***
Подвыпивший слесарь продолжает мне что-то бубнить, а я уже знаю, что стоит только мне выйти в коридор, как он следом отправится за мной со словами: «Что мы тут как два тополя на Плющихе?» А потому вынужденно продолжаю прослушивать его белиберду. Он пилотирует очередной бычок в тарочку и начинает делиться со мной наболевшим. Я смотрю в потолок, мне хочется сбросить рабочий халат, бежать по коридору, как сумасшедший, перепрыгнуть через вертушку на проходной и оказаться на свободе. Впрочем, сам слесарь обозначает завод не иначе как зоной или концлагерем. Но, тем не менее, ежедневно, год за годом, он приходит сюда, чтобы дожидаться окончания рабочей смены. Я наблюдаю, как очередное мокрое пятно появляется на потолке, и неожиданно вниз летит капля грязной воды, ударяясь о пол.
«Дурак тут один до тебя работал, хотел хорошим для всех быть, а любая инициатива наказуема. Теперь тебя приняли на его место взяли, а с нас требуют, чтоб выполняли чужие обязанности. Да так всегда было. Героев труда приходили фотографировать, а слесаришка рядом стоит гайки подкручивает, чтоб станок не развалился от нагрузки. А от меня помощи не дождутся: я — ремонтник, а не наладчик. Вот станок развалится – буду делать. Да и так сверх нормы выполнил, ведь один ромайор из мусора собрали, он по документам нигде не числится. Моя работа заключается в том, чтоб станок работал. Я расписывался за свои обязанности. А за наладку – бабы расписывались, они за это получают зарплату. Я тут официально оформлен – выполняю только те обязанности, которые указаны в моих документах»
Рассказ слесаря всегда однообразен, и едва ли не каждый заводчанин готов его повторить, потому что жизнь каждого работяги здесь столь же уныла и однообразна, во всяком на то случае мне лично кажется таковой, поскольку каждая судьба тут словно тусклая копия судьбы напарника. Мне не хотелось верить, что пройдут годы, и я так же буду сидеть в этой курилке и изливать душеньку какому-то пацану.
«Вот вспомнишь мои слова – здесь порядок, лучшего не найдёшь. У хозяев что ль лучше? Один мужик устроился электриком. Так там не понимают, что он – электрик. Только сел пожрать – иди грузить. Что стоишь – иди ворота закрывай. Производства за счёт чего работали? Потому что каждый свою обязанности выполнял. Вот и развозили продукцию по всему союзу»
Я пропускаю его слова мимо ушей, мне это всё по барабану, я не осознаю, что со своими заскоками уже потерял несколько доплат – за слесаря и переплётчика, а слесарь же получает дополнительно за фотографа и электрика. Слышны шаги в коридоре – это из соседних отделов ходят люди, едва слышен плеск – это кто-то наступил в лужу и гулким эхом раздаётся за дверью: «ВОООООВК» Дядя Вова подносит палец к губам: «Молчи. Это бабьи обязанности, нам за них не доплачивают. А к мужикам в туалет не полезут» Гул шагов удаляется и финальным аккордом раздаётся грохот – это кто-то со злости хлопнул дверью. Огромное четырёхэтажное здание было когда-то мозговым центром гигантского предприятия, здесь в кабинетах трудились конструктора и инженеры, целые отделы занимались поиском сбыта получаемой продукции, благодаря чему никогда не было простоев, практически ежедневно куда-то что-то отгружалось, и всегда требовались рабочие руки.
Слесарь же вспоминал школьные годы, как в старших классах ему опротивела ему учёба, так как на уроках ненужной литературы требовалось изучать какие-то непонятные образы, как, благодаря этим образам, он впервые влюбился, и как почему-то ноги словно сами вели его вели к крыльцу дома школьной подружки, с которой, коротая вечера, разбирали эти дурацкие образы. Как, поступая в военное училище, просил её дожидаться, но провалил вступительные экзы и с дуру рванул в далёкую Махачкалу, там ему предлагали остаться, но он, перепугавшись россказней о рабстве неверных, убежал обратно на родину, благодаря безвозмездной денежной помощи неизвестного дагестанца.
Ну а дальше по накатанному сценарию: шёл к девчонке, а встретил однокашника, с которым частенько курил в школьном туалете. Тот после восьмого класса поступил в ПТУ на сантехника, и теперь у него была рабочая практика и ожидание армии. Причём на практику отправили в городскую баню, и однажды в женской душевой бабы умудрились открутить кран. «Иду» — говорит – «а у меня ноги подкашиваются, вышла какая-то тётка, вся голая и мокрая, и на кран показывает, да сейчас я его поищу, говорит, и нагибается» А слесарь там с ним стоит, у него каждый день такой концерт, он уж и внимания не обращает. «А учился хуже меня, зато вон какая жизнь у него интересная!»
Одним словом, до подруги своей так и не дошёл, а потом и некогда было: отправился на ТЭЦ учеником электрика. В первый же день вписался в бригаду: позвал один мужик, показал на дырку в заборе, вот говорит: «Будешь нам за бутылкой бегать» Так вот и бегал до самой армии.
Ну а потом – армия, явления это было долгожданным, возможно, потому что она являла собой единственное в жизни путешествие. Туристических агентств тогда не было, за рубеж не ездили простые смертные, в санатории и дома отдыха не все стремились, а потому и вспоминали до самой пенсии в курилках армию, а именно дальние поездки, смену привычной обстановки и общение с полковыми дамами.
Я продолжаю смотреть на потолок, отчего-то мне кажется, что мокрое пятно там стало ещё больше, а летящие на пол капли чрезмерно зачастили. После армии дембелей в обязательном порядке трудоустраивали, не желающих работать сажали за тунеядство, а всех хронических алкашей отправляли в ЛТП. Набравшись в армии сексуального опыта, юный электрик пустился в разнос, да тем более ещё напарник в цехе достойный подвернулся – срок на зоне отмотал, хорошо разбирался в законах и «всех баб величал Светланами» Долго от него избавиться пытались, но бесполезно: дадут болванку пилить, он и пилит целыми днями, другой бы психанул, бросил бы, пошёл увольняться, а этот нет. А раз на работу не явился, так сразу до суда дошло, а он на суде справку от кардиолога предоставил, что был у него в день прогула. И ведь не подкопаешься. А один раз электрик и сам чуть за колючку не отправился, напился после работы с этим корешем и попал в какую-то странную квартиру, а там все синие и в наколках, которые когда-то модными не были. Очнулся – допрашивают. Но просто пожалели в первый раз. «Иди, говорят, и не связывайся с этим племенем»
«Ну а как вот не связываться?» — рассуждал мой напарник – «Если учат чему путному? Он меня здорово по бабам потаскал. Учил, чтоб главное запомнил: к бабам надо с бухлом. Ездили мы с другом к двум поварихам в пионерский лагерь. Пузырь на стол – и накормят, и раскорячатся. Один раз голыми их нафотографировали, так мать потом все плёнки аж изорвала» Такие вот были в советские времена инстаграмщицы.
Лагерная обстановка уж очень нравилась юному электрику, отчего не раз он напрашивался туда на лето работать от завода. Там в обед любил ходить на рыбалку, иногда с ним в сончас напрашивались и пионеры. Одним летом прицепилась одна малолетка, кричала, что люблю и не могу жить, только дождись меня. Аж родители её на разговор вызывали, требуя дожидаться совершеннолетия дочери. Но электрик резко отрезал: некогда, мол, мне ждать.
«Не знаю» — думается мне – «Я б, наверное, дождался» Я, буквально схожу с ума, влюбившись в девочку с соседнего подъезда: она мне снится по ночам, она стала мерещиться на улице, а стоит ей пройти мимо, как что-то ёкает у меня в груди. Я ещё не знаю, что более умную, домашнюю и целеустремлённую я так никогда и не встречу. Когда я не знаю, куда от всего этого деться, я беру дни в счёт отпуска и еду на историческую Родину. И вернулся оттуда совсем недавно, тогда я понял, что поездка эта последняя. Мне долго будет вспоминаться провожающий меня биологический дед, он будет молчать, смотреть на меня, и сунет мне в карман сто рублей. Это станет нашей последней встречей, больше на Родину отца я не приеду, а вокзал, с которого провожал меня дед, навсегда закроют, отчего добраться сюда будет ещё сложнее. Деньги я не верну, а на одном из вокзалов, где по-прежнему продаёт кроссворды продавщица Женя, мимо неё так и будут ежедневно проходить толпы людей, люди, у которых всё слишком быстро в жизни меняется, которые постоянно мечутся и что-то ищут, куда-то едут, чтобы вернуться или возвращаются, чтобы остаться, все они не замечают, что проходят мимо человека, у которого всегда и всё стабильно, я услышу из ларька: «Детство, детство, ты куда ушло?» Подойду и куплю на подаренные дедушкой деньги этот аудиосборник. В школе, в которую она в этом году закончит, открылся филиал областного педагогического ВУЗа, и я попробовал туда поступить, лишь бы почаще видеть её. Но, увы, с наличием моего образования, меня не допустили даже до сдачи экзаменов. Это была уже моя третья попытка поступления в институт. Но абсолютно по дури, однажды я выйду из проходной и не вернусь обратно. Мне нужно будет найти причину своего прогула, и я зайду в филиал коммерческого института и легко пройду все тесты – зря что ль я на очное готовился. Представления о получаемой специальности у меня тоже будет мало. Но для подготовки к первому зачёту я отпрошусь с работы, а окажется учиться значительно проще, чем в техникуме: достаточно найти в юнитах правильный ответ и верно поставить галочку в тесте.
А ещё я пишу стихи, такие чудные и невероятно корявые. Пишу их на бумажных отходах и переписываю в самодельные тетрадки. Я не интересовался никогда поэзией, но теперь вновь вернулся зачем-то в фабричную библиотеку профкома, которой опять нашлось время в клубе возле будки киномеханика. Клуб тоже рушится, говорят, его скоро продадут, и какой-то хозяин откроет очередное производство, а что станет с книгами неизвестно, некому будет этим интересоваться.
Но пока я беру в той библиотеке сборники шестидесятников, которые также популярны, как станут известны потом стендаперы. Книги не потрёпанны и, как мне кажется, их вообще некому было читать. Они вдохновили меня на написание собственных стихов, чудных и корявых. Я пишу их на бумажных отходах и переписываю в самодельные тетрадки. Я особо не интересовался никогда поэзий, кроме изложенного в самиздате, но теперь, стоило мне вернуться в фабричную библиотеку профкома, ко мне словно вернулось прежнее утраченное чувство восторга от прочитанного. Больше всего мне нравится творчество Евгения Евтушенко, наиболее понравившиеся стихи я перечитываю по несколько раз подряд и переписываю в самодельные блокноты. Мне хочется ещё с восьмидесятниками ознакомиться, вот только практически нереально отыскать сборник Александра Ерёменко. А вечером, когда слесарь, выбивший возможность уходить на час раньше, покидает кабинет, поторапливаясь не опоздать на свой деревенский автобус, я очень люблю подходить к грязному окну и смотреть на качающийся за окном провод.
А что вот вижу я за этим окном? Родной двор, бараки, общаги, элеватор, гаражи, мост, заросший травой стадион… О чём, как писать, да что вообще я смогу рассказать своему читателю, если я больше-то и не видел никогда ничего?! Евгений Александрович видел целый мир, и этот мир интересен. А кто есть я? Образование – низшее, должность – «мастер по ремонту крокодилов»… Меня по-прежнему тянет писать. И я пытаюсь создать нечто сказочное в мирах фэнтези. Но о жизни настоящей мне и сказать-то вроде как нечего? Может от того, что не люблю я её, слишком уж скучной, серой и тусклой она мне видится!
Кстати, о фэнтези… Знакомство с этим жанром не прошло для меня даром, я, буквально, был воодушевлён чтением, как когда-то в детстве: и стоило мне только трудоустроиться на завод, как я стал читать всё подряд! Золя, Бальзак, Ерофеев, Толстой, Горький, Фейхтвангер… Неоднократно подтрунивал электрик: «Ты ходишь на работу книжки читать» Но мне не хотелось прислушиваться к нему. Даже в курилке я вспоминал ту квартиру, в которой я брал напрокат книги Перумова, однажды влюбился в строки «Чёрной Книгм Арды» некой Некрасовой, иногда страницы читаемых книг были в крови, потому что читали их люди, получившие травмы на нелегальном производстве. Мне хотелось оказаться там, вернуться в то мгновение, когда мой случайный приятель, а как тогда выяснилось, знакомый по театральной студии, сидел, поджав ногу, на обшарпанном табурете и попивал чай из гранёного стакана, рассуждая о роли фантастики в современной литературе. А мы отскребывали майонез со стенок банки, мазали им печенье и слушали его. Возможно он когда-нибудь со своими физическими перегрузками надорвётся и согласится на гораздо меньшую заводскую зарплату и придёт на завод, ну если тот, кончено, ещё будет существовать, усядется в курилке и начнёт клясть жизнь, власть и собственную бабу, точно так же как сейчас костерил всё перечисленное мой напарник.
Именно современной властью, произошедшей перестройкой и собственной бабой и был не доволен рассуждающий о жизни электрик.
Женился он не по любви, а просто, как и многие, нагулявшись. Она была его соседкой, одноклассницей сестры и однажды отправила ему письмо с фотографией в армию. Содержание письма не помнил, фотографию быстро потерял, а на поглядывания скромной соседки внимания не обращал. Но однажды, вернувшись с пьянки, он встретил её у себя дома, та случайно забежала зачем-то к сестре и, посмеявшись, предложил отправлять сватов. Буквально, недели не прошло, а уже свадьбу отыграли, а к тридцати годам неожиданно для себя остепенился, дом построил, а тут и сын родился. Всё как у людей. Да жена чудить начала. То после вечерней школы ей в вечерней техникум предложили поступать. Запретил, постановив, что бабе место дома или в конторке, тем более дитя рос болезным. Раз заболел сынок, так перепугался, что пешком из деревни в центр города протопал. «Ну закончила она б этот техникум, ну а что толку, вон у Нинки с нашего отдела диплом, и тоже вечернее, ну а что ей дало, ну прибавили пару копеек, бригадиром назначили. И чуть что, так с неё требуют. Вон на днях пожарники зашли, смотрят – на полу обогреватели, и штраф выписали этой бригадирше, как старшей, теперь из зарплаты ей вычеты»
И всё как-то первое время спокойно, домой идти хочется, огород у пруда заканчивается, с утра встанешь, рыбёшки наловишь и бегом к автобусу, на работе день прошёл, вечером дома что-то шевыряешься. Но тут дядька жены приехал и начал сказки рассказывать про большие города, как живётся им там весело и в какие театры там все ходят. А театры слесарь с армии не возлюбил – отправили как-то всей ротой на какого-то дурачка в колготках смотреть, аж взбесило, когда выяснилось, что соседней роте больше подфортило – в парке в это время пиво лопали. И сам дядька больно уж не понравился: вредненький такой, с образованием, корчит из себя не пойми кого. А у простого работяги какое там образование: отправили раз в шарагу подтверждать разряд, чиркнули что-то для галочки, и в туалете корочки выдали. «Зато запомнилось» — говорит – «Выхожу из кабинки, а мне корочку протягивают. Искали тебя, говорят» Затуманил, одним словом, жене голову, взбаламутил, и весь сложившийся быт, как под корень срубил. Начала супруженька ныть да зудеть, по городам невиданным охать. «Ну раз так» — решил когда-то мой напарник – «Раз от дома, семьи, работы метаться удумала, так и быть съездим, но так накатаю, что потом не пикнешь» И принялись по стране колесить, но везде всё что-то не устраивало до такой степени, что не стеснялся электрик начальников костерить, указывая какие условия для разврата они тут создают. «Бабу в общагу на один конец города, меня в другой конец города? Дело что ль?» — пожимал он плечами – «В Калининграде, правда, понравилось: чистенько, красивенько, крыши такие ровненькие. Одним словом, накатал я её. На последнем вокзале газетку на асфальт постелил, и ведь уснула на ней. Всё! С тех пор никуда не просится. Как отрезало»
А потом вернулся на родной завод, где в свободное время зажимал баб, попивал технический спирт и иногда отдыхал на крыше. «Раз проспал, выхожу на проходную поздненько, меня раз там за руку поймали. Что да как. Да вот пришлось задержаться. Техосмотр проводил. Так мне премию выписали и выходной дали!»
И хорошо было электрику, поскольку привычно и понятно. Выйдет из проходной, а через дорогу остановка, за которой остановка заводского приятеля. К нему заглянет, посидят в палисаднике, покурят, вмажут по стопарику. Приятель машину из гаража выгонит и до дома доставит. А дома – дела, семья, огород – всё как у людей. А на краю огорода – пруд. Чуть потеплеет, как можно, наладив люльку, с раннего утра порыбачить. А там уж к семи собираться на работу, на которой строго в 12 уже обед в столовой. «Никогда я похлёбку с собой не таскал!» — уверял меня слесарь – «Такого и не было!» Вот правда баба – дура, за один стол садилась, но на дух не выносила, когда муж раздатчицам подмигивал. «А меня как в молодости научили: улыбнёшься, подмигнёшь, и подскажут что получше. Мужики котлеты берут, я – эскалоп. Да ну, что это такое. А оно лучше. И себе берёшь, и бабе» Отобедав, сидели с мужиками в заводском парке в тенёчке, любуясь берёзками, солнышком и травкой.
Дети незаметно подрастали. Один раз, правда, в школу вызвали. «Эх, баба, извелась вся – отца в школу вызывают. Пришёл, а они говорят, что очень подвижный. И просят лампочку подкрутить, ну прочитали, наверное, что я – электрик в личном деле. Пришёл на завод, говорю мужикам, дескать, с ума там сойдёшь. Звенит звонок – и все школьники по коридорам, а учителя с журналами к стенке прижимаются. Ну мы работаем, так что воспитывайте!»
А тут как гром среди ясного неба — перестройка грянула. Сперва внимания на неё не обратили, посчитав, что явление это скорее всего временное, но уже тогда тенденции стали появляться новые и познавательные. Например, раз на весь цех видик разыгрывали, и выигравший жил неподалёку, а потому дружно бригадой на обед к нему ходили смотреть порнуху. «Жена его выйдет. Может семечки? Да какие там семечки!»
А потом начался рост цен, и объявился правитель, готовый против этого роста лечь на рельсы. В ходу встречались миллионные дензнаки, началось повальное сокращение с предприятий и погорели вклады на сберегательных книжках. Зарплату стали задерживать, и чтоб как-то выкрутиться, работяги придумали набирать в буфете хлеба и продавать его после работы. «У нас одна баба была на заводе. Вот знала откуда-то, что вклады сгорят. Заранее сняла и накупила холодильников. А потом продавать начала. Это и я так мог, но не знал, что так будет. Сейчас кафешка у ней вон на дороге. Да Розки с нашего отдела родственница. Розку раз спросил, ну почему она так раскрутилась. А у ней на всё ответ; потому что вы – дураки. Ты её поменьше слушай. Да и вообще бабам с отдела не доверяй. У Розки мужик коттедж построил, она торгует с ним по выходным, а здесь так просто прохлождается»
А потом грянуло повальное сокращение: увольняли толпами, а точнее тысячами. Всех уволенных оформляли в центре занятости, и люди, словно, выполняя некую повинность, раз в две недели ходили отмечаться и выслушивать заученную фразу: «Рабочих мест нет» Бывало, бунтовали, на рельсы вставали с плакатами генсеков, машины переворачивали, митинги устраивали. Наверное, потому волю режиссеру местному дали – он фестивали стал проводить, что отвлекло немного от проблем и, наверняка, очень нужно было местной власти показать как же весело и счастливо живут в нашем городе.
И вдруг удача однажды улыбнулась дяде Вове – предложили вернуться на завод, только в этот раз слесарем и с типографию. «Какой из меня слесарь?» — фыркнул под нос дядя Вова, но на завод пошёл. Коллектив сразу понравился: когда пришёл какой-то начальник и панибратски хлопнул дядю Вову по плечу со словами: «О, каких кадров я вам тут подготовил!», мастерица быстро его одёрнула взвизгнув: «Так ты его на улицу и выкинул!» А местечко-то тут оказалось лайтовое: «Да я вообще и не и интересовался есть тут типография или нет – люди в цехах десятками лет работали, а по конторам не ходили. А этот отдел, оказывается, сделали поближе к конторским, а так как участок вредный, тут работали по четыре дня в неделю. Раньше-то всё как положено было. Но на пятый день брали калым, и вот все выходили. То что зарабатывали по пятницам, шло мимо зарплаты, в конверте или в карман. Я сам этот период застать успел: ксероксов тогда и не было в городе, сами бегали по городу предлагали печать всяких справок. А потом пришёл запрет. Ну ни себе, ни людям» — о жестяную тарочку ударяется очередной бычок – «Так-то те блокнотики, что делаем, можно ж на поток пустить. Пусть видок у них не презентабельный, но подешевле сделать цену, подсчитать всё. Да даже внутри завода пустить, пока ещё люди тут есть. И всё расхватают. Один раз бумага пришла, плотная такая, я из мусора альбомчиков внучкам сделал, так они и смотреть не стали, что обложка из картона. Да везде так. Вон мужики в цехе корячились. Станок наладили, фольгу может гнать. Так его в Казань увезли потом на кондитерскую фабрику. А у нас нельзя было? И люди бы работали. Зато чуть что – слесаря ничего не делают. Вот идём покажу, ведь все станки тут наладил, что они работают, хотя не деталей, ничего у нас нет. В бюстгалтерии просили ручек и карандашей прислать на отдел, ответили, что денег таких нет. На авторучку денег у них нет! Покупайте сами! Да такого бардака и не было никогда раньше!»
И он начинает меня тормошить и тащить в соседний кабинет, где, размахивая руками, показывает как и что он наладил. Бабы бросают работу и ошарашено, раскрыв рот, смотрят на него. Что верно, то верно: станки тут работают прежде всего благодаря смекалке местных Кулибиных. Иногда я люблю заходить в этот кабинет, мне нравится слушать рассказы о прошлом, которое отчасти ненавидят, но всегда вспоминают. «Мы из деревень приехали, нам родителям по осени на огороде помогать, а нас на картошку отправляют» «А картошку ссыпать стали, и из ведра мышь, и одной бабе в рукав и в лифчик попала» «А эти лыжные истории помните? Строгий какой мужик там нас встречал. На работу обязательно, чтоб талончик принесли, и вот гоняет нас: норматив не сдадите – талончика не дам» «Подкупить надо было, эх вы, дураки» «А в Питер в музей ездили, как нравилось мне на картины посмотреть» «Книжку бы купила и смотрела картинки, а лучше б в библиотеке на четвёртом этаже, там бесплатно дают. Умные люди, пока вы картинки разглядывали, в магазинах сумки набивали и с водителем договаривались. Эх вы, дураки! Мы-то, нормальные, трясёмся, то как бы без нас не уехали, то вдруг водитель попадётся принципиальный, не подмажешь, то вдруг проверка. Вся деревня смеялась: в одном автобусе ехали и им же продавали то, что сами в три раза дешевле купили. А они там картинки разглядывают, ходят!» «А в общагах как весело, какая-то скромность была, боялись, парни по ночам аж по стенам лезут, а мы на окошки банки с мочой выставляем и выливаем на них» «От женского общежития я за собой комнату оставила. Надо было знать с кем дружить. Эх вы, дураки!» «А потом в семейное перешли общежитие. Квартиру ждали. Домой как-то идти хочется. Как одна семья жили. Сосед очки нацепит, портфель у него был, вытащит лото и вот сидим вечерами напролёт, кто пирожков испечёт, кто чайку заварит. Хорошо. Сейчас приходишь, все по углам. И у телевизоров. Люди были добрые, сейчас все злые какие-то» «Эх вы, дураки, двести лет мы вас в рёбра» Эти фразы взлетают в потолок как выстрелы, отдают эхом, почему-то запоминаются.
«Да и на работе что не весело было? Какие вечера мы тут устраивали! А помните из марли балетные пачки сделали и танец лебедей показывали? А когда производственная гимнастика была, наш отдел по области первое место занял. Сейчас у молодёжи нет такого» «Да им и некогда, все на хозяина работают: уйдут рано, придут поздно. Раньше с работы домой идёшь, смотришь на улице, все вверх жопой на огородах торчат. А сейчас тишина: молодежи сейчас проще купить, чем самим вырастить» Я слышу только обрывки фраз, почему-то мне не запоминаются кутающиеся в фуфайки женщины, они хихикают, вспоминая молодость и позабыв о работе. Как-то чтобы разобраться в сути своей новой получаемой в институте специальности, я раскопал интересный сборник статей в библиотеке профкома. Что-то было смешным, например, рассказа о том как количество нарисованных на тракторе звёздочек мотивировали колхозников на трудовые успехи. «Смотри там учителям не скажи» — подсмеивался надо мной слесарь. Но было и кое- что интересное, рассказ о трёх разных личностях: инженере, в свободное время изучавшего иностранные языки, советской хиппи, закончившей Литературный институт, и писателе, рассказавшем историю мальчика-токаря. Книгу писательницы, кочевавшей по Чукотке, мне найти удастся, а вот сборник Евгения Морякова о юном токаре, я так и не найду.
Всё это есть то прошлое, которое навсегда и безвозвратно потеряно, но сколько бы не ругали его, не критиковали, не осуждали, мы так и будем по нему скучать. Разговоры о советском прошлом летят в потолок и таят там, как сигаретный дым. Почему-то я обращаю внимание именно на отзвуки, хотя когда-то мне нравилось не то что слышать, а рассматривать и запоминать увиденное, а не услышанное. Гудит у двери старенький холодильник, чья-то рука тянется к красной кнопке и все печатные аппараты, ухнув, замирают. Тётки кутаются в свои рабочие фуфайки – толком тут не топят с начала зимы, а самодельные обогреватели запрещены по технике безопасности. И опять громыхает звук – это швырнули тяжёлую пачку свежеотпечатанных листов с грязной каёмкой типографской краски. Я прикасаюсь к пачке, она тёплая, надо гнать тележку, грузить и тащить на обрезку в свой кабинет. Но одна из женщин меня останавливает: «Завтра, скоро уж собираться, это не срочное» Относится она ко мне по-матерински. Неоднократно я беру у неё в займы до зарплаты и просаживаю эти деньги в компьютерном клубе, я староват для его посещений, но это помогает мне как-то успокоиться. Школьники теперь не тусуются по подвалам, им нравится зависать в так называемых компьюшках. Там, уставившись в монитор, можно глотнуть пивка, пустить в потолок сигаретный дым или просто порешать конкретные пацанские вопросы. Компьюшка, которую посещаю после работы я, находится здесь же, на территории завода и, судя по облицованным кафелем перегородкам, это помещение было когда-то душевой или даже туалетом. Атмосфера там безбашенная, пацаны тусуются там до утра, когда-то туда я водил свою соседку, это было моё первое посещение…
«Завтра, завтра» — вновь слышу я звуки. Её сын тоже приходит на завод спозаранку, а потом бежит на занятия в институт, в который поступил после окончания техникума. Институт его является филиалом государственного вуза, мой же представительством коммерческого, а это большая разница – в первых реально учат, впрочем и в моём изначально учили, пока неожиданно не выяснилось, что представительства в праве лишь проводить консультации. Работай завод в прежнюю силу, её сын так бы тут и остался, отправившись на пенсию как мастер участка или начальник цеха. С моим же образованием тут делать нечего, и само моё обучение тут просто предмет для сплетен.
« А я вообще не училась» — поджимает рукой щёку Розка – «На завод приехала, загоняли в вечернюю школу. А я нарочно слова путаю, извините, товарищи, но я в национальном школе училась, говорить по русскому не умею. Да все начальники знали, что безграмотная. Тут раз «Поле чудес» устраивали. И долго угадывали, как вот этот дурак называется»- слегонца ударяет она кулаком по ромайору, звук звенит и затихает — «Все знаем, что рымаёр. А как пишется, не один сообразит»
Я кошусь на выглядывающий из ящика стола технический паспорт железного агрегата, на нём крупными буквами написано его название.