Из старого: Влюблённость и плевок

Влюблённость и плевок

Я – художник, и я рисую себя. В чумазой фуфаечке – кто только на ней не спал. С канистрой технического спирта – у меня не хватает ума отлить себе немножечко. На фоне индустриального пейзажа, состоящего из серых заводских цехов с раздолбанными воротами, ржавой оградой с курящими за ней на самодельных скамеечках слесарями, кучей когда – то нужного металлолома с едва сохранившимися следами бледно – зелёной краски на станине и высокими бетонными заборами, окаймленными ржавой колючей проволокой местами откусанной для лаза.

Я раскрашиваю себя Смеляковым и Асадовым с евтушенечкой в глазах. Лирика отшумевшей эпохи ждёт меня в ящике стола вместе с клубком, крючком и спицами. Лирика людей любящих собственное время и находивших себе место в нём. Равно как и я здесь и сейчас – вскормлённый лицезрением подобных пейзажей вырос, был околдован и очарован ими, тут всё понятное – всё родное, пережитое, кусок моей биографии запечатлен на индустриальных полотнах, от которых веет тоской и безысходностью. Но я влюблён в них, яки во всю жизнь. И мнится мне, вся судьба моя сфокусировалась в этой жизни, в этой точке, и нет мне места за забором, нет там будущего. И думать не думается, что ещё годок – другой, и не в одном, другом, пятом, десятом окне потухнет свет, а во всём здании.
И лишь неугасимой лампадой теплится что-то под фуфайкой. То строки Эммануэль* из Самары, Янки Арсановой в миру. Я замираю — её строки ещё в далёком 95м с колонок посланий в толстых газетюшках бесплатных объявлений были для меня соломинкой, фитильком, капелькой из мира иного, грёзного, недоступного и нереального. Полумистического, полумагического, но не пугающего, не отталкивающего. Эти строки вели меня в мир самиздата, ими был выстелен путь мой в ту преисподнюю. Но даже в еженедельниках бесплатного бреда, приколов и поруганий строки Янушки цвели, жили, благоухали какой – то своей обособленной яркой насыщенной жизнью в урне купонного мусора, что лишь своей несуразицей окаймлял их и подчёркивал оную индивидуальность. То был «подарок Светланы (Алилуйевой)» современной эпохи
Я не знаю Самары, но помню град К у й б ы ш е в. Мои детские воспоминания запечатлели о последнем лишь слайд жизни цыганского табора у невзрачненького магазинчика, да ещё спор двух старух на тему «что звучит круче – Куйбышев иль Самара?!» А Самара у меня ассоциируется с Эммануэль. Для меня Эммануэль – это и есть Самара. Я слушаю музыку её имени. И для меня уже не существует ничего вокруг окружающего. Я привык уже ходить по ощущению собственных шагов и находиться под колпаком вакуума собственного мирка. Но стоит мне оглянуться, как вижу, что позади меня ласковыми зайцами по стенам заводских цехов и отделов пляшут тени. И эти тени зовут и манят в прошлое, в глубь, в бесшабашный 95й, когда я ещё подростком устраивал себе в гараже лежак из рифлёного упаковочного картона, на котором читал вирши Эммануэль.
Я чувствую себя каким-то маленьким, невзрачным, незаметным. На оном полотне я всего лишь точка. Точка, глупая смешная застывшая в остановившемся безвременье, но я уверен, что найдётся тот зритель, что увидит эту картину, замрет как время и подивится как философ: откуда, мол, тот огонь, тот жар, то тепло, исходящее из ворота заводской нестиранной фуфайки?! Постоит, подумает, а когда поймет, сходит в магазин своей потаённой грусти, обозначаемой иллюзией, где ему взвесят на старых весах с поржавевшими тайно залитыми в холодных заводских цехах свинцом гирьками пару кило строк Самарской Эммануэль.
Он заглянет в мои глаза и прочитает мою душу. Он поймёт то, что недопонял я — он внутри меня прочтёт все прочитанные мною строки Эммануэль со страниц нижегородских, омских, пензенских самиздатов. И где-то на самом дне среди всякой рухляди и антиквариата обнаружит сборник из Новосибирских порталов. Я его выиграл в рыжей лотерее, а когда прощался с самиздатом, окончательно растворяясь в указанном пейзаже, отослал обратно. Однако те нотки кипучей радости, первоначального восторга, ощущения чуда и счастья, как оказалось, хранятся во мне…
Я, не имеющий цели и будущего, замираю на полотне лишних слов. Я не жду высших образований, перемен и переездов – я вросся в окружающую действительность, а там где Недействительность, Нереальность – там строки Эммануэль. Их необязательно читать и цитировать, ими жить надо и ощущать. Ибо они фантомны, они бестелесны, но способные порождать к себе одно – единственное чувство, зовущееся в л ю б л ё н н о с т ь…

Когда-то, кажется, совсем недавно я перестал ждать, верить и надеяться. А теперь имею диплом о высшем образовании, который положил на полочку, ибо иного применения ему не нашлось. А ещё я влюблён во весь мир, оттого что наконец-таки получил от него покой, стабильность и определённость, но эти три кита расплылись каждый к своему берегу, едва прозвучало в телеячщике магическое слово «кризис». А ещё я никак не открою гараж, в котором когда-то читал гениальные вирши Эммануэль. А потому торчу пеньком на перепутье, безнадёжно пытаясь стрельнуть спички, но мир мобилизировался — даже прохиндеи и забулдыжники носят при себе зажигалки. А возле моей последней на данный момент работы бродили спившиеся мужики бомжеватого вида. И я частенько лицезрел в окошко как они подкармливают и подпаивают своих коллег по пластиковому стаканчику. Один кандыбайка припёрся сразу после тюрьмы, корчил из себя крутого и с ножом ходил в столовую, где его быстро наладили. Сейчас живёт под лоджией у дочери, ходить толком не может, и его сотоварищи возят его на тележке
Это словно театр, где есть волшебная завеса, что приподнимается, и видишь иной мир под названьем Интернет. Устанешь, бывало, плюхнешься в диван и ноутбук в руки и давай шарить по безлимтному.
И однажды в яндексе на народе я наткнулся на Эммануэль. Это была другая Эммануэль. Эммануэль – главбух. Эммануэль, похожая на кажущуюся, а какая была кажущаяся я уже и не помню — давно то было…
А спичек так ни у кого и нет … Кризис у всех что ли? Замок прогреть нечем… Зима, холод, грязь, начало века. Видна гора металлолома и вроде трезвый сварщик, копошащийся в ней, а поодаль – железная дорога, заводские трубы и цеха. Внутри меня примерно та же картина, символизирующая тоску и мрак. А вот – в голове – мозги и мысли: где б сшибить бабла на безлимитку, что б прочитать Яну на рифма.ру.
Яна прижилась в яндексе. А я обжился здесь… Я влюблён в этот мир, в людей вокруг, вот в эти вот пейзажи. Кажется, ещё вчера я пытался сопливыми пацаном вырваться из них, а теперь настолько вжился, что дико, тупо и непонятно хочется остаться и корни щ пустить. Не надо мне до смерти никакой Самары, но… не факт, что Самара может стать и моей…
Холодно, а под курткой теплится что-то. Это всё та же неугасимая лампада строк куда-то в чужое, инаковое с ног до головы, перевёрнутое вверх тормашками .
Тот пейзаж, что я вижу сейчас не вписывается в электронные строки интернетовских полей, но он родной. Сюда я ещё покойную бабушку таскал, забирающую меня из детсадика, очарованный и околдованный их индустриальным величием. Но тогда он был бездушен, ибо я был пуст Цветаевой, Ахматовой, Арсановой…
Но я рос, подрастал, трепетал и наполнялся. Но сам – то я кто? Всего лишь плевок. Родной город меня пережевал и выплюнул. П л е в о к ! Летящий долго и замедленно. А потом вдруг подморозило, и превратился в ледовый бугорышек, что не оторвать от грунта, но застывший в ожидании чуда, тупо верящий, что с наступлением весны, солнечные лучи растопят мой ледовый панцирь, и я блесну во всей красе, пока.. не уйду под землю грязной незаметной жижицей…

Окраина города и окраина самиздата переплелись при переходе из виртуального в неизбежное. То есть я, одиноко уходящий в неизбежность. Бросивший все дикие попытки ворваться в ласкающее воспоминаниями прошлое за воротами гаража. То шёпот строк Эммануэль, позабытых, но ещё живущих внутри меня, не угасших, недобитых. Строк, слетающих с уст автора, умеющего чувствовать, ощущать, переживать. И запечатлевать эти чувства, ощущения, переживания на клочке бумаги или колонке ворда. Кажется, за то время пока строки с купонов бесплатных объявлений трансформировались в надлежащий электронный вид прошла целая моя насыщенная незаметная жизнь, в которой эмоций было не меньше чем в этих указанных виршах. Только смог ли я уложить их в своих полотнах, остались ли они столь же яркими запоминающимися как выцарапанные имена диггеров на стенах самиздатовских подземелий. Ведьма, Лес, Тихий Бизон, Фрези Грант, Стивен Кинг, Ксиомбарг, Витте, Эммануэль… Сами имена хранят в себе тайну, загадку, только им одним присущее очарование, пока ещё диггеры осваивали дельтапланеризм на виртуальных виражах, я успел посеять очередную кучу не взошедших строк и опять впрячься в эту борозду, сменить кучу работ и начать писать роман, в котором якобы невзначай упоминался Яннис, начать публиковать черновики этого произведения, за что получать смешки, вздрючки и нагоняй, забросить это начатое, а потом всё начать заново и опять потерять, отправив какому-нибудь Бежецкому.
А потом окунуться в нежность слов. Нежность магическую, бестелесную, всепоглощающую. Нежность кибервиртуальную. Фантастическую. Нежность – надежду. Нежность – веру. Нежность – восходящую звезду. В этой замониторной нежностью готовы были раскрыться бутоны новых строк Яны Арсановой и зажечься огоньки звёзд Александра Бежецкого. Нежность хранила тайну. И тайна служила завесой жизненного пути со всеми перипетиями судеб, эмоций и поисков. Будто и не было ничего. Вот было лишь имя автора под или над его произведением. И произведение живёт независимо от автора, волнует и трогает души искренних почитателей таланта, а при всём при этом сам автор как бы в тени. Вот он творцом вдохнул жизнь в нечто безликое, бесплотное, безродное. Туманное. Расплывчатое. Чужеродное. И отошёл в сторону. Аметисты его труда продолжают будоражить умы и души. А его будто и не было. Он, как я, уходящий, сфокусировался в точечку. Оставил о себе часть легенды или этап биографии — то самое что невозможно оценить в отличии от его произведения. Ведь для ознакомления с продуктом его творчества нужны минуты, а для осознания его пути можно затратить целую жизнь, и то ещё е с л и удастся пережить, прочувствовать, перевернуть в себе все эти шквалы, бури, вихри вдохновений.
Так и Эммануэль: вот есть имя, вот есть строки, но есть ещё целая жизнь…
20.12.08
* поэтесса, известная под этим именем — звезда самиздата середины 90х, нередко публиковала себя в газетах бесплатных объявлений в рубрике «посланий» Купоны бесплатных объявлений с посланиями нередко выбрасывались в редакциях в корзинку для мусора, которую наборщики называли «подвал». Но в большинстве случаев многие поэты середины 90х и узнавали друг о друге, знакомились и переписывались, благодаря рубрике посланий в газетах с объявлениями. В день подачи объявлений выстраивались, как помню, целые очереди. Мне было 15 в 95м, я любил уединяться со стихамитех поэтов в гараже на окраине города. Какое-то время я работал недалеко от этого гаража — мазал клеем заготовки