Алекс Гангур , подборка к 29 марта, 2016г.

Московское вино

Содрав фасадов глянцевый покров,
Бутыль заплесневелую открою
Закупоренных наглухо дворов
С настойкой несоветского настроя.

Сбежавшему от партий и от парт
Кусочек неба четырехуголен,
Как социалистический стандарт,
Что возведен на прахе колоколен.

И боль перемешалась так легко,
Что хочется слагать и петь канцоны…
Ампир напоминает рококо,
Хрущевки – так дореволюционны!

Я пью букет всех предыдущих лет,
А горлышко мне целит в рот, как дуло,
И жмут часы – наручника браслет,
Что время на запястье застегнуло.

Après le déluge

Созвездий пути в неземной вышине
Как фьорды, изогнуты.
Но я забываюсь. Земли больше нет.
О, Aqua Incognita!

Бежит по тебе беспокойная рябь
И нощно и денно.
Вот всё, что осталось, – глаза говорят, –
От нашей Вселенной.

Стучатся сутулые волны, как нищие –
В днище.
Мне страшно подумать, что где-то под ними –
Кладбище.
Стучатся сутулые волны, как нищие –
В небо.
И всё непрестанней, всё неумолимей –
Всё – хлеба?

И каждый из нас сознавал – он тоже здесь
Нищий.
«Хлеб наш насущный дай же нам днесь» –
Просили мы пищи.

Стонали олени о свежей траве,
Усилился голод.
А ворон принёс мне масличную ветвь,
Не голубь, не голубь.
* * *

На картине не кончилось лето.
Но хозяин, безумный задира,
Вдруг сорвал покрывало портрета
И прогнал нагишом из квартиры.

И стояла она, как живая
У двери, ожидая, похоже,
Что подумает он, остывая,
И вернёт ей одежду и кожу.

Глупо – смешивать краски со статью,
Но ведь с женщиной выйдет не лучше.
Ты попробуй, сними с неё платье,
А окажется – вытащил душу.

…У художника личная драма.
Возле двери печально, неловко
Улыбается голая рама
Белоснежной обвисшей бечёвкой.

Кинокартина

Ты – не опытный режиссёр, я не киновед,
Но бывает, что кадры светятся красотой.
Будто лампочка – виноградина на просвет.
Вместо нити – мерцает косточки мрак пустой.

Что-то гложет меня. Эта странная темнота,
Будто черви сахарный сок изнутри сосут.
Только это – другая сила. Быть может, та,
Что разрушит в три дня и построит за пять минут.

Эта жизнь нам является меж ускользнувших дней –
Пробивая асфальт, оплетая лозой дома.
Я не верю в неё, а в себя я не верю сильней.
Но однажды и я узнаю её сама –

Виноградные косточки вдруг прорастут во рту,
Пустят корни под языком, где всегда темно.
…И взамен обесцвеченным репликам в пустоту
Прямо в горло польётся радужное вино.

* * *
Знобит. Но вместо кофе
Я нам налью воды.
Ты всем был Мефистофель,
Так будь мне – поводырь.

Восстав над бездной слова,
Ощупывая высь –
Слепой, веди слепого.
Смотри, не оступись.

Остёр хребет Синая,
Внизу ревёт река…
Что будет – я не знаю,
Но ты – наверняка.

И так, дойдя до кухни
В окольной темноте,
Мы в речь неслышно рухнем,
Чтоб очутиться – где?..

* * *
У нас язык на всех один,
И все на нём поют и пашут,
И говорят – ты здесь ходи,
А там – ползи по-черепашьи.

Ты – в колее. Не потому,
Что говорил словами теми –
А было тесно в терему,
И мысль выстукивала темя,

И ты бы с радостью – в леса,
Но выйти было – только боком,
И вот – сухая полоса,
Где след ложится неглубоко

Где ни черта не разобрать…
Пускай бы слякотно и грязно –
Ты ждёшь дождя, как божью рать,
Чтоб в этой пропасти завязнуть,

Пускай не сбыться до конца,
Но в путь свой след впечатать крепче.
И отливает зеленца
От пыльных трав чужих наречий,

Ты говоришь – мостите мной!
И кроет ямы плоть живая.
…А где-то в тереме темно,
И в окнах свеч не зажигают.

* * *

Ночью бывает каменно и светло.
Я цепенею в зеркале монитора,
Будто во мне окончила счёт контора,
Пересыпавшая в кассе добро и зло.

Дёрганый голос в наушниках воздух пьёт,
Кажется – эта запись бежит обратно.
Можно летать – я слушаю их полёт –
Самым свинцовым летательным аппаратам.

Уравновесились чаши, затихли стрелки,
Маятник покачнулся и тоже замер.
Чёрное/белое, истина/ложь – так мелко,
Если увидел главное не глазами.

Бога не может быть – падают самолёты
И умирают дети. Всё это – в стороне.
Я же храню невинность, в прочем – грешу без счёта.
После – умру, конечно. Бога не может не…

А в темноте вздымает звёздные уши Рысь,
Время идёт дождями, вперёд, по капле.
И разговоры (с тобой) так плавно уходят ввысь,
И так беззвучно падают дирижабли.

* * *

Пока у Андерсена и Перро
Крапиву ткали, грызли караваи –
Я за ночь исписала бы перо,
За мыслью всё равно не поспевая.

А электронный лист всё так же чист,
Прорезан только чёрточкой. За нею
Немой призыв – войди и отключись.
Так и душа – чем чище, тем страшнее.

Я так же, как они, пыталась петь,
Крошить слова в надежде возвратиться
В родимый беспредел, где снег и смерть.
Но путь обратно выклевали птицы,

И яркий свет листа слепит – смотри,
Здесь пустота пустот, и дальше – пуще.
И от травы стерпеть бы волдыри,
Но жгущийся клубок давно упущен.

Мне было слово – глиняный божок,
Которому молитвы – рваны, рьяны…
Но пусть ладони нитка обожжёт,
Протягиваясь сквозь пустые раны.
…
Я больше притворяться не могу.
Хочу идти по свету долго-долго,
Писать себя следами на снегу,
Вязать рубашки из крапивы – Богу.
* * *

Бездна, ты многого стоишь.
Бездна, грехи отмоли.
«Плоть», — говорил ты. — «Всего лишь»,
Губы сминая мои

Со сладострастным презреньем
К плюшевой гнили плода.
Тронута телом и тленьем,
«Да», — отвечала я. — «Да».
* * *

Эта весна нам даётся туго –
Тщитесь, мужайте, сыны и дщери.
Ветки, стремясь совладать с испугом,
Дыбят серёжки и почки щерят.

Стоит ли нам трепетать при встрече
С временем, чей неразборчив почерк?
Меж приникавших к земле и речи
Я прорастаю из той же почвы.

Чем нам разниться, скажи-помилуй –
Полом и возрастом? Больше – нечем.
Сила одна нас всех заполонила,
Ею – кричим, говорим и шепчем,

Чтобы, как чудилось мне однажды –
Не целоваться в тени акаций,
А, со своей колокольни каждый, –
Колоколами перекликаться.
* * *

Ветреная вечность холодна.
Тайну не доверишь словарю.
Небосвод не вычерпать до дна —
Я кому-то тихо говорю.

Велика ли львиная любовь?
Правда ли в тени всего темней?
Преломленьем судеб, рук, хлебов
Кто-то молча отвечает мне.