А.К.Антонов 17.06.1955 — 18.05.2018

Иван Петрович Белкин
Иван Петрович Белкин родился от честных и благородных родителей в 1798 году в селе Горюхине. Покойный отец его, секунд-майор Петр Иванович Белкин, был женат на девице Пелагее Гавриловне из дому Трафилиных. Он был человек не богатый, но умеренный, и по части хозяйства весьма смышленный. Сын их получил первоначальное образование от деревенского дьячка. Сему-то почтенному мужу был он, кажется, обязан охотою к чтению и занятиям по части русской словесности. В 1815 году вступил он в службу в пехотный егерской полк (числом не упомню), в коем и находился до самого 1823 года. Смерть его родителей, почти в одно время приключившаяся, понудила его подать в отставку и приехать в село Горюхино, свою отчину.

5 комментариев

  1. Прощание 23 мая в 12-30 в морге 1-ой Инфекционной больницы по адресу Волоколамское шоссе, 63, отпевание в Храме Богоявления (г. Химки, ул. Лавочкина, 6) в 14-00. Поминки в 17-00 в Музыкальном клубе Форте по адресу Большая Бронная, 18

  2. ЕГО АТМОСФЭРА

    Создать «атмосфэру», как говорят некоторые в его краях. Ему нравятся предметы, всё, что можно потрогать, понюхать, почувствовать, объять глазами. Ровно поэтому ему не нравятся либералы и патриоты, политические устройства и государственности. Ровно поэтому ему претит философия и даже коллега по цеху выпуска думающих людей, которая эту науку преподает. Не схватишь её, даже сильно изловчившись, сосредоточившись. Грёбаная трансценденция, заочная онтология. Чего читать, чего изучать?
    Бери лист, сминай в руке; пинай пробку от бутылки, чтоб скакала через лужи; кидай с ладони на ладонь кипящий чебурек; терпи резкий вкус «опасной воды» в гортани и жди размытия граней, как у Леонардо. Зачем всё делать четким и пускать по ризочкам, если лишаешься чуда, везения, знаков? К чему термины? Важны ощущения. Ощущения от конкретных, досягаемых вещей, тел. Чувствовать ребрышки студентки через ткань блузочки, и не важно под диктовки каких идеологий и рупор каких устройств – чувствовать всегда, чувствовать везде. От этой пахнет сандалом. А от той – ладаном: чур меня, чур!
    И он создаёт «атмосфэру», настаивает на этом, как и на том, что не еврей.
    Создаёт в рассказах.
    То семейная пара заплывает за буи и тонет чужими людьми, близкими, одновременными со всем своим семейным скарбом на сердце – разделенным, но не поделенным. И какая разница, кто из них любит чурчхеллу, кто мороженое, кто пьёт ситро, а кто чай с лимоном, кто плавает кролем или брасом? Всё то, что раньше восхищало другого, что заставило его выбрать на пляже жизни, среди всего буйства красок и форм человеческих, всё её/его индивидуальное, включая характер, зацепило его/её, а с годами начало бесить; всё это заставляет их сжимать зубы до скрипа, не предъявлять претензий, привыкать терпеть, терпеть привыкание, и однажды, поняв, что буи и береговая зона уже так далеко позади, что и не видно их, начать тонуть. С тем же упорством и снисхождением друг к другу, вместе, но порознь. Назло. Вопреки. По-своему. Тонуть. До самого дна. Кто же приземлится красивее?
    То состарившаяся красотка — муза поколений моряков, ходит сонная и нагая по углам просторной квартиры, совершая ежедневный ритуал восстановления в памяти того факта, что нет в этом пространстве того, кто оставил след на фотографиях; она впитывает кожей, всеми местами, которые он страстно трогал, его пустоту и несуществование, и тело отказывается в это верить, и морщится с каждым годом всё сильнее, отторгая не нужное воспоминание; а она отторгает весь мир, надевая красное, красясь красным, выпевая красивые строки из песен, что красной нитью прошли через их жизнь: её и его, которого нет: «нет, нет…» — морщится тело внутри цветной тряпки; «нет, нет!» — кричит цветом тряпка в радиусе чужих взглядов; «нет… нет!» — кричит помада песней в пространство, где остался только след от него; «да, да…» — принимает он с фотографии её безобразно-трепетную любовь.
    И он создаёт «атмосфэру». В жизни.
    Поди раскуси меня, я сам кого хочешь под орех разделаю. И про Крым расскажу и про снасти, и про ужимки паяца, про женские руки и в них пяльца, про всё. Я покажу тебе степень ненужности всего и важности всего. Ты только отвечай, да хоть глазами. «Мне нравится как вы слушаете» — больше ему ничего и не надо, он знает по глазам, что переопыление свершается. Он сидит в метре, но трогает тебя. Трогает, нюхает, разглядывает во всех подробностях, вертит на языке весь мир и плюёт на системы, вывесив светлый флаг своего мятого плаща, сражается опущенными руками и непримиримым сердцем. Комкает все твои былые представления и алгоритмы на самом интересном моменте только-только наметившейся зрелости и бросает использованным носовым платком на парту – на, посмотри, чего стоит определенность в жизни. Определенно только здесь и сейчас: мерцающая лампа, затяжка на колготах, погрызенный колпачок, сирена в форточке, моя щетина и твой бархат, жанры между нами, приёмчики, сочетание букв и слов, сочетание несочетаемого в литературе, несочетаемость сочетаемого в нас.
    …Я пью. Сначала от горя, потом по привычке и наконец, впав в образ. Это удобно. Это снимает все лишние вопросы. Но нужно быть гением, чтобы не пропасть в этом ритме. Читай и перечитывай. Говори, но не договаривай. Делись, но оставляй себе сокровенное. Пусть их это ошеломит. Они, эти позёры, выпячивают всё, чем обладают и даже больше. А ты копи, копи и отдавай ровно столько, чтоб не переполниться. Смотрись слабой, будь сильной, кажись сильной, оказывайся слабой – сбивай их с толку. Держись не за изменчивое нутро окружающих, а за постоянную форму окружающего – это гарантия, это уверенность, это независимость и свобода, а значит сила. Никакие стратеги тебя не просчитают. Я пью, но язык мой трезв. Я трезв, но язык мой пьян. Они боятся предпринять что-то против меня. Уважительно держатся поодаль, потому что стратегии надо мной не властны…
    Это бы он мне сказал, если б захотел дать напутствие? Вряд ли захочет. Но он не учёл, что я не просто самовлюбленная графоманка. Я читаю его не спросясь, напрягаю мозг, пытаясь разобрать этот непонятный почерк, не расшифрованный язык. Я могу ошибаться, но не могу остановиться. И буду дальше, пока сетка образования не скажет – ваше время истекло. А пока…
    Он учит меня не как продавать подороже, а как подешевле не продаться – стакан водки и сладкий чай, а потом, потом… Бери лист, сминай в руке; пинай пробку от бутылки, чтоб скакала через лужи; кидай с ладони на ладонь кипящий чебурек; терпи резкий вкус «опасной воды» в гортани и жди размытия граней, как у Леонардо. Зачем всё делать четким и пускать по ризочкам, если лишаешься чуда, везения, знаков? К чему термины? Важны ощущения. Ощущения от конкретных, досягаемых вещей, тел. Чувствовать ребрышки студентки через ткань блузочки, и не важно под диктовки каких идеологий и рупор каких устройств – чувствовать всегда, чувствовать везде.
    И я брезгую им, и брюзжу на него за ним, улыбаюсь в лицо и плачу в спину. Ненавижу и пугаюсь признаков любви. Я знаю эти признаки, потому что взрослая, взросла я. Хочу истончать до нимфетки, исхудать до студентки, оглупеть до девчушки, растаять до рёбрышек и невзначай попасть ими ему под ладонь. Вплестись в его «атмосфэру», не думая – еврей, не еврей. Не думая. Чувствуя. Да.

    P.S.: Я написала это в 2015 г., почти сразу, как мы познакомились. Дала ему прочитать «по секрету». Ждала с трепетом, что скажет. Сказал: «Катя, спасибо. Мне понравилось, как вы меня увидели». Правда, так и не признался, еврей или не еврей. Нет, конечно. Но даже, если бы и да, какая разница? … я так скучаю по Вам, Алексей Константинович! И по вашей ласковой улыбке, и по вашим острым шпилькам, по лучистому бодрому взгляду и по заспанному лицу, по хулиганским идеям и непримиримой досаде, по многому, неизмеримому, что в вас было. Надеюсь, Вы знаете это и чувствуете, даже сейчас.

  3. Павел, книги выходили очень маленьким тиражом и, к настоящему времени, скорее всего, все разошлись.
    Но АК многое, если не почти всё законченное, выкладывал здесь на сайте. По крайней мере, прозу и, вероятно, стихи. Правда, не обязательно подписывался.

Оставить комментарий