Было промозгло. Мне подумалось о том, что скоро весна, сегодня суббота, а напротив Кофе Хаус.
— Снег, пойдем выпьем кофе что ли?

Теперь многолюдно в любом кафе и крошечные столики стоят плотно. Под серой паркой Снег оказался серый растянутый свитер. Я даже ненароком подумал, что моя ревнивая Вика даже не обратила бы внимания на эту нелепую спутницу. Меж тем Снег уже заказала какао.

— Мне 25, не замужем, детей нет, я-веб дизайнер.

Я отложил меню.

— Но мы же не на собеседовании?
— А, какая разница? Всё равно придется всё это сказать когда-то.
— Окей. Мне 28, не женат, детей нет, я — юрист.
— Неееет!- она откинулась в кресле,- ты не можешь быть юристом!
— Почему?
— И правда,- она как-то поникла.
Тарелка не давала мне покоя.
— Можно спрошу?
— Про тарелку?
Я кивнул.

— Мне было тоскливо. Знаешь, такое внезапное ощущение одиночества?

Я снова кивнул.

— И я начала писать и звонить всяким знакомым, предлагая встречу. И никто не мог! Все были заняты праздниками, болезнями, депрессиями, хозяйством. И так захотелось выйти. Но я еще не закончила обед, поэтому взяла тарелку с собой. В конце концов если миру на меня наплевать, то почему я должна ещё и голодной остаться? Но в метро стало еще хуже. Сотни людей и никому нет дела. Никому!

Снег пожала плечами и вытянула руку в направлении меня:
— Дай трубку. Я запишу свой номер. Я буду тем человеком, который придёт в любое время, когда ты будешь нуждаться в этом. А теперь мне пора.
Я видел в окно её ссутуленную фигуру, растрёпанные волосы. Она шла быстрым шагом и вдруг обернулась на переходе, улыбнулась. Пошёл снег, пошла Снег. Снег пахнет лавандой и ест макароны. Странная встреча, непонятная, в чём-то нелепая. Но правила просты: она придёт, когда будет нужно мне. Посмотрим, посмотрим. А пока я поеду на Савёлу за блоком питания, а потом в Ашан за продуктами — Вика просила Просеко и манго. А потом надо покопать в интернете вакансий и что-то ещё важное было. А снег не переставал.

Я думал о ней иногда. Нечасто, в пустое время и, особенно, когда ссорился с Викой. Но не звонил. Что если позвоню? Или напишу? Что-то надо сказать, спросить, предложить. Допустим, она скажет: да. И тут я сделаю что? А на что — да? Мысли эти мне не нужны. Несколько раз всплыли тарелка, котлета и снег. Должно было что-то случиться, но ничего не случалось. Все застыло и притихло. Даже мой жирный мейн-кун Аристарх  перестал раскидывать тапки и переворачивать горшки с цветами. Я просыпался не то чтобы легко, но нормально, ел овсяную кашу на воде, отправлялся на своем Хендае осуществлять юридическую практику, дважды в день звонил Вике и что-то ещё делал.

 

2.

Лето полыхало и пылило. Я потел, пил пиво. На бульваре ближе к семи я сидел такой офисный, прилизанный, глазел на парочки, мамочек с колясками, розовых старичков. Я откусывал пломбир губами, тот норовил таять и течь мимо. Какая-то белобрысая девчонка прыгала вокруг мамаши с подругой. Мамаша была молоденькая, вся в болтовне, девчонка мешалась, потом споткнулась. У меня мороженное капнуло на брюки, и пока я размахивал руками в жестоком выборе: бросить мороженное, достать платок, тереть-не тереть, мороженное само отвалилось, и я потерял из виду девчонку и мамашу. Лучи пробивались сквозь листву, обжигали правую часть лица, слепили глаза, приходилось крутить головой, чтобы уклониться, но они снова догоняли. Скучно. На земле меж деревьев всколыхнулся тополиный пух, точно снег. Снег, точно! Я позвонил.
Ждать полчаса. Чтобы занять время, я позвонил ещё паре знакомых, поглядывая на тропинку. Она? Колышется бирюзовое платье, стройные ножки, быстрый шаг. Не она. И еще раз пять похоже, что она, но нет. На лужайке играли две карманные собачки: прыгали, поднимая задки, били друг друга лапами, взвизгивали. Зачем-то я вспомнил, что луговые собачки-вовсе не собачки, а злобные грызуны. Пронеслась тонкая зыбкая волна лаванды.
— Привет, Ник.

Снег возникла из-за спин двух пожилых женщин. Спутанные волосы, бесформенные джинсы, чёрная футболка с абстракцией.

— Привет-привет.
— Я задержалась. Никак не могла вспомнить выключила ли воду, пришлось вернуться от метро,- она села рядом.
— Бывает.
— Ага, на автомате делаешь что-то и не помнишь выключил ли плиту, утюг.
— А часто у тебя такое?
— Ну,- она махнула рукой,- разве это интересно? Есть хочется ужасно.
— Пойдём перекусим, тут отличное кафе недалеко.
— Пойдём в Мак? Мечтаю о сэндвиче.
— Да ну… Что это за еда?- рассмеялся я.
— Божественная, божественная еда! Пошли,- она вскочила и потянула меня за руку.

Я послушно поднялся, взял портфель и пошёл за странной девушкой к странной еде, думая про себя: почему она не прихорошилась даже?

— Ник, я могу выглядеть лучше, правда. Но времени было так мало!
— Да я что? Я молчу
— Но я вижу, что ты разочарован.
— Ничего я не разочарован.

В Макдональдсе она заказала макфреш, наггетсы, колу, макфлури. Я был озадачен, ведь все девушки клевали как неголодные воробьи, а тут такое. Себе я взял чай, на что Снег хихикнула.
Она ела удивительно, с настоящим аппетитом: причмокивала, собирала по краям рта соус, закатывала глаза.

— Божественно, невероятно, — сообщала она, роняя изо рта лист салата.
— Послушай, но это же просто неприлично, в то время, когда есть музыка, живопись, поэзия — вот так восхищаться бутербродом!
— Ха! К поэзии, например, у меня есть вопросы, а к этому бутерброду нет. Ты должен взять такой же. Ну же, Ник! Доверься мне.

Я изобразил гримасу сомнения и пошёл в очередь. Когда я вернулся, она была похожа на женщину после хорошего секса — румяная, с томными глазами, развалившись, насколько это позволил стул, она улыбалась, облизывала губы и тяжело дышала.
— Давай, Ник, ты должен это сделать.

Я не бывал в Маке много лет, поскольку считал это всё вредным и в чем-то стыдным, поэтому вкусов я не помнил, не скучал по ним и настроен был скептично. Снег внимательно наблюдала как я откусил один кусочек, второй, кажется, закатил глаза как она раньше и простонал:
— Негодяи, какие они негодяи!

К несчастью вспомнилось, что я обещал быть дома к восьми. В качестве извинений, я обещал Снег встречу тогда, когда захочет она и полностью по её правилам.

Вика дома подала фризе с кукумарией и морбье. Ела она чопорно, с отвращением в каждом движении. И я ел, как полагается, без слюней, охов и удовольствия.

 

3.

Ожидание моё затянулось. И если сначала оно будоражило, то через неделю стало раздражать. Правила игры нарушать не хотелось, к тому же я сам не понимал зачем мне всё это нужно.  Снег позвонила через две недели и велела явиться на Курский вокзал к полудню субботы. Надо ли говорить, что я крутился ужом на сковородке, обеспечивая алиби? А что я мог сказать? Что странная девчонка, которая ела макароны в метро, кормила меня в Макдональдсе, а потом… да, собственно, что потом?

Снег была в коротковатых штанах, майке, бейсболке и с рюкзачком. Конечно же, в своём репертуаре. Когда она приблизилась для прикосновения щеками, в меня впился запах яблока. Вот зря! Яблоко — это совсем не то.

— Ты опоздал.

— Не опоздал, а задержался.

— Всё относительно.

— Относительно чего?

— Относительно тебя, меня, здания вокзала и наших мыслей.

— Неохота думать над сложными вещами. Куда мы едем?

— Не думай. Просто едем.

Я оказался неумехой — не знал, как купить билет, куда приложить. Всё это выглядело, наверное, комично и тем более странно, что мелкая девчонка руководила мной на правах старшей.

— Ник, я не выспалась, поэтому вздремну. Не хочу растратить всё интересное до того, как перестанет стучать и шуметь. Наша станция — Трудовая, разбуди меня через сорок минут- она ловко пристроилась, облокотившись на рюкзак и закрыла глаза. Удивительно было то, что она уснула! Не изображала из себя красиво задремавшую девушку, а сопела, подёргивала ногой, морщила нос. Самое смешное — она захрапела! Я был совершенно потрясён тем, что девчонка храпит, открыв рот. Никогда раньше такого видеть мне доводилось. Вдруг она встрепенулась, потёрла глаза, как ребёнок, зевнула, мяукнула и затихла. Пришлось смотреть в окно на эти наши однообразные пейзажи: поля, поля, кусты, линии электропередач, лесополоса,  кусты, поля, поля…

Снег сладко потянулась, кинула взгляд на пластиковые наручные часы, присвистнула:

— Огого! Мы не проскочили?

— Нет, как раз следующая. А что за место?

— Тихое место, мне Пашка посоветовал.

— Какой Пашка?

— Парень мой.

— А он не ревнивый?

— А разве есть повод? — она подмигнула, встала, покачиваясь, взгромоздила рюкзак на одно плечо и указала в сторону выхода- Просю!

В тамбуре Снег вытерла антибактериальными салфетками руки, лицо, ручку дверцы и мне протянула две салфетки. Я тоже освежился, жарко же.

— Там должна быть речушка, — жмурясь, она высунула голову из вагона,- А вон, смотри-смотри!

И, дурашливо выкидывая ноги, побежала вперёд по платформе, с лестницы, по тропинке мимо старух с соленьями. Я еле поспевал за ней, пока, наконец, впереди кустарник расступился, и открылось большое пространство, сотканное из полей с лесопосадками, очень далекой ленточки домиков, более близкой и потому казавшейся более широкой, лентой речки. День был какой-то румяный, воздух непривычно душистый, сладкий. Снег скинула сандалии и зашагала босая. Мы немного помыкались по берегу в поисках подходящего места, и пришли к согласию возле небольшого спуска к мелкой речке, над которым получилась лужайка, скрытая от внешнего мира редкими кустами, увы, уже отцветшего, шиповника. Было непривычно тихо и в тоже время шумно от всяких жужжаний, стрекота, писка птиц, долетающего визга электричек.

Снег закопошилась в рюкзаке и протянула мне самокрутку.

— Что это?

— Канабис, что же ещё? Блин. Что это ползёт?!- она вскочила, начала отряхиваться.

Сопротивляться было не охота, самокрутка уже дымилась в моих пальцах. Себе она достала ещё, пристроившись рядом. Траву я курил в студенчестве, помню, что было весело. Но в этот раз стало печально и медленно. Медленно кружили мушки, медленно ходили по воде водомерки, медленно Снег выпускала дым и шевелила запылёнными пальцами ног. Мы развалились на покрывале и пялились в небо, ведя трудновоспроизводимый неспешный спор о его цвете. Ещё одной забавой стало представлять его твёрдым куполом, к которому прибит желток солнца, а землю и нас самих чувствовать прозрачными невесомыми сущностями. Всё это не было эффектом от курения, нет! И сколько бы потом я не пытался достичь такого состояния с помощью веществ этого не удавалось. Иногда налетал горячий ветер, взрывая волну крика листьев. Мы бегали босиком в ледяной прозрачной речке по щиколотку, грели онемевшие ноги в лучах солнца, ели бутерброды с колбасой, и даже вздремнули на полчаса. А потом просто встали, встряхнули покрывало и пошли на электричку.

 

4.

Перед следующей встречей я сам выдерживал паузу. Каким-то непонятным образом, даже не сговариваясь, в промежутках мы не общались вовсе. Но было жаль упускать эту нежную погоду, и я сдался, позвонил. Голос в трубке мне показался недовольным. Снег сказала, что она и рада бы, но заболела и опасается выходить из дома. Я промямлил что-то вроде «надо себя беречь», а она ехидно заметила, что совет как нельзя кстати. В растерянности я прервал звонок. Стало неуютно и тревожно. Меня будто отхлестали по щекам. Ощущалось, что кровь прилила к лицу, раздувались крылья носа. Всё это мне не нравилось, я снова набрал, раздражённо потребовал адрес и уже минут через тридцать звонил в обтянутую дерматином дверь, обозревая невидалой загаженности площадку. Снег открыла сама. На ней был спортивный серый костюм, пушистые грязные тапки, и никаких признаков болезни. Я вытянул вперед сетку апельсинов, ухмыльнувшись, а она их приняла, ухмыльнувшись.

— Что тебе нужно?

— По какому праву ты так со мной разговариваешь?

— По праву живого человека. Как хочу, так и разговариваю.

Из глубины квартиры послышалось шуршание и низкий мужской голос в пьяной амплитуде замычал:

— Маня, кто там?

— Никто!

Я развернулся, но она схватила меня за руку и шёпотом закричала:

— Подожди, подожди, это отец, он пьяный, я просто не хочу, чтобы он помешал,- она потащила меня вглубь квартиры.

— Я-никто? Я-никто?!

— Да нет же, нет, ну извини.

— А Маня? Почему Маня?

— Он меня так зовёт иногда, не обращай внимания.

Любопытство завладело мной, потому что её комната… как-бы правильнее сказать, наверное, должна отражать её суть? А она была больше похожа на скопление случайных предметов. Мебель разносортная старая, всюду стояли и лежали мелочи: игрушки, статуэтки, стаканчик с чаем, стаканчик с засохшими чайными пакетиками, книжка, журнал, фенечки. Было видно, что золотистые шторы давно не стирали. Часть колец, на которые они держались то ли сломалась, то ли оторвалась, висели они неопрятно. Над письменным столом была наклеена тьма цветных бумажек, исписанных мелким почерком.

— Почему ты обманула меня насчет болезни?

— Я не знаю.

— Ты не хотела встречаться?

— Может быть.

— Ты что под наркотой что ли?

Безразличное лицо её исказилось неприятной гримасой, и она зашипела:

— Я не наркоманка! Я плохо себя чувствую! И не рабыня тебе!

— Ах, не рабыня? А кто ты такая вообще? Думаешь ты вся такая оригинальная? Думаешь, не накрасила ногти и стала удивительной? Закурила косячок и стала чем-то отличаться от других? Нет, ты обычная! Ты обычная неухоженная баба, которая изображает из себя необычную со своими этими тарелочками и речками! Да я вообще не удивлюсь если тебя даже зовут не так! А? А?! Как тебя зовут?- я схватил её за плечи и сильно тряхнул.

— Маша Кузина.

— Что?! Маша Кузина?- в моём голосе сосредоточилось всё презрение, на которое я был способен. Но Снег просто села на кровать, глядя перед собой и начала покачиваться взад-вперёд.

Я вошёл в раж.

— Мы представляем вам Снеголя, Снеголь, Снег — божественную нимфу, тонкую натуру. А, нет, простите, Машу Кузину! Врушку из врушек!

Снег закрыла уши ладонями, продолжая раскачиваться, и завыла. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался лысый полноватый её отец в майке и трениках. Подскочив к Снег, он прижал её голову к своему боку, обнял и начал приговаривать: Ничего, ничего, ничего. Когда он повернулся в мою сторону, взгляд его был скорее усталый и полный отчаянья, чем злой. Кивком он указал мне на дверь.

Многое мной двигало, но в  основном — гнев. К тому же ничего неясно. Но ведь меня выставили? И вообще вот это всё — Маша Кузина, истерика, изображение из себя психически нездоровой, почему мне терпеть? Какая моя такая обязанность? По приходу домой я сразу нашел её в соцсетях, ведь теперь мне было известно настоящее имя. Но интересного там не было: пара подруг на фото, похоже, что ещё школьных, пара цитат, список друзей из 1200 человек и больше ничего.

 

5.

Несколько дней в моей голове крутились события того вечера, но никакой разгадки так и не нашлось. Мой звонок остался без ответа, второй тоже. Вот это было ново! Я выждал ещё день и поехал, чтобы разобраться на месте. Дверь открыл её отец, безмолвно указав мне в сторону кухни. Тревога нарастала. Кухня была неопрятная, маленькая, вся в жиру и пыли. Женских рук это помещение не знало.

— Павел Сергеевич, — отец Снег протянул мне руку.

— Николай.

Он достал початую бутылку Столичной и поставил звучно на стол.

— Выпьем?

— Не могу, за рулём.

— Ладно, — Павел Сергеевич был трезв, но не весел. А мне становилось всё неприятнее с каждой секундой, замедленной в этом кубике кухни.

— Павел Сергеевич, где Маша?

— Какая Маша?- он смотрел удивленно.

— Маша — дочь.

— А, Манька. Не Маша она. Манькой я её зову. Тут такое дело, парень,- Павел Сергеевич посмотрел вопросительно и строго,- Вы ведь не того?

— Не чего? А, не, не того.

— Хорошо. Оставь ты её, а то она привыкнет, как потом отвадишь? В больнице она. Да не пучь глаза! Всё не очень-то интересно. Даже не знаю, как сказать-то.

— Уж скажите как-нибудь, терпеть нет сил.

— Манька, то есть ведь она Снеголя. Снеголя её назвала мамаша, не знаю, откуда такое выцепила имя. То есть она Снеголя Павловна Кузина. Такое странное дело,- он налил себе и сразу опрокинул рюмку,- Так вот мать её в пять Манькиных лет слиняла с любовником, какой-то нефтяник что ли. Так и сказала, что, мол, нету мочи губить молодость на тебя и соплюху. Именно, соплюху. Как она ушла, так и зову дочку Манька. А уж она себя никак в паспорте не переименуется, да и имя это дурацкое Снеголя ей кажется забавным, она называется по-разному. Но это неважно. Болеет она. Психически. Сейчас врачи ставят подозрение на шизофрению. Приступы всякие, голоса, ты видел. Сейчас она в больнице. Потом, наверное, в деревню уедем, под Рязань. Там проще будет, а здоровье есть еще. Уедем,- он махнул новую рюмку.

Что-то зашевелилось в голове неприятно. Всё это было чудовищно, непонятно, а главное — страшно.

— Но как же друг её Пашка?

— Нет никакого Пашки, сынок. И не было. Я сам сначала верил в него, но потом выяснилось, что она его придумала, чтобы было ей веселее. Оставь ты её. Сам подумай, что тебе ковыряться с чужим человеком? Даже если приятствуешь, ну и что. Что потом-то? Да и ей не будет легче, если болезнь войдёт в полную силу. Она и мне велела бросить её, но я отец, куда ж я брошу свою дочь единственную? Ты не смотри, что пью. Кто не запьёт? Но я уже обдумал, отставлю водку, точно!- Павел Сергеевич бахнул по столу кулаком.

Весь мой организм пришёл в какой-то внутренний разлад: меня тошнило и пучило, голова болела, щекотало в позвоночнике, шея плохо поворачивалась. Когда я вышел из подъезда, меня просто вырвало. Всю дорогу в висках скакали отдельные фразы, образы и желание не переживать этот день и эти мысли, как-то что-то подкрутить в мироздании, чтобы этого никогда со мной не было. Но что же делать дальше? Решение пришло само. Снег я не оставлю, пусть даже помощь моя будет несущественна. А вот Вике придётся объяснить. Конечно, вероятно, она не захочет с этим мириться. Что это принесёт нам? Что-то да принесёт.  И я рассказал ей всё. Она слушала тихо, приподнимая бровь на каждом «она позвонила», «я позвонил».
— Что ты решил?
У меня не было последовательного плана.
— Конечно ты должен с ней увидеться. Поедем вместе. Не будем её пугать, я подожду в машине.

6.

Обстановка в Первой Градской была безрадостная: бежевые неровные стены, драный линолеум с симметричным рисунком, кое-где железные двери, даже решётки. Пройти в отделение было нельзя, но даже тут у охраны, мне встретились старик с потерянным взглядом и средних лет женщина в пёстром халате с пугающей улыбкой. Что будет со Снег? Она пришла через несколько минут, двигалась медленно, улыбнулась едва заметно и особенно печально прислонилась ко мне, уткнувшись носом в моё плечо. Лаванда. Хорошо.

— Пойдём на улицу, можно пройтись вокруг корпуса, — сказала она,- о, пакетик, слышу запах Макдачки. Мне?
— Да, полный набор.
— Пошли сядем.
Мне пришлось замедлить шаг, было видно, что она устала почти сразу и мы сели на скамейку. Она смотрела в сторону и неожиданно заговорила:
— Было страшно. Так стыдно. А потом эти голоса. Не знаю, что будет дальше. Врачи говорят, что пока ничего непонятно. В лучшем случае останутся некоторые проблемы, но будет почти незаметно. В худшем, — она повернулась и взяла меня за руки, её ладони были холодными,-

-Ник! Нам нужно поменять правила, ведь я не смогу приходить всегда, когда ты захочешь. Может вообще не смогу, понимаешь?
— Да, но я могу к тебе приходить. Давай я буду твоим человеком, который приходит всегда?
Она вздохнула, заглянула в пакет, вдохнула горячий солёный запах и закрыла пакет.
— Сейчас тебе будет трудно это понять, но ты постарайся. Я не хочу, чтобы ты приходил. Я буду не в лучшей форме. Никто не знает, как это будет завтра, через месяц. Я хочу, чтобы наши общие воспоминания были хорошими. Хочу, чтобы ты меня запомнил даже не такой как сейчас, а как на речке. Наверное, я буду не здесь. Но мне рассказывали, что всё не так уж плохо: можно помогать персоналу убираться или в столовой, можно читать. Спокойных размещают отдельно. А может всё временно, уедем с отцом в деревню. Пашка будет приезжать.
— Но…
— Нет. Оставь мне хотя бы это! Оставь мне меня в твоих воспоминаниях обычной, нормальной! Пожалуйста, Ник! Если мы будем видеться, то хуже будет нам обоим!
Сбитый с толку, я тупо смотрел ей в лицо и не понимал, что делать.
— Но всё-таки давай я приду, если ты захочешь?
— Но тогда ты будешь ждать, что я позвоню, беспокоиться. Это будет нечестно. Я хочу, чтобы ты был свободен. Проводи меня к охране, сейчас я очень устала. И обещай мне, что ты не придёшь. Это всё, что ты можешь сделать для меня.
— Я обещаю.

От корпуса до выхода было довольно далеко. Передо мной были увядающие к осени клумбы, листва деревьев уже была тронута жёлтым. Всюду прогуливались больные с родственниками. Сновали между корпусами медработники в белых халатах и зелёных больничных костюмах. Под ноги мне спланировал пожухший лист и, шаркая, покатился прочь, подгоняемый ветром. А я всё думал, как мне обойти свое обещание.

 

 

Эпилог

— Ни в какую больницу я тогда не поехал и Вике ничего не рассказал. И не смотрите на меня так!

— Николай, голубчик Вы мой, за пять лет я слышал эту историю десятки раз. Никакой Снеголь или Маши Кузиной никогда не существовало. Мы проверяли. Чем раньше вы это поймёте, тем быстрее мы двинемся в терапии дальше.