Цикл «Как есть»

Блядский мир

Три дня драла я маме лоно
Но появилась же…
И как-то узко стало, моно —
На мандраже.

У синей краски плеши стенки,
А с акушера
Глядят похмелно-злые зенки
Люцифера.

Меня доставили в пеленках
Домой в деревню:
Исполосован стол с клеенкой
Смурной харчевни.

Ухабы, лужи, свиньи, кучи
А я царевна!
И на лишайниковой круче
Рифмую скверну.

Здесь кобели таскают сучек —
Сцепились сидни.
Гляжу на сцены псарных случек,
Но мне не стыдно.

На шапку клячи хвост повесил
Соседский фермер,
С конезавода тащит весел
Колбасный центнер.

Здесь режут всякую скотину
И дети тонут:
Живот жиреет с животины,
Темнеет омут.

Брюхата баба и избита
В гнилой времянке
Своим пьянчугой домовитым
В трусах с изнанки.

Слюняво слива червивеет
Под грязной пяткой
А в зиму Вием здесь повеет
Под звук колядки.

Верни меня обратно, мама,
Надежды шатки:
Что аромат смердящей ямы
Вдруг станет сладким.

Минусодинбог

Толстая школьница-двоечница,
Характер ленивой заиньки/паиньки.
При живых родителях – беспризорница.
Нарисованный Боженька, спаси от приезда разъяренной маменьки

Жирная студентка – Несмеяна,
Нрав трусливый с флером романтизма –
Об изломанной любви мечтаю, об изъянах:
Мудрый Боже, ниспошли диету, секса с фрицем, принца

Похудевшая, самим Москвичом
Подобранная, влюбить умудрившаяся.
Дурь моя, писанина, сумасшедшинка – все ему ни по чем.
Господи, спасибо, он восхищен – полюбивши я вся!

Разнесло живот – первое бремя,
Безтоксичная ненависть к нутру,
Я клялась на крови в своё время —
Не убить! Бог, лучше сам не разбуди меня по утру.

Похудевшая дважды, одна –
Не срослось. Воспоминаний чад и чадо
Кличет отца из материнского гнезда, коммунального дна,
Мстишь за сомненья, Божок? Ей-Богу, так мне и надо.

Взрослая, загнанная. Наверстать
Через невежество к знаниям – Апорт!
Боже, а ты попробуй меня теперь обуздать,
Когда нет тебя. И троица святотатствует, и делает мне аборт.

Как жить, если и ты нарисован,
Ковырнешь поглубже – под ногтями краска,
Череда мужчин несет неизменный омен:
тренье, стоны, семя. В сброшенной оснастке пятна смазки.

Распоясавшаяся женщина,
Спустившая камера, стершаяся шина.
Жен-шина, Муж-тина, взаимообменщина,
Невесть что в голове, минусодинбог на земле, в доме ангина.
Скандал — моё второе имя

СкандАл – моё второе имя
СандАл за ухом, к небу вымя
СубстрАт – поверху,
Снизу – плАмя,
Снам нА поверку
Рдеет ПлАмя!
Я плЕном не была распята,
РешЕткой не была расшита,
Но Из любви навек изъята,
И дЕло моё шито-крыто.
Из нЕдр агентства Пинкертона
МенЯ взыщите из затона.
По вскрИкам тихим, громким стонам
ПускАй несутся гегемоны.

Просекко

Откупорив прохладный Просекко, поразмыслю о том, что профукал.
Ведь я был мужиком! Стала бабой… Обменяв мускулинность на суку.

Мне когда-то мерещились кущи, революции и покоренья,
Но за тридцать, вдруг вылезли: патлы, подгоревший пирог и варенье.

Я утесом косым выдавался на один против рьяного шторма,
Почему я рассыпалась кручей, распластавшейся ниц натиформой?

Я молю молодого о «куни», чтоб отправиться в райские Анды
Но мечтаю, как в сыр Сулугуни затесаться по самые гланды.

Наводнившая жирную мойку, утварь требует мощь детергента,
А я занят… Я замужем. Задом я ищу у мужчин пиетета.

Мой Просекко пролит на халатик и по-прежнему zero зацепок.
Я – мужчина ли, женщина? Хватит! Отщепенец я. Щепка. Отщепок.

Дети-сети

Ой ли?! Дети мои, в слезах,
Что маман напилась внезапно!
И летит на своих крылах
В никуда, в никогда, в «не завтра»

На одинадцать, десять, девять…
Этажей ближе всё к планете:
«Больше нечего здесь сеять,
Я погрязла в вас, дети – сети!»

Не о том ли мне, вдруг, мечталось,
Чтобы мир исходить в мозоли?
Приключилось, случилось, сталось:
Крем-брюлле, безе, профитроли

И немногим: подгузников, талька,
Манной каши (вельми понеже!),
Младшей школы наука, калька…
Инфантильность — всё реже, реже.

Но свободно окно – открыто,
На секунду лишь станет больно –
— Сможешь ли оттолкнуть корыто,
Где так сытно и где так сольно?

Можешь ли отогнуть дужищу,
Золотой венценосной клети?
— Ненавижу вас! Кошки-мышки…
Испоясана. Дети-плети!

Старшему. Мне в вину

Чем больше ты растешь, тем больше мне не сын.
Опять опрокинул графин… Полы мой, полумой.
Сейчас танцы и карате, в планах актерского мастерства секция,
Вчера заметила может уже не первую утреннюю эрекцию.
А дальше что? Возможно скоро, возможно будет
Какая-нибудь половая инфекция…
Поверь, что для меня это будет просто пипец и яд.
Пипец и я…
Где мой мишка уроненный на пол, идущий по лесу и косолапый? Где зайка, брошенный на скамейке хозяйкой? Хоть и нет дождя, мой зайка, я все больше забрасываю, забываю тебя.
Моя неусидчивость. Моя находчивость, опрометчивость.
Отцовский тик, отцовский профиль. С отцом остаешься в прошлом.
У меня теперь новый папа и снова сына, и ему далеко еще до мужчины. Боже, как же пошло!
Вот она причина – далеко еще до почина. А ты уже на полпути.
Пока полупрости. Полупока, прости.
На крик братика бежишь голову сломя,
Прыгаешь через ступеньку, спотыкаешься, больно ногой ушибаешься.
Ошибаюсь я.
Вижу, как проступает знакомая гримаска, и мои прозрачные слезы.
Я сдираю с себя живую маску – жизненную прозу, непростительную позу.
Мои соленые слезы… А ведь дальше их будет все меньше,
А потом и вовсе исчезнут даже в самые страшные грозы,
И совсем перестанешь быть сыном, станешь совсем чужой и взрослый мужчина.
Да, я их иногда еще вижу — твои проникновенные слезы, и понимаю, что ты совсем маленький —
Сердце сжимается.
И я бегу, как когда-то на детской площадке или в садике,
Бегу снова, как раньше, опять,
Потому что лучшее лекарство – (крепко прижать, потискать, пообнимать) это мать.
Играешь во дворе с друзьями, купаешься в бассейне, плаваешь уже сам.
Ты — соседский мальчишка, чужой забавный почти подросток, толстый живот, тесные трусы, волосатые ножки. Сую каждому в руку рассыпчатый круассан.
У младшего пока нос картошкой. Ты теперь такой не носишь.
Я вижу, какой ты будешь взрослый: густые ресницы, большие глаза, озорной и рослый.
Когда ночью спишь в калачике, млею, оттаиваю, горько плачу я. С пола одеяло поднимаю, осторожно укрываю, под бока подтыкаю.
Отцовский тик, отцовский спор, моих малочисленных нервов вор.
Слушай команду, не смей пререкаться, хватит хихикать и улыбаться. Ты сделал английский? Скоро уже двенадцать, я хочу отоспаться!
Полу – мой сын, полу — чужой мужчина. Ты такой расхлябанный, с этим не расхлебаться.
Тебе сейчас восемь (помнишь, как в лотерее – «в гости просим»?). Еще столько же раз по стольку все поносим и будет уже шестнадцать. Вот тогда главное – не растеряться. Наверное, совсем перестану смеяться, стану мазями натираться, перед старостью упираться. А ты будешь где-то теряться.
Потом еще чуть и не сможешь остаться:
Из памяти сыном стираться, чужим мужиком появляться – раз в месяц, раз в год…
Даю почитать свои стихи и глумлюсь, и над тобой ржу –
Над реакцией, что мама написала «Секс» и «Пофиг», но этот вот не покажу,
Может вовсе его сожгу…
Пойду выпью брют. Выложу свой бред.
Все это брод — в гроб!
Рябь…

По утрам

Я никогда не была ученик прилежный,
Норов нервозный и просит отдаться дёр,
Дёру даю раздражительно, спешно, спешно!
Внутрь себя, внутрь сна, в дебри dreamy girl.

Тело от сна затекло и претит от жизни,
Звук режет слух как неистовый пёсий лай,
Ныне обрыдли и присно рассветы капризной!
Антигордыни рок — урок: «Мама тавай!»

Не разогнавши кровь, не осилив веки,
Я опускаюсь вновь в свой кисельный сонм,
Где парадоксы, крылья, рытвины, грех и реки
Воспоминаний: шёпот отца, айва, деревянный дом…

Там по кусочкам себя собираю и рву на части
Там — всё, что было и всё, что могло бы быть.
Не шевелясь в постели, вдруг обретаю счастье –
Вот как Обломов мог полноценно жить!

Будто в кино удаляется глянец бриза,
И разлепляет веки ладошкой сын —
Каши момент и черёд не моих капризов…
Здравствуй реальность. Прощай виртуальный тын.

Кроме времени

Мир хранит темноту, многочисленность —
Пуд попыток, шажочков, шлепков;
Равнодушие, лживость и искренность,
Вихрь ромашковый, сон лепестков.

Уйма глаз прорастает надеждами
В небеса, чей заштопан рот.
Охраняем тщетой и одеждами,
Голосит человечий род.

Каре-черные да сине-серые,
Любопытные, злые глаза,
Озорные, глубокие, смелые…
Пусть тайком, но омоет слеза.

Раннеспелые плачут от похоти,
Умудренные тоже ревут:
«Что ж цепляешься, если плохо те?
Что забыл ты, родименький, тут?»

И моргают, как будто бы дублями
Отсекают. И сызнова жить,
Распаляясь все теми же углями,
Что еще не успели остыть.

Западают округлости ямками,
Разрастаются родинки, смех
Все искусственней, в голосе якобы
Перспектива и кляп для помех.

Дети спят со счастливыми лицами,
Отдыхая под сенью ресниц,
Королевнами, милыми принцами
Под задорный трезвон синих птиц.

Бьется пульс сумасбродством под теменем:
«Излови эту пташку мне, паж!»
Будет все у тебя … кроме времени,
Будут перья и клетка, и страж.

Мы — Бог

Мысок поэтической челки и с этим иже,
Мысок словесной мозольной грубой стопы.
Понятно всем, в этой паре кто краше, выше…
Ты ли…этажи…я ли? ли я…этажи…ли Ты?
Слепой полуподвал, изжаренную солнцем крышу
Пролеты отделяют. Связывает мятый водосток.
Косым языком тебя чистый ливень оближет,
Отравой миазмов в меня плюнет грязный сток.
Давай все изменим. Несносный, любимый, слышишь?
Мы – мост. Ты согласен? Мы в небо. Мы внемлем. Мы – Бог.

Ля, фа, ре

За мужем, как за каменной стеной,
Гранитной, толстой и непроницаемой.
В том сумраке нет музыки иной,
Чем тихий плач и шёпоты отчаянья.
Здесь духота и сухость, и тоска,
Ни ветерка, ни солнца, ни волнения
Огня. Лишь скрипочки песка
Подыгрывают фугам настроения.
А мне бы пробежаться по траве,
Дрожа от нежностей природного касания,
И чтоб в душе не «ля, фа, ре…» а «соль, си, ре!»
Восторгом зазвучало и отчалило
На остров, где укрытием шалаш
Полупрозрачных пальм и соли воздуха,
Где по волнам бежит ко мне мираж
Асоль и Греем сердце греется без отдыха.
Но часто ли бывают чудеса?
С придавленной груди, чтоб сняли камень?
У погребённых заживо лишь адреса,
Где пихты шелестят смиренный amen.

О любви в общем и целом

И если не болью, то чем тогда
Сшивает людей любовь?
Всё застит глаза, рассекает бровь
Сердечная чехарда.

Испанка, чума — что за страшности?
Им не искосить людей
Лёг – умер. Подумаешь, частности?!
Но где напастись бровей

Разбитых в прыжках и погонями
Истерзанных ног и дум?
Не передохнешь под попоною,
Не утихомиришь зум.

Любовь — это мерзкий паноптикум,
Где боль есть спасенье и яд,
Где сердце – сильнейшая оптика
Под взглядом которой горят.

Здесь выжить дано только парами:
Ты мне, я – тебе: боль и жар.
Быть сильными, но тонкопалыми –
Ах, выдержит ли Боливар?

Заеда

Таблетку угля растолочь чайной ложкой,
Чуть-чуть желатина отсыпать туда,
Две части воды доливать понемножку,
Тепло микроволн всё растопит когда,
На кожу лица нанести, избегая
Ту область, в ответе которая за
Излития сердца, последствия края,
Литоты восторга, короче – глаза.
Всё вытянет маска минут через двадцать,
Пыль рьяных дорог, пот греха, семена
Забившихся пор… не надо бояться.
Да, больно! Для смелости выпей вина.
Сдирать потихоньку, но можно и резко:
Угри опустеют, прыщи отпадут.
Технически просто. А есть ли стамеска,
Чтоб отковырять то, что стиснуло грудь?
А может, найдутся мне руки родные,
Чтоб греться не о золотой змеевик?
А может, есть крылья? Да пусть накладные —
Избавиться от неподъёмных вериг.
Чего только в мире сейчас не бывает,
Нелицеприятная вся эта новь.
Есть маски, и мемы, и кремы… и заед
В том месте, где раньше звучала любовь.

Отриньте

И я бесконечно неблагодарная тварь,
И нет для меня ничего святого,
Я – зло и страдание, морось и хмарь
И большая часть меня – слово пустое.
Отриньте мою головную тьму,
И плеч отнимите своих поддержку,
Сама бы себя отвела в тюрьму,
Но чем не тюрьма – неизменность решки?

Разрешите уйти

Разрешите сейчас умереть
Без обиды, без воспоминаний
На волне справедливых восстаний
Чьи-то жизни собой подпереть –
Кулачком под щекою страданий.

Разрешите не громко уйти
Без препятствия и волокиты,
Без шприцов и без утки разлитой,
Не теряя в пижаме культи –
Сгинуть в целости и домовито.

Разрешите не чувствовать боль,
Лишь усталость от смешанных игр
С глаз смахнут веки цвета индиго
И закроют, как ставни юдоль
Без щелчка или скрипа, без крика.

Разрешите шагнуть восвояси
Без напутствия и нареканий,
Без наград и высоких взысканий,
Без попа в округлившейся рясе,
Детских слез, лживых кровопусканий.

Разрешите отбыть без «прощай…»
Без нашептываний или слухов,
Молодой, а не скверной старухой
Умереть между дел, невзначай,
Чтоб сама я ни сном и ни духом…