Наивная Марго

Маргоша обливалась слезами, каталась по кровати, поджимая коленки, и голосила. Била кулачками подушку, выминала её жиденькую начинку, а когда остывшая струйка начинала щекотать у самого козелка, утиралась углом наволочки. Вскоре истерика пошла на убыль. Маргоша сползла с кровати и поплелась на кухню. Достала из шкафчика початый коньяк, сделала прямо из горлышка большой глоток, замахала ладошкой, разгоняя воздух перед запылавшим ртом и, не долго думая, вылила остатки в стакан. Выпив залпом, как пьют лекарство, Маргоша нетвердым шагом возвратилась в комнату и крепко уснула.

Чем только ни доводилось ей заниматься в жизни: танцевать в клубе, шить на заказ, убирать подъезды, заведывать корректурой слайдов — полгода она нянчила чужих детей, уволившись из редакции — как раз перестали платить, выдавая зарплату книжками. Марго написала заяление и под недоуменные взгляды сотрудников ушла вникуда. У неё оставались мизерные денежные запасы, кое-что из маминого золота, которое она перезакладывала в ломбард, и настойчивость упрямого, битого существа. Про таких говорят: как кошка она всегда падает на четыре лапы.
Лишь в семейной жизни лёгкая на подъем Марго ничего не хотела менять. C тех пор, как она познакомилась с Виталиком, Марго звала мужа по фамилии, терпела его пьянство, потихоньку начавшееся сразу после свадьбы, и через десять лет семейной жизни стала чувствовать такое непреодолимое отвращение к кисло-винному запаху, исходившему от него при каждом движении, что перебралась в детскую к дочери. Чтобы как-то уберечь от разграбления свое подтаявшее имущество, она врезала замок в дверь — Виталик таскал из дому всё подряд, сбывал по дешёвке, а на вырученное пил. Работу он бросил.
В комнате Марго появился маленький холодильник и настольный сейф, шкафы запирались на ключ, но уходя из дому, она не знала, к чему вернётся — наладчик сантехоборудывания Виталик вскрывал замки, опустошал кастрюльки, находил что поприличнее из вещей и тащил продавать.
Когда с наступлением холодов Марго спохватилась детской шубки из стриженой цигейки и в очередной раз не нашла – она разрыдалась. Распухший, с рыхлым лицом и разлитым до переносицы румянцем, Виталик шумно сопел на своем диване, под cъехавшей щекой расплылось влажное пятно. У Марго потемнело в глазах, и если бы в руке у нее оказался нож, рука бы её не дрогнула.
Всё чаще Виталик погружался в алкогольное забытье, точно готовился убыть окончательно. Тихим сентябрьским вечером его подобрали на улице с окоченением и трупной синевой на лице, и по прописке в паспорте, который Виталик теперь носил с собой в приспособленном на животе мешочке, разыскали Марго. Вскрытие показало, что паспортный возраст отстал от истинного лет на тридцать, изношенность организма была предельной.
Маргоша созвала родственников на нехитрые похороны, справила девятый день, а к сороковинам окончательно освободилась от грустных мыслей. Жизнь как будто поворачивалась к Марго солнечной стороной — оставалось ждать.

+++

Она притащила всё в номер в большом бумажном пакете, который смуглая продавщица напоследок бережно прикрыла папиросной бумагой в пыльно-розовую полоску и, сполоснув руки, плюхнулась на кровать.
Ароматы восточных благовоний, имбиря и мускуса, тоненько сочились из пухлой сумки сквозь шелестящую попонку. Марго аккуратно потянула за краешек, вынула бумагу, и освобождённый запах, сделавшись гуще, сладостным фимиамом поплыл по комнате.
На самом верху оказалось атласно-жемчужное боди с продолговатыми жёсткими косточками и рюшкой по бретелькам.
Марго живо вспомнила своё отражение в примерочной, изумлённые бровки лопочущей мулатки «всё ли подошло мадам?», и заулыбалась приятным мыслям. Распространившееся благоухание опьянило Маргошу. Уткнувшись носом в шелковистые кружавчики боди, она глубоко затянулась и испытала прилив той волнующей новизны, которую способен возбудить наравне с музыкой внезапно донесшийся аромат.
Затем она извлекла алый в пупырышках бюстгальтер, к которому удачно нашлась комбинашка — под ней корками спелых дынек «колхозница» круглились обольстительные полусферы на ажурных лямочках. Любуясь поочередно то ночным комплектом со штанишками, то чёрным кружевным корсетом, то игривыми бантиками на стрингах, переминая в ладошках невесомые трусики и проверяя микроскопические запорчики разъёмных ластовиц, Маргоша с упоением извлекала добытое, пока не добралась до самого дна, где бронёй камуфляжной зелени темнел тугой лифчик.

В первый же день своего путешествия Марго спустилась на нулевой этаж супермаркета за багетом и бутылкой воды и отказалась поверить своим глазам. Она не просто волшебно очутилась в бельевой мекке: в двух шагах от неё, прибавляя лесенкой в числе и размере и напирая упругими чашками, взору Марго предстал предмет её фанатичной охоты: тот самый, который хоть из-под земли она готова была достать, рисуя в своем воображении не один месяц отчаянных поисков – милитари на широких бретелях.
Маргоша сделала стойку и замерла. Точно кошка, ловкой лапой накрывшая мышь, она безошибочно вытянула свой размер, и прихватив в пару шаловливо болтающий резинками поясок для чулков, победительницей отправилась в примерочную.
О чудо, думала Маргоша, благодаря Бога за неустанное угождение её мелким желаниям, нужно только хотеть и верить – явится всё, о чём не произнесёшь и слова: Господь читает в человеческом сердце! Немного устыдившись своих совсем уж доверительных отношений с Богом, Маргоша забыла о времени и с наслаждением отправилась в затяжное путешествие между рядами вешалок, не торопясь насобирала охапку разноцветного белья и после оплаты с облегчением ступила на эскалатор, а там уже вынырнула на воздух.
Выйдя из супермаркета, но всё еще мысленно блуждая по отделу, ощупывая и разглядывая то одно, то другое, Маргоша почуствовала, что не вполне утолилась: не хватало лилового и телесного. И она решительно свернула в бельевой магазинчик на соседней улице, который приметила еще с вечера.

Здесь были скидки. И опять Маргоша отбирала, примеряла, возвращалась к стойкам, и увлекшись чувстововала такой азарт, что когда руки её оказались снова полны прозрачными плечиками с пёстрым товаром, она очнулась: пролетело еще два с половиной часа.
У кассы, Маргоша внимательно провожала взглядом каждую вещицу, отправляемую в необъятный бумажный саркофаг, и переживала сытое утомление.

Она конечно понимала, что купленного не износить вовек. И никогда в жизни не было у Марго такого невообразимого количества лифчиков всех мастей, но зато теперь можно будет каждый раз представать перед Сашечкой в новом. Он обхватит её руками, притянет к себе, а она начнет уворачиваться, упираться несильно локтями, а он только крепче станет прижимать её, потом вывернет из прорези пуговку на груди и охнет от сияния молочного атласа; другой раз она наденет алый, и тогда Сашечка будет особенно яростно вращать глазами, и Маргоша уже предвкушала, как пары игристого, древесные нотки Сашиных духов, табак смешаются и наполнят её ноздри, и Саша окажется так близко, что вот он лизнёт языком кружевную кромочку, затянется из её вкусной ложбинки и примется медленно-медленно расстегивать пуговицу за пуговицей, высвобождая Маргошу и её прелести, и Марго останется перед ним такой, как на обложке мужского журнала – соблазнительно утянутой и желанной.

Маргоша размечталась. Она наденет чулочки с широкой резинкой, или нет, лучше с тоненькой: ведь как сказал Саша – только узкая, хищно впивающаяся в бедро и есть та вожделенная преграда, которую можно взять по-боевому молниеносно, — она-то и приводит его в особенное возбуждение.
Саша произносил совсем другие слова, крепкие, как сигарный табак, близкие и понятные любому соотечественнику, но Маргоша только млела от их восхитительной грубости: в Сашиных устах они звучали музыкой, ничего общего не имеющей с отвратительным сквернословием ее покойного идиота.

Теперь она сидела в своем номере. Сумка под с папиросной бумагой опустела, зато на кровати высился настоящий эверест надушенной прелести, которую она привезёт домой, которую конечно же не сносить … но Саша! Казалось, это он смотрит сейчас снисходительно и влюбленно на умаявшуюся Маргошу, а не французский кавалергард с гравийной копии над туалетным столиком. Сашечка и не догадывается про самый главный сюрприз, тот, на широких бретелях, приготовленный любимому его «плутовкой»: Саша знал толк в любовной стратегии и количество ласковых прозвищ, предназначавшихся Маргошиным ушкам, перевалило за десяток.

Маргоша начала пересчитывать покупки и оторопела — двадцать три. Когда же она спохватилась и решила проверить наличность, то поняла, что истратила почти всё, и теперь придётся голодать все пять дней до самого отъезда, сидеть на хлебе и воде, чтобы хоть что-то привезти дочери в подарок.

Слишком давно жила Марго без тех целебных любовных прикосновений и мужской ласки, что наполняют женщину изнутри загадочным светом: обращенный как будто на одного лишь возлюбленного, он почему-то образует вокруг женщины общее свечение, на которое, как на дачный абажур летним вечером слетаются полчищами мошки. Теперь всё вдруг всколыхнулось и затрепетало в Марго – она любила и была любима. Если бы не одно затруднение: Саша был не свободен. Он конечно ушёл бы от жены, но жена неизлечимо больна и, видимо, совсем скоро ему придётся её хоронить…
На этих словах Маргоша обычно зажимала ладонью Сашин рот и требовала замолчать. Она была впечатлительна и верила в силу произносимого: здесь она обрывала Сашечку, понимая, что его крепко заносит в его фантазиях.

За целый день беготни по магазинам Маргоша достаточно притомилась, но сидя перед разноцветным ворохом, не смогла удержаться, чтобы не примерить и не испробовать две крошечных кнопочки, что намертво держали ажурную перемычку: достаточно было поддеть их пальцем, как без всяких усилий половинки ластовицы разлетались в разные стороны, освобождая натяжение кружев.

+++

Еще в самолёте Марго как-то особенно остро осознала, что с самой осени, как приключилась с ней любовь, она не исповедывалась. Она сперва не особо этому огорчилась, но когда поняла, что прошёл почти год, ей стало неспокойно. Неужто год? – соображала озабоченно Марго, но это было сущей правдой, потому что, окажись она на исповеди, то наверняка рассказала бы батюшке об их с Сашей запретной любви, а вот этого её память как раз и не сохранила.
Засыпая в крошечном, узком, как пенал, номере, Маргоша помолилась на потолочную розетку и пообещала себе, что сразу по возвращении первое, что сделает – пойдёт исповедоваться.

+++

Постояв у Владимирской, Николая Мирликийского, Маргоша вышла в притвор и от неожиданности вздрогнула: то, о чём она тайно помышляла, само шло к ней в руки — в окружении прихожан стоял сам настоятель отец Сергий.
Утром, собираясь на церковную службу, Маргоша представила, как стоит она перед отцом Николаем, добрейшим батюшкой, которого в первый раз испугалась, не видя за народом в церкви, а лишь слыша доносимый от царских врат нечленораздельный клёкот, захлебывающийся и тягостный, будто говорящий был лишен языка. Совсем скоро Марго полюбила у него исповедываться: недуг не мешал батюшке лучистыми потоками распространять любовь и всепрощение.

Между тем, сердце подсказывало Маргоше, что поступить ей нужно иначе. Окрываясь доброму отцу Николаю, она наверняка скажет всё так, что батюшка отпустит ей грех без особых усилий с ее стороны.
Марго же хотелось освободиться от терзаний, которые пребывали где-то очень глубоко, в самом сокровенном углу, и начинали Марго беспокоить. Ей хотелось испытать пускай стыд и боль, но боль полного очищения, которое только возможно – чтобы счастье с Сашей было узаконенным и официальным.

Сейчас, когда по плану Саша уже вернулся из очередной командировки, встреча их будет феерической! Маргоша расписала целый сценарий при свечах, с ароматическими палочками, салатами и терпким бордо, с особым десертом, который подают в крошечных рюмочках с кальвадосом, и самое-то главное – она наденет милитари на широких бретелях. И чтобы радость была полной, она должна будет расчистить этому дорогу и освободиться от глубоко сидящей занозы. Нужно получить прощение именно из рук отца Сергия, — решила для себя Марго, — еще и потому, что к очищению от греха должно прибавиться как будто срывание с неё ложно-привлекательной маски, в которой она предстала перед настоятелем — его она знала лично.
Марго уже успела подружиться с батюшкой. Год назад она приходила просить за подругу, ставшую после катастрофы инвалидом, и показавшись в выгодном поблескивании своих добродетелей, наверняка ему запомнилась. Она получила разрешение продавать в церковной лавке открытки с церквями, нарисованными её подругой – батюшка откликнулся всем сердцем, сказал, что есть у них и статья на благотворительность в форме перечисление денег, пусть небольших, на мобильный телефон.
Выяснилось, что отец Сергий по издательским делам не раз приезжал в типографию, гда работала Марго, нашлись и общие знакомые. Батюшка неожиданно стал откровенен и рассказал, что предчувствует скорую кончину — недавно его прооперировали, а ему так и не стало лучше, что рассчитывает он на год-два жизни, не более, но всё в руках Божиих.

+++

Сегодня, отец Сергий оказался в храме и по-отечески приветствовал обступивший его народ: Маргоша слышала, как он позвал желающих на исповедь. Старый, тучный, он мучился одышкой, но ему полегчало, и батюшка решил, что на благое дело Господь пошлет ему сил.

Первой исповедоваться подошла худая бесцветная женщина в длинной полотняной юбке и, подавшись вперед, стала тихонько говорить о своём, отец Сергий чуть в наклоне, подставив ухо, слушал её с минуту, потом покивал, перекрестил склоненную под накидкой голову, женщина приложилась к руке, и когда повернулась, то Марго разглядела ее заплаканное лицо.
Стоящий перед Маргошей коренастый мужичок дождался своей очереди, долго монотонно гудел, глядя в одну точку, и с поклоном отошёл, широким горчичником кладя кресты на выпяченную грудь.
Отец Сергий исповедовал сидя, исповедь шла споро, кающегося он накрывал епитрахилью, осенял крестом и каждый, приложившись, как положено, к распятию и Еанегелию, выходил неуловимо преобразившимся: точно свободный от лишнего груза обновленный человек легчал и высветлялся в тоне.

Наступил черёд Марго. Мысли перепутались в её голове.
Пересиливая волнение, она обратилась к батюшке. Сейчас Марго испытывала чувство пациентки на приёме у женского доктора. Как большинство женщин, она очень смущалась, когда врач был мужчиной. Она представляла отвратительную картину, что открывается его глазам, и ей делалось за него противно, а за себя неловко, поскольку в сравнении с заманчиво-округлым бедром, мясные женские лоскуточки должны были выглядеть отталкивающе. Но порой она начинала сомневаться в том, что её ощущения равны мужским, и соглашалась отнести это к величайшим женским заблуждениям – свидетельством тому были буйные ласки её возлюбленного.

Накануне Марго заготовила записочку со всеми грехами и решила, что свой самый болезненный и сладкий грех она оставит напоследок, как нетвёрдо выученный урок.
Она выполнила заранее всё, как полагается – прочла покаянный канон, попостилась, но не смогла удержаться и не плеснуть в кофе молока и, мысленно извинившись, спокойно позавтракала. В такие минуты мелкой слабости, она чувствовала себя любимой дочкой, которую пожурят и за шалости простят непременно.

Марго с тревогой ступила вперед, ощутив, как потянул тоскливый сквознячок под сердцем, и как-то по-особенному чувствуя вину, кинулась было встать на колени, чего никогда раньше не делала, но отец Сергий запротестовал и велел подняться. Он не признал Марго.
Она не перечила, и не подымая глаз, начала с волнением перечислять свои грехи перед Богом и людьми, но вдруг болезненно спохватилась, что совсем не чувствует, что стоит перед священником: она открывалась Сергею Борисовичу, с которым её связывает личное знакомство.
Сергей Борисович на той их первой встрече был очень оживлён и разговор пошел совсем светский. Они обсудили ее просьбу, и Маргоша словно перетянула на себя канат разговора, и куда-то сошло на нет чувство гостьи в чужом доме, и батюшка уже сам с интересом слушал Марго и живо задавал вопросы. Они тепло попрощались, Марго оставила настоятелю свою визитку и предложила помощь, если тому вдруг понадобится недорогой диван, которыми торговал ее шеф.

Теперь же Марго предстояло рассказать Сергею Борисовичу, что она вовсе не такая, какой хотела казаться, когда пришла решительно просить за подругу и наговорила много умных слов, желая выказать свои добродетели. Ей придется раскрыть её тайну, которая конечно для Бога никакая не тайна, потому что Бог читает в человеческом сердце. Что к ней приходит Саша, обманывает больную жену, лжёт и выкручивается, Марго выпивает с ним, невзирая на среды и пятницы, Саша раздевается догола, тискает её в своих мохнатых ручищах, доводит Маргошу до неописуемых вспышек удовольствия всеми способами, на которые только годится фантазия, она орёт не своим голосом, при том, что слышимость у них будь здоров, что на это время Маргоша закрывает Богородицу вафельным полотенцем, а всевидящего Спасителя на откидной ножке переворачивает ликом к стене. Марго придётся сознаться, что Саша обманывает жену, пусть и нелюбимую, но с ребенком, и, гнала от себя мысли, что была бы его воля, собрал своих женщин вместе и велел договориться между собой, чтобы не делили его, не мешали ему жить в свое удовольствие, добирая в семье радостью отцовства, а с Марго дополучая то, чего лишила его жена.
Марго знала, что грех блуда стоит в основном списке грехов, он смертный, но всё ей хотелось перенести его из основного списка в дополнительный хотя бы временно, в виде исключения, и сама для себя она его особенно за грех и не считала, внося в этой части веры маленькую поправку в те правила, что по мере сил старалась соблюдать — ведь это была любовь.

Совсем другое дело, когда муж её взрослой подруги, старше самой Маргоши лет на 20, маститый физик с мировым именем, неожиданно для всех нашел себе маникюршу чуть не вдвое моложе жены, и оставил семью – сама Марго молилась, чтобы подруга не свихнулась, а за физика молилась совершенно по-христиански, чтобы был он вразумлен, и присоединяла настоятельную просьбу наказать изменника по полной строгости, чтобы мерзавец знал, что подлость не сойдет ему с рук никогда.

Марго, переполненная своим страстным, сильным чувством к Саше, преображённая счастливая Маргоша пришла просить прощения и защищать перед судом Божьим свою любовь – наконец-то ей, маленькой женщине, одинокой, никому не нужной, открылось чувство, и она была так счастлива, такой она получила от Бога подарок, так она молила Его — и получила, собственно, ничего не зная наперёд о том, что просит, надеясь и не надеясь одновременно.
Сколько лет – лучших! — жила она пустою, бессмысленной жизнью, и когда она читала любовные романы, то ей хотелось плакать. В такие минуты она доставала из сумочки складную иконку Матронушки и шептала в бумажный сгиб свои простые просьбы: ах Матронушка, заступница, пошли мне любовь.
Их любовь послал ей Он, по её молениям, — твердила про себя Марго, — … и, знаете, батюшка, — приступила она к болезненной части своей исповеди с каким-то даже напором, не терпящим отказа, – отпустите мне грех прелюбодеяния.

Эти слова прозвучали как будто со стороны. Она услыхала их и неприятно отметила, как неуклюже состроила свою просьбу, как глупо и фальшиво было называть Сергея Борисовича батюшкой, будто оба они участвуют в школьном спектакле, а страшеклассник, которого она видит то в буфете, то курящим за школой, теперь одет из костюмерной и играет её родного отца.

Марго проговорила длиннющее неудобное слово «прелюбодеяние», словно раскатывала многосекционный диван, её поразило, что в этот самый момент, не предупредив Сашу, она впустила строгого Сергея Борисовича прямо в их спальню, когда Саша, навалившись на распластанную лягушкой Маргошу, ворочался и пыхтел, покрываясь испариной, вздымаясь и по-трясогусочьи проседая голым задом.
— Получилось так… – запинаясь, говорила чужим голосом какая-то женщина…
— Ты незамужняя? – прервал батюшка.
— Вдовица, — кротко отвечала Маргоша, неожиданно для себя употребляя устаревшее словцо, которое шепнул ей невидимый суфлёр.
— Ну так то не возбраняется, любовь Богу угодна, — басом напутствовал отец Сергий, поглядывая на изрядный хвост грешников и желая продвинуть исповедь.
— …и вот батюшка так получилось, — Маргоша осеклась но, не встретив препятствия от отца Сергия, набрав воздуху, продолжила: — … дело в том, батюшка, — вызывая огонь на себя, наступала Маргоша, — что он-то женатый, и у него ребёнок, а жена его болеет, но нам Господь послал нашу любовь, Он услышал меня, я молилась, просила и …вот, батюшка, Господь услышал…

Лица батюшки Марго не видела, она говорила с жаром, не подымая головы, стиснув на груди ледяные пальцы – отец Сергий не шевелился, не произносил ни слова, и Марго даже перестала слышать его дыхание, но всем своим существом она почувствовала, что с той стороны нарастает такое напряженное противостояние, от которого Марго не сдобровать.
Над головой Маргоши сгустились грозовые тучи, засверкали отчаянные молнии, и одна из них метит прямо в нее, чтобы прошить насквозь, воспламенить и сжечь.

Батюшка не дал договорить Марго. Грозным, почти возмущенным голосом он оборвал исповедь:
— Это что же получается, голубушка?! Вы отбиваете чужого мужа, делаете несчастной другую женщину, и хотите сказать, что Господь склонил вас на этот грех?! Любовь, говорите?! А что переживает по вашей вине эта женщина? Вы разбиваете её семью и клевещете на Господа нашего!И ребенка при живом отце хотите сделать сиротой?!

Батюшка так разволновался, что Марго ощутила внезапную тревогу за его больное сердце.
Ах, если бы она только могла рассказать ему всё, что чувствовала, если бы он только мог понять – этот старик, сдерживаемый своими убеждениями и чувством долга, наверняка всю жизнь живущий в законном браке с одной и той же женщиной, что после невыносимой спячки вся её спелёнутая женская сущность проснулась, ожила, как если бы мёртвая растрескавшаяся земля вдруг напиталась влагой и принялась безудержно плодоносить.
Разве расскажешь в короткой исповеди отцу Сергию, как всё у них с Сашей сошлось необыкновенно, как выискалось столько поразительных совпадений, по которым как по меткам, как по сигнальным флажками, вёл их Господь и наконец соединил!

Едва она начинала рассказывать Сашечке свою прежнюю жизнь, как у того изумительно находилось в том же самом месте и в то самое время, на соседней улице и в соседнем доме — дело. Оказывалось по всему, что любовь их ходила за ними по пятам, пока Божьим промыслом не соединила!

Марго сдаваться не хотела. Ей вдруг показалось, что она встретила на своем пути секретаря, который препятствует ей и не пускает туда, где она могла бы поговорить с глазу на глаз с самым главным, всё объяснить, и уж там-то конечно её бы поняли и простили.
Марго ни секунды не колебалась, что получила выстраданный всей своей жизнью подарок из Его рук, по молитвам, оттого она и упорствовала, но чем жёстче становился батюшка, тем больше и больше разрасталось то крошечное, микроскопическое сомнение, в котором Маргоша не хотела себе признаться: сомнение в своей безнаказанности.

Она думала о Саше день и ночь, она просыпалась с его именем и засыпала и уже не ходила – она парила над городской сутолокой, пьяная от счастья. Саша называл её своей женой, говорил, что осталось потерпеть совсем немного. Маргоша не торопила, пусть всё идёт своим чередом.
Она давала ему поговорить с женой, намеренно удаляясь из комнаты — зачем ей было слушать чужую ругань, она и так знала, как жена раздражает его. Только однажды через непритворенную дверь донёсся его мягкий смех и прощальное «целую».
Марго поперхнулась, сглотнула маленький неприятный комочек, но увидев Сашино просиявшее на неё лицо, обо всём тотчас забыла и, смахнув сомнение, обвила его голову и мелко касаясь губами, принялась целовать.

Батюшка успокоился, понизил голос и сказал Марго, что грех этот приравнивается к греху убийства, и отпустить его блуднице сейчас он не может, от чего ей сделалось вовсе не хорошо — её желание быть с Сашей делалось теперь вне закона.
Батюшка наложил епитимью и велел месяц читать утром и вечером пятидесятый псалом, после этого явиться снова на исповедь — о Саше было велено забыть.

Такого поворота Марго не ожидала. Она вышла из храма подавленной. Теперь её грех не только не был прощен, а счастье промыто и очищено от греха, и явилось в обновленном, простерилизованном виде, а напротив — оно стало и вовсе невозможным.
Если до исповеди у нее была какая-то ясность на ближайшее время то теперь своими собственными руками она разрушила не только ясность, но само счастье.

Как чудесно она могла бы устроить их с Сашечкой маленький праздник и рассказать, что именно для него она накупила столько всевозможных лифчиков и чулочков, истратив все свои сбережения, и как непостижимым образом она в первый же день наткнулась на милитари на широких бретелях, ещё теснее связывающий с Сашей, который не снимал камуфляжа, собственно исполнив его же мечту! Как, почему, — мучилась в сомнениях Марго, — она не пошла к отцу Николаю? То самое первое ничтожное сомнение было бы уничтожено – это как заштопать малюсенькую дырочку – а Марго расковыряла её, и теперь она расползлась и на её месте зияет прореха…

Маргоша покинула храм, где у неё было отнято самое дорогое. Сегодня начал тихо умирать их общий ребёнок. Здоровый, крепкий, кровь с молоком – а врачи сказали умрёт…

+++

Марго шла быстрым шагом, никого не замечая вокруг, с горячностью убеждая самого Главного, что это любовь, но когда, поравнявшись с ней, незнакомая женщина уставилась на Марго так, что та обернулась, Марго поняла, что разговаривает сама с собой и достаточно громко.

Голова у Маргоши разболелась от всех этих терзаний, однако, едва она потянулась за мобильным, забитым точно подсолнух семечками двусмысленными Сашиными эсемесками, наполовину состоявшими из грамматических ошибок, как образ отца Сергия стал стремительно оплывать и исчез совсем, заместившись Сашенькиным мужественным профилем. Нужно всё скорее рассказать Саше, крутилось в голове у Марго.

Но оба его номера молчали.
Ни на следующее утро, ни после следующего с Сашей не было никакой связи. Она изрешетила сообщениями его мобильный, то и дело хватаясь за телефон. Она мучилась, ей приходили на ум то ужасы, то гадости, но проходило время, и она отказывалась от своих мыслей, и просила простить – она рыдала от отчаяния, изнемогала от желаний любой ценой увидеть Сашу, накручивая его номер. Лишь один раз его мобильный послал позывные, но тотчас исчез из зоны доступа.

Маргоша была на грани срыва. Она перебрала все возможнае варианты, один страшнее другого. Наконец, на пятый день Маргоша не выдержала и позвонила на домашний, заранее придумав легенду для жены и приготовившись к самому худшему: горячих точек хватает, а Сашечка человек подневольный.

Трубка ответила голосом молодой женщины. Маргоша в страшном волнении представивилась женой друга и твёрдо попросила Александра Глебовича.
В ответ она услышала, как женщина, не выпуская телефона из рук крикнула вглубь комнаты, растягивая слова:
— Саша, тебя.
Сердечко Маргоши заколотилось так, что пришлось придержать его рукой – живой!
Жена произнесла еще что-то, но Маргоша уже не слышала –живой!
Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Живой! Живой!!! Сейчас она услышит своего Сашечку,- сердце бешено выпрыгивало из груди – мгновения показались вечностью. Все объяснения потом – сейчас ей известно самое главное – её Саша жив и будет говорить с ней! Из недоступной глубины загромыхал родной басок:
— Свет, ты чего — сама послать не можешь?! Достала, блядь!
— Слыхала? – усмехнулась жена, — и повесила трубку.