А РОЗЫ ВЫРАСТУТ САМИ
Наша учительница — Евгения Альбертовна — я её обожаю! — она нас учит шить. У меня одни пятерки по труду! Я уже умею шов «вперед иголку», шов «назад иголку», подшивать умею «козликом», «в потаечку», и даже знаю, как отутюжить юбку-плиссировку, во! Это целая наука, я вам скажу.
А на поза-поза-прошлом уроке мы шили утёнка. Мягкую игрушку. Мы с мамой сходили в наш магазин «Ткани» и выбрали мягкую самую фланельку жёлтенькую, бабушка бусинки дала от своих стеклянных бус — для глазок, а клювик я из красной обложки Дашкиного дневника вырезала. Такой материальчик подходящий у этой обложечки, плотный, гибкий, то что надо. Всё равно она дневник в школу не берет, чтоб маму не расстраивать. Мало ли чего там ей напишут. А дневник я обратно под кровать спрятала.
Я уже умею на машинке строчить, да-да. Ух, она и вредная. То выскочит нитка, то петлять пойдёт, то ткань жуёт. Но ничего. Я упрямая.
Дык-дык-дык-дык-дык-дык-дык!
Я вращаю ручку,
Пришиваю воротник
Зайчику на курточку…
Евгеша во время урока проходит по рядам, и у кого хорошо получается, по волосам так ласково рукой проведет. А если увидит, что кто-нибудь из девочек криво строчит, обязательно скажет: «Акуль, Акуль! Что шьёшь не оттуль? — Так я ещё пороть буду!» У неё много таких присказок. Она нам любит про старину рассказывать. У нее прабабушка, оказывается, была белошвейкой. Шила для господ. И она все песенки и присказки от этой прабабушки-белошвейки знает.
Когда в первой четверти мы готовили сырники, Ткачёва вся в муке была, даже брови. Евгеша ей полотенчико влажное дала и говорит: «Знать кума блины пекла: все ворота в тесте!» И так у неё это ласково получается, совсем не обидно, а весело даже. Она добрая.
А в воскресенье я хочу попробовать розу из материи сделать. Я в «Работнице» на последней странице видела — красота-а-а… сумасшедшая! Цветочки как живые: бутоны, листики — хоть на фату невесте, хоть в причёску. Зеканска!
Вот иду я из школы, в пятницу это было. Вхожу в подъезд, а навстречу папа. На службу идет, сразу видно. С портфельчиком, в шапке на одну бровь и пахнет газетой, она из-за пазухи торчит, только вынул из ящик ,видать. Я так обрадовалась нашей долгожданной встрече, что как прыгну! Как обниму его с неистовой лихостью! А он не успел сгруппироваться, наверное из-за портфеля. Я промахнулась с поцелуем и попала носом ему в воротник. А чтоб неловкость свою скрыть, я возьми и вцепись в него зубами. Будто я рысь дикая! Я не пойму, как это сделалось, но кусочек меха я отъела. Вместе с мясом.
– Ты озверела? – опешил папа. – Ведь здоровенная дылда уже вымахала, соображать должна. Ну? Куда я теперь с этой плешью?
Он поплевал на мездрочку и приладил кое-как на место выдранный кусочек.
— Ладно. На работе есть клей. — сказал и пошел не оглядываясь. Хоть бы спросил, как дела, что нового в школе…А я еще ему, как дура, с балкона махала. Не оглянулся, неа.
Работа у него какая-то ненормальная, нервная и несовместимая с моей жизнью. Мы почти не видимся. На службу он едет к двум, когда я из школы возвращаюсь. Прихожу — его уже нет. Когда спать ложусь — ночь уже! а его всё ещё нет, потому, что после службы он опять в каком-то Цэдээле. Там его тиранят авторы, а он их распинает и распекает. Прям «горит на работе», так бабушка говорит.
Я ему хотела утёнка показать, посадила его на кухне на сахарницу. Не заметил! Представляете? Такого утёнка! Пятёрышного! Какие у него лапы замечательно-растопырчатые, крылышки, хвостик! Очень обидно. Другой бы на его месте засмеялся и сказал: «Молодец, старуха! Растешь!» По плечу бы похлопал и повёл бы в кино, на утренний сеанс.
Дома никого. Дашка шляется, мама на работе. Ну ладно. Прогуляю Бучку и сделаю наконец себе розу. Белую! Нет, красную. Только вот, из чего? Я открыла нужную страницу в «Работнице». Там написано: вам понадобятся шёлк, батист, сатин — на выбор, и бархат — для листиков. Проволока. Это зачем? А, для стебелька. Отлично!
Так: вместо бархата – у нас только бархатная бумага. Зеленая и синяя. Сойдет. А вместо шёлка что? Есть! Дашкин галстук пионерский. Бывалый — старый, грязный, концы обгрызены. Ничего! Она всё равно его не носит. Сейчас как новый будет. Я воткнула утюг в розетку, расстелила одеяльце, и пока он грелся, отстирала его. Портянка чище, я вам скажу. Ну вот. Теперь под утюг.
Я не знаю ничего упоительнее, чем глажка пионерского галстука. Это ни с чем не сравнимое удовольствие. Его разложишь — он весь как не знаю, что жёваный, мокрый. И вот начинаешь с кончика вдоль края вести утюгом, а галстук шипит, бесится. Утюг идет медленно. Можно поиграть слегка его носиком, чтоб не замялось ничего, а то потом снова мочить придется, заломы переразутюживать. И вот за ним появляется совершенная полоса гладкого, блестящего изумительно-арбузного цвета. Она отличается по цвету, светлее и розовее, чем мокрая часть галстука. А запах! Запах пионерского галстука из-под утюга — это не то, что от капроновой ленты или от носовых платков. Не-ет. Это словами не передать. И сравнить не с чем.
Так. Шёлк-сатин-батист есть. Белая у нас будет из маминой комбинашки. Выкройка? Есть. Ножницы? Вот они. Надо бы поточить. Нас Евгеша научила — как. Просто берёшь иголку и режешь её ножницами. Она удирает, а ты держи крепко! Так, чтоб иголка, издавая жуткий скрежет, ездила в левой руке от винта до кончиков, вжики-вжики-вжик-с!. У Евгеши есть специальная на это команда: «От винта!» И все точат. А Гальку Корешкову так трясет от нашего усердия, от визга иголочного и ножничного лязга, что вся она покрывается гусиной кожей и волосы дыбом. А Евгеша смеётся и приговаривает нараспев: «Точи-и-и-ть ножи-ножницы, пилы прави-и-и-ть! Рубль кучка, пять копеек штучка. Точи-и-и-ть ножи-ножницы, пилы прави-и-и-ть!» Такая интересная эта Евгеша…
Так. На чём я? Вырезаем, крахмалим, вытягиваем с помощью утюга лепестки. Накладываем три комплекта лепестков, пришиваем к стебельку. А стебелек как? Ухум…Обмотка зелёной ниткой. Все ясно! За работу.
Когда залаял Бучка, а мама щёлкнула в коридоре выключателем, я уже ставила розы в стаканчик. Красную и Белую.
Мама хлопнула в ладоши. Мама выпучила глаза! Мама села на стул. И сказала:
— Боже! Какая красота! Какая роскошь! Катька, сама? Ну ты даёшь! Вот голова! Вот руки! Из ничего! Когда б вызнали, из какого сора…А что скажет папа, когда увидит! Ух, он возликует, конечно же!
Тут она меня стиснула и поволокла на кухню пирожными кормить. И настроение у нас было прям новогоднее какое-то.
В выходные папа умчался в командировку, вернулся очень поздно ночью и лег спать. Я ему розы на стол в кабинет поставила, чтоб сразу увидел.
И вот уже два часа дня. Прихожу домой, а папа все еще спит. О же на работу опоздает! Я к нему поскреблась, а там шторы плотные задернуты, дух такой стоит, как в винном магазине, и темно как в пиратском трюме. Я лампу включила настольную. Розочки стоят.
— Фадзер, ну как?
— Катьк, дай поспать человеку. Череп раскалывается.
— А на работу?
— Катьк, иди, а? Я через час встану. Работа не волк.
— Пап. А розы видел?
— Неа…не видел. Отстань, пожалуйста.
И захрапел. Ну всё. Кончилось моё ангельское терпение. На работу сегодня ты у меня не пойдешь. У нас с тобой урок труда будет. Увидишь.
Я взяла розы, потихоньку стащила со спинки стула его брюки от костюма и на цыпочках вышла, прикрыв за собой дверь.
Месть! Месть! Месть!
Первым делом я вытряхнула все пуговицы из большой кожаной коробки и напихала в карманы папашкиных брюк. У нас целый килограмм разных пуговиц, наконец-то пригодились.
— Так! Ножнички наточены! Ниточки отмотаны! В иголочки заправлены! Узелки завязаны! — пела я шёпотом, вдевая длинную чёрную нитку в иголку. Я зашила карманы швом «на себя с накидом», крепко-накрепко, все три. Встряхнула — здорово гремят! Как маракасы. Так. Что бы ещё зашить? Штанины по низу! Раз-два-три «вперед иголку»! Готовчик. Получите-распишитесь. А розы? А розы вырастут сами. Щас ты их оценишь, папа.
Есть у штанов такое место, называется гульфик. Это где пуговки. Вот я гибкий стебелек пропустила сквозь петельки для пуговок, и крепко-накрепко загнула проволочный кончик восьмёрочкой.
Что бы еще предпринять?
У меня были два меховых пояса от детских шубок, бежевый и серенький. Я их сшила. Получился такой внушительный хвост, с меня, почти что. И этот хвост я взяла и большой английской булавкой приколола к его плащу, как раз на подобающее хвосту место. Ой, ну меня трясло от беззвучного хохота, я себе уже представляла, что будет! Ой, что будет! Держись крепче!
Закончив операцию «Воспитай себе отца», я так же тихо и безмолвно вернула брюки на место. Сняла с вешалки своё пальто, убрала сапоги и шапку. Все. Меня дома нет. Как бы. Залезла в шкаф в большой комнате и стала ждать.
Через минут десять раздалось покашливание, и Фадзер протопал в тубаркаску. А я сижу тихо в своем убежище, мне ничего почти не видно, зато все отлично слышно. Раздалось бульканье на кухне, ага, из чайника пьет! Потом топ-топ-топ прошёл к себе.
Раздался знакомый звук маракасных карманов, пуговки зашуршали в них, запели, как морские камушки. Фадзер прыгает по комнате!
— Аля! А–а–ля!! Да что ж это такое?! Сговорились все что ли?!!
А я сижу и давлюсь и от смеха, и от страха. Сейчас попадет мне! Сейчас!..
— Катька! Ка…Да есть кто-нибудь?!Дайте бритву!
О ужас!.. Я вжалась в мамины пальто и перестала дышать. Мимо меня проскакал папа в трусах. Он сцапал ножницы и, топоча голыми пятками, скрылся в кабинете. Было тихо минут пять. Потом посыпались пуговицы. Они бились о стены, о пол и книжные застекленные полки.
— А рррр-оза! Упала! На лапу! Аз-зор-р-ра!! – рычал папа, отдирая зубами наверное, проволочную восьмёрочку.
Я решила себя не обнаруживать до конца. И вот хлопнула дверь. Хлопнула дверь подъезда.
Я покралась на полусогнутых ногах к окну и посмотрела из-за шторы. Папа бодро шел на работу и посмеивался. С портфелем, в шапке на одну бровь. За ним, прыгая по лужам, волочился меховой хвост.
Я так и повалилась на диван, дрыгая ногами. А когда отдышалась от хохота, стала ждать расплаты. Ведь придет вечер и будет мне тогда на орехи.
А вечером — о радость! О счастье! У нас были гости! Приехал Деда и бабушка! Они привезли мне бананы! И все забылось. Как ничего и не было.
Ночью я пошла в туалет и слышу из отцова кабинета смех. На обратном пути я не удержалась и приложилась ухом к двери. Отец рассказывает:
— Вхожу в автобус, беру билет. Мне дедок какой-то говорит: «У вас хвост, гражданин!» Я оборачиваюсь — смотрю — и в правду хвост! Тут я решил его доканать. Говорю ему: «Знаю! И горжусь им». Подхватываю свой хвост через руку, как плащ мушкетёр, и прохожу вперёд с надменным видом.
— А розы где? Выкинул?
— Зачем? Надьке подарил. У неё день рождения. Когда сказал, что это моя дочь сделала, сама! Столько было охов-ахов, ты не представляешь. Так что, с путевками вопрос решён, уверяю тебя. С голоду не помрём.
Он засмеялся.
— Слушай, а как ты думаешь, а что это было? – тихо спросила мама. – Розы…Зачем?.. Может, она у нас того-с? Ку-ку?
— Нет… Не думаю. Просто…– было слышно, как он прикурил.
— Просто что?
— Ничего. Пройдет.
