Жирафа

– Длинная! Жирафа!

– Жирафа-антилопа! – эхом каталось в ущелье пустеющего школьного коридора, кислотными волнами бросалось на стены с портретами пионеров-героев, дребезжало в оконных рамах, вымытых на вчерашнем субботнике.

– Ты чего сутулишься, не сутулься, а то палку к спине привяжу! – говорила мать.

– У тебя уже и так сколиозище вон какой. Будешь так скрючиваться – у тебя горб на спине вырастет, – озабоченно качала головой бабушка, а Наде хотелось съежиться еще сильнее, свернуться в трубочку и не разворачиваться вовсе. Вот так – сверху вниз в плотный рулончик, как скатывают тесто в рулет, и пусть засунут в печь и поставят огонь на максимум.

Конечно, в этой школе с Надеждой никто не дружил. Выделяясь из толпы, на физкультуре стоя на полголовы выше всего класса, она по умолчанию считалась неудачницей, потому что была не такой, как все. Вот ведь как бывает: многие хотели бы с ней сидеть за одной партой и, наверное, даже дружить – училась Надя Крылова если не лучше всех на параллели, то была среди первых учеников. Но кому охота считаться другом лохушки? Была Маринка Филиппова, которой она больше других давала списывать, они иногда ходили друг к другу в гости, как–то обменялись значками и календариками, но и только. У Маринки были свои подруги, и в этот круг Надежду не приглашали.

Проучившись четыре с небольшим года в серебрянской средней школе номер девятнадцать, Надя и не подозревала о том, что обладает таким поистине катастрофическим недостатком, с лихвой перекрывающим любые хорошие черты внешности или характера.  Да она и помыслить не могла, что это недостаток. Напротив, благодаря высокому росту, незнакомые люди всегда набавляли ей годков. В свои двенадцать с небольшим она уже спокойно ходила на сеансы «от шестнадцати» и даже гордилась тем, что смотрела фильмы, вход на которые ее сверстникам будет еще долго заказан. Те дети, с кем вместе ходила в детский сад и играла в прятки, не указывали на Надькин недостаток, ибо выросли рядом и даже не подозревали о его существовании

Узнала же она о нём, только попав после переезда в сто третью школу города Новокамск.

С переходом Надежды Крыловой в новокамскую школу в шестом А образовалось «козырное» место. В классе стало нечётное количество учеников, и это означало, что кто-то будет сидеть за партой один, а на соседнем стуле можно будет с удобством разложить шпаргалки.

Сначала Крылову посадили с Машей Подкользиной. Маша была болтунья, каких еще поискать. Болтать она не прекращала ни на переменах, ни на уроках. Естественно, Надежда, как новенькая, чтобы лучше вписаться в коллектив, поддерживала ее в разговорах, и вскоре их рассадили.

В течение учебного года их пересаживали не по разу (Машка, конечно, была не единственная, кто нарушал дисциплину на уроках), и они то съезжались, то разъезжались с Подкользиной, потом Машка переехала на «камчатку» сидеть в гордом одиночестве, а Надю отправили сначала на второй ряд к толстомордому Горбунову с бесцветными глазами, который, хоть и был всего на полтора сантиметра ниже Крыловой, но громче всех орал, когда в школьном дворе Надьку дразнили коллективно.

Потом из-за этих же пересадок Надька оказалась на третьем ряду за третьей партой ближе к стене. К ней подсадили Витьку Рыкова, вертлявого, вредного, вечно сопливого и, по иронии судьбы, самого низенького в классе. Если они стояли рядом, коротко стриженная макушка Витьки, на которой вечно виднелись хлопья перхоти, едва доходила Надежде до груди.

– Ох, и повезло тебе, Рыков, – сказала физичка, когда увидела рокировку, которую совершила классная дама с очередным пересаживанием. В тайне каждый двоечник и троечник в классе мечтал, чтобы его посадили к Надьке: в отличие от других отличников, она всегда безропотно давала списывать и иногда на контрольной даже прорешивала оба варианта, так что её соседу можно было заручиться хорошей оценкой в четверти. Но по собственной воле сесть с Жирафой никто бы не отважился.

– Да я и не напрашивался, – ответил Витька своим блеющим фальцетом и вытер рукавом вечно подтекающий нос.

Надька почувствовала, что сейчас слезы брызнут из глаз. Благо, была еще перемена, она решительно сгребла в охапку уже выложенные, было, на парту учебник с тетрадкой и метнулась к единственному спасению. Подкользина теперь снова сидела одна – похоже, это был единственный способ заставить её не болтать во время урока. Сейчас же Машка лежала в больнице, и парта на «камчатке» пустовала.

Более всего обидно было то, что с подачи самых маленьких недоросликов в классе это прозвище разошлось по всей школе. «Длинной» и «Жирафой–антилопой» её стали обзывать даже старшеклассники, которые были одного с ней роста. На этом дело не стало – проблема вышла за пределы школы, и вскоре метастазы этой заразы расползлись по всему маленькому микрорайону. О том, что она длинная или имеет отношение к парнокопытным обитателям саванны, Надя могла услышать даже от сопливой малышни – младших братьев и сестёр своих одноклассников, просто идя по улице в магазин или проходя через двор соседнего дома.

Придя в школу на следующий день, Надя обнаружила, что ее «камчаточная» парта занята. На соседнем стуле, как ни в чем ни бывало, восседал совершенно незнакомый мальчик. Естественно, кто-то из учеников других классов мог зайти во время перемены поболтать с дружбанами и присесть отдохнуть. Но этот невозмутимо доставал из портфеля учебник и тетрадки, и так же невозмутимо водружал их на парту. Надя стояла в нерешительности: с одной стороны, ей не хотелось лишний раз с кем–то в школе заговаривать и привлекать к себе внимание, а с другой – это же была ее парта, ее и Машки! Пока она думала, что ей делать, прозвенел звонок, и в класс вошла учительница.

– Здравствуйте, садитесь! – сухо, как всегда, щёлкнула классная. Посмотрев однажды фильм про всадника без головы, Надя про себя стала сравнивать ее речь со щелканием бича: слова у классной, даже самые нейтральные, получались очень резкими, неласковыми и, в лучшем случае, оставались сухо-отстраненными, в худшем – причиняли почти физическую боль. Разумеется, классная знала о проблеме новенькой – теперь уже давно неновенькой – Крыловой. Сначала Надя надеялась на какую-то реакцию и хоть какие-то действия со стороны классной. Хотя бы поддержку. Но потом перестала, ибо поняла, что с этой стороны ту самую поддержку ждать не стоит: в образцово-показательном классе у лучшего педагога школы в классном коллективе не может быть проблем. Прецедентов было навалом, но всё стало очевидным после того случая в школьной столовой. Любка Цацкина и Оксана Дзюба, барышни не очень далёкого ума и далеко не образцового поведения, пробежали мимо – одна так, чтобы перевернуть поднос с едой, который несла Крылова, а вторая – ей навстречу, так, чтобы толкнуть Надьку в разлившийся по полу суп вперемежку с гуляшом. Толкнуть так, чтобы упала. С Надькиного фартука и рукава, щедро политых борщом – слава богу, фартук был чёрный, а борщ – еле теплый – липкими насосавшимися пиявкам опадали разваренная свекла и капуста. Жирные брызги попали даже на один конец пионерского галстука, вторым Надька макнулась в борщ уже на полу. На раздавленном коленкой кусочке картошки остался отпечаток колготок, похожий на маленький протектор. И все смеялись. «Длинную уже ноги не держат». «Я не упал, меня уронили». От тошнотворного запаха перегретой тушеной капусты и сгоревшей гречки, который вечно витал в столовке, закружилась голова и захотелось сблевануть. Галина Ивановна, их классная, в тот день была дежурным педагогом. Да даже если бы и не дежурным. Ну, подумаешь, ученица упала в столовой в собственный борщ. Дело житейское. В общем, Надька перестала ходить в столовую, брала с собой бутерброд и ела на перемене, когда хотела, а не когда нужно было столоваться.

– В нашем классе пополнение, – отчеканила классная. – Олег Кабанов – прошу любить и жаловать. Олег, встань, покажись!

Олег встал и показался.

Полтора года назад и Надежду Крылову так же представили.

– Мне сказали, здесь свободно, – пояснил он вполголоса, когда классная вышла и начался урок.

– Угу, – только и сказала Надька. Она понятия не имела, что нужно говорить в таких случаях, кроме того, не знала, успел ли он уже пообщаться с ее одноклассниками и разумеет ли, с кем сел за одну парту.

Олег, подумала Надька. Как Видов. Актёр Олег Видов ей очень нравился, и новенький даже был на него чем-то похож: такой же светленький, с прямыми волосами и небольшой ямочкой на подбородке.

И как это так вышло, что ему не сказали о свободном месте рядом с Витькой!

Олег оказался спокойным, «в меру упитанным», как выразилась вышедшая с больничного Машка и милостиво согласившаяся сесть к Рыкову.  У новенького был мягкий южнорусский говорок со смешными интонациями, и «г» он произносил как громкое «х» – вместе с отцом-военным они переехали сюда с юга Воронежской области. Учился Кабанов на четверки, и, благодаря надиному участию, четверка его стала намного твёрже и даже началась превращаться в пятёрку. Особенно по русскому – этот предмет вообще оказался у Кабанова слабым местом. Началось все с урока, когда русичка вызвала новенького к доске писать под диктовку предложение из «Молодой гвардии»: «Самолеты гудели уже где-то над самой головой, и, хотя их не было видно, точно черная тень от их крыльев прошла по лицам девушек».

Олег спешно отмахал предложение по доске, не думая, без единой запятой и повернулся к классу. Взгляд его беспомощно проскакал по лицам одноклассников, потом наткнулся на Крылову. Она едва заметно кивнула. Пока учительница проходила по рядам, Надька глазами указала ему на место первой запятой. Кабанов поставил. Надька выразительно указала место следующей запятой. Олег нерешительно поднес руку с мелом к месту после буквы «и» и снова вопросительно посмотрел на Надьку. Надька кивнула. Он снова обернулся, и Надька стрельнула глазами в место третьей запятой. Кабанов поставил и обернулся за очередной порцией запятых. Вот же дурачок, беззлобно подумала Надька и размашисто кивнула, давая понять, что с запятыми на этот раз покончено. В это время русичка как раз находилась в опасной близости от их парты. Учительница заметила выразительный кивок, но истолковала его по-своему:

– Вот, раз Крылова тебе кивнула – значит, все правильно написал, не сомневайся. Садись, пять.

Перемена перед английским обычно была занята тем, что Надька с листа переводила Кабанову заданные на дом тексты – на иностранном они были в разных группах и задания у них были разные – и, если успевала, диктовала ему ответы на вопросы по его упражнениям.

Жили Надька и Олег оба в одной стороне – ей идти было чуть ближе, ему – чуть дальше, но вместе со школы они не ходили никогда. Даже если на следующий день предстояло списывать домашнее задание, Кабанов не ходил домой вместе с ней хотя бы под предлогом того, чтобы договориться об этом самом списывании. Надька и не претендовала: она все прекрасно понимала – если он будет оказывать ей нечто, отдалённо напоминающее знаки внимания, то большинство его не поймет. Хотя – какое большинство? Все. Потому что мир делился на два лагеря: все и Надька.

+Крылова не ходила на дискотеки. Когда училась в Серебрянске – была еще маленькая. Когда переехали в Новокамск, Надька поняла, что в ее положении, скорее всего, ничего хорошего из этого не выйдет и решила не искушать судьбу. Но тут прошел слух, что десятикласснику Сашке Кулагину, который отвечал за проведение дискотек в школе, отец привез кучу новых иностранных записей, и самое главное – новый альбом “Модерн Токинг”. И Надька не устояла.

Дискотека проходила в малом актовом зале. Под потолком висел зеркальный шар, который медленно вращался, разбрасывая призрачные осколки мертвенно-бледного света. На сцене, на месте диск-жокея возвышался Кулагин. Рядом с музыкальной аппаратурой Надька разглядела диаскоп. Между песнями, которые Сашка называл «композициями», он рассказывал об исполнителях, вставляя слайд с красивыми картинками певцов.

Пристроившись в кружок своего класса между Потеряевой и Байбариной, Надька восторженно слушала, что вещал Кулагин приятным, хорошо поставленным голосом и во все глаза смотрела на противоположную стену, где появлялись то С.С. Сatch, то Сабрина, похожие друг на дружку своими вздыбленными прическами, то Ricci e Poverie в хиповых расклешенных брюках, и, конечно, обещанный Томас Андерс с Дитером Боленом. Тело хотело двигаться, лететь на свет зеркального шара под потолком и кружиться в колючих отблесках его стеклянных снежинок.

Be my
S-s-s-soul survivor
oh come on take me higher
Don’t let me down
oh it’s just too late…[1]

– Крылова, я в твоих подолах запуталась, – крикнула ей перетатпывающаяся рядом Потеряева. На Надьке было платье с широкой разлетающейся юбкой–солнцем.

– Иди нафиг, – ответила Надька, пригнувшись к самому уху Потеряевой. Меньше всего ей сейчас хотелось препираться со стервозной одноклассницей.

S-s-s-soul survivor
it’s like a burning fire
He pulls the strings of my deep emotions.¹

Неужели так бывает? Неужели можно вот так существовать спокойно, танцевать, без страха лететь и кружиться, подпевая музыке, наслаждаться и хотеть – действительно хотеть, в первый раз в жизни осознанно хотеть развернуться, расправить плечи, раскинуть руки и подставить лицо расколотому свету маленькой зеркальной планеты, чтобы поймать на язык одну из призрачных льдинок, летающих вокруг?

Be my
S-s-s-soul survivor…

Надьке до ужаса захотелось, чтобы Кулагин потом еще раз поставил эту песню, но она никогда бы не отважилась подойти к диск–жокею. А может, все же попробовать? А что будет, если она возьмёт, подойдет и попросит?

Пока она раздумывала, Кулагин объявил медленный танец. Девки разошлись подпирать стенки или расселись на низкой спортивной скамейке, кавалеры пошли приглашать дам. Надька не рассчитывала на приглашение. Она села на скамейку и стала рассеянно смотреть на слайд с Томасом Андерсом – Кулагин поставил «медленную композицию» из четвертого альбома “Модерн Токинг” – поэтому не сразу заметила в полутьме знакомую фигуру. Олег танцевал медляк. С Потеряевой. Потеряева была невысокой и коренастой. При том, что она надела каблуки, её переносица находились как раз на уровне подбородка Кабанова и Надька могла поклясться, что Потеряева так и норовила попасть межбровьем в ямочку – ту самую ямочку, которая как у Олега Видова.

Когда после медляка запела Сабрина, все вскочили, враз напружинились, начали прыгать и хором подпевать:

«Спой, спой, спой!
Спой, спой, спой!»

Кто–то входил и выходил – двери в зал приоткрывались, на несколько секунд впуская яркий свет из коридора и немного той, другой реальности. Но потом дверь закрывалась, та реальность отсекалась, и зеркальные льдинки продолжали свой медленный полёт в темноте.

Через пару быстрых «композиций» опять включили медляк. Надька поискала глазами Олега, нашла его почти сразу в противоположном конце зала. Кабанов подошел … к Андрющенковой.

Надька так надеялась, что с этого учебного года уже больше не встретится со своими обидчицами, по крайней мере, в школе. Однако, что Цацкина, что Дзюба после восьмого класса не смогли набрать нужного количества баллов в ПТУ и вернулись в родную школу досиживать до получения аттестата.

Albatross
show me your dream of love
Albatross
without her love I’m lost[2]

Было видно, что Цацкина немало удивлена, но милостиво приняла приглашение, томно-усталым жестом закинув руки на плечи Кабанова. Причем не просто закинула, а сцепила кисти в замок и распрямила локти, заставляя кавалера пригнуть голову. Он и не сопротивлялся.

I’m stranded in the middle of the nowhere, take care.

Кабанов наклонился к уху Цацкина. Та откинула голову и заржала. Кабанов снова что–то ей шепнул, Любка снова зашлась в приступе хохота.

I’m stranded – I don’t know where but you’re not there,
I’m stranded – playin’ the fool breakin’ the rules.[3]
Надька обратила внимание, что никто из мальчишек их класса старшеклассниц на танец не приглашал, только девочек со своей параллели или помладше. Решил нарушить правила? Надо же, смелый какой. У Цацкиной был ухажер – Петька Сизов из девятого Г, который танцевал, в основном, с ней. Но Сизова по близости не наблюдалось, а Цацкиной была, видимо, очень соблазнительная – ярко накрашенная, в короткой юбке и модной широкой курточке. Но Надька понимала, что партнершу на школьной дискотеке выбирают не за модную курточку.

Почему? Почему так? Почему альбатрос? Причем тут вообще альбатрос? Тотемная птица Дитера Болена?

Вечер близился к концу.

– И последняя на сегодня медленная композиция! – возопил в микрофон Сашка Кулагиин. – И это… Аллаааа Пугачёваааа!

Тяжелыми каплями упали первые аккорды. Надька отошла к стене и увидела, что Олег двинулся через зал в её сторону. Ну, что же ты так долго, пока дойдешь – уже полпесни отыграет, подумала Надька. В груди покалывало – кажется, льдистые кусочки света проникли в ее тело и теперь неровно трепыхались и кружились там, чуть ниже левой ключицы, постепенно заполняя все пространство внутри. Сейчас. Сейчас все увидят, что ее, Надьку Крылову, тоже приглашают на танец, что она никакое не чудовище, а обычная девочка, такая же как все. Как Потеряева. Как Цацкина. Ну, наконец–то.

Чуда не произошло. Огибая танцующие парочки, Кабанов прошел в трех шагах от Надьки, туда, где в углу шушукались несколько старшеклассниц и тронул за плечо Оксану Дзюбу.

Лишь вчера
Мир мне объятья раскрывал,
Лишь вчера
Легко леталось мне во сне.

Надьку разобрала досада. На ней были туфли с самой плоской подошвой, какие только нашлись у нее в шкафу, а Кабанов был не намного ниже ее, на каких–то два – максимум два с половиной сантиметра. Если бы хотел – подложил бы в ботинки под пятку бумаги или сложенную вчетверо стельку. Это если уж прямо так критично, чтобы девочка была ниже тебя. Надьке было не критично. Парни танцевали, в основном, с популярными девочками, но приглашали и тех, кто сильно популярностью в школе не пользовался. А вот если бы он пригласил её, Надьку, вот так, на глазах у всей школы, тогда, определённо, многое бы изменилось. Да не то, что многое, а всё.

– А ты была вчера на дискотеке? – спросил Олег на следующий день.

– Была, – ответила Надька. – Ты, что ли, меня не видел?

– Нет, – сказал Кабанов. – Не видел.

– Надо же, какая незаметная, – сказала Надька.

– Надь, а что такое «Айм стрэндинг ин зе миддл»?

– Не «стрэндинг», а «стрэндед», – поправила Надька. – I’m stranded in the middle of the nowhere, take care – я застрял посреди неизвестности, и всё, до свидания.

– В смысле – «до свидания»? – опешил Олег.

– Ну, вот так вот, – пожала плечами Надька. – До свидания – и всё. Все вопросы к Дитеру Болену, это он сочинил.

– А-а, – расслабился Кабанов. – А почему там в начале альбатрос? Это что, песня про альбатроса?

– Не знаю, – сказала Надька.

– Ой, слушай, переведи текст, – Кабанов засуетился, раскрывая учебник на нужной странице.

***

Она поздно услышала шлепающие сзади шаги, и пластмассовая ручка «дипломата» выскочила из рук. Обычное ребячье озорство – подкрасться сзади и ударить по задней части портфеля. Дипломат шлепнулся на мокрый снег и распахнул широкую пасть, выплюнув несколько тетрадок и учебник биологии, выпали из коробочки и рассыпались разноцветными слезинками ленинградские акварельные краски.

– Жирафа! – крикнул, пробегая, тот, кто вышиб дипломат. Надька даже не успела разглядеть, кто это.

Начала собирать краски.

– Эй, Длинная! – раздалось уже справа из–за кучи снега, который вчера возле школьной ограды нагреб бульдозер. Кричали несколько человек на разные голоса, среди которых были и девичьи. – Жирафа–антилопа!

В плечо прилетел снежок.

– Жирафа, сколько ты длиной?

Следующий снежок больно толкнул в спину, потом еще. Надька вперемежку со снегом сгребла в дипломат краски и учебник, встала с колен и тут что–то ударило одновременно в грудь и в голову.

Краски фейрверком вырвались из дипломата, брызнули на снег, закрутились–завертелись и рассыпались цветными искрами.

– …вот так, вот, так, давай, помогу, вставай осторожно… – она слышала голос, словно приближающийся издалека, будто кто–то постепенно вытягивал у неё из ушей вату. Надька поправила сползшую на глаза шапку и увидела прямо перед собой золотистые пуговицы со звёздами и серпом и молотом. Пуговицы были пришиты к серому сукну. Распрямляясь, Надька проследила взглядом по ряду пуговиц вверх, увидела застегнутый наглухо воротник с петлицами, а над ним чуть располневшее лицо актёра Олега Видова в серой шапке с кокардой.

Да ну! Серьёзно?

– Вот ведь хулиганье! Так ведь и до сотрясения мозга недолго, – сказал Олег Видов, одной рукой придерживая Надьку за плечо, а другой отряхивая её рукав. Маленькие комочки мокрого снега, перескочив с надькиного пальто, прилипли к его коричневой шерстяной перчатке. – Ты как? Можешь идти?

Надька кивнула.

– Олежка! – крикнул мужчина в сторону школы. – Олежка, ну, где ты там? А ну, дуй быстро сюда! Давай бегом, помоги девочке собрать вещи. Где ты живёшь? – обратился он к Надьке. Не дождавшись ответа, повернулся к подбежавшему Кабанову. – Ты знаешь, где она живет?

– Да на Сокольской она живет, у «Галантереи», – отозвался Олег как–то глухо и начал совать собранный дипломат в руку Надьке.

– У «Галантереи»? Дак это же вообще рядом с нами. Давай–ка, проводи девушку до дому.

– Да ну, ты чё, пап! – голос Олега дал петуха, и он осёкся. – Ты чё, пап, – повторил он уже потише. – Дак мы же на стрельбище…

– Ну, стрельбище от нас никуда не убежит, – ответил папа Олега. – Ты что, как маленький? Тут у тебя такая красавица – а ты – «стрельбище». Потом сходим – отпрошу тебя со школы пораньше.

– Ну, пап…

– Всё, я сказал! – отчеканил папа Олега. Он взял надькину руку и решительно отодвинул ее от руки сына, все еще сующего Надьке дипломат. – И портфель донеси, не переломишься.

***
Снег стаял. Грязь на тротуарах начала понемногу подсыхать и в воздухе заструилась мягкая весенняя свежесть. Деревья, изглоданные зимними ветрами, окутались тонким призрачно–зеленым шифоном. Надька больше всего любила это время года – такое красивое, волшебное, переменчивое. Раз – и тепло, и можно ходить чуть ли не в шортах, первые божьи коровки залетают в форточку и путаются в волосах. Потом раз – и снова снег, и непонятно, что надевать на ноги – не валенки же опять доставать из оттоманки, а в резиновых сапогах холодно. А потом раз – и уже май, и уже нет той прозрачной зеленой дымки на деревьях. Окна распахиваются, застоявшаяся духота многоквартирных зимовий уплывает в небеса, а на головы прохожих обрушиваются причудливые сплетения запахов свежей краски, щей и пережаренного лука с рыбой.

– Рррыба–а! – пенсионеры–доминошники открыли сезон.

Хрясь!

Даже гранитный памятник дедушке Ленину у проходной завода сегодня блестел слюдой как–то по–особому. «Ну, и куда предлагаешь мне пойти?» – спросила Надька Ленина. Владимир Ильич хитро прищурился и показал рукой направление «вперед, к победе коммунизма». Точнёхонько на пути к коммунизму находился гастроном. Те, кто жил ближе к проходной, называли этот магазин «верхний», а его брата–близнеца на другом конце микрорайона – «нижний», потому что улица шла под небольшой уклончик.

Днём раньше мать послала Надьку в «нижний», потому что там должны были «выкинуть» фарш, а за апрель ещё оставались неотоваренные талоны. Тревога оказалась ложной: фарш в «нижний» не завезли, либо ушлые продавцы всю партию попрятали под прилавок.  Надька вздохнула с облегчением: не надо отстаивать очередь с риском погибнуть в битве не на жизнь, а насмерть за пару кило фарша. Она сделала круг по гастроному, рассеянно пробегая взглядом по коробочкам с кофейным напитком, банкам с тушенкой и «завтраком туриста», кивнула знакомой кассирше и вышла на улицу.

– Здравствуй, Наденька! – она даже не сразу увидела, кто к ней обращается, потому что яркое солнце било в глаза.

Из окон второго этажа над козырьком «Гастронома» летело шелковистое сопрано Екатерины Болдышевой[4]:

«Кто ты, мой новый герой?
Ты будешь здесь, я знаю,
Тебе обычных дел сюжет
Мешает быть со мной».

– Здравствуйте, – ответила Надька и прикрыла глаза ладонью, чтобы разглядеть говорившего.

У крыльца магазина стоял Кабанов–старший. Он был в гражданском, его ГДРовская замшевая куртка, немного напоминала ту, что Жорж Милославский умыкнул у Шпака в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». В этой куртке майор Кабанов очень походил на коротко стриженного Мориса Джеральда.

– Олег предупредил тебя, что не в пять, а в шесть?

– Что «в шесть»? – не поняла Надька.

– Олег! – Кабанов–старший обернулся, сын выглянул из–за его спины. – Ты ведь пригласил Наденьку?

– Куда? – опешила Надька.

Сойди с забытых страниц
Я о тебе мечтаю,
Сорви букет колючих роз
За каменной стеной.

– Ну, если ещё не успел, то вот и будем считать, что пригласил, – сказал Кабанов–старший. – День рожденья у Олежки. В субботу. Ждём!

Он посмотрел на часы.

– Так, всё, на автобус опоздаем. Бегом шагом марш! – скомандовал майор Кабанов, и отец с сыном устремились в сторону остановки под умопомрачительные гитарные запилы неподражаемого Алексея Горбашова.

И лишь привычный узкий круг
Мешает…

«Это ведь уже послезавтра, – подумала Надька. – Надо подарок придумать». У нее были кое–какие деньги, сэкономленные на школьных обедах с тех пор, как старшеклассницы отвадили ее от школьной столовой, и на следующий день она решила пройтись по магазинам.

Дедушка Ленин, в общем–то, указал ей дельную траекторию движения: сначала – в «верхний» гастроном, потом – в «Галантерею», которая находилась как раз в следующем доме за гастрономом, а значит, тоже лежала по пути к светлому будущему. Верной дорогой идёте, товарищи.

– Тебя устала я ждать,
Сломай замки и двери,
Сорви букет колючих роз
За каменной стеной, – напевала про себя Надька, взбегая на высокое крыльцо «верхнего». Она решила так: купит коробку шоколадных конфет – хороших, дорогих, а в «Галантерее» выберет одеколон. Как раз тётя Валя вчера хвасталась, что отхватила там и «Красную Москву» и «Золушку» в шикарной подарочной коробочке. Значит, завезли новую парфюмерию.

Она обошла стеллаж бакалейного отдела, пошла вдоль штабелей с брикетами плодово–ягодного киселя и пачками печенья «юбилейного». «Юбилейное» закончилось, началось «шахматное», кисель сменился на вишнёвый. А над ними, на верхней полке лежали конфеты в коробках. То, что надо. Она легко дотянулась до верхней полки и взяла одну в руки. Коробка была небольшая, узкая, темно–коричневая – под цвет шоколада, на ней красовалась чуть выпуклая розовая роза, по низу шла надпись «Поздравляю!».  Рядом лежала коробка раза в два побольше, белая, на ней был изображен улыбающийся Аладдин в золотистых узорчатых шароварах и туфлях с загнутыми носками. Как и полагается, с лампой в руках. Белая коробка была одна.

По ту сторону стеллажа кто–то, судя по звуку, уронил банку консервов. Народу в этот час в магазине было немного, и звук удара банки о кафельный пол показался оглушительным. Надька вздрогнула. Потом вернула на полку коробку с розой, взяла коробку с Аладдином, сунула в корзину и направилась к выходу.

И тут голоса, роняющие консервы по ту сторону стеллажа, показались ей очень знакомыми. Под ногой что–то шваркнуло – как чечка–баночка из–под гуталина для игры в классики. Надька увидела упавшую банку рыбных консервов – видимо, ту самую – и остановилась, чтобы её поднять.

– … ту блондинку с длинными ногами? Так, давай лимонаду побольше возьмем, и сок лучше яблочный, а этот поставь обратно, там, вон, муть какая–то… Чего ты дурью маешься, сын, такая славная девочка, всё при ней… Наверное, самая красивая в вашем классе…

– Да пап! Да как ты не понимаешь! – и почти всхлип. – Это же Жирафа! Жирафа!

Надька положила коробку конфет обратно на полку, развернулась и пошла из магазина, ничего не купив.

_________
[1] Будь моим спасителем души,
давай развесели меня.
Не подведи меня.
Уже слишком поздно…

Спаситель души,
Как горящий огонь,
Затрагивает мои глубокие чувства

С.С. Catch – Soul Survivor

[2] Альбатрос
Покажи мне мечту о любви.
Альбатрос
Без её любви я погибаю.

Stranded – Modern Talking

[3] Я застрял, не знаю где я, но тебя здесь нет.
Я застрял, валяю дурака и нарушаю правила

Stranded – Modern Talking

[4] Екатерина Болдышева – одна из легендарных солисток группы “Мираж”