БОЛЬНИЧНЫЕ ХРОНИКИ

1. Скорая помощь

— Шевелись же, давай!

Маленькая девочка неуверенно шагнула из тепла подъезда, наступила на шарф, хотела испугаться, но не успела – снова согнулась от боли.

— Ой!

Мама оторвалась от разговора с фельдшером, кинулась к дочери, подхватила ее на руки и побежала обратно к машине скорой помощи.

— Ну, все, едем сейчас уже, едем.

И машина загрохотала по асфальту. Странно это: едут, как в коробке, окна непрозрачные…

— Ой. Болит, болит…

Мама суетливо поглядывала вокруг, поправляя дочери то шапку, то шарф… то зачем-то кидая взгляды назад. Девочка сидела тихо, иногда постанывала, потом внезапно засыпала, вздрагивала, просыпалась и пугливо оглядывалась по сторонам…За окном что-то мелькало, и машину периодически озаряли яркие вспышки света.

— Скоро, скоро мы? Болит, болит…муама… мома…

Мама тревожно прижала ребенка к себе и нахмурилась. У девочки болело уже все меньше, но как об этом сказать? Сказать, что прошло, показалось?

— Больно сейчас?

— Да — мрачно отзывается и думает: «влетит».

 

— Пройдите в приемную, ну, что у нас тут? Градусник прими.

И чуть погодя:

— Нет-нет, мамаша, ничего такого, забирайте уж, езжайте домой. Что ли такси возьмите, а то метро не ходит еще. Переполнено у нас, основания недостаточные… в поликлинику подите завтра. Ну, с богом, значит.

Мама как-то вся осунулась, стала совсем серой, беспомощной. Так они и стояли рассеяно пару минут: молодая бледная уставшая женщина в синем клетчатом несуразном пальто и крепкая на вид, сонная девочка в красном. Но налетел порыв ветра, мама будто проснулась, поежилась и взяла дочку за руку:

— Пойдем, Анюта, поищем такси. Надо поспать тебе.Анюта нащупала дырку в кармане и несколько скорлупок от грецких орехов. Вот бы поесть сейчас…

— Пойдем, тебе тоже поспать надо, мама, и поесть.

Как хорошо бы оказаться дома сразу, подумала девочка. Сначала поесть… Потом сидеть на узенькой кушетке, рядом со стенкой «рыжик», с коллекцией камней из ручья, разложенной в синие формы от новогодних подарков. Ночью не спать, как обычно, потихоньку включить свет. Главное — играть тихо. А станет душно — открыть окно и поглотать воздуха. Утром можно пойти на работу к маме, стучать на печатной машинке и бродить по кабинетам, собирая с улыбчивых теть конфеты и яблоки. А можно к папе — он даст 15 копеек и отправит в кино. А если вдруг даст 30, тогда даже получится сыграть в автомате в морской бой. А потом папа поедет в командировку, привезет из нее соленые косточки абрикосов, мандарины, декоративную доску на стенку. Наверняка вернется утром, и подарки будет разбирать на кухне, и, может быть, покажет фокус. Анюта улыбнулась, вспомнив прошлый сеанс фокусов. Папа велел зажмурить глаза, но она тихонечко подглядывала. Он осторожно открыл дверцу шкафа и шепнул маме: мать, яблоки-то где? Та развела руками, и папа сказал, что сегодня чудеса не получаются, потому что болит голова. Открытия никакого не произошло, Анюта давно знала, что конфеты и яблоки появляются из шкафа и лисичка никакой горбушки ей в лесу не оставляет. Но чудо было в том, что папа делал все это для нее. А она, чтобы ему было приятно, всегда искренне радовалась и хлопала в ладошки.

Но ведь и ремнем пороли, и в угол ставили, читали долгие нотации, запрещали смотреть кино про Будулая. А обид на это почти не было. Главное, чтобы папа не открывал на ночь книгу про волшебные гусли. Это страшная тягучая легенда, опутывающая настоящим ужасом. И еще чтобы мама не ставила банки! Мама с факелом в руке — что может быть страшнее? Только гусли. А если без этого, то да, пожалуй, можно и домой.

 

2. Карандаши

Потом стало еще холоднее. Уже с утра все было как стеклянное. Дышать стало как будто тяжелее, глаза тревожил серый блеск дня. В доме царило нетерпение. Мама грустно смотрела на дочку, отец все в руках бумажку крутил, сумка большая была собрана, а девочка ерзала на стуле.

— Колготки взяли? Зубная паста есть? Полотенце? Халат?…

Наверное, надо было сильно опечалиться, ведь надолго из дома. Анюта поводила глазами и боялась, что родители разгадают ее затею. А что если передумают? Карандаши в 24 цвета, острые-острые, как и папин нож. Папа обычно берет его и точит им карандаши в туалете на газету. Там же курит. Когда однажды он начал точить в комнате, девочка никак не могла понять, что же он такое делает. Вообще ей всегда казалось, что это любимое папино занятие — точить карандаши. Потом карандаши лежат рядком по цветам и ждут своего часа. Стружка, конечно, никуда не годна, а пепел грифеля можно смешивать пальцами в интересные узоры… пока все не станет серым. Там еще попадаются крупинки, от которых получаются следы полосой. Карандашики.

Приемная узка. На банкетке ободран лиловый дерматин. Если поддеть его пальцем, нащупаешь поролон, и его можно проковырнуть прямо до дерева. И всё, ничего интересного. Напротив висят листки про «можно/нельзя с собой»… нельзя а-п-е-ль-си-ны, жа-ре-ное… жареное? Жареное не едят, никто его не ест, это только дикари какие-то если. Кому придет в голову дать жареное ребенку?

— Подожди здесь спокойно, Золотце.

Анюта кивнула, так, что даже голова закружилась… Время остановилось. Она косилась на сумку, пыталась тянуть ее на себя, но ничего не выходило. Тогда она просто подвинулась ближе к ней и положила на нее ноги. В голове запелось: «Капитошка — это я, и все вокруг — мои друзья…». Нижняя губа сама собой прикусилась, и надо было наклоняться из стороны в сторону, чтобы поспеть за песней в голове.

Старушка напротив сощурила выцветшие глазки:

— Какие волосы у тебя красивые, деточка.

Анюта перестала раскачиваться и пробубнила: угу. Волосы свои она ненавидела. Зачем-то после каждого мытья их чесали гребнем дольше, чем идут «Спокойной ночи, малыши». Это было неприятно и больно. Зато они, конечно, блестели. Из-за двери показалась голова отца. В кабинете была еще и строгая женщина в очках, колпаке. Не посмотрев даже, она протянула градусник:

— Смерь.

В голове опять запелось «Капитошка- это я…».

— Ну, нет, папаша. Мы не можем взять ее с температурой. Не положено.

Девочка насторожилась, замерла: Вот, значит, как? Карандаши заберут! Альбомы заберут! Домой, значит? Отец повернулся спокойно:

— Золотце, подожди в коридоре.

— Папа, папа… а ты не отвезешь меня домой сейчас?

— Подожди, пожалуйста.

Дверь приоткрылась, и отец подал зазывающий знак.

Наскоро переодели в оранжевый халатик, носки, новые тапочки.

— А можно я сейчас альбом достану уже?

Отец опустился на колени, обнял Анюту, потрепал по носу, заправил прядку волос за ушко:

— Скоро ты поправишься, и мы тебя заберем.

Бодрая нянечка уже подхватила сумку, решительно схватила девочку за руку и скомандовала: пошли! Витиеватыми коридорами они дошли до лифта со странными решетками и непривычными кнопками, поехали с грохотом на этаж П. На П. было темно.

— Почему здесь темно?

— Ламп мало.

— Сколько еще идти?

— Почти пришли.

— Сколько у вас всяких больных детей?

— Много.

— А внуки у вас есть? А собак вы любите? А сколько вам лет?

Нянечка остановилась и строго взглянула, не выпуская девочкиной руки:

— Послушай, девочка, ты заболевшая и должна быть вялая и смирная! Сейчас дойдем до палаты, и чтоб была смирная и больше никаких вопросов, понятно?

Девочка хотела промолчать и надула губы.

— Понятно?

— Да, и вялая чтобы.

Потерплю (подумала). Все равно карандаши можно завтра уже открыть. Карандашики мои!

 

3. Будни

И дальше по кругу: Нечипоренко, стол № 7, стол № 5, стакан мела, капельница, кардиограмма, три крышки таблеток на утро-день-вечер… посещения 2 раза в неделю, колготки на батарее, вместо пояска от халата — бинт. Кончились альбомы, дайте тетрадку. Прочитала книжки? Прочитала. Спать, спать, спать. Упали таблетки, выскочила игла, опрокинулась банка. Муха в паутинке на растрескавшейся краске рамы. Курица вареная. А бывает другая?

 

Треск, гудение, яркий свет справа. Весь коридор пришел в движение.

— Градусники, обход, собираем анализы. Вот твое яйцо, соль нельзя, кушай масло…

Вдруг объявили банный день. Велели взять чистое белье, мыло, шампунь, полотенце.

Девочек выстроили возле душевой в очередь и почему-то запускали по 3. Внутри часть их толпилась прямо за дверью, и ничего не было видно, но очередь внутри тоже двигалась, вода лилась, и было шумно. Когда очередь подошла, девочка увидела, что по 2-3 больных ставят в ванную и поливают из душа, некоторым помогают мыть голову, тут же на стульях полотенца, одежда, на полу вода. Кто-то мыло роняет, кто-то спотыкается, одна вообще шлепнулась в чистом… заревела. Некоторые плачут, кое-кто и полотенцем прикрывается зачем-то. Вдобавок ко всему было еще и холодно, открыли форточку от духоты.

— Ну, давай, снимай все, лезь.

— А что тут такое дно грязное?

— Лезь, не разговаривай.

— А марганцовка где?

— Водой помоешься, еще чего.

— Волосы надо потом расчесывать долго, а то они спутаются.

Нянечка всмотрелась внимательно в маленькое насупленное лицо.

— Дома нарассчесываетесь, тут вон вас сколько, не задерживай.

Наскоро сполоснули, замотали голову вафельным полотенцем с синей печатью, и отправили в палату.

Странно было впервые спать с мокрой головой и без платочка, и оказалось не так уж это и приятно, холодно и мокро. Но все равно волнительно. Анюта сразу решила, что уж взрослой ее никто не заставит спать в платке.

 

4. Тёмная

— Зайди к нам, кое-что покажем.

Из палаты высунулась белобрысая рослая девица. Маленький шажок в полумрак, возня, темнота, сопение, пинки… Сверху накинули одеяло, несколько детей завернули девочку в кулек и принялись колотить. Снаружи это выглядело как клубок сопящих растрепанных котят. Внутри было тепло и почти уютно. Анюта поняла, что надо выждать, а пока прикрыть голову двойным слоем, переместив часть одеяла. Какие же дуры. Скоро исступление детей начало спадать, удары стали все реже и ленивее, а сопели все больше, пока кто-то снаружи не заговорил глухим голосом:

— А она не шевелится чего-то… Живая там вообще?

И тут же окликнули:

— Эй, ты, чего там? Пощады проси.

Засмеялись. Анюта затаила дыхание и приготовилась. Зашептались.

— Посмотрите там что ли …

В одеяле образовался просвет, и послышался голос:

— Ну, ты там чего? Проси, как следует, и, может, отпустим.

Рывком выкинув руку в окно одеяла, Анюта ловко схватила любопытную за волосы.

— Ааа, чего, дур-ра совсем? Отпусти, дур-ра! Чего стоите, бейте!

Но подружки замешкались и ослабили хватку. Анюта продолжала держать Любопытную за космы и накручивать их, одеяло упало, все отпрянули.

— Ну, ты, ладно, отпусти, чего…

Любопытная скулила.

— Отпусти, не я придумала, да не била же я почти, это вон она все, ну пусти… ну расскажу.

Драчунья посмелее хотела было схватить бывшую пленницу, но замерла, как только та внезапно обернулась, не выпуская Любопытную… Вся банда, молча, отступила к стене. Анюта медленно пятилась, волоча Любопытную за волосы. Перед самой дверью она остановилась. Голос, правда, получился осипший, но велела открыть. Самая маленькая, по кивку старшей, открыла. Переступив одной ногой порог и чувствуя безопасность коридора, девочка выпустила Любопытную, брезгливо и легко пнув ногой в коленку. Та, хныча, подалась к остальным. Горе-бандитки стояли в растерянности, а Анюта сказала:

— Мне было не больно. Дуры.

Тряхнув головой, она неловким движением пригладила волосы, шмыгнула носом и вышла. По коридору она шла медленно. Было немножко страшно , все-таки больно и главное непонятно: за что?! Закрыв дверь в свою палату, осторожно залезла на кровать, потерла горящие запястья и тихо и горько заплакала, свернувшись калачиком и прислушиваясь к звукам. Не скрипела даже кровать, только наполовину перегоревшие лампы чуть гудели в коридоре. В боксе плакать можно, в боксе никого нет.

 

5. Пингвин

— Вот и все, сегодня переводимся в общую палату. Эти слова были долгожданными, даже почти запоздавшими. В боксе все-таки скучно, в одиночестве-то. А там! Наверняка там сидят несколько симпатичных румяных девочек с альбомами. Тут уж, конечно, им можно показать свои рисунки, особенно двух нарисованных подружек. У одной рыжие волосы и зеленые глаза, другая с синими глазами и черными волосами.

По привычным коридорам, через подвал, узи, кардиограмму, потом в лифт, и еще коридор, теперь уже непривычный. Палаты почему-то со стеклянными стенами, видно, как лениво копошатся дети. Моя? Вот 3 девочки хорошие вроде… но мимо. Моя? Вот одна сидит в очках с книжкой. Наверное, скучная, а может хотя бы любит шашки?…

— Нет же! Вот твоя! — рассмеялась нянечка и увлекла за собой.

 

— Знакомься, это Гриша.

Перед девочкой сидел чернявый маленький мальчишка в желтой помятой байковой рубашке, серых трикотажных шортах поверх вытянутых на коленях зеленых колгот. Зеленая же, но другого оттенка сопля быстро высунулась и пропала, а нос был вытерт рукавом, на котором засох суп.

— Я-Анюта. У тебя пиелонефрит, гастрит, васкулит, аритмия?

— Панкреатит

— Такой болезни не знаю, сказала она разочарованно и стала ходить по палате, осматривая ее.

С мальчишкой оказалось не о чем говорить и не во что играть, пока, примерно через час, он не достал электрического пингвина. Пингвин жужжал, ехал по полу, взмахивал крыльями, сверкал красными глазами, крякал (!). Это было очень весело. Сначала дети вдвоем бегали за ним по периметру комнаты, потом дали ему пройтись по кровати, тумбочке… и снова стало скучно.

— Гриша, встань-ка прямо.

— Зачем?

— Прокатим по тебе!

Гришка пришел в восторг, вскочил, выпятил живот, вытянул руки по швам и зажмурился.

— Разжмурься! А-то пропустишь интересное.

Гришка покорно разжмурился и закатил глаза.

— Поехали!

Пингвина водрузили на голову, придерживая парой рук, и нажали кнопку, сгорая от нетерпения. Тут же гришкины глаза стали испуганными, пингвин начал буксовать, а в следующую секунду Гришка схватился за голову и закричал, что ему больно, отпустите волосы, уберите пингвина и «ааааааа».

Но пингвин не убирался, он застрял. Анюта догадалась выключить его. Колесики, на которых он ездил по полу, намертво замотались в гришкины волосы. И все попытки распутать вызывали только слезы. Вот и руки уже устали держать пингвина, а если просто свесить — Гришке очень больно. Пришлось звать на помощь, прислонив Гришку с пингвином к стене. Так их и застали. Няня хотела было начать причитать и наказать их, но картина была совершенно невозможная, поэтому она, сдерживая смех, просто ножницами выстригла гришкины волосы — все, что смогла.

Гриша сидел напротив, теперь с проплешинами, и играть больше не хотел. Когда пришли его родители, мать вскинула руки и начала голосить, а он, молча, указал пальцем на девочку. Анюта сказала, что это только она виновата. Пингвин же оставался недвижен и молчалив.

 

6. 2 компота

C пятым днем рождения пришло серое утро. Все было так обычно, что даже неприятно. Тот же градусник, тот же обход, те же таблетки. Анюта заглядывала в глаза всем, кого встречала в этот день, и все ждала, что вдруг кто-нибудь заулыбается и скажет: да у тебя же день рождения! И прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете, конфетти выстрелят, и принесут торт. Ничего не было. Ближе к середине дня в коридоре встретилась заведующая, уютная женщина с темными глазами, и почти ласково сказала: Аня, в твой день рождения у меня есть для тебя подарок! Сердце так и подпрыгнуло! Из-за спины заведующая достала коробочку и протянула девочке.

— Только в палату брать нельзя, ты сейчас поиграй, а потом заберешь при выписке.

На ходу Анюта раскрыла коробочку и замерла от умиления. Внутри был маленький самоварчик, размером с полладошки, расписанный под хохлому, и к нему крошечные чашечки с блюдечками, проложенные серыми бумажками.

— Вот мы и пришли. Ты здесь поиграй, а потом я за тобой зайду.

Анюта вошла в большую унылую комнату, посреди которой располагался стол со стульями. Сбоку у стены стояли скрепленные между собой стулья, такие же, как в коридоре, а на них лежали в неразберихе игрушки.

Девочка скривила и прикусила нижнюю губу и для начала любовно расставила посуду в центре стола. Отошла подальше, посмотрела и занялась гостями. Первым она усадила большого помятого мохнатого бурого медведя. Он немного заваливался вперед, но пришелся по размеру. Вторым посадила на соседний стул плюшевого серого зайца с опущенными ушами и висящим на нитке стеклянным глазом. Следующим был Чебурашка. Он совсем не подходил по размеру, рот у него был кривой, да и сидеть он не мог. Поставила на стул. Потом спешно пристроила рядом с ними пластмассового выцветшего Буратино. Он единственный улыбался жуткой улыбкой.

— Давайте пить чай. Вот тебе, мишка… Получи свою чашку, заяц… таааак… Бери, Чебурашка и получай, Буратино. — Что же ты, мишка, опять пришел пьяный?

Анюта пробовала ходить от игрушки к игрушке и поднимать им лапы, руки, говорить за них слова… Хотелось, чтобы они ожили, наконец-то начали шевелиться сами, но нет. В какой-то момент показалось, что медведь немного повернул голову… оказалось, что он просто соскальзывает со стула. Пройдясь по всей компании и уронив их всех головами на стол, девочка заскучала. Тихо подошла к окну с решетками и прислонилась к холодному стеклу лбом, потом щекой, расплющив лицо, потом всем лицом, делая себе курносый нос… Так ее и застала заведующая.

— Ну, поиграла? Пойдем в палату теперь. Мама прийти не сможет сегодня, завтра день посещений. Но зато мы сегодня дадим тебе второй компот!

Значит, не будет сегодня желтоватого прозрачного винограда, дыни, яблочного пирога, испеченного бабушкой с надписью » в день рождениЕ»… Не будет детского стола в зале, взрослого стола на кухне. Не приедет любимая крестная Наташа со смешным добрым и круглым мужем, не приедет крестный, строгий и грубоватый, не приедет его жена, их дети тоже не приедут… никто не приедет. Никто не подарит бесполезных кукол, красивых книжек, открыток, конфет… Сейчас даже можно было бы согласиться на тертое яблоко с печеньем или гранат, может, хотя бы нежирный блинчик, а?…

2 компота. Два дурацких компота! Два самых дурацких компота!

 

7. Домой

Ночью, конечно, не спалось. Уже никак не получалось устроиться удобно. Девчонки-соседки сопели во сне, Гришку давно выписали, скучно. И свет включить нельзя, и форточку не открыть. И вода в кране, как назло, перестала капать, а значит, нет капель, чтобы их считать. Ковра на стене нет, так что и разглядывать тоже нечего. Как-то само собой пришло: Мама, мамочка, забери меня отсюда! Пожалуйста, забери меня скорей отсюда! Я хочу домой, хочу в свою кроватку! А вдруг не заберет? У нее теперь есть новый ребенок. А вдруг здесь меня и оставят? Я ведь буду хорошо-хорошо себя вести! А может это потому, что я тайком выплюнула кашу? Или потому, что не хотела рассказывать стихи гостям? Или за порванные штаны? Точно! Это за подушку, испачканную кровью! Мама, мамочка, я так не буду, никогда больше не буду! Я себе нос всегда-всегда ваткой затыкать буду! И всю-всю еду есть буду, мне же тут не ресторан! Я даже пенки есть буду! Я не буду болеть больше! Я буду терпеть, когда мне страшно или болит! Я не разбужу тебя ночью! А хотите — ставьте мне банки! Только забери меня! Не оставляй меня! Никогда меня не оставляй!

Загудели лампы в коридоре, голоса стали приближаться, и вскоре в палату вошла старенькая полная медсестра.

— Градусники, градусники, просыпаемся!

2 девочки шевельнулись и протянули ручонки, закрываясь одеялами от света. Анюта лежала лицом к стене и не шелохнулась даже. Медсестра вздохнула, подсела на кровать и дотронулась до плеча. В секунду тельце перекинулось на ее руку, глаза смотрели в никуда, рот был нелепо открыт. Медсестра замерла, все внутри будто упало прямо в колени. Господи, такая маленькая и теплая. Да как же так-то, Господи?! Не понимая, зачем, она крепко тряхнула ребенка. Анюта прыснула и села в кровати:

— Ну как, похоже вышло, а?

Медсестра сидела остолбенев. Анюта подпрыгнула несколько раз, кровать при этом задребезжала.

— Панночка, помЕрла, панночка помЕрла!*

— Ишь, сорванец! Горе-то какое родителям! Скорей бы выписали тебя уже, шкоду эдакую!

Перекрестила, торопясь.

— Шкода-шкода, сорванец, принесите леденец!

Соседки засмеялись, обе сразу, медсестра, покачав головой, сказала:

— Ой-ей, ремня на вас не хватает! Девчонки, а хуже мальчишек!

И пошла, бубня под нос и покачиваясь, словно корабль.

 

— А завтра я буду спать уже дома! Я папочку люблю, я мамочку люблю и братика люблю!

 

Больница-небылица

Прилетела жар-птица

Я — птица

Птица

 

 

 

 

 

 

 

 Примечание:

Панночка помЕрла — игра, основной элемент которой — наличие человека, изображающего покойника

14 комментариев

  1. C первых строк, улыбка с лица не сходила. Столько родного и знакомого по советскому детству, вплоть до фильма с Бадулаем. Но удивительно даже насколько автор сумел передать ощущения, внутренний мир и переживания, заметьте, ПЯТИЛЕТНЕГО ребёнка, это просто удивительно

  2. Последнюю историю «Панночка помЕрла!» я понял. Только «2 больные», мне кажется, неуместно, им же 5 лет…. Остальные истории я не понял.
    Например, уже в самом начале я не понял, кто сказал
    — Шевелись же, давай!

  3. Доветров,
    Возможно насчет «больных» вы правы, хотя совсем не обязательно, что всем по 5 лет, ведь людей распределяют в палаты не по возрасту, а по характеру заболеваний, значит им вообще может быть и по 14. Кстати, в смешанных палатах мелких детей непременно разбавляют детьми постарше, чтобы был присмотр.
    Еще я думаю у меня есть проблема с оформлением прямой речи и диалогов, сейчас вот заметила пару накладок, запутывающих читателя. Но сегодня исправить не могу, потому что уже сегодня разбирать, не хочу запутывать тех, кто уже прочел. Но в начале, конечно, говорит мама. Может быть неверно передано разное ощущение времени у тревожащейся матери и болеющего ребенка. Ребенок медлит, мама бегает, потому что стремится поскорее решить вопрос с тем, что же с ребенком, передать его более сведущим людям, даже, пожалуй, снять с себя ответственность частично. Поэтому она в суете. Разговаривать с фельдшером могла бы, например, о том, в какую больницу наряд. Для опытных мам это важно, потому что уже известно где хуже и где лучше врачи. Тут я не учла, что это может быть понятно не всем.

    Как-то так.
    Спасибо, что прочитали.

  4. Мама из рассказа, да и любая другая мама не могла сказать «Шевелись же, давай!», по крайней мере, в данном контексте. Я вот думаю, как точнее «в данной ситуации» или «в данном контексте»? Контекст и ситуация разные понятия. Если ведут осуждённого, то «Шевелись, давай!», подтекст «не прикидывайся умирающим, у нас сейчас не расстреливают, не ты первый, не ты последний, любишь кататься – люби и саночки возить, чай, не впервой… итд». У Вас же ближе к концу будет «…больные шевельнулись… а девочка не шелохнулась даже».
    Сократ мог бы сказать, а мб и сказал: есть пространство словесности, пространство контекста и пространство ситуаций. Аристотель сказал бы, а мб и сказал, что в этих пространствах реализуется взаимообмен.
    Можно возразить: есть литературная речь и есть разговорная, то есть всего 2 пространства — контекста и ситуаций, и никакого 3-го пространства словесности не существует, то, что называют пространством словесности всего лишь совокупность литературного и разговорного, их объединение. А ведь возможно и их пересечение. Тогда говорят, это то, что у всех на слуху или витает в воздухе. Вот была же в советское время «живая копейка», откуда она взялась? От Одессы до Находки везде живая копейка.
    Ок. Но мы тоже можем возразить. Итак, есть жизнь и есть книги, то есть хранители речи, суда же — радио, газета, воскресная проповедь, песня. Каким образом слово попадает в книгу или в песню? Не иначе как через писателя. А что происходит в голове у писателя? Он мыслит. Надо ли нам ввести пространство мышления, или мы скажем, что человек мыслит исключительно литературной и разговорной речью? Мы знаем, что мышление существует, но (пока ещё) не знаем, как оно осуществляется, поэтому мы вынуждены ввести пространство мышления. В предыдущем абзаце знающие люди нам сказали: есть литературная речь и есть разговорная, и никакого 3-го пространства речи не существует. Так вот это утверждение мы уже опровергли, мы предъявили им некоторое 3-е пространство речи. Более того, мы теперь скажем, что никакой литературной речи как самостоятельной единицы вообще не существует, это не более чем отображение мышления человека. А разговорная, сугубо разговорная существует самостоятельно без мышления (лают и люди и собаки). Поскольку мы почти ничего не знаем о мышлении, мы можем вводить дополнительные пространства в надежде, что они пояснят нам свойства мышления. Введём пространство словесности, например, по Платону: пространство словесности существует у чёрта на куличках, где-то на небесах, и там хранятся все слова, и те которые когда-либо были, и те которые будут. Из этого пространства они попадают в пространство мышления человека. Далее человек использует их в жизненной ситуации для решения тех или иных задач, или употребляет эти слова в том или ином контексте, но не для решения жизненных задач, а для передачи своего мышления. Контекст для передачи мышления, ситуация для жизни, слова в пространстве словесности.
    Бывает писатель иногда так остро и так натурально передаёт именно ситуацию, а не своё видение ситуации, что прямо как будто сам там находишься, как будто участвуешь. Здесь я себя участником не ощущаю, поэтому я должен написать в первом предложении «Мама из рассказа, да и любая другая мама не могла сказать «Шевелись же, давай!», по крайней мере, в данном контексте». В контексте, а не в ситуации. Как я и написал. Но, как известно, человеку свойственно ошибаться, поэтому с этим вопросом необходимо было разобраться. Теперь можно двигаться дальше.
    Да, бывает, слышишь на улице, как мама кричит на ребёнка. Но она кричит иступлёно, измученно. Видно, но больше слышно, что у неё истощение нервной системы. И если запомнить слова, которые она сказала или прокричала, а потом повторять их про себя какое-то время, ну, скажем час или день, или возвращаться к ним в течение нескольких дней, то можно понять – это у неё локальный дефицит серотонина или его хроническая нехватка. Или она просто плохая, но это редко. Здесь же хорошая мама, и не в истерике, а совершенно походя – «Шевелись!». Шевелись это очень грубое слово. Это слово говорит об очень бедном, болезненно бедном словарном запасе. То есть героиня должна буквально терять нейроны, причём, с огромной скоростью. Речь её должна быть через б…, не через многоэтажные, красивые непечатные конструкции, а просто через б…. Грубые слова человеку нужнее, чем другие. Они нужны ему для защиты от неприятеля. Поэтому грубые слова человек забывает последними, и заменяет ими все другие слова, поскольку, другие слова уже забыл, или не стал в своё время запоминать в силу обстоятельств. «Шевелись» употребляется как универсальное обозначение чего-то формально живого, но не для сказавшего «Шевелись». Есть даже поговорка – «всё, что шевелится».
    Возможно, живая копейка пришла из мест не столь отдалённых. Какой-нибудь вор о бандите: пусть, я не так крут, как он, но у меня живая копейка, а он людей убивает, из-за денег! из-за грязи. А сидельцев было много, ну и разнесли.
    «Решить вопрос» занятное словосочетание. Раньше оно обозначало «войдите в моё положение, а уж я в долгу не останусь» или «командир, за мной не заржавеет», потом в 90-е с появлением англицизмов «не заржавеет» стали опускать – «вези в больницу №7, решим вопрос».
    Я, пожалуй, закончу, а то уже девять часов комментарий пишу.

  5. Вадим,
    Большую часть вашего комментария мне нужно перечитать и еще осмыслить, но насчет «шевелись»… Может я сама не вижу в этом такого сильного негативного оттенка, я могу так сказать, в смысле «быстрее, поворачивайся». Опять же даже если с точки зрения того, что человек переходит в более животное состояние и становится грубым, я понимаю. Но он опустится до своего дна, а не ниже! Если кто-то не ругается матом вообще никогда, то у него другие грубости. Матери, измученные постоянными болезнями и проказами детей могут доходить до ожесточения, не смотря ни на какую любовь. Потом может наступить раскаяние и осознание своей грубости, но… Когда ребенок, и без того не дающий спать матери, приносящий ей кучу хлопот, разбудит ее ночью с какими-то своими проблемами, то вряд ли первыми вырвутся нежности и сюсюкания. Не случайно же детям «прилетает» и за разбитые коленки и даже за то, что они заболели. Это не потому что их не любят, а потому что матери не железные. Могут так сказать, могут и не так еще сказать. И это живое и настоящее в моем понимании. К тому же я вижу больше пользы в матери, которая подгоняет, пусть и грубо, чем в матери, которая обливается слезами нежности и ничего не предпринимает. Поэтому я буду стоять здесь за это слово.

  6. Если этот оборот был продуман, и осознанно выбран среди других возможностей, или даже найден как словесная удача, тогда другое дело. Ибо мнение автора вовсе не обязано совпадать с мнением читателя. Мне же показалось, что в рассказе немало неудачных, на мой взгляд, оборотов. Здесь, в рассказе, имхо, мало работы над словом. Этот рассказ, в моём понимании, как бы декларирует – информация важнее, чем способ её передачи. Я разделяю другую концепцию – КАК важнее, чем ЧТО. Мне понравился с небольшими оговорками конец рассказа, я его понял, то есть понял, что там наработано над словом. Но это только моё мнение, у другого может быть совсем другой взгляд и на ЧТО и на КАК и на всё остальное.

  7. Наверное не столько продуман, сколько прочувствован и не вызывал сомнений. Над оборотами и словом буду работать точно.
    Это же первенец.

Оставить комментарий