Мать забирала Кристину после школы и вела к себе на работу.
Работала она секретарём — машинисткой, в районном финансовом отделе и всегда шла на работу, как кинозвезда на вручение премии.
Но в коллективе преобладали женщины, завистливые, в большинстве своём старые бабы после сорока пяти и выше, а возглавляла райотдел старуха-девственница Светлана Дмитриевна Зоммер.
Когда Кристина приходила в этот приют нелюбимых тётушек, все бросались трепать её за щёчки, приносили листы папиросной и резаной напополам бумаги и вели поиграть в свои кабинеты.
Из кабинета- в кабинет, с вычислительной механической машиной, за рисованием зелёной и красной ручкой, с горьким, случайно попробованным индийским кофе, день проходил быстро.
Мать тихо работала, болтая обо всём подряд со своей подругой Надькой Лебедянской, мужеподобной и вредной бабищей, сидящей в уголке над кипами листов и отчётов и звенькающей арифмометром.
Бухгалтерские книги, цифры, столбики отвратили Кристину от математики ещё больше. Сестра Нинка пропала в училище, а после шла по своим делам, дома никого не было и нельзя было идти туда одной…далеко. И приходилось до вечера сидеть в отделе.
Иногда Кристина пробегала по кабинетам, откуда сотрудницы уходили на несколько часов на «проверку» и тогда к скучным часам, как цветные стеклышки, подмешивались находки.
Живая мышь в банке, в кабинете Столяровой, которую Кристине «стало жалко и она её выпустила» Портрет Ленина, раскрашенный под любимого Юрия Антонова в кабинете Новроцкой, который Кристина понесла показывать старухе Зоммер, вызывая у той партийный гнев и целую массу святотатственных эмоций. Заграничная блуза в шуршащем пакете, найденная в кабинете Костроминой, которую нужно было обязательно показать маме.
Однажды «сидение на работе» прервалось одним интересным случаем.
Так вышло, что отец Кристины жил напротив окон отдела, в соседнем доме. Его новая жена уже прогуливалась с коляской мимо того самого кабинета, откуда мать могла её разглядеть во всех ракурсах.
— Вот она, пошла твоя…- кивала на окошко гладко причёсанная в хвост Светлана Дмитриевна Зоммер.- Бессовестная! Шлёндра!
— Да разве она знает, что я тут сижу и обсуждаю её жиры? — спрашивала мать, мельком бросив взгляд в окно.- И она мне не интересна. Но всё равно…зря они меня выводят.Эх! Меня! Меня променять на эту!
Танька Новроцкая дружила с Кристининой бабкой, и в дивный весенний день пришла и подлила маслица в огонь:
— Ты думаешь, почему твой тебя бросил? Да твоя свекровь ходила к бабе Поле!
Мать дрогнула и побледнела.
Баба Поля, бельмастая ведьма, скрученная годами в три погибели, жила тоже в этом же доме. В первом подъезде. И она могла и присушить, и отсушить, и порчу навести и до смерти довести.
— Ах, так? Ну, я их!- сказала мать и тряхнула кудрями.
— Сиди тут и смотри у меня!- крикнула она на Кристину, мирно рисующую за столом.
Мать куда-то убежала, накинув кожаную курточку, пахнущую замшей и духами « Анаис-Анаис».
— Куда мама?- спросила Кристина Новроцкую.
— Щас она даст им…просраться…
— Драться будет?-спросила Кристина полуравнодушно и с делом, вспоминая, как мать дерётся с Нинкой, когда та приходит пьяная домой.
— О! Убьёт!
— Жалко.У них маленький…-сказала Кристина в душе не жалея вовсе.
Мать вернулась фыркая, как загнанная лошадь. Побежала к Зоммер, хлопнув дверью. Из –за двери раздавался её рёв и успокоительные слова начальницы. Она любила мать. Считала её своей «дочкой», это было единственное доступное ей счастье. Зоммерша боялась потерять невинность, а ещё больше боялась рожать и когда мать рассказывала, как она родоразрешалась с «маленькой акушерочкой, которую было не видать из-за пуза», Зоммер закрывала рот руками, качала головой, словно говоря : жуть какая! жуть какая!
Сама она была добрая, худая, даже сухая женщина, всегда причёсанная по-девичьи, что не вязалось с её старым лицом и худой фигуркой, с гнутым загорбком, уже возрастным. Деформированные коленные суставы придавали её походке прыгучести.
Мать вышла утирая слёзы с мраморного лица и кончиком ногтя на мизинце, сколупывая осыпавшуюся тушь.
— Кристина!- повысив окончание имени на визгливое «На!», сказала она властно.- Больше никаких бабушек!
— Ага…-ядовито заметила Кристина вспоминая, что слышала это уже десять миллионов раз.
Когда матери нужно было «оторваться», она всегда вела Кристину к бабке. Иногда оставляла Нинке, которая загоняла сестру в угол и морально изводила её разными мелкими издёвками.
Вечером поели картофельных биточков с молоком и легли спать. Мать не разговаривала. Она думала, забрав кудри в пук на макушке, отчего Кристина предчувствовала недоброе.
Уходя спать, Кристина бросила взгляд в гостиную, где мать сидела на полу, на коленях и что-то вырезала маникюрными ножницами.
Утром, перед школой Кристина заметила в помойном ведре настриженные с фотографий головы отца, бабки, деда, крёстной и других родственников со стороны отца. Кристина немного расстроилась, потому что многие фото были её любимыми в детстве, а теперь она потеряла их навсегда.
Аккуратно, чтобы не видела мать, Кристина собрала самые большие головы бабки, деда и отца, пропитанные юшкой от картофельных очисток и уже жёлтые, вонючие, со сползающим глянцем и спрятала в дальний угол стола, к стенке, где хранила свои сокровища.
Мать, накрасившись и нарядившись, надушилась, обула топкие ботики на платформе и прихватив Кристину с портфелем, побежала на работу несколько быстрее, чем обычно.
Кристина запыхалась в шерстяной форме и тёплом пальто, которое надевалось ею во время красных ягод боярышника.
Как поспевал боярышник, растущий на всём протяжении дороги от дома до школы, так и приходила пора ненавистного пальто в клеточку, с дырявыми запястьями и вытертым воротником-стойкой.
После школы Кристина снова пришла к матери на работу. Мать сидела в полуоткрытом кабинете Зоммерши и говорила с ней негромко, но вполне внятно. Кристина села за материн стол, взяла из стопки бумагу и принялась за рисование, одновременно подслушивая разговор за дверью.
— Не могу всё равно понять…как может быть приятно…от того, что тебе тычат чем-то в самое мягкое место. А после этого ходи себе, рыгай, кружись…ни поспать, ни поесть…а роды? Нет, нет…лучше смерть, Тонечка. Лучше смерть.- вздыхала Зоммер и щёлкала зажигалкой «Зиппо»
— Нет, всё не так страшно…да и мы же люди, Светлана Дмитриевна. Мы обязаны…
— Мы по-настоящему обязаны только партии. Больше никому! Партии, которая нас из подворотен и помоек достала, помыла, накормила и квартиры нам дала! И товарищу Брежневу…Как жаль, что он умер…и теперь у власти этот…Меченый…
— Да…это тоже…
— Что значит тоже? Ты сравниваешь…любовь с обязанностями перед партией? Нет! Это святотатство, Тонечка…Скажи лучше, как ты сходила вчера.
Кристина напрягла слух. Мать, уложив её спать, накануне вечером, хлопнула дверью и ушла. Кристина, до ужаса боящаяся оставаться дома одна, до одиннадцати вечера, пока мать не вернулась, сидела на подоконнике и смотрела на мокрый асфальт, пробегающих собак, спешащих домой редких людей. Только в замке зашуршал ключ, Кристина метнулась в постель и успокоенно заснула.
— Звонить я не стала, бабка глухая и не слышит. Пришла, дверь только она мне открыла, и сразу говорит : « Тонька? А те чего?» Я ей объяснила популярно, что знаю, что свекровка к ней ходит и порчу на меня наводит. Она сначала испугалась, потом меня завела в свою комнатку, мы сели, она воды принесла, воск, что-то там почитала, а потом поставила меня под дверь и вылила.
— Как вылила?
— Ну, воск в воду вылила растопленный…Там всегда видно по воску, какие- то фигурки, знаки…И говорит…Тонька! Да тебе на смерть сделано! Вот они с бабкой Настькой из седьмого подъезда покойницкие верёвки в церкви стащили. Вот они, верёвки…
— Да ты что!!!
— Да…на смерть! А? Я говорю, а что , ты же мне и делала, старая дрымба, а никто другой. Она мне говорит, что забыла. Нет, не она…Да и вообще, идёт в отрицаловку. Я тут схватила её за грудки и говорю, а ну ка, сделай так, чтобы тому, кто мне сделал, самому хреново стало.
— Какая ты, Тонечка, смелая!- сказала Зоммер воодушевлённо.
— Я уже отчаялась просто…Она мне говорит : давай фотокарточку. Я ей даю. Ну, говорит, да, была у меня…вспомнила я. Сейчас я сделаю…И взяла фотокарточку, и пошла что-то шептать над ней, свечки ломать, руками так делать…и говорит потом: Тонька! Возьми фотографию, прикрепи на булавку и на маятник. И та, что тебе зло сделала, прибежит к тебе виниться. Вот… смотрите, Светлана Дмитриевна.
— А вон и часики. Вешай её.
Мать выбежала из кабинета с озабоченным лицом и только тогда увидела Кристину.
— А ты что… ты тут давно?- спросила она строго.
— Ага. — сказала Кристина и показала на несколько изрисованных листов.
Мать приосанилась и замялась немного.
— Я…сейчас… мне нужно…Кристина! Иди в кабинет Лидии Сергеевны, порисуй там.
И мать приподняла Кристину под мышку и тихонько подпихнула к выходу из кабинета секретариата.
— Иди. Я сейчас.
— А я тоже хочу посмотреть, как ты бабку на маятник повесишь.
Зоммер, стоящая в дверях, улыбнулась углом рта.
— Кристиночка, пойди, порисуй. Тут дело взрослое.
Мать проводила Кристину в пустующую бухгалтерию. Бухгалтера разбежались на обед по домам.
— Посиди тихо. -сказала мать и поправила кудри.
Кристина достала из верхнего ящика стола пачку бумаги, надорвала упаковку и привычным жестом выудила химический карандаш из жестяной баночки от индийского кофе.
Мать полезла на табуретку, предварительно поставленную на стул. Под потолком висели часы с маятником и гирьками. Кристине нравилось тянуть скрежещущие цепки, заводя часы, а она так часто это делала, что её даже прозвали в отделе «наш хранитель времени». Приходя на «работу» Кристина всегда поднимала опущенные гирьки вверх. Теперь мать старательно приделывала фотографию на два магнитика, данные Зоммер, на маятник.
— Ты сломаешь часы!- сказала Зоммер обеспокоенно.- Они помнят меня девушкой!
Мать хотела рассмеяться, но вовремя остановилась.
— Я аккуратно.
— Да!Часы починим. Главное, чтобы сработало!- махнула рукой Зоммер. -Конечно, я не верю в вашу эту всю магию…Но всё-же, надо проверить.
— И зря не верите, Светлана Дмитриевна. Уже бы давно присушили нашего начальника и вышли бы замуж.
— Что? Его?- фыркнула Зоммер гадливо.- Нетужки! Рожать!Да лучше смерть.
— Да что вы сразу…рожать, рожать…существуют средства…
— Ой, молчи, дорогая.
— Дайте мне булавку.
Зоммер потрусила за булавкой.
Мать пробила прикреплённую к маятнику фотографию в районе сердца швейной булавкой, прилепила конструкцию на кусочек пластилина и магнитик и тут-же слезла.
Фотография теперь болталась на обратной стороне маятника. Изрезанная и проколотая.Думая о ней, матери было жутко и немного совестно.
— А теперь пойдёмте к вам, кипятильник поставим.
Мать сходила за водой, пошумела у раковины, стуча донцем банки о керамику, заглянула к Кристине, нарисовавшей уже целое полотно с участием ведьм, старух, молодых женщин и девочек с бантиками и теперь раскрашивающей химическим карандашом плохих синим цветом, а хороших красным. Правда, получалось, что только она была красной…
— А чего они все синие? Болеют, что ли?- спросила мать, нагнувшись над столом с банкой воды в руке.
— Злые.-ответила Кристина.
— Делай математику, сестра моя жизнь.
— Я на продлёнке сделала.
— Аааа…ну, тогда иди цветы полей.
Кристина, обрадованная возможностью послоняться, побежала за банками.
Она успела полить цветы в трёх, или четырёх кабинетах, посмотреть, как в кабинете Высоковской какой-то дядька складывает синие штаны, прикидывая их на себя.
— Выдь, выдь, детка!- прикрикнула Высоковская на неё, взбледнув.
— У меня вода! Для цветов!
— У меня кактусы!
Кристина пошла в кабинет финотчётности, где сидели три молодых хохотушки с вытравленными гидроперитом белыми кудрями и массивными клипсами ядовитых оттенков красного. Эти всегда давали ей клюкву в сахарной пудре и много чистых бумажек под названием «смета», на которых можно было рисовать маленькие рисунки.
— Ого! Кто к нам пришёл! Ну, привет, девица!- обрадовались хохотушки и перестали стучать машинками.- Как в школе? Как с женихами?
— У меня что-то нет в школе женихов…-сказала Кристина мрачно.- В саду побольше было…
— А чего ж в школе то нет?
— Да кто влюбится, если я всё время в этом чёрном фартуке хожу? И в одинаковой шапке.
— Да…ну, придёт лето, пофорсишь.
Кристина пожала худыми плечиками.
— У вас банки полные? Отстоенные?
-Да! Поливай!
Кристина полила худородные цветочки, собравшие на себя, будто бы всю пыль этого мира, чихнула и уходя, сказала строго:
— У вас пыли много. Апартеид настоящий, как в развалинах Ленинакана.
Хохотушки дружно взорвались смехом и снова застучали.
— Чего вы смеётесь?- серъёзно спросила Кристина и, хлопнув дверью, вышла.
Кристина как раз шла по коридору, когда хлопнула входная тяжёлая дверь и позади послышалось знакомое сиплое дыхание, тяжёлое и короткое, сквозняк донёс до Кристины запах родной старости.
— Бабушка!- мелькнуло в её голове.
— Кри…Крис…ти…Крис-тина!- выдохнула необъятная бабушка, поднявшись на последнюю ступеньку и оказавшись в коридоре.- Ты тут? А чего…чего не зашла? Я тебе там…икор- ки…блино- чков…Колбаски бран…бранушвегской с сальцем…
— А…- заулыбалась Кристина, поцеловав чуть влажную, холодную щёку бабушки.- я тут…занята была. Меня мамка сейчас домой уже ведёт…Вечером мне на бальные танцы.Мамка мне сшила юбку и покрасила её зелёнкой.
— Мамка…- отдышалась бабушка, держась левой рукой за сердце, а правой за стену, выкрашенную в зелёный беспросветный колор.- Она тут? Не ушла?
— Тут.
И Кристина побежала к кабинету Зоммер.
Бабушка, пыхтя и держась за стены, шла следом.
Мать выскочила, поправив волосы.
— Ольга Петровна! А! – мать засмущалась и развела руками.- А чего вы?
— Плохо мене Тонька! Ох, плохо! Видишь, как, помираю, Тонька!
Бабушка стала расстёгивать плащ и сатиновое платье.
— Как ухватило за душу, всё…помру, думаю… Дед то за грыбами уехал, а я одна!
— А ваши эти где?- ёрнически спросила мать- Новые родички?
— Да что…эту разве попросишь, эта не то, что ты, Тонька, моторная, а она всё на диване лежит, пузо гладит, да мёд жрёт. Дай воды то!
Кристина побежала к Зоммер за водой.
— Пришла!- шёпотом сказала Кристина.
— Да ты что!-подпрыгнула на стуле Зоммер и её глаза метнули молнии.- Вот …вот негодница старая!
— Мне воды!
— Из графина налей! Эх…да повиниться ли?
Мать обмахивала бывшую свекровь сложенной вчетверо газетой «Труд».
— Ты же пойми меня тоже…он ведь сам! Он сам начал! А ты тоже хороша!
— А я то что?- вскрикивала мать.- Семья, дети!
— Да ему сына надо было!
— Что бы я ему, сына не родила?
— Да кого бы ты родила, Тонька! У тебя уже и рожалка не работает!А эта, молодая, сразу вот!Раз, и родила сына!
— А чего тогда вы ко мне тут прибежали! Чего вы тут хамите мне!- мать завелась и ноздри её поползли вверх в гневе.
— Ох…прям пот холодный…прям течёт, Тонька!
— И надо было «неотложку» из дома вызывать!
— Тонька! Ну а вдруг бы померла! Я же хотела у тебя перед смертью прощения попросить! Ох,ты, гляди, как меня выхолаживает…а? И с чего?
— Пошлите, на банкетку к Светлане Дмитриевне положу вас.
Бабушка и мать, держась друг за друга, зашли в кабинет. Ольга Петровна тяжело бухнулась на банкетку и легла на бок, не в силах удержать голову. Косица её распалась и теперь чуть тронутые сединой волосы торчали в стороны, неестественно обрамляя отёкшее лицо, покрытое потом.
Кристина испугалась. Она перетаптывалась с ножки на ножку и бегала из кабинета Зоммер в секретариат и обратно, выполняя мелкие ненасущные дела, чтобы скрыть волнение. То приносила стул, то поправляла кадку с фикусом, то раскрывала шторы, то, наперев на подоконник, глядела в окно на серую улицу, заставленную серыми кирпичными домами, засаженную серыми тополями и покрытую серым асфальтом. И отчаянно подслушивала, будто накрахмалив уши.
— Может, скорую?- спросила Зоммер.
— Нет…ну что там…он ведь что…- стонала Анна Петровна.- Он сам дурак…Он же как взбеленился, что ты на развод в «Волге», да ещё с мужиком приехала…
— Да с каким мужиком! А то, что она уже с брюхом была? Когда нас ещё не развели? А? Это как?
— Но ты же с мужиком…с бородатым…
— Да это хахаль Лебедянской! Ваш, значит, сынок, с бабой спит вовсю, а мне говорит, что нет у него никого, а я, значит, мне нельзя?
— Да? А он что, знал?
— Ваш сыночек руку кусал, что мне изменять не будет!
— Тонька! Тонька, да я дура, я же мать! Я и пошла к бабке…и чего то там она пошептала на тебя…
— Ага!- взвизгнула мать.- Так вот оно! Бога нет на вас!
Кристина подтащила стул под часы, поставила сверху табуретку и полезла снимать фотографию.
В суматохе никто не вспомни о том, что недомогание бабушки связано с колдовством.
Кристина сняла фотографию, вытащила из неё булавку, а саму фотографию спрятала в портфель, в самое маленькое отделение, застёгивающееся на молнию.
Через какое-то время бабушка начала приходить в себя.
Она попила воды из стеклянного графина, отёрла пот с покатого лба, медленно и кряхтя встала и побрела домой.
Матери стало жаль её.
— У меня чувство, что я обидела старуху за не за что.
— Как! Тонечка! Как не за что! Всё поделом!- вскричала Зоммерша.
С обеда стали потихоньку приходить работницы отдела. Весёлые молодые, с модным «мелким бесом» на головах, видно, что стрижены были в одной парикмахерской, у всенародно любимой Алки. Дамы постарше, в водолазках и прямых юбках, были с короткими стрижками-ёжиками разной высоты. Они хвалились, что такие уродские причёски их «молодят». Только одна Валя Каминскова погибшая в автокатастрофе летом, молодой специалист, портрет которой висел у Зоммерши над столом, напоминала Ирину Алфёрову роскошными волнистыми волосами. И Кристину, помнящую её живой, от этой фотографии всегда брал такой невыразимый страх, что хотелось завыть и спрятаться.
Пробежала с ведром и ветошью уборщица тётя Валя, в рабочей серой блузе и холстинной юбке, вся такая однородно сивая, даже с сивыми волосами, собранными в жирную «дульку».
— Здорова, Крыська!- сказала она, идя на своих жокейсих ногах,- как жисть молодая?
— Нормально. Живём, хлеб жуём.- ответила Кристина.
— Иди, там с «Третьего Транцанала» Томка едет.
Кристина подорвалась, поцеловала мать хорошо пахнущую духами , подхватив портфель побежала на перекрёсток улиц.
— Жди Нинку у подъезда! Математику сделай! На дорогу не вылетай!!!- крикнула мать вслед.
Но Кристина уже бежала вперёд, сломя голову. В кармане, звеня, тряслись двадцать копеек на мороженое.
Тётя Тома, в белом крахмальном фартуке, с белой кружевной приколкой на взбитых трамплином волосах, уже громыхала своёй жестяной повозкой с мороженым .Она толкала её вперёд, чтобы встать на углу двух больших улиц, напротив своего постоянного места работы — кулинарии Дома Культуры имени Третьего Интернационала.
Она открывала кубический ящик, крашеный серебрянкой, из которого вырывался белый холодный пар от ледяных плашек, и, подныривая под этот пар, извлекала вафельные стаканчики с пломбиром.
Для тёти Томы это была работа, а для Кристины и других ребятишек, нетерпеливо мнущих в руках влажные рублёвки и сжимающих горячие копейки : действо, чудо.
— Дайте мне, пожалуйста, сливочный, за двадцать…- сказала Кристина, когда подошла её очередь.
Машины гудели на перекрёстке, последняя сентябрьская теплота распространялась над улицами.
— Мамка то как?- спросила тётя Тоня, ныряя за мороженым.- Ничего?
— А что с ней будет? Она скоро замуж выйдет. За дядю одного.- ответила Кристина уверенно.
— О… это хорошо, коли так. Передавай её привет, да скажи, пусть приходит к Свете на неделе, за мылом. Хорошее мыло.
— Земляничное?
— Ну! Хозяйственное!
— Это которое из котов варят?
— Что ты! Из каких ещё котов!- и тётя Тома звонко рассмеялась, блеснув на солнце золотыми зубами.
Кристина шла домой медленно, останавливаясь под деревьями. Ела мороженое, смотрела на людей, бегущих к остановкам, бегущих через дорогу и почему-то думала о бабушке. Вот они сегодня её напугали! Больше она никогда не пойдёт к одноглазой бабе Поле, чтобы жечь свои вонючие свечки и мутить воду. Напугалась до смерти!
— А мыло всё-таки из кошек варят. Оно даже пахнет кошками…- подумала Кристина, доев мороженое.- Только вот сколько нужно кошек, чтобы столько мыла наварить?
